Аннотация: Еще один мемуар про немецких студентов.
Ночь. Дискотека уже закрылась. У двери еще стоят отдельные компании, которые еще не хотят расходиться. Друг пытается увести меня домой. Я сопротивляюсь. Мне не хочется спать. Завтра выходной, время детское. Хочется чего-то, но желание в голове не формулируется. Пить надо меньше. Пытаюсь вспомнить, чего же я хотел. Мысли расползаются, я не могу ухватиться ни за одну. Как вообще можно развлечься ночью в капиталистической стране?
Подхожу к студентам, стоящим поодаль. С трудом поворачивая языком, спрашиваю:
-- Как пройти в бордель?
Студенты замолкают, несколько секунд меня рассматривают, потом один из них говорит:
-- Как ты сказал? Мне послышалось: "бордель".
-- Ну да, - отвечаю я. - Именно это слово я и сказал.
-- Подожди, - говорят мне. - Надо спросить специалиста.
Подзывают специалиста. Паренек небольшого роста, с самокруткой в зубах. Смотрит искоса.
-- Бордель, говоришь? Ну, здесь, конечно, их отродясь не было. В Дармштадте был неплохой. Но его почему-то закрыли совсем недавно. Пожалуй, ближе, чем во Франкфурте, ничего и нет. Ты на Кайзерштрассе был? Прямо от вокзала. Там все есть. Но дорого. Да, дорого… На боковых улицах тоже все есть. Там дешево. Да… Пятьдесят марок. Но выбирать осторожно надо: мандавошек можно подхватить. Но дешево.
Перевариваю. Пятьдесят марок это как сто, только меньше. Дорого это или нет? Интересно, а в России сколько? Да я в России никогда бы за это платить не стал.
-- А что будет за пятьдесят марок? - спрашиваю я.
Парень смотрит на меня ошарашено, а потом говорит:
-- Как что? Оно и будет. А ты чего хотел?
Опять пытаюсь вспомнить, чего же я хотел. Нет, наверное, я все-таки хотел не того, что за пятьдесят марок, а чего-то совсем другого. Но вот чего, сколько это стоит и где его достать в час ночи?
От мыслей меня отвлекает какой-то студент. На каком-то хитром диалекте он просит закурить. Посылаю его без всяких диалектов. Я занят, блин. Думаю.
-- Ты что, венгр? - спрашивает он.
-- От венгра слышу.
-- Вот как? - говорит он заинтриговано. - Ну, тогда пошли выпьем.
Я понял, чего хотел. Какого замечательного собеседника послала мне сегодня судьба! Я иду за ним. Мой друг все еще пытается меня остановить и увести домой, но это уже совершенно безнадежно. Я нашел то, что мне нужно. Друг не может бросить меня в такой момент и следует за нами.
Знакомимся. Студента зовут Михаель или Миша. Он учится на старшем курсе и живет в том же общежитии, что и я, но на два этажа выше.
-- Тут раньше уже бывали русские, - говорит он. - Но это были какие-то неправильные русские. Они не ходили на дискотеку, не пили пиво, ни с кем не общались. Ты, я вижу, не такой. Ты, небось, и водку пьешь.
-- Пью. Была бы твердая - грыз бы.
-- Вот это правильно! Водки у меня, правда, нет, зато пива много. А насчет борделя - ты глупость придумал. Это пошло, недостойно культурного человека. Поверь мне, я там был. Это как наша общага, только в каждой комнате баба. Это так гадко и дорого! Тут ты за те же деньги, нет, если постараешься, даже бесплатно… Надо только захотеть.
-- Если только с самим собой, - отвечаю я. - Где я тут баб найду? В этой общаге их нет по определению, тут даже женские туалеты не предусмотрены.
-- Зачем тебе женский туалет? Туалет тут вообще не при чем. Баб здесь предостаточно. Глаза разуй.
Он хлопает по спине идущее впереди волосатое существо и спрашивает:
-- Ты баба?
-- Да, - удивленно отвечает существо.
-- Вот видишь, - говорит он мне.
