Вскоре из писем Лени выяснилось, что он попал в учебную часть в городе Шуя, что здесь снабжение по 4-й категории тыла, и это означало - голод. Да, Леня просил маму, просил нас, скудно питающихся по карточкам, но живущих на воле, принести ему поесть.
Мама быстро собрала что смогла, и в ближайшую субботу мы отправились в Шую. Никогда до этого ни мама, ни я не совершали похода в 30 километров. Шли и за собой тянули санки, которые отказывались скользить на многочисленных подъемах, где ветер сдул снег. Все-таки часов за 7 добрались до цели.
Шуя - это старинный и знаменитый город, который давно пришел в упадок. Мостовые не ремонтировались, наверное, со времен князей Шуйских. Были в городе построенные еще при Екатерине воинские казармы. Но учебная часть обитала в поле. За колючей проволокой виднелись наспех врытые в землю бараки.
Мы зашли в деревенский дом на улице, тянувшейся вдоль заграждений. У хозяйки мы были не первые постояльцы. Быстро сговорились о ночлеге и о том, чтобы оставить для солдата мешок с продуктами. Вместе с другими женщинами пошли искать "своих". Все в волнении ходили вдоль проволоки, пытались в уже наступивших сумерках рассмотреть что-то.
Внезапно откуда-то появилась серая колонна, мимо нас быстро проходили какие-то закопченные люди. Маму окликнул один из них. Нам повезло, командир отпустил Леню на час повидаться.
Смутно помню, как брат, ставший совсем незнакомым, быстро съедал что-то, одновременно примеряя новые портянки, и рассказывал, что иногда им везет на занятиях: на бывшем картофельном поле они находят картофелины, которые тут же съедают.
Письма Лени из Шуи заполнены просьбами принести ниток, мыло, перчатки ("очень мерзнут руки"), особенно настойчиво он просил принести ложку и хорошо бы размером побольше.
Кормились солдаты из углублений, выдолбленных в столах. Протискиваясь, зачерпывали кашу, второй раз зачерпнуть обычно не удавалось. С маленькой ложкой было плохо, а если она потеряется, сломается, украдут (было у Лени и такое) - совсем беда.
Ребята вокруг Лени были далеко не те, что учились в 10-м классе городской школы. Его странную фамилию быстро расшифровали. Как-то один знакомый парень дал ему на сохранение буханку хлеба. Это, наверное, кто-то заметил. Знакомый заявил, что хлеб съел Леня. Положение было просто безвыходным.
Мы еще ходили в Шую 5 или 6 раз. Мама быстро нашла способ добывать продукты. Она добилась, что каждые 2 недели (разрешалось раз в месяц) сдавала кровь, за что выдавали паек, который мы везли Лене.
Помню, один раз удалось договориться с шофером грузовика, который ехал в Шую. За городом шофер остановился и подошел к кузову собирать по 30 руб. с человека. Это было очень дорого для нас. Мама дала 30 рублей, шофер сделал вид, что на мальчика не обращает внимания. Вмешалась одна из баб-мешочниц, закричала, что вон едет с мальчишкой а не платит. Пришлось маме отдать еще 30 рублей за меня.
Однажды нас за подходящую плату согласилась подвезти на лошадке до Кохмы (12 км от Иванова) средних лет женщина. Мы осторожно уселись в сани и не сразу привыкли к медленному волнообразному движению. Начался разговор. Хозяйка судила и о том, и о сем и, наконец, заявила, что виноваты во всем евреи, а на войну ни один из них не идет. Мама замолчала, сжалась. Стало душно, а пешком вдвоем так было хорошо. Не сразу под каким-то предлогом нам удалось сойти с саней.
В очередной приезд в Шую оказалось, что никого уже не отпускают из-за проволоки, а построили внутри дом для встреч. Мы зашли в большой барак. Повсюду группами сидели и стояли люди. Женщины, развязав мешки, кормили детей. Пришел Леня. При всех уже неудобно особенно здороваться, нет чувства встречи, которую так ждали. Углы все заняты, пристроились посередине.
Мама открыла сумку и достала главное угощение - пирожки, которые накануне до ночи пекла. Леня взял один и сразу отправил в рот. Мы не отводили от него глаз, ожидая восторга. Но что это! Леня сморщился, скорчился, закачался и рухнул на пол. Да, мой гордый брат, которому, вроде, легче было умереть, чем показать кому-то свою боль, катался по грязному заплеванному полу барака у ног слегка раздвинувшихся людей. Мы в растерянности застыли над ним. "Нельзя им сразу много есть", - сказала одна из женщин.
