Но вернемся в сентябрь 1943. Письма от Лени стали редкими. Неожиданно пришли стихи.
Вместо письма
Ты просишь писать тебе часто и много,
Но редки и коротки письма мои,
К тебе от меня не простая дорога,
И много писать мне мешают бои.
Враги недалеко. И в сумке походной
Я начатых писем десяток ношу.
Не хмурься! Я выберу часик свободный,
Настроюсь и сразу их все допишу.
Пускай эта песенка вместо письма,
Что в ней не сказал я - придумай сама.
И утром ее напевая без слов,
Ты знай, что я твой, что я жив и здоров.
Поверь мне, родная, - тебе аккуратно
Длиннющие письма пишу я... во сне
И кажется мне, что сейчас же обратно
Ответы, как птицы несутся ко мне.
Но враг недалеко. И спим мы недолго.
Нас будит работа родных батарей.
У писем моих непростая дорога,
И ты не проси их ходить поскорей.
Пускай эта песенка вместо письма,
Что в ней не сказал я - придумай сама.
И утром ее напевая без слов
Ты знай, что я твой, что я жив и здоров.
С фронтовым приветом, дорогие мои!
За меня не беспокойтесь - все в порядке. Мне присвоили звание сержанта. При первой возможности напишу подробнее.
Ваш Леня
Мама была несколько удивлена, ей казалось, что Леня путает ее со знакомой девушкой. Но взяла письмо на работу и напечатала несколько экземпляров на машинке. Странно, за все время после призыва не было ни одной строчки, а тут - песня.
Письмо от 10/1Х -43
Обратил внимание - в адресе стоит: "Иваново Трахтенберг М.Р." (а не Б.С., как писал Леня все время). Все же, наверное, ему стало легче дышать.
Письмо в плохом состоянии, постараюсь воспроизвести его полностью:
Дорогие мои!
Сегодня решил, наконец, выбрать время и настрочить вам письмо. Прежде всего, конечно, вас интересует обо мне: я уже писал вам, что мне присвоили звание сержанта, командую отделением автоматчиков - а вы знаете, что такое 7 автоматчиков? Да это больше, чем взвод стрелков. Чувствую себя замечательно. Бомбы и снаряды не рвутся от меня ближе, чем на 100 метров, а одна мина, имевшая нахальство упасть рядом со мной - не разорвалась. Одним словом, везет.
Теперь о нас: фрицев гоним во всю - только пыль летит. Вчера снова они отступили за реку Д. (Теперь-то я знаю, что это была Десна - Р.Т.). Если раньше мы занимали совершенно разрушенные деревни, пепелища, то вот уже несколько дней, как фрицы не успевают и поджигать их. Фрицы прочно думали обосноваться на нашей земле - устроили в избах казармы, понаделали полисадничков, изгородей. Особенно любят они для этих целей березу. Из нее делают и кресты на своих могилах. В деревнях понавесили своих паучьих свастик, портретов своего "фюрера", на дорогах устроили указатели. Проходя, мы сшибаем их вывески, чтобы не поганили нашей земли.
Отступая, фрицы угоняют жителей, отбирают и уводят скот, лошадей, имущество, сжигают хлеб в поле и на токах, но, повторяю, в последнее время они не успевают этого делать, и мирным жителям удается избежать этой участи. Забираем пленных, среди них попадаются "власовцы". Ну, с этими разговор короткий, только обидно, что находятся такие сволочи среди своих.
Целую вас, а папу крепче всех.
Ваш Леня
Помню, что такое явное и смелое участие брата в победах нашей Армии придавало нам немного гордости и чуть приподнимало из вечно униженного состояния, но гораздо сильнее было чувство постоянной острой тревоги.
Письмо от 12/1Х - 43
Дорогие мои!
Спешу сообщить вам новость. Случайно я встретился с одним человеком, который был в Могилеве в последние дни перед занятием его немцами.
Фамилия его - Лейзерович. Он был начальником отдела местной промышленности в Могилеве, хорошо знал дедушку, помнит Дору, знал, что у нее была старшая сестра, но ее не помнит. Он говорит, что, возможно, вы его знаете.
В ночь с 3 на 4 июля немцы подвергли Могилев ужасной бомбежке. Ул. Мельника была совершенно разрушена. Поднялась паника. Все спешили уехать, но нельзя было достать подводу; люди бросали все и уходили пешком.
