Разные национальности старались держать группами. У нас была группа узбеков и группа туркмен. Они друг друга отличали. Мы об заклад бились, но ни разу не угадали, кто узбек, а кто туркмен.
Муладзе любил издеваться над ними. Поймает кого-нибудь, в угол зажмет и пристает: Говори, ты хохоль?
И пока тот не признается, что хохоль, не отпускает.
Держались они обособленно. Раз только попал я в наряд на свинарник с одним из них (для них это был обычный наряд, для меня экзотика. Не впечатлило. Всех воспоминаний - сержант, заведующий свинарника, устраивающий свиньям утреннюю поверку, вечернюю перекличку и прочие уставные прелести.). Так за наряд мы с ним и не поговорили толком. Правда, свежежареной рыбой (от своих на кухне) он меня накормил.
И только одного туркмена мы опознавали сразу. Он выглядел лет на 15. Маленький, щупленький. Днем прятался в трибуну и в ней спал. Найти невозможно, из трибуны ничего не высовывалось.
- Я совсем бедный, - часто жаловался он. - Я седьмой сын в семье. Папа шестерых женил, а меня не может. Дом мне купил, а на машину денег нет.
- Куда тебе жениться? - смеемся. - Ты еще маленький.
- Я знаешь какой могу. Ты такой не можешь. Мне уже восемнадцать. Злился он сильно.
Его никогда не наказывали, жалели как маленького. А в лыжном трехдневном походе везли на машине.