Ступников Александр Юрьевич: другие произведения.

Хорватский перекур

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 12, последний от 14/11/2009.
  • © Copyright Ступников Александр Юрьевич (sashantv@Gmail.com)
  • Обновлено: 01/12/2012. 22k. Статистика.
  • Рассказ: Хорватия
  •  Ваша оценка:

      Один человек мне сказал, что курить вредно.
      Жить тоже. - ответил я и подумал - Надо же...
      
      Живем, словно понарошку, а умираем по-настоящему.
      
       Вокруг нас шепелявили сосны и гундосил бесполый кустарник. Шумный, как пустота многолюдья.
       В небо, затянутое голубым пододеяльником черной бездны, колотился небольшой лес. Хвойный и по- летнему парной. Да и не лес это был, а скорее роща. Но и здесь чувствовалось достаточно места, чтобы закопать все на свете.
      И даже меня.
       Хорватия, она только на карте - горы да горы, а на самом деле лесов здесь хватит на всех.
       Земля в конце июня в этих краях уже прогревается и воздух кажется душным - то ли от испарений зелени, то ли от озона.
       Но для горожанина- мутанта и его много.
      
      Ненавижу как они дышат, - сказала зависть и задохнулась от любви к себе.
      
       А я всегда тепло завидовал деревьям. Они разные, но без претензий друг к другу. И земля у них одна, и небо тоже. И потолок, который не давит. И рады они не тому, кто выше или больше и где упало их зерно, а простому такому чуду как само их появление. Когда далеко не из каждого застывшего зернышка вдруг прорастает жизнь.
       И им, возникшим из ниоткуда, этого достаточно.
       Повезло...
       Вот и весь смысл.
      
       Каждое утро я просыпаюсь. И этим отличается жизнь от смерти.
      
       А в лесу мне действительно было трудно дышать. Воздух трамбовал легкие, простукивая затылок в такт сердцу. Словно их у меня стало два. Но голова была пуста и тяжеловесна. Как машина, в которой мы, четверо, приехали на отшиб этот мира.
       Вернее, ехали трое сопровождающих. А меня везли, зажав коленями на заднем сидении обычного, без опознавалок, авто.
      
       Здесь не курят, - сказал тот, что был за рулем, когда я попытался вытащить сигарету.
      На нем была серая форма хорватского полицейского и лицо человека от земли, привыкшего ежедневно пить сливовицу и резать свиней на исходе субботы. Двое других, в штатском, не отвлекаясь, смотрели вперед.
       Они ехали молча и сосредоточенно. Они куда-то меня везли. И им это не нравилось.
       До войны оставались считанные часы..
      
       Трудно понять, что порой движет поступками человека, когда они далеки от здравого смысла. Идут же люди в горы, на ледники. Втискиваются в карт или садятся в неиспытанный самолет. Сын Рокфеллера безвозвратно едет к каннибалам Новой Гвинеи...
       Но для них это не означает перемену жизни. Это просто эпизоды, из которых она складывается. Как кольца на тех же деревьях.
      
       Некоторые думают, что изменить жизнь - словно поменять географию или близких людей - из тех, кто рядом. Как жажда новизны и цветных перьев, ослепляющих очередного партнера во времена пряных желаний молодости.
       Но времена выцветают, а перья осыпаются.
      И гусиная кожа никчемности проступает под макияжем слов и дутой значимости названий.
      И те, кто постарше, придумывают, оглянувшись, уже свое объяснение - кризис среднего возраста. Мол, переоценка ценностей.
       А какая у них может быть переоценка, если ценностей-то и нет.
      Только ценники...
      
      Вместо "Слава КПСС" объявили "Слава Богу".
      И слава Богу...
      
      
       Меня ничего не связывало с Хорватией. Не было ни знакомых, ни друзей. Но страна, которая называлась Югославия, уже разваливалась на части. И вот- вот должна была загореться.
       Мне почему-то это казалось генеральной репетицией предстоящего распада Советского Союза. И я хотел понюхать, как такой сценарий обкатывается на Балканах. Тогда, летом 1991-го .
       - Ты бы лучше потом приехал, через несколько лет. Глядишь, все это закончится, - поднял рюмку сливовицы Жарко, студент и будущий врач, когда мы определились, где присесть за столик, неподалеку от площади Республики, центровки Загреба.
      