Последний раз он видел деда с бабушкой на Шаргородском шоссе возле Еврейского кладбища. Они ехали на подводе вместе с Айзенкопами. (Мне кажется, что это они жили в двухэтажном доме перед домом деда). За Шаргородом уже были сброшены немецкие десанты, и мало кому удалось оттуда выбраться.
Брат Лейзеровича работал в типографии "Прикардонной Зирки" вместе с Мироном. Вместе они в Шаргороде были призваны, а дальнейшую их судьбу он не знает.
Таким образом, немного приоткрывается занавес над судьбой наших.
На этом кончаю, что-то ничего нет от вас. Скоро идем в бой. Целую всех.
Ваш Леня
P,S, Конверт, в котором посылаю письмо, - трофейный, фрицевский.
Это письмо требовало продолжения. В нем чувствуется вживание во фронтовой быт, интерес к новым темам. И только легкое облачко тревоги, связанное с задержкой писем из дома и какого-то отдаления от родных перед боем.
Но... но больше писем к нам не приходило.
11. Леня исчез
Леня исчез. Пережив тюрьму, Шую, голод, унижения, ранение, многократную возможную смерть от стремительного раскаленного металла, умышленно в тебя направленного, - вдруг исчезнуть? Прочитав великие книги, постигнув божественную силу разума, познав наслаждение свободой движения, предчувствуя любовь, услышав в себе восходящую музыку поэзии, так полно вложить молодость в будущую, конечно, яркую и полезную для людей жизнь, - и внезапно исчезнуть?
Единственный брат, единственный родной человек, предназначенный стать опорой в моей жизни после неизбежного ухода родителей... Всё оборвалось. Всё естественное - разрушилось. С этого момента горькое сознание несправедливости, безысходности, обиды и горя навсегда засело во мне. И с течением лет, отходя все дальше от этого рубежа, чувство горя, потери, разрыва не ослабевало, а, наоборот, зрело и взрослело. Леня как-то продолжал жить во мне, присутствовать над... И все-таки подавать крепкую руку в отчаянных ситуациях. Не раз оплеванный и униженный разными начальниками и инстанциями я, случайно взглянув на фото, вдруг замечал, как тверже сжимались губы родного лица, как требовательно и настойчиво он смотрел мне в глаза, и его мысль и голос ясно звучали во мне: "Я не успел, я всё отдал за жизнь, что же споткнулся перед малым, ты должен..."
Письма с фронта не приходили. Тревоги сменялись надеждами, и, когда сил не осталось, мама написала в часть. Ответа не было, и она начала писать одну мольбу за другой. Через несколько месяцев пошли ответы: узкие полоски бумаги, с напечатанным заранее тестами и вписанной фамилией. Не поступал, не значится, неизвестно, в медсанбат не поступал, в списках погибших и пропавших без вести не значится, о судьбе ничего не известно.
Запросы во все инстанции мама писала ещё долгие годы.
Пришли и два коротких письма, из которых следовало, что был тяжелый бой, никого в живых, вплоть до командиров рот, не осталось, поле боя осталось за врагом и убитых не подбирали.
Я видел через 36 лет эти поля боев у реки Десны. Среди известных своей дикостью брянских лесов, крутых глинистых склонов огромных оврагов стынут под осенними дождями эти обширные поля со следами траншей и бугорками могил.
12. Продолжение поисков
Как-то перебирая оставшиеся от войны бумаги, я обратил внимание на один из ответов
Я вдруг понял, что в отличие от всех прежних бумаг здесь раскрыта военная тайна - указан номер полка: 539 СП; такие "данные", как "пропал в декабре1943" вместо сентября (так он был жив ещё 3 месяца?) уже не действовали на нас. К этому времени развилось движение ветеранов войны. Я стал писать и скоро получил письмо от воевавших там, карту Брянской области с отметками мест боев и даже ответ генерала Теремова - командира 108 дивизии, куда входил 539 СП.
И ещё одно - это было первое официальное определение статуса моего исчезнувшего в бою брата. До этого в течение 25 лет он не значился ни живым, ни погибшим, ни пропавшем без вести. Как-то маму уговорили, что она может получить какое-то пособие за погибшего сына. Скрепя сердце, мама ткнулась в гос. инстанцию. И пришла в слезах, вместо помощи встретив подозревающий взгляд чиновника.