-- Нет, - отвечаю я, когда мы отходим подальше от страхолюдной студентки. - Это не баба. Баба бы тебе по роже съездила за такой вопрос.
Миша смеется.
-- Она с инженерного потока. Они там нормальные, без комплексов. Это к тем, которые на менеджеров учатся, лучше не подходить: гордые.
Мы поднимаемся к нему. Садимся в гостиной его этажа. Он достает пиво. Мы пьем, неспешно беседуем о бабах, об искусстве, да и о чем еще положено беседовать за пивом троим культурным мужчинам.
Во время разговора в гостиную заходит девочка лет пятнадцати. На ней халат и домашние тапочки.
-- Мальчики, - говорит она, - у вас не найдется бинтика? Я пальчик поранила.
-- Туалетная бумага в сортире, - галантно отвечает Миша.
Девочка исчезает.
-- Вот видишь, - говорит он мне.
-- Вижу, - отвечаю я. - Только за такую и срок получить можно.
-- Будешь так рассуждать - всю жизнь будешь платить по пятьдесят марок за сеанс, - парирует он. - Все можно, если с умом подходить.
Разговор продолжается. Стрелки на часах медленно движутся. Пиво все не кончается. Я постепенно ухожу в себя.
Меня будит телефонный звонок. Я лежу у себя на кровати, в одежде, за окном уже светит солнце. Тянусь к телефону. Голову не оторвать от подушки. Все тело как из ваты. Что вчера было, и как я оказался в своей постели? Ничего не помню.
-- Ну что, едем? - спрашивает голос из трубки.
-- Ага, едем, - отвечаю я.
-- Подожди, я сейчас к тебе спущусь.
Звоню своему другу.
-- Что вчера было?
-- Ничего. Нажрался ты как свинья. Вот что.
-- Извини. А куда я еду?
-- На букву ха, точнее не помню.
Ну что же… Туда мне, видать, и дорога.
Стук в дверь. Пришел мой вчерашний знакомый. В руке у него пакет для мусора.
"Спер у уборщицы, - говорит он. - Ничего, у нее еще есть. Складывай одеяло и подушку. Свободный диван у меня есть, а подушки с одеялом лишних нет".
Складываю вещи в мешок и иду за Мишей.
Машина у него старая, вся разрисованная и самая живописная на стоянке.
"Мне надо знакомого по дороге подбросить, - говорит он. - Ты не против, поехать в багажнике?"
Мне все равно. Я и есть багаж.
В машине нет задних сидений, потому места для меня много. Я подкладываю под голову мешок и, любуясь через окно окрестностями, начинаю приходить в себя.
По дороге выясняю, что едем мы в город Гейдельберг (Хайдельберг по-ихнему, действительно на букву ха). Миша живет недалеко от этого города в маленькой деревеньке вместе с отцом пенсионером.
Дорога долгая. Я потихоньку вспоминаю подробности вчерашнего вечера. Мы говорили с Мишей про литературу, историю, про Гейдельберг. Я много слышал об этом городе, но никогда там не бывал. Потом меня стошнило. Память пробуждается. Вот только не помню, как у себя в комнате оказался. Но вспомнил бы, если б мы ехали дольше.
Когда мы приехали в Мишину деревню, я уже совершенно оправился, чувствую себя полноценным членом общества и даже готов сразу ехать в Гейдельберг.
Автобус совсем пустой. Кроме нас в нем едет только мужичок бомжеватого вида. "Платить не будем, - говорит Миша, - по выходным контролеров все равно не бывает, а если кто и появится, прикинемся, что не местные. Скажем, что мы бизнесмены из России, едем из Петербурга в Москву, а, поскольку прямого автобуса нет, приходится ехать через Гейдельберг с пересадками. Как думаешь, поверят? Как вообще из Петербурга в Москву обычно добираются?"
"По железной дороге, - отвечаю я. - Эта первые два больших города России, соединенные железной дорогой. Когда ее строили, спросили царя, как прокладывать пути. Он провел прямую линию по линейке, а посередине, где был палец, карандаш соскочил. Так и построили, прямо, с дугой посередине".
