Это была небольшая комната. Одно окно, справа и слева - по две кровати. Железные, с панцырной сеткой, накрытой казенным матрцем, белой простыней и синими одеялами. Больница. Общая палата на четверых. Я уже был здесь вчера. Пожаловался, что мы теперь, как-то вдруг, оказались уже в независимой Украине и я нигде не смог снять со счетов деньги - не выдают. Говорят - нельзя. А когда можно - неизвестно.Валютные операции, как и раньше, запрещены и подсудны. Троих малЫх, несмотря ни на что, кормить надо и четвертый через пару месяцев на подходе, а я бегаю по знакомым с просьбой купить по любому курсу привезенные с Запада доллары и британские фунты.
Зря я ей это рассказывал.
- Тут еще и мои болячки на твою голову - только и сказала она . И попросила вареной домашней картошки.
Я и приехал утром, с еще теплой завернутой в полотенце кастрюлькой, огурчиками и фруктами. Но понял, уже в коридоре - "что-то не так"
- Деньги надо платить. Всё, евреи, жметесь, - зло пырнула меня на ходу какая-то нянечка - Ночью говно за вами убирать...
После шести лет жизни в Нью -Йорке и в Лондоне я и не знал, что нянечкам надо доплачивать в руку за уход, а врачам давать деньги отдельно. И, когда мне в больнице говорили, что ей может помочь только новое вливание крови и его введут, если я принесу справку о том, что на станции переливания кто-то сдал свою, мне и в голову не приходило, бегая по городу в поисках доноров, что на самом деле , с этими людьми и в этой стране все решалось иначе. Мне просто намекали - дай денег. Так они здесь разговаривают друг с другом и так живут. Одно говорят - а другое думают. И - за себя. И- за тебя. Додумывают. Но только важно понять - что. И все сделают. И можно не бегать.
А я, выходит, не давал. Более того, по их представлениям - жалел, подонок.
За шесть лет "перестройки" их уже довели до скотского состояния, чтобы вскоре выпустить на свободу ненавидеть друг друга, и рвать свои и соседские глотки, пока пастухи, в кабинетах, будут прятать свои партийные билеты и делить их пастбища, шкуры и кошары.И сбрасывать в никуда их общее прошлое - во имя очередного, уже личного, светлого завтра.
Для меня завтра и наступило, но сегодня.
Когда я вошел в палату, женщина с одной из кроватей встала и вышла. Больше я ее не видел. Зато другая , помоложе, пристроилась на боку и читала книгу. Я заметил это машинально, не приглядываясь.
А на кровати, той, что ближе к выходу, тяжело дыша и всхлипывая, лежала она.
Час или два, пока длилась агония, я сидел с ней, держа за руку и бессильно втыкая воздушную подушку в стенной штекер, когда она просила воздуха. Что -то нереальное совершалось вокруг. Что-то само по себе происходящее.
Вдруг её глаза прояснились, она внимательно посмотрела на меня, приподнялсь и назвала по имени. Потом откинулась и затихла, как выдохнула. И маленькая круглая слезинка побежала по щеке, высыхая, из уголка уже закрытой левой глазницы.
- Вы повезете ее в Израиль или мы отправим в морг на вскрытие? - спросила подошедшая сестра.
- Какой Израиль..?
Молодуха на соседней койке шуршала листками своей, наверное, интересной книги. Она так и лежала все это время рядом, переворачиваясь поудобнее - к свету. На тумбочке рядом с ней стояла иконка какого-то нарисованного святого ...
Я в долгу не останусь.
- Справку о смерти мы вам выдали, - сказали наутро в больнице - А тело надо забрать завтра к полудню. Холодильник забит. Мест нет...
Надо было куда-то идти и что-то делать.
Похоронное бюро размещалось в двухкомнатной квартире облупленного желтого двухэтажного дома, которые строили после войны военнопленные немцы. В комнате с обшарпанными грязыми полами, в шелухе семечек, у обогревателя за канцелярским столом сидела, откинувшись,одетая по-зимнему, обвислая тетка неопределенного возраста. В углу стояли набросанные пластмассовые венки с матерчатыми цветами - розочки и еще что-то несусветное.
- Хороните где хотите и как хотите - сказала тетка - Договаривайтесь сами, где сможете. Гробов у нас нет, материи - нет. Машин - тоже. Ничего нет. Вон, венки и в соседней комнате - руководитель духового оркестра.
- Отыграем по полной, - жизнерадостно пахнул перегаром свежего портфейна уже с утра свободный музыкант - У нас клиенты никогда не жаловались...