На этом месте воспоминаний сегодняшняя жизнь выдернула меня из прошлого и вместе со всем миром держала в напряженном настоящем.
Три дня на ядерной кнопке убийственных для планеты тысяч ракет СССР лежала рука хунты. Но не бывает худа без добра. Вырождение ума и чести, начавшееся в России вскоре после 17-го года, не могло дать сколько-нибудь толковых начальников. Министры армии и КГБ оказались настолько бездарными, что не сумели сделать переворот. Хунта арестована, Мир вздохнул спокойнее. Да, только спокойнее, ибо Горбачев вновь обещал опереться на "здоровые силы в КПСС". Я жизнь прожил в обществе лжи и несправедливости и точно знаю цену КПСС.
Нет, не призываю всех их убрать, хотя они стоят того. Но только, когда среди жителей этой страны станет признаком дурного тона поддерживать знакомство с членом КПСС (бывшим или настоящим) - начнется возрождение общества.
В то ж время эти жестокие люди, когда касалось личных делили вопросов, связанных с родственниками и близкими друзьями, умели и оказать услугу, проявляя подобие личных чувств дружбы. Так, например, бывший товарищ Лени по школе, который бывал у нас дома, В.Г. Клюев. Он стал первым секретарем Ивановского обкома КПСС, а затем министром легкой промышленности. Один раз мама и раз я в критические моменты обратились к нему и витретили внимание и поддержку.
Итак, сегодня 23 августа 1991 года мир проснулся освобожденным от грозной опасности, и я возвращаюсь в 1978-й.
Из писем ветеранов выяснилось, что в начале сентября 1943 года разведка установила, что немцы сосредоточили все силы на обороне Брянска с востока. А западнее Брянска они не имели сплошного фронта. Тогда с севера ринулась на юг 50-я армия, охватывая Брянск с запада. Именно эти дни быстрого продвижения войск без особого сопротивления врага и принял Леня за признак близкой общей победы. Но на рубеже Десны немцы сумели организовать оборону и даже окружение некоторых наших далеко прорвавшихся частей.
Получив все эти сведения, мы начали быстро готовиться к поездке. К сожалению, в 1977 году, после четырех с половиной лет ужасной болезни, не дождавшись никаких известий о сыне, ушла из жизни моя мама.
13. Под Брянском
Наконец, летом 1978 года я с женой и младшим сыном поехали на нашем стареньком "Москвиче" с картой в руках в Брянскую область. Мы пробрались в село Вязовск на Десне.
Я подошел к шоферу стоявшего на краю деревни грузовика. Парень неохотно стал отвечать на обычные для путешествующего расспросы. Но как только он узнал, что мы приехали не за грибами и разыскиваем следы погибшего здесь брата, всё преобразилось. Саша схватил меня за рукав и потянул в дом к родственникам, мы шагнули в бедные крестьянские сени, поздоровались с хозяевами, лица которых засветились. Саша особо надеялся, что его дядька, израненный, больной партизан, что-то помнит и поможет.
Отодвинули занавеску, и мы увидели лежавшего в темноте в узком пространстве у печки человека, заострившиеся черты лица которого показывали, что вряд ли услышим его голос. Однако, поняв, о чем его спрашивают, человек с трудом заговорил. Вскоре он, к удивлению всех, в том числе и домашних, поднялся и сел за стол. Я сбегал к машине за бутылочкой, и мы выпили с ним. Из печи появились вкусные щи.
Хозяин рассказал, что здесь были сильные бои. Немецкий пулеметчик засел на высоком берегу реки и успел накосить сотни наших солдат прежде, чем пробравшиеся по балке его закололи. Когда жители через два дня вернулись в село, повсюду лежали трупы наших, и их на скорую руку присыпали землей. На следующую весну, освобождая поля для посевов, большинство бугорков на полях открыли и свезли трупы в соседнюю деревню, где захоронили в нескольких больших могилах.
Позднее мы сходили туда. У одной такой братской могилы стоял памятник. Конечно, среди 50-60 фамилий нашей не было. Ещё одну заброшенную яму-могилу нам показала старушка, о других уже никто ничего не знал.
