Подался я в Америку почти от голода. Сидение в ларьке, картошка с родителями, картошка с профессором, пристраивание китайских магнитофонов по лавкам, копейки за переводы тысячами, чьи-то курсовые, туфли с потрескавшимися подошвами в сочетании с отсутствием денег на транспорт, пальто с подставленным пледом вместо рассыпавшейся подкладки. Чувство полнейшей неприкаянности росло к холодам и поздней осенью становилось всеобъемлющим. Статьи плодились. Через два года из аспирантуры принялись нещепетильно выталкивать. Ученый секретарь, женщина приятная во всех отношениях, жалевшая нашего брата-аспиранта, предупредила, что будет ковер, и все знают, что меня можно защищать.
-- И куда мне после защиты?
-- Женечка, нет сейчас младшего научного. Нет. -- я знал, что нет и не предвидится, -- Прошелся б ты по отделам. У кой-кого шабашка заводится.
И я уже мысленно пошел.
Чувство голода притащило меня в обшарпанный ниишный буфет, свято сохраняющий запах столовки. Денег не было. Мой бывший одногруппник и его постоянная нефизтеховская пассия о чем-то шептались за пустым столиком у окна. Девушка легкими ударами указательного пальца подгоняла поближе солонку и, наконец, принялась прямо оттуда таскать соль. Находясь в самом суицидальном настроении, я тоже потянулся к солонке на ближайшем столике. Они меня заметили. Девушка отодвинула солонку и улыбнулась. Одногруппник доверительно позвал жестом.
-- Тебя тоже выталкивают?
-- Тоже? И тебя?
Я разглядывал девицу. Борьке везет.
-- Я тяну удовольствие. Между прочим, деньги приехали. Ты знаешь? -- потер над столом руки Борька.
-- Какие деньги?
-- Стипендия за четыре месяца. -- хорошие новости, хотя три месяца назад одна стипендия затянула бы на столько же проездов в метро, как теперь четыре стипендии вместе.
-- Опять новые деньги с понедельника вводят?
-- Во-первых, сегодня только четверг, успеешь запастись жратвой, а во-вторых, никакой реформы с понедельника не ожидается...
-- В третьих, нужно обязательно досидеть до семи, -- торопливо добавила девушка.
-- А что за момент истины сегодня в семь?
-- Не знаю, разговор слышал.-- отмахнулся Борька,-- К кассе надо идти в семь.
-- А почему не в полночь?
Но у Борьки были дела ко мне поважнее и, судя по всему, срочные:
-- Слушай, мне надо с тобой серьезно поговорить.
-- Это как? Нецензурно без дам?
-- Да нет. Дело не в дамах. Tы бы в Америку поехал?
-- Ага, трамваем до конечной за бесплатно.
-- Ты бы поехал в штаты учиться?
-- Чему учат?
-- Какая разница?
-- Хороший вопрос. Надо подумать.
-- Не надо думать, -- заулыбалась Нэля и захлопала ладошкой по столу перед Борькой, -- Где анкеты?
Девушка зашелестела листиками в большом федэксовском конверте, какие-то поменяла местами и протянула пакет мне:
-- Заполните, пожалуйста, что сможете. Что не сможете, я сама заполню.
В тот вечер мы дождались денег, но домой унесла их Нэля. Деньги дружно отложили на почтовые издержки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что сумма не так велика, чтоб покрыть обыкновенные университетские application fees. Но у Нэли была идея: мы должны были найти профессоров с близкой тематикой, а она собиралась написать ученым мужам письма о нищих студентах, увлеченных и трудолюбивых до попрошайничества. С нас причиталось по два абзаца научных интересов. Пофилософствовать мне тогда было некогда. Идея с письмами казалась нелепой. И вся эта выездная эпопея походила скорее на предутренний полубред, чем на обдуманные действия. Борька собирался потратить добытые деньги на сдачу TOEFL и GRE. И мне советовал. TOEFL меня не сильно вывернул. Но GRE по физике? После аспиры? Не бесплатный же GRE. Где деньги, Зин?