Мы в Гейдельберге. Чудный небольшой городок на берегу реки Некар. Город прижат к реке горой Кенигсштуль. Несколько улиц тянется между горой и рекой. Наверх улицы не поднимаются, слишком уж крутая гора. Только несколько домиков возвышаются над городом. Несколько домиков и прекрасный полуразрушенный замок.
"Гора называется Королевский стул, - поясняет Миша. - Не в том смысле, что король здесь кучу наложил, а в том, что король здесь на стуле сидел, или на троне, как там у них, королей, это называется".
Интересно, как иногда совпадают значения слов в разных языках. Я и не знал, что и в немецком языке у слова "стул" есть еще одно значение.
Город прекрасен. Именно такой представляется нам Германия: готические церкви и дома под черепичными крышами, узкие переулки средневекового города, древние городские стены. В Германии редко такое увидишь. "Город не бомбили во время войны, - поясняет Миша. - Американцы планировали здесь свою штаб-квартиру". Это очень удачно для Гейдельберга. От большинства немецких городов после войны не осталось даже руин, потому в крупных древних городах Германии обычно нет ничего довоенного. Миша показывает мне ту американскую штаб-квартиру. Это бывшие казармы Вермахта. Характерная строгая и помпезная архитектура времен национал-социализма. Даже орлы на воротах сохранились, только на месте свастики висят таблички, где на двух языках написано, что это американская военная база. "Я там был, - говорит Миша. - Прокладывал кабели. Хорошо они там живут. У них в столовой кресла вместо стульев. Дорожат, значит, своими задницами".
Мы идем по главной улице в сторону замка. "Эта улица называется дорогой идиотов, - поясняет Миша. - Здесь ходят одни туристы и глазеют на дома как идиоты". На такой улице не обидно выглядеть идиотом. Дома того стоят. Я глазею на эти старинные, многое повидавшие здания. Вот магазин. На балконе плюшевый медведь выдувает мыльные пузыри, как живой. Вот деканат богословского факультета. В Гейдельберге один из старейших университетов Европы.
Поднимаемся на гору. Вот и замок. Некогда город был идеально защищен от любых нападений. С одной стороны его защищал Кенигсштуль, с другой - Некар. А по бокам были городские стены. Через Некар был только один мост с большими надежными воротами. Город был неприступен. Неприступен был и замок, стоящий на горе над городом. Он был окружен несколькими стенами и рвами, одинаково хорошо защищавшими его и от внешних врагов, и от собственных крестьян, если бы они вздумали бунтовать. Была в замке и собственная тюрьма. Там некогда даже папа какой-то посидел.
Но вот однажды владельцы замка решили, что врагов никаких нет, они разбили на бастионах прекрасный сад, который современники называли чудом света, а в башне устроили театр. Такой замок враги захватили без особых усилий. Замок сожгли, стены разрушили, сад вытоптали. Особенно романтично после этого выглядит пороховая башня. Она взорвалась и распалась на две половинки. Одна из них осталась стоять, как на чертеже с разрезом, а вторая, не расколовшись, лежит рядом. Что не сделали враги, доделала природа. После этого в замок пару раз била молния.
В девятнадцатом веке романтики снова открыли для себя эту красивую благородную руину и в Гейдельберг стали наведываться поэты и художники. Замок начали восстанавливать, но вовремя остановились. Подлинная руина выглядела гораздо красивее поздней подделки. Так он и остался наполовину разрушенным.
В подвале стоит самая большая на сегодняшний день винная бочка. В нее помещается около двухсот двадцати тысяч литров. Такие бочки в старину были делом престижа и знаком благосостояния. В эту бочку крестьяне сливали десятую часть своего вина. А винопровод снабжал благородным напитком владельцев замка. Была бочка и побольше, в Гессене, но она до наших дней не достояла.
Мы гуляем по бывшему саду, рассматриваем остатки укреплений. На одних из ворот читаем стихи некоей поэтессы, посвященные Гете. Гете часто бывал здесь. И с женщинами встречался. Они ему стихи посвящали. "Такой кобель!" - с уважением говорит Миша.
