Наконец-то Михайлов добрался до классики. Правда не заигранной и малоизвестной. "Смерть Тарелкина" Александра Сухово-Кобылина. Вообще-то Сухово-Кобылин написал трилогию. Но сюжетно они весьма самостоятельны, ставить все три сразу необязательно. Наши театры сильно залюбили первую, водевильную "Свадьбу Кречинского". Там игрок, шулер и прожигатель жизни Кречинский пытается с помощью мелкого жулика и воришки Расплюева женится на девушке из честной семьи Лидочке Муромцевой. Чтоб спокойно проиграть ее приданное. Да поторопился, заложил ее кольцо, не дождавшись свадьбы, попался. Пьеса веселая, конец поучительный, явно из той еще жизни - вот и ставилась чаще. Не то две следующие пьесы. Слишком они злые оказались. Слишком похожие на советскую действительность. Как и на старую царскую. Как и на любую бюрократическую. Итак - "Дело". Брак счастливо не состоялся, но старику Муромцеву этого мало. Он еще свое честное имя восстановить хочет. Потому и в суд обращается. Что такое честное имя судейский Тарелкин не знает. Глупости какие-нибудь. Но раз этому дураку чего-то хочется, значит кошелек его облегчить можно. Тарелкин ходит в гости, наводит справки, узнает размер состояния. Теперь подключить начальство, а то - не поделишься, по шеям еще как будет. Начальство, пробившийся из низов генерал с кувшинным рылом Варравин, инициативу одобряет. На сколько ж раздевать его будем? - уточняет Тарелкин. - Бери все - отвечает Варравин. Муромцева раздевают до нитки, накакого имени при этом не восстанавливая, не до глупостей тут, деньги делаются. Муромцев умирает от разрыва сердца. Вот такая веселая пьеска. Понятно, чего не ставилась.
Сухово-Кобылину судиться самому приходилось, и под арестом побывал - кухню судейскую хорошо знал. Он пишет и третью часть. Итак - "Смерть Тарелкина". Муромцева ограбили, а денег Тарелкину (Л.Зинин) не досталось. Варравин (это я) все себе забрал. Он начальник - остальные дураки. И не вякать тут.
Тарелкин обиделся. И тут случай ему помог. Снимал он квартиру с соседом, неким одиноким купцом Копыловым, а тот возьми и преставься в Таллине. Тарелкин сьездил, похоронил, некому ж, да документы так выправил, что, мол, Тарелкин помер, а Копылов здравствует. Вернулся, порылся в генеральском кабинете, спер компроментирующие письма, да и обьявил себя мертвым. Посреди комнаты гроб с куклой поставил, да тухлой рыбы туда накидал, чтоб не присматривались особо.
Варравину эта история не понравилась. И письма пропали, кто как не он? - известная сволочь, да и умер как раз, да еще и хоронить не на что, свои что ль добавлять? Ну деньги-то он из своих подчиненных быстро вышиб, они, понятно, давать не хотели, на возвышенные речи не реагировали, все смыться норовили, но Варравин их хорошо знал. - Вы готовы на доброе дело? - Готовы! - На доброе дело охотно возьмете деньги у другого, то есть в чужом кармане? - Охотно!!! - Ну так, возьмите друг друга легонько за ворот. Теперь друг у друга возьмите бумажник. Так и сдали.
Прибыла полиция. А в полиции вечно пьяный и глупый участковый (К.Резуев) и старый знакомый Расплюев, бывший жулик, теперь квартальный (М.Снапир). Вот интересно, почему это на западе в полицию бывшие бандиты охотно идут, а в России мелкие жулики?