Конечно, Леня и здесь пытался как-то продолжать то, чем жил раньше. По какому-то случаю проводились праздничные мероприятия. Леня вызвался выступить со стихами. Читал Маяковского "О советском паспорте". Политруку понравилось. Он похвалил Леню: "Как же ты так хорошо читаешь и понимаешь Маяковского, а допустил, что отец стал врагом народа?" Что можно было объяснить окружающим его деревенским парням?
Письма Лени...
Писем было много. Часть из них я вывез в Израиль (с риском, ибо инструкция запрещала).
После одиночки в НКВД здесь Леня попал в не менее, а может и более сложные условия. Круглые сутки среди курсантов, в основном деревенских ребят - таких же голодных, но совсем иного опыта и представлений о жизни.
Во многих письмах Леня ни за что не хочет показать, что ему плохо, не допускает, чтобы его жалели. В каждом письме вопросы о брате, о папе, о том, как мы справляемся с трудностями, есть ли еще картошка. Постепенно все реже спрашивает он о знакомых, видимо, чувствует, что им не до нас. Лишь один раз прорывается в письме от 9.11.42:
Дорогая мамочка! Если бы тебе рассказать о моем настроении, ты бы изумилась и расстроилась. Только сознание близкого конца, сознание, что считанные дни остались мне в этом положении (ведь 12 дней осталось до 3 месяцев), придает мне силы переносить настоящее...
В этом ж письме он находит силы говорить:
...Я вполне понимаю и разделяю твое настроение, мамочка, но не нужно горевать: пройдет время, снова вернутся безмятежные дни, и я твердо верю, что мы все вчетвером еще будем, сидя в теплой и уютной комнате, вспоминать о прошлом...
Нет, никогда этого уже не случилось. Сколько семей каждый вечер собираются в своих квартирах. Часто не находится и нескольких слов, которые хочется сказать и услышать. Один читает, другой - у телевизора, третий - на кухне, четвертый спит. Боже, если бы Ты послал мне короткий сон, где я, папа, мама и Леня сидели бы в нашей комнате на Нижегородской...
В письме от 17.11.42 Леня пишет:
...Принесите мне парочку карандашей, хорошо бы химических, черных ниток, немного луку или вообще острого. Да, мама, и обязательно - соли. Из-за нее я в последнее время страдаю больше всего.
В письме от 11.12.42 Леня сообщает, что проходит его болезнь (фурункулез), и он занимается уже вместе со всеми.
...А я сейчас больше всего нуждаюсь в мыле (вчера баня была - пришлось без мыла мыться), нитках, небольших мешочках - для соли маленький, для хлеба и т.д. Я уже писал тебе, что купил за 150 руб. рукавицы из грубой шерсти, но они, хотя и хорошие, теплые, как те белые, что получил в команде, нуждаются в обшивке, а то грозят вытянуться. Пытался я обшить их, но ничего не выходит - не умею, одну обшил кое-как, но плохо, да и за нитками дело. Сегодня пришла в голову мысль - если бы ты сделала матерчатые, а я бы их вшил? Только учти. Что мои с двумя пальцами. А еще лучше, если бы ты попросила Германа (речь идет о жившем у нас некоторое время Бергере - беженце портном-еврее из Польши, он был коммунистом и очень удивлялся,что советские рабочие, несмотря на свою власть, боятся открыто говорить; он рассказывал, что был в Париже в театре и со сцены пародировали президента, который тут же сидел в первом ряду и во всю смеялся) сшить мне такие, как прошлый раз, только потоньше, и уж никак не на вате.
Вот уже 3 часа, а письмо мое все еще пишется. Ты наверное сейчас на работе, а Ромка в школе. Кстати, в какие часы они учатся? После завтрака занимались - наступали, а сейчас пообедали (последний кусок хлеба я съел с этим обедом - вчера выдали вместо хлеба сухари) и занимались в казарме.Это большое счастье, когда выпадают такие занятия. Ноги все время мокрые - мерзнут ужасно; стоит выйти, как ботинки превращаются в ледышки. Одел я в бане чистые портянки и самые лучшие носки, что ты привезла. Пока были сухие - ничего, а сегодня уже мало помогают. Вчера врач проводил беседу, советовал положить в ботинки войлочную стельку, только где же их взять. В тот день, когда я писал тебе второе письмо (записывал я его у тети Даши) решил я рискнуть и надел свитер под рубашку. С ним теплее, если не вдвое, то около этого. После багги я не одел его - старшина снова напомнил о запрете. Выжду пару дней и снова надену - будь что будет.
Сегодня надеюсь снова побывать у тети Даши. Что-то в этот раз быстро я расходую свои припасы. Еще только 9 дней прошло, а хлеб весь, сухарей немного осталось, сахару только раз взять, консервы докончу - они стоят на морозе и не портятся. Вот эти гости помогли дважды, да на днях ложка сломалась - точно так как в прошлый раз в том же месте - пришлось отдать полпайки за новую медную.
