Агридженто, один из древнейших городов Сицилии, знаменит прежде всего долиной храмов. И все туристы, выгрузившиеся с нами из автобуса, тут же рванули в другой, едущий в ту самую долину. Могли ли мы остаться в стороне?
- Вам какие билеты? - спросили у входа. - Просто в долину, с садом или же с музеем?
- А нельзя и с садом и с музеем?
Дама осмотрела нас скептически. Решила, видно, - не потянем.
- Нон, сеньор.
Взял с садом.
В долине храмов этих самых храмов - пальцев не хватит сосчитать. Большинство, как и положено, из щебня и осколков, но есть и прекрасно сохранившиеся. Мы быстро потоптались по щебенке, зашли в сад и там завязли. Жену мою хлебом не корми, пусти туда, где что-нибудь растет. А тут одних цитрусовых было больше, чем слов в моем словаре. Пока она все перенюхала, перегладила, перетрогала... я уже домой захотел. Хорошо, музей не купили.
Выбравшись из разбушевавшейся растительности, потоптавшись по осколкам древних святилищ, мы дошли, наконец, до храма Конкордии. Огромного и прекрасно сохранившегося.
Внутрь не пускали. И, чтоб стены не обрушились, и чтоб лестницу не возводить. Без лестницы туда фиг залезешь. Возле Конкордии валялась огромная статуя - мужик с резко выдающимся незаурядного размера мужским достоинством. Вокруг толпился народ, выстраиваясь в очередь, чтобы за отполированное до блеска достоинство немного подержаться. Турист, если за что не подержится, так, вроде, как и не был. Тем более у храма Конкордии, богини супружества. Греки, они ж не дураки были. И не ханжи. Знали, что важнее всего для супружества.
Смущали только торчащие из спины мужика крылья. Похож был на падшего ангела, но где ангелы и где греки? Тут уж, скорее, Дедал, великий инженер, смастеривший себе и сыну крылья, чтобы удрать на Сицилию с Кипра. Но Дедал ниоткуда не падал. Вполне себе мягко приземлился. Да и знаменит был своими руками и талантом к изобретательству. Так что - это сын его, Икар, рухнувший сдуру с неба. У него, точно, других достоинств не было.
Насмотревшись на достоинства, решили с достоинством двинуться дальше. Оставался еще один храм - Юноны. И храм был где-то неоглядно далеко и неподъемно высоко. Мимо проехал очередной маленький микрик и, вдруг, стало понятно, откуда эти микрики берутся и что в них эти веселые люди делают. Что умные в гору не ходят, а едут, а потом уже гуляют вниз припеваючи. И мы еще раз глянули на Храм Юноны, точнее на то, что от него осталось, и порешили, что обломков видели уже достаточно, а бросаться ими все равно ни в какого нельзя, так какой интерес?
Интересно было другое. И пока мы осторожно соскальзывали вниз, пытаясь не свалиться с кручи и не покатиться шариками, я все думал - ну, почему? Почему я с таким восторгом смотры на любую готику, барокко там, или, прости господи, рококо всякое и остаюсь абсолютно холоден и бездушно равнодушен к античности. Что где не так? И я думал, думал, искал, искал и... нашел таки ответ. Но не сразу. И не сам. Вычитал позже у Умберто Эко.
Эко в одном из эссе поставил тот же вопрос и сказал - потому что античность умерла. Мы не понимаем этих людей, не чувствуем, как они. Если и хватаемся за Платонов-Аристотелей, то в изложении средневековых неоплатоников. А возьми кто оригинал, тут же бросает его, кричит чур меня. А в средневековье мы живем, оно, хоть и видоизменяется, но продолжается. В средние века придумали современный мир. Придумали банки и университеты, госпитали и терроризм. Массовый туризм, опять же. Мы их понимаем. Мы и сами - все еще они.
Но тут показался выход, подкатил автобус, в мозгу у нас запахло миндальной выпечкой. Путеводитель поведал, что тут, высоко в горах, есть древний монастырь, где по старинным рецептам умелые монашки пекут такое, что закачаешься. И даже не все сами съедают. Продают желающим.
Никто, кроме нас в гору не лез. То ли не могли после долины храмов, то ли сытые были. Может, путеводителей не читали. А может нюхом чуяли приближающуюся сиесту и не хотели лишать монашек сна и прочих постельных удовольствий.
А мы не думали. Мы ползли. Думалки у нас еще в долине храмов отключились.
Ну, вот и монастырь. Чистый, просторный дворик, резная дверь и стенд с изображениями печений перед ней. За дверью слышались оживленные голоса монашек, мы толкнули, не открылась. Постучали. Не открылась. Нашли что-то, слегка напоминающее звонок. Повертели, покрутили. Голоса стихли навсегда. И пошли мы, солнцем палимы, уверяя себя, что худеть куда как приятнее, чем печенья лопать.
Неподалеку была еще одна горка, на ней возвышался кафедрал, но мы уже помнили про подлости сиесты. На всякий случай спросили. Из ответа поняли, что он чего-то три. Три разу в году открыт? В месяц, в неделю? Проверять не стали.
Под горкой было кафе, и я еще помнил, как пару лет назад один живительный эспрессо дал силы взлететь на гору и пол дороги до кладбища пробежать. Эспрессо был тот же. А я уже не. С первой часки только глаза приоткрылись. И лишь со второй ноги слегка задвигались.
Мы пошли на площадь Пиранделло. Пиранделло - это сицилийское все. Писатель он. Этакий сицилийский Чехов. Или, наоборот, Чехов - это русский Пиранделло. Кто ж их разберет, в одно время жили, на Нобелевку оба претендовали. Только Пиранделло получил, а с Чеховым решили подождать и дождались, как всегда, не того.
Площадь была как площадь. Памятник, Театр Пиранделло, дом, гостиница. Церковь, где шли приготовления к свадьбе и мы понаблюдали, плюя, что мешаем и на нас косятся.
Агридженто оставил странное впечатление. Ну, старый, и что. Рим тоже старый. Но в Риме, да и в других прежде виденных городах - вот она история, а вот современность, сливаются или нет, гармонируют, контрастируют... А здесь время застыло и дом, построенный вчера не отличался от построенного пару тысяч лет назад. А, может и не застыло. А - не менялось, не обновлялось, текло себе в вечность. Или мы текли мимо, как мусор, уносимый великой и вечной рекой.