Начинается бесполезное дознание, да на Тарелкина-Копылова беды вдруг повалились. То появился какой-то кредитор Полутатаринов на костыле, да не было отродясь такого, Тарелкин-то своих знает. Откуда ж ему догадаться, что это недоверчивый Варравин переоделся, все письма ищет. Вдруг свалилась жена Копылова, купчиха Брандахлыстова (А.Билык), да еще с тремя детьми. Долго она его по всей России искала, нашла-таки, ай, не вовремя. Что не похож, не признала, похож - не похож, деньги пусть на дитев плотить! Вдруг из Таллина приходят бумаги - Копылов-то умер. А это кто? - ошарашен Расплюев. Зато Варравин уже сообразил - Знаю кто. Это - упырь! Мцырь! Вурдалак! Вудкоглак! Тут такую сказку заворачивает, что Тарелкина тут же сажают, без права пить - вода ему, мол, нечеловеческие силы придаст.
А полиция дело шьет. Это ж какое дело! Повезет - так всю Россию можно будет притянуть к ответу. А не оборотень ли он? Оборачивался в кого? - жену спрашивают. - Оборачивался. Вот оно! - А в кого? - А в стенку. Как в кровать полезу, так в стенку и обернется.
И дворник (И.Красовский) подтверждает. От него, правда, пока по зубам не дашь, слова не допросишься, но как дашь, все, что надо, подтверждает. - Оборачивался, ага. В стенку. Как во двор выйдет, так и обернется. Хотя до сортира два шага.
А Варравин уже генералом пришел, дело под контроль взял, допрашивает, воду перед носом льет. Не выдержал Тарелкин, отдал письма. Вот и сказке конец, отпустим гада, свой все же. Только вот одно письмецо Варравин выронил, а Тарелкин подобрал.
Ставилась "Смерть Тарелкина" редко. Как-то Мейерхольд с ней бился: Сухово-Кобылин свою пьесу фарсом обозвал, Мейерхольд туда и акробатики понавставлял, и на роль купчихи Михаила Жарова определил, да колесом его по сцене запускал - ничего толкового не получилось. Потом Эраст Гарин в кино отснял, под титулом "Веселые расплюевские дни", сам замечательно сыграл Тарелкина, Папанов был превосходным Варравиным, Ильинский - Расплюевым, а вот кино событием не стало. Позже ставил Товстоногов в БДТ, но - мюзикл, это уже другие дела. У Михайлова фарс тоже не получался, хотя трюков напридумано было выше крыши. Одно избиение дворника, во время которого сверхисполнительные городовые (В.Левченко и В.Анискевич) и себе по мордам надавали и Расплюева чуть не изувечили, чего стоило. И смешно было и зло сверх меры, а вот что хотел Михайлов - не давалось. Может обманул Кобылин, и не фарс это вовсе, а самая, что ни на есть реальность? Или наша жизнь не фарс была? А вы к чиновникам зайдите...
Начинался спектакль так. В программках напечатано было цензурное заключение: Пьеса эта для народных театров решительно не пригодна. Она дискредитирует... Вот сидит дворник, на балалайке тренькает, вдруг вываливаются полицаи с программками, ему под зад, аж в зал улетел, а не рассиживайся, на дороге, и читают: Пьеса эта для народных театров решительно не пригодна. Она дискр... дискр... Не не прочесть. Зато кулаки по пуду. И два их в зал - Во!
Михайлов мне роли давать не хотел. Он еще помнил, как намучился со мной в "Христианах". Но... Воеводин в Таллинне, Кузьмин, Дюндик, Гимбицкий - в армии, многие ушли. Вариантов было два: или я, или новый актер Женя Полин. Спасибо Ольге Поповой - уговорила на меня.
Естественно, роль у меня тут же не пошла. Я, вообще, этого Варравина не понимал. То есть, понимал, что и почему он говорит, но почему в таком порядке? Почему такими словами? Почему так строит фразу? Характер его был мне чужд. Во многом. А по пьесе еще он переодевается в некоего капитана Полутатаринова. И задача: чтобы зритель не догадывался, что это - одно лицо.
Мучения шли долго. Не со мной одним. Зинин играл хорошо, но не то. Тоже, наверное, не понимал Тарелкина. Да и характеры у них прямо противоположные. Снапир - хорош, но с блеском одна-две сцены, остальное обычно. Резуев - не то.