Бензина в городе не было. Вернее, он был, как и все остальное, но по двойному тарифу и из-под полы. Я рванул к товарищу, местному и потом знающему что, где и как.
- Значит так, - сказал он, вытаскивая из сарая две булькающие канистры - пока тебе хватит. Езжай на кладбище , договаривайся о месте на могилу. Гроб до утра сделает сосед - он столяр, сколотит, доски у него есть. А нет - так найдет. Только это за срочность будет стоить...
- Да о чем ты...
Товарищ научил как договариваться с людьми по-человечески. Это оказалось просто. Надо говорить - " Я в долгу не останусь" и, если нет свидетелей, вытаскивать деньги.
Директор кладбища со странным названием " Красный пахарь", близко, на окраине города, сначала сказал, что мест у него нет, но увидев доллары, передумал. - С рабочими, которые будут копать могилу - договаривайся сам, - сказал он, довольный - Учти, что земля промерзшая - работы много. Дашь рублей, сколько скажут, и по две бутылки водки на брата. Можно по три, - крикнул он мне уже вслед.
В большом универмаге, где был специализированный отдел для похорон, у меня случился поначалу полный облом.
- Ничего не получится , - отрезала продавец, вся в белом, с кружевами на форменной синей щапочке - Мы продаем материю и тюль на гроб только по талонам. Талоны можно получить по месту работы. Если не работаете - это ваши проблемы. Или принесите справку от профсоюзного комитета умершего. А так, частникам, мы не отпускаем...
Она была румяная и белокожая. Хоть в гроб ложись. И очень принципиальная - то ли дура, то ли вымогатель. Их трудно отличить.
- Никакие деньги брать не буду. Ну и что с того, что завтра хоронить... Не суйте мне свои доллары - думаете все можно купить?
От срыва и милиции меня спасла заместитель директора. К долларам она относилась более терпимо, чем ее непродажный продавец.
- В долгу не останусь...
Если ты в беде - это праздник на соседней улице. А на нашей - тем более.
В январе темнеет рано и я еле нашел в районе подслеповатых частных домов адрес столяра, куда наконец отвез рулоны материала и тюли.
- Обобьем, - сказал мужичок, на мое счастье уже нашедший доски, а главное - сам в добром здравии и настрое. - Что подметать и подшить, так это сватья сделает. У нее и швейная машинка есть. " Зингер" немецкий, не абы что. Завтра к полудню и заберешь.
- В долгу не останусь...
Уже вечером я завез доллары и ключи от нашей квартиры товарищу.Он с женой были единственными в этом мире, кто оказался рядом и главное - мог реально помочь. - Обменяйте деньги, купите что надо для поминок и будьте дома. Я с детьми приеду после похорон.
Единственное, что оставалось и, похоже, не имело простого решения - грузовая машина. Да еще завтра - до полудня.
- Я не знаю, где взять, - развел руками товарищ - Поспрашивал, нет ни у кого. Минифургон еще можно поискать в службах быта. Но они все по разнорядкам с утра разъезжаются. Можешь не успеть договориться.Поехали пока не замело, бензин зальем. А то встанешь посреди дороги, запасов у меня уже нет...
Около двух ночи я добрался домой. Дети спали. На кухне еще не совсем остыла картошка. Жена слушала. Я пил и рассказывал. Рассказывал и пил.
А с утра, по морозцу, поехал к... главному мебельному магазину города. Там всегда стояли грузовые машины. Мебель и гробы здесь в маленьких не возят.
Поймать свободную машину оказалось непросто, даже за деньги.
- Ну, это ж часа на два-три, - неспешно прикидывал водитель, принюхиваясь как бы не продешевить, по-максимому.
- В долгу не останусь...
У больницы, на морозе, уже ждал Семен Иванович, замечательный русский дядька, бывший шахтер, на пенсии, с которым мать встречалась свои последние годы. Он всегда молчал и только смотрел на нее. И в это утро тоже ничего не говорил, но так же молчал и плакал.
Он и повез её. В кузове грузовика с надписью " мебель".
Я с остальными - в машине, на хвосте.
За городом к тому времени разгулялась сильная метель. Январский ветер бесплатно выл как сто нанятых плакальщиц и поземка крутилась в воздухе, закрывая все на свете белым пронзительным крошевом.
Работяги опустили гроб, получили свои бутылки и стали забрасывать могилу каменистой мерзлой землей. - Я пойду, - сказал Семен Иванович - подожду у машины. Он стеснялся, что слезы сосульками свисали у него на носу. И еще , хотел остаться один - он один и остался.
