Прекрасным апрельским утром, начиная день
в поисках чашки кофе, молодой человек спешил
с запада на восток, а девушка, намереваясь
отправить срочное письмо, с востока на запад
по той же узкой улице...
Х. Мураками
Остерегайтесь того, чем вы хотите казаться,
потому что вы то, чем вы хотите казаться.
К. Воннегут
Каждое утро я пью черный кофе. Это мой способ убивать депрессию. Да-да, я уверен, что депрессию можно убить только вместе с ее жертвой. Вы помянете мои слова, написанные в 2005 году, когда научитесь наконец расправляться с раком, спидом и тьмой разных синдромов. Депрессия дождется и вашего часа, я уверен. А мой способ борьбы с нею не оригинален. Я не бегу от нее, я с нею приятельствую. Уверяю вас, это не пораженчество, а союз от которого грех отказываться.
Вы помните Ромэна Гари? Вы, кажется, смеетесь? Нет, я не сказал, что исключительно за приятельское отношение к депрессии ему пожаловали пару Гонкуровских премий. Нет-нет, что вы. Возможно, я отличаюсь от него именно неспособностью заслуживать премии. Но речь не о них. Речь о том, что создало, а потом убило неотразимого Гари. Полагаю, что и он кое-чем обязан нашей общей приятельнице Д.
Я бы мог предположить, что он, создавая себя много раз заново, в конце концов превратился в человека, которому мешал один из старых Гари. А быть может, умудренный жизненным опытом писатель пристрелил упрямого молодчика. Не берусь судить. Я пока что начинающий литератор и обхожусь без револьвера. Я пью кофе. По-моему, это не слишком вредит мне и неопасно для окружающих. Каждый приступ тахикардии вселяет необходимую уверенность в том, что кофе когда-нибудь меня убьет. Тогда я чувствую некоторое превосходство над собственной депрессией.
В плохую погоду я варю кофе сам. Поверьте, никогда не делал бы этого эпикурейства ради, тем более, что кофе редко получается вкусным. Приходится стараться для госпожи депрессии. В хорошую погоду я спускаюсь в Старбакс и пью кофе там. Два года жду, когда освободится квартира в соседнем подъезде. Тогда, чтобы выпить кофе, мне не придется выходить на улицу вовсе. Из-за плохого кофе я буду ворчать на тридцати-трех летнюю арабскую студентку Макдот. Именно на нее, хотя работает их там больше семи человек. У нее широкие бедра, спокойные руки и увядающее лицо. Ее черты близки моему обычному настроению, поэтому мне кажется, что она поняла бы меня. Я собираюсь поругаться с нею из-за кофе с прошлого года и все никак не сделаю этого. Только не надо думать, что мне не хватает решительности. Я достаточно безразличен к себе и окружающим, чтобы быть решительным.
Сегодня я не поругался с нею по двум причинам.
Во-первых, я собирался встретиться со своим давним приятелем. Познакомились мы тринадцать лет назад в Принстоне, когда он уже был многообещающим писателем, а я -- мальчишкой. Вот уже четыре года, как он вернулся на родину и редко прилетает в штаты. Право, за следующие четыре года, я успею переругаться со всей кофейней и мне некуда спешить.
Во-вторых, не могу не отметить, что кофе сегодня был отменным. Не смотря на то, что самым сердечным знакомством мне кажется именно конфликт, все-таки, я предпочитаю иметь для него какие-то основания. Да-да. И для конфликта, и для знакомства. Явления, между прочим, определенно связанные.
Я расплатился, подобрал толстый сверток из утренних газет и поспешил швырнуть его в одно из кресел рядом с незанятым столиком у окна. Обыкновенно я занимаю кресло в дальнем восточном углу Старбакса. Там нет столика. Там окно. Я разворачиваю кресло лицом на улицу и меня в кафе как бы нет. И на улице меня нет. Меня нигде нет. Уходя за очередной порцией кофе, я оставляю в кресле сверток из утренних газет, несомненно, из напрасной предосторожности. Кресло никто не занял бы. В эти часы там нет случайных посетителей. Все знакомы друг другу не хуже, чем в лицо. Иногда значительно ближе.
Сегодня мое кресло займет какой-нибудь турист и непременно станет сетовать, что ему не досталось столика, так и не додумавшись развернуть кресло к окну, поставить кофе на подоконник и положить ноги на батарею. А я дождусь приятеля, упираясь коленом в неудобный столик. Даже не знаю, что является большей жертвой: отложенная перепалка с Макдот или покинутое кресло. А что будет, если Макдот выслушает меня, извинится и предложит кофе? Невыносимо официально! Я уже уверен, что так все и будет.