       Вокруг было тихо и по- провинциальному спокойно, но чувство опасности и готовность к взрыву буквально висели в воздухе. Вместе с верноподданническими, скорее трусливо, чем гордо, натыканными на каждом доме шахматными хорватскими флагами.
      
       Многочисленные полицейские настороженными взглядами на улицах и даже из подворотен старинных чистеньких домов прочесывали всех подряд. Казалось, что они не смотрят за порядком, а контролируют город, словно переодетые в иную форму военные патрули нерегулярной армии. Так оно и было.
      
       Загреб находился по сути на неофициальном военном положении. Многие правительства Европы уже предупредили своих граждан воздержаться от поездок в Югославию и праздношатающиеся иностранные туристы на веревочках сладкоголосых гидов, даже в центре города, не мельтешили, как попало. Чтобы взбираться на камни, метить чужие памятники и резать мясо под красное вино в той же Европе были места и поспокойней.
       Жизнь прекрасна.
       До безобразия.
       Но лучше этого не знать.
      
       А здесь готовилась бойня.
       Половина военных уже носила новую серого цвета форму с нашивками " полиция". Другая половина донашивала обмундирование югославской милиции с шевроном на рукаве.
      
       Охранявший американское посольство молодой хорват с автоматом на плече, показал мне перебитую, в шрамах, руку и пожаловался, что недавно, возвращаясь вечером с дежурства, он оказался в кольце молодых патриотов.
       - Они избили меня, потому что я носил старую милицейскую форму. Решили, что и вправду милиционер и, значит, еще вчера защищал коммунистов. Так и кричали. А я даже слова не успел сказать.
      
       На самом же деле он уже был наемный военнослужащий неофициальной хорватской армии. А точнее - национальный гвардеец. Правительство стало создавать новое воинство под видом расширения полиции и за счет молодых рабочих, ставших безработными.
       Так, сначала забрав все, людям дают и заработок, и надежду.
       Но, прежде всего - автомат.
      
       Их привлекали в полувоенные формирования, селили в общежитии, в комнате на двоих, платили по пятьсот немецких марок в месяц и представляли как полицейские подразделения, не давая, таким образом, повода для югославской армии вмешаться. В свою очередь, небольшие безоружные группы солдат ЮНА еще встречались и в Загребе. Но только у вокзала.
       - К сумеркам никого из нас в городе не будет - пояснил присевший на скамейку военный. - Опасно, могут избить. В подразделении уже нет хорватов, одни сербы. Еще немного и, похоже, нас здесь скоро вообще не останется...
      
       Прошел год, как к власти, на волне свободы, антикоммунизма и местечкового патриотизма, помноженных на миллионы эмигрантских долларов , вполне демократическим путем пришел бывший югославский генерал Франьо Туджман . В юности он был ярым сталинистом, затем ортодоксальным коммунистом, но ближе к своим пятидесяти годам перековался в крайнего националиста.
       Ненавидеть всегда легче, чем любить. Поэтому верующих больше, чем людей. Но меньше, чем радетелей за веру.
      
       Они лобызают себя "господами", а злобы все равно как у "товарищей".
      
       На место чужих чиновников из Белграда пересели свои, для кого-то, хорватские. Сын нового президента немедленно открыл бизнес и получил государственный подряд на производство официальных флагов и гербов. Их обязали приобрести всем предприятиям и учреждениям.
       Остальные пропатриотились на всякий случай, чтобы не обвинили в интернационализме. И тоже прикупили соответственную власти атрибутику.
       Мода на всеобщее братство прошла - наступали времена единства и сомкнутых, как зубы, рядов.
      Все стали патриотами или по меньшей мере заткнулись. А сын президента, по большому счету, в одночасье разбогател.
       Так власть имущие обеспечивают будущее своих детей и одновременно учат бескорыстно любить отчизну.
      
