Сейчас до выборов СМИ дружно лизали задницу Медведеву.
Блевать просто хотелось видя, с каким удовольствием все это делают.
Начало президентства Дмитрия Медведева может совпасть с очередным скачком цен на продовольствие (агфляцией), от которого больше всего пострадают наиболее необеспеченные слои населения. К новому подорожанию продуктов питания грозит привести реализация мер, озвученных правительственными чиновниками.
МЭРТ предлагает новую программу противодействия инфляции взамен неэффективной заморозки, а премьер Зубков хочет ограничить импорт мяса.
Минэкономразвития не видит необходимости в продлении соглашения о замораживании цен на основные продукты питания после первого мая, потому что заморозка перестала быть эффективной. Таким образом, признано, что побороть инфляцию понятными населению административными мерами невозможно, как, и указывали экономисты.
Теперь министерство в борьбе с инфляцией переориентируется с запретительных мер (ограничения на экспорт продовольственных товаров) на стимулирующие. По словам замминистра Андрея Клепача, одним из новшеств будут инструменты по стимулированию сбережений населения. Это будет столь же неэффективной мерой, полагают "Ведомости". Ведь ключевые факторы, влияющие на рост цен, другие: мировая тенденция к подорожанию продовольствия и топлива, приток капитала в страну, рост госрасходов и низкий уровень конкуренции в экономике.
Заморозку с самого начала критиковали экономисты, включая вице-премьера Кудрина. Рост цен в конце прошлого и начале нынешнего года, в том числе на замороженные группы товаров, также не оставлял вариантов для трактовки. Напомним, в перечень "замороженных продуктов" вошли "социальные" сорта пшеничного и ржаного хлеба, молоко не менее 1,5% жирности, 1-процентный кефир, куриные яйца и подсолнечное масло. Только за первую половину апреля яйца подорожали в стране на 2,4%, подсолнечное масло — на 2,3%. Хлеб резко набрал в цене в целом ряде регионов еще в марте, скачки были такими большими, что вмешиваться пришлось местным властям, указывают "НИ".
Премьер Виктор Зубков заявил о необходимости сократить импорт мяса. Встречаясь с аграриями в ходе поездки в Белгородскую область, премьер заявил в четверг о намерениях правительства изменить порядок распределения тарифных квот на ввоз в страну говядины, свинины и мяса птицы. Решать эту задачу премьер пообещал с учетом интересов отечественных производителей, хотя бы и в ущерб потребителям.
По его словам, некоторые решения, касающиеся упорядочивания ввоза мяса в счет тарифных квот, уже приняты. "По мясу свинины и птицы нам надо очень серьезно сейчас считать все ресурсы, которыми мы обладаем. И реально ограничивать ввоз по импорту - и в счет тарифных квот, и сверх квот", - уточнил премьер.
Во всяком случае, по такому сценарию события разворачивались в 2003 году, когда были введены квоты на импорт мяса, из-за чего цены на него по различным сортам выросли от 1,8 до 3 раз, напоминает "НГ".
Не оправдало ожиданий чиновников и введение с 12 ноября 2007 года экспортных пошлин на зерно. Однако отказ от них способен усугубить ситуацию. В частности, пошлина на пшеницу сейчас составляет 40% от заявленной цены, но не менее 105 евро за тонну. Эти пошлины действовали сначала до 30 апреля, затем были продлены до 1 июля. Несмотря на сокращение экспорта, внутренние цены не упали, а продолжили рост, так как до введения пошлин из страны было вывезено слишком много зерна — 13 млн тонн — и на внутреннем рынке образовался дефицит. В случае отмены экспортных пошлин цена на зерно на внутреннем рынке должна будет подтянуться к мировой, указывает "НГ".
В Союзе потребителей России указывают, что администрирование привело к вытеснению недорогого продуктового ассортимента, поскольку по этой части у производителей никаких обязательств не было. Торговые же сети, откликнувшиеся на призыв государства, легко покрыли убытки от продажи "дешевых" продуктов за счет поднятия цен на "незамороженные". Так что общий инфляционный эффект от этой меры был явно не в пользу потребителя. Наконец, отмечают в СПР, резко ухудшилось качество "социальных" продуктов, что особенно заметно на примере хлеба, который стали выпекать из муки низкого качества.
Отложенный эффект, по мнению специалистов, еще впереди. Они ожидают, что после первого мая начнется новый виток роста цен на продукты питания. Хотя ни производители, ни торговля, по большому счету ничего не потеряли, они "доберут свое" уже на законных основаниях.
В том, что грядущая "отморозка" приведет к скачку цен на продукты, убежден и научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин. "В мае ожидается очередной скачок цен, хотя реально “заморозка” не работает уже в течение нескольких месяцев, цены по стране постоянно набирают обороты", - подчеркнул он.
Сейчас ситуация усугубляется тем, что процесс заморозки цен живет своей жизнью в регионах. "Региональные власти, последовав примеру федерального центра, заключают соглашения с продавцами, сельхозпроизводителями. И в разных регионах сроки уже ушли далеко за первое мая", — заявил в интервью РБК эксперт ФБК Игорь Николаев.
В двух словах эти суки в правительстве до выборов говорят одно.
А после ВЫБОРОВ ДЕЛАЮТ ДРУГОЕ.
Что называется почувствуйте разницу.
Вот про это я и говорил в предыдущей главе.
Так нас обманывают сейчас.
Вернемся к после советским временам.
Общеполитическая мысль в те времена билась интенсивнее, нежели в СССР.