Где же Харуки? Впрочем, он никогда не опаздывает и через четверть часа будет здесь. Сначала мы выпьем кофе, позже поднимемся ко мне, и я отдам ему рукопись. Обязательно пойду его провожать. Я знаю, в котором часу выгуливает собаку наш общий знакомый Курт, известный писатель. Я угощу Курта сигаретой. Возможно, он разговорится с моим принстоновским приятелем. При удачном стечении обстоятельств мы отобедаем вместе. Но с ними, с писателями, никогда не знаешь, чего ждать. Когда одержимы идеей, они спешат. Я тоже спешу, хоть и много раз убеждался в том, что идею надо выдерживать без света, пищи и поощрений. Тогда из нее может вырасти что-то серьезное. Однажды я сказал об этом Курту. Знаете, что он мне ответил?
-- Молодой человек, отрадно слышать, что вы относитесь к своим идеям критически. А вы не опасаетесь, что на взвешивание какой-нибудь легчайшей идеи вам потребуется вся жизнь? Для легких предметов нужны очень точные весы.
Я хотел сказать, что к его возрасту буду знать ответ и на этот вопрос, но промолчал. По-моему, он ждал, когда же я наконец взорвусь. У него был разочарованный вид оттого, что я не полез на рожон. Очевидно, Курт, как и я, чувствовал, что самый лучший и искренний способ общения -- это конфликт. В тот день я не обманул его ожиданий, но мы ругались по другому поводу.
Ожидая принстоновского приятеля, я наудачу вытащил газету из стянутого резинкой толстого свертка корреспонденции. Передовица оказалась злободневно скучной. Маркет вел себя непредсказуемо, президент предлагал Social Security Reform, все римские кардиналы проводили пресс-конференции, чего обыкновенно не делали. В узеньких пробелах между колонками скользили намеки на то, что каким бы лицом к вам не оказался новый Папа Ратзингер, по меньшей мере три остальных его лица в этот момент без сомнения одобряют других соискателей милости. Кем бы они вам и друг другу не приходились. И это неприятие доктрины относительного зла Ватиканом?! Ах, нет, скорее, квинтэссенция абсолютного добра.
Я почти отложил газету, когда заметил в хронике недели сообщение об убийстве. Оно привлекло внимание тем, что могло извещать о моей смерти в близких выражениях. Однако запах кофе, теплая обшивка кресла и забытый кем-то телефон, время от времени наигрывающий тему из Баядерки, убеждали, что я жив, сижу в кафе и жду друга.
Вот содержание найденной в газете колонки:
"3 Апреля, Воскресенье, в районе пересечения 34-ой Улицы и 10-ой Авеню был обнаружен труп мужчины. При себе у него не было никаких документов, но вскоре он был опознан как Мистер Николас Фагин, тридцати трех лет, холостой. Мистер Фагин работал в Дэйли Ньюс помощником редактора и обозревал ресторации Нью Йорка. За последние полтора года он также успел зарекомендовать себя как способный молодой писатель. В марте 2004 года один из его первых рассказов получил высшую награду на литературном конкурсе Мистера Аллена Фолла. Рассказ был опубликован вместе с лучшими работами молодых авторов и принес известность покойному Мистеру Фагину..."
Надо заметить, что в официальных сообщениях никогда не помещали настолько подробных сведений. Но передо мной лежала сегодняшняя Greenwich Village Gazette. А Greenwich Village Gazette по-домашнему держала корреспондентом частного детектива, не упускавшего малейшей возможности создать себе реноме. И он преуспевал на детективном поприще. Местные жители часто обращались к нему за помощью.
"Тело было найдено хозяином в редко посещаемом гараже. Хозяин гаража зимой приобрел недвижимость на Нью Джерсийской стороне и жил там с февраля 2005 года с женой и детьми.
Мистер Фагин был убит предположительно вечером в пятницу. В его теле найдены две пули. Однако, огнестрельные ранения не являлись причиной смерти, а оказались лишь причиной сильного кровотечения.
Стены гаража исписаны кровью Мистера Фагина. Содержание надписей нашему корреспонденту показалось в высшей степени занимательным. Убийца, а мы осмеливаемся предполагать, что писал на стенах именно убийца, имел что сказать в адрес богемы. Имена некоторых актеров, моделей и других знаменитостей помянуты в оскорбительном контексте. Любопытно, что много раз повторяется фраза "в доме, который построил Рич". Мы затрудняемся комментировать содержание надписей. Нам также не ясно, почему убийца выбрал молодого человека, который, быть может, хотел примкнуть к богеме в силу своей тяги к литературе, но мало что успел сделать на этом поприще. У Мистера Фагина не было врагов и кредиторов. За всю свою жизнь он написал всего двенадцать рецензий. И все они были положительными."
...
"Мистер Фагин находился в сознании, пока убийца расписывал кровью стены, и, судя по следам на цементном полу гаража, пытался выбраться наружу. Закончив кровавое послание, убийца сильно избил жертву и опустил дверь гаража. Замок снабжен автоматической защелкой и мог быть открыт изнутри только человеком, знающим, где находился открывающий механизм..."