       Если государству нужна твоя жизнь или деньги, оно тут же называет себя Родиной.
      
       Поэтому, нечего лицемерить.
       Власть - имущим!
       А вся власть - Советам безопасности!
      
       Остальное рвите друг у друга сами.
       Это и называется демократией.
      
       В киосках еще можно было купить некогда центральную газету " Политика", но югославское телевидение из Белграда уже не транслировалось.
       Зато коробейники на площади Республики вовсю продавали портреты поглавника- фюрера фашистского государства Анте Павелича, чьи черные, как униформа, усташи в свое время, создали, благодаря Гитлеру, независимое государство.
      
       Они ввели единое католическое вероисповедание, объявили войну Советскому Союзу, направили на Восточный фронт своих солдат и повелели за каждого погибшего усташа казнить десять заложников. И еще, очищая независимое государство, усташи построили 24 концлагеря, вырезав во имя веры и свободы сотни тысяч сербов и практически всех сорок тысяч здешних евреев.
      
       - Мне повезло, - по-солдатски прямо сказал президент, однажды наградивший себя сразу девятью медалями уже своей новой Хорватии, - Мне повезло, что моя жена не сербка и не еврейка...
      
       Так закалялась сталь независимости на неисповедимых путях в Европу.
      
       В редакции либеральной местной газеты, куда я забрел за ответом, что на взгляд журналистов происходит в их стране, которая почему-то еще называлась Югославией, коллеги стушевались и не знали, как разговаривать.
       Я встретил растерянность, страх и... Жарко.
      
       Он оказался хорватским сербом и пришел в газету, чтобы сообщить никому не нужную новость. Опасную для тех, кто ее знал. И прежде всего - для журналистов, не желающих рисковать своей работой и положением.
       В смысле положением " лежа" - самым престижным и безопасным при стрельбе по команде сверху.
      
       В университете молодые националисты- усташи тайно составили списки студентов- сербов и, как объяснила Жарко взволнованная подружка-хорватка, в лучшем случае не сегодня- завтра могут начаться этнические чистки, то есть бойкот и избиения. А там недалеко и до резни...
      
       - Я боюсь - понизил голос Жарко - Я боюсь и все. Что-то вдруг случилось в нашем мире. Мы живем в небольшом городе в глубинке Хорватии, но вместе с братом учимся в столице. И каждый день звоним домой к родителям, отмечаемся, чтобы они не волновались. Не закончится для нас это добром. Тем более - добавил он, - что усташи уже не просто маршируют с флагами и факелами, но и создают свои батальоны смерти.
      
       - Где ? - насторожился я, помятуя, что люди любят запугивать и себя, и других, поскольку это дает им смелость жить дальше. Почем зря.
       - Да рядом с Загребом, километров сорок... - Жарко пододвинул к себе вторую рюмку сливовицы - в деревне Кумровец, где Тито родился. Я слышал, что там формируют хорватский спецназ из эмигрантов. Они и начнут резать, когда дадут команду выступать...
       Утром я сел в рейсовый автобус до местечка Кумровец...
      
       Таксист забросил меня прямо под шлагбаум, за которым среди леса стояли бараки военного типа. Глянул исподлобья, затем молча, не пересчитывая, взял деньги и сразу умотался.
       - Надо было дать меньше, - подумал я и огляделся.
       Лето рыдало и свистело, как пьяный курильщик в духоте бронхиального похмелья. Проселочная дорога между деревьями блудила куда-то налево, в сторону. Но далеко и виртуально. А заканчивалась буквально под ногами. В реальности.
      
       Первым и единственным желанием было рвануть назад. Не знаю куда, но подальше.
       - Эй, - плечистый качок в майке и зеленых камуфляжных брюках, заправленных в высокие армейские ботинки, одной рукой метко навел на меня полуавтоматическую винтовку. - Ком цу мир...Пошли мол...
      