Мы встали кругом - пузатая, на седьмом месяце жена, я и еще трое детей - на ветру и вьюге. Мы охватили друг друга руками - как могли, где доставали. Посреди кладбища, одинокие, но единые. Посреди всего этого гребанного мира живых скотов и мертвых людей.
- Ничего,мы - то есть, - сказала старшая одиннадцатилетняя дочь.
Младшие промерзли, но молчали. Нас было уже много, живых, а будет еще больше. И жить мы должны дольше и лучше - Конечно, мы - есть. Я в долгу не останусь...
Эта сладкая жизнь
Соседка остановила меня у дома. - Это конечно не мое дело, - комкала она - Но ваша мать была хорошей женщиной,а я слышала в домоуправлении разговор, что квартиру у вас отберут. Жидовка мол умерла и пусть ее сынок убирается в свою Англию или там Израиль...
Наутро, отправив детей в детсад и школу, я сел на машину и поехал за две тысячи киломметров - в Минск. Покупать квартиру. То, что из Донецка надо уезжать для нас было очевидно.
И в лучшие времена люди здесь разительно отличались и от белорусов, и от воркутинских северян. Они и украинцами не были - ни языка, ни национального достоинства, ни человеческого самоуважения. Шпана со всего Союза с провинциальными понтами - друг перед другом. Половина честно вкалывала под землей на шахтах, а другая половина откровенно паразитировала и на них и на соседе. Зато пили они всегда вместе. Видимо, это и объединяло.
Осенью я не успел найти жилье в Минске. Объявлений было много, цены устраивали, но почему-то, встретившись, когда ты говорил " я согласен", начинались проблемы. То еще квартира не приватизирована, то каких-то разрешений нет. Я совершенно не понимал, как живут все эти люди - они чего -то хотят, так и не приняв решения и стараются получить, но отдавать при этом не готовы.
Иногда казалось, что они словно играются - себя потешить.Всю жизнь от аванса до получки, а тут раз - и хорошие живые деньги, вот они ходят... Телеграмма о том, что мать снова попала в больницу, сорвала тогда новые поиски. Но на этот раз, я уже не медлил. И мне как-то сразу повезло. Мужичок, уезжавший в США, срочно искал покупателя на свой кооператив в самом центре города. Я правда хотел купить квартиру в большом каменном доме, " сталинке", но выбирать не приходилось - роды были на носу, а кто останется с детьми дома? Зато в Минске все бумаги у продавца были готовы. Мы быстро заключили сделку. Я расписался за копеечную сумму - а передал ему другую, намного больше. Такие у них здесь игры. И один Господь может знать, обманули тебя, взяв деньги, или нет. На этот раз, не обманули...
Но в Донецке меня уже ждал новый сюрприз. Дверь квартиры была заклеена по всем правилам - бумажка, подпись, печать.
- Вы не наш гражданин, - сказал мне подполковник местной милиции в паспортном столе, предварительно приказав оставить сумку в соседнем кабинете, а вдруг, говорит, там микрофон спрятан - Вид на жительство вы получили полгода назад, еще в СССР, на основнии ходатайства матери. Теперь ни Советского Союза - радуйтесь, ни вашей матери нет. Так что квартиру мы заберем...
Позади него вместо большого красного флага с бахромой уже стоял новый желто-блакитный стяг. А на месте портрета Ленина висела какая-то картинка, но не с выставки. - Власть новая , а рожи те же, только уже наглее - подумал я, но ничего не сказал. Некому. Было тошно...
Еще через неделю мне вырубили проплаченную на полгода вперед сигнализацию и отключили телефон. - Нам так приказали, - объяснили мне в трубку какие-то неназвавшиеся тетеньки. Я подал заявление-жалобу в районный совет- все еще местная власть. Между тем, дома дело уже шло к рождению очередного малыша. Жизнь, забрав одного самого близкого, через два месяца, словно возвращала мне другого.
На заседание их, уже непонятной, власти пришли какие-то квадратные дядьки, похожие на обрубки, с высоко стриженными затылками и недовольными партийными рожами. - Господи, - подумал я тогда - Словно и не уезжал...
Через пару часов, насовещавшись, ко мне вышел... тот же подполковник. Он был доволен собой и жизнью. Она у него удалась. И тогда, и теперь. - Уезжайте по-доброму, сказал он, наслаждаясь - Иначе будет плохо. "Ваши" уже почти все уехали. Но и продать квартиру мы вам разрешения не дадим, не надейтесь...
