Прозрение

Книга автора "Прозрение" (513 стр. с илл., Иерусалим 2003) имеется в библиотеках:

Израиля -

Иерусалим - "Русская библ.", Библ. "Яд Вашем", "Еврейская национальная и университетская библ." ;

Тель-Авив - Городская библ. (Музей Израиля);

Реховот - Городская библ., Культурный центр ( библ.), "Зеленая лампа"(библ.);

Ашдод - библ. при "Бейт Канада";

России -

Москва - библ. бывш. "им.Ленина";

Санкт-Петербург - "Пушкинский Дом"; библ, бывш. "Публичная им. Салтыкова-Щедрина";

Иваново - обл. научная библ., библ. на ул. Багаева, библ. для детей и юношества, библ. завода "Ивтекмаш", библ. завода "Точприбор", еврейский центр, библ. бывш. радиотехникума туббольных;

Украины -

Могилев-Подольск - городская библ.;

США -

библ. Конгресса в Вашингтоне;

Англии -

Британская библиотека, Русская коллекция;

а также в Интернете - lib.ru, Библиотека Мошкова, Заграница; proza. ru

Три года назад я закончил книгу под этим названием. Я думал над ней и работал несколько лет. Разделив свою жизнь на две части - за железным занавесом и в свободном мире, мне стало ясно что к чему.

Короче, я прозрел, вытряхнул из мозгов загруженный коммунистами мусор, и увидел мир как он есть.

Но сегодня осознал ошибочность, вернее, неточность этого представления.

Прозрение - это непрерывный нескончаемый процесс приближения к истине.

Прозрение - это нормальное состояние нормального человека.

И ещё одно ПРИМЕЧАНИЕ.

Здесь читатель получает мою книгу в супер оригинальной форме, рожденной эпохой ИНФОЗОЯ.

В отличие от бумажного издания книга, которую Вы открываете, живет, постоянно чуть прирастает и украшается. Это её качество сохраняется пока живет автор, который искренне рад встречам с уже знакомыми и новыми читателями.

Роман Трахтенберг

ПРОЗРЕНИЕ

(Записки бывшего советского инженера)

Всякое дело должен делать профессионал. Вы можете с интересом слушать лекцию о новостях хирургии, но вряд ли согласитесь ложиться на операцию к этому лектору. Даже кран починить позовёте не симпатичного ученика, а опытного слесаря. Так и книгу должен сочинять писатель. Правда, многие знаменитые книги написаны людьми, не кончавшими литературных институтов. Но это из разряда событий случайных, типа "каждый может стать президентом".

Почему же решаюсь заняться вроде бы не своим делом? Не совсем так. Я собираюсь писать о своей жизни и работе. За 70 лет приобрел обе эти профессии. Сочинять сюжеты и выдумывать героев я не умею и пытаться не буду.

Только подаренная мне жизнь вокруг своей специальности.

Только то, что было и моё понимание того, что есть.

Сама жизнь разделила эти воспоминания на две неравные части.

Первые шесть десятков лет мне было суждено провести в СССР - государстве, которое провозгласило своей целью счастье народов и превратило их на самом деле в население с подавленными гражданскими инстинктами и полудетским сознанием.

Мне посчастливилось затем выйти в открытый мир, где началась новая свободная жизнь. Десять лет этой второй части жизни несли много надежд и крушений, но создали в итоге ощущение равновесия и удовлетворения.

Часть 1. За железным занавесом

Такое название уже встречалось в литературе? Верно, но всё, что было в той жизни, отгороженной от остального мира, несёт на себе серый цвет единообразия. Нормально, чтобы все произведения того времени и места так одинаково назывались. Возможно, точнее было бы - "В банке с притёртой пробкой", но это звучит по-новому, а тогда имело право существовать лишь повторение старого, однажды разрешённого.

Глава 1. Первые опыты жизни

Все солидные люди начинают свои воспоминания с начала, то есть с детства. Но, согласитесь, нельзя же так прямо и погрузиться из сегодня в глубины прошлого. А вдруг там застрянешь? Нет, сначала надо, как делают бывалые альпинисты, надёжно закрепиться здесь, чтобы знать, куда вернуться.

Конечно, я не родился инженером, и, казалось бы, период жизни до получения специальности можно опустить. Но без прошлого нет настоящего. Поэтому вспомним о всяком, придерживаясь порядка, но не так уж строго.

1. "Начнём, пожалуй"

Век живи - век учись. Вот одна из известных поговорок - формул поведения, которые вывели люди, объединяя и анализируя опыт поколений. Пытаясь использовать методу математики и применить эту формулу к своей жизни, приходишь к тому, что, скорей всего, нет никаких формул, не существует никаких надёжных и вечных правил "как быть и что делать?" Возможно, лишь кроме знаменитых десяти заповедей, переживших не поколения, а тысячелетия. Обычные житейские нормы пересматриваются на каждом новом этапе жизни. А в этой новой жизни, которая началась после выхода из самолёта в аэропорту им. Бен-Гуриона, такой этап может продолжаться всего лишь месяц, и даже день.

Для краткости назовём то, что я пишу - книгой. Вернувшись почти через шесть лет к началу этих записок, разумеется, многое хочется исправить, изменить. Но такой процесс будет бесконечным. Поэтому переписываю с черновика, исправляя только ошибки. Пусть и дух времени сохр анится. (With small correction).

Считают, что человек подходит к осознанию того, что надо писать воспоминания - в конце жизни. Когда почувствует, что он хотя бы забрезжит. Чтобы успеть сделать эту работу. Однако новое моё существование оказалось настолько непредсказуемым, и всего за три с небольшим года прошёл такую длинную дорогу, что совсем растерял чувства начала и конца.

Этот путь начался с радужных надежд, даже уверенности, что вот-вот меня найдут, позовут, затребуют мои технические находки, опыт. Ведь в той жизни многие, и даже крупные военные фирмы, искали сотрудничества с доктором технических наук, профессором, руководителем лаборатории точного электропривода, автором сотен изобретений, статей, докладов и книг. И он уже мог позволить себе капризничать - "не хочу работать на войну"...

Вполне логично было ждать звонка по телефону или в дверь: "Не согласитесь ли учить молодых инженеров, помочь израильской армии, передать военному заводу свои изобретения в прецизионном приводе, способном исключительно точно навести наши пушки и ракеты на врага?" Но справедливо говорят, что мечты иногда сбываются, иллюзии - никогда.

Затем пришло беспокойство - устроиться хоть куда-нибудь, чтобы зарабатывать на съём жилья и еду. Случайно нашлась инженерная работа над приводами такого типа, которые всю прежнюю жизнь презирал за неразумную структуру и "мягкость". Сделал всё, один - от расчётов до пайки.

И новый этап - самому закупать детали и организовать изготовление партии разработанных мной блоков. (Всё на иврите). Это была работа агента по снабжению и зав. производством. При наладке предложили найти ещё инженеров. Нашёл. Обучил.

Ещё немного, и я оказался в положении кладовщика, хранящего в ящичках детали. Такое не могло длиться долго, и вот теперь практически нулевая работа. Ещё - меня отвергают мною же обученные инженеры, а также молодые и старые интриганы, словно и не воспользовались моими знаниями и умениями.

И всё нарастающее давление - вытеснить меня вовсе не только из работы, но и из малейшего авторитета в родных специальных технических областях, где понимаю и умею делать сложные вещи, недоступные окружающим... Идёт противная мне борьба за положение, зарплату, работу. Все стремятся забраться коленками на спины друг друга и властвовать хоть сколько-нибудь. Я чувствую, что совершенно не имею желания и способностей к такой деятельности.

Не хочу командовать, не хочу подавлять, не хочу хитрить и изворачиваться, не хочу доказывать, что я здесь уже что-то сделал. Да что там - весь привод этих новых сварочных машин, которые везут на выставки и партиями продают в разные страны, я придумал и сделал, быстро и, вроде, неплохо. Не хочу объяснять, что новые работники сумеют только повторять пройденное, но им не хватит квалификации продвигать машины к новым нужным свойствам.

Пожалуй, все эти "не хочу" означают - не хочу в таком месте работать, а это близко к - "не хочу жить". Ведь другой работы в моём возрасте - не найти.

Кроме этого, оказывается, что психическая прочность моя не бесконечна. Настойчивое раскачивание внешними силами при угнетающей неумелости объясниться на иврите или английском (на русском - некому объясняться) приводит к потере уверенности в своих силах и способностях. Так недалеко и до психической деградации. Уже замечаю ухудшение памяти, даже почерка.

Вот и получается, что придёт время, когда захочешь что-то писать, но инструменты: память, воля, рука - откажут. Конечно, неплохо дать настояться такому напитку, как воспоминания. Да поезд идёт слишком быстро. Не прозевать бы последнюю станцию.

Когда-то у меня созрел довольно чёткий план книги, которую я должен написать. Мне представлялось собрание воспоминаний и "пониманий" жизни, оказавшейся у меня необычной и в чём-то поучительной. Так сложилось, что мою жизнь всегда направляли две цели.

Во-первых, желание предостеречь людей от возможных ошибок, рассказать немедленно о своих находках. Это, наверное, объективный исток, а может быть, следствие моей более чем 35-летней преподавательской работы. В сущности, всё это время мне удавалось помогать людям, чем могу. Хотя и не без сложностей.

Это покажется странным, но мне никак не даётся простое знание, что не каждого человека можно научить полезному, доброму и вечному. Трудно мне привыкнуть, что существует тип людей, главный жизненный интерес которых состоит в управлении другими людьми. Они будто бы смотрят на тебя приветливо и с готовностью прислушаться, а на самом деле изучают твои особенности, чтобы успешно заставить тебя делать то, что нужно им. Как специалисту по "Автоматическому управлению", мне это хорошо понятно. В моей области науки это называется "управляемостью и наблюдаемостью". Мог бы даже с формулами это расписать. Но в приложении к живым людям мне это совершенно чуждо. Терпеть не могу кем-то дирижировать. Научить - это да, раскрыть какие-то истины, чтобы человек сам пришёл к более просвещённому состоянию. Но ведь управляющий тип не хочет обучаться чуждому ему способу существования. Конечно, отсюда многие мои конфликты и трудности.

И ещё вторая потребность - развить и защитить то направление в электроприводе, которое мне открылось 35 лет назад.

Да, действительно, внезапно возникла в мозгу, сбив дыхание, предельно ясная картина поразительно согласованного движения отдельных частей машины - разгадка секрета, которую десятки лет искали инженеры и учёные. Вдруг я понял, как это сделать! И как же просто это получится! И как точно, абсолютно точно, заработает!

Это чудо непрерывно жило и развивалось в моей голове долгие годы. Ему послушно отдавал я и свободное время в ущерб возможным удовольствиям и отдыху, книгам, языкам, и развлечениям. С ним засыпал, и оно сразу было тут как тут, когда просыпался. Даже когда месяц лежал в декабре 1990-го и не мог вставать из-за внезапно возникшей болезни: непрерывного кружения и пляски всех предметов вокруг меня. А в мозгу, между тем, с необыкновенной отчётливостью вращались одновременно и согласованно, как в торжественном танце, - вал мотора, части резольвера, магнитное поле. Пульсировали зарождающиеся в обмотках синусоиды напряжений, плавно двигались очереди взаимно сходящихся и расходящихся импульсов, в конечном итоге действовавших на мотор и снова на самих себя.

Любопытно, что ни раньше, ни потом, при всех усилиях и крайних напряжениях мозгов мне не удавалось с такой необходимой ясностью собрать вместе и воспроизвести все сразу эти связанные движения. И ещё успевать понимать их результаты.

Конечно, у меня не было уверенности, что такая книга получится. Что мне удастся складно всё изложить, найти формы, последовательность кусков, меру подробностей, рассуждений и откровений, стиль не нудный, но и не заумный. И эскиз подобного сооружения мне просматривался. Но... так было до уже упомянутых жизненных этапов. Повытрясли порох. Потерял красивую высотную структуру. Что ж, беру что осталось. Да, вот американцы живут в одноэтажном. Так спокойнее. И не нужно путаться по лестницам. И лифт нигде не застрянет. И писать и читать будет легче.

Чёткий план моей будущей книги сложился ещё в той жизни. Боюсь, что теперь, после потери всего, что наработал и заслужил, многие мои оценки сдвинулись или потускнели и вместо строительства продуманного и спроектированно-уравновешенного здания получится нечто спонтанно-импровизированное. Но, может быть, и вообще я был вскормлен в слишком запрограммированном скучном стиле советской идеи.

Кроме воспоминаний о людях и событиях, о некоторых известных людях (по моим меркам) и о выдающихся событиях (по историческим оценкам), осмелюсь предложить здесь решения и находки по некоторым вечным вопросам жизни. Сознаю, что такие ответы могут быть субъективны и отражать те самые быстротекучие этапы жизни. Но и никаких подписей под ними не спрашивается. Ни в знак подтверждения, ни, хотя бы, согласия. Нравится - бери!

Говорят, что старый любит учить. Особенно такому, чего самому осуществить не удалось. Дорогой читающий! Извини, если подобное проскальзывает. Твоё право слушать или отвлечься, соглашаться или отрицать. Только не сомневайся: всё здесь говорится с одним желанием, может, и наивным - помочь и защитить.

Допускаю, что кому-то интересно познакомиться с представлениями "продукта" той, ушедшей в историю, эпохи. Но тут ничего не поделать. Как уже упоминалось, этот поезд без отдыха и ремонта неостановимо постукивает на стыках. Чистота той ограниченности сколько-то замутилась. Я надышался уже свободой.

Ещё должен сказать, что с малых лет и до здешнего "детства" (а как ещё назвать это состояние, когда опять не можешь прочесть простой вывески, касающейся самых, самых твоих потребностей?) я любил перо и бумагу, многое им доверял, и ощущаю долг вернуться к любимым со всеми остатками чувств и ответственности.

Недалеко время, и никаких моих следов здесь не останется. Вот и надо сложить что-то, заменяющее банальную музей-квартиру, без квадратных метров, штата и экспонатов, не затрудняющее потомков более чем положенная плита.

2. 12 июня 1994 года, 10 час. 18 мин.