Эпизодические роли были хороши. Кириллова отлично делала старушку, потрясающие дебюты Шепелева (немец - тюремный врач с жутким жаргоном - Тойфус дрек! Ассофуетидо! и потрясающим утверждением - Медицина не финофат никокта! Никокта!!!) и С.Левченко (один из чиновников)- сразу стало ясно, что в театре зажглись новые звезды, Красовский - !!!, Билык долго мучилась, но, разыгравшись, стала неотразима.
А у нас не идет. Как будто мы с бюрократами не сталкивались. Да эта пьеса на советскую действительность один к одному ложится. Как и стихи Василия Курочкина, замечательного поэта конца прошлого века, написавшие стихи столь и поныне актуальные, что кое-какие зрители, в том числе студенты и преподаватели филологического факультета, потом просили их с ним познакомить, думали наш, доморощенный. Нет, видно, в тайны психологии бюрократической сволочи проникнуть трудновато.
На тексты Курочкина Егоров написал восемь ядовито-сатирических песен и спел их с Мозжухиным. Особенно эффектна была песня:
Я нашел, друзья, нашел,
Кто виновник бестолковый
Наших бедствий, наших зол:
Виноват во всем гербовый,
Двуязычный, двухголовый,
Всероссийский наш орел!
Я сошлюсь на народное слово,
На извечную мудрость веков:
Двухголовье - эмблема, основа,
Всех убийц, идиотов, воров.
Ну и так далее... Исполнялась она на мотив, весьма схожий с "Боже, царя храни". Аж самому жутковато было.
В конце концов, Михайлов не выдержал, вызвал меня в воскресенье на репетицию и поставил один из центральных монологов до жеста. Вот здесь такая вот интонация, вот здесь рукой вот так поведешь. И - пошло. Только выпаду из образа, бегу за кулисы, монолог повторяю и, как от камертона, настраиваюсь в образ. Сразу пошла первая сцена. Все, что хотел - получилось. Пошел Полутатаринов. Хотя Снапир и уговаривал меня снять малороссийский акцент, но тот шел изнутри, органично. Я не дался.
А вот две сцены из второго действия шли плохо. Недоработал. Я человек упрямый. Излишне. Прямо до одури. Зациклился на первых не идущих сценах и ни с места. На остальные махнул рукой. И не успел. Так в общих чертах и сыграл. Еще б годика два порепетировать...
Зато как в роль вжился. Сижу на работе, подходит начальник: Эдуард Феликсович... А я ему так начальственно, по-Варравински: Н-да-а-а? Он обижался.
Позже попробовал сыграть "Дело". Все сцены, где Варравин с князем - не пошли. Не получались подчиненные интонации. Вот тебе и хорошо сыграл. Потом увидел в этой роли М.Ульянова. Был такой, неплохой, телефильм "Дело Сухово-Кобылина" с Юрием Беляевым в главной роли. там и "Свадьбу Кречинского" не забыли, и Варравин с Тарелкиным присутствовали, а кто ж самому-то Кобылину жизнь портил? Ульянов был не совсем такой и ближе к истине.
А все равно расставаться с ролью жалко было. Хоть Михайлов и считает спектакль своей неудачей.
Монумент
В театре появился Саша Щеглов, выпускник Института Культуры. Захотел у нас ставить дипломный спектакль. Принес комедию Л.Андреева "Монумент", жутко смешную.
Михайлов дал ему лучших актеров: Снапира, Зинина, Красовского. Большие роли достались и давно неигравшей Ленской и дебютантам или вечно малоигравшим - Шепелеву, Полину, Смирнову. Я к началу репетиций опоздал - болел. Роль была - художник Фраков, академист. Там речь велась об установке памятника Пушкину, два художника предложили проекты: Фраков - Пушкин в тоге и с лавровым венком, модернист Пиджаков (Зинин) - сморкающимся на окружающую действительность в пиджаке. Тут забастовал Красовский. Он играл Мухоморова - гада потрясающего. Самый умный человек в городе. На предмет - кого под монастырь подвести - гений. Не хотелось Гарику такое дерьмо играть.
Роль была - м-м-м! Сначала тихий, незаметный, забитый. Ему и сесть-то места не нашлось. Но уж как зашли в тупик насчет памятника, тут уж он взлетел. Орел!
- Куда предлагаете поставить? Спиной к тюрьме? Хорошо! А лицом куда? К "Желтому Дому"?!
И так каждого. Кто б, что не предложил. То не туда лицом, то не туда задом. И к каждому подлетает сотрудник третьего отделения (Смирнов). И когда все потоплены, графиня с мольбой к Мухоморову - что делать?
- Что делать? Установить памятник такой же, как в Москве и зад обсадить деревьями!
Как у меня все это получалось на репетициях! Хотя сам спектакль шел не очень. Пьеса откровенно гротесковая, Щеглов же предлагал трактовать роли в бытовом плане. Системе Станиславского переучился. И хотя тот же Смирнов ходил в зеленых очках и исключительно задом, маразму все равно было мало. Даже Шепелев был бесцветен. Снапир - обычен. В выигрыше - лишь эпизоды - Красовский и Зинин.
И вот - премьера. Она же - единственный спектакль. Щеглов мне и говорит: - Ты ж полспектакля ничего не делаешь - начинай сразу бороться за власть. Попробуй чей-нибудь стул занять, к графине поближе пробиться. Попробовал. И зря. Явление Мухоморова перестало быть неожиданным и потускнело.
Эх, еще б хотя бы один спектакль...
Играем в варьете.
Недели не прошло от "Тарелкина", бегом спихнули "Монумент" и вот уже 1 апреля - большая танцевальная (в основном) программа "Играем в варьете". Сделанная, разумеется, на основе внутритеатрального фестиваля. Ставили все и наставили на целый спектакль - очень динамичный, красочный, смешной.
Вспомнены практически все старые танцы. Вплоть до переосмысленного иронически "Шансона". Это был первый танец театра. Одно движение в разных вариациях и одеждах. Тут еще и занавесы играли. Перд занавесом две девочки прошлись. Он поднимается - еще четыре, в других костюмах. Еще занавес, еще и еще... Когда поднялся последний - там у задней стены рабочие сцены мирно выпивают. Ой, на нас смотрят. Тоже этим движением пошли, да не знают толком, кто на пляс сбился, кто лягушкой запрыгал. Тут директор варьете (М.Снапир) появился, стал на ходу движение показывать, хоть и портфель в руках мешал. А тут в портфеле телефон завонил. Трубку к уху - и на ходу движение менять, согласно руководящим указаниям.
А сколько было нового! Появились "Лирические..." - матросская, солдатская и цыганская А.Михайлова. Пародия на ансамбли народного танца. Со всеми атрибутами, стандартным, приевшимся набором движений, хохм, типа девки наступают, парень падает, другой возмущенно мимо них вприсядку, да в кулисы залетел, о ведро со звоном споткнулся. Солдатская исполнялась в солдатской форме, матросская в матросской, цыганская в цветастом. Движение в движение, только цыгане на ходу еще и поторговать успевали. А чего удивляться, что, между этими народными ансамблями много разницы?
Фестиваль был ориентирован на "Зримую песню" - бесподобный "Развод по-итальянски (Он говорил мне: будь ты моею)" О.Поповой. Песня инсценирована как бракоразводный процесс. Жена (Л.Полина) и ее адвокат (А.Билык) напирают на то, что он наговорил ей, муж (А.Смирнов) и его адвокат (Л.Степанов) все больше на то, что "но не любил он, ну, не любил он", чего поделаешь? А судья (Л.Зинин) все выпевает на мотив "Ах, мой милый Августин" - Нет, нет, нет, нет, не любил... Ему это все по фигу. Да вот Фемида (А.Тарасова) - женщина, так что итог суда предрешен. "Отвори потихоньку калитку" А.Михайлова - об ограблении, самом банальном, ты поспи, мы тебя накидкой с кружевами укутаем, а сами все ценное вынесем. "Бабочка и мотылек" В.Сухова - кстати, дебют Иры Кирпиченковой! И тогда она еще не стала лучшей танцовщицей - годом спустя этого нельзя уже было себе представить. Потому что А.Степанова и Ж.Глускина сделала два сложных и захватывающе красивых танца: "Свинг" и "Арабески". Ира Трущенко весьма оригинально танцевала со Снапиром. Нина Макарова прелестно инсценировала "Хэлло, Долли"!