       В предбаннике штаба, похожего на полицейский участок, старший по виду офицер, но без знаков различия и при полном камуфляже американского образца, начал проверять мои документы. И запутался, что не мудрено.
       По- английски он почти не говорил или прикидывался, но понял, что я западный журналист, который как-то узнал о возрождающейся хорватской армии и о ее первом подразделении.
      Вот и примчался, без сопровождения, аккредитаций и разрешений, чтобы познакомиться с бойцами демократической страны и рассказать о них всему миру, если можно.
      А, ежели нельзя, то значит нельзя - и пора возвращаться обратно в Загреб.
      
       Он явно не знал, что со мной делать и более часа болтался где-то в глубине здания, дозваниваясь начальству и пытаясь получить внятные инструкции. Охраняющий меня солдат решился со скуки поговорить по- немецки.
       Я напрягся, отчаянно кивая , но кроме " хенде хох" и " Гитлер капут" в голову ничего не приходило. Видимо, работала генетическая память и дурная наследственность. Кто ж знал тогда, что мои деды и прадеды не за тех героически воевали.
      
       Современное, из мира кино, " дас ист фантастиш" я проговорить постеснялся, решив, что это не к месту.
      Пришлось молчать , с интересом оглядываясь по сторонам и глупо, по-американски, улыбаясь всем, каждому и главное - себе.
      
       Вскоре стало понятно, что я арестован и даже отлить в туалет повели в сопровождении двух бойцов, которые, не отрываясь, отслеживали там каждое мое движение.
       - Поцы, - беззлобно подумал я, поймав из-за этого последнюю каплю в штаны.
      
       Двое парней, лет под тридцать, подсели ко мне, сменившись из караула. На одном была просто зеленая футболка, заправленная под ремень с армейским ножом, перехваченным у рукоятки кожаной петелькой на кнопочке. На другом - рельефно обтягивалась черная майка с черепом и костями, и готической надписью... " смерть сербам".
       Они оказались эмигрантами из Австралии и Аргентины. Оба - из организации усташей, чьи родители после войны ушли из страны вместе с немцами, а затем перебрались куда подальше.
       - Мы приехали бить сербов, - поочередно отстрелялись они, обрадовавшись возможности поговорить по- английски - И коммунистов. Но это одно и то же...
      
       Больше парни не успели ничего сказать, поскольку снова возник старший, деловой как вышибала при должности, и резко прогнал их восвояси. Насколько я понял, он упрекнул охранника за то, что тот разрешил разговаривать с задержанным, и от этого, не скрою, внутри поплохело.
       - Грохнут к чертовой матери - и концов не найдут. Да и искать некому.
       Я остановился даже не в гостинице, а в типовой девятиэтажке какого-то микрорайона , у частной хозяйки, встреченной на вокзале.
      
       На стенах висели плакаты с видами единоборств. Ни инструкций, ни флажков, ни шевронов. Ничто не напоминало об армии или о государстве, и это было красноречиво и тем более тревожно.
      
       Еще через час двое в штатском и полицейский с постным лицом хлебореза подогнали гражданскую машину и, зажав меня с двух сторон на заднем сидении, куда-то повезли. Они были очень недовольны жизнью или мной. Возможно, обоими.
       - У нас не курят, - только и сказал полицейский, когда я попытался размять тишину сигаретой.
      Машина шла по узкой сельской дороге, весело и с ветерком, вроде как прямо. И вдруг свернула в сторону, в лес, похожий на густые хвойные посадки.
       Мы запрыгали на колдобинах и тени от ветвей побежали по лицам, немые и липкие. Как моя ладонь.
      
       - Выходи, - показал полицейский, когда мы наконец выехали на какую-то полянку, окруженную деревьями и кустами. И добавил по-хорватски - Покури. Может, больше и не придется...
       - Курить вредно, - хмыкнул другой, штатский.
       Твою мать....
      
       Они вышли, разминаясь, и встали с трех сторон, не глядя. Они вообще за все время ни разу не тюкнулись в мою сторону. Словно меня и не было.
       Господи - молча прикурил я, удивляясь отупелому спокойствию в руках и в душе - Господи....Никогда и никуда больше не полезу. Никогда, Господи... Зачем она мне, их эта война? Господи, пронеси...
       Мы словно остались вдвоем во всем мире.
       Он - которого почти нет.
       И я - которого почти не было.
      