Борька махнул на меня рукой. Нэля медленно и спокойно, как блондинке, объяснила, что если у меня (или моего руководителя) есть связи, то мое барахло годится на постдок. А если связей нет, то ехать надо студентом и о защите молчать. Умным платить надо, как умным, там своих хватает. Поэтому, раз слишком умный, то поворачивайся задом к зеркалу, чтоб все видать было, спускай штаны, наклоняйся и публикации свои ввинчивай трубочкой. В конце концов на аспирантскую стипендию марки купим.
Большая афера удалась, да еще с экономией средств, спасибо Нэле. Мы нашли штук пять профессоров, занимающихся близкой тематикой. Нэля написала трогательные письма. И вдруг нам ответили. Да как еще! В один из университетов нас звали вместе, прощали application fees и обещали оплатить по одному авиабилету туда-обратно. Я не верил электронному тексту. И ни у кого из отвечавших на наши письма не было русской фамилии. Там же настоятельно советовали сдать TOEFL и GRE.
В городской библиотеке можно было бесплатно раз в неделю сдавать пробный TOEFL. Баллы сообщались, а за официальный сертификат нужно было платить. Там же можно было сдать и GRE. Не так часто, как TOEFL, но группы сдающих постепенно укомплектовывались. Борька в Tex-е сочинил официальные сертификаты экзаменов. Чтоб не слишком зарываться, в верхнем левом углу по-русски написали "недействителен для поступления в ВУЗы". Сдали пробные экзамены, повеселили библиотечных девушек, получили шлепки печатью по недействительным бумажкам. На прощанье принесли девицам дискету с самострельными сертификатами, очень уж они жаловались, что сообщают всем результаты на словах, а у нас такая цацка получилась с полупрозрачным бюстом французской тетки-поджигательницы Либерти. Так мы старались! Факсом из НИИ послали сертификаты в далекий университет, напряженно ожидая требования сдать настоящие экзамены и прислать официальные бланки. Но там никто и не сомневался в "недействительных сертификатах". Намного позже я думал, что можно было послать липу, не сдавая экзаменов. И как хорошо, что нам это не пришло в голову.
По приезде нас все же попросли сдать английский и квалификацию. Прямо в университете и бесплатно. От TOEFLа и GRE местные экзамены практически не отличались, а балл у нас был уже выше -- почти месяц осваивались. Разговоры с местной профессурой проходили по хорошо знакомому сценарию: черного-белого не называть, да-нет не говорить. Публикации принимались и обсуждались. Привезли нас тоже не обзор литературы писать. В общем, Нэля в этом вопросе разобралась правильно: нас взяли студентами, раз уж мы так хотели, и никому не было дела до нашего темного прошлого.
Устроились мы очень даже неплохо: в университетских квартирах не только стояли кровати, но имелись еще диван, стол, два стола, стулья и холодильник. В целях экономии мы по обоюдному согласию сняли однокомнатную квартиру, то есть, комнат там было две, а изолированная спальня только одна.
* * *
Чего меня вынесло из университета, сам не знаю. Сидел, как у Б-га за пазухой. О защите профессор и слушать не желал, не светило мне закончить труды благие над его темами через положенных семь лет. Публиковал он меня неохотно и не всегда, но при всей скупости на место рядом с его именем, публикаций за три года все равно набралось больше десятка. Тема мне все меньше нравилась, все больше удивляла бессодержательность и дублироемость материала. Сонные семинары шли горлом, ничего не трогало. С местными девицами я разобрался в первый же семестр, как перестал читать лабы. Ничего интересного не попадалось, а все остальное продолжалось от недели до трех месяцев и вспомнить было не о чем. А уж пожалеть и подавно.