Выходим на террасу замка. Отсюда весь город как на ладони. Посреди террасы на камне вмятина, похожая на след ноги. "Однажды король застал у своей жены любовника, - говорит Миша. - Тот с перепугу сиганул в окно и оставил этот след. Чтобы найти, кто это был, король всем велел примерить этот след, но он всем подошел. Примерь - он действительно всем подходит. А кто его примерил, тот еще непременно сюда вернется". Я примеряю. Действительно подходит.
Мы спускаемся вниз, к Некару. Подходим к мосту. В конце войны фашисты взорвали этот мост, хотя никакого стратегического интереса он не представлял. Но после его восстановили. На мосту весит табличка, напоминающая об этих событиях. "В назидание всем вандалам," - написано на ней.
Гейдельберг страдал не только от врагов и молний. У Некара высокие берега, но и из них он выходил. На мосту отмечены самые выдающиеся наводнения. Самое большое было когда вода поднялась на тридцать с лишним баденских футов, а баденский фут равен тридцати сантиметрам.
Вдоль противоположного берега тоже тянется гора, не такая высокая, как Кенигсштуль, но тоже вполне солидная. "Там, по горе проходит тропинка, которая называется дорогой философов, - говорит Миша. - Философы ходили по ней, любовались городом и замком и философствовали. Там виды очень располагают к умным мыслям".
Идем вдоль трамвайных путей. Замечаю, что встречные пути в одном месте пересекаются. "Зачем это?" - спрашиваю я. "Когда мэра спросили, как прокладывать пути, он сказал: вообще не прокладывать. И зачеркнул их на карте. Так их и построили - крест накрест. А что, думаешь, только русские цари любят рисовать на карте?"
Возвращаемся в Мишину деревню.
"Сегодня у моего знакомого вечеринка, - говорит Миша, - надо купить подарки".
Мы идем в магазин, покупаем сосиски и два ящика пива. Некоторые думают, что немцы пьют меньше, чем русские, поскольку пиво не водка. Пиво действительно не водка, но водку покупают бутылками, а пиво ящиками, так что в результате получается одно и тоже.
Нагруженные, направляемся к Мишиному знакомому. Он живет в соседней деревне. Это совсем рядом, даже граница между деревнями никак не отмечена.
-- Как вы их различаете? - спрашиваю я.
-- Это совсем разные деревни, - отвечает Миша, - здесь люди говорят совсем по-другому.
Мимо нас проходит какая-то пара.
-- Ты слышал, как они говорят? Правда, смешно?
-- Смешно, - отвечаю я.
Знакомый живет на самом краю деревни. Домик у него совсем маленький, обшарпанный и покосившийся. Во дворе какой-то мужик грузит в свой автомобиль небольшую стиральную машину. К нам выходит хозяин дома. Он худой, волосатый, в рваных джинсах и мятой рубашке.
-- Я сегодня богат, - говорит он. - Я продал стиральную машину и могу позволить себе все, что угодно.
Он вытаскивает из кармана несколько мятых купюр.
-- А мы как раз пиво принесли, - говорит ему Миша. - Удачную сделку надо как следует обмыть.
Мы несем пиво во двор. Хозяин не идет за нами. И разговаривать он не расположен. Он смотрит на деньги, потом на нас, сует купюры в карман и уходит.
Гости еще не собрались. Вместе с подругой хозяина мы раскладываем костер, на котором будут печься сосиски, и выносим во двор столы из дома.
Темнеет. Появляются гости. Приходит и хозяин. Он что-то говорит гостям и все, таинственно перемигиваясь, идут в дом. В доме хозяин достает пакетик с какой-то травкой. Вновьпроизведенный косяк пускается по кругу. Сладковатый дымок заполняет комнату.
"Ты в первый раз? - спрашивает меня хозяин. - Больше одного раза не затягивайся - не хватало, чтобы ты тут чертей ловил".
Звучит многообещающе.
Выходим на свежий воздух. Уже совсем темно. Трава не действует. Мне говорили, что в первый раз она всегда не действует. Это ничего: пива много.
Разводим огонь, печем сосиски.
Рядом со мной сидит высокий худой парень. На нем кожаная куртка и кепка с октябрятской звездочкой.
-- Ленина уважаешь? - спрашиваю я.
-- А ты? - он вызывающе смотрит на меня. В стеклышках его очков играют отблески костра.
-- Я... уважаю. За гениальность, прозорливость. И детей он любил.
-- Врешь ведь... Зачем Советский Союз развалили, уроды?
-- Это не я, честное слово!
-- Первое в мире пролетарское государство, - мой собеседник совсем не слышит меня. - Все капиталисты его боялись. Вот и доверяй русским строить социализм!
-- Не надо было доверять, - в сердцах говорю я. - Лучше бы кто другой его строил - больше бы толку было.
-- Теперь капиталисты совсем распоясались, - продолжает он. - Рабочему человеку на шею садятся. На весь мир плюют. Фашисты по улицам безо всякого стеснения ходят.
-- Неужели так прямо и ходят? Я ни одного не видел.
-- По одному они ходить, конечно, пока боятся.
-- В полицию заберут? - наивно спрашиваю я.
-- В реанимацию. А как в толпу соберутся, так сразу силу чувствуют. Вот, помню, когда Гесса хоронили, такая демонстрация была! Я туда с друзьями ходил.
-- Зачем же ты туда ходил?
Он смотрит на меня непонимающими глазами.
-- Морды бить. Зачем еще?
-- Это жестоко!
-- А ты с ними, целоваться прикажешь?!
-- Нет, почему? Целоваться не надо. Но бить-то... Люди все-таки.
-- Мне показалось, что ты сказал про них "люди". Пока спишем это на незнание языка. А вообще, следи за тем, что говоришь. А то ведь...
-- Нелюди, - поспешно поправляюсь я. - Но ведь жить все равно хотят.
-- Мало ли, кто чего хочет. Я не фея какая-нибудь, чтобы их желания исполнять. Впрочем, - тут лицо его становится добрее, - мы же не насмерть, мы ведь не звери. Ну, покалечим немножко, чтобы пару лет по демонстрациям не ходил. И все.
К нам подсаживается Миша.
-- Вот вы тут умные разговоры ведете, - говорит он. - А вот скажите, что может быть меньше пустоты.
Я смотрю на огонь. Чувствую, что голова все-таки немного кружится. Кажется, трава начала действовать.
-- Если в пустую комнату войдут два человека, а выйдут четверо, - голос Миши доносится откуда-то издалека, - то комната не будет пустой. В нее должны войти еще двое, только после этого в комнате действительно станет пусто.
Я оборачиваюсь и снова вижу своего горячего собеседника.
-- Кто победит на выборах? - спрашивает он.
-- На каких выборах... - говорю было я, но, вовремя сообразив, отвечаю, - Ельцин.
По лицу собеседника вижу, что это был неправильный ответ.
-- Призрак бродит по Европе, то есть, пролетарии всех стран соединяйтесь! Я совсем не в том смысле, что это хорошо, просто, капиталисты ведь все равно другого не допустят, - оправдываюсь я.
Мой собеседник остывает, садится на место и ставит бутылку на землю.
-- Ты сам-то за кого голосовать будешь?
Вот уж не думал, что и в Германии до меня доберутся такие разговоры.
-- Я вообще голосовать не буду. Мне для этого пришлось бы ехать в Мюнхен, потому что там ближайшее консульство.
Собеседник смотрит осуждающе.
-- Ничего, не развалишься, - говорит он.
-- Мой голос ничего не изменит.
-- Из-за таких, как ты, Гитлер к власти пришел, - заключает мой собеседник, теряя интерес ко мне.
Мне становится легче. Я много думал над тем, из-за кого к власти пришел Гитлер. Теперь вопрос, наконец, разрешился.
Я вижу перед собой строгое благородное лицо немолодой, но красивой женщины.
-- Это моя школьная учительница немецкого языка, - доносится голос Миши у меня из-за спины.
-- Ты тоже курил эту гадость, - говорит мне учительница. - Михаель, это ты его этому научил?
-- Я часть той силы, которая, желая добра, творит благое, - отвечает Миша.
-- Желая зла, - поправляю я.
-- Ты меня с кем-то путаешь. Я добра желаю.
-- Значит, Гете читал, - говорит мне учительница.
-- Все читали Гете. Это великий немецкий поэт. Его Лермонтов переводил. "Горные вершины спят во тьме ночной"...
-- Вольно! Лермонтов? Не знаю такого. Наверное, хороший поэт, раз Гете переводил. Ты где учил немецкий язык?
-- В школе. И здесь еще.
-- Здесь? Разве здесь можно учить немецкий язык? Представляю себе, какое представление о нем сложится у тех, кто его здесь учит. Здесь же никто не говорит по-немецки.
-- А разве есть места, где по-немецки говорят?
-- Конечно. Например, в той деревне, откуда я родом. Там немецкий язык еще сохраняется.
Она говорит несколько фраз на своем языке.
-- Честно говоря, я немецкий язык себе не так представлял, - говорю я. И в школе нас не так учили.
-- Я понимаю, - вздыхает учительница. - Никто не хочет говорить правильно. И в учебниках чушь пишут в уступку жлобам. От настоящего языка ничего не осталось.
Она куда-то уходит. Я смотрю на тлеющие угли и на шипящие над ними сосиски. Ко мне подходит хозяин дома.
-- О чем ты думаешь? - спрашивает он.
-- Ни о чем.
-- Это ложь. Человек не может ни о чем не думать. Я видел, что ты думал. Если не хочешь говорить, о чем ты думаешь - можешь не говорить, но, если ты думаешь о чем-то, а говоришь, что ни о чем, значит ты думаешь о чем-то плохом и хочешь скрыть это.
Пытаюсь понять, что он мне сказал. Мысль ускользает. Зовут к столу.
Становится веселее. Мы едим сосиски и пьем пиво. Я сижу рядом с учительницей.
-- А что, - говорит она, - в России, когда пьют, все еще говорят тосты?
-- Говорят, - отвечаю я.
Она вздыхает.
-- А пустые бутылки со стола убирают?
-- Убирают. Плохая примета, когда на столе пустая бутылка.
-- А студенты в пивной пьют из бутылок или из кружек?
-- Во что нальют - из того и пьют. Если есть кружки, то пьют из кружек.
Она снова вздыхает.
-- Значит, культура пития еще где-то сохранилась, - некоторое время она молчит, а потом добавляет. - Россия, выживет, а Запад нет.
-- Почему? От того, что бутылки со стола убирают?
-- Нет. От того, что сохранилась культура и ее носители.
-- Носители культуры? Кто это? Здесь их нет?
-- В Германии почти не осталось высоких голубоглазых блондинов, - задумчиво говорит она.
-- А почему именно высокие и голубоглазые блондины, а не маленькие брюнеты? - я пытаюсь вспомнить, как выгляжу. Кажется, я не похож на высокого блондина.
Она смотрит на меня с удивлением и отвечает:
-- Ну, нравятся они мне.
-- Мне кажется, в России их не так уж и много.
-- Зато там у них сила. Ельцин один чего стоит. От того и традиции сохраняются. И культура.
Темнеет. Сосиски съедены, гости встали из-за стола и начинают собираться по домам.
"А мы останемся, - подмигивает мне Миша. - Переночуем здесь, а завтра утром еще опохмелимся. Знаешь такое слово?"
На крыльцо выходит хозяин дома. В руке у него деньги.
-- Сегодня я богат, - говорит он, - эти деньги я получил, не работая ни дня. Стиральная машина была мне не нужна, не нужны и деньги. Смешно смотреть, как люди уродуются ради этих бумажек. Я не уродовался и не буду. Кому тут нужны деньги?
-- Тебе, - отвечает Миша. - Твои деньги тебе и нужны, кому же еще?
Хозяин смотрит на него с презрением.
-- Возьми, - говорит он и сует Мише деньги. - Ты считаешь, что они нужны, так и найди им применение.
-- Как знаешь, - говорит Миша.
"Пусть пока у меня полежат, - говорит он мне. - Этак он их сейчас в костер бросит или начнет всем раздавать. А через пару дней опять припрется ко мне и станет просить денег. Тогда я ему их и отдам".
Ночь сплю крепко. Когда просыпаюсь, за окном совсем светло.
Перед домом, у крыльца хозяин ругается со своей подругой. Она помыла посуду и отчитывает его. Он молча кивает. Миша стоит рядом и наблюдает за происходящим. Подруга хозяина уходит в дом. А сам хозяин берет из стопки помытой посуды тарелку, некоторое время тупо ее рассматривает, а потом хладнокровно и беззлобно разбивает ее о крыльцо и берет следующую. Эту он разбивает, уже не рассматривая. Мы с Мишей молча смотрим, как он переводит посуду на скандал. Подруга с ребенком на руках выходит на крыльцо и тоже смотрит на это. Когда разбивается последняя тарелка, она, воспользовавшись паузой, говорит, что пошла собирать вещи.
-- Ты никуда не уедешь, - заявляет хозяин.
-- Уеду.
-- Не уедешь.
-- Почему?
Хозяин на секунду задумывается и отвечает:
-- Потому, что на такой машине ездить нельзя.
Сказав это, он подбирает с земли камень и разбивает лобовое стекло ее машины. Похоже, результат его удовлетворяет, и он аккуратно и методично продолжает выбивать стекла. Делает он это так же спокойно, как бил тарелки, не торопясь, тщательно подбирая камни в зависимости от размера стекла.
Миша смотрит на него с интересом. Когда, наконец, с последним разбитым стеклом, работа завершается, он спрашивает:
-- Ты знаешь, во сколько это тебе обойдется?
-- Деньги грязь, - уверенно отвечает хозяин.
-- И то верно, - вздохнув, соглашается Миша и, переглянувшись со мной, говорит. - Ну, мы, пожалуй, пойдем.
-- Всего хорошего, - говорит хозяин, - очень было приятно познакомиться. Заходите еще. У меня каждый месяц пьянки бывают.
-- Это вряд ли, - говорю я. - Через месяц меня уже здесь не будет.
-- Ну и что. Ради такого дела можно и приехать.
-- Не получится. У меня виза уже закончится.
-- Что за вздор?! Какая еще виза?
-- Чтобы быть в Германии мне нужна виза.
-- Вот еще глупости! Мало ли людей живет в Германии без визы!
-- Так нельзя. Я честный. Да и что мне толку жить в Германии нелегально? Что я здесь буду делать?
-- А чего ты вообще ждешь от жизни? Чем ты собираешься заниматься?
-- Как все, работать. Чем же еще?
Хозяин с отвращением морщится.
-- Сказал бы, что хочешь торговать собой, - говорит он. - На таких тупорылых трудоголиках весь этот мир и держится. Если тебе охота ишачить за шмот жратвы, то и нашел бы тут работу.
-- У тебя есть предложения?
-- Делов то, - пожимает плечами хозяин. - Стоит только позвонить моему дяде. Какая работа тебя устраивает? Руководитель отдела? Главный менеджер? Скажи. Был бы товар, а покупатель найдется. Если кому охота подставлять спину, всегда найдется тот, кто наложит на нее своих мешков.
-- Учту, - отвечаю я.
Дома Миша вытаскивает из кармана деньги и кидает их в ящик стола.
-- Вот и применение для них уже нашлось, - говорит он. - Хотя, на стекла для машины этого и не хватит.
-- Как же он так живет? - спрашиваю я. - Откуда у него деньги?
-- Друзья помогают, родители.
-- Богатые родители?
-- У него отец работает в правительстве земли.
-- А дядя?
-- Ну да, и дядя еще. Он владелец какой-то германо-канадской фирмы.
-- Да? А чего же его племянник живет как нищий?
-- Свободы хочет. Не век же зависеть от богатых родственников. А делать он ничего не умеет. Да и родственники всю жизнь не будут с ним нянчиться. Так что ты его треп насчет дяди всерьез не воспринимай.
Я и не воспринимаю.
Опохмелиться в гостях нам не удалось. Мы решаем отправиться в ближайший городок. Выходим из автобуса у церкви и спускаемся в подвал. Небольшая пивная. Табачный дым. Сводчатый потолок обклеен пивными пробками. За столиками в основном молодежь. На дверях туалета очень реалистично нарисованы мужчина и женщина. "Это рисовала двенадцатилетняя девочка, - говорит Миша. - Очень продвинутый ребенок, не правда ли?"
Садимся, берем пиво.
-- Очень милое место, - говорит Миша. - Я очень люблю здесь бывать. И люди здесь работают очень милые. Иногда здесь бывает живая музыка: приглашают какую-нибудь местную молодежную группу. Тогда за вход берут деньги, но немного - только чтобы заплатить музыкантам. Здесь вообще цены невысокие. Люди работают исключительно из любви к искусству. Потому церковь и сдает им этот подвал. Богоугодное дело: занимают подростков, чтобы им на улице не болтаться, безалкогольные напитки продают дешевле, чем пиво. Такое больше нигде сейчас не встретишь.
За соседним столиком назревает ссора. Подросток лет четырнадцати пристает к девушке примерно того же возраста. Оба пьяные и, видимо, накурившиеся. Девушка кричит. Бармен выходит из-за стойки и провожает юношу на улицу. Вслед за ними уходит и девушка.
-- Такое тоже иногда бывает, - говорит Миша. - Не знают, куда время девать, вот и сходят с ума потихоньку. Да и пить не умеют.
На меня накатываются угрызения совести.
-- Ты не сердишься, что я у тебя...
-- Да не, - машет рукой Миша, - дело-то житейское. У меня такое тоже много раз бывало.
-- Разговор был очень интересный, - продолжаю оправдываться я. - Я бы просто не добежал до туалета.
-- До туалета? Ты ходишь блевать в туалет?
-- Куда же еще? Там стоит такая удобная блевательница.
Миша морщится.
-- Блевательница это так банально. Это только для первокурсников, которые совсем не знают жизни и ничего не понимают в эстетике.
Я растерян.
-- Разве эстетичнее стоять раком перед унитазом?
-- Ты меня разочаровываешь! Как можно сводить все к простой физиологии? А для чего люди ходят на крышу? А балкон? Там свежий воздух, пение птиц, природа, высота.
Миша прав. Вечером стоять под балконом никак нельзя. Последствия чьей-то радости пролетают с удивительной регулярностью.
-- Нет, блевательница это далеко не самое полезное изобретение, что есть в общаге, - продолжает рассуждать Миша. - Вот ванна это здорово. Ты когда-нибудь пробовал готовиться к экзамену, лежа в ванной? Я всегда так делаю.
-- В общей ванной? Там же весь этаж моется. Мне кажется, это не очень гигиенично.
-- Напротив. Все рассуждают как ты, потому никто, кроме меня там и не моется. Все идут в душ. Так пошло.
Заходит продавец газет. Миша покупает, быстро просматривает заголовки.
-- Сколько уж раз зарекался читать желтую прессу, - говорит он. - Ты только гляди, что они пишут! У Ельцина инфаркт, а он продолжает свою предвыборную кампанию. Это надо же так изовраться! Если бы у него был инфаркт, то он лежал бы в больнице. Да и не проголосовал бы никто за такого больного.
-- Не за коммунистов же голосовать, - отвечаю я. - Они остались в прошлом.
Молодой человек, сидящий по соседству, оборачивается и мрачно спрашивает:
-- Ты чего сказал про коммунистов?
-- Я про неправильных коммунистов сказал, - поспешно уточняю я. - Я имел в виду российских коммунистов.
-- А-а, - с пониманием говорит сосед и отворачивается.