Если конгломерат народностей, называемый СССР, в конце концов все таки погиб, то это не говорит против политических качеств русской части этого государства. Это только неизбежный результат того, что 10 миллионов членов КПСС не могут в течение слишком долгого времени управлять 150-миллионным государством, состоящим из различных наций, если своевременно не созданы совершенно определенные предпосылки для этого.
Русский мыслил в масштабах более чем крупных. Он всегда привык жить в рамках большого государства и никогда не терял сознания тех задач, которые отсюда вытекают. Он был единственным в этом государстве, кто мыслил не только в рамках своей национальной провинции, но и в рамках всего государства. Даже в тот момент, когда ему уже угрожала судьба быть оторванным от общего отечества, он все еще продолжал думать и бороться за то, чтобы удержать для русского народа те позиции, которые в тяжелой борьбе завоевали его предки.
При этом надо еще не забывать и того, что силы его были расколоты: лучшая часть русских эмигрантов в сердце и в помышлении никогда не теряла связи с общей родиной.
экономические отношения часто обнимали почти всю многонациональную империю.
Весь руководящий персонал техников, чиновников большею частью составляли русские.
В их же руках находилась и внешняя торговля, поскольку на нее не успели наложить руку евреи, для которых торговля - родная стихия. В политическом отношении только русские и объединяли всю империю СССР.
Уже в годы военной службы русская молодежь рассылалась по всем частям страны.
Офицерский корпус все еще состоял почти исключительно из русских, а высшее чиновничество - в преобладающей части из них.
Искусство и наука также представлены были главным образом русскими. Если не считать халтуры в области новейшего "искусства", на которую способен был даже такой народ как негры, то можно смело сказать, что носителями действительного искусства в это время в СССР были только русские.
И, тем не менее, всякая попытка сохранить это государство была тщетной. Не хватало самой существенной предпосылки.
СССР располагало только одной возможностью преодоления центробежных сил отдельных наций. Государство должно было образоваться и управляться либо самым централизованным образом, либо оно не могло существовать вовсе.
В отдельные светлые минуты понимание этого обстоятельства становилось достоянием также "самых высоких" сфер. Но уже через короткое время забывали это или откладывали практическое проведение в жизнь ввиду сопряженных с ним трудностей.
Всякая мысль о построении государства на более или менее федеративных началах неизбежно должна была потерпеть крушение по причине отсутствия такого государственного ядра, которое имело бы заведомо преобладающее значение. К этому надо прибавить, что внутренние предпосылки советского государства вообще были совершенно иными, нежели в Российской империи Романовых.
В СССР дело шло только о преодолении известных политических традиций, ибо в культурном отношении общая почва существовала всегда.
Политические воспоминания о собственном прежнем величии здесь совершенно отсутствовали у отдельных наций.
Во всяком случае, эти воспоминания принадлежали лишь очень отдаленному периоду и были стерты временем почти окончательно. С другой стороны, в эпоху, когда национальный принцип начал играть крупную роль, в отдельных частях страны начали формироваться националистические силы, преодолеть которые было тем трудней, что в пределах СССР на деле начали образовываться национальные государства.
При том внутри этих национальных государств преобладающая нация в силу своего родства с отдельными национальными осколками в СССР имела теперь большую притягательную силу для этих последних нежели русские.
Более того, русские там стали врагом 1.
Даже Москва теперь не могла на продолжительное время состязаться в этом отношении со столицами провинций.
Когда эти прежние провинциальные города поднялись и превратились в национальные центры отдельных провинций, тем самым созданы были сосредоточия все более и более самостоятельного культурного развития. Национально-политические устремления теперь получили глубокую духовную базу. Приближался момент, когда движущая сила отдельных наций стала сильнее, чем сила общих интересов монархии. Тем самым решалась судьба СССР.
Со времени смерти Брежнева этот ход развития прослеживается очень явственно. Быстрота этого развития зависела от целого ряда факторов, одни из которых заложены были в самой стране, другие же были результатом той внешней политики, которую в разные периоды вел СССР.
Чтобы серьезно начать и завершить борьбу за единство этого государства, оставалось только вести упорную и беспощадную политику централизации. Для этого нужно было, прежде всего, принципиально провести единый государственный язык.
Этим подчеркнут, был бы хотя бы принцип формальной принадлежности к единому государству, а административным органам было бы дано в руки техническое средство, без которого единое государство вообще существовать не может. Только таким путем могла быть создана возможность через школу воспитать в течение длительного времени традиции государственного единства. Конечно, этого нельзя было достигнуть в течение 10 или 20 лет. Тут нужны столетия. В вопросах колонизации вообще решают не быстрота и натиск, а настойчивость и долгий период.
Само собою, разумеется, что при этом не только администрирование, но и все политическое руководство должно было бы вестись в строгом единстве.
И вот для меня тогда было бесконечно поучительно констатировать: почему всего этого не произошло или, лучше сказать, почему все это не было сделано. Виновниками краха СССР являются только те, кто виновен в этом упущении.
Более чем какое бы то ни было другое государство старый СССР зависел от кругозора своих правителей. Здесь отсутствовал фундамент национального государства, которое само по себе обладает большой силой самосохранения даже тогда, когда руководители государства оказываются совершенно не на высоте.
Государство единой национальности иногда в течение удивительно долгих периодов может переносить режим плохого управления, не погибая при этом. Часто может показаться, что в организме не осталось уже совершенно никакой жизни, что он уже умер или отмирает, и вдруг оказывается, что приговоренный к смерти опять поднялся и стал подавать признаки изумительной несокрушимой жизненности.