Борька оказался выносливее и дипломатичнее. Он ездил по всем конференциям с докладами, пусть даже постерными, писал резюме и рассказывал своему профессору, как он будет учить своих студентов и повторять целые куски из конспекта лекций... да этого же профессора. Профессор млел, Борька не жадничал. С точки зрения человека посвященного, то есть, бравшего классы у Борькиного профессора, вся эта торжественная кантата имела родной кафедральный мотивчик. Лекции профессор беззастенчиво сдувал непосредственно из тетради, текст не совпадал с рекомендуемой к курсу книжкой, но и профессорским тоже не был. Книжка-источник (родной ландавшиц в переводе) лежала у профессора на столе. Любой студент, однажды побывавший в кабинете профессора, мог не упираться писать за ним лекции. Но Борька сидел под самым носом своего наставника и писал. Аккуратным курсивом с комментариями на полях по-русски, очень в тему и очень по делу. Я только одного не могу до сих пор понять, как Борька не прикончил профессора или сам не выскочил из окна аудитории.
Ко второму году Борька умудрился вытащить Нэлю. Когда они успели расписаться, я не знаю. Знаю только, что свадьбы в смысле гостей и еды у них не было. Просто запланировали уехать в штаты и Борька тащил аспиру, а Нэлька искала, читала, расспрашивала. Борька учился со мной на физтехе, Нэлька -- на инъязе. Она и полировала Борькин английский до драк. Борька заговорил из всех нас первым и совершенно неожиданно: преподша английского, престарелая дева с какими-то заоблачными мыслями о великих физиках, посадила Борьку сдавать тысячи и восторге от подготовленности погладила Борькину руку, да так пухлую наманикюренную лапку на месте спонтанной нежности и оставила. Борька, начитавшийся карманных романов с детективами, нарепетировавший с Нэлькой сцен из Шекспира, вскочил и, жестикулируя по-театральному, выдал такой пассаж оскорбленного достоинства, что не все поняли. Потом строили догадки, не оскорбляла ли старая дева его еще и под столом.
-- Amazing, -- вздохнула вспыхнувшая англичанка, когда дверь за Борькой впечаталась в проем и полосочкой брызнули фонтанчики штукатурки.
* * *
К четвертому году американской аспирантуры я начал хворать от тишины и покоя. Дифирамбы петь было тяжело, профессор время от времени планировал вслух пять-шесть лет предстоящего с ним сотрудничества, советовал обзавестись семьей. Оглядываясь назад, я не могу винить степенного ученого дяденьку в застойной научной деятельности, желании держать студента так долго, как только возможно, в понимании устроенности непременно в виде семьи и детей. Тогда мне казалось, что меня эксплуатируют, хотят посадить на веревочку мыслей о неизбежном завтра. Сытая аспирантура здесь сильно отличалась от голодной ниишной. Там выпихивали, а здесь держали.
Что я думаю теперь о десятке лет под профессором, который платит мало, но возвышенным слогом пишет бумажки о нужном студенте? И нет ничего удивительного в том, что экпериментальное подтверждение работы ожидается в ближайшие пять лет... или как технология труды догонит. Разумеется, кормить этого студента следует сытно пять лет как минимум. Теперь, глядя с высоты прожитых, я думаю, что в условиях экономического кризиса и ограничения капиталовложений даже на проекты сроком до пяти лет, да, мой профессор был папенькой и сидел я у него за пазухой.
Но мне было однообразно хорошо. И я сбежал. Летом 2001-го года нашлась работа. Это было мое второе интервью живьем. Зарплату мне предложили нешикарную, особенно после вычета расходов на транспорт и квартплату. В сравнении со стипендией и жизнью в университетской деревне мое благосостояние, если и не ухудшилось, то осталось прежним.
Поздно вечером 10-го сентября 2001-го года я отнес ключ от своей комнаты в университетский housing и отправился к большому яблоку.
Я был настолько занят переездом, что о рухнувших башнях-близнецах узнал только после обеда. Женщина стояла на крылечке дома и мучила мобильник. Наконец она села на ступеньки и заплакала. Просто сидела, смотрела перед собой и плакала. Мобильник лежал рядом.
Соседям привезли диван. Один из грузчиков заматерился по-русски. Я предложил помочь. Оказалось, что грузчик чех, но по-русски говорит сносно, а матерится совсем талантливо. Чеха звали Виктором. C ученой степенью из Пражского Университета в исторических науках Виктор приехал в штаты, выиграв green card в лотерею. Жил один, работал грузчиком. Собирался доучить английский и найти что-нибудь интереснее. Назад на родину его не тянуло, перспективы устроиться были не радужные, а за работу грузчика платили непропорционально меньше.
Виктор попросил включить радио. И началось. Не в добрый час.
Вечером я вышел с бутылкой апельсинового сока и стаканчиками спросить у соседки, не могу ли я чем-нибудь помочь. Женщина отрицательно покачала головой и отвернулась. Кажется, только сильнее расплакалась. Я тихонько ушел к себе слушать радио и разбирать нехитрый скарб. Через два часа вернулся из города ее муж. Они пригласили меня к себе наверх. Оказались французами, такими же эмигрантами. Из рассказа Пьера следовало, что завтра я работать не начну.
Я вышел на службу на неделю позже назначенного дня. Сразу был упрежден о грядущих сокращениях, но работу искать не бросился, в университет не вернулся и на green card сходу документы не подал. Недавно приобретенный PhD, число публикаций и разная подорожная чепуха предполагали два относительно быстрых и безболезненных пути получения green card. Первый -- как талантливый исследователь, второй -- как человек с экстраординарными или хотя бы исключительными способностями. От первого я уже отказался -- следовало сидеть в академии и не дергаться в real life. Для второго случая нужно было собрать кое-какие бумажки и найти адвоката.
Документы подшивались в папку медленно, адвокатша не понимала ни слова из того, что я говорю о своей работе, я в свою очередь плохо трудился понять адвокатшу. Она пыталась подвести меня под общий контур PhD, сбежавшего в программисты, а я настаивал, что сбежал по убеждениям, работаю там, где мне интересно, счастлив, что здесь имею такую возможность. Мне казалось, что она в словах суха как вобла, а я лизнул в приятное место. В уточнениях, трудах и заботах терялось время.
Все-таки документы уехали. И как в никуда. Очередь по моей статье замерла. Весь бюджет эмиграционных служб перетек в бюджет служб безопасности. Не знаю, что имели в виду террористы, но попали они в меня и толпу мне подобных. Нам всем пришлось согласиться с тем, что безопасность гражданина Америки значительно важнее наших эмигрантских горестей. А решать за наш счет можно и внутренние, и внешние, и какие угодно проблемы. Даже те, что к въезду-выезду отношения не имеют. У нас нет права голоса и раз в четыре года нам ничего не обещают и не кормят, чтоб добрее были. Зачем спешить с green card? Пусть муравей работает: oдиннадцать-тринадцать часов в сутки за смешные деньги. А мы его защитим законом. Босс его формочку напишет, сколько часов в неделю рабочая виза сидит, какая квалификация и за какие деньги. А если часов больше, чем восемь, то угнетаемый, конечно, пожалуется. Мы пришлем комиссию, освободим подневольного от гнета и пусть живет, то есть, теперь уже проваливает туда, откуда приехал. Потому что зачем нам такой? Работодателя накажем, если преднамеренно нарушал, -- он нам штрафы заплатит и работничку за билеты. Кому нужна иностранная рабочая сила, которая мешает родному предпринимателю процветать? Свой же таксы платит. Обманывает иногда, но тогда он и на штрафы нарывается. Тем и ценен, тем и дорог.
Тем временем и к моей конторе добрались сокращения. Через полгода работы я получил письмо, в котором сообщалось, что двадцать процентов сотрудников будут освобождены в четыре месяца. Далее настойчиво советовалось приступить немедленно к поискам нового места. Со своей стороны фирма гарантировала отличные рекомендации и сообщения о зарплате c пятнадцатипроцентным завышением.
