Мы выходили и входили в здание через единственный вход, скользя, глядя под ноги и не оглядываясь. Быстро, быстро...
Узкую дорожку от двери с массивной надписью "Би-Би-Си" на позолоченной доске оставляли нам кричащие коллеги с плакатами, самым мягкими из которых были " позор" и " крыса". Они бастовали, требовали прекращения увольнений и привязки зарплаты к повышению цен. Для всех.
А мы думали только о себе, нас эти сокращения не касались. И зачем злить начальство, пока оно тебя не трогает и занято, по счастью, другими?
Но нас называли штрейкбрехерами. Тогда это считалось нехорошим, постыдным словом.
Подчиненные, при этом, смотрели на руководителей без ненависти и не снизу вверх, а как на других работающих, которые тоже выполняют свое дело в соответствии с их профилем, опытом и профессией.
Все понимали, что те, кто проводил сокращения или платил меньше положенного, сидят не рядом, в кабинетах, а где-то в других местах. И под охраной. Как высокооплачиваемые зэки.
Власть - это прежде всего страх и им, наверное, было кого бояться. И что терять.
А работающие, в свою очередь, тоже боялись, но только увольнений и знали, что их задача - не дать тем, кто сверху, окончательно сесть себе на голову.
Но это можно сделать только сообща. Так их научила русская революция, как я не раз слышал, и к ней англичане относились уважительно. И к русским тоже - хотя бы поэтому.
В те времена забастовщики из профсоюза нередко проводили акции под названием " дикая кошка". Это когда все выходят на работу, что-то делают, но в определенное время, по звонку организаторов, оставляют свои места и уходят. Забастовка могла длиться пару часов, смену или несколько суток. Получался резкий и неожиданный удар - как у дикой кошки. Штрейкбрехеров просто не успевали набрать или запустить на работу.
Начальство заранее проходило по кабинетам и вежливо спрашивало, кто из нас, если начнется, будет бастовать? Ничего личного. Оно просто хотело знать, какие дыры в рабочем процессе могут возникнуть, и не более.... Никакими последствиями это не грозило.
Но все понимали, что контрактникам могут в один день просто не продлить договор. И со временем, уже потом, набирая новых сотрудников, начальники почти всех работников сделали контрактниками.
Зато имеющие "постоянство" и состоящие в профсоюзе, увольнений особо не боялись. Те, кто работал до нас, уже добились, тоже не сразу, но вместе, что даже при сокращении предполагалась приличная денежная компенсация, и на нее можно было жить долго, не нервничая о скорейшем трудоустройстве.
Я еще был контрактник и потому забастовку игнорировал. Нахлебавшись мутной воды первых лет эмиграции, я держался за место всеми уцелевшими зубами. Как и большинство работающих рядом - в национальных службах разных стран и языков.
Но, пройдя через строй с плакатами в солидное здание Буш-хауса " Би-Би-Си", я так и не смог тогда заставить себя после смены снова выйти на улицу. И на сутки остался в офисе, переночевав на стуле у компьютера.
Мне просто было стыдно пройти тот десяток метров к тротуару среди незнакомых кричащих коллег с плакатами, самыми мягкими из которых были " позор" и " крыса". Ладно, там кто-то из отсталой труднопроизносимой и продажной страны...
"Русский" и "штрейкбрехер" казалось постыдным вдвойне.
Но это было давно - во времена, когда крысы считались маргиналами, еще не расплодились, и их было относительно мало...