Помимо прочих совпадений, я тоже участвовал в конкурсе Аллена Фолла и мой рассказ тоже напечатали. Я так и не купил сборник рассказов. Даже не читал его. Мой рассказ попал в десятку лучших, привлек внимание нескольких начинающих критиков, но не получил премии. Писал я второпях, в состоянии глубочайшей депрессии. Дело в том, что мой первый рассказ пропал. Да-да. Рассказ, который был действительно достоин, если не высшей награды, то уж точно серьезного внимания, у меня украли. Здесь. В этом самом кафе. Первая серьезная работа была мной потеряна по глупости. Придерживаясь культа бумаги, я набирал текст только тогда, когда возникала необходимость иметь его в электронном варианте. Честное слово, мне стоило большого труда отучить себя от кип исписанных листов на всех горизонтальных плоскостях в квартире. Мне еще долго казалось, что я стал жить более одиноко, чем раньше. Научившись набирать текст на клавиатуре, я уже не все распечатывал. Иногда разбрасывал бумаги так, чтобы они напоминали о старых привычках. Привычкам пришлось изменить именно после исчезновения той рукописи.
Я прихватил черновик в кафе, чтобы взглянуть на него в другом освещении. До сих пор уверен, что произведение следует перечитывать в разное время и в разных местах. Желая того или нет, писатель начинает видеть рукопись глазами людей, которые случайно оказываются рядом. Посудите сами. Я читаю рукопись и в это время ко мне обращается совершенно незнакомая женщина:
-- Простите, -- неохотно роняет она и тут же переходит к делу, -- Как вы считаете, сколько стоит такси отсюда в Брунсвик?
-- Какой Брунсвик? -- удивляюсь я вопросу, никак не пересекающемуся с моими мыслями.
-- Нью Брунсвик! -- почти укоризненно восклицает женщина, как будто на свете есть только Нью Брунсвик, а просто Брунсвика нет, Ист Брунсвика нет, как, впрочем, и Вест Брунсвика.
-- А зачем вам понадобился Брунсвик? -- уклоняюсь от темы такси в отместку за то, что меня бесцеремонно отвлекли.
-- У меня встреча на кампусе, -- отвечает женщина, не заметив язвительности в тоне.
-- Ах, вот оно что... -- протяжно и с одобрением смакую я, -- Вы знаете, я никогда туда не ездил на такси. Извините.
После каждого ничего не значащего разговора я пытался вернуться к собственному тексту и не мог. Немного успокоившись, перечитывал абзац и вдруг находил, что очень заметный персонаж полчаса находился рядом со стоянкой такси и не проронил ни слова. Получалось, он мог находиться где угодно? Ничто не свидетельствовало о созерцании желтых авто. И тогда диалог с бесцеремонной женщиной копировался мною в рассказ и за спиной моего героя отчетливо проступали силуэты такси.
К вам когда-нибудь обращались с подобными расспросами о Нью Брунсвике? Неважно, что вы сейчас ответили.
Поэтому я часто спускаюсь выпить кофе в компании с рассказами. Сегодня я один, потому что жду приятеля. А полируя текст для конкурса Аллена Фолла, повсюду ходил с черновиками. Додумывал и дописывал. Как под диктовку. И рассказ становился самостоятельнее, наполнялся истерикой какого-то женского шоу, одиночеством, ознобом ночного кафе и уютной тишиной Гринвича. Держа в руках страницы, я, вероятно, задремал. Очнувшись, я сходил еще за одной порцией кофе. Наверное, рассказ был тогда уже очень самостоятельным. Мне не приходило в голову, что его могут похитить, как маленького беззащитного ребенка. Было уже поздно. Я выпил последний кофе за день и поднялся к себе.
Только на следующий день решив, что текст близок к окончательной версии, я стал искать его, чтобы набрать в файл. Немалых трудов стоило вспомнить, когда же рукопись исчезла. У меня не было сил восстанавливать текст слово за словом. Описание событий давалось тяжело с самого начала по причине некоторой автобиографичности. Идея и сюжет принадлежали мне безраздельно. Я знал и чувствовал намного больше, чем поведал читателю.
В точности как со всей этой историей об убитом писателе. При мысли о Николасе Фагине у меня возникало странное ощущение, что я должен о нем знать больше, чем написано в заметке. Практически со всеми постоянными участниками литературных конкурсов я был знаком в лицо, часто знал их по имени. Многие присылали номера журналов с публикациями и свеженькие томики книг. Иногда просили написать рецензию. Если работа мне казалась заслуживающей одобрения, я с удовольствием оказывал услугу. Опубликованных рецензий набралось одиннадцать или двенадцать. Не могу сказать точно.
Я тоже работал в газете и раз в неделю писал городскую колонку о концертах, театрах и приезжих исполнителях. Да, должен отметить, что моя тематика мне нравилась больше, чем переписывание ресторанных меню. Но, черт возьми! Сколько всего сходится. Я определенно должен был где-то и когда-то пересекаться с покойным. Наверное, мне следовало взять в библиотеке сборник конкурсных работ за прошлый год и прочитать рассказ Николаса Фагина. Хорошо бы выяснить, за что его убили. За что вообще убивают способных молодых писателей?
Я очнулся от овладевших мною мыслей о Николасе Фагине, когда небрежно сбросив сверток газет на пол к батарее, напротив меня устроился Харуки. Мой добрый и заботливый приятель. Каждый раз, когда он оказывался в Нью Йорке казалось, что мы расстались буквально вчера, от силы три дня назад. Между тем, я давно его не видел. Мы редко обменивались письмами. Еще реже перезванивались. Но Харуки всегда был в курсе всех дел и мог помочь советом.
-- Тебя заинтересовало убийство Николаса? -- без всяких вступлений спросил он, скользнув взглядом по газетной странице, развернутой на столике передо мной.
-- Да. Некоторым образом. Не могу представить, что он сделал.
-- Он мог сам не знать, что он сделал. Наверное, поэтому и оказался черт знает где в пятницу вечером.
-- Может быть, он живет где-то неподалеку...
-- А ты с ним не знаком? Это странно. Он живет... ах, жил... в соседнем блоке. Иначе ваш детектив из Greenwich Village Gazette не хлопал бы крыльями. А вот что он делал на 34-ой улице, кто знает?
-- Николас Фагин жил в соседнем блоке? Он сюда переехал недавно?
-- Таких подробностей я не знаю. Но прошлой зимой он здесь уже жил. Курт мне как-то говорил, что все молодые писатели предлагают закурить, когда он гуляет с собакой. Упоминал Николаса. Николас буквально караулил его на улице, чтобы поболтать и угостить сигаретой. Очень расстраивался, если его кто-то опережал. Курт смирился с бедствием. Неудобно просить молодежь прихватывать апельсиновый сок вместо сигарет. -- Почему неудобно? -- спросил я.
-- Молодые люди чувствуют себя значительнее, когда делятся сигаретами с Куртом.
-- А не-молодые люди?
-- Немолодые? Хм... Они устали обращать внимание на сигареты. Они вообще устали и часто не видят того, что находится у них прямо перед носом. Вот как с этим убийством. Его же не могли убить просто так. А все говорят, что причин не было.
-- Да. А между тем, причина есть. Иначе убийца не расписывал бы его кровью стены, -- поддакнул я.
-- Ты тоже так думаешь? А почему?
-- Если его хотели ограбить, то забрали бы бумажник и скрылись. Не знаю... Во-первых, писали богемные имена. Не ясно, какое отношение имел молодой человек к богеме, и имел ли его вообще, но факт остается фактом: стены исписаны именами разных знаменитостей. Так?
-- Во-вторых?
-- Во-вторых, писали все это в его присутствии. Возможно, даже комментировали.
-- У тебя богатое воображение. Дальше.
-- Да само исписывание стен! Это же издевательство над его писательским хлебом. Грязная пресса о celebrities на стенах гаража.
-- Ну, это мне не очень понятно. Это твое отношение к его журналистским потугам. Да и не писал он о celebrities, ты о них пишешь, и хлеб его не был тяжелым. Жил он на другие средства. Как и ты, Фагин не зависел от прихотей журналистской фортуны. А то не переписывал бы меню из ресторанов. Нет, убийца не издевался. Возможно убийца был не совсем нормален.
-- Мда, -- я покашлял, немного смутившись. Очередное совпадение не радовало. Мне досталось небольшое наследство от деда, который был так старомоден, что не наделал перед смертью долгов. Даже напротив. Хоть и не шикарно, но обеспечил единственного внука. Он всегда говорил, что оставит мне денег на образование и скромную жизнь. И оставил. Причем так, что мой бестолковый отец не мог воспользоваться ни центом из наследства.
Харуки смотрел в окно и пил кофе.
-- В этом году Нью Йоркер напечатал мой рассказ. О том, как какой-то чудак назывался моим именем. Утверждал, что он и есть тот самый писатель, -- задумчиво проговорил он.
Я подумал, что он хочет поговорить о рассказе.
-- Да. Отличная история. О девушке, которая была влюблена в писателя и ни разу в жизни его не видела. Да? Ты о ней с тех пор что-нибудь слышал?
-- Да-да. Была влюблена в рассказы и в старую фотографию. Она, конечно, не должна была с ним связываться... -- отмахнулся от вопроса Харуки, -- Я думаю, что и в этой истории где-то есть женщина. Узнать бы, кто она.
-- Она без сомнения принадлежит к богеме, -- тут же выпалил я и удивился своей поспешности, -- Ее имя точно написали на стенах гаража.
-- Мне тоже так кажется. Кстати, у тебя не было богемных любовниц?
-- Давно уже не было... -- автоматически ответил я.
Вопрос смешал мои мысли. Моего богемного увлечения уже год не было в живых.
Когда мне хотелось романтики, женщины, будто сговорившись, теряли ко мне интерес. Презрение к себе и окружающим постепенно переполняло меня, толкая во все тяжкие. Так я и познакомился с Сюзи. Она по вечерам ходила в Спа на 13-ой Улице, а я заглядывал в Шаут. Сюзи работала моделью и мечтала стать актрисой. Объяснив мне, почему между нами не может возникнуть никаких серьезных отношений, Сюзи мгновенно вошла в роль верной любовницы. Она рассчитывала выйти замуж скандально или выгодно. Да еще так, чтобы развод принес ей небольшое состояние. Я для этой роли не годился. Но во всех остальных отношениях мы идеально подходили друг другу. Обыкновенно Сюзи спала до одиннадцати дня. Я в это время работал. Вечером она часто была занята. Я снова работал и немного скучал. На выходные мы использовали шанс расслабиться. Я пил коньяк, она баловалась наркотиками. Ранним утром в понедельник я уезжал домой принять душ и переодеться. И так до следующих выходных.
Мы встречались несколько месяцев, пока Сюзи жила на Парк Авеню в крошечной квартирке размером с мою спальню. Она называла свою конуру лофтом и практически не держала мебели, иначе там было бы негде пройти. Ей повезло с кладовкой, за которую она не платила. Туда приходилось идти по общему холлу шагов пятнадцать в направлении лифта. Слева, рядом с выходом на пожарную лестницу скрывалась узкая дверь, крашеная в цвет панелей. Каморку за этой дверью Сюзи использовала как гардероб, комнату для грязного белья, архив документов и наверняка еще что-то. Жить на Парк Авеню ей было необходимо. Преодолевая крошечное расстояние от подъезда до бордюра, Сюзи успевала с кем-нибудь поздороваться, улыбнуться в десяток окон и показать в какой она изумительной форме всем, кто за нею неотрывно наблюдал сквозь замочные скважины, просветы в занавесках и решетки дождевых сливов. Только после этого она поднимала руку и останавливала такси.
Вы ошиблись на мой счет, если подумали, что я смеялся над ее причудами. Напротив, я твердо уверен, что она была профессиональной celebrity двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Точно также, как и я был писателем. Сюзи шел двадцать четвертый год. Агентства еще не продавали друг другу ее рабочих часов на ближайший год, но она никогда не сидела без дела. За крошечный лофт на Парк Авеню платила сама и поглядывала на квартиры просторнее. От моего жилища, которое я, совершенно не подумав, предложил ей разделить, она отказалась наотрез. Ей было нечего делать в Old Greenwich Village, в тихом районе между Хьюстон и 14-ой Улицей, ограниченном Третьей и Шестой Авеню с востока и запада. Когда-то эти места считались богемными. А теперь здесь жили врачи, адвокаты, хорошо подзаработавшие на последнем подъеме профешиналз и Б-г знает кто. Что для этих людей модель в форме? Более того, в планы Сюзи не входило иметь в своей квартире постоянно живущего мужчину.
Осенью 2002 года она получила приглашение на сезон от Ральфа Лорэна и подписала трехлетний контракт с Victoria's Secret. Мне показалось, что она более обычного тяготится моим обществом. Вероятно, так оно и было. Мы стали реже встречаться. Сюзи наконец сняла новую квартиру в сверкающей башне из стекла и стали на Пэрри Стрит. Меня поразил размах. Я с трудом себе представлял, сколько надо зарабатывать денег, чтобы позволить себе хрустальную клетку на дереве, которое все сплошь засижено самодовольными доминирующими богачами с бриллиантами вместо голов и, вероятно, детородных органов. Примерно в таких выражениях я тогда и спросил Сюзи о новой квартире. Она даже не приняла меня всерьез, но пожалела мои нервы и по секрету рассказала, что квартира досталась ей за смешные деньги. Благодаря многочисленным знакомствам, Сюзи удалось выйти на нужного человека, предложившего очень выгодные условия рента. Она должна была вносить плату за целый год каждый раз в период с 1-го по 20-е декабря. Квартира стоила немногим дороже прежней, а была несравненно лучше. С последним утверждением не согласиться было невозможно. Она переехала и наши отношения снова наладились. Почти два месяца Сюзи прожила в сверкающей башне.
Я был уверен, что Сюзи получила от создателя не только длинные ровные ножки, очаровательную мордашку, но и еще что-то. Это что-то позволяло ей пробираться к местам повыше. Да еще и хранило в придачу от банальных идей заработать денег порнушкой, женить на себе миллионера или спать с каким-нибудь продюсером. Сюзи ничего этого не делала. Она даже наркотиками увлекалась в меру. До встречи с Сюзи я не представлял, что такое вообще возможно. Я бы так не смог.
В ее исключительности и редком чувстве меры я был уверен до тех пор, пока труп Сюзи не нашли рядом с Купер Юнион. Сначала в нее дважды выстрелили, вероятно из автомобиля, но не убили насмерть. Вслед за этим по ней проехали дважды, превратив в кровавое месиво грудную клетку.
Хотелось верить, что нас с Сюзи связывал только секс, но после ее смерти мне пришлось отказаться от последней надежды на этот счет. Неделю меня била лихорадка. Когда температура упала, я бросился в полицию, чтобы узнать, кто убил бедную Сюзи. Меня всячески успокаивали. Я понял, что об убийцах Сюзи информации у них не больше, чем у меня. Но намного больше дел.
-- Да... -- вернул меня Харуки к действительности, -- Так вы расстались?
-- Да, мы расстались, -- подтвердил я.
-- А почему вы расстались?
-- Она умерла.
-- Умерла? Харуки задумался, -- И ты ее любил? -- спросил мой друг, видимо, собираясь перевести разговор на другую тему.
-- Да. Но уже после смерти, -- я попытался улыбнуться.
-- Извини, -- Харуки подался ко мне и похлопал по руке, -- Между прочим, тот молодой человек, который украл мое имя, напечатал свой первый рассказ. Можешь себе представить?
-- Неужели любовь сделала из него писателя? -- спросил я, испытывая легкий укол зависти.
-- Скорее окончательно превратила в вора, -- охотно сообщил Харуки, -- Рассказ напечатал какой-то женский журнальчик, кажется, Elle. А через неделю нашелся автор, предъявивший копии файлов прошлогодней давности. В то время как наш знакомый смог найти копии всего лишь за прошлый месяц.
Мы еще немного позлословили в адрес воришки. Мои мысли снова вернулись к рассказу о Сюзи, пропавшему прямо у меня из рук в этой кофейне.
-- Мне стоит написать тот рассказ снова. Вряд ли, конечно, получится восстановить дословно. Я тогда был увлечен расследованием смерти Сюзи и мне казалось, что я раскрыл дело от начала и до конца. Что стоит проверить кое-какие счета, и я точно смогу назвать имя человека, которому нужно было ее убить.
-- Как интересно. Жаль, что ты не успел мне его показать. В любом случае, как закончишь, не сочти за труд прислать копию.
То и дело возвращаясь к разговору о судьбе Николаса Фагина, мы поднялись ко мне. Я вручил влиятельному знакомому и доброму другу в одном лице последнюю версию лучшего за полгода рассказа. Он оставил CD с текстом новой книжки. На этом деловая часть встречи была окончена и я пошел его провожать.
В первой дэли, попавшейся на нашем пути, я купил три баночки апельсинового сока. Одну сразу же отдал Харуки. Он хмыкнул. Не миновав и четырех блоков, мы приметили Курта с собакой. Вместо сигарет я молча сунул ему в руку банку с апельсиновым соком. Курт вопросительно посмотрел на меня, потом на Харуки и расхохотался.
-- Молодой человек, вам необходимо завести собаку, -- сказал он, -- Тогда нам с вами придется гулять вместе.
-- Не слушай его, -- тут же запретил Харуки с другой стороны, -- Пока ты будешь выгуливать обеих собак, он будет трещать по своей клавиатуре с нечеловеческой скоростью.
-- Да, -- сразу же согласился Курт, -- Да. Ловушка была прозрачной. Ну, ничего. Следующий раз я придумаю для твоего подопечного что-нибудь получше.
Курт открыл баночку с соком и, цокая языком, одобрил мой вкус.
-- А что вы думаете о молодом Николасе Фагине? -- спросил он, -- Вы читали заметку о кровавых надписях на стенах?
Харуки похлопал себя по нагрудному карману, показывая, что прихватил газету.
-- Что вас больше всего удивило в надписях? -- продолжал задавать вопросы Курт.
Харуки достал газету и развернул на нужном месте. Там была фотография злосчастного гаража, но такого отвратительного качества, что надписи на стенах оказались практически неразличимы. Однако, количество надписей наталкивало на мысль о том, что убийца никуда не спешил.
-- Посмотреть бы на стены своими глазами, -- вздохнул Харуки.
-- А ваше внимание ничего не привлекает? -- настойчиво спрашивал Курт. Я пожал плечами:
-- Богема...
-- Да. Именно богема, -- повторил Курт, -- В доме, который построил Рич.
В этот момент собака потянула поводок и Курт пошел за нею следом, а я остался стоять как вкопанный.
В доме, который построил Рич.
В доме, который построил Рич!
В доме...
-- Что это с вами? -- с нескрываемым любопытством глядел на меня остановившийся шагах в двадцати Курт.
-- Ничего. А кто такой Рич? -- спросил я его.
-- Пока не знаю. А вы знаете?
Я отрицательно покачал головой.
И я действительно не знал наверняка. Но соображения насчет Рича решил немедля проверить. Попрощавшись с господами писателями, тысячу раз извинившись за поведение, я пообещал им непременно рассказать все, что мне мне удастся выяснить об убийстве Николаса Фагина. Курт в шутку пообещал целый месяц выгуливать мою собаку, если хоть одна из моих находок не окажется очевидной чепухой. Я согласился. Собаки у меня не было. И вообще у меня в квартире не разрешалось держать животных.
Прибежав в библиотеку я сходу заказал сборник рассказов, напечатанных по результатам конкурса Аллена Фолла, и стал рыться в поисках любой информации о стеклянной башне на на Пэрри Стрит. Когда мне принесли сборник, я сначала отложил его в сторону. Написал три новых заявки, отдал их и заставил себя сложить цепочку из фактов, пригнавших меня в библиотеку.
Первым звеном в цепочке, конечно, шла "богема". Вторым звеном просилась фраза "В доме, который построил Рич". Это звено было слабым и требовало проверки. И вот, о чем я думал.
Рассказ о том, как я расследовал убийство Сюзи, назывался "В доме, который построил Джек". Он начинался с того, что я сам договорился о ренте шикарной квартиры на Пэрри Стрит за солидные для меня, но смешные со всех других точек зрения, деньги. И это было правдой, я так и сделал. Поморочив как следует голову уступчивому "ассистенту супер-интенданта", я отказался от сделки, ставшей вдвое выгоднее в течение недели. Признаться, чуть не сдался, отлично понимая, что переезд в башню равносилен суициду. И вот почему. Супер-интендант здания через подставных лиц находил людей, которые хотели жить в престижном месте, но не были достаточно богаты, не имели влиятельных родственников и по возможности собственных адвокатов. С этих людей брали смешную плату за роскошную квартиру. Но на год вперед! А через месяц-два устраивали покушение или несчастный случай. История о девяти негритятах обещала стать бесконечной. Апартаменты же числились свободными все время. Что не удивительно. Не так много людей в состоянии оплатить такой дворец. Обычно одинокие жильцы умирали, вскрыв себе вены или накачавшись наркотиками. Но моя Сюзи была твердым орешком. Она никогда не теряла присутствия духа, отлично контролировала себя и не спала с консьержами. Она спала со мной.
После того, как не стало Сюзи, здание, в котором она жила, покинуло четыре человека по причине смерти. Кажется, в новостях проскальзывали еще какие-то сообщения похожего содержания. Громких убийств больше не было. Вообще не было почерка, если не брать в расчет наркотики. Но наркотики -- не почерк. К высокой смертности в здании даже пресса, готовая раздуть панику из ничего, относилась с пониманием. Что написал бы я, получив из полиции рапорт о бюджете жильца, недавно совершившего суицид? Жилец, как оказалось, был не в состоянии платить за квартиру. Что ж удивляться, что в конце концов он покончил с собой?
Пока я думал, мне принесли справочник по архитектуре. Я принялся его торопливо перелистывать, но ничего не нашел о башнях в стиле модерн. Потянулись минуты ожидания. Я было решился взяться за сборник рассказов, но, придавая мало значения рассказу Николаса, пусть даже очень талантливому рассказу, все же отодвинул книжку в сторону. Конкурс я проиграл. И проиграл честно. История о башне из стекла и стали была потеряна. Не было и Сюзи, отражавшейся в бесконечных зеркалах, сплошь покрывающих внутренние стены роскошных апартаментов. Воспоминания о тех днях наваливались обидой на собственную непредусмотрительность, тоской по жизнерадостной длинноногой Сюзи, с которой было так хорошо, как не было ни разу после.
Я полистал еще одну книгу по новой архитектуре. Late Modern. International Style I, II, III. В ней не было картинок. Года и названия мне мало о чем говорили. Наудачу я открыл именной указатель. К сожалению, только фамилии были написаны полностью. Поэтому прежде, чем найти какого-нибудь Ричарда, -- а я был уверен, что Рич возникло из сокращенного имени Ричард, -- мне пришлось листать толстую книжку не один раз.
Наконец попался Meier, Richard. Уж не помню на каких страницах. Успокоившись от рутинной работы, я открыл книгу там, где упоминался Richard Meier и механически начал читать статью с краткими биографическими данными и спекуляциями о профессиональных интересах. Заскучав, я перевернул несколько страниц. Следующая статья называлась "Richard Meier. Glass and Steel Apartment Towers". И у меня не осталось сомнений, что найденный Ричард построил дом, в котором снимала квартиру Сюзи.
Мне все еще было не очень понятно, каким образом Николас Фагин попал в историю о махинациях с квартирами. Жил он неподалеку от меня, а я, насколько это возможно, жив и здоров. Может быть, Харуки поэтому заговорил о женщине? Может быть, у Николаса "в доме, который построил Рич", снимала квартиру любовница, и он случайно оказался свидетелем убийства? Такие сведения добываются расспросами соседей. Что ж, можно попробовать. Не в первый раз.
Захотелось пить. Ноги заныли от усталости так, будто меня насильно гоняли в самый низ Манхэттэна и обратно. Я подумал, что подшивку газет с криминальной хроникой хорошо бы взять с собой на ночь. Сборник рассказов меня уже мало интересовал. Чтобы никогда к нему не возвращаться впредь, я открыл содержание. Рассказ Николаса Фагина почетно завершал колонку конкурсных работ и назывался "В доме, который построил Рич". Я снова опустился в кресло.
Кажется, Николас изменил в моем рассказе только название. Вместо Джека, он вписал имя настоящего архитектора. Это был тот самый рассказ, который пропал за пару недель до конкурса.
Оставалось проверить, хватило ли публикации моего рассказа для того, чтобы прикончить Николаса, или были еще какие-то причины для убийства.
Как следует перетрусив подшивку газет, я нашел подобие ответа и на этот вопрос. Три месяца назад в башне убили президента какой-то софтвэрной компании. То есть, он сам пустил себе пулю в лоб. С близкого расстояния. Без свидетелей. Ничего особенного в самоубийстве не было. Особенным был президент компании. Дела его шли хорошо. Он всегда экономил деньги, поэтому снял квартиру за низкую годовую плату. По этой причине ранее его оставила жена. Но даже с женой у него перед смертью наладились отношения и она собиралась вернуться. Само собой разумеется, он был богатым человеком и его жизнь была застрахована. Ничего не было удивительного в том, что жена пожелала узнать, отчего ее муж пустил себе пулю в лоб. В случае суицида наследники, а их было двое, ничего не получали от страховой компании. Зато в случае убийства условия страховки выглядели заманчиво. Адвокат вдовы президента процветающей компании, Миссис Мхатмакури, опубликовал в прессе открытое письмо, в котором позаботился поместить перечень смертей, случившихся в стеклянной башне на Пэрри Стрит, а также привел несколько цитат из рассказа "В доме, который построил Рич". Не исключено, что именно это погубило Фагина.
Когда я вышел из библиотеки, нагруженный подшивкой криминальной хроники и парой книжек, то увидел Курта и Харуки, ожидающих меня у колонны. Вручив Курту книжку по архитектуре с закладкой, а Харуки -- сборник рассказов, я позвал их пить кофе.
Харуки и Курт были знакомы с Николасом. Покойный избегал лишь меня после того, как вытащил из рук черновики. Харуки наверняка читал рассказ. И я много раз жаловался ему на свою рассеянность, невольно пересказывая то одну часть истории, то другую. Обдумывая наш недавний разговор, я не мог отделаться от мысли, что мой друг предвидел развязку.
И тут я вспомнил, когда последний раз встретил Николаса в кафе. Опасаясь спугнуть догадку, я молча вытянул книжку из рук Харуки, нашел нужное место и зачитал вслух:
"В этом человеке не было ничего примечательного, кроме удивительной со мною схожести.
-- Вы кого-то ищете? -- спросил я его.
-- Уже не ищу, -- ответил он так естественно и быстро, будто вопрос совпал с его мыслями.
-- Вы что-то безвозвратно потеряли?
-- Я никогда этого не имел, -- усмехнулся он, -- Мне нужна была идея. Одна красивая идея. Все мои идеи старели за день и покидали меня к вечеру, -- он нервно дернул плечом, -- Что может быть ужаснее?
-- Идея фикс. Идея, от которой невозможно отделаться. Идея, которая преследует вас против воли. И вы можете только о ней думать и только о ней писать. И больше ни о чем.
-- Много бы я дал за такое.
-- Помилуйте. Написать о чем-то однажды... А что дальше? Покончить с собой?
-- Да что угодно, -- едва слышно произнес он и отвернулся к окну."
Это был Николас.
-- Типичная идея фикс, -- заметил Курт.
-- Да, но какая депрессия! -- вырвалось у меня.
Харуки ничего не сказал. Он указал на пустой столик и жестом призвал нас шагать быстрее.
P.S. И я сегодня же поругаюсь с Макдот. Из-за погоды. На почве феминизма или вероисповедания. Я убежден, что она меня поймет.
Apr, 2005
TA
Связаться с программистом сайта