Положение ухудшалось. Появившийся в отделе последним, был первым кандидатом на выход. По мере сил я боролся: за полтора месяца подреб под себя кусочек аналитики и стратегии для клиентов. Но дела шли все хуже, клиенты теряли деньги и исчезали из расписания...
И я вышел на маркет. Сначала мне было смешно от того, что в объявлениях требовалось знать много, а на деле оказывалось, что экзаменуют на смирную секретаршу. Потом ситуация начала беспокоить. Я уже не разворачивался после первого захода, приходил на второй. Но я был не нужен. И никто был не нужен. При попытке сыграть в угадалку, то есть, поддакивать, улыбаться и прибавлять "как раз то, что мне нравится", " в этом я мастер", "вы меня нашли, а я вас", люди вдруг начинали выглядеть виноватыми и обещали обязательно перезвонить.
Борька уговаривал искать постдок где-нибудь на юге и осесть на трудные времена. Мне казалось, что не все так плохо.
Постепенно я начал слать резюме на все объявления, упоминающие PhD, и обнаружил, что это именно те места, где не очень знают, что, собственно, им нужно. Во всяком случае, никого на работу не нанимают, просто собираются и приятно проводят время за разговором о том да о сем. Седовласые мужи могут пару часов ценного рабочего времени обсуждать ситуацию на маркете из положения "хорошо сидим", а могут доверительно сообщать, в какой конторе пока перенанимают своих, то есть, один отдел разгоняют, а соседние всасывают (Goldman). Начальник отдела может посвятить полчаса разговорам о том, где планируют нанимать людей с улицы (Bloomy). Пузатые и матерые начальники проектов долго и подробно рассказывают, как деградирует эта самая контора (Albany, АТ&Т и все его отростки). Наверное, нормальные люди в это время работают, а клоунов посылают занимать нашего брата.
И клоуны есть везде. Я сходил на четырнадцать интервью в одном из отделов Goldman-а. Это в общей сумме порядка тридцати часов работы хорошо оплачиваемых специалистов. Все закончилось извинениями, сводившимися к тому, что как раз такой вакансии нет. Есть место для мальчика, мастера сразу после университета (конечно, с гражданством), а есть место со стажем 10-12 лет. Я ушел молча. В резюме мой стаж написан честно.
Гвардию отдела кадров, немногочисленную после сокращений, тоже нужно чем-то занять. И они не бездельничают: дают объявления о вакансиях и занимаются исследованиями маркета труда. Спасибо мне, что я пришел. Они меня изучают, а как все заработает, так мне сразу же позвонят. Вот они, мои заслуги, у них в базе данных.
Через четыре месяца меня не уволили. Через шесть, со второй гигантской волной я тоже не выкатился. Меня уволили через два года, когда дела уже явно пошли лучше и я даже дышать стал свободнее... Пока мне не предоставили полную свободу. Green card приказывала долго жить, потому что статус безработного нелегала не отвечает требованиям, перечисленным в эмиграционной статье.
Когда со мной прощались, шли разговоры о том, чтобы нанимать новых людей, потому что часть клиентов очухалась и захотела чего-то новенького. А новенького ничего не делалось. Штат не очень толково сокращали и оставшиеся программисты занимались ловлей блох в старом коде. Для меня персонально все закончилось тем, что по прошлогодним планам уже уволенного менеджера, отдел мой разогнали. Ни конторе, ни заказчикам это никакой пользы не принесло, но если контора большая, то это все равно, что сельское хозяйство в ведомстве социалистического планирования. Уволили -- сообщили о прибыли. А кем и чем прибыль дальше делать, никого не волнует. И опять начинается стадия роста отдела кадров.
Таким образом я остался на улице с пропавшими документами на green card и прервавшейся рабочей визой. В течение двух месяцев меня нашла бумажка о регистрации машины, то есть, вернее, о невозможности перерегистрации до предъявления документов о легальном статусе. Это значит, что теперь уже я ехал в машине до первого полицейского, не поленившегося проверить номер.
И я стремительно покатился в яму долгов и полной потерянности.
23 Apr, 2004
TA
|