Наши меры борьбы против пропаганды некоторых лжедемократов о войне в Чечне оказались никуда негодными. Более того некоторые депутаты Думы способствовали чеченам. Разговаривали с Дудаевым по телефону и успокаивали его.
Суки!!!
О ком речь?
Да о Боровом, и таких же как он отбросах общества.
Тогдашний руководитель армии имел и желание, и решимость бороться против этой пропаганды всюду, где она проявлялась на фронте. Но, увы, для этого ему не хватало соответствующего инструмента. Да и с психологической точки зрения меры противодействия должны были исходить не от самого командования. Для того чтобы наша контрпропаганда возымела свое действие, надо было, чтобы она шла из дому. Ведь именно за этот дом, ведь именно за наше отечество солдаты на фронте совершали чудеса героизма и шли на любые лишения в течение всех лет войны, лет, когда от страны скрывали истинные масштабы происходящего...
И что же оказалось в действительности? Чем отозвалась родина, чем отозвался дом наш на всю эту возмутительную пропаганду противников?
Когда мы знакомились с нашей, с позволения сказать, контрпропагандой, мы частенько спрашивали себя: что это - глупость или преступление?
Во всех этих случаях противник всеми силами старался вернуть бодрость поколебавшимся полкам и с этой целью снова доводил национальные страсти до точки кипения. С какой невероятной силой, с какой гениальностью работала тогда их пропаганда, дабы, во что бы то ни стало вернуть войскам уверенность в окончательной победе и всеми силами вбить им в голову ту мысль, что воевать дальше означает губить себя, свою родину, свой очаг.
Ну, а что сделано было в аналогичных условиях у нас?
Да ровным счетом ничего, а зачастую еще похуже этого.
Каждый раз, когда я получал свежую газету, я рвал и метал и был вне себя от негодования по поводу той гнусной агитации, которая явно на наших глазах губила наших ребят в Чечне.
Чем они были виноваты?
Этот психологический яд был равносилен прямому подкашиванию наших боевых сил.
Много раз меня мучила мысль, что если бы на месте этих преступных невежд и безвольных манекенов руководителем нашей пропаганды оказался я, то исход войны был бы для нас совершенно иным.
Я был уже достаточно уверен в себе, чтобы знать, что дело пропаганды я сумел бы поставить, как следует.
Ничего не оставалось делать, кроме того, как держать язык за зубами и добросовестно выполнять свои скромные обязанности.
Противник не дремал. Выпускал листовки.
Первые прокламации противника попали в наши руки. Их содержание с небольшими модификациями всегда бывало одно и то же. В прокламациях этих говорилось, что нужда в РФ растет с каждым днем; война длится бесконечно и нет никаких видов на то, что РФ может выиграть эту войну; народ в тылу жаждет мира, но мира не хотят "милитаристы" и прежде всего сам Ельцин; весь мир прекрасно знает, что нация тоскует по миру; поэтому "мы" ведем-де войну вовсе не против чеченского народа, а только по приказу Ельцина, являющегося единственным виновником войны; война, поэтому не может кончиться и не кончится до тех пор, пока этот враг всего человечества не будет отстранен; зато, как только кончится война, свободные демократические нации братски примут наш народ в свой союз вечного мира, и как только пробьет час уничтожения "русского милитаризма", мир и благоденствие будут-де, обеспечены навсегда.
Для лучшей иллюстрации всего сказанного в прокламациях приводились многочисленные "письма от родных", полностью подтверждавшие сказанное.
Бойцы над этими прокламациями большею частью просто смеялись. Листки прочитывались и направлялись по команде в штабы армий, где на них не обращали никакого внимания, пока ветром опять не занесет в окопы новых прокламаций. Вскоре мы обратили внимание на следующее. На всех тех участках фронта, где находились солдаты, неизменно появлялись листки, которые главным своим острием обращались против русских и Ельцина. В листках этих говорилось, что противник ровным счетом ничего не имеет против армии, что во всем виновата одна власть Ельцина, которая и должна была бы нести всю ответственность за совершенные ею злодеяния. Противник и рад был бы не причинять зла русским, да что же делать, если они сами совершенно напрасно связали свою судьбу с Ельциным и таскают для нее каштаны из огня.
И надо сказать, что такого рода пропаганда начинала оказывать свое влияние уже в первые месяцы войны. Среди солдат совершенно явственно росли настроения против Ельцина и командования, а между тем сверху у нас пальцем о палец не ударяли, чтобы противодействовать этому. Это было уже не простое упущение.
И конечно такие ошибки после отомстили за себя самым печальным образом. От этого пострадала вовсе не один Ельцин, но и весь народ.
А пропаганда противников могла уже зарегистрировать совершенно определенные успехи в этом направлении.
Но надо признать и то, что многочисленные письма от родных, которые действительно шли из дому, теперь были переполнены жалобами, и эти "жалостные" письма тоже стали оказывать свое влияние. Против этого потока жалобных писем из тыла тоже ничего решительно не было предпринято, если не считать некоторых с психологической точки зрения крайне глупых "напоминаний" "правительственного" характера. Фронт продолжал наводняться этим ядом. Бедные неразумные женщины, фабриковавшие дома эти письма сотнями тысяч, совершенно не подозревали, что этим они только увеличивают уверенность противника в победе, а тем самым только затягивают войну и умножают страдания своих близких на фронтах. Эти бессмысленные письма женщин стоили жизни десяткам тысяч наших солдат.
Таким образом, можно было наблюдать различные тревожные симптомы. Фронт ворчал, а иногда и "крыл" во всю; фронт был уже многим недоволен и иногда выражал совершенно справедливое возмущение. Пока фронт голодал, пока родственники дома терпели всяческую нужду, в других местах, наверху господствовали изобилие и расточительство. Даже на самом фронте в этом отношении далеко не все обстояло благополучно.
Таким образом, симптомы кризиса были уже налицо, но пока дело шло еще только о своих домашних "внутренних" делах. Тот самый солдат, который только что ворчал и ругался, спустя несколько минут молча выполнял свой тяжелый долг как нечто само собою разумеющееся. Та самая рота, которая только что выражала недовольство, через полчаса дралась за свой участок с таким героизмом, как будто от этого зависела судьба всей России. Это все еще был фронт старой превосходной героической армии.
Вскоре получил я возможность убедиться в той резкой разнице, какая уже существовала в эту пору между положением на фронте и положением в тылу.
Вот что рассказывали солдаты, вернувшиеся из Чечни:
"Теперь мы ехали молча и были погружены в печаль. Каждый из нас испытывал чувство счастья по поводу того, что судьба дала ему еще раз взглянуть своими собственными глазами на родину, за которую он отдавал свою жизнь. Все мы были так тронуты, что почти стыдились смотреть друг другу в глаза".
Вот что говорил мой брат, когда приехал первый раз из Чечни в отпуск:
" Какая перемена! Из непролазной грязи в Чечне прямо в белую постель. Вначале как-то даже не решаешься лечь в такую постель. Лишь постепенно начинаешь привыкать к этому новому миру.
К сожалению, окружающий меня теперь мир оказался новым и в других отношениях.
Здесь уже не пахло тем духом, который господствовал еще у нас на войне. Здесь я впервые услышал то, что на войне нам было совершенно неизвестно: похвальбу своей собственной трусостью! Сколько ни ворчали на фронте, как ни крепко бранились там солдаты, это ничего общего не имело с отказом от исполнения своих обязанностей, а тем более с восхвалением трусости. О нет! На фронте трус все еще считался трусом и ничем другим. Труса на фронте по-прежнему клеймили всеобщим презрением, а к подлинным героям относились с преклонением. Здесь же настроение уже было прямо противоположное. Здесь наибольшим успехом пользовались самые бессовестные болтуны, которые с помощью жалкого "красноречия" высмеивали мужество храброго солдата и восхваляли гнусную бесхарактерность трусов. Тон задавали несколько совершенно жалких субъектов. Один из них открыто хвастался тем, что он сам нарочно поранил себе руку у проволочных заграждений, чтобы попасть в лазарет. Несмотря на то, что ранение было совершенно пустяковое, субъект этот находился в больнице уже давно, хотя все знали, что он попал сюда мошенническим путем. И что же? Этот негодяй нагло выставлял себя образцом высшего мужества и считал свой "подвиг" куда более ценным для родины, нежели геройская смерть честного солдата на фронте. Многие выслушивали эти речи молча, другие отходили в сторону, но иные открыто соглашались с ним.
Меня прямо тошнило от этих речей, но сделать ничего нельзя было; субъект этот спокойно оставался в лазарете. Больничное начальство, конечно, прекрасно знало, кто этот субъект, и, тем не менее, ничего не предпринимало".
Солдаты-фронтовики приносили с собою из окопов некоторые особые навыки, которые были понятны строевым офицерам, но с которыми не хотели мириться тыловые чины. К строевому офицеру и сами фронтовики относились с гораздо большим уважением, чем к этапным командирам. Но независимо от всего этого, общее настроение было чрезвычайно плохим. Укрывательство в тылу уже считалось в это время образном высшей мудрости, а стойкость и выдержка на фронте - признаком слабости и ограниченности.
Канцелярии кишели евреями. Почти каждый военный писарь был из евреев, а почти каждый еврей - писарем. Мне оставалось только изумляться по поводу обилия этих представителей избранной нации в канцеляриях. Невольно сопоставлял я этот факт с тем, как мало представителей этой нации приходилось встречать на самих фронтах.
Еще много хуже обстояли дела в области хозяйства. Здесь уж еврейский народ стал "незаменимым". Паук медленно, но систематически высасывал кровь из народа. Они захватили в свои руки все так называемые военные общества и сделали из них инструмент безжалостной борьбы против нашего свободного национального хозяйства.
Все громче раздавались голоса, доказывавшие необходимость совершенно безудержной централизации.
В сущности, говоря, почти все производство находилось под контролем еврейского капитала.
Кто, по-вашему, по национальности Ходорковский, Березовский, Абрамович и прочие?
И в то же время против кого же направлялась на деле ненависть народа.
С ужасом я убедился в это время, что надвигаются события, которые неизбежно приведут к катастрофе, если мы не сумеем в последний час предотвратить их.
В то время как всю нацию обкрадывали и душили евреи, подлинная ненависть масс направлялась в сторону чеченцев.
Как и на фронте, здесь решительно ничего не предпринималось против ядовитой пропаганды. Как будто люди совершенно не догадывались, что крах Чечни далеко еще не означает подъема РФ! Как будто люди не понимали, что дело обстоит как раз наоборот - что падение Чечни неизбежно повлечет за собой и гибель РФ!
Мне все это причиняло невероятные страдания. Я ясно сознавал, что при помощи этого гениального трюка евреи только хотят отвлечь внимание от себя на других. Пока РФ негодовала против Чечни и наоборот, еврей под носом у обеих обделывал свои делишки. Пока в РФ шла руготня против Чечни, еврей организовывал бизнес на костях и военных поставках, и наживался на войне.
Мне было просто нестерпимо наблюдать эту взаимную склоку.
В конце концов, в армии настроение улучшилось, и можно было предполагать, что армии удалось справиться с прежним упадком настроения. После чеченской катастрофы вся армия опять выпрямилась. Она почерпнула из этой катастрофы новые надежды и новое мужество. Армия опять начинала проникаться убеждением, что несмотря ни на что война кончится все же победой РФ. Теперь в армии опять раздавались песни. Карканье пессимистов слышалось реже и реже. Армия вновь уверовала в будущность отечества.
В сердца наших солдат опять проникла спокойная вера в свое дело; люди вздохнули свободно и стали с надеждой ждать боев. В рядах противника напротив наблюдался упадок настроения. Наступило затишье перед бурей.
Но вот как раз в разгар последних приготовлений к решающим боям, когда. В Чечню тянулись бесконечные транспорты с военной амуницией, когда войска делали последние приготовления к наступлению, в РФ впервые за все время войны разыгралось событие, неслыханное по своей подлости.
В последнюю минуту, когда знамена уже шли навстречу победе, враги родины пустили в ход такое средство, которое должно было погубить еще в зародыше наше наступление и тем самым вырвать победу из наших рук. Надломить наше национальное хозяйство и воздвигнуть господство интернационального капитала - такова была их цель. И благодаря глупости и доверчивости одних, бесконечной трусости других цель эта, увы, была достигнута.
Тут пошли забастовки в ВПК.
Во-первых: за кого же боролись наши армии, раз сама страна вовсе не хочет победы? Ради кого приносятся эти бесчисленные жертвы? ради кого терпим мы все эти лишения на фронте? Солдату говорят, чтобы он до конца бился за победу, а в это же время страна бастует!
А во-вторых: какое же влияние оказала эта забастовка в рядах противника?
В первую минуту весь мир просто потерял способность речи. В следующую минуту противник вздохнул свободно, и неприятельская пропаганда с жадностью бросилась на этот кусок.
В самой РФ как будто еще удалось стереть первые следы забастовки на военных заводах. Так, по крайней мере, казалось внешне. Но в стане противника впечатление, во всяком случае, осталось. Если до этой стачки в лагере противника господствовала полная безнадежность, то теперь весть о забастовках в РФ опять подняла настроение в Чечне.
Тяжелая удушливая атмосфера господствовала на войне. На родине шла тяжелая внутренняя борьба. Из-за чего. В батальонах и ротах на нашем фронте шли различные толки об этом? Ясно, что война теперь потеряна и только дураки еще могут верить в конечную победу. Народ вовсе не заинтересован в том, чтобы вести войну и дальше; в этом заинтересованы теперь только Ельцин и капитал, - вот какие вести приходили из дому и подвергались обсуждению на фронте.
Сначала армия на все это реагировал лишь очень слабо. Какое дело было нам, солдатам, до всеобщего избирательного права? Разве за это боролись мы? Бандиты хотели теперь обокрасть уже павшего героя, отняв у него задним числом ту цель, за которую он воевал и за которую сошел в могилу. Разве наши молодые полки шли в Чечне на смерть с лозунгом "да здравствует всеобщее тайное избирательное право, демократия и лично господин Ельцин" на устах? Нет, неправда, они шли на смерть потому, что давали присягу и просто любили свою родину. Маленькая, но все же весьма существенная разница! Те крикуны, которые на фронтах теперь искали всеобщего тайного избирательного права, и демократии, раньше и носа не показывали на фронт. Эта партийно-политическая шваль до сих пор не была известна фронту. Только очень небольшая частица этих господ парламентариев нюхала фронт в такое время, когда всякий сколько-нибудь уважающий себя боец, если он только мог стоять на ногах, был на фронте.
Вот почему на первых порах основная масса фронтовиков была почти совершенно невосприимчива к агитации господ демократов, выставивших теперь совершенно новые "цели" войны. На фронте не могли понять, какое право вообще имеют эти тыловые герои опираться на войско для захвата власти в стране.
Моя личная позиция была ясна с самого начала: я ненавидел от всей души всю эту банду жалких обманщиков народа, всю шайку партийной сволочи, и Ельцина в частности.
Кто развалили великую страну СССР?
Ельцин и Горбачев!
Почему теперь тот же Ельцин пытается подавить ту же Чечню из-за того же самого, из-за чего он сам, по его словам развалил СССР?
Где логика, купленный Штатами, политик?
Мне давно уже было ясно, что для всех этих негодяев важно не благо народа, а благо собственного кармана. Я видел, что они готовы теперь принести в жертву весь народ и не остановятся перед тем, чтобы погубить страну. В моих глазах они заслуживали только веревки на шею. Идти навстречу их пожеланиям означало выдать с головой трудящуюся массу в руки карманных воришек. Осуществление их желаний означало гибель нации.
Таково же в первый момент было настроение громадного большинства фронтовиков. За последнее время мы вынуждены были, однако, констатировать, что приходящие из тылов пополнения становятся все хуже и хуже настолько, что эти пополнения уже не усиливали старое ядро, но скорее ослабляли его боевую способность. Зачастую нельзя было поверить своим собственным глазам, что это сыны того же самого народа, который и в 1941 посылал свою молодежь на поля под Москву.
И разложение стало прогрессировать особенно быстро, несмотря на то, что наступательные действия противника были далеко не так сильны, как в предшествовавшие месяцы.
Какое тяжелое воспоминание.
Ведь в каждом из нас жила еще священная память о лучших наших друзьях и товарищах, павших здесь еще совсем молодыми и шедших в бой за дорогую родину с улыбкой на устах.
В грязных окопах, зачастую под открытым небом мы прятались в воронки, вырытые снарядами, в простых лощинках, ничем не прикрытых от врага, и, тем не менее, мы не уступали ни пяди, хотя ряды наши все таяли и таяли. От нашего полка осталось только несколько рот. Медленно брели мы по грязной дороге в тыл, больше похожие на привидения, чем на людей.
Мы дрались на той же территории, но сами то мы за это время стали совсем другими людьми. Теперь и в армии изо всех сил занимались "политикой". Ядовитая волна докатилась из тылов и сюда. Пополнения молодых возрастов оказались совершенно непригодными - все это шло оттуда, из дому.
Со дня смерти своей матери я не плакал до сих пор ни разу. В дни моей юности, когда судьба была ко мне особо немилостива, это только закаляло меня. В течение долгих лет войны на моих глазах гибло немало близких товарищей и друзей, но я никогда не проронил ни одной слезы. Это показалось бы мне святотатством. Ведь эти мои дорогие друзья погибали за родину. Теперь всякое личное горе отступило на задний план перед великим горем нашего отечества.
Итак, все было напрасно. Напрасны были все жертвы и все лишения. Напрасно терпели мы голод и жажду в течение бесконечно долгих месяцев. Напрасно лежали мы, испытывая замирание сердца, ночами в окопах под огнем неприятеля, выполняя свой тяжкий долг. Напрасна была гибель наших братьев на фронте. Не разверзнутся ли теперь братские могилы, где похоронены те, кто шел на верную смерть в убеждении, что отдает свою жизнь за дело родной страны? Не восстанут ли от вечного сна мертвецы, чтобы грозно призвать к ответу родину, которая теперь так горько над ними надсмеялась? Для того ли приносились все эти неисчислимые жертвы, чтобы теперь кучка жалких преступников-политиков могла посягнуть на судьбы нашей страны.
Итак, ради этого наш солдат терпел зной и холод, голод и жажду, усталость и муку, ради этого не спал ночами и совершал бесконечные переходы по Чечне. Итак, ради этого солдаты наши неделями лежали под адским огнем неприятеля, боролись и не сдавались, не отступали ни на шаг, памятуя, что они обязались отдать свою жизнь. Ведь и эти безымянные герои, бесспорно, заслужили надгробный памятник, на котором было бы написано:
"Странник, идущий в Россию, когда ты придешь туда, скажи нашей родине, что здесь погребены те, кто сохранил верность отечеству и преданность святому долгу".
Ну, а наше отечество - чем ответило оно? Но ведь и это еще не все. Ведь мы теряли также все то хорошее, что было в прежней России.
Разве нет у нас долга по отношению к нашей собственной истории?
Достойны ли мы теперь даже только того, чтобы вспоминать о славе прошедших времен? Как осмелимся мы смотреть в глаза будущему.
Жалкие презренные преступники!
Чем больше в эти тяжкие часы я продумывал все совершившееся, тем больше бросалась мне в лицо краска стыда, тем глубже было охватывавшее все мое существо возмущение. Что мучительная боль глаз в сравнении с этим?!
За этим последовали ужасные дни и еще более тяжелые ночи. Мне стало ясно, что все потеряно. Возлагать какие бы то ни было надежды могли только круглые дураки или преступники и лжецы. В течение всех этих ночей меня охватывала все большая ненависть к виновникам случившегося.
Ельцин и наше командование, по сути, предало свои войска.
Все то время, что воины воевали по ТВ говорили: все нормально, мы побеждаем террористов.
Какие на хер террористы?
Против нас была вся Чечня.
Отдать им свободу Боря Ельцин не мог.
Почему?
Да потому, что он сам и его окружение сделало на этой войне нехилые бабки.
И когда наши войска поняли это, то началось повальное пьянство и разложение.
Спустя несколько дней мне стала ясна моя собственная судьба. Теперь я только горько смеялся, вспоминая, как еще недавно я был озабочен своим собственным будущим. Да разве не смешно было теперь и думать о том, что я буду строить красивые здания на этой обесчещенной земле. В конце концов, я понял, что совершилось именно то, чего я так давно боялся, и поверить чему мешало только чувство долга.
США и евреи были связаны с мусульманами, и все они дружно помогали чеченам.
В борьбе против России.
Никакое примирение с евреями и мусульманами невозможно. С ними возможен только иной язык: либо - либо!
Ельцин был к этому не готов.
И, по сути, он предал свою страну и свою армию.
Тех ребят, что умирали за родину, предал их верховный главнокомандующий.
И это понимали все, кто воевал на той войне.
Нас предали те же политики, что и толкнули нас убивать.
Мое решение созрело. Я пришел к окончательному выводу, что должен заняться политикой.