Саша привел нас в дом родителей. Накормив снова, нас стали укладывать спать. Мать Саши, простая тихая крестьянка, только хотела, чтобы мы легли на её высокой, с горкой подушек кровати. Отказаться нам не удалось. Хозяева легли в прихожей на полу.
Утром я перешел через неглубокую Десну, бродил по заросшим кустарником и деревьями берегам, перебирался через бывшие окопы, ходил по окрестным полям и деревням, вглядывался и вслушивался. Ещё больная с тех пор земля не вернулась к своей обычной жизни, она лежала передо мной растерзанной и потрясенной.
Я вдруг ясно понял, что стою перед одним из тех исключительных мест, где действительно сошлись две железные силы, где невозможно было сохраниться живым человеку. Никто впоследствии не заботился о сохранении их памяти. Местные жители голодные, холодные и больные, возвратясь из лесов, должны были что-то строить для защиты от дождей и холодов. Армия ушла вперед и ей было не до убитых.
Нам показали также и целенький аккуратный дом бывшего полицая, который расстрелял двух сыновей соседа. Их мать после войны обращалась к властям, но те сослались на то, что у этого человека есть справка с печатью и подписями бывших (уже умерших) председателя и парторга, утверждавшая, что её предъявитель сам был партизаном и хорошим человеком. Как объяснили: наглый полицай явился с бутылкой сначала к одному, а после и к другому начальнику и уговорил их, что мол, не стоит ворошить прошлое.
Через несколько дней, когда мы уже собирались уезжать, в комнату забежала соседская девочка и позвала нас ещё к одному человеку.
Я вошел в избу. Навстречу поднялся ещё не старый крепкий мужчина в сапогах. Он подтвердил, что возле своего дома сам захоронил двух солдат, один из них был сержантом и не русским. Я вытащил и показал ему фотокарточку Лени. Человек чуть вгляделся и произнес: "Точно этот". Некоторое время я не мог произнести ни слова. Потом начал расспрашивать.
- Какого роста был сержант?
- Да вот, как вы, такого же росточка.
- Нет, мой брат был на голову выше.
- Да, один был повыше.
Он поспешил сказать, что с ним не было никаких вещей, и он не смотрел документы.
На другие вопросы он отвечал также определенно, но также легко менял потом ответы, если оказывалось, что признаки не сходились.
После первого шока стало понятно, что этот человек ничего сказать определенного не может. Он вернулся через два дня после боя и видел лица убитых, опаленные боем, непогодой и временем, и вряд ли возможно их сравнивать с изображением на фото, сделанным в спокойное и благополучное время.
Мы заехали на обратном пути ещё в Брянск, встретились с одним из писавших нам ветераном. Хозяин убеждал, что верить подобным рассказам нельзя, а разговоры о какой-то экспертизе - несерьезны. Прошло много времени, да и военкомат не станет этого делать и не даст разрешения. Возникшие было мысли об установке какого-то памятника остались без решений.
14. 90-е годы
Прошли годы. Пришла перестройка Горбачева. В советском обществе появились ростки свободы, интереса к своему прошлому, понимания необходимости освобождения от лжи. Правда партийные кадры, остающиеся постепенно без "руководящей" работы ищут её новые формы. В аморфной среде убитой инициативы они легко занимают руководящие посты. В обществе возникает несколько запоздалое шевеление по поводу миллионов безвестно исчезнувших на войне. КПСС проявляет чуткость к этим гуманным идеям. Вот сообщение из ивановской газеты "Рабочий край" от 22 мая 1990 г.
"При доме Политпросвещения обкома КПСС образована группа, помогающая созданию "Всесоюзной Книги Памяти". Корреспондент газеты спрашивает секретаря группы Б.Комарова: "Ведется ли учет пропавших без вести?"
Отвечает секретарь: "Второй этап работы над Книгой Памяти заключается в расширении поисковой работы по выявлению новых имен. Горько признавать, но пропавшие без вести не заносятся в Книгу. Необходимо доказать, что воин действительно погиб. Для этого нужны архивные данные, свидетельства однополчан о факте гибели и месте захоронения и погребения".
