Ещё одна пленка воспоминаний хранится во мне. Это 22 июня 1941 года. Теплое солнечное воскресенье. Мы всей семьей (оказалось в последний раз) идем в новое большое и красивое здание Ивановского драмтеатра. Приезжая опера дает дневной спектакль "Иван Сусанин". Возвращаемся в самом лучшем настроении. Только странно - в центре площади у Горсовета стоит милиционер-регулировщик с противогазом на боку. Вскоре без особой тревоги узнаем, что выступал Молотов и сообщил о начале войны. Наконец смутная угроза разрешилась. Теперь-томы покажем фашистам, где зимуют раки.
Утром 23 июня я проснулся от присутствия дома чужих людей. Мгновенно вспомнился арест Лени. На этот раз пришли за папой. Поверхностный просмотр бумаг, берут все документы, зовут каких-то "понятых" - наших соседей. Оставили бумажку - протокол с неразборчиво карандашом написанными на бланке словами. И мы трое замерли в тревоге. Но теперь ещё и война. Опять мама бросилась выяснять, узнавать. Столкнулась только у комендатуры (маленького домика напротив серого гиганта НКВД)с тысячной очередью таких же испуганных женщин.
Вскоре у мамы появилось время для этих очередей - ее уволили с работы. Постепенно прояснилось наше положение. Пришли, сняли телефон и обругали: мы должны были тут же заявить, что как враги народа отказываемся от телефона, который очень нужен в городе честным гражданам. Соседи и знакомые стали сторониться нас. Правда, не все. Были и такие, что не изменились, а, может, стали ближе.Сосед по коммунальной квартире, где жили с нами еще три семьи, Виктор Ильич Гусев - простой не очень грамотный рабочий с текстильного комбината, которого папа не раз уговаривал, укрощая буйный скандал после того, как он приходил пьяный, много помогал нам и до самого конца своего был родным человеком...
* * *
Дополнение 20.01.2015
Сегодня мне приснился сон.
Я в Иванове, в квартире наших соседей Гусевых на Нижегородской. Посреди комнаты что-то, может стиральная машина, на её боку прореха и внутри видно, что висит на проводах какая-то крышечка, изогнутая дугой по форме стенки машины. Я пытаюсь вправить её на место.
Виктор Ильич:
- Не надо, Ромик, что-нибудь сгорит.
- Ну что вы забыли, что я инженер-электрик?
Беру аккуратно, вправляя провода внутрь, приставляю крышечку, и она готова точно сесть на место. Думаю спросить, нет ли быстросохнущего клея и... видение улетучивается.
Жаль, дорогого мне человека видел смутно. Он стоял в глубине комнаты. Людмилу Ивановну не видел, но она тоже была здесь.
И так тепло и приятно мне было у этого человека, который в черном 41-м не спрятался от нас, не испугался, не поверил навету, а только своему сердцу.
А последний раз мы виделись с Виктором Ильичем, думаю, году в 89 или 90. Перед отъездом зашел к нему, мы обнялись, чувствовали, что видимся в последний раз, слов не находили и оба не сдержали слез.
* * *
Денег не было. Продукты дорожали. Мама начала продавать вещи, на которые находились покупатели. Никаких сведений о папе. Надежды - "выяснят и отпустят" - таяли. Как-то осенью кто-то прибежал, крикнул: "Что сидите! На пересылке эшелон загружают". Мама схватила несколько теплых вещей, помчалась. Но напрасно метались женщины по путям и шпалам...
Через несколько дней мама узнала - 5 лет, выслан в лагерь.
Заплакала. Что делать, будем ждать пять лет.
4. Побег
В начале сентября Ленин класс пошел в лес за грибами. Их оказалось в этом году много, и мы надеялись подкормиться. Уже вечерело, а Леня не возвращался. Мама беспокоилась и в конце концов решила сбегать в школу. Там было пусто, а по всем углам в вестибюле валялись смятые грибы. Мама побежала к учительнице и с ужасом узнала. Что все давно вернулись из леса, что Леню никто не видел, он не появлялся и пренебрег важным мероприятием. Брат не пришел домой и к ночи. Утром следующего дня мама металась по городу, обошла всех его друзей и места, где могли что-то о нем знать. - никаких сведений. Оставалось последнее средство - обратиться за помощью в милицию, но мы вообще боялись. Когда кто-нибудь в форме задерживал на нас свой взгляд.
Четеверо долгих суток билась мама в тисках неизвестности. То садилась на минуту, опустив руки, то снова вскакивала, строила тысячи планов, выискивала адреса далеких знакомых. На пятый день из почтового ящика мама вынула записку:
Мамочка, дорогая! 13/1Х-41 г.
Еду на фронт. Прости, что не мог сказать тебе раньше. Постараюсь писать припервой возможности. Надеюсь, что папино дело повернется благоприятно.Мои лучшие пожелания- с вами, родные. Горячо целую тебя и Ромуську
Леня.
P.S. не пытайтесь наводить справки обо мне. Это будет безрезультатно. Попробуйте написать в Москву - Центральный почтамт довостреб.
Еще раз целую.
Четкий спокойный почерк. Живая Ленина рука. Мы вздохнули, ушла страшная тревога одной неизвестности, пришла другая. Где же он все-таки? Что с ним будет? Осень, он не одет, не обут, что ест? Конечно, можно было ожидать, что Леня будет искать способ доказать, что папа не может быть врагом народа, что это ошибка. Он думал (да и все тогда так считали), что дело за немногим: ошибка, надо только рассказать, доказать правду. Впрочем, всегда находились люди, которые в отчаянии предлагали свою жизнь, как последнее средство, что у них было, для доказательства обществу очевидного.
В нашем случае правда была на виду. Мой отец Трахтенберг Михаил Романович и его братья Ефим и Мирон были трудягами. Семья дедушки, часового мастера, и бабушки (я их не застал в живых) была очень бедной. Братья с 15 лет у хозяев. В 1917 году отец добровольно пошел в Красную Гвардию и заявился к своему хозяину в форме с винтовкой, после чего и был уволен. В семье хранилась его повязка с надписью "Красногвардеец", удостоверение и красивый значок. Видимо, на этой почве познакомились мои родители, потому что и мама работала в советских учреждениях по ликвидации безграмотности.
Родители в 20-ые годы
Мама успела окончить после гимназии два курса какого-то более высокого учебного заведения. Отец окончил лишь сколько-то классов школы. Несмотря на это, папа был очень грамотным, с журналистскими способностями. Он был очень добрым, веселым, общительным и искренним человеком. Стать жертвой врагов он еще мог, но самому что-то в тайне готовить, расчетливо и планомерно осуществлять черные замыслы? Это было равносильно предположению... что наша черепаха Паша, которая весь день лежала в квадрате солнечного света, падающего из окна, доверчиво положив беззащитную шею на пол, ночью сбрасывает облупленный панцирь, подкрадывается к мирно сидящим на чердаке голубям и пожирает их.
Позже мы узнали, что Леня больше 2-х недель добирался до Москвы. Пассажирский поезд приходил в столицу через 10 часов. Наконец. он попал в воинский эшелон, который шел к фронту. Командир в вагоне оказался хорошим человеком. Выслушав рассказ брата, он пожурил его за поступок с матерью и братом, объяснил, что вышел приказ не брать в армию никого из непрошедших "всеобуч" (начальную военную подготовку), убедил, что через год его призовут и все пойдет нормально. Леня приехал в Москву с решением вернуться. В Москве жил наш любимый дядя Мирон.
Дядя Мирон Кац, человек удивительного обаяния и ума. Он всю войну работал у Микояна начальником главка пищевой промышленности.
Однажды вернувшись домой (семья уже была в эвакуации), дядя увидел сидящего на лестнице у дверей грязного оборванного человека, который после отмытия оказался Леней. Брат пару недель пожил в сытной, доброй и спокойной (во время тревог они не ходили в бомбоубежище) квартире дяди Мирона. Леня приехал домой возмужавшим и с коробкой пищевых концентратов, которые долго нас выручали.
Мой брат вернулся другим человеком. Он стал взрослым, главой семьи. Может это странно, но и сегодня, хотя мне скоро 60 (это был 1991 Р.Т.), я ощущаю его 17-летнего - старшим, более основательным, надежным, разумным и ответственным.
5. Пожарная команда
Несколько месяцев маму никуда не брали на работу. Всюду боялись иметь дело с женой врага народа. Нас выручил Натан Израилевич Подкаменский, работавший главным бухгалтером в городском банке. Он уговорил начальство взять маму в качестве... даже не знаю, как это называлось. Она привозила на саночках из Областной конторы к себе городскую ведра с обедом, подавала служащим, мыла всю посуду. Иногда приносила домой бидончик с супом. Впоследствии она начала работать в банке секретарем, бухгалтером, освоила "дебет и кредит", часто приходила домой поздно вечером: все искали 15 копеек, на которые не сходился баланс. Работа была нервная, напряженная, но давала немного денег и, наверное, основное - включала в жизнь.
Вскоре Леня устроился на работу в пожарную команду, что была недалеко на Негорелой улице. Он получал деньги и главное - рабочую карточку на продукты. Весной Лене дали полоску земли, раньше на этом месте была укатанная десятками лет проселочная дорога. Мы за несколько раз сумели "отгрызть" не больше трети участка, посадили вместо цельных картошин срезки с глазками, но осенью собрали на удивление обильный урожай - больше мешка настоящей картошки.
Я часто забегал в команду к Лене. Настоящие мужественные взрослые бойцы-пожарные приветливо относились к его братишке. Раз меня подвели к спуску в гараж со 2-го этажа, где они отдыхали до сигнала тревоги. Открылась неприметная дверь, за которой неожиданно блеснул отполированный медный столб, ожидавший команды, чтобы вмиг опустить обхватившего его человека к блестящим черно-красным мощным машинам, стоявшим в полной боевой готовности.
Наверху в дежурной комнате стоял огромный бильярд. Леня по-хозяйски расхаживал возле него, пристально вглядываясь в ситуацию на зеленом поле, и вдруг, странно выгнувшись спиной к шарам, выстреливал кием. Шары пулями влетали в лузы и бились в сетках. До этого я не знал, что Леня знаком с этой игрой, а здесь с удивлением (и гордостью) услышал, что его называют королем бильярда.
Я почувствовал, что эти грубоватые решительные люди обращались к Лене как к равному, и еще с уважением и любовью. Оказалось, что кроме обычной работы пожарного в брезентовой робе и каске, Леня вник в сложную систему оплаты дежурств пожарных в кино, на фабриках и т.п., завел специальные таблицы, трения бойцов с начальством прекратились, а заработки возросли.
Леня дежурил в пожарной команде через день сутками и в свободные дни ходил в 10-й класс своей школы в обе смены, чтобы не пропустить ничего.
Весной 1942-го в документе об окончании школы стояли только "отлично".
Память об этом годе хранит события, связанные с пищей. Один раз Леня пришел домой очень довольный и немного смущенный. Выложил на стол два 100-граммовых пакетика сливочного масла. Оказалось, он подошел к очереди узнать что дают, а люди, видимо, приняв его полувоенную форму пожарника за признак призыва в армию, предложили пройти без очереди. Как-то глубокой осенней ночью застучали в двери и Леня ввалился с огромным мешком картошки на плечах. За день работы в поле в сотне километров от города пожарным разрешили взять картошки сколько хотят, и все взяли по мешку. Мы с мамой стояли пораженные, как он смог справиться с такой непривычной ношей.
Осенью началась процедура призыва в армию. Может мама и надеялась втайне, что кормильца не заберут или папино положение скажется, но все прошло гладко. Пару раз посетил сборный пункт, и вот несколько сотен одетых в тряпье ребят под непривычные окрики офицеров быстрым шагом проплыли мимо заплаканных родных. И стало пусто. Это было в начале августа 1942 года.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-107/lenjazapiska.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-107/lenjaroditeli.gif)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-107/lenjadjadjamiron.jpg)