       Слова всплывали из ниоткуда, как средневековье окружающих лиц. Безликих, но заполняющих пространство и даже небо. Глаза мои были пусты и расслаблены, почти беспечны, хотя я старался видеть всех сразу. И их, но особенно листву.
       Ветер выл к непогоде. И солнце хорватской свободы скалилось в рябой траве, метающейся в тени безымянного, как я, лесного дерева.
       Сигарета догорала.
       - Хорошо у вас здесь, красиво... - я бросил окурок, растер его, как государство человека и, подняв голову, вдруг наткнулся на то, что все трое смотрят на меня.
       - Ну что, поехали, бандеры...- Они удивились, не ожидая услышать русскую речь. Но промолчали.
       И мы поехали.
      
       - Ты , парень, не понимаешь - война начинается... - дернулся, копаясь в бумагах, мужик в кабинете местного здания госбезопасности под названием, если не ошибаюсь, министерства информации.
       - Сталинка, - уважительно подумал я - оглядывая высокие потолки и солидную казенную мебель - Вот и посмотрел Хорватию. Нет, чтобы пробежаться по кафушкам и по блядям, как все приличные люди отмечаются. Был мол - видел. Жизни захотелось...
      
       - Может, посидим где-нибудь, кофе выпьем? У нас хороший кофе, - сказал следователь, записав на магнитофон, для отчета, всю мою биографию.
       Его явно отпустило.
       А уж меня как...
       - Да нет, спасибо, в другой раз, при случае. Можно от вас заказать такси до вокзала?
      
       Только под вечер, выйдя, наконец, на улицу и вздохнув, я позвонил Жарко, чтобы, прихватив вещи, оборваться на ближайший поезд - как можно скорее и подальше.
       В тот же Белград. Где другие оторвы из организации " Белый орел" уже собирали добровольцев в сербскую Краину хорватского округа Книн на отчаянное и бессмысленное противостояние, преданные всеми и повсюду. И раздавленные потом, через четыре года, двухсоттысячной хорватской армией. Наверное, тоже имени освобождения.
       И полмиллиона тамошних сербов, потеряв более тридцати тысяч человек в боях и без вести, станут беженцами, которых не покажут по всем телеканалам мира.
      
      У этого мира другие каналы войны.
      
       - Ты знаешь, Жарко, - сказал я, уже стоя на подножке белградского поезда, - Не закончишь ты здесь институт, не успеешь. Уезжай и как можно скорее. Может в провинции потише и соседи не тронут, но уезжай. Даже, если некуда.
      
       Что бы ни говорили, но выигрывают только живые...
      
       - Ладно, - он пытался улыбнуться и в который уж раз протягивал руку. Словно не хотел прощаться.
      Так я его и запомнил - с этой неестественной маской " улыбайтесь". Точь в точь, как у меня, еще утром, в лесочке.
       Того же дня и все той же, но уже прошлой, жизни.
      
       Поезд дернулся, как прикорнувший провинциал на скамейке лепного загребского вокзала. И перрон, и Жарко поплыли. И цыганка, с сиськами наружу, отдаляясь, уже хватала его, стоящего, сзади за пиджак.
       И неопрятного вида заросший проводник, с густой перхотью на черной куртке, налил мне в пластиковый стакан дерьмовый разбавленный кофе из горлышка большого, серого и жирного чайника, словно украденного во времени и пространстве из солдатской столовой моей юности.
       Длинный день, - вяло подумал я и вдруг испугался, увидев бегущую по траве тень вагона - И хорошо, что длинный...
      
       Один человек мне сказал, что курить вредно.
       Жить тоже, - ответил я и подумал -
       И умереть несложно.
       Надо только, как и все остальное, это пережить.
      
      
      
  • Комментарии: 12, последний от 14/11/2009.
  • © Copyright Ступников Александр Юрьевич (sashantv@Gmail.com)
  • Обновлено: 01/12/2012. 22k. Статистика.
  • Рассказ: Хорватия
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка