Курсовые я писал трижды. Первую не помню. Что-то откуда-то списал, зачет поставили. Второй раз у Володи Гриценко. Это был молодой парень, страстный фотограф, большой поклонник Литературного Театра. Он начитался Эйзенштейна и решил сформулировать принципы построения современного юмора и их отличия от юмора прошлого века. Для этого брались юморески Горина и Чехова, разбивались на чередование ударных и проходных фраз и строилась зависимость. Мы с Валерой идею эту сразу чушью и ересью считали, но писать-то что-то курсовое надо... А у Гриценко зачет без проблем. Только на следующий год совместной работы он не захотел.
Я обратился к князю Алексею Николаевичу Хованскому. Это был очень оригинальный человек. Йог, летом - босиком, зимой - не теплее пиджака. Мягкий человек, многократно открывавший новые области в науке и останавливаемый запретом на разработку этих тем, после чего приоритет уходил на Запад. Так, например, обстояло дело с цепями. Деликатный и добрый. Его очень плохим зрением студенты неоднократно пользовались и безнаказанно. Как-то на зачете Галанин закричал: Дайте шпору, списать не с чего. - Тише ты, услышит. - Да, он ничего не видит и не слышит. И кроткий голос Хованского: Ошибаетесь молодой человек, я все слышу.
Галанин сдал. Хованский был не злопамятен.
Я ему потом тоже сдавал. Историю математики. Получил билет, тихо вышел из комнаты, списал все (про древнеегипетскую математику) из Большой Советской Энциклопедии. Вернулся, сел к нему, зачитал начало. - Ну, это в корне неверно - сказал Хованский. - А и бог с ним - ответил я. И сдал.
У него было несколько жен. Не меньше трех. Та, что я застал, много моложе. Уметь надо.
Курсовую я писал про полюсы и поляры. Что это такое, никто в ВУЗе не понимал. Я тоже. На защите Хованский долго всем объяснял, о чем я написал. Никто ничего не понял. Я тоже.