Во многих письмах Леня жалуется, что исчезают оставленные в мешке для следующего раза полпайки хлеба, карандаш, сухарь.
В книге много факсимиле писем Лени. Их местами трудно разобрать, поэтому я их прочитаю и по возможности напечатаю. Кое что не удается прочесть, но я вспоминаю (! - 68 лет прошло!) и восстанавливаю текст дословно.
N1 17.12. 42
Мамочка, дорогая!
Как-то вы добрались до дому, дорогие мои? Надеюсь не сегодня-завтра получить твоювесточку и узнать из нее все меня интересующее.
Три последние дня подряд мы ходим на стрельбище, и еле-еле сегодня мне удалось выбрать время, чтобы написать тебе, а то - ведь ты это письмо получишь числа 21-го и - пожалуй снова начнешь беспокоиться.
А как замечательно сходили мы в понедельник баню! Давно уже не мылся я так и с таким наслаждением. В этот раз выдали чистое белье, а все, что было на мне до последней тряпки (включая даже и полотенце) пропустили через дезкамеру. А так как это отняло много времени, то мы мылись с половины одиннадцатого до трех. Вдобавок к твоему мылу, которое было у меня, выдали кусочек черного дегтярного мыла и я мылся, мылся, мылся и кажется отмылся. Когда мы вернулись, я вызвал тетю Дашу и узнал приятную новость: твой посланник занес все же посылку со всем содержимым и 300 рублями. Я стал теперь обладателем огромной суммы денег - такой еще никогда не держал в руках - даже боязно становится.
Я живу замечательно. Настроение превосходное (оно удивительно зависит от работы желудка).
Запасы мои в хорошем состоянии - у тети Даши должны оставаться еще 15 твоих изделий и 60 сухарей. Только что-то сегодня мне показалось, что сахар мой уменьшился - его там полбанки, а ты по-моему оставила больше - впрочем может быть я и ошибаюсь.
Что самое главное - это то, что продукты мои пока ем я один. Плохо только что здесь на новом месте мне не удастся видно попасть в город и на базар, а следовательно и трудно будет воспользоваться деньгами.Тетю Дашу я затрудняюсь об этом просить, ибо она берет много лишнего - при мне она одному продала буханку за 240. Я думаю воспользоваться здесь помощью Коли, но он теперь сам не может этого сделать - он теперь не работает в мастерской, а занимается вместе со всеми. Как мои стельки? Очки (не забудь 1,75 - 2 диоптрии? Жду "падения Парижа". Как там насчет помады и пр. "Фантазия" пока лежит у тети Даши без движения. Борис никак не улучшит момента, а сам я не решаюсь авантюру. Вдела ли ТВ Лидию Геннадьевну? Надеюсь, что ты будешь держать с нею связь.
Мама! Часы мне были бы очень нужны. Что слышно? Не только у Н.И. но и вообще?
Передала ли ты мою писульку Нине Пророковой? Как только будет время напишу ей, а то сейчас чертовски устал.
Ну, вот и все, кажется. Целую тебя мамочка и жду твоих подробных писем. Твой Леня
P.S. Как с Бергерами?
Дорогой Ромуська!
Жду с маминым письмом и твоего большого. Мы ходим последние дни стрелять. Стреляли и по пикирующему самолету (конечно не настоящему), и по перебежчику, и по пулеметчику. Стреляли из винтовки и из ППШ, и из ручного пулемета. Все упражнения я выполнил на отлично. Думаю, что и тыне отстаешь в учебе.
Ромочка! Поторопи маму с очками, а то мне и кино не доставляет удовольствия. Поцелуй за меня мамочку. Что папа пишет?
Твой любящий брат Леня.
N2 18.12.42
Мамочка, дорогая!
Вчера только ночью отправил тебе письмо (ночью потому, что мы ужинали в 3 часа ночи, и возвращаясь с ужина, я опустил письмо), а сейчас снова решил написать тебе отчасти потому, что быть может первое письмо застрянет где-нибудь, отчасти есть и новости.
Вчера зашел я к тете Даше. Как я тебе писал у нее должны были оставаться 15 лепешек. Хотел взять все их, но... в мешке оказалось лишь 4. Таким образом я теперь убедился, что наши хозяева относятся к находящимся у них сумкам, как к источнику запасов для себя. Значит Ў лепешек пошли также в уплату за гостеприимство. Мне неудобно было пересчитывать сухари, но вероятно и их убыло. Значит и раньше я не ошибался, когда мне порой казалось, что запасы мои убывают слишком скоро и не ошибся относительно сахара. Сахар я забрал вчера весь, сухари тоже решил на днях забрать - пожалуй у меня будут целее. Но все же я вынужден пользоваться услугами тети Даши. Вчера дал ей денег на буханку хлеба. Интересно - сколько она с меня возьмет.
Ну, вот та новость, которая оставила у меня в душе неприятный осадок
Вчера мы снова были на стрельбище. Сегодня уже не пойдем. Пишу тебе перед завтраком в начале девятого.
Завтра - воскресенье, наверное пойдем куда-нибудь - может быть в кино на неиспользованные в тот раз деньги. Жалко только, что мне без очков будет кино не совсем кино.
Что слышно у вас , дорогие? Со дня на день ожидаю подробного вашего письма. Как насчет часов? Они были бы мне очень нужны.
Что пишут папа и дядя Виляя? Я никаких писем не получаю сейчас. Видела ли ты Давыдова? Когда он собирается к Коле? Что нового в команде? Не пренебрегай возможностью извлечь что-нибудь оттуда. Как Бергеры? Сделаешь ли ты то, о чем говорили. Как у тебя на работе? Как обстоит топливный вопрос? Видишь сколько есть вопросов очень меня интересующих.
Жду твоей весточки, дорогая мамусенька, и пусть эти весточки будут возможно более частыми.
Целую тебя крепко
Твой Леня
Здравствуй Ромуська!
(Пять строчек неразборчиво)
Часто мы сидим у костров и часто бывает, что что-нибудь "загорится". Вчера я прожег гетру и брючину. Придется теперь в свободное время зашивать. Передай маме, что вот только гетру нечем чинить. Пусть она, если найдет, пришлет мне чего-нибудь на заплату для гетры.
Смотри чтобы когда мама будет посылать мне то, что нужно обязательно вложили "Падение Парижа" и посмотри Ромочка - не будет ли в киосках ещё каких-нибудь новых книг или лучше журналов. С каким удовольствием я бы почитал сейчас "Огонек", "Крокодил" или какой-нибудь из толстых литературных журналов.
Надеюсь, что ты выполнишь все мои просьбы. Напиши мне большущее интересное письмо и поцелуй мамочку за меня. Целую тебя крепко, крепко.
Твой брат Леня.
Сейчас разбираю и печатаю Ленины письма и смутно припоминаю, что многие его просьбы, к сожалению, остались без ответа. Жизнь наша совершенно изменилась, было холодно, голодно, тревожно, страшно. Никто из Лениной пожарной к нам не заглядывал. И мы туда не ходили. Раз мама везла в банк ведро с супом, был гололед, санки опрокинулись, мама была в ужасе, не знала что делать, вернулась в Облбанк, на кухне её пожалели и долили супа. В школах разворачивали госпитали и мы учились где попало. Появились группы мальчишек- воров, ходить в школу и даже выходить из дома стало непросто. Где уж тут журналы... головы наши были в другом.
Походы наши в Шую продолжались. Мама боялась, что Леню могут вдруг отправить в другое место и все делала, чтобы поддержать сына.
Конечно, мы не могли знать, но какой-то наш поход оказался последним. Я не помню, чтобы мы как-то особо прощались с Леней. Наверное, думали, что это еще не последняя встреча. И сейчас горько сознавать, что не осталось в моей памяти последнего чувства, последнего слова брата.
Письмо от 22/12-42.
Мамочка, дорогая!
Пишу тебе в последние часы нашего пребывания в Шуе. Сегодня уезжаем. Направление по разговорам хххххххх (цензура). На прощание выдали по две пары теплых фланелевых портянок и замечательные рукавицы. Мои в них - превосходны.
Забежал к тете Даше. Кое-что забрал, кое-что выложил. У нее осталась гимнастерка, сверточек с грязными портянками и носками, белые рукавицы, твоя пудра, так и не успевшая найти себе применение (хотел было взять ее с собой, да побоялся, что изомнется в дороге), кусок мыла, кружка и все, кажется. Выбери время и забери все это - пригодится. Тетя Даша (или ее присные) снова подвергли цензуре мой мешок и даже не потрудились снова продеть веревку, когда она у них развязалась и выехала. Из всех карандашей я нашел только два. А перед этим она содрала ххххххххххххх (цензура) 30 за Ґ кило моркови. Чтобы ты ничего не вздумала давать ей. А на прощание еще выпросила "гостинец" - кусок сахару. Сейчас 18.30. С минуты на минуту ждем команду строиться. Целую. С дороги напишу.
Целую Ромуську. Леня.
Я думаю, тяжелее периода, чем шуйский, не было в трудной короткой жизни брата. В том числе, включая одиночку и допросы в НКВД, ранение и госпиталь, бои на передовой.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-108/lenjapisxmoizshui.jpg)