Совсем другое дело такое государство, которое состоит из различных народностей, в жилах которых не течет одна и та же кровь, а еще важней - над которыми не занесен один общий кулак. Тут слабость руководства приведет не просто к зимней спячке государства, тут она пробудит все индивидуальные инстинкты наций в зависимости от их крови и лишит их возможности развиваться под эгидой одной могущественной воли. Эта опасность может быть смягчена только в течение столетий общего воспитания, общих традиций, общих интересов и т.д. Вот почему такие государственные образования, чем моложе, тем больше зависят от качеств своих руководителей. Более того, зачастую они бывают прямым творением из ряда выходящих могущественных руководителей и героев духа и нередко после смерти их творца они просто распадаются. Пройдут столетия, и все же эти опасности еще не преодолены, они находятся только в дремлющем состоянии. И как только слабость руководства скажется очень сильно, эта опасность часто внезапно просыпается, и тогда уже не поможет ни сила воспитания, ни самые высокие традиции; над всем этим возьмут верх центробежные силы различных племен.
Самой большой и, быть может, трагической виной КПСС является то, что они не поняли этого.
Одному единственному счастливцу среди них судьба осветила факелом будущее его страны, но затем этот факел погас и навсегда.
С нечеловеческой энергией этот "друг людей" Горбачев начал борьбу против слабостей прошлого и попытался в течение десятилетия исправить то, что было запущено в течение столетий. Если бы ему дано было на это хотя бы только 40 лет и если бы после него, по крайней мере, два поколения продолжали то же дело, чудо это вероятно удалось бы. Но на деле ему было дано 6 лет. И когда он, надорвавшись душой и телом, ушел, вместе с ним ушло и его дело.
Ни в духовном отношении, ни по силе воли его преемники не оказались на высоте задачи.
Когда пришло время и в Европе показались первые признаки революционной грозы, огонь стал медленно распространяться и в старом СССР.
Но когда в СССР вспыхнул пожар, то оказалось, что пламя это вызвано не столько социальными, общественными и вообще общеполитическими причинами, сколько факторами национального происхождения.
С этого момента погибло и само государство. Все, что последовало за этим, было только историческим распадом этого государства.
Наблюдать этот распад было зрелищем не только поучительным, но и потрясающим. В тысячах и тысячах форм свершалась историческая судьба этого государства. Что большая часть человечества была слепа к этому процессу и не замечала, что распад начался, в этом сказалась только воля богов к уничтожению СССР.
Не стану тут распространяться о деталях. Это не является задачей моей книги. Я остановлюсь подробно только на круге тех событий, которые общезначимы для всех народов и государств и которые имеют, таким образом, большое значение и для современности.
Именно эти кардинальные события помогли мне заложить основы моего политического мышления.
Среди тех учреждений, которые обнаружили процесс распада СССР особенно наглядно - настолько наглядно, что даже не слишком дальновидный мещанин не мог этого не заметить, - следует назвать, прежде всего, наш парламент.
Это учреждение было построено заведомо по методу заимствования из Англии - страны классической "демократии". Всю эту спасительную систему позаимствовали из Лондона, а в Москве старались только скопировать ее с очень большой точностью.
Английская двухпалатная система была скопирована в форме палаты депутатов и палаты господ. Однако здания самих палат выглядели в Москве и в Лондоне по-разному. Когда Берри, строитель здания английской палаты на берегах Темзы, закончил свою постройку, он взял сюжеты для украшения - 1200 ниш, колонн и консолей своего чудесного здания - из истории британской империи, обнимавшей тогда полмира. С точки зрения архитектурного и художественного искусства здание палаты лордов и палаты депутатов стало, таким образом, храмом славы для всей нации.
Уже издавна я ненавидел парламент, но конечно не как учреждение само по себе. Напротив, в качестве свободолюбивого человека я не мог представить себе никакой другой формы правления. Идея, какой бы то ни было диктатуры при моем отношении к СССР показалась бы мне тогда преступлением против дела свободы и разума.
Немало содействовало этому и то, что во мне, молодом человеке, много читавшем газеты, жило бессознательное поклонение английскому парламенту. От этого чувства я не мог так легко освободиться. Английская нижняя палата вела дела с большим достоинством (по крайней мере наша пресса изображала это так прекрасно), и это импонировало мне в высшей степени. Можно ли было даже только представить себе более возвышенную форму самоуправления народа?
Но именно поэтому я был врагом нашего парламента и тогда, и думы сейчас.
Внешние формы работы думы казались мне совершенно недостойными великого образца. К этому прибавлялось еще следующее.
До введения всеобщего и тайного избирательного права парламент имел, хотя и небольшое русское большинство. Это положение вещей было достаточно сомнительным: это большинство уже и тогда зависело от социал-демократии, которая во всех коренных вопросах была ненадежна и всегда готова была предать русское дело, лишь бы не потерять популярности среди других национальностей. Социал-демократию уже тогда нельзя было считать русской партией.
Шойгу - русский?
Не смешите мои седые волосы.
Но с момента введения всеобщего избирательного права в парламенте уже не могло быть и цифрового русского большинства. Теперь ничто уже не мешало дальнейшему разрусению государства.
Чувство национального самосохранения ввиду этого уже тогда внушало мне лишь очень небольшую симпатию к такому национальному представительству, в котором интересы русских были не столько представлены, сколько задавлены. Однако все это еще были такие грехи, которые, как и многое другое можно было приписать не самой системе, а только формам ее применения в государстве. Я тогда еще верил в то, что если восстановить опять русское большинство в представительных органах, то принципиально возражать против самой представительной системы, пока существует старое государство вообще нет оснований.
В таких настроениях попал я впервые в это священное здание, где кипели страсти. Правда, священным дом этот казался мне главным образом благодаря необычайной красоте его чудесной архитектуры.
Как скоро, однако это чувство сменилось чувством возмущения, вызванным той жалкой комедией, которая разыгрывалась на моих глазах. Налицо было несколько сот господ народных представителей, которые как раз занятые были обсуждением одного из вопросов крупнейшего экономического значения.
Одного этого дня было для меня достаточно, чтобы дать мне материал для размышления на целые недели.
Идейное содержание речей, насколько их вообще можно было понять, стояло поистине на ужасной "высоте". Некоторые из господ законодателей не говорили вовсе по-русски, а изъяснялись на каком-то своем языке. То, что я знал до сих пор из газет, я имел теперь случай услышать своими собственными ушами. Жестикулирующая, кричащая на разные голоса полудикая толпа. Над нею в качестве председателя старенький добродушный дядюшка в поте лица изо всех сил работает и, обращаясь к господам депутатам, то в добродушной, то в увещевательной форме умоляет их сохранить достоинство высокого собрания.
Все это заставляло только смеяться.
я как-то попал в думу. Картина была другая, совершенно неузнаваемая. Зал был совершенно пуст. Внизу спали. Небольшое количество депутатов сидели на своих местах и зевали друг другу в лицо. Один из них "выступал" на трибуне. На председательском месте сидел один нерусский мужик (Хасбулатов, по-моему) и явно скучал.
Меня посетили первые сомнения. Когда у меня было время, я все чаще стал отправляться на заседания думы и в тиши наблюдал все происходящее там. Я вслушивался в речи, поскольку их вообще можно было понять, изучал более или менее интеллигентные физиономии "избранных" представителей народов, составлявших это печальное государство, и постепенно составлял себе свое собственное заключение.
Одного года спокойных наблюдений оказалось достаточно, чтобы в корне изменить мои прежние взгляды на это учреждение. Мое внутреннее существо протестовало теперь уже не только против извращенной формы, которую эта идея приняла в СССР. Нет, теперь я не мог уже признавать и самого парламента как такового. До сих пор я видел несчастье парламента только в том, что в нем отсутствует русское большинство. Теперь я убедился, что само существо этого учреждения обречено.
Предо мной встал тогда целый ряд вопросов. Я начал глубже размышлять относительно демократического принципа решения по большинству голосов как основы всего парламентского строя. Вместе с тем я немало внимания посвятил и изучению умственных и моральных достоинств этих избранников народа.
Так изучил я и систему и ее носителей.
В течение ближайших нескольких лет я с совершенной точностью уяснил себе, что представляет собою "высокоуважаемый" тип новейшего времени - парламентарий. Я составил себе о нем то представление, которое впоследствии уже не нуждалось в серьезных видоизменениях.
И в данном случае метод наглядного обучения, знакомство с практической действительностью избавили меня от опасности утонуть в теории, которая на первый взгляд кажется столь соблазнительной, но которая, тем не менее, принадлежит к несомненным продуктам распада.
Демократия современного Запада является спутницей марксизма, который вообще немыслим без нее. Именно она составляет ту почву, на которой произрастает эта чума. Ее самое грязное внешнее проявление - парламентаризм.
Я должен быть благодарен судьбе за то, что и этот вопрос она поставила передо мной в Москве, ибо я боюсь, что в тогдашней стране мне было бы слишком легко ответить себе на эту проблему. Если бы ничтожество этого учреждения, называемого "парламентом", мне впервые пришлось увидеть в Москве, я, быть может, впал бы в обратную крайность. В этом случае у меня могли найтись некоторые как бы хорошие побудительные мотивы стать на сторону тех, кто видел благо государства исключительно в усилении центральной власти в РФ. Если бы это со мной случилось, это ведь тоже означало бы до некоторой степени ослепнуть, стать чуждым эпохе и людям.
В СССР эта опасность мне не угрожала.
Здесь не так легко было впасть из одной крайности в другую. Если никуда не годился парламент, то тем паче никуда не годилась КПСС - это уж во всяком случае. Осудив "парламентаризм", мы еще нисколько не разрешили проблему. Возникал вопрос: а что же делать? Если уничтожить думу, то ведь единственной правительственной властью осталась бы правящая партия, будь то КПСС, или единороссы, а эта мысль для меня была особенно невыносимой.
Этот очень трудный случай побудил меня к основательному изучению проблемы в целом. При других обстоятельствах я бы в столь раннем возрасте едва ли призадумался над такими вопросами.
Что мне, прежде всего, бросалось в глаза, так это полное отсутствие личной ответственности.
Парламент принимает какое-либо решение, последствия которого могут оказаться роковыми. И что же? Никто за это не отвечает, никого нельзя привлечь к ответственности. Разве, в самом деле, можно считать ответственностью то, что после какого-нибудь отчаянного краха виновное в этом правительство вынуждено уйти? Или что соответственная коалиция партий распадается и создается новая коалиция? Или далее, что распускается палата?
Да разве вообще колеблющееся большинство людей может всерьез нести какую-либо ответственность? Разве не ясно, что сама идея ответственности связана с лицом! Ну, а можно ли сделать ответственным практического руководителя правительства за те действия, которые возникли и были проведены исключительно вследствие желания или склонности целого множества людей?
Ведь все мы знаем, что задачу руководящего государственного деятеля в наши времена видят не столько в том, чтобы он обладал творческой мыслью и творческим планом, сколько в том, чтобы он умел популяризовать свои идеи перед стадом баранов и дураков и затем выклянчить у них их милостивое согласие на проведение его планов.
Разве вообще можно подходить к государственному деятелю с тем критерием, что он обязательно должен в такой же мере обладать искусством переубедить массу, как и способностью принимать государственно мудрые решения и планы?
Да разве вообще когда-нибудь видно было, чтобы эта толпа людей поняла крупную идею раньше, чем практический успех этой идеи стал говорить сам за себя?
Да разве вообще любое гениальное действие в нашем мире не является наглядным протестом гения против косности массы?
Ну, а что делать государственному деятелю, которому не удалось даже какой угодно лестью завоевать благоволение этой толпы?
Что же ему остается - купить это благоволение?
Или ввиду глупости своих сограждан он должен отказаться от проведения того, что он считает жизненно необходимым? Или он должен уйти? Или, тем не менее, остаться?
Человек с характером в таком случае попадает в неразрешимый конфликт между тем, что он считает необходимым, и простым приличием или, лучше сказать, простой честностью.
Где здесь найти границу между той обязанностью, которую возлагает на тебя общество, и той обязанностью, которую возлагает на тебя личная честь?
Ведь каждому действительному вождю приходится решительно бороться против всех попыток унизить его до роли простого политикана.
И наоборот, разве не ясно, что именно политикан при таких условиях будет чувствовать себя призванным "делать" политику как раз потому, что в последнем счете ответственность несет не он, а какая-то неуловимая кучка людей?
Разве не ясно, что наш парламентарный принцип большинства неизбежно подкапывается под самую идею вождя?
Или неужели в самом деле найдутся такие, кто поверит, что в этом мире прогресс обязан не интеллекту отдельных индивидуумов, а мозгу большинства?
Или может быть кто-нибудь надеется на то, что в будущем мы сможем обойтись без этой основной предпосылки человеческой культуры?
Разве не ясно наоборот, что именно сейчас эта предпосылка нужней, чем когда бы то ни было.
Парламентарный принцип решения по большинству голосов уничтожает авторитет личности и ставит на ее место количество, заключенное в той или другой толпе. Этим самым парламентаризм грешит против основной идеи аристократизма в природе, причем конечно аристократизм вовсе не обязательно должен олицетворяться современной вырождающейся общественной верхушкой.
Современный наблюдатель, вынужденный читать почти исключительно газеты, не может себе представить, какие опустошительные последствия имеет это господство парламентаризма. Разве что только самостоятельное мышление и наблюдения помогут ему понять суть происходящего. Прежде всего, парламентаризм является причиной того невероятного наплыва самых ничтожных фигур, которыми отличается современная политическая жизнь. Подлинный политический руководитель постарается отойти подальше от такой политической деятельности, которая в главной своей части состоит вовсе не из творческой работы, а из интриг и фальши, имеющих целью завоевать большинство. А нищих духом людей как раз именно это обстоятельство и будет привлекать.
Чем мельче этакий духовный карлик и политический торгаш, чем ясней ему самому его собственное убожество, тем больше он будет ценить ту систему, которая отнюдь не требует от него ни гениальности, ни силы великана, которая вообще ценит хитрость сельского старосты выше, чем мудрость Перикла. При этом такому типу ни капельки не приходится мучиться над вопросом об ответственности. Это тем меньше доставляет ему забот, что он заранее точно знает, что независимо от тех или других результатов его "государственной" пачкотни конец его карьеры будет один и тот же: в один прекрасный день он все равно должен будет уступить свое место такому же могущественному уму, как и он сам.
Для сборища таких "народных представителей" всегда является большим утешением видеть во главе человека, умственные качества которого стоят на том же уровне, что их собственные. Только в этом случае каждый из этих господ может доставить себе дешевую радость время от времени показать, что и он не лыком шит. А главное, тогда каждый из них имеет право думать: если возглавлять нас может любой икс, то почему же не любой игрек, чем "Медведев" хуже "Ельцина"?
Эта демократическая традиция в наибольшей степени соответствует позорящему явлению наших дней, а именно: отчаянной трусости большого числа наших так называемых "руководителей". В самом деле, какое счастье для таких людей во всех случаях серьезных решений иметь возможность спрятаться за спину так называемого большинства.
В самом деле, посмотрите на такого политического воришку, как он в поте липа "работает", чтобы в каждом отдельном случае кое-как наскрести большинство и получить возможность в любой момент спастись от какой-либо ответственности. Именно это обстоятельство, конечно, отталкивает всякого сколько-нибудь уважающего себя политика и вообще мужественного человека от такой деятельности. Любое же ничтожество радо поступить именно так. С нашей точки зрения дело ясно: кто не хочет нести личной ответственности за свои действия, кто ищет для себя прикрытия, тот трусливый негодяй. Ну, а когда руководители нации вербуются из таких несчастных трусов, то рано или поздно за это придется дорого расплачиваться. Дело доходит до того, что у нас не оказывается мужества предпринять какое бы то ни было решительное действие, и мы предпочитаем скорее примириться с любым позором и бесчестием, чем найти в себе силы для нужного решения. Ведь нет уже никого, кто готов был бы свою личность, свою голову отдать за проведение решительного шага.
Ибо одно надо помнить и не забывать: большинство и здесь никогда не может заменить собою одного. Большинство не только всегда является представителем глупости, но и представителем трусости. Соберите вместе сто дураков и вы никак не получите одного умного. Соберите вместе сто трусов и вы никак не получите в результате героического решения.
Но чем меньше становится ответственность отдельного руководителя, тем больше будет расти число таких типов, которые, не обладая даже минимальнейшими данными, тем не менее, чувствуют себя призванными отдать в распоряжение народа свои бессмертные таланты. Многим из них просто невтерпеж, когда же, наконец, очередь дойдет до них. Они становятся в очередь в длинном хвосте и со смертельной тоской глядят, как медленно приближается их судьба. Они рады, поэтому каждой смене лиц в том ведомстве, в которое они метят попасть. Они благодарны каждому скандалу, который может вытолкнуть из стоящих в хвосте впереди них хоть нескольких конкурентов. Когда тот или другой из счастливцев, ранее попавших на теплое местечко, не хочет так скоро расстаться с этим местом, остальные смотрят на это, как на нарушение священных традиций и общей солидарности. Тогда они начинают сердиться и будут уже, не покладая рук, вести борьбу хотя бы самыми бесстыдными средствами вплоть до того момента, когда им удастся прогнать конкурента с теплого местечка, которое должно теперь перейти в руки других. Низвергнутый божок уже не так скоро попадает на то же самое место. Когда эта фигура снята с поста, ей придется опять стать в очередь в длинном хвосте, если только там не подымется такой крик и брань, которые помешают вновь занять очередь.
Результатом всего этого является ужасающе быстрая смена лиц на важнейших государственных должностях. Результаты этого всегда неблагоприятны, а иногда прямо таки катастрофичны. Чаще всего оказывается, что не только дурак и неспособный падает жертвой таких обычаев, но как раз способный человек, поскольку только судьба вообще дает возможность способному человеку попасть на руководящий пост. Против способного руководителя сейчас же образуется общий фронт. Как же, ведь он вышел не из "наших" рядов. Мелкие людишки принципиально хотят быть только в своей собственной компании. Они рассматривают как общего врага всякого человека с головой, всякого, кто способен среди нулей играть роль единицы. В этой области инстинкт самосохранения у них особенно обострен. Результатом всего этого неизбежно является все прогрессирующее умственное обеднение руководящих слоев. Какой результат при этом получается для нации и государства, это легко понимает всякий, если только он сам не принадлежит к этому же сорту "вождей".
Старый СССР имел сомнительное счастье пользоваться благами парламентского режима в его чистейшем виде.
В соответствии с этим были и результаты. Смена отдельных лиц происходила все быстрей и быстрей. В конце концов, это выродилось в чистейший спорт.
В той же мере все больше снижался масштаб этих быстро сменяющихся "государственных деятелей"; в конце концов на поверхности остался только тип парламентского интригана, вся государственная мудрость которого теперь измерялась только его способностью склеить ту или другую коалицию, т.е. способностью к мелкому политическому торгашеству, которая теперь одна могла стать базой для практической работы этих, с позволения сказать, народных представителей.
Таким образом, именно комунякская школа давала в этой области самые лучшие наглядные уроки.
Что меня интересовало не в меньшей степени, так это сопоставление способностей и знаний этих народных представителей с теми задачами, которые стояли перед ними. Уже по одному этому я вынужден был начать знакомиться с умственным горизонтом этих избранников народа. Попутно пришлось знакомиться и с теми происшествиями, которые вообще этим великолепным фигурам позволили вынырнуть на политической арене. Небезынтересно было познакомиться также и с техникой их работы. Это позволяло видеть во всех деталях то служение отечеству, на которое только и способны были изучаемые фигуры.
Чем больше я вникал во внутренние отношения в парламенте, с чем большей объективностью я изучал людей и их образ действий, тем отвратительнее становилась в моих глазах общая картина парламентской жизни. Пристальное изучение было необходимо для меня, если я хотел по-настоящему ознакомиться с этим учреждением, где каждый из законодателей через каждые три слова ссылается на свою "объективность". Когда хорошенько изучишь этих господ и ознакомишься с законами их собственного гнусного существования, то двух мнений уже быть не может.
На свете вообще трудно найти какой-либо другой принцип, который, говоря объективно, был бы столь же неправилен, как принцип парламентаризма.
Мы не говорим уже о том, в каких условиях происходят самые выборы господ народных представителей, какими средствами они достигают своего высокого звания. Только в совершенно ничтожном числе случаев выборы являются результатом действительно общего желания. Это ясно уже из одного того, что политическое понимание широкой массы вовсе не настолько уже развито, чтобы она сама могла выразить свое общеполитическое желание и подобрать для этого соответствующих людей.
То, что мы постоянно обозначаем словами "общественное мнение", только в очень небольшой части покоится на результатах собственного опыта или знания. По большей же части так называемое "общественное мнение" является результатом так называемой "просветительной" работы.
Религиозная потребность сама по себе глубоко заложена в душе человека, но выбор определенной религии есть результат воспитания. Политическое же мнение массы является только результатом обработки ее души и ее разума - обработки, которая зачастую ведется с совершенно невероятной настойчивостью.
Наибольшая часть политического воспитания, которое в этом случае очень хорошо обозначается словом пропаганда, падает на прессу. В первую очередь именно она ведет эту "просветительную" работу. Она в этом смысле представляет собою как бы школу для взрослых. Беда лишь в том, что "преподавание в данном случае находится не в руках государства, а в руках зачастую очень низменных сил. Именно в Москве еще в своей ранней молодости я имел наилучшую возможность хорошо познакомиться с монополистами этих орудий воспитания масс и их фабрикатами.
Вначале мне не раз приходилось изумляться тому, как в течение кратчайшего времени эта наихудшая из великих держав умела создать определенное мнение, притом даже в таких случаях, когда дело шло о заведомой фальсификации подлинных взглядов и желаний массы. В течение всего каких-нибудь нескольких дней печать ухитрялась из какого-нибудь смешного пустяка сделать величайшее государственное дело; и, наоборот, в такой же короткий срок она умела заставить забыть, прямо, как бы выкрасть из памяти массы такие проблемы, которые для массы, казалось бы, имеют важнейшее жизненное значение.
Прессе удавалось в течение каких-нибудь нескольких недель вытащить на свет божий никому неизвестные детали, имена, каким-то волшебством заставить широкие массы связать с этими именами невероятные надежды, словом, создать этим именам такую популярность, которая никогда и не снилась людям действительно крупным. Имена, которые всего какой-нибудь месяц назад еще никто и не знал или знал только понаслышке, получали громадную известность. В то же время старые испытанные деятели разных областей государственной и общественной жизни как бы совершенно умирали для общественного мнения или их засыпали таким количеством гнуснейших клевет, что имена их в кратчайший срок становились символом неслыханной низости и мошенничества. Надо видеть эту низкую еврейскую манеру: сразу же, как по мановению волшебной палочки начинают поливать честного человека грязью из сотен и тысяч ведер; нет той самой низкой клеветы, которая не обрушилась бы на голову такой ни в чем неповинной жертвы; надо ближе ознакомиться с таким методом покушения на политическую часть противника, чтобы убедиться в том, насколько опасны эти негодяи прессы.
Для этих разбойников печати нет ничего такого, что не годилось бы как средство к его грязной цели.
Он постарается проникнуть в самые интимные семейные обстоятельства и не успокоится до тех пор, пока в своих гнусных поисках не найдет какой-нибудь мелочи, которую он раздует в тысячу крат и использует для того, чтобы нанести удар своей несчастной жертве. А если несмотря на все изыскания он не найдет ни в общественной ни в частной жизни своего противника ничего такого, что можно было бы использовать, тогда этот негодяй прибегнет к простой выдумке. И он при этом твердо убежден, что если даже последует тысяча опровержений, все равно кое-что останется. От простого повторения что-нибудь да прилипнет к жертве. При этом такой мерзавец никогда не действует так, чтобы его мотивы было легко понять и разоблачить. Боже упаси! Он всегда напустит на себя серьезность и "объективность". Он будет болтать об обязанностях журналиста и т. п. Более того, он будет говорить о журналистской "чести" - в особенности, если получит возможность выступать на заседаниях съездов и конгрессов, т. е. будет иметь возможность воспользоваться теми поводами, вокруг которых эти насекомые собираются в особенно большом числе.
Именно эти негодяи более чем на две трети фабрикуют так называемое "общественное мнение". Из этой именно грязной пены потом выходит парламентская Афродита.
Чтобы подробно обрисовать это действо во всей его невероятной лживости, нужно было бы написать целые Томы. Мне кажется, однако, что достаточно хотя бы только поверхностно познакомиться с этой прессой и с этим парламентаризмом, чтобы понять, насколько бессмыслен весь этот институт.
Чтобы понять бессмысленность и опасность этого человеческого заблуждения, лучше всего сопоставить вышеочерченный мною демократический парламентаризм с демократией истинно русского образца.
Самым характерным в демократическом парламентаризме является то, что определенной группе людей - скажем, депутатам, а в последнее время и депутаткам - предоставляется окончательное разрешение всех возможных проблем, какие только возникают. На деле именно они и составляют правительство. Если из их числа и выбирается кабинет, на который возлагается руководство государственными делами, то ведь это только одна внешность. На деле это так называемое правительство не может ведь сделать ни одного шага, не заручившись предварительным согласием общего собрания. Но тем самым правительство это освобождается от всякой реальной ответственности, так как в последнем счете решение зависит не от него, а от большинства парламента. В каждом отдельном случае правительство это является только исполнителем воли данного большинства. О политических способностях правительства судят, в сущности, только по тому, насколько искусно оно умеет приспособляться к воле большинства или перетягивать на свою сторону большинство. Но тем самым с высоты подлинного правительства оно опускается до роли нищего, выпрашивающего милостыню у большинства. Всякому ясно, что важнейшая из задач правительства состоит только в том, чтобы от случая к случаю выпрашивать себе милость большинства данного парламента или заботиться о том, чтобы создать себе иное более благосклонное большинство. Если это удается правительству, оно может в течение короткого времени "править" дальше; если это не удается ему, оно должно уйти. Правильность или неправильность его намерений не играет при этом никакой роли.
Но именно таким образом практически уничтожается всякая его ответственность.
К каким последствиям все это ведет, ясно уже из следующего. Состав избранных народных представлений с точки зрения их профессии, не говоря уже об их способностях, крайне пестр. Никто ведь не поверит всерьез, что эти избранники нации являются также избранниками духа и разума. Никто ведь не поверит, что в избирательных урнах десятками или сотнями произрастают подлинные государственные деятели. Все знают, что бюллетени подаются избирательной массой, которую можно подозревать в чем угодно, только не в избытке ума. Вообще трудно найти достаточно резкие слова, чтобы заклеймить ту нелепость, будто гении рождаются из всеобщих выборов. Во-первых, подлинные государственные деятели вообще рождаются в стране только раз в очень крупный отрезок времени, а во-вторых, масса всегда имеет вполне определенное предубеждение как раз против каждого сколько-нибудь выдающегося ума. Скорей верблюд пройдет через игольное ушко, чем великий человек будет "открыт" путем выборов.
Те личности, которые превосходят обычный масштаб золотой середины, большею частью сами прокладывали себе дорогу на арене мировой истории.
Что же происходит в парламенте? Депутаты золотой середины голосуют и разрешают все важнейшие вопросы, касающиеся судеб государства. Они назначают правительство, которое затем в каждом отдельном случае вынуждено добиваться согласия этого просвещенного большинства. Таким образом, вся политика делается этими людьми.
По их образу и подобию эта политика большею частью и ведется.
Но если мы даже оставим в стороне вопрос о степени гениальности этих народных представителей, подумайте только о том, сколь различны те проблемы, которые ждут своего разрешения от этих людей. Представьте себе только, какие различные области возникают перед ними, и вы сразу поймете, насколько непригодно такое правительственное учреждение, в котором последнее слово предоставляется массовому собранию, где лишь очень немногие обладают подлинными знаниями и опытом в разрешении тех вопросов, которые там возникают. Все действительно важнейшие экономические вопросы ставятся на разрешение в таком собрании, где только едва десятая часть членов обладает каким-нибудь экономическим образованием. Но ведь это и значить отдать судьбы страны в руки людей, которые не имеют самых элементарных предпосылок для разрешения этих вопросов.
Так обстоит дело и со всяким другим вопросом. Какой бы вопрос ни возник, все равно решать будет большинство людей несведущих и неумелых. Ведь состав собрания остается один и тот же, между тем как подлежащие обсуждению вопросы меняются каждый день. Ведь невозможно же, в самом деле, предположить, что одни и те же люди располагают достаточными сведениями, скажем, и в вопросах транспорта и в вопросах высокой внешней политики. Иначе оставалось бы предположить, что мы имеем дело лишь исключительно с универсальными гениями, а ведь мы знаем, что действительные гении рождаются, быть может, раз в столетие. На самом деле в парламентах находятся не "головы", а только люди крайне ограниченные, с раздутыми претензиями дилетантов, умственный суррогат худшего сорта. Только этим и можно объяснить то неслыханное легкомыслие, с которым эти господа зачастую рассуждают (и разрешают) о проблемах, которые заставили бы очень и очень призадуматься даже самые крупные умы. Мероприятия величайшей важности, имеющие гигантское значение для всего будущего государства и нации, разрешаются господами парламентариями с такой легкостью, как будто дело идет не о судьбах целой расы, а о партии в домино.
Конечно, было бы совершенно несправедливо предположить, что каждый из депутатов уже заранее родился с атрофированным чувством.
Но нынешняя система принуждает отдельного человека занимать позицию по таким вопросам, в которых он совершенно не сведущ, и этим постепенно развращает человека. Никто не наберется храбрости сказать открыто: господа депутаты, я думаю, что мы по такому-то и такому-то вопросу ничего не понимаем, по крайней мере, я лично заявляю, что не понимаю. Если бы такой человек и нашелся, то все равно не помогло бы. Такого рода откровенность была бы совершенно не понятна. Про этого человека сказали бы, что он честный осел, но ослу все-таки нельзя позволять испортить всю игру. Однако, кто знает характер людей, тот поймет, что в таком "высоком" обществе не найдется лица, которое согласилось бы прослыть самым глупым из всех собравшихся. В известных кругах честность всегда считается глупостью. Таким образом, если даже и найдется среди депутатов честный человек, ой постепенно тоже переходит на накатанные рельсы лжи и обмана. В конце концов, у каждого из них есть сознание того, что, какую бы позицию ни занял отдельный из них, - изменить ничего не удастся. Именно это сознание убивает каждое честное побуждение, которое иногда возникает у того или другого из них. Ведь в утешение он скажет себе, что он лично еще не самый худший из депутатов и что его участие в высокой палате помогает избегнуть худшего из зол.
Может быть мне возразят, что хотя отдельный депутат в том или другом вопросе не сведущ, но ведь его позиция обсуждается и определяется во фракции, которая политически руководит и данным лицом; а фракция-де имеет свои комиссии, которые собирают материал через сведущих лиц и т.д.
На первый взгляд, кажется, что это, в самом деле, так, но тут возникает вопрос: зачем же тогда выбирать, скажем, 500 человек, раз на деле необходимой мудростью, которой в действительности определяются принимаемые решения, обладают лишь немногие.
Да, именно в этом существо вопроса.
В том-то и дело, что идеалом современного демократического парламентаризма является не собрание мудрецов, а толпа идейно зависимых нулей, руководить которыми в определенном направлении будет тем легче, чем более ограниченными являются эти людишки. Только на таких путях ныне делается так называемая партийная политика - в самом худом смысле этого слова. И только благодаря этому стало возможным, что действительный дирижер всегда осторожно прячется за кулисами и никогда не может быть привлечен к личной ответственности. Так и получается, что за самые вредные для нации решения ныне отвечает не негодяй, в действительности навязавший это решение, а целая фракция.
Но таким образом всякая практическая ответственность отпадает, ибо такая ответственность могла бы заключаться только в определенных обязанностях отдельного лица, а вовсе не всей парламентской говорильни.
Это учреждение может быть приятно только тем лживым субъектам, которые как черт ладана боятся божьего света. Каждому же честному, прямодушному деятелю, всегда готовому нести личную ответственность за свои действия, этот институт может быть только ненавистным.
Вот почему этот вид демократии и стал орудием той расы, которая по своим внутренним целям не может не бояться божьего света ныне и присно.