Описываемые события относятся к периоду анадырского житья-бытья автора. Из окна квартиры, снимаемой в панельном пятиэтажном доме типа "Арктика", полгоризонта занимал бетонный завод. Уж не помню чем, но он меня просто потряс и под впечатлением этого потрясения я даже его нарисовал. Что-то в этом было: небо в дымке метели, какая-то сумасшедшая бесконечность тундры и эта кувалда, торчащая посередине. Она вырастала из-за серого бетонного же забора, и посему в общей конфигурации невозможно было уловить какие-то важные перспективные сокращения. В результате начинало казаться, что размеры у сего объекта просто фантастические.
И что интересно, каждый раз, когда я начинал в это чудо всматриваться, размышляя на тему: "делать сегодня физзарядку на улице или нет", с ним начинали происходить странные метаморфозы. Если это был дождливый день и пробежка отпадала однозначно, то после энного количества приседаний и размахивания руками, я останавливался и, как загипнотизированный, смотрел на плывущие в легком тумане грубо вырубленные конструкции.
Мне никогда не приходилось бывать внутри этого циклопа, впрочем, такая мысль мне и в голову не приходила. Я знал, что караваны судов, груженные цементом, год за годом прибывали в порт и тысячи тонн исчезали в его чреве. Ходил как-то анекдот об Анадыре как объекте американских ракет под ? 2 (после Москвы). Что-то - про неимоверное количество производимого бетона, точно уже не помню. Производят, ну и производят, Бог с ним. Спеша на работу, иногда приходилось для экономии времени срезать привычный маршрут и пересекать территорию то ли строительной площадки, то ли производственной. Оскальзываясь в грязи или на заледенелых буграх, увертываясь от порывов, как-то не обращал внимания на то, что происходит вокруг.
Но каждое утро этот силуэт вновь вырастал в раме окна, всем своим видом загадывая непосильную для моего разума загадку. Я хватал книгу о художнике Ван Гоге и пытался отвлечься от проклятого монстра. Книг в доме было всего две: о великом голландце, которую мне подарили на день рождения, и Библия, тоже подаренная (для нравственного усовершенствования) коллегой по работе, бывшим, помимо всего прочего, евангельским священником. Чаще под руку почему-то попадалась книга о Ван Гоге - я люблю этого художника в любое время суток. И грозный призрак мало-помалу отступал. Но стоило мне, забывшись, неосторожно бросить взгляд в окно, как он вновь вырастал на горизонте. Но в каком виде! Казалось, что сам безумный гений раскрасил в немыслимые цвета моего каменного соглядатая.
Иной раз, готовя на кухне немудрящий завтрак, я боковым зрением улавливал что-то необычное в окружающем пространстве. Голова сама собой поворачивалась, и тихий вопль вырывался из моей груди. Кто бы мог подумать, что просмотренный накануне альбом с немецкими экспрессионистами произведет такой эффект! Бешенная экспрессия просто отбрасывала меня к стене, не давая пошевелиться, и только угроза остаться с утра голодным, подкрепленная скворчанием сковородки, разрушала волшебные чары.
Особенно жуткий вид бетонному извергу придало мое увлечение компьютерной игрой "Horor" (если не ошибаюсь - дело давнее). В ней таинственные замки с подземельями, склепами и вываливающимися отовсюду скелетами и привидениями делали свое дело, и без содрогания нельзя было поворотить голову, не встретив тупой взгляд безглазого чудовища. Хорошо, что игрушка была довольно быстро пройдена, но и после этого я неоднократно с трепетом вслушивался в тишину белой ночи, ожидая услышать вой покойников.
Все же, надо признаться, были и более приятные моменты. Тихим снежным днем в облике почти пропадающего в мягкой круговерти завода проступало что-то домашнее. Снег медленно падал, укрывая собой крыши домов, людей, машины. В такие дни даже вечно молчащее проводное радио, повинуясь неведомым законам физики, начинало ни с того ни с сего играть музыку Дебюсси или Равеля. Впрочем, об этом радио отдельная история...
Не только предновогодние хлопоты с их непередаваемой атмосферой чудесного праздника меняли облик и нрав флагмана чукотской бетонной промышленности. Осенние бесконечные ливни, размывая изображение за стеклом, казалось, благотворно действовали и на сурового исполина, смягчая рисунок угловатых ребер и жестких граней, и даже в закатном солнце чувствовалось обещание лучшей доли. А где-то в Париже...
В такие дни, охваченный теплым чувством, я с умиротворением разглядывал громадину, превращавшуюся на глазах в домашний коврик. Хотелось подойти к нему и погладить: не грусти, старина, прорвемся...
Но однажды случилось что-то непонятное и ужасное. Привычный силуэт стал меняться до неузнаваемости. Словно судороги пробегали по четкому абрису. Казалось, здание было охвачено неведомой силой, деформирующей его до неузнаваемости. Оно билось словно в агонии, посылая в небо мольбы о спасении. Но помочь ему я был не в силах.
Мне начинало казаться, что крыша едет у меня самого. Это был конец. Пространство, искривленное жестокой рукой злого волшебника-сюрреалиста, скорчилось и исчезло, разойдясь кругами. Торжество пустоты было окончательным и бесповоротным.
Прошло несколько лет в странствиях. По утрам я видел в окнах иные пейзажи, гораздо симпатичнее, чем тот. Ветви деревьев стучали в новые окна, дальние дали расстилались за ними, и я больше не вспоминал уродливого гиганта. Ностальгией я не страдаю в отличие от многих северян, навсегда уехавших оттуда, где прошли их лучшие годы. Может быть, потому, что уехал я на время и близится срок моего возвращения? Но это будет другой дом и другой вид. Я знаю, что уже никогда в своем окне не увижу старого знакомого. Как он там, жив ли, здоров? Сейчас трудное время не только для людей, но и для таких, как он, трудяг. Новый хозяин моей прежней квартиры, возможно, и не обращает внимания на впечатанный в небо силуэт, как в свое время не обращал и я.
Один-единственный раз я нарисовал его, и рисунок был заброшен в дальний угол: что-то в нем мне не понравилось. Может быть, раздражение возникало оттого, что завод загораживал весь вид на бескрайнюю тундру. Словно ставил предел взгляду, ограничивал полет фантазии своим слишком прозаичным видом. Короче, мы не нашли взаимопонимания. Бывает - жизнь есть жизнь. А может быть, он понял, что его не любят и таким образом пытался обратить на себя внимание? Хотя за что его было любить? Ведь жил я в гулком здании с негодной звукоизоляцией, с бетонными стенами и бетонным полом, холод от которого проникал через тонкий слой линолеума. Кругом был сплошной бетон: поверхность дорог, жилые дома, сваи, на которых они стояли, короба теплотрасс, переходы через них и лестницы, лестницы, лестницы... Наверное, я чего-то не понимал. Завод исправно делал свое дело, в суровом краю не до сантиментов. Но, может быть, и у него было сердце? И он хотел подать мне знак, что-то сказать... Почему Клод Моне посвятил столько работ Руанскому собору, изобразив его в самых разных состояниях? Чем заводы хуже, ведь он столько сделал добра для людей.
Даже странно об этом сейчас говорить, прошло столько лет... Но вот однажды я наткнулся на старый рисунок и все вспомнил. И написал эту историю.
P.S.
Вот какие штуки приключаются порой, когда от нечего делать экспериментируешь с разными фильтрами программы "Photoshop".
P.P.S.
Однажды я вернулся. Не раз проходя по знакомой улице я чувствовал, что что-то не так, чего-то не хватает. И вдруг понял - бетонная громада исчезла. Вместо нее остались только пеньки свай. Ве-тер гулял на освободившемся пространстве, взгляд свободно уходил к горизонту, в тундру, к сереб-ристой поверхности залива. И странное чувство печали об ушедшем времени охватило меня, о вре-мени, когда казалось, что стоит убрать мешающие преграды и наступит счастье. Наивная мысль - ведь когда исчезают все преграды, наступает пустота...