И тут жену прихватило рожать. А я понял, это - война. Самая настоящая. Только необъявленная. Кому-то - добыча, а кому-то - головешки. Война, похожая на ту, что была в детстве у моих родителей, когда та же мама, еще ребенком, бросив дом, бежала в эвакуацию. И где-то в Казахстане с сестрой бродяжничала, продавая на базаре воду, пока их не подобрали и не определили в детский дом. Мать рассказывала, что накануне какие-то казахи хотели ее удочерить, и была бы она казашкой -а не еврейкой. Но старшая сестра не позволила. С тех пор звучание " Казахстан" всегда вызывает у меня уважение.
Но здесь- бороться с четырьма малышами на руках с новой, оборзевшей от запаха передела собствености властью, может, и можно было, но долго, нудно, выматывающе и из положения "снизу".
- Это война, - сказал я себе - надо брать детей и просто спасаться, увозить. Квартиру другую я уже в Минске купил, не зря в Лондоне работал со сверхурочными. И незачем на ублюдков тратить силы и время. Ни мне, ни детям эта борьба ничего не даст. "Их" власть. Как, впрочем, и была.
А тут - родилась девочка.Опять. У детей праздник жизни - сестричка.
У меня - торжество везунчиков.
Надо было видеть лица и глаза соседей, когда два дня они прибегали ко мне, скупая все, что осталось от близких и от нашей, теперь уже, прошлой жизни. Я не очень понимал в ценах с галлопирующей инфляцией, да и торговаться не умел, но что такое настоящая алчность в глазах никогда ни до, ни после этого не видел. Это была такая вопиющая влажная и липкая слизь, особенно когда они переглядывались, называя цену и рассказывая как сегодня трудно жить. А потом, видя, что не спорю, снова опускали цену еще ниже. И колотились. Их знобило до самых прожилок - от неожиданно свалившегося праздника везения.
Через два дня в доме не осталось ничего. Пусто.
В сарае, напротив, тоже пустом, разве что с инструментами и лопатой, я поставил дОбытые четыре канисты бензина на дорогу и в последние пару ночей не стал его закрывать, оставив приоткрытую щель. Даже и не помню - почему.
В тот день я взял купе на поезд Донецк- Минск для двух младших, жены и грудничка, нескольких дней от рождения. Затем забрал их прямо их родильного дома и отвез на вокзал. Завтра к обеду они будут в Беларуси, а я, вместе со старшей, на машине покрою почти две тысячи киломметров и встречу их в Минске. Канистры с бензином пошли в багажник, заднее сиденье сполна загрузилось радио и видеоаппаратурой, я попрощался с домом - и мы рванули в ночь, через всю Украину, к Киеву - и на север.
Когда мы въехали в гомельские леса было уже вовсю утро и я, похоже, укладывался в график. Мы начинали полностью новую жизнь - одни, опять, с ничего, с нуля. Война...
Но тут произошло то, с чем мне очень многие непростые жизненные обстоятельства и сегодня сравнить трудно. Бензин снова пошел к половине бака. И я, остановившись в лесу, вытащил из багажника последнюю полную канистру. Дочка, уставшая за дорогу, радовалась, что скоро она увидит всех своих вместе, в другом городе и даже в другой стране. Для детей все это было приключением. И хорошо.
Мы тронулись, но неожиданно машина зачихала и встала. Не хватало только на пустой трассе с дорогими вещами и всеми семейными деньгами в кармане встать с поломкой. Но мне снова повезло. Первый же грузовой трейлер остановился. Водитель, посмотрев на меня и на ребенка, деловито полез в мотор. Повозившись, он выглядел не менее растерянно, чем я. - Послушай , парень, садись в машину, возьмем трос и я дотащу тебя до Минска, сам туда еду. Но у тебя хлопот не оберешься. Надо будет промывать всю систему заново. Сахар тебе сыпанули в бензин, вот такие дела...
Как же так... С соседями не ссорились, не подсиживали - наоборот. Забрали дом, сбережения, мать, забрали подчистую, что было нажито родными. Забрали новый, только что отстроеннй кирпичный гараж во дворе. Всё- кроме детей. И, надо же, залезть ночью в сарай и сыпануть сахар в канистру? А если бы она попалась мне раньше, глубокой ночью, в украинской степи...Что-то хрустнуло внутри.
Я сел на сидение и , наверное, впервые за все эти месяцы заплакал.
А как среди них можно было выжить во время настоящей войны?
С тех пор я долго, очень долго, десять лет, не мог заставить себя поехать на Украину...