Лето было в разгаре. Август. До сбора еще далеко. Вдруг объявляется Савостин, оторвавшись от киноклуба (или еще от чего) и начинает ставить Шекспира!
Идея такая: ничто никого никогда ничему не учит. Трактовка: Никакой любви нет. По крайней мере, у Джульетты. У нее мама - фашист в юбке, весь дом затерроризировала, и дочка такая же. Ей бы хоть куда из дома, лишь бы самой командовать. Но это и не важно. Трагические события, столько смертей, через год семьи собираются на кладбище абы надраться, что было, ничего не помнят. Все мимо прошло.
Джульетта - Демчик, ее мама - Кириллова, папа - Бодня(?), Ромео - Егор Малафеев. Тут выяснилось, что он женщин боится. Полин прозвал его Мало...уевым. Других Ромео в театре не было. (Хотя почему? Тот же Бодня).
Савостин плюнул и ушел. В киноклуб. Или еще куда. А у меня такая роль была!
Князь города. Кто помнит? Никто. Ходит там такой тип и нудит: еще будете убивать, накажу, из города выгоню, в общем - пасть порву, в угол поставлю. Никому эта роль никогда не удавалась. Савостин мне и говорит: - Прислушайся к его купеческой терминологии. Вчитываюсь в Пастернаковский перевод. Даю курсивом, что вычитал:
А ваш раздор мне надоел ВДВОЙНЕ
С тех пор, как жизни близких СТОИТ мне.
Словам, мольбам не придаю ЦЕНЫ,
Вы ими не исКУПИТЕ вины.
И так далее.
Блеск. Получается гротесковый образ взяточника и краснобая. Решаем с Игорем: каждый скандал будет улаживаться звоном кошельков с обеих сторон. В данном отрывке: угрожает, угрожает, Монтекки позвенели, он к Капулетти: А ваш? Молчание. С раздражением повышает цену: надоел вдвойне. Молчание. Намекает про жизни близких. Молчание. Еще угрожает. Молчание. Понимает: они требуют смерти Ромео. Ну, так и вашим и нашим: - Когда Ромео город не оставит (экивок в сторону Монтекки), Ничто его от смерти не избавит. Наконец, звон кошелька. Облегченно, скороговоркой - Очистить площадь, мертвецов убрать. Уходит. Ой, как некрасиво закончил. Возвращается и с пафосом: - Прощать убийцу значит - убивать!
Переигрывал я, конечно сильно, но за репетиции это снялось бы.
Эх!
Сезон, откройся!
О сезоне можно было бы и не писать, если бы не две новые вещи, которые ставились прямо к нему.
Откуда-то появился Голубев и стал делать пародию на "Следствие ведут знатоки". Пародия получилась неинтересной. Ни по тексту, ни по постановке, ни актерски. Все ж воздержание от театра даром не проходит. Тут и себе упрек: не играл бы Знаменского, нипочем бы про эту вещь не вспомнил.
Сухов сочинил новый абсурдик: "Герой ихнего времени" - очень тонкий в идее. Но вот актеры были не тонкие, а как тонину играть Сухов не объяснил. И не получились ни Печорин у Резуева, ни Грушницкий у Полина, ни Вернер у меня. Хорошо получился только женский крик у Кирилловой.
А остальное все было родное, много раз испытанное. Например, "Эльвира". Как обычно в "Сезонах".
Шел отряд по берегу.
Михайлову захотелось поставить что-нибудь героическое, светлое, возвышенное. О революции или гражданской войне.
Выбрал он А.Довженко "Щорс". Правды о революции мы тогда еще не знали. Да и люди, о которых спектакль, тоже не знали. Они думали, что делают святое дело. Так жить интереснее, чем прозябать в безвременье.
Пьеса была еще та. Злобный враг революции Троцкий (за сценой), всякие сволочи военспецы с нерусскими фамилиями и вообще интеллигенты. Тогда это не замечалось.
Спектакль был пронизан молодостью, задором, весельем, песнями, плясками. Люди бились весело, жили весело, думали, что делают доброе дело. Искренне думали. Широко жили.
На Щорса долго ждали Воеводина из Таллинна. Но он менял квартиру. Все менял... Не дождались. Михайлов рискнул дебютантов: Щорс - Осипов, комиссар Тышлер - Боголюбов.
Осипов - статуарный, красивый, хотя и "деревянный" актер. Герой по определению. Боголюбов (по-Полински Боголяпов) - нескладный, но искренний и активный. Играл хорошо, хотя мастерства и не хватало. Как Михайлов видит людей? Попал!
Рядом Снапир - бесподобный Боженко, и Кузьмин. И еще Алла Билык с украинскими песнями. Остальные в эпизодах, где особенно выделялся Шепелев, очень обиженный отсутствием роли. И еще Смирнов.
И музыка, музыка! С речи переход на речитатив, на пропевание отдельных фраз и обратно. Надбытность.
Прекрасно работал Валерий Пиганов. Что говорить, если я, без малейшего слуха, все пропевающий на мотив "Боже, царя храни" (неточно), танцующий на счет (раз, два, три, поворот), испортивший слух своим детям и живущий под строжайшим запретом жены петь что-либо - до сих пор почти правильно пою "Шел отряд по берегу".
Через год понадобилось спектакль восстанавливать. И тут, за неделю-две до спектакля отказывается Осипов. Ему кто-то сказал, что он выглядит смешно. Выглядеть смешно он боялся.
Воеводин уже был. Но роль ушла к Кузьмину, а Кузьминская - Воеводину.
Внешность у Воеводина настолько негероическая, что под него другой спектакль ставить надо. А Кузьмин, хотя и не имел Осиповских данных, переиграл его запросто. Это уже был не постамент. Об этом думать хотелось.
И Билык ушла. Замуж. И муж ей всякие театры запретил. Ее заменила Воеводина. Здорово заменила. Оказалось: она может сыграть все. Внешность - травести, а: хоть Гамлета, хоть могильщика. Редкий талант.
У меня был эпизод. Полковник Богданкевич. Щорс его призвал, а он все уклонялся, мол, болен. Тогда Щорс, бывший фельдшер или ветеринар, не помню, его "выслушал" и обозвал лжецом. Но не расстрелял. Спец ему был нужен. Сцену Довженко писал ради единственной фразы Щорса: "Я тоже интеллигент, мы оба учились на народные деньги". А мне делать что? Решил комиковать. Пришел с гонором. Когда сказали: раздевайся, решил, что расстреляют, руки ходуном. К спине докторскую трубку приставили, решил - пистолет, от страха передернулся. Народ смеялся.
Параллельно еще пару гадов в массовках сыграл. Настоящих гадов. Для любой истории, для любого времени. По призванию.
Зрителям спектакль понравился. Пришла одна девушка, как услышала, что про революцию говорят, собралась уходить. Тут запели - и осталась. - Надо же, - говорит, - Литтеатр любую муру поставит и — интересно!
И действительно.
Улыбка без антракта.
Традиционный первоапрельский спектакль с оригинальным, слава богу, названием снова отличался постановочной выдумкой, разнообразием новых миниатюр и режиссеров.
"Дирижер и барабанщик". Превосходная идея, Диксиленд и виртуозное мастерство Шепелева и Воеводина. Репетирует оркестр. Шепелев - маэстро-дирижер, Воеводин - нерадивый барабанщик. Никак в такт попасть не может. Снова и снова орет на него дирижер, снова и снова он оправдывается - сейчас попаду, задумался, пожалейте, дети дома, им кушать нечего. Понятно, пантомимой все. Но - надоел он, дальше некуда. Пошел вон - указывает дирижер. Ах, так, - вскакивает барабанщик. - А сам. И поплел на дирижера - и пьяница он горький, и девушек оркестра портит. Оркестр возмущен, дирижер от неожиданности и дар речи потерял. Тут же меняют их местами, выбирают борца за демократию, барабанщика, в дирижеры. Он, правда, не умеет, но музыканты и сами грамотные, не смотрят, что он там машет, по нотам играют. И барабан вовремя вступил. Ура новому дирижеру!
Суховский "Сабвэй". Опять же идея и масса актерских находок. Говорили там исключительно по-английски. Ругаются девушка с парнем, его ухаживание - в кино сходить да на сабвее прокатиться, ей же в ресторан хочется, шикарного чего. Скандал, она его бросает, вскакивает в подошедший вагон сабвея, крик, ошалелый парень вытаскивает труп девушки. Звучит типичная американская полицейская музыка. Двое полисменов хватают парня. Шерифу все ясно - он убил. Парень врет про вагон. Ах, вагон? Зайди. Он заходит. Крик. Труп. Теперь арестовывают шерифа. И его вталкивают в вагон. Труп. Потом один из полицейских, под дулом пистолета другого лезет туда. Труп. Последний, прокляв все, всаживает в вагон обойму, врывается туда, выносит... грабли. Наступает случайно. Труп.
Великолепный, потрясающий, неувядаемый "Кинематограф" Соловьевой и Кирпиченковой. Песня по Осипу Мандельштаму "Кинематограф. Три скамейки". Немое кино. Зрительницы на лавках рыдают над сентиментальной историей несчастной любви, прекрасно станцованной Кирпиченковой, Галезник и Костенко.
"Марсель - Париж" Байдаковой - инсценированный анекдот с точно подобранными актерами: Шепелев, Байдакова и Мозжухин. Муж с женой вваливаются в поезд, он неуклюж, она злобна и истерична, орет на него за каждое движение, сосед (Мозжухин) выходит в тамбур, скоро подходит муж. Сосед ему предлагает, у вашей жены нервы ни к черту, у меня в Марселе врач знакомый, очень хорош, недешев, конечно, но за пару тысяч подлечит. - А, не надо, - отмахивается муж. - Я уже договорился, за тысячу ее там убьют.
"Кому сидеть" - несколько статичная, но злая и смешная сценка Михайлова. Зседание в продмаге. Была проверка, одного посадили, теперь надо в узком кругу выбрать, кто следующий будет сидеть. Директор (я) показывает на Воеводина, тот возмущен, я уже сидел, у меня сыну в институт поступать. Ему обещают - сын будет в МГУ, тебе зарплату с северной надбавкой, жене - Мерседес, дочке - дачу. В общем, после все захотели сидеть, в очередь записывались. Видел я эту сценку потом в "Фитиле", но они разве посмеют так резко. У них цензура позлее.
И еще танцы. Кирпиченкова блистала раз за разом - из новых "Черное и белое" в паре с Н.Макаровой и "Детский танец" с Сашей Костенко, простенький, но дико смешной. В детском саду утренник, выходит их пара плясать, он как зрителей увидел - окостенел от страха, застыл. Она бойкая, сама себя его руками за талию хвать, подпрыгивает и его вертит, по сцене таскает. Закончила, ускакала. Он один, надо что-то делат, рискнул ногой топнуть, ой, не страшно, и пошел , и пошел... Едва со сцены увели.
И "Хэлло, Долли" Нины Макаровой, смешной и сложный танец.
Футбольная маразматическая пантомима Сухова - "Пенальти". Нападающий разбегается бить, вратарь вдруг истошно орет, нападающий аппелирует к судье, вратаря предупреждают, все повторяется, вратаря удаляют, нападающий бьет один, удар - и корчится от боли - под мячом кирпич лежит.
Еще и мой маразм - идет спектакль на футбольную тему. Двое выскакивают на вратаря (С.Кузьмин, Л.Зинин, К.Резуев), затевают дискуссию. Вот забьем - хорошо, нам дадут мастеров спорта, будем играть за рубежом. А что будет с вратарем? Его ж переведут в нижнюю лигу, лишат премии. Как в глаза ему смотреть. Нет, - говорит Кузьмин, - мы зашли слишком далеко. Я бью. Зинин хватает его за ногу - Ты никогда этого себе не простишь. Прибегает их подруга детства (моя сестра), только что с операционного стола, именем детской дружбы заклинает не бить. Подбегает защитник (Ю.Дюндик), падает на колени, просит пожалеть. Но злодея-карьериста не остановишь. Он бьет. Гол. И ликует. Один. Остальные, сгруппировавшись в монумент типа Жертвы Освенцима, читают Суховские строки:
Ты гол забил - и бог тебе судья,
Но ты забыл, что мы - твои друзья.
Закончится игра, а с нами жить.
Так что, подумай: бить или не бить!
Назывался этот маразм как итальянский кинофильм "Мы так любили друг друга".
В общем, улыбались, смеялись, хохотали год за годом без антракта. И дальше будем!
Уж сколько раз твердили миру...
Очередной фестиваль был на тему басен. Трудный жанр. Сколько всего понаставили, и каждое второе плохо.
Что получилось? Прежде всего, то, где было на чем развернуться актерам. Воеводин и Кайданова с блеском разыграли дидактическую басню С.Михалкова "Козел". Пришел козел к писателю, наорал на него, почему про всякую дрянь есть басни, а про меня нет. Забыли, вашу душу, что говорит народ? Пусти! Козла!! В огород!!! Писатель испугался и написал. И даже блеять начал. Навсегда.
Шепелев и Галезник - сделали "Петуха и курицу" - не так хороша басня, как костюмы и трюки. Вагапова взяла "Ворону и лисицу", толком не поставила, но ворону сыграла замечательно.
Ну и, конечно же, то, где была оригинальная идея или режиссерский прием: "Фундук" Михайлова - группа деревьев шушукается в лесу, что есть какой-то там фундук, с заграницы видать, и все прихорашиваются, лоск наводят, птички "славься, славься" поют, сосны шипром запахли. А он возьми и окажись простым орехом. И мораль: Читай энциклопедию, мой друг. А вдруг и ты - фундук?
"Лизетта" Макаровой - опера под XIX век, трюки, танцы. "Три судьбы" Кузьмина по Феликсу Кривину, про Наполеона, Аракчеева и Ивана Крылова, мол глупые люди в политику лезут, а умные басни пишут и дольше живут (на самом деле Крылов Аракчеева всего на год пережил). Приятно было сыграть Аракчеева, развенчать одного из сильных мира сего. Наконец, "Кондуктор и тарантул" Егорова и Кузьмина по Козьме Пруткову, пропетая в испанском духе.
А вот идея Сухова не удалась. Он взял морали из Крыловских басен, дал пятерым актерам и попробовал сделать группу морализаторов. Характеров не получилось.
И еще была Анискевичская "Баллада о королевском бутерброде" по А.А.Милну, как король у королевы масла попросил к завтраку, а корове лень, предложила молока, простокваши. А король обиделся, раскричался и получил то, что хотел. Анискевич протолковал это политически. Король (М.Снапир) из силового ведомства, остальные (И.Трущенко - королева, Л.Галезник - молочница и я - корова) - из торговли. Не поняли, кто просит. Их быстро по струнке поставили, доходчиво обьяснили, что не тиран король и не сумасброд, просто хороший бутерброд любит. Тут же дали и масло и молоко, и все, что просили и не просили. И пошли штаны стирать.
"Баллада" получила потом славную историю и развитие. Из-за этой истории мне пришлось свою роль Коровы отдать Смирнову. И играл же хорошо, а он - лучше.
Но я не жалею.
Люди сезона
Саша Костенко появился тихо, скромно. Мальчик и мальчик. В это время Ярмольник по телевидению стал разные предметы уморительно показывать. То чайник, то унитаз. На 8 марта вышел Саша и тоже показал. Орла горного и что-то еще. С тех пор все пластические роли были только его. А потом и не только пластические. И посейчас.
При этом он еще и предприниматель. И преуспевающий. Талант, он и есть талант.
Приложение к сезону.
Владимир Сухов.
Передвижной Театрик Абсурдика
Герой ихнего времени
Доктор Вернер смотрит вдаль в подзорную трубу. Входит Грушницкий.