Прочитав, я просто задохнулся от такого кощунства. Я написал в редакцию газеты. Что таким образом всех павших за родину делят на две категории: 1) полноценных воинов, погибших со справкой, и 2) сомнительных - погибших без справки. Во 2-ую категорию попадают, таким образом, многие солдаты передней линии боя, погибшие от снарядов, танков. Сюда же относится"Неизвестный солдат", что лежит у Кремлевской стены. Я предложил лучше подождать ещё 50 или 100 лет, пока совесть и разум окрепнут и получат власть.
Как и прежде на такое письмо редакция не ответила.
Когда возникло общество "Мемориал", я послал туда взнос, докуенты об отце и брате, выступал в городе на собраниях.
Я говорил и писал в газеты, что памятник жертвам отечественного фашизма следует построить только на том месте, где мучили и убивали невинных: напротив Серого дома, подвалы и кабинеты которого надо превратить в мемориальные. И в 90-е годы такие слова вызывали шок у властей.
Рассказав на собрании в Городском музее о брате, я зачитал бумагу, по которой Леню освободили из тюрьмы в 1938 году (приведена здесь в ЧАСТИ 1). Слова "с начала преступных действий Л. Трахтенберга" пригодились для следующей фразы: "Прошло 50 лет с момента начала преступных действий КГБ по отношению к юноше, отдавшему жизнь за нашу страну, но и сегодня они находят возможным отказать ближайшим родственникам ознакомиться со всеми материалами, в которых осталось его имя".
Я предложил записать в решении собрания: "Мы заявляем, что одним из непреложных нравственных принципов является право родственников невинно погибших посетить места их заключения и ознакомиться со всеми материалами".Конечно, ведущий собрание партийный деятель постарался забыть об этом.
Я много лет добивался, чтобы мне разрешили взглянуть на дорогие только мне одному строки, хранящие имена папы и Лени. Я ездил в прокуратуру РСФСР, был у прокурора области, в КГБ.
"Мы не можем нарушить закон, - отвечали мне. - В нем есть только о праве самих подсудимых знакомиться с материалами дела". На мои слова, что эти люди погибли, что они не были осуждены по закону, и поэтому на данный случай закон не распространяется - ответа не было. Так и сегодня в архиве КГБ г. Иваново остаются "Дело Л.М.Трахтенберга" и " Дело М.Р.Трахтенберга", в которых сохраняются в тайне от меня и всех людей слова, сказанные моими незабвенными отцом и братом в страшное время их жизни. Если мне не удастся, я завещаю своим сыновьям Лене и Мише найти, прочитать и рассказать об этом.
Примечание: 15 августа 2003 я вошел в Серый дом и увидел некоторые (разрешенные к прочтению) фрагменты дел отца и брата. Об этом можно прочитать в моей книге "Бросок на север" и здесь в "Загранице": "Вхожу в серый дом", "Последний акт ГБ-шного спектакля", "Мой брат выбрался чудом", "Лекция в ФСБ", "Прости меня, папа".
Ивановский музей в 1990 году организовал выставку "Это не должно повториться". Там есть и стенд посвященный нашей семье. В газете "Рабочий край" появилась заметка "Из книги отзывов".
"Спасибо за правду! Не верится, что наши земляки пострадали в годы культа личности Сталина. Вечная им слава! Особенно взволновала судьба ученика нашей школы Трахтенберга Леонида. Ученики школы N 33 8б класса".
Перед самым отъездом в Израиль стало ясно, что власти не позволят мне вывезти книги брата, многие его и отца вещи и документы. Я передал все это в музей, сотрудницы которого очень тепло и внимательно отнеслись ко мне.
Теперь имена брата, деда и бабы, тоже пропавших, когда нагрянули фашисты, записаны в музее Яд Вашем в Иерусалиме.
На кладбище на мамином памятнике осталась надпись:
Трахтенберг Леонид Михайлович
В память о сыне, сраженном под Брянском
12-15 сентября 1943
Я подошел к концу моих воспоминаний о брате. Снова прошла перед глазами его жизнь. Что-то малое я сумел о нем рассказать. Пусть никогда не публиковавшиеся стихи Лени скажут остальное.
Все стихи он сам переписал в особую тетрадь незадолго до призыва в армию.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-110/lenjafotonapropusk2.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-110/lenjapisxmopredposlednee.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-110/lenjaischezotwetysfronta.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-110/lenjaotwet539sp.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-110/lenjaotwetprokurora.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-110/lenjastihneizwestnyj.jpg)