Мне здесь, разумеется, делать нечего. Но Михайлов роль нашел - конферансье: несколько монологов (что я никогда не умел делать) и несколько сценок со Снапиром. И еще пара пластических номеров с Олей Демчик (она, естественно, играла Девушку с длинными ногами - как говорил Сухов: Они не помогают, торчат и жить мешают).
Н-да, но от Варравина я еще не отошел. И вышел читать свои монологи генеральским голосом. А зал холоден, ждет, когда этот тип уйдет наконец. Отмучил премьеру, разозлился: Ну, гады, вы у меня засмеетесь! (Хорошо, не как "Монумент" - неделю играли). Вылетел на втором спектакле, в ладоши хлопаю, давай, мол, поддерживай. Зашевелились. Даже монологи на ура пошли. А миниатюры так себе. Почему-то никогда не удавалось хорошо играть в паре со Снапиром или Воеводиным. С Кошелевым или Шепелевым - все отлично, а тут - на тебе. Наверно, потому, что Кошелев - Шепелев все брали на себя, требовали лишь подыгрыша, в этом я силен, а Снапир с Воеводиным ждали партнерства. А я не дотягивал. Хотя с Сережей Кузьминым все получалось! А черт его знает...
Главное, в "Варьете" я не провалился. Хотя было и не мое. Для меня - дорогого стоит.
Фисташкин и другие
Сухов все ж - таки сделал то, от чего не удерживался ни один из нас, ставя где-либо: программу - сборник из старых миниатюр. К чести его было довольно много нового. И почти без взрослых - только Зинин, Билык и отлично проявившая себя Байдакова. Было бы смешно, когда бы ни было так знакомо. И дети встречались очень неплохие, хотя, кроме Макса Михайлова, все потом куда-то подевались.
Кое-кого жаль.
Три песни о великом походе
Литтеатр всегда был открыт. Хочешь - ставь. Приходи, откуда хочешь, и делай, что душе заблагорассудится.
Режиссер Облдрамтеатра Ювеналий Каллантаров пришел с поэтической программой.
Каллантаров был действительно похож на режиссера. Если остальные ставили по принципу: ты - справа, он - слева, стол посередине и говорите погромче, то Каллантаров делал действительно театр. И сценическое оформление несло смысл и символика присутствовала и режиссерская мысль чувствовалась. Благодаря ему в Облдрамтеатре начался подьем, остальные вдруг стали хорошо ставить, туда стало интересно ходить.
С профессиональными калининградскими театрами мы связаны, хоть некрепко, но были. Кукольный ставил пьесы Михайлова и Сухова, актерами работали там Снапир и Ключенков и Воеводин. Васильева и Оля Попова делали куклы. Степанов был кем-то. Может завлитом? В Драмтеатре ставили Михайловскую инсценировку романа Айтматова "Буранный полустанок". С ней была смешная история. Есть у Айтматова в романе момент, когда наши и американские космонавты одновременно и параллельно обнаруживают инопланетную цивилизацию. Запрашивают свои правительства о возможности контакта. И оба правительства отказываются. Бдительная калининградская цензура тут же заявила:
- Пусть американцы скажут нет, а наши - да.
- Да вы что, это ж уже прошло все инстанции, роман Ленинскую премию получил, напичатан миллионными тиражами, даже в Роман-Газете, чего ж тут бояться?
- Вы знаете, что у нас особая область? Здесь Штаб Балтийского Флота! Пусть американцы скажут нет, а наши - да.
Так и игралось. Чем дальше от Москвы, тем ближе к городу Глупову.
В Драмтеатре же ставили Чеховскую "Свадьбу", наша молодежь в фойе перед антрактом и в перерыве публику развлекала. Сергея Кузьмина позвали туда сыграть Лермонтова в одном из спектаклей. После пары репетиций он отказался, сказал, что ему там "душно". Косые взгляды, мол, выскочка-народник. Михайлов поставил там Александра Володина "Две стрелы", ругался на актеров, не хотели менять привычную манеру исполнения, ходють тут всякие режиссеры, выдумывають, иж Мейерхольды, туды их.
И вот Каллантаров пришел прочитать три поэмы о революции. А.Блок, С.Есенин и В.Маяковский. Конечно, в Малом зале и под шапкой "Час поэзии". Филологи говорят, что трактовка была оригинальной, полемической. Я не помню даже, что читалось. Весь час спать хотелось. Но это характеризует только меня.
И повторится все, как встарь...
Савостин - чтец (превосходный чтец) очень мешал Савостину - режиссеру. Он ему все нашептывал, что другие только мешают. И стихи они хуже читают, и понимают все не то, и не так. И, несмотря на успех "Золотой шпаги", а раньше "Пиковой дамы", он все сокращал и сокращал количество актеров в своих чтецких спектаклях.
В "Блоковском" оставил только Полину - без "девочки" никак было не обойтись. Да Олю Кузьмину за фортепьяно усадил. Потому что сам играть не умеет.
Композиция, как всегда, была прекрасной. И впечатление сильное. И читали здорово и замечательно шли драматизированные вещи, как "Ночь как ночь. И улица пустынна...". А вот помнится не все. Слишком много статического чтения. И прекрасные слайды Мистратовой шли на тексте, отвлекая, и в безумном количестве.
Еще его давно обуревала идея не отстать от всяких там Тарковских и Феллини и ввести наконец-то в спектакль эротику. Он еще на "Золотой шпаге" то к Демчик, то к Васильевой приставал. Там это действительно красиво было задумано. Степанов поет о московском муравье (Мне надо на кого-нибудь молиться), а на колосниках под потолком (чтоб не так стыдно было) появляется обнаженная (ну хотя бы полуонаженная) она, вся в луче "пистолета", лицо в тени - во-первых, не самое важное, во-вторых, чтоб опять-таки стыдливость превозмочь. Демчик отказалась сразу. Она и так все время в мини-юбках, полметра выше колена, длинные ноги демонстрирует. Надоело. Васильева колебалась. Даже на колосники забралась. Посмотрела. Не, - сказала, - не смогу. Не смогла.
Люда же Полина - девушка решительная. Хотя, малый зал, зритель нос к носу. Но, опять же, весь спектакль на пистолетах, в пятнах света там разных, остальное темнее, чем в пещере ночью, вот в таком пятне темноты она и раз- о- девалась, а потом в луче стояла. Спиной, обхвативши себя до посинения. А Савостин про любовь читает.
Тут Савостин своего добился. Что именно он в этот момент читал - никто не помнит.
Но больше всех мучился Женька Полин. Его на пистолет усадили. И он целый месяц в день по два часа Блока слушал. И не выдержал. Сначала песню-пародию написал. Потом начал Савостина подначивать. Тот читает: Она и плачет и смеется, А мне одно - Боюсь, что в кубке расплеснется Мое...
И тут Женька: говно. Долго на спектаклях в этом месте Савостин паузы делал...
Сезон, закройся!
Если "Дней смеха", упорно переносимых на вечер, было всего три, то "Сезонов откройся или закройся" я и сосчитать не берусь. Ну, и писать о них трудно: все в голове перемешалось. Тем более: нового обычно было мало, в основном - лучшее из прежнего. В этом вот, кажется, из нового была только отличная песня Нади Соловьевой на Василия Курочкина "Блины". Поют двое, народ слушает. Один - гражданин, зовет всех за свободы бороться. Другой - мещанин, предлагает, глупостями не маяться, блины лучше кушать. Ну а народ того-другого послушает, чью-то сторону выбирает. В общем, к концу песни гражданин один остался. И тоже пошел блины кушать.
Так что я всех этих "Сезонов" описывать не обещаю. Если только что особо интересное будет. А этот толком и не помню. Помню, сам был ведущим, как в "Варьете", но в образе и костюме Варравина. А получилось ли что - не знаю..
Люди сезона
Алла Билык - появилась сразу заметно. По крайней мере для нашей компании. У нее своя квартира была, там собирались. Потом стала потихоньку и роли получать. Оказалась ярко выраженной характерной актрисой с ярко выраженной характерной украинской внешностью, есть на что приятно посмотреть, да еще и поющей. Пошли роли, да тут, вдруг, замуж вышла. За моряка. Он ей эти глупости быстро запретил. А жалко.
Женя Полин - разумеется, брат Люды Полиной. Да еще и старший. На детские увлечения младшей долго внимания не обращал, хотя к искусству тянулся, ходил в другой коллектив. Но тут мы стали у них дома появляться, смутили душу, втянули в нашу компанию. С тех пор и посейчас редко что в театре без него обходится. Так он еще и бард. Пишет песни, пишет к ним музыку, сам поет, сам играет - и не надоедает. От его сатирических текстов все в повалку лежат. А, почитайте приложение, сами убедитесь.
Ольга Попова - появилась не знаю откуда. Была старше меня, вот и не среагировал. Сначала была художником. И по костюмам и оформителем. Потом оказалась талантливым режиссером. Жестким и жестоким распределителем билетов - такие страсти кипели, железный характер надо было иметь, чтобы все это выдержать. Потом и на сцену вышла. А, что говорить, человек, если талантлив, так, обычно, во всем. А она еще и красива ко всем талантам впридачу. И оченно умна. А жизнь была нелегкой. Для равновесия?
Женя Шепелев - пришел и сразу бросился в глаза. Ярчайший талант. Причем густым мазком, сразу в глаза бросающийся, все на себя оттягивающий. Роли он получал сразу и безоговорочно, но редко главные. Еще Снапир тут и С.Кузьмин. А позже и Воеводин из Таллинна приехал, сменял свою квартиру там на калининградскую. Где ж ролей напастись.
Женя страдал. Неудач он не знал, каждая миниатюра - событие, и ставить не надо - дай ему текст, можно и не репетировать, на сцену пускать - все уже замечательно. Чего ему не хватало - режиссера, который бы только на него ставил. Женя стал конфликтовать, требовать больших ролей, и ушел. И он и мы много потеряли. Боюсь, все же, он - больше.
Потом он занялся политикой, тут его позицию толком не знаю, что-то вокруг национальной идеи. Внешне он на Карла Маркса был похож, а уж что в голове творилось, толком не знаю. Какое все это имеет отношение к высокому искусству?
Сергей Левченко - младший брат Владимира. Прилично ниже ростом и во столько же раз талантливее. Как и Шепелев зажегся сразу и необычайно ярко, только не в столь характерной, ослепительной манере. Тут же сыграл ряд блестящих ролей, скоропостижно женился и ушел из театра семью кормить. Как метеор.
Ира Трущенко тоже не знаю откуда пришла. Кажется, увидела что-то, понравилось. Уже не студенческого возраста, замужняя (тихий ее муж как-то и не показывался и не проявлялся, будто и не было его), невероятно активная и темпераментная, комплекции запоминающейся. Роли давались ей с трудом, но она с ними справлялясь, и, несмотря на репетиционные мучения, итог был всегда успешный. Чего не скажу о себе, например. Бралась за все. Ставила танцы и сама в них танцевала. Ставила миниатюры. Поставила спектакль по французской повести "Вещи", напрочь забыл автора, Перек? Перен? - печаталось в "Иностранной литературе". Мне эта повесть почему-то совсем не глянулась, а Ира сыграть пригласила. Дважды пытался заставить себя прочесть, ну хоть не весь, а свою роль, так и не смог. Отказался, впервые в жизни. Она же сделала очень интересный спектакль.
Сейчас она в Канаде. Недавно поставила что-то в профессиональном театре. По Чехову. Потом по Булгакову. Пробивается на Бродвей.
Ира Кирпиченкова - пришла в группе из трех девочек с филфака. Но в единое целое они не слились. Ира танцевала. Танцевала так, что остальные перестали солировать (дольше всех сопротивлялась Нина Макарова). А потом и танцы ставить. Ее авторитет был непререкаем. Потом стали ей и драматические роли давать. К сожалению, мало. Запоминалась в каждой. Блеск.
С ней пришла и Марина Солодовникова. Красавица с итальянской внешностью (и папой). Сыграла мало (в основном лиц, не говорящих по-русски), а сделала много. И активностью и готовностью за все взяться и отсутствием болезненных амбиций.
Третья была - Надя Соловьева. В моем представлении - тургеневская девушка. Сильный характер, скромность, ум, ненавязчивость, да прочитайте о Лизе Калитиной или посмотрите в кино на Купченко. Надя еще и музыку отлично пишет и поет. Голос слабый, но красивый. А микрофоны на что?
Сейчас ее фамилия Зинина. Не знаю, как ей, а Лене здорово повезло.
Люду Байдакову привел в театр я. Вру, конечно, но все-равно приятно. Как-то у меня лишний билетик образовался. На "Псевдола". И хоть в последний день, за рубль я не переживал. Боялся только, что вот, выйду на ступени дворца, покажу билет и затопчут, прощай жизнь во цвете лет. Потому вышел тихохонько, головой по сторонам верчу, мол, жду когой-нибудь и тихо так полушепотом спрашиваю, кому билет нужен. Близстоящие тут же купили, остальные и заволноваться не успели, вдруг смотрю, девушка к каменному льву прислонилась, плачет. Да горько так.
Я задаю дурацкий вопрос, могу, мол, чем-нибудь помочь? Чем я могу помочь? Она головой мотает, уже нет. Это „уже“ удивило до крайности. Начинаю допытывыться. Она, оказывается, из-за билета плачет. Прослышала про театр, хотела попасть, а тут лишний билет, оказывается, сложней, чем в Театр Сатиры поймать. Я от изумления аж сам ко льву прислонился. Взял ее за руку, протащил через черный ход, усадил на литерный ряд. На спектакле она знакомого среди актеров увидела, Мозжухина. Выяснила, что в труппу всех берут. И пришла.
Как-то я к ней подклеился, на предмет пофлиртовать. Выглядела так, что и не думал, что мы не погодки. Она меня раскусила с полуслова, сказала, сколько ей лет. Хмель тут же выветрился. (Хотя, какая там разница была. Это мне в те 23 все казалось...).
Люда долго играла мало. Потом, вдруг, стала заметнее и заметнее. Играла хорошо все. Вышла на главные роли. Удачно ставила. Потом уехала в Москву. Без знакомых, без родственников. Сделала себя там с нуля. С почтальона до зав.почтой. Сын вырос, ушел из дома, родила второго, чтоб не одиноко было. Мужа не держала. Сильный характер.
Олю Кузьмину Сергей нашел в Венгрии. Они туда вместе по путевке ездили. За эту поездку он ее отбил у Лермана, а она его у невесты. Невесту его я не знал, но с Олей он не промахнулся. Маленькая, улыбающаяся, с ангельским личиком, имела она очень сильный характер. Семью вела она. Направила Сергею карьеру. Когда отдельно имеющиеся у него недостатки все-таки взяли верх над достоинствами, оставила его, уехала в Москву с двумя детьми, повела бизнес, кажется туристический, и весьма успешно.
Потом вышла замуж в Англию. Избавилась от мужа, растит двух (Кузьминских) детей.