Нет, не собираюсь писать дневник. А было в туманном детстве - решил, что люди, конечно, прохлопают самое существенное. Завёл толстую тетрадь, куда ежедневно заносил красными чернилами важные для истории названия текущих событий и данные о погоде. Вычитывал это из газеты, а также звонил в бюро прогнозов и, придавая голосу деловое звучание, спрашивал: "Какое сегодня атмосферное давление, сколько выпало осадков?" Там уже забеспокоились: какой-то тайный элемент собирает разведданные. Осталась тетрадь чуть начатой.

Итак, свершилось то, чего со страхом и любопытством ждал. Я вернулся домой после разговора о том, что моя работа в фирме AST заканчивается. Да, не закончилась, но... на новом месте, куда переезжает наша фирма, купленная богатой Zico, "не предполагается моя работа в будущем". Готовы лишь дать ещё месяц, чтобы передать остающимся свои папки. И в материнской фирме также нет для меня ничего. Говорили вежливо, видимо, опасались, что пойду в атаку за свои права.

Да, уволить человека, в таком возрасте, без пенсии... Работы ему уже не найти. А ведь я сделал немало для хозяев этой фирмы. Если их механика была точным повторением прежних образцов, привезённых руководителем проекта из Болгарии, то всё, что обеспечивало им автоматическое точное движение - я сделал с нуля.

Работа двух профессионалов-электронщиков, которых я выбрал, подтвердила, что моя "архитектура" всей системы управления была верной, потребовалась лишь некоторая "косметика". Как объяснял потом один знакомый - было ошибкой взять на работу этих инженеров, научить их работать с моторами (этого они не знали и самостоятельно никогда бы не освоили). Да ведь я - учитель, от этого никуда не деться. И вот эти дети отторгли родителя, вытянули на себя всю оставшуюся уже рутинную работу. Проделали это сначала деликатно, потом - молча. И мне, действительно, в такой обстановке делать стало нечего.

Итак, я безработный. Но не совсем, к сожалению. По закону мне положен месяц на поиски работы. Этот месяц я обязан ходить на работу, встречаться со старыми "товарищами", продолжать их обучение. То есть, рвать зуб постепенно. Но отказаться от месячной зарплаты - безумие. Чем платить за съём квартиры?

Конечно, моё состояние - это не возвращение от врача с диагнозом "рак". Но ещё никогда в жизни не было так, что я никому не нужен. Даже ... в работе?

Я в жизнь входил с букетом идеалов,

Но лепестки их быстро облетали.

Был в юности учитель у меня,

Он заменял мне и отца, и брата,

И всё, что говорил, казалось свято.

"Люби работу, - он учил. - Всё ненадёжно в жизни этой,

Изменят женщины, друзья и даже дети,

Одна работа не предаст тебя".

И что же? Сбылись предсказанья эти.

Мне изменяли женщины, друзья и дети.

Ну, а работа что же?

Но и работа предала меня.

Да и учитель тоже.

Стихи... это была стихия моего незабвенного единственного старшего брата Лёни. Он погиб в бою в 43-ем чуть пережив свой 19-й день рождения. Когда вхожу в его стихи, стройность, гармония, музыка строк и единственно уместных слов завораживают. Ясно - это Поэзия.

То, что получается у меня, - скорее, проблески нетехнических приёмов самовыражения. Некоторые умеют писать что-то складное по заказу, к юбилею, рождению. Я давно убедился, что могу потратить сколько угодно времени, разбиться, но ничего, кроме стыдного лепета не получится. Но иногда во мне возникают готовые строки. Не могу понять - в связи, с чем это случается? Как-то в ужасную жару, обливаясь последним потом, возвращался из моего здешнего леса - пардеса. В голове не то, что стихов - вообще никаких мыслей. И вдруг, словно кто-то в ухо проговорил:

Все знают - Вдохновение - капризное наитие,

Ношу блокнот и карандаш на случай Их прибытия.

И вот Оно! Уже диктует...

Не знаю что, не знаю как...

Где карандаш? Опять бастует?

Да и блокнот - в других брюках.

Откуда-то вдруг стекут слова, как бусинки, на нить мысли.

Но ситуация возвращает к прозе. Как ни крутись, а наталкиваешься на одно и то же: весь мой опыт, технический кругозор, изобретения, какие-то способности - никому не нужны. Может, стар оказался? Но тянул на этой работе по 12 и более часов, без перерывов, в напряженной нервной обстановке. Конечно, не умею лавировать между людьми. Конечно, мешает скромность - белая ворона в этой среде. Однако я впервые попал в жёсткое состязание с заводскими инженерами. При этом делал больше, чем обычный инженер: и придумывал, и осуществлял, и дожимал всю технику до надёжной работы. Вот когда началась борьба за место под солнцем, за зарплату - здесь я уже оказался не в той весовой категории.

Расскажу, как взял на работу одного пенсионера.

Появился у меня хороший знакомый Саша Сромин, специалист по моторам из Ленинграда. Мы с ним месяц сидели рядом в одной комнатке. Я объяснял ему свой привод, а он учил меня начальным движениям на компьютере. Как-то этот симпатичный мне молодой человек позвонил:

- Роман, прошу вас, возьмите на работу хорошего человека.

- Действительно, Саша, мне нужен электронщик. Но кто он?

- Это пенсионер, большой специалист в электронике, у него даже есть книжка,

он не может без работы.

- Но мне нужен практик на простую работу.

- Поговорите с ним, он всё будет делать.

- Хорошо, пусть приходит.

На другой день вошёл в лабораторию высокий, ещё крепкий человек. Начал говорить о желании работать, что руководил в секретном институте большими проектами. Я пояснил, что здесь требуется только монтаж, пайка - простая работа, не интересная для специалиста.

- Да я для вас любую работу буду делать.

- Но здесь не будет никакого творчества, вам придётся быстро выполнять скучные

действия и только по моим указаниям.

В самом деле, меня и в хвост и в гриву гнали быстро-быстро закрутить мотор для новой сварочной машины. И мне просто рук не хватало.

- Да вы не сомневайтесь, я всё буду делать, да мы поладим, -- твердил он.

"Поладим?" - подумалось мне. - "Причём тут это, я же не в друзья его приглашаю". Я показал плату, которую нужно было собирать. Чувствовалось, что он знаком с этим. Мы разговорились о его мытарствах с книжкой (показал: "Зельдин. Работа с микросхемами" - это была компиляция из английских журналов). Выявились некоторые общие знакомые. К концу дня я уже был погружен в симпатию к этому достойному и страдающему человеку. Пошёл к начальству и сказал, что нашел себе помощника, возьмите. Главное, что снимало остатки моих сомнений (а они где-то стучались), - он ленинградец.

Он ушёл в кабинет начальства. Через 20 минут вернулся. Но какая перемена! Вместо согнутой спины - выпяченная грудь, совсем иная замкнутая физиономия.

И снова я постарался отогнать глупые мысли.

- Вот и хорошо, вас быстро оформили. Теперь самое срочное наше дело - наладить

этот блок. Пожалуйста, проверьте его работу.

- Нет, я этого делать не буду.

Хорошо, что стул подо мной был устойчивый, железный.

- Но иначе мы не сможем запустить привод.

- Это вы делали блок, вы и проверяйте.

- Но я же говорил, что такая у нас работа.

- Нет, я лучше сделаю новый привод.

- А вы когда-нибудь занимались приводом?

- Нет, но я делал большие проекты.

Я ещё пытался барахтаться - "но ведь у нас нет никакого времени, привод уже почти готов, даже для специалиста это работа не на один месяц..." Наконец, я понял: передо мной сидел не знакомый мне прежде тип человека. Масштаб моей ошибки был велик: другого помощника не дадут, срочно должен всё делать сам. Да теперь ещё рядом будет сидеть этот "предатель" и о каждом моём неудачном движении раззванивать по всей фирме. Так оно и получилось.

Но почему оно так получилось? Просто, уже давно слово "ленинградец" вызывало у меня полное расположение и неограниченное доверие. Но ... я забегаю далеко вперёд.

А пока что, я настоящий безработный. Когда-то читал об этом в советских газетах. Интересно, как оно на самом деле? И что делать?

Есть некая скользящая вниз перспектива. То, что я хорошо умею делать, - учить студентов и аспирантов - здесь почти невозможно. Не имею на должном уровне иврита и английского. Мой новый привод и здесь наталкивается на банальное сопротивление: инженерам трудно согласиться с ущербностью того, чему их учили. Немногие способны переучиваться. И где им взять терпение и доверие выслушивать объяснения на плохом языке. Даже моё докторско-профессорское звание оказывается подозрительным (популярны байки, что у приехавших из той страны любой диплом - это свидетельство ловкости и денежных затрат, а не квалификации). Там за меня стояли эти звания, известность, а здесь, уже работая, вынужден был каждый день и час точным советом или знанием подтверждать, кто ты есть. Люди не могут смириться, что вот этот тип более знающий и грамотный. Да и возраст - за 60...

И ещё, где мне найти ту необходимую самоуверенность, твёрдость, энергию, как не опустить руки, когда всё вокруг шепчет, нудит, кричит: куда тебе, слабаку, в такие дела. Неожиданно простейшие вещи оказываются трудными. Вот человек, пасущий тут же рядом с современным заводом, среди засыхающих колючек своих верблюдов, в обычной легкой одежде входит, скажем, в банк. Служащему за барьером приходится в доли секунды понять - кто перед ним? Бизнесмен, т.е. самый уважаемый член общества, или профессор, так себе уважаемый, просто грамотный или пастух. Кем же я этому служащему представляюсь? Видит, лепечет еле-еле - ха, да это просто - никто. И тебя мгновенно занесли в такую графу. И уже вынесли решение: сделай минимум, дай квитанцию, покажи пальцем, где расписаться, следующий... Обидно, зажался - подтвердил свою никчемность. Поднял голос, потребовал "у меня ещё есть вопрос!" - чуть приподнял степень внимания к себе. У меня пока это не получается.

Конечно, есть и интеллигентные люди. Но они заняты, всем некогда, так много заходит всяких просящих. Ещё эти интеллигентные олимы всюду молчаливо капают на совесть. Лучше отделаться от них поаккуратней и побыстрее. Сделать пару копий их бесконечных "предложений" и молча изобразить - "рад был вам помочь"...

Обида - главная боль человека. Вот и взятый мной на работу электронщик Саша сначала изображал благодарную преданность, потом, когда мои советы в "его" области техники оказывались единственно спасающими, смотрел на меня с удивлением и даже уважением. Теперь и он ревниво спросил: "Что это за каталог хотите положить в свой портфель?" Эти каталоги любая фирма по телефонному звонку высылает бесплатно, но мне - человеку с улицы - уже не найти потом такой пустяк, а он необходим в предстоящих поисках работы. И это нужно объяснять? Нет, не могу, зажимаюсь от обиды, уже ничего не нужно - скорее, с глаз долой.

Однако смотри, я не один такой - безработный. Вон их сколько в "конторе по трудоустройству". Разместилась она в грязноватом подъезде, в окружении эфиопских общежитий. Между прочим, в банках иной интерьер: чисто, прилично; все, ожидая, сидят на удобных стульях и посматривают на специальное табло, которое и соблюдает очерёдность; пожалуйста, попей водички; сверкает чистотой туалет.

Приятный парень чешет по-русски за обшарпанным столом. Жду свой черёд среди людей, сидящих с подавленными лицами. Спешить, собственно, некуда. Вокруг разгуливают чёрные грации и увешанные амулетами татуированные старухи (а, может, и вовсе средних лет женщины), старик с пейсами застыл на корточках у дверей. Совсем недавно он так сидел в Африке.

Наконец, Миша приглашает меня жестом на стул и ещё минут 20 разговаривает по телефону с приятелем о своём личном трудоустройстве. Закончив, говорит и мне ободряющие слова, что возраст, мол, не помеха и может что-то найдётся, а каждую неделю надо у него отмечаться. Вот и вся официальная часть.

Поскольку теперь перепечатываю это с черновика, спустя почти шесть лет, то оказываюсь в забавно-мистической ситуации: как изрядный писатель, я погружён в описываемые события, захвачен теми чувствами, которые наводят собственной рукой начертанные строки. Но на улице-то уже двухтысячный, и всё время хочется утешить того наивного меня, подправить, пошутить.

И в самом деле, довольно скоро я понял, что в нормальной стране безработица с гарантированной оплатой большой части прежнего оклада, с массой свободного времени, а главное - беззаботной раскованностью - это совсем не так страшно. Даже напротив, после ещё нескольких эпизодов я осознал, что эти 5-6 месяцев были из лучших в моей жизни. Я распрямился, осмотрелся вокруг, меня повозили по настоящим заводам Израиля. Заработал 5000 долларов, выполнив задание одного из таких заводов. Придумал, как сделать систему автоматического перевода речи на любые языки, и нашёлся инвестор, и заработал ещё 7000 долларов. И, наконец, меня взяли в "теплицу". Обо всём этом надо рассказывать отдельно, но тогда уж не вернуться мне в далёкие прошедшие годы. А пора придти к какому-то порядку.

У каждого человека должно быть детство, плавно переходящее в отрочество и т.д. Как можно узнать из книг - обычно это время тёплое, нежное, полное сладких грёз и волшебных впечатлений. В моей памяти сохранилось мало подобного, да и то, что было, подорвалось в 1938-ом и окончательно захлопнулось датой 22 июня 1941.

Начну прямо с рождения. Хотя я появился на свет в провинциальном городе Иваново, но всё же - на Московской улице. Факт этот как-то не отчётливо сидит в памяти. Однако когда проходил впоследствии по этой улице, что-то всегда притягивало к щелям в старом заборе, через которые просматривался малый деревянный домик, а перед ним обширный двор, весь заросший бурьяном. Может, поэтому я, даже минуя столицу, выбился в заграничные люди и сохранил странную привязанность к пустырям, буеракам, болотам, правда, особо - к лесам, полям, чистоте и тайне природы.

Заглянем в ещё более ранние времена.

3. Родословная

Этот параграф полезно терпеливо прочитать моим родственникам. Для них главным образом и стараюсь. Другие любознательные читатели приглашаются тоже, но они вполне могут чисто биографические подробности пропустить. Ничего, я не обижусь.

По этому историческому поводу я мало что смог бы сказать, если бы не написанные по моей просьбе маминой сестрой Дорочкой две тетрадки. Её память и общительность были исключительными. Теперь я смог по этим записям 1978 года составить настоящую генеалогическую схему. Постараюсь описать словами это дерево нашего рода, дополнив его крону известными мне сведениями и краткими комментариями.

Мой прадед со стороны мамы Герц Геллер слыл в Берлине богатым человеком. Прабабушка Крейня жила в Могилеве Подольском (на Днестре), где и обосновалась их семья. Крейня тоже была богата, имела магазин кож, два больших дома. Один из них и теперь стоит на углу улиц Ленина и Мельника, здесь до революции помещался Соединенный банк, а после - 1-ое Госкино. Помню, что мои дед и баба жили в маленьком ветхом деревянном строении во дворе дома Кино, где дед работал сторожем. (Нормально - охранял наследственное владение своей жены). Другой дом располагался в Рыбном переулке возле Красной площади, он занимал весь переулок и сдавался жильцам и магазинам. В 1916 летом, как обычно, прабабушка Крейня лечилась в Карлсбаде на Майне и там прямо в ванне умерла. Прадедушки тогда уже не было в живых.

Остались от них пять дочерей. Был ещё и сын, но его жизнь оборвалась в 11 лет от несчастного случая. Отец ночью встал дать заболевшему сыну лекарство, спутал в темноте бутылочки и влил ему стоявшую рядом карболку (крепкий дезинфицирующий раствор). Мальчик умер.

Моя бабушка Сарра-Шифра была 3-ей дочерью Герца и Крейни. Она была очень красивой девушкой. Против воли её выдали замуж за Граната, мать которого имела кожевенный завод. Крейне это было важно. На свадьбу мать одела девушку в бриллианты на 40000 рублей (так пишет Дора). Сын от этого брака Соломон Гранат жил и умер в США. Сарра была несчастна в этом замужестве. Её очень жалел родственник юрист Гранат из Киева, он помог устроить развод. Во втором браке с дедом Шомшоном у неё было 7 детей. Выжили только две дочери - моя мама Берта и Дора.

Старшая сестра бабушки Бейла и её муж Шор имели троих детей. Сын Моисей стал профессором в США. Дочь Мальвина Кац жила с тремя детьми в Ленинграде. После 41-го года о них ничего не известно. Дочь Мародель приехала на роды в 1918 году в Могилёв из Хотина. Возвращалась зимой в стужу на санях по Днестру. Была укутана в тулуп и в пути на замерзшей реке не заметила, как выронила ребёнка. Муж заметался, затеял развод - жена растяпа, потеряла дитя. Это всё со слов Доры. Она имела право на эти ноты осуждения. Сама-то своё дитя вытащила изо рва, где гитлеровцы расстреливали евреев Минска, вылезла из-под трупов, ушла голодная и раздетая в Польшу, назвалась украинкой и вырастила Алиночку вопреки всему. Правда, вот недавно прочитал, что в то время тоже было не легче. В этом самом Хотине было восстание крестьян, убито 500 евреев, включая стариков, женщин и детей. Может, не так уж и была виновата несчастная Мародель?

Вторая сестра бабушки Ента, по мужу Шпильберг, имела троих детей. Сын Лазарь окончил вуз и жил до 1941-го года в Ленинграде. Дочь Бетя жила в городе Белая Церковь, муж её Давид Баксанский был там прокурором города. После 41-го о них ничего не известно. Дочь Сара была красавицей и ... глухонемой. Жила в Могилёве с мужем по фамилии Флейшер. Он был сапожником, очень приятным человеком. Были дети. После 41-го пропали все.

Третья сестра бабушки - Мотель, по мужу - Гольденберг, имела пятерых детей: три сына и две дочери. Старший сын Мирон с женой Нюсей - умерли. Их дочь Майя была женой известного летчика, Героя Советского Союза Геннадия Гофмана. Майя сгорела в самолёте при посадке в Праге. Она летела в Карловы Вары. Сын Мирона - Гриша с женой Лидой жили в Одессе, у них была дочь. Второй сын Мотели - Израиль Гольденберг в 1919 году уехал в США, его ласково звали Беб. Третий сын - Яша (Хаскель) и его жена Таня Сивакова имели сына Нолика. Он в 1977 на своей машине погиб. Его жена Галя нашла родню в Швейцарии и должна была выехать туда. Старшая дочь Мотель - Бетя, по мужу Копытман, имела дочь Милу и сына Марика. Они с 1967-го живут в Израиле в Иерусалиме. Дочь Мотель - Надя, по мужу Сиркис, с детьми: сыном Милей и дочкой Людой - живут в Одессе. У Мили дети - Таня и Гена. У Люды, по мужу Ихтейман, дочь Инна.

Четвёртая сестра бабушки - Роза (Рикль), по мужу Учитель. Она и её муж Исаак умерли в США. Остались дети: дочь Ева, вдова без детей, и сын Изя с женой Тамарой. Они приезжали в Одессу в1975 и1977 годах с маленькой дочуркой. Имени её не знаю. Может быть, именно эта девушка унаследует родительский "зов крови", который позвал их в дальние поездки.

По линии деда Самсона (Шомшона) Гринберга сведения о родных гораздо скупее. Известно только, что прадеда Гринберга звали Иосиф, а прабабу Слува. Они имели дочь и двух сынов.

Дочь Хэйвед была замужем за Давидом Кацем. Она рано умерла от чахотки, оставив трёх сынов и дочь. "Папа с мамой большое участие приняли в их воспитании" - запомним эти слова Доры. Хотя, возможно, было в традиции еврейской семьи всерьёз помогать в беде семье сестры.

Дочь Хэйвед - Эстерка (Соня) погибла в войну. Думаю, это её фото - склонившей голову печальной красавицы всегда привлекало моё ещё детское внимание.

Сын Сёма - детей не имел, жил в Кривом Роге.

Сын Арон (самый старший) служил в Конной армии Буденного, погиб в гражданскую войну.

Сын Иосиф, его жена Поля, дети: Нолик, Надя и Миша. В отличие от других имён с этими родственниками я встречался много раз, приезжая в Москву. Они жили в тесной квартирке в доме "засыпного" типа. Такие строил социализм для временного (до 20 лет) обеспечения граждан крышей над головой. Хотя Москва всегда была в стране на особом положении матери всех городов (только вопреки привычному значению слова "мать" - она не кормила, а наоборот высасывала соки из всех "провинций"), но и здесь в Москве такие дома стояли и далеко за 20 лет. В морозы и дожди они уже плохо прикрывали проживающих. Дядя Иосиф был всегда серьёзен и замкнут, он работал в управлении винно-водочной промышленности. Однажды уже много после войны он приезжал к нам в Иваново, и меня поразила теплота его встречи с мамой. Я отвык от того, чтобы моя мама радовалась и кого-то обнимала. Ещё, помню, он удивился, что я начинаю день не с упражнений и гантелей. Мне тогда ещё было не до того, но, возможно, и поэтому уже с давних, давних лет каждое утро, перебарывая недомогания, тоску или просто лень, делаю набор особых движений. Они почерпнуты из самых разных источников - от моих занятий спортивной гимнастикой, до подсмотренных у тех, кому доверяю без размышлений.

Сын Мирон, жена его Татьяна Абрамовна Могилевская, дочь Инга, её муж Аркадий, их сын Гарик и дочь, к сожалению, имя забыл.

Дядя Мирон (Мирон Давидович Кац) - это особый рассказ.

Этот человек, один из немногих, который и сегодня живёт во мне. Когда я юношей приезжал в Москву, на метро и троллейбусе добирался до солидного дома на Новослободской, с некоторой робостью, поднявшись на лифте, нажимал кнопку звонка - мне открывал человек, лицо которого вдруг озарялось таким приветом, теплом и радостью, что все неловкости родственника из провинции (как говорила тётя Таня - "из Иваново-Вознесенска", хотя мой город уже сто лет назывался просто Иваново) испарялись. Я оказывался в непривычной среде истинно родных людей. Меня не знали куда посадить и чем угостить.

-- А гусиную печенку, ты любишь? Положить тебе к судаку майонез? А этот соус

тебе понравился?

Я не знал, что отвечать. О многих блюдах и не слыхивал, тонкости сочетания разных приправ - не различал. Война, карточки, пайки... осталась одна оценка - съедобно. Может, чем-то я был симпатичен дяде Мирону, но главная причина слышалась в том, как он, оглядываясь на окружающих, произносил: "Это Бузи сын!". Моя мама была для него эталоном лучших человеческих качеств.

Дядя Мирон не раз с волнением начинал мне говорить: "...ты не знаешь, твоя мама чудный человек, как она о нас заботилась, когда мы голодные прибегали в их дом, она всегда спешила нас кормить...". При этом лицо его озарялось каким-то светом и становилось просто прекрасным. Я дальше не расспрашивал, а мама никогда ни слова об этом не говорила. При каждом случае дядя Мирон стремился сделать хорошее любому из нашей семьи. А был он в советской Москве на виду, во время войны руководил Главком пищевой промышленности у Микояна. Осенью 1941-го, когда Лёня убежал из дома на фронт, чтобы доказать невиновность папы, и эшелонами добрался до Москвы, дядя Мирон принял его, отмыл, отогрел, накормил, оставил пожить и смог уговорить поехать домой. И Лёня вернулся взрослым, спокойным, да ещё с ящиком концентратов супов и каш. А в 1944-м, когда папа, чуть окрепший после лагеря, быстро продвинувшего его больное сердце к последнему рубежу, приехал в Москву - дядя Мирон не побоялся встречаться и поселить дома "антисоветского преступника", которому и в Иванове-то жить было запрещено. Он нашёл способ помочь нам, не прибегая к благотворительности.

Уже после войны, в 1966 мы приехали в Москву вместе с мамой. Жили, конечно, у дяди Мирона. Мама всегда была близорука и хотела использовать поездку, чтобы сделать себе очки. С всякими справками мама пришла в аптеку, но её быстро отшили. Узнав об этом, дядя Мирон тут же отправился с мамой. Он попросил позвать заведующего. И что-то в его внешности и голосе заставило работников немедленно подчиниться. Зав сходу начал надменно объяснять провинциалке, что ей ничего не полагается. Однако строгие слова и властный голос незнакомца мигом его остудили. Вскоре он сам вынес маме пакет с очками, и извинялся "за недоразумение".

Что же руководило этим человеком в его постоянном стремлении помочь нам?

Передо мною письмо от деда Шомшона от 1.7.1941. Это значит - война уже бушует. 3-4 июля Могилёв бомбили, улица, где жили дед и баба, была разрушена. По-видимому, когда это письмо добралось до Иваново, деда и бабы уже не было среди живых. А их останков - среди могил.

Вот это письмо. "... Мы за нас не думаем, только мысли о наших детях. Мы считали к 1.7 выехать к Дорусе, так мы остались, очень больно переносить такое. Как Доруся останется без Вили в таком положении. Ликвидировали всё и теперь надо было возвратить каждому деньги обратно, хоть это поможет нам положить голову на своё место. Ваш папа Шамшон".

Вдумавшись в отмеченные мной строки, я поразился. Как эти люди из евреев-торговцев, продав свои вещи, получив за них столь необходимые сейчас деньги - отдают их обратно? На грани спасения жизни! Может быть, и их сестра Хэйвед успела передать своему сыну Мирону этот ген? Не его ли ощущаю и в себе: если тебе от души сделали добро - оплатить это невозможно никогда.

Далее переписываю почти дословно из Дориной тетради.

О семье брата деда Шомшона - Давида мало что известно. Он сам рано умер. Остались два сына - Лёва и Израиль, и дочь - Катя.

Лёва в Виннице ведал аптекоуправлением. Он умер. Его жена Этя Моисеевна жила в Ейске с дочерью Ларой и зятем Спектором. Дора с ней переписывалась, видно она умерла, её дочь и зять на письма не отвечали.

В Череповце у них был сын Давид на паровозном заводе. (Когда я был со студентами на практике в Череповце, на металлургическом комбинате, в космических размеров цехах с огненными огромными машинами и спокойными приятными работниками, я созвонился и познакомился со своим родственником).

Израиль как-то в Могилёв приезжал. Он тоже был начальником аптекоуправления в Казатине. (Мой родственник, живущий в Реховоте, прочитав это, уточнил: "Израиль никогда в Казатине не жил (?), как и Этя не жила в Ейске (??)").

В Чебоксарах ещё у папы (т.е. у деда Шомшона) была племянница Катя, это сестра Лёвы и Израиля. Переписки с ними не было. Бузя с ней переписывалась. (И здесь родственник заметил: "Действительно мою маму звали Катя, но она не жила в Чебоксарах").

Мой родственник, с которым невольно вступила в спор Дора (благословенна её память), это, пожалуй, один из самых известных в мире людей, с кем мне довелось познакомиться. В своё время и в своём месте я вернусь к рассказу о нём.

На этом закончились записки Доры.

Могу ещё добавить на тему родословной очень немного.

О родных моего папы. О его родителях мне совсем ничего не известно. Знаю, что у папы были два брата: Мирон - в Могилёве Подольском и Ефим - в Свердловске.

Дядю Мирона помню смутно. Меня пятилетним привезли в Могилёв. Папа ведёт меня на работу к брату. Одноэтажное строение, в открытые окна которого видны шумно работающие печатные машины. Из этого заманчивого чрева выходит невысокий, как папа, черноволосый весёлый человек - мой дядя Мирон. Он дарит мне несколько блокнотиков из зелёной бумаги. Они ещё хранят жар машин, которыми командует мой дядя. Один из этих блокнотиков храню до сих пор. Так и не решился никогда использовать его вне прямого назначения - памяти о той встрече. У тёти Фани, жены дяди Мирона, бывал иногда. Помню, что в доме было тесно, много людей, детей, и не до меня. Хотя тётя Фаня всегда старалась меня чем-то угостить.

Уже после войны студентом мы с мамой ездили в Могилёв. Жили мы в наследственном доме. Это строение имело вид довольно жалкий, ещё и потому, что нередко весной Днестр поднимался, затапливая всю эту улицу. Все жители уходили к родным-знакомым повыше, а когда река успокаивалась - возвращались, что-то приколачивали, другое выбрасывали, сушили - до следующей весны. Здесь хозяйствовала Нюся - одна из дочерей Фани (её уже не было на свете). Муж Нюси - Саша всегда был на заводе. Я купался в Днестре, крутился в компании студентов, но их весёлые перепалки на смеси идиша и украинского, к сожалению, не понимал.

С моей ровесницей Ритой, сестрой Нюси, мы как-то чуть не утонули. Своим быстрым течением Днестр промывал на дне ямы. Мы стояли в десятке метров от берега по плечи в воде, весело болтая. Неожиданно я заметил, что в глазах Риты веселье сменилось тревогой, а твёрдое дно уходит из-под ног, и я уже на цыпочках удерживаю нос в воздушной среде. Течение не давало стоять на месте. Мы понемногу переступали в направлении берега, однако становилось глубже. Как опытный пловец, я смело погрузился под воду и поднял сестрёнку на руках к воздуху. Она, как человек плавать совсем не умеющий, стала делать энергичные движения, но куда попало. Воздух у меня кончался. Пришлось временно опустить Риту, вдохнуть, а потом поднять снова. К счастью, какой-то парень увидел и правильно понял эти наши упражнения. Он быстро подплыл и выдернул на мелкое место девушку, уже довольно безразлично отнёсшуюся к бесцеремонному к себе прикосновению.

Ещё у Нюси были две дочери:

подрастающая редкой красоты - Стела

и тихая незаметная Лора

(позже и она расцвела, как такой цветок, к которому надо присмотреться, а потом глаз не отведёшь).

Теперь они совсем взрослые, с детьми живут в Америке. В 1998 году пролётом из Калифорнии я около суток пробыл в Нью-Йорке у Стеллы. Пришёл посмотреть на меня Саша. Он пенсионер, вид у него бодрый и вполне довольный, рисует картины, как заправский художник. А вот с Лорой встретиться не получилось, хотя живёт она рядом. Звонил ей, никто не отвечал. Так жаль, уехал не повидавшись.

Стеллочка нашла в себе силы освоиться с английским, закончить в Нью-Йорке медицинский институт, подтвердить свой диплом, устроить зубоврачебный кабинет. На моих глазах она принимала посетителей, лечила их и очень умело разговаривала, что для успеха частной медицинской практики, как известно, важнее, чем профессионально ликвидировать зубы и создавать новые. Я смотрел, удивлялся, и в памяти снова всплывала такая тихая и далёкая от жизненной ловкости девочка. Муж её в Новосибирске был доктором наук, но здесь менее успел. Их талантливых сыновей я не видел, они разъезжали где-то по Америке.

Сын дяди Мирона - Иосиф - мой двоюродный брат.

Это единственный из родных, с кем я действительно много встречался, не раз приезжал в его первую московскую квартиру - каюту на дебаркадере, который стоял на Москва-реке, делил с ним холостяцкую трапезу. Он теперь тоже в Израиле, на севере в Нацрат-Элите. Они с Галей получили хорошую квартиру, которую Иосиф по своему обыкновению быстро усовершенствовал, перевесив двери справа налево для удобства передвижения и пристроив по всем уголкам практичные полочки. Реализуя далее свой талант строителя, он помог сыну Саше и дочке Линочке построить большой дом. Вскоре он собирается слетать к родным за океан. Галя развила свои способности к рукоделию до размеров особого вида искусства - сочетания вышивки с пространственным раскреплением предметов. Получается так здорово, что народ идёт на её выставки. Вот только Иосиф огорчил меня, ответив на просьбу написать, что помнит о родных с папиной стороны - "это никому не нужно" (а ведь упорно проталкивает свой патент о размораживании загустевшего мазута, такой актуальный для нашего Израиля).

Но пришло печальное известие, Иосиф ушёл из жизни. Я смотрел на воткнутую в свежую землю табличку с моей фамилией... Лежит он теперь на высоком холме над Израельской долиной. Место красивое и надёжное. Таким было всё, что он делал. Теперь открылось мне, что он был подобен тем древним жителям этой земли, которых отличал здравый крепкий ум, сильные умелые руки, благородство и мужество настоящих мужчин.

Дядя Ефим со своей женой Сабиной жили в Свердловске. Старший из их сыновей Зёма военный моряк на Дальнем Востоке, младший - мой тёзка. К сожалению, с ними никогда не встречался. Одно время я носился с идеей съехаться всем в Москве, познакомиться. Но... подошли сборы в Израиль, и проект заглох.

Уф, наконец, могу поставить точку в этой неожиданно так растянувшейся родословной. Но два дня назад раздался звонок:

-- Рома? Говорит Мила, да-да дочь Бети Копытман (спешно припоминаю - это ветвь

от сестры моей бабушки Мотель), как трудно тебя разыскала, приезжай в Иерусалим.

И мы с Верой приехали. Вот они какие - мои родные. Мила и её муж Яков. Их сын Натан, красивый и милейший человек - электрик и механик, который разъезжал по Иерусалиму на своими руками созданном электровелосипеде. Говорят, пораженные любители бежали за ним с кликами: "Продай!" (Всё жду, когда он, как обещал, приедет ко мне в гости). Его сестра Белла и её муж Гидеон Ремез - журналисты. К сожалению, как и почти все их коллеги - левые. Израильтяне этого склонения убеждают нас, что на свете есть страна для евреев, но это ...США. Их сыновья, отрывались от телевизора только, чтобы попросить ещё кусок вкусного пирога со стола. В общем, нормальная еврейская семья в свободном мире. Каждый имеет своё понятие о настоящем и будущем.

Мила много лет проработала гинекологом и даже своего мужа Гезунтермана склонила сменить техническую профессию на медицинскую. Мила помнит всех родственников, всем стремится помочь, а сверх того имеет несколько оригинальных патентов и надеется после победы Израиля в олимпийских играх одеть всех в свои замечательно устроенные шапочки. Брат Милы - Марк Копытман, известный израильский композитор. (В СССР он был известным молдавским композитором и его музыка, особенно опера, часто исполнялась по радио). У Марка и Муси (Марии Исааковны) две дочери - Майя и Ира. Жаль, познакомиться мне с ними не удалось.

Я заметил, что мои рассказы приобретают опасное свойство - не дожидаясь окончания текущего сюжета, давать непредвиденные ветви в неожиданные стороны. Если уж проросло сравнение с растением, то это, конечно, влияние на меня природы Израиля, где имеются породы деревьев, которые, кроме выращивания "законных" веток, вдруг выпускают с высоты вниз воздушные корни. Достигая земли, они запросто превращаются во вполне солидные стволы. Получается балаган. (Это здесь любимый термин, ибо на иврите и русском он понимается примерно одинаково и означает неразбериху). В нашем случае - не узнать, где основной ствол, где его дети или внуки. Впрочем, это совсем не мешает дереву пышно разрастаться, а нам наслаждаться его спасительной тенью.

4. Бабушкины письма

Недавно, перебирая чудом сохранившиеся старые бумаги и фотографии, я нашёл среди них три необычные письма. Слова "чудом сохранившиеся", понятно, подразумевают, что такие прихотливые вещи, как бумажки, не могут пережить десятки лет плохой погоды, а уж революции, войны и вовсе их растворяют. Нет. И время, и войны тут не причём. Просто при выезде в Израиль мы пошли на большой риск, утаив самые дорогие для меня бумаги от советских органов.

Как жалею теперь, что, несмотря на всё, не взял остальные бумаги. Но это самое "всё" было серьёзным и опасным. Даже во время "перестройки" Горбачёва ещё в полной мере действовали антисемитские порядки Советского Союза. Всех выезжающих в Израиль считали предателями, которые находятся вне закона, и любые их притеснения есть проявление естественного патриотизма советских граждан. "Инструкция", которой нас снабдили, запрещала вывоз "исторических ценностей". Сюда входили все книги, изданные до 1940-го года, т.е. все книги моего брата. Например, от моего любимого "Лёниного" английского словаря я отказаться не мог. Каждое слово, которое находил в нём, словно Он сам мне выдавал. И вот сейчас этот томик передо мной, пожелтевший и истерзанный, без обложки и первых листов. Собственной рукой отрывал я страницы и переплёты от дорогих книг, чтобы нельзя было обнаружить год издания. А ведь всегда боялся неосторожно прикоснуться к вещам, которыми Лёня дорожил. Мало того, что монстр отнял у него жизнь, он и до сих пор злорадно смотрит на меня сквозь его истерзанную память. Так исчезли большинство семейных фотографий, письма, документы... Найдут, придерутся, не выпустят, мало мне висящей за спиной этой секретности. Главное - вырваться на свободу! Такие угрозы заставили принять тяжёлые решения при последнем осмотре содержимого нескольких чемоданов общим весом по 30 кг на брата.

Несколько дней назад эти письма, наконец, удалось прочитать. На одной стороне каждого листа были написанные по-русски строки, подписанные: "Ваш папа Шамшан", а на другой - совсем не понятные мне тогда символы. Уже здесь в Израиле, намного поумнев в ульпане, я понял, что это рука бабы пишет нам на идиш.

Эти письма, храня бабушкин голос, молчали почти 60 лет. Несколько доброжелательных людей бодро брались за них, но..., спустя несколько минут, разводили руками - трудно, буквы с завитушками (вообще-то в иврите и идиш полагается писать чётко отдельными буквами). И вот недавно мне повезло познакомиться с добрым человеком по имени Анатолий (Нафтали - с гордостью произносит он своё имя в библейском звучании). Он немало потрудился, но прочёл основное.

1-ое письмо от благополучного 26 апреля 1940 года.

Мои дорогие дети Миша и Бузя!

Я благодарю за ваше письмо. Рады, что Ромочка помогает тебе и взял 20

кило керосина. Ты, моя дочь, довольна посылкой? Хотела послать как

можно больше, но невозможно достать ящик. Нам приходится ночью

идти за хлебом, запрещено, арестовывают. Ты спрашиваешь, зачем мы

ходим ночью, мёрзнем, стоим в коридоре и хлеба нам не дают. Представь

наши муки.

Я поздравляю Лёлика и Ромочку. Целую и благодарю мои дорогие дети.

Ваша мама Шифра.

Этот свой подвиг, о котором пишет баба, я помню. Керосиновая лавка находилась недалеко от нашего дома на Нижегородской, в закоулке за Пассажем. В какие-то времена она не представляла никакого интереса. Иногда я заходил с "битоном" в это древнее, начинавшее разрушаться, строение, внутри прохладное полутёмное и насквозь пропитанное пахучим топливом. Большой приветливый тоже прокеросиненный продавец в клеёнчатом переднике, ловко орудуя кранами, из которых, будто истомившись желанием принести, наконец, свою пользу людям, вырывалась толстая прозрачно-жёлтая струя, быстро наполняя твою посудину. Продавец знал заранее, в какой бидончик сколько входит, и брал положенные копейки. И я пёр добытое домой.

Но пришло другое время. Керосина не стало. Тогда о газе ещё и слуху не было. Всё серьёзное варево, от супа до белья, готовилось на примусе. После прочистки специальным крючком с тонкой стальной проволочкой и энергичной накачки он шумно горел синим огнём, жадно поглощая керосин. И вот к дверям керосиновой лавки выстроилась очередь. Около входа она состояла из тоскливо переминающихся граждан с помятыми лицами и воспаленными от бессонницы глазами, у ног которых толпились всех размеров и форм посудины. По мере удаления от входа очередь сильно петляла, распухая и сужаясь, а в окрестностях на всяких подходящих предметах и прямо на земле сидели ещё сотни слабо надеявшихся. Бензовоз быстро опорожнялся и уезжал. Керосин заканчивался, оставались только слухи. Похожая картина сохранялась и ночью. Только в это время важнее всего было не прозевать переметку, которую время от времени затевали особо энергичные общественники. Придёшь, а знакомые лица уже с другими номерами, и можешь не предъявлять им ладонь, на которой чернильным карандашом отчётливо выведены крупные, но бесполезные цифры.

Понятно, что мой успех в этом предприятии заслуживал особого сообщения бабушке, которая, как видно, хорошо понимала, что значит, купить хлеб или керосин.

Помню и праздник по случаю получения посылки из Могилёва. Такие вкусные медовые штучки никогда не пробовал. А мой строгий дед на обороте письма бабы с большим беспокойством пишет о том, не заплесневела ли посланная колбаса, ибо пока они её достали, холодная погода сменилась теплом. Ещё дед благодарит детей за полученные 50 руб. Эту помощь они, наверное, и истратили на посылку. Он также надеется после праздника (1 мая) послать лапшу, так как они достали (!) немного муки.

Факсимиле 1-го письма

На обороте рука бабушки на идиш

2-ое письмо от 17 июня 1941. (Пять дней остаётся до войны).

Мои дорогие детки!

Я благодарю вас за ваше письмо. Это у нас большая радость, что детки здоровы. Чтобы бог на старости обрадовал, чтобы мы были все вместе и чтобы я радовалась моим дорогим детям. Бог уже много помог мне, что Доруся будет иметь ребёнка. А Лёлик уже в 10-м классе. Моя дочка, ты пишешь, чтобы я как можно быстрее выехала. Ты, мой ребёнок, должна знать, как моя голова сохнет, она думает так много о Дорусе, что можно сделать. Выходит, что мебель на улицу и ехать. Бог поможет на август мы вырвемся из Могилёва. Папа хочет, чтобы я поехала одна, а я хочу только вместе с ним ехать. Я благодарю Мишу за его письмо и имею от него большое удовольствие.

Я целую и желаю, чтобы было тихо во всём мире. Целую Ромочку, большой грех, что он стал школьник, а не хочет писать.

Всех моих дорогих детей целую, ваша мама Шифра.

Дорочка, бабушка и дядя Виля

Смотрите, как не может бабушка оторваться. Целую, целую... Чувствует её сердце, даже так мысленно не сможет она через несколько дней поцеловать самых дорогих для неё существ. Поясню в двух словах, о чём она беспокоится в письме.

Её младшая дочь, мамина сестра, Дора, наконец, после 9-ти лет замужества ждёт ребёнка. Баба и дед решили оставить дом и город и переехать в Минск к Доре и Виле. Они пытаются продать своё имущество и добыть хоть какие-нибудь деньги, чтобы не прибыть беженцами. А ведь если бы они в день письма всё бросили и поехали к нам в Иваново, то спаслись! И Дора могла бы поступить также. Даже и не задним умом, которым крепок человек, нетрудно было давно понять, что из этого Могилёва, во все времена пограничного города, в котором вон уже и за год, в 1940-м, арестовывали жителей, идущих вопреки комендантскому часу ночью в очередь за хлебом, - надо было бежать без оглядки. Правда, жизнь в Минске казалась надёжной...

Факсимиле этого письма:

На обороте листа рука бабы на идиш

3-е письмо, от 1-го июля 1941. Последнее. (Уже 9 дней идёт война).

Мои дорогие дети!

Мы переживаем много страданий, особенно о Дорусе. Я не могу жить, когда вспоминаю, что она должна родить в такое время, а я не могу ехать к ней. Мы уже всё подготовили, чтобы 1-го августа ехать к Дорусе. Я прошу, моя дорогая дочка, пиши, чтобы Доруся поехала к тебе...

Пиши нам простые письма, заказное занимает сейчас много времени, пока идёт от почты... Папа стоит целый день - высматривает почту.

Я целую деточек и целую из глубины моего сердца. Мне бы сегодня было достаточно быть с вами. У нас сегодня не весело.

Ваша мама Шифра.

Фото с подлинника письма, это пишет дед:

На обороте пишет баба на идиш:

К этому письму приложу несколько строк из последнего письма, от моего брата Лёни, полученного с фронта.

Дорогие мои! 12 сентября 1943 г.

Спешу сообщить новость. Случайно я встретился с одним человеком, который был в Могилёве в последние дни перед занятием его немцами. Фамилия его - Лейзерович. Он хорошо знал дедушку.

В ночь с 3 на 4 июля немцы подвергли Могилёв ужасной бомбёжке. Улица Мельника была совершенно разрушена. Поднялась паника. Все спешили уехать, но нельзя было достать подводу; люди бросали всё и уходили пешком.

Последний раз он видел деда с бабушкой на Шаргородском шоссе возле еврейского кладбища. Они ехали на подводе вместе с Айзенкопами. За Шаргородом уже были сброшены немецкие десанты, и мало кому удалось оттуда выбраться.

Таким образом, немного приоткрывается занавес над судьбой наших.

На этом кончаю. Что-то ничего нет от вас. Скоро идём в бой.

Целую всех. Ваш Лёня

На обороте последнего бабиного письма последние следы руки деда. Я помню его молчаливым, мне казалось, строгим, погруженным в молитву, в полосатом талесе с молитвенником в руках, далёким от житейских дел. Помню, я был малышом, крутился возле бабы и спросил её:

-- Что это он делает?

-- Молится Богу.

-- Но его нет!

Я порывался подойти, чтобы избавить деда от напрасных стараний. Баба сказала:

- Не надо, он старый.

После того, как уже в Израиле я посидел в бейт-кнессете среди множества сосредоточенных людей в полосатых накидках, прижался лбом к святой стене в Иерусалиме, меня не оставляет мысль: "Если бы мой дед на одну секунду подумал о возможной судьбе этого непоседы-внука, он бы отложил книгу, обратил на меня внимание, может, положил руку на голову..."

И ещё одно:

Дед не просто молился, он читал те же строки и буквы в точно такой же книге - 'Тора', которую теперь я держу в руках.

А письмо его полно боли и тревоги. Он пишет, что ждёт ответа от нас и Доруси на телеграммы, посланные 24 июня. Какие могли быть ответы? Минск уже вовсю бомбила Германия. А мы 23-его утром ... к нам явились с обыском, не немцы - свои, забрали папу, мама металась в ужасе. Мы все сразу превратились во "врагов народа".

Дед просит дочь "затребовать" к себе Дору, мучается мыслью - как она останется одна, без Вили. (Даже теоретически, куда могла бы мама броситься, какое начальство просить. Её саму сразу вышвырнули с работы).

Деда и бабу ко всему прочему крайне беспокоит мысль, что они получили от людей деньги за проданную мебель, а теперь этим людям нужнее деньги, и они их возвращают, оставаясь сами без, может быть, последнего средства спасения.

И видится мне одинокая фигура старика, высматривающего весь день почтальона, чтобы по ошибке не пронёс письмо от дочки мимо.

И ещё бросается в глаза, что в Минске друзья-соседи коренной национальности прогоняют из собственной квартиры замученную беременную женщину, а деда и бабу берут на свою подводу соседи Айзенкопы.

И содрогнулся, услышав, что здесь в Израиле находятся снова люди, готовые впустить в наши города и посёлки под маркой "возвращения беженцев" новых соседей-арабов. Раньше никогда не поддерживал никаких разговоров о "национальных особенностях".

5. Я родился в самом центре России

После всех случившихся отступлений вернемся, всё же в начало.

Только ещё одним должен поделиться.

Удивительное дело. Я написал в своей жизни немало всяких сочинений, и не только технических. Но теперь, сидя над этими воспоминаниями, открываю неожиданное в себе. Привык, прежде чем взяться за перо, заранее всё просмотреть "в уме". Но сейчас, печатая очередной эпизод "из глубины веков", я имел на "регистре памяти" маленький, чуть просвечивающий фактик. Однако, войдя в него, вдруг открылось ... Словно провернулось назад время. И снова я там. Только - тихо, не спугни это чудо - остановленное мгновение, все краски, все звуки. И я - сегодняшний, могу его рассматривать отсюда, и с разных сторон.

И мне открывается понимание настоящего писателя:

"Ядром, ослепительным ядром того, что можно назвать счастьем, я сейчас владею. Оно в той, потрясающе медленно накопляющейся рукописи, которая ставит меня в обладание чем-то объёмным, закономерно распространяющимся, живо прирастающим..."

Из письма Бориса Пастернака отцу Л.О. Пастернаку от 2 мая 1937 года.

Известно, что в первую военную зиму эти рукописи Пастернака с началами "Доктора Живаго" сгорели при пожаре. Он о них не жалел.

И ещё из другого его письма от 1935 года, из того недолгого периода, когда власти с ним носились, и всё из-под пера печатали:

"Мне хотелось чистыми средствами и по-настоящему сделать во славу окружения, которое мирволило мне, что-нибудь такое, что выполнимо только путём подлога. Задача была неразрешима, я сходил с ума и погибал..."

Что это за человек был - Борис Пастернак? А вот послушаем его:

Поэзия! Греческой губкой в присосках

Будь ты, и меж зелени клейкой

Тебя б положил я на мокрую доску

Зелёной садовой скамейки.

Расти себе пышные брыжи и фижмы,

Вбирай облака и овраги,

А ночью, поэзия, я тебя выжму

Во здравие жадной бумаги.

И такого человека, гения, жившего в особой среде природы и языка - подонки терзали, заставили отказаться от Нобелевской премии и задушили. Если не Сталин, то Хрущёв. Приложив усилие, ещё можно понять властителя, бросающего под танки жестокого захватчика необученное ополчение. Но выследить, вытянуть поэта, живущего в своём Переделкине, "бесконечно далёкого от декабристов", полностью поглощённого таинством связи души с гудками далёкой электрички, с лепетом весеннего ручья и буйством осенних листьев под ногами - это непостижимая для человека неуёмность злобного кровавого двуногого.

А что сделали с Иосифом Бродским? Дадим на минуту ему слово (сказанное на столетие Анны Ахматовой):

Страницу и огонь, зерно и жернова,

секиры острие и усеченный волос -

Бог сохраняет всё; особенно - слова

прощенья и любви, как собственный свой голос.

Великая душа, поклон через моря

за то, что их нашла, - тебе и части тленной,

что спит в родной земле, тебе благодаря

обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Слушаешь звуки речи, а видишь работу скульптора. А поэзию он, вообще, выпустил на волю из, хотя и сладкого, но плена. Его ещё более гуманная генерация советской власти судила за ... тунеядство! И сослала в деревню, потрудится на земле. А после выгнала из страны, т.к. он всё писал стихи. И тоже злобно зашипела голосами продажных литературных гусаков, когда мир оценил его Нобелевской премией.

Не могу остановиться ... оказывается, чтобы сочинить что-то дельное, дерзающему ещё требуется сила и способность удержать рвущееся из рук и из сердца желание немедленно отозваться на всё, что не укладывается в запас терпения.

Мои родители

(Это начало их совместной жизни - год 1923)

Они приехали в Иваново в 1929 году из Одессы.

(Думаю, в таком виде в нашем пролетарском городе на улицу не выходили).

Они привезли с собой красивого мальчугана. Его младший брат появился уже здесь, в центре русской земли - городе Иванов. Центральная улица с трамваем уже называлась Социалистической. Ожидаемый переход общества в следующую фазу затянулся, и для ясности улицу переименовали в Советскую, а затем и в непременную ул. Ленина. Ещё несколько улиц с признаками асфальта, обширные районы частных домиков и фабрики, определявшие характер населения. Вокруг фабрик сгрудились довольно мрачные общежития, бараки - места грязные, уголовные, куда забредать не стоило.

Мы жили на улице Нижегородской, с булыжной мостовой, в 400-х метрах от исторического центра города. Это была площадь, на которой в одну из революций казаки разогнали рабочую демонстрацию. Много позже, уже при Брежневе вдруг обнаружилось всемирно-историческое событие - рождение именно в Иванове первого в истории Совета рабочих депутатов, т.е. Советской власти. Тогда подняли большой бум и соорудили на этой площади памятник жертвам расстрела.

Я присутствовал на его открытии. Как полагается, начальство позаботилось о скоплении трудящихся. Когда сказали несколько речей и развязали крепящую верёвку, покрывало сбежало с монумента, и на людей грозно взглянул рабочий, поднимавший другого, лежащего.

Первые ряды попятились от его злобного взгляда. Он, обращаясь ко всем, словно говорил: "Мы погибали за вашу свободу, а вы, трусы, боитесь теперь слово сказать!"

Правда, позже идею монумента некоторые граждане толковали иначе, ближе к современности: "Вставай, чего лежишь, магазины уже открыли!" В то время, в борьбе власти с непрерывностью пьянства, водочные отделы стали открывать только в 10 утра. Бутылку вина - пожалуйста, покупай на рассвете, а водку - только в 10. Продавщицу вполне могли засудить на порядочный срок, если кто заметит, что "вон вышел один из магазина с заднего хода и горлышко с белой пробкой торчит из кармана". А в доносчиках здесь никогда не было недостатка. Во времена Горбачёва с водкой вообще боролись насмерть. Многочисленные любители по традиции покупали "бутылку на троих" ... сухого вина. Отпивали поровну, отмеряя пальцем свою треть, а потом долго растерянно смотрели друг на друга.

Шутки шутками, а наш город действительно оставался ортодоксально советским. В Москве, например, давно уже нельзя было сделать операцию без взятки, а у нас такого не было. Москвичи, не самые приближенные к власти, приезжали и лечились в нашей довольно нищей, но действительно "бесплатной медицине".

Самым красивым сооружением на нашей улице был большой, весь в нарядных изразцах, куб трансформаторной будки. Если приложить к её стенке ухо, было слышно такое серьёзное гудение. Уже потом, прогуливаясь здесь с моим старшим сыном Лёней, только научившимся ходить, я обычно спрашивал его: "Кто в этой будке живёт?" И малыш на удивление всем торжественно произносил: "Трансформатор!"

Город родился и вырос вокруг скопления на берегах местной речки Уводи текстильных фабрик, отмывавших в ней ткани после крашения. К началу 20-го века фабрики укрупнились. На них работало много женщин. Их организм, видимо, оказался более приспособленным к особым условиям, которые предложили людям собранные вместе станки, ткавшие ткани из ниток.

Когда в беседе с кем-нибудь из бывших советских сообщаешь, что ты из Иванова, то вслед, как отзыв на пароль, следует: "А из города невест! Ну, как там ткачихи?" И ждут рассказа, где, собственно, сейчас пребывает твой гарем.

Официальная статистика сообщала, что в послевоенном Иванове на 10 женщин приходится 9 мужчин. Легко было усомниться в этом, ибо в трамваях, магазинах, да и просто на улицах, мужеский пол почти не встречался. Вот, если приблизиться к точкам продажи пива, то застанешь совсем другую демографию - десятки и сотни мужичков стоят в очереди, а счастливцы вдумчиво тянут из кружек. Допив пиво, никто не уходит, а уже без очереди снова приближается к продавцу - повторить! Таков закон пивного общества. Этот круг размыкался только с опорожнением бочки. "Пиво кончилось!" - сообщали подходившим жаждущим розовые довольные граждане. Они, не спеша, расходились явно нагруженные и чувством собственной значительности. Вскоре на пустыре поблизости от пивного ларька на травке оставалось лишь несколько сидевших в кружки компаний. В центре стояли трёхлитровые банки с жёлтоватым содержимым. Пили из кружек, в которые обильно доливалась бесцветная жидкость из припасенных бутылок. Татуированные руки и блатной жаргон предостерегали прохожих от лишних вопросов. Совсем не требовалось юридического образования или "следственных действий", чтобы осознать - вот она перед тобой, на блюдечке - шайка воров. Но милиция к ним не приближалась.

Возвращаюсь в экскурс по довоенной Нижегородской. (Она со временем превратилась в ул. Молотова, в честь сталинского помощника).

Мы приближаемся к кирпичной арке над входом в Пассаж. Так назывались два ряда промтоварных лавок, всегда омываемых волнами покупателей. Напротив, через дорогу плечом к плечу пристроились в ряд пивнушки и погребки. Туда стекались серые людишки, а оттуда выходили бойкие красномордые, с громким матом на устах, граждане. После опробования голоса, а затем и кулаков (жаль, но так красиво, как показывают на экране, драться тогда ещё не умели, так какие-то тычки, пинки, хриплые угрозы: "Убью!") они, размазывая кровь и сопли, обычно обнимались, а некоторые тут же укладывались поспать часок-другой. Никто не обращал внимания на эти тела, которые не проявляли признаков жизни, если не считать проступавших из-под них явных последствий исполнения неосознанных желаний.

На выходе из Пассажа, если взять налево, находился тот знаменитый керосиновый ларёк, о котором я рассказывал в связи с бабушкиной похвалой. Пройдя ещё сотню-другую метров по пустырю с остатками не слишком древних строений, можно было выйти к главной площади со скромным фонтаном. За ним возвышалось чёрно-серое здание единственной в городе гостиницы. У входа стоял разодетый грозный швейцар. Проникнуть мимо него никому не удавалось, но сквозь открытую дверь можно было разглядеть внутри фойе чучело огромного медведя с поднятой лапой. В двери входили и выходили не по-нашему одетые мужчины, которые смотрели поверх снующих по улице аборигенов.

Здесь, на площади, можно было сесть на трамвай N 3 и уехать к западной окраине города, к парку КиО (культуры и отдыха) и стадиону, где Лёня играл в теннис. Парк был замечательный, с культурой и отдыхом особо не приставал, но бережно хранил большущий кусок заповедного леса, с настоящими корабельными соснами и даже полянками черники и земляники. Иногда из расположенных не очень далеко диких ивановских лесов заходили в парк огромные лоси. Именно эти леса я, уже взрослый, ощутил истинной своей родиной, туда зимой и летом скрывался от города и от людей. И природа принимала меня и защищала.

Если свернуть с главной парковой аллеи и подняться на заросшую соснами возвышенность, то попадёшь в особое тайное место, откуда открывался вид на реку Уводь с зелёными лугами по берегам, а здесь под ногами вдруг обнаруживала себя такая трава-мурава пополам с цветами, что неудержимо притягивала хорошего городского человека понежиться на ней, отдавшись своей древней сущности.

В пять лет меня устроили в детский сад. Какой-то детский сад находился прямо напротив нашего дома, но место это было шумное, пыльное, да и публика в нашей округе не отличалась дворянским происхождением. И даже - пролетарским. Преобладали "проблемные" семьи, в которых многие могли похвастать уголовным прошлым. Меня водили в сад на Крутицкой. Это было очень далеко. Миновав гостиницу, нужно было ещё долго идти по улице 12-го декабря (какая-то революционная дата), затем по крученой Крутицкой. Наконец, входили через большие ворота во двор с двухэтажным кирпичным домом. Большой двор, заросший деревьями и кустами, террасами спускался вниз. Мне нравилось забираться в глухие уголки, разыскивать пристроившихся в складках коры деревьев куколок и пытаться затем дождаться от них превращения в бабочек.

Очевидно, в этом садике я был в окружении более "приличных" детей. Когда на шум, напоминавший аплодисменты, во время "тихого часа" входила уже не воспитательница, а сама заведующая, высокая, красивая и строгая Нина Алексеевна, то оказывалось, что все дети, крепко сжав веки, спят в своих кроватках, и она сомневалась, стоит ли их будить обещанием разных кар.

Через несколько минут мёртвой выдержки глаза приоткрывались и Ниночка Сперанская, продолжала прерванное выступление. Из-под одеяла медленно и плавно выползала сначала вихрастая голова, затем гладкая спинка и за ней попка. Потом всё быстро пробегало в обратном порядке, скрываясь под одеялом. Это называлось "Метро" и было воплощением рассказа одного мальчика из начальственной семьи о посещении чудо-поезда в Москве.

Ещё меня увлекали звёзды. Как-то в газете мелькнуло сообщение о метеорах. Призывали помочь в наблюдении за ними, поскольку это важно для науки и человечества. Не откладывая надолго своё участие, я начертил целую схему с траекторией пролетевшего ночью яркого метеора или метеорита. (Тогда уже твёрдо знал, что долетевший до земли метеор называется так, чуть иначе). Это письмо было послано в Москву. Как же все удивились, когда вдруг достали из почтового ящика официальный конверт на имя Романа Трахтенберга. В большом послании очень мелким и столь же чётким почерком рассказывалось о происхождении метеоров и предлагалось "сотрудничать". И в конце подпись: "Профессор Астапович".

Воодушевленный таким ответом, я немедленно решил внести свой вклад в науку. Преодолевая боль в замерзающих пальцах, я подолгу выстаивал ночью во дворе, сравнивая присланные профессором карты с небом, и честно пытался связать эти разрозненные звёзды в созвездия с так красиво звучащими именами. Мои достижения были до обидного невелики. Однако, вот и до сих пор, я передаю свои астрономические познания внукам и всем, кто готов слушать.

- Вот она, эта самая Большая Медведица. Проследи линию через две крайние звёздочки ковша. Наткнулся на Полярную звезду? Вокруг неё вращается всё звёздное небо. От Полярной исходит ручка маленького ковшика - это Малая Медведица. А видишь, что в средней звезде на перегибе ручки большого ковша мерцает не одна звезда, а две? Точно видишь? Это значит, что у тебя нормальное зрение... и т.д.

Всё-таки, как правило, мои познания превышают терпение ученика. Мало кто готов согласиться, что такое своё, личное звёздное небо принадлежит и ещё кому-то, и тот гораздо более в нём освоился.

Что поделаешь, а всё же эти созвездия и сам прекрасный Орион, подпоясанный чёткими тремя звёздочками, указывающими на переливающуюся голубыми вспышками самую яркую звезду из изготовленных Создателем, - дружат со мной всегда и помогают, когда на душе становится тяжело.

Ты хочешь всё преувеличить что-то где-то.

Уехал из России - ох да ах!

Но посмотри - всё та же под ногой планета,

И тот же Сириус сверкает в небесах.

Помню, доставая и перечитывая письмо из Академии Наук, я каждый раз испытывал неловкость перед добрым профессором. "Я рад, что ты будешь астрономом" - писал он. "Как жаль, но ведь я буду биологом!" - думал я. Никогда не мечтал быть лётчиком, мотогонщиком и т.п. Может, причина была в том, что ни один мальчишка нашего двора, да и улицы, не имел даже велосипеда. Стыдно сказать, но я так и не научился толком ездить на нём. Правда, как-то в очередной банный день, когда родители с трудом втаскивали санки со мной на Банную горку, я пообещал, что когда они станут старенькими, буду возить их в баню на автомобиле.

О, баня - это отдельный рассказ! Надо же, она была непременным еженедельным событием, а теперь, скажи людям - не поймут, о чём ты?

В Иванове были две главные бани: Посадская и Городская. Первая официально называлась иначе: "Мыльно-прачечный комбинат". Действительно, встроенная в фабричные корпуса, она напоминала производство с обширными цехами, где в пару бродили туда-сюда голые фигуры, сгибаясь под тяжестью жестяных тазов с водой, прижатых к животам.

Наша семья отправлялась в "банный" день в Городскую баню. Пока я был мал, мы ходили в "номера". К определенному в талончике времени номер освобождался. Дежурная там что-то споласкивала, и мы, торопясь (впереди только один час), закрывали крепкий крючок на двери и раздевались на большой деревянной скамье в первой комнате. Мама успевала за это время вымыть все тазы и лавки в следующем "мокром" помещении, приготовить всем стопочки чистого белья, убедить Леню, что и как начинать мыть. Меня усаживали в большущий специально выпрошенный у дежурной овальный луженый таз. Несколько минут разрешалось понежиться и побаловаться в обильной тёплой воде. Затем шло мытьё головы едким для глаз мылом, два раза. Но после начинались более приятные и весёлые процедуры и, наконец, меня обливали прохладной водичкой и выпроваживали в предбанник.

Одетого в хрустящие чистые рубашку и штанишки, меня выпускали из номера в коридор. Я чистый, розовый сидел и глазел, как приходили и уходили люди с детьми, а некоторые и без. Скучающий человек уловил бы некоторую суетливость таких пар и особый интерес к ним дежурных. "Правила", вывешенные на видном месте, разрешали "совместную помывку муж. и жен." только в случае инвалидности и необходимости помощи одного из них. Однако все жен. имели весьма приятный, а муж. вполне здоровый, хотя и озабоченный вид. Они с ходу влетали в номер и щёлкали крючком. Выходили, почему-то, сначала один, позже другая. Никакой помощи никому не оказывали. Иногда к назначенному времени номер не освобождался. Новая семья волновалась. Появлялась дежурная, громко стучала кулаком в запертую дверь и кричала: "Время-я-я!". А потом и разные другие фразы.

Большинство людей мылись в "общей". О ванной или душе в квартире мы тогда и не слыхивали. Как это - дома лить воду на пол? Многие мужчины несли с собой под мышкой кроме свёртка чистого белья в газете ещё и веник. Это была целая наука. Веник годился только берёзовый, и не из всяких ветвей, а определенного возраста ... и ещё много чего столь же важного. Частенько в банный день у кассы выстраивалась очередь на полчаса и больше. Купивший за 15 коп. билетик, не зевая, спешил в предбанник, рыская взглядом по рядам запертых ящиков в поисках открытой дверки. Если повезёт, можно захватить свободный ящик не у двери, из которой дует, и не в каком-то углу, где подозрительные (даже в голом виде) мужики распивают водку "с прицепом". Раздеваешься, вещи - в ящик, кричишь: "Дежу-урный!". Обычно скоро подходит банщик в ... э-э-э белом халате. Тут главное не позабыть вытащить заранее из своего ящика хранящийся внизу таз (повезёт - так он будет с обеими ручками и без больших дыр), ну и, конечно, мыло с мочалкой. Без последней одёжки становится как-то неуютно, поэтому нетрудно растеряться. Потом спохватишься, что забыл нужное, а дежурный уже запер твой ящик, и где-то далеко. Опять кричи: "Дежурный 125!". Но он отлично помнит, что 125-й недавно закрывал, и теперь его полное право не спешить...

Наконец, открываешь скользкую массивную дверь и переступаешь в другой мир, которого ... вообще не может быть. Но вот он, однако, есть. Большой зал, даль скрывается в тумане пара. Повсюду сидят на шершавых каменных скамьях возле своих тазов с водичкой зажмурившиеся от мыла, а, может, от удовольствия, голые люди. Другие такие же стоят в очереди у кранов. Здесь не зевай: одно движение деревянной рукояти, и кипяток бросается в подставленный таз мощным потоком, не откроешь вовремя холодную воду или прозеваешь переполнение таза, или поставишь его косо - обдаст кипятком и тебя и окружающих. А долго будешь копаться с кранами - сразу сзади прикрикнут. Но вот того, кто тщательно пропаривает свой веник - не торопят, уважают, ждут, пока он чистым кипятком его купает, дышат ароматом.

Потом поднимаешь тяжелый таз с водой и идёшь, если повезёт, не далеко на свободный квадрат каменной лавки. Ну, а дальше уже всё в твоей власти. Хочешь - поплескайся сначала, тело истосковалось по тёплому и мокрому. Хочешь - начинай мыться с головы или другого места. Неслыханная свобода!

6. Судьба

Люди любят употреблять это слово. Часто так удобно верить, что вся твоя жизнь предопределена и детально расписана. Чему быть - того не миновать. В особый день - "Ём Кипур" (День Искупления) большинство израильтян, включая и нерелигиозных, приходят в Бейт-а-Кнесет и молятся (по книге или как умеют), допуская, что в эти дни Всевышний утвердит каждому план жизни на предстоящий год.

Не будем возвращаться к тысячелетним спорам. Даже, признавая что-то такое, по большому счёту, - Жизнь человека, его будущая жизнь, начиная со следующей секунды и в даль десятилетий, со всеми свершениями, произведениями, детьми ... зависит от случая и собственных решений; она может во всей полноте и цветности развернуться, а может прямо сейчас прерваться, навечно и без всяких продолжений.

Почему произношу такие банальные вещи? Да оказалось, что для меня они были далеко не "само собой".

Это случилось задолго до войны. Прошло много, много лет, но отчётливо чувствую сырость и холод того осеннего дня. Наша дворовая компания - 5-6 мальчишек. Мы стоим на кирпичиках, положенных кем-то в цепочку через большую лужу для прохода в соседний двор, выходящий с нашей Нижегородской на другую, Красногвардейскую улицу. Я впереди всех, забрался на нижнюю слегу в дыре забора, разделявшего дворы. Этот пролом каждый раз заколачивали и возобновляли. Получался проходной двор. (На подробности этого пейзажа обратите внимание).

Все наши разговоры о последней новости: "Пилька взбесился!". Пилька - это большой рыжеватый пёс, который давно дружит с нами. Он иногда забегает к нам во двор, весело крутит хвостом, рад шумным играм, позволяет валить себя и дергать, за что попало. И вот такой слух... Даже, говорят, что он укусил девочку с соседней улицы, и она вдруг бросила на пол стакан с молоком, который дала ей мать.

- Пилька бежит! - кричит то один, то другой из нас, пугая всех.

Уже никто на это не обращает внимания. Вот и опять этот возглас.

- Да хватит вам! - говорю я и на всякий случай оглядываюсь. Вдоль огородного штакетника соседнего двора, шагах в 20-ти, вялой трусцой бежит в нашем направлении Пилька. Хотя его трудно узнать. Взъерошенный, грязный, с опущенной морды стекают клочья белой пены... Хочу бежать, но кирпичики в луже ещё заняты замешкавшимися товарищами! Жду... наконец освободились, пробежав, оглядываюсь - собака перескакивает через жердь, на которой я только что стоял. У сарая он схватил меня за штаны, остановил. Руками отбиваюсь - он мордой лезет к лицу... Вдруг чувствую - отпустил, хочу бежать, но опять схватил и держит. Не знаю, сколько раз это повторялось. Наконец, вижу: пробежал мимо меня и дальше через двор на улицу.

Не было особого страха, только вдруг чувствую, что в штанах мокро. Неужели случилось то постыдное, что по рассказам делается с трусишками? Оглядываюсь, не заметил ли кто? Спешу в наш подъезд под лестницу, руку в штаны - ужас, точно, мокрое, липкое... смотрю на руку - вся в крови. А я не чувствовал никакой боли!

Надо идти домой, сообщать маме и папе. Переполох. Выяснилось, что для таких случаев в городе имеется специальный пункт. Везут меня на Станционную. Врач и сестра хлопочут возле своих шкафчиков, говорят, хорошо, что собака не укусила в лицо, главное - подальше от головного мозга. Наложили швы. Назначили 30 уколов. Каждый день едем на трамвае в этот пункт, и сестра колет в живот большим шприцем с длинной иглой. Я даже горжусь, что стал объектом такого внимания взрослых.

Через несколько дней прошёл слух, что Пилька покусал ещё нескольких, пока его не нашёл милиционер и застрелил.

Но почему я не бросился со всех ног прочь, увидев страшного пса? Боялся промочить ботиночки, о чём всякий раз предупреждали родители. Такая высокая сознательность оказалась сильнее инстинкта. Вот и остался с разорванной задницей. Её-то зашили, но раньше за укусом бешеной собаки следовал неизбежный мучительный конец. Спасибо Пастеру за его открытие. Разглядывая в энциклопедии картинку, на которой изображалось, как корчится человек, которому, ради слабой надежды не заболеть, выжигают место укуса раскалённым железом, я охотно ехал на очередной укол.

Может, поэтому и теперь, если рявкнет на меня даже мелкая шавка - сразу холодеет внутри. Так и тянет скандалить с её хозяином за причиненный моральный ущерб.

А ведь любой "невоспитанный" мальчишка без колебаний бы удрал при такой опасности. И лужа-то была неглубокой. И времени бы хватило.

Это сработала судьба?

А погибнуть можно и совсем глупо.

Помню, был ещё совсем малышом. Лежал днём на кроватке и ел чернику. Вдруг очередная ягода проскочила не в то горло. В дыхательном тракте сразу возник клапан: выдохнуть - пожалуйста, вдохнуть - ни-ни! "Тихо, спокойно", - сказал я себе. Терпеливо собрал внутри по закоулкам частицы воздуха и резко выдохнул. Ягода чуть подалась, но упала обратно. Теперь и крикнуть - нет воздуха! Уже в отчаянии, теряя сознание от удушья, я крутнулся головой вниз. Ягода выпала. Я вдохнул воздух и... жизнь продолжилась. А говорят - судьба!

Был и ещё случай завершить своё познание природы. Уже совсем во взрослом состоянии. Трудности в общении с людьми толкали меня в другие сферы. Полюбил я зимой, забросив все проблемы, нацепить лыжи и ринуться, несмотря на мороз или пургу, в дремучие наши леса к свежести и чистоте флоры и фауны. В те годы ивановские леса вновь осваивали лоси, выбитые во время войны. Часто лыжню пересекали глубокие парные следы, иногда такие свежие, что некая сила стаскивала меня с приятной лёгким скольжением трассы и вела по целине. Бывало, проваливаясь и выбираясь на более плотные слои снега, успеешь увидеть мелькнувшие за ёлками фигуры этих странных животных. Это успокаивает - дольше гнаться бесполезно, они не хотят встречи.

Но однажды я увидел, что пара лосей не убегает. Огромный рогач стоял, чуть косясь в мою сторону, а второй, безрогий, заслонясь первым, жевал осинку. Ага, понял я, вот тот редкий случай, о котором писали в газетах, когда диким животным любопытен человек. И я стал по шажку приближаться к ним, произнося ласковые слова. Лоси стояли спокойно. Тогда я сорвал вкусную ветку с куста и, протягивая её, ещё приблизился к животным. Вдруг большой лось двинулся в мою сторону, но, сделав несколько шагов, передумал и вернулся на прежнее место. Сладкое чувство свершения добра, приперченное опасностью, заполнило грудь. Вот ещё чуть-чуть и свершится таинство. Они возьмут своими мягкими губами моё подношение ... А может, удастся погладить ... Ещё шаг, ещё ...

Внезапно рогач сорвался с места и метнулся ко мне, в десятке сантиметров от моих глаз просвистело его копыто. Он отскочил и отбежал ко второму лосю, который стоял всё там же. Обострившимся зрением я рассмотрел кроваво-красные жилки в его взиравшем на меня глазу. О, он, похоже, в бешенстве? Конечно, говорить или рычать не умеет. Это он уединился со своей лосихой. А какой-то нахал лезет и лезет со своим прутиком. Пугнул его немного - не понимает.

Тут я вспомнил, что в отличие от лошади, лось не лягает задними ногами, а бьёт передней. Таким ударом он сносит копытом череп нападающему волку. Ничто не мешало ему ударить этого лыжника. Пощадил.

- Ну, ладно... уж извини ... что ты так рассердился, - произносил я самым приятным тоном, пятясь подальше.

Отрезвевшие мозги осознали цену болтовни об угнетении диких животных человеком, о приближении светлого времени братания. Какая чушь! Звери свободны и горды в своих просторах. Они постоят за себя, им чужды людские выдумки.

Опять судьба меня сохранила.

Известна притча: большой праведник тонул в бушующем море. В отличие от других он не стал волноваться, будучи уверен, что его-то Бог спасёт. Вдруг невесть откуда подплыла лодка, гребец перегнулся через борт: "Давай руку!". Праведник отказался - ему спасение рисовалось иначе. Ещё дважды другие бросали ему верёвку. Он не хватался за неё. А шторм бушевал, и праведник утонул. Привели его к Всевышнему.

- Почему же ты не спас меня, Боже, - сдерживая обиду, спросил он. - Ведь я так праведно жил?

- Как же! Я трижды посылал тебе спасение, но ты отказался.

По этому поводу говорят - "Бережённого Бог бережёт!" (Видите - бережёт, но не всякого, а только такого, кто сам не лезет, куда попало).

Вот что такое судьба!

Иногда мы готовы признать за нашей интуицией мистическую способность предугадывания "судьбы". Однажды меня не посадили, хотя имел билет, на рейс из Ржевки. Я горячился, искал, кому бы пожаловаться, уж очень хотелось опробовать новый Як-42. В этот же вечер сообщили - самолёт разбился.

Нечто сложное легче понять на простом примере. Как зрители, взглянем на подобный нашему, но более примитивный и бесхитростный мир животных. Вот дятел всю жизнь, непрерывно перешагивает по стволу дерева и простукивает его клювом, определяя место, где звонкий ответ пустой полости сменяется глухим звучанием. Почему эволюция не развила в нём способность догадываться о наличии червяка в данном месте? Почему такая толковая и ловкая птица без конца ставит нелёгкие эксперименты - с размаху стукается головой о дерево? Давно бы научился на лету легко и изящно находить пищу.

Да очень просто - нет таких физических возможностей. Стукнуть и послушать - это физика. Это развилось до пределов искусства. Догадаться - это, уж извините, - мистика. Этого нет. Так не прокормишься.

Похожая штука и с пришельцами из космоса, которые летают на тарелках, блюдцах (почему-то не в стаканах?) и наблюдают за нашим ползанием. "Специалисты" даже приводят невнятные фотографии и рассказы очевидцев с красноватыми носами, пишут, обсуждают "примеры" на конгрессах. Унюхали возможность заработать. Но вся мировая система радиолокации, круглосуточные службы аэропортов, спутники ничего такого не видят. А представьте, какой шум подняли бы нынешние СМИ, появись что-то такое?

Так что, ребята, на Бога надейся, но сам не плошай. Ни в коем.

7. Благополучная жизнь на улице Нижегородской

Над калиткой нашего двухэтажного дома значился N17. Потом, видно, пересчитали, сменили табличку - дом оказался N13. (Мама говорила, что это число счастливое, 13-го июня родился Лёня). На 2-ом этаже мы занимали двухкомнатную квартиру. Комнаты были проходными, ни кухни, ни центрального отопления, о душе или ванной тогда и понятия не имели. В сущности, когда-то квартира была 4-х комнатной, но теперь в ней кроме нас жили ещё три семьи.

Рядом через стенку (с заклеенной обоями дверью) располагались Гусевы. Виктор Ильич, мастер-самоучка с Меланжевого комбината, человек добрый и порядочный, всегда нам помогал, несмотря на то, что папа и мама не раз выступали против него, когда сильно пьяный он приступал с рабочими кулаками к своей Люсе, полной предприимчивой даме, и она уже визжала всерьёз. Их сын Рудик был моим товарищем-соседом. Хотя возраст у нас был одинаковый, мои увлечения вызывали у него только усмешку. И компания у него была своя, от которой отец отвлекал его с помощью ремня. Он выходил заплаканным и на короткое время проявлял всем видимый интерес к играм с соседским мальчиком. Думаю, мой положительный пример доставлял ему немало неприятностей.

Дальше, против умывальника и рядом с уборной, жила старушка с безответной дочкой Юлей, не совсем ровно ходившей и говорившей. У неё была маленькая дочка Роза, похожая на маму. У меня не возникало и мысли, что где-то должен быть и их папа. Они вели себя незаметно и не принимали положенного им участия в решении общих квартирных дел. Собрания устраивали в прихожей, куда выходили все двери.

Вообще-то кухня имелась, и довольно просторная, с большой кирпичной печью. Но очень скоро в неё без всяких разрешений въехали Буланенки: мать, её дочери Люся и маленькая симпатичная Валя. Был у них и брат Боря, но я его видел только раз. Его призвали в армию, и он пропал на Финской войне. Некоторое время шла борьба за выселение самовольных жильцов, по поручению всех соседей папа куда-то ходил, что-то писал. Но всё это быстро закончилось, печь они ночью разобрали. Затем кухонные столики вынесли в прихожую. Вскоре все подружились с новой семьёй. Особо близкими стали отношения мамы с Александрой Алексеевной. Бедная женщина изо всех сил тянула и учила дочек, к которым добавились и внуки. Мужчин там я не видел.

Мы одни располагали двумя комнатами: из первой маленькой с окошком и печкой переходили в следующую большую с 3-мя окнами (одно вскоре для тепла заложили). Большая белая изразцовая стена выводила тепло через часик после топки и несколько часов его удерживала, лаская спину или хотя бы щёку.

Вспоминая то далёкое время, вдруг почувствовал, что это небезопасное занятие. Может, об этом говорится - "впал в детство"? Начинает разворачиваться цепь воспоминаний. Незаметно оказываешься во власти какого-то давно затерянного участка мозга, пробиваются звуки, запахи и картины, невольно уходишь из окружающего мира, и потом надо сделать над собой усилие, чтобы вырваться. А можно и застрять?

Так вдруг вновь оказываюсь в старой кухне-прихожей. Уходят вверх, скрываясь во мраке, закопченные стены. Вот и большая дыра у пола в стене уборной. Как-то из неё высунулась почти лысая голова огромной крысы. Эти твари считали себя коренными жителями дома. А, может, так оно и было, и в отличие от внедрённых сюда новой властью жильцов они вели свою родословную от предков, живших ещё при законном хозяине этого дома - каком-то фабриканте?

Как-то я вышел из комнаты, смотрю - сидит посреди кухни крыса, по сравнению с той, лысой, вроде, и не очень большая. Я метнулся назад, схватил нашего кота по кличке "Рыжий" и, предвкушая сладкую месть за недавний испуг, подбросил его к крысе. Это был очень свирепый кот. Он даже близких знакомых встречал грозным шипением, выскакивал перед гостем на середину комнаты, дугой выгибал спину и боком-боком, пригибая голову к полу, скользящим шагом продвигался навстречу. Приходилось его сдерживать и извиняться перед входящими.

Но случилось неожиданное. Крыса не проявила никаких эмоций и даже с интересом взглянула на кота, который почему-то забыл свои приёмы и предназначение. На миг замешкавшись, он юркнул обратно в комнату, оставив за собой постыдный след. Под ехидные замечания соседей, и до этого не питавших симпатии к агрессивному стражу нашей квартиры, пришлось приводить пол в порядок. А старушка из крайней комнаты вынесла веник, и крыса сбежала. Продуктов тогда было мало. Наверное, эти крысы питались кошками.

Вспоминается забавный случай. Мне было лет пять или шесть. Я уже умел читать, но детские книжки с большими буквами и зверюшками меня не привлекали. В листочке из отрывного календаря мне понравился отрывок из "Тараса Бульбы". Я расхаживал по комнате и, подражая старшему брату, декламировал "с выражением":

"Остап выносил терзания и пытки, как исполин: ни крика, ни стона не было слышно..."

Мама услышала - ребёнок проявлял явные способности. Через некоторое время меня привели на какой-то конкурс юных дарований. На середину комнаты вышел мальчик в коротких штанишках:

" ...и повёл он очами вокруг себя: "Боже, всё неведомые, всё чужие лица присутствуют при его смерти". Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушений слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и бьющей себя в белые груди. И упал он с силою и воскликнул в душевной немощи: "Батько! Где ты, слышишь ли ты?" "Слы-ышу-у!", - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул."

Солидные дяди и тёти из комиссии были тронуты. Они подошли к маме и начали советовать ей, к следующему разу взять какое-нибудь более понятное ребёнку произведение. Я был обижен. Ничего они не понимают, зачем мне всякие детские глупости. (Между прочим, за текстом этого выступления я не заглянул сейчас к Гоголю - оказывается, он в полной сохранности лежал в памяти 65 лет.)

Подошло время школы. Сохранилась фотография, где я в парадном матросском костюмчике в окружении нескольких столь же торжественных первоклашек стою на ступенях моей первой 33-ей школы. Особого интеллекта в этих детских лицах не просвечивает, но беззаботная уверенность в безоблачном будущем - налицо.

Некоторых из этих первых однокашников хорошо помню. Вот высоченная девочка с приятными чертами крупного лица. В те времена рост заметно выше среднего считался чем-то похожим на уродство. Обидное слово "дылда" преследовало такого человека. Странно, но Ира, вообще-то симпатичная и умная девочка, сама больше других была уверена в своих безнадёжных внешних данных. Думаю, именно это направляло её жизнь. Она не вышла замуж, окончила английский в пединституте, что также считалось самым низким из высших образований. А ведь сегодня она была бы "моделью", да ещё с хорошим английским. Вместо тоскливого учительства в школе, перед ней был бы открыт весь мир. Кинозвёзды и шейхи искали бы её внимания.

Единственное фото, на котором вся моя семья вместе.

Празднование дня рождения Толи в доме Фельдманов (Иваново, 2-ая Лежневская).

Сидят за столом (слева направо о тех, кого узнаю):

Вторая слева - моя мама Трахтенберг Берта Самсоновна (36) на руках младший сын Рома (то есть я лично) 5 лет.

Софья Иосифовна Бухгалтер (наш друг).

Бабушка именинника Толи Фельдмана.

Мина Ефимовна Фельдман - мать Толи.

Анатолий Фельдман - виновник торжества (15).

Исаак Осипович Фельдман - отец Толи, наш друг, мастер на все руки (перетягивал матрацы, затем стал фотографом и т.д.)

Стоят (слева направо):

Второй слева - Иосиф Яковлевич Бухгалтер, наш друг.

Четвертый слева - мой старший брат Лёня - Трахтенберг Леонид Михайлович (12).

Мой отец Трахтенберг Михаил Романович (43).

И ещё обратите внимание на дату: 1937 - это год, когда в СССР жизнь и смерть людей вместе с пытками и унижениями превратились в обыденность.

8. Лёня арестован НКВД - начало преступных действий

В маленькой комнате, где спал Лёня, стоял его миниатюрный, но настоящий письменный стол. Я ещё ничего в этом не понимал, но Лёня уже вполне проявлял редкие способности.

Он отлично учился, редактировал школьную газету, писал стихи, которые печатали и московские газеты, участвовал в городских турнирах по теннису и шахматам, руководил в школе "оборонной подготовкой" и ещё успевал делать многое, чего родители не успевали осознать. У нас хранились два тома "Высшей математики" Смирнова, которыми "Л.М.Трахтенберг награждён за победу в олимпиаде юных физиков". Есть грамота, отмечающая его успех в олимпиаде по химии. Ещё он заочно учился в ИНЯЗ - Всесоюзном институте иностранных языков. (После "ссоры" с учительницей - ему позволили не ходить на её уроки). Сохранились несколько пухлых тетрадей, аккуратнейшим образом заполненных его мелким чётким почерком - упражнения в английском, переводы стихов.

К моему великому сожалению, я не слышал его выступлений с чтением стихов. Тогда просто ещё ничего не чувствовал и не понимал в них. Но помню, говорили, что он очень хорошо читает, особенно Маяковского. Мне представляется, что высокий стройный юноша с красивым чеканным лицом, отличной дикцией, широким и резким жестом, сильным чистым голосом смотрелся, как молодой Маяковский.

Однажды я проснулся от звуков незнакомых голосов. Выглянул в маленькую комнату: стол Лёни завален грудами бумаг, ящики выдвинуты... Двое незнакомых людей в странной коричневой форме копаются в бумагах. Лёня смущенно стоит рядом. Мама, сдерживая голос, умоляет:

- Дайте я поеду с вами, я всё там объясню, зачем вам ребёнок?

- Нет, он должен сам нам рассказать, мы только поговорим, и он вернётся, - тускло

произносит один из этих. Он оказался маме немного знаком - был одно время инструктором по физкультуре в школе у Лёни.

- Возьмите меня, я отец, отвечаю за сына, - говорит папа.

Но все слова бесполезны. Бумаги запихивают в портфель и 13-летнего брата утаскивают в НКВД.

В эти дни и месяцы, да и позже родители скрывали от меня все известия. Наверное, опасались, чтобы и 7-летний сын не оказался там же. Мама металась между работой, проходной Серого дома, знакомыми и незнакомыми. Мы привыкали к непрерывному страху, подавленности, безысходности. Один раз мама заплакала, в отчаянии упрекнула отца, что надо куда-то идти, всё выяснить, добиваться... Знаю только, что никуда их не пускали, ничего не объясняли и не обещали.

Лёню продержали в одиночной камере около полугода.

Подсаживали к нему типа, который помогал вытянуть из него "признания". В камере круглые сутки не выключали яркий свет.

Позже я прочитал в его тетрадке:

Темница моя не сыра, не темна,

И ночью и днем она свету полна.

Ни ночью, ни днем здесь не тушат огня,

Чтоб было удобнее видеть меня.

Свой нос чтоб в темницу всё время совать,

Стихи эти мне не давать записать.

Но всё же запомнить я вас попрошу,

Что сделаю всё же я всё, что хочу,

И кровью стихи на стене запишу,

И из темницы своей улечу.

Выяснилось, что кроме Лёни взяли ещё одного мальчика из его класса Олега Вязова

Его отец Евгений Вязов был юристом и сумел в Москве пробиться в Верховный суд РСФСР.

Он привёз бумагу. Вот она с сохранением орфографии.

10.3.1939 Копия 15\36

О П Р Е Д Е Л Е Н И Е

СУДЕБНОЙ КОЛЛЕГИИ ПО УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ ВЕРХОВНОГО СУДА РСФСР

В составе председателя МАЛЬЦЕВА и членов ТАЛГАЗОВА и МОРОЗОВОЙ.

Рассмотрев в заседании от 8.3.39 г. в кассационном порядке по жалобе в порядке надзора по протесту тт. Председателя Верховного Суда РСФСР на определение Подготовительного заседания Ивановского Облсуда от 5.2.39, которым принято к производству обласного суда уголовное дело по обвинению ВЯЗОВА Олега Евгеньевича и ТРАХТЕНБЕРГА Леонида Михайловича по ст. 58-10 ГУК.

Заслушав члена докладчика т. Мальцева, судебная коллегия нашла:

Обвиняемым ВЯЗОВ О.К. и ТРАХТЕНБЕРГ Л.М. рожд. 1924 г. в момент начала их преступных действий имели по 13 лет каждый. При этих условиях привлечение к уголовной ответственности ВЯЗОВА и ТРАХТЕНБЕРГА учащихся 7-го класса средней школы N 30 по контрреволюционному преступлению противоречит Закону Правительства от 7.4.35 г.

На основании вышеизложенного Судебная Коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, руководств. ст. 418 УПК определяет:

Отменить определение подготовительного заседания Ивановского Облсуда от 5.2.39 г. и дело в уголовном порядке производством прекратить.

ВЯЗОВА Олега Евгеньевича и ТРАХТЕНБЕРГА Леонида Михайловича из под стражи освободить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ МАЛЬЦЕВ

ЧЛЕНЫ ТАЛГАЗОВ МОРОЗОВА

Лёня вернулся. Высокий, худой, повзрослевший, настороженный. Все были предупреждены - "чтобы никаких разговоров и расспросов".

Только через 60 (!) лет, когда Горбачёв ввёл "гласность и законность", я смог пробиться к областному прокурору. Как известно, прокурор - это главный охранитель законности и защитник граждан от произвола. Я просил его содействия, чтобы мне дали прочитать дело моего брата, хранящееся в КГБ. Я настаивал, что теперь для всех это просто груда бумажек и только для меня дорого каждое слово, произнесённое тогда братом, погибшим на фронте в 1943 году. Вот такой трудный вопрос. И получил ответ.

Уважаемый Роман Михайлович!

В связи с Вашим обращением, сообщаем, что незаконно был привлечён к уголовной ответственности в 1939 году Ваш несовершеннолетний брат, учащийся школы N 30, за участие в организованной директором областной библиотеки Голубевым Н.М. антисоветской организации "Ленинский союз освобождения", проводившей якобы антисоветскую агитацию. Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 8 марта 1939 года уголовное дело прекращено. Голубев был реабилитирован в 1956 году (предварительно, конечно, расстрелян - Р.Т.).

Ваша просьба об ознакомлении с материалом дела брата нами удовлетворена быть не может, поскольку действующим законодательством это не предусмотрено.

Прокурор области, Гос. советник юстиции 3 класса М.И. Гуряев 28.04.89

Мне известно, что не было какой-то "организации" и её "деятельности". Существовал только список наиболее активных и способных ребят из посещавших библиотеку. Конечно, Лёня попал в этот список. И этого оказалось достаточно.

Итак, ещё и в 1989-м следы издевательства Государства над мальчиком - скрывали. Насколько лицемерна игра со словом "Закон". Незаконно бросить в тюрьму - можно, показать бумаги по этому незаконному делу - закон, в руках государственного советника юстиции, не предусматривает. Даже родному брату, да ещё и "уважаемому".

Вот так родное Российское государство развернуло "начало преступных действий", которые не прекращались до конца жизни брата, отца, мамы.

И до сегодняшнего дня это государство не нашло нужным покаяться в беззаконии, издевательстве и гибели его невинных и преданных граждан. И вся моя полезная для него деятельность (тысячи выученных инженеров, десятки изобретений, множество работающих точных машин) не помешали преследовать меня, а под конец и ограбить, отняв даже пенсию, деньги на которую взяло у меня в долг. Да что говорить - и звуком не вспоминает об этом.

А чего это я так раскипятился? Давно уже нет в природе СССР, но разве сегодня новая Россия не поступает так же? Зачем она задушила 118 славных своих моряков, тех самых высоких и красивых морских офицеров, что встречал, в ленинградском метро, где они поражали меня невиданной вежливостью, предупредительно уступая место ещё не вошедшим в вагон женщинам и пожилым. Их не стали спасать из аварийной подлодки, легшей на дно северного моря на глубине всего в сотню метров. Взрывы торпед внутри лодки, которые зафиксировали приборы в Англии и Норвегии, российское начальство не признало. Причиной аварии, не пряча бесстыдных глаз, объявили столкновение с чужой шпионской подлодкой. Ложь боится даже близости правды. Ещё 7 дней назад оставшиеся в живых стуком передавали из лодки: "SOS, вода". Все "чужие" страны искренне предлагали помощь. Английский корабль со спасательной подлодкой много часов стоял в 15 милях от места, где кислород и жизнь медленно оставляли моряков. Но как же пустить чужие глаза в наши секреты. Россия безнадёжно, упрямо продолжала спуски колокола, который каждый раз соскальзывал по круглому борту лодки. Наконец, допустили норвежских водолазов, они сразу открыли люк, который по докладам был "сильно деформирован". Но было уже поздно. Россия объявила траур.

Сегодня июль 2002. Главный прокурор объявил, что сомнений не осталось - это был взрыв собственной торпеды. Президент веско дополнил: "Впервые в истории проведен столь глубокий анализ и опубликованы данные, касающиеся секретного вооружения". О, всё-таки впервые! И в начале, после катастрофы он говорил о выделении средств на ракетоносный флот, о великой России. Мне довелось поездить по свету. Что-то нигде я не слышал: "Великая Франция", "Великий американский народ", "Великий английский язык". Так хвалился только фюрер, но уже истлел, а немцы поняли, куда их звали и ужаснулись.

Любому нормальному человеку всё ясно. На чёрта современной нормальной стране этот гигантский атомный военный флот? Никто России не угрожает. Каждый такой корабль стоит миллиарды долларов, а весь бюджет России около 50 миллиардов. Дать бы народу пожить нормально, поесть, отдохнуть. Вот напротив, в похожих природных условиях раскинулась Канада. Она не имеет грозного военного флота, но в ней самый высокий в мире уровень жизни людей. Вон на другом конце света купается в благополучии Япония. Была гордой, самурайской, чуть чего - банзай и харакири! Но поняла свой опыт, процветает без такого оружия, имея передовую технику и уважение мира. Никто уже и не вспомнит, что о них говорили "япошки".

Эх, Россия, родина моя прежняя. В очередной раз исторгла ты из себя сгусток интеллекта - сотни тысяч преданнейших и искусных врачей, учителей, инженеров, писателей, музыкантов... Ограбила их. Заняла деньги у всего мира, долги отдавать не спешит. Да ещё чуть что - угрожает, и снова выпячивает груди: сверхдержава, величие, гордость...

Стоит помнить, что мир сказал: " Империя Зла".

9. 22 июня 1941 года

Тёплое тихое воскресное утро. Дома небольшая суматоха: сегодня мы всей семьёй идём в театр на дневной спектакль Горьковской оперы. Это, конечно, событие небывалое. Опера в Иванове! Не помню, чтобы родители были особыми театралами, а мы с Лёней интересовались музыкой. Но, видимо, решили, что пора. Мама хлопочет, надо всех одеть в выходные костюмы и успеть вывести на улицу прежде, чем потребуется их снова чистить и гладить.

До драмтеатра минут 20 хода. Новое уникальное здание построено совсем недавно на высоком берегу у реки. Говорят, раньше на этом месте стоял главный ивановский собор. Он был красивым, величественным и надоедливо напоминал народу о чём не надо. Его взорвали. Естественно было на территории хранилища опиума воздвигнуть для народа нечто конкурентоспособное. Театр строили много лет. Оказалось, что здесь стекают в реку подземные ручьи. Уже готовое здание пришлось достраивать, охватывать дополнительными ярусами, переходами и балконами. Получился театр, какого не знали столицы. Снаружи, на большой высоте, можно было путешествовать по таинственным галереям, скрываться от ветра и нежелательных прохожих.

И всё-таки каждый год трещины разрывали стены, их части незаметно разъезжались в стороны. Архитекторы объясняли это коварством плывунов. Некоторые старые жители города шепотом сомневались в научном характере причин: "Собор-то стоял!"

Большущий зал заполнила публика. Настоящий оркестр загремел увертюрой к "Ивану Сусанину".

Я честно пытался изобразить из себя оперного слушателя (или зрителя - ещё не знал точно). Помню только, что и много позже удивлялся, когда мой товарищ, который был старше на четыре года, иногда вдруг приникал к нашему репродуктору, слушая какую-то арию. Только году в 47-ом, уже учащимся техникума, премированный экскурсией в Москву, я случайно попал на "Травиату" с Лемешевым и Масленниковой и на балет молодой Плисецкой. Вот тогда чудо музыки и танца таинственным образом проникли в меня и уже навсегда заполнили, видимо, специально созданные, но пустовавшие до этого отделы организма.

Спектакль закончился часа в четыре. Народ, не спеша, расходился. Довольные мамы пытались разобраться в детях, которые, наконец, освободились от трудных обязанностей и неудержимо перепутывались, разбегаясь в разные стороны.

Мы шли в постепенно редеющем потоке театральной публики. Город жил обычной жизнью, только почему-то посредине площади Революции стоял милиционер, регулируя движение редкого транспорта, и на боку его висела сумка ... явно с противогазом. Не сдержав любопытства, мы подошли и спросили его об этом. Он спокойно ответил: "Вы не слышали? Германия начала против нас войну".

Не помню, чтобы это известие вызвало какой-то переполох. Спокойно шли домой. Слово "война" давно уже звучало по радио. Мне казалось, что произошло что-то интересное. Теперь-то наша славная Красная Армия доберётся до этих фашистов. Ещё в годы войны в Испании Лёня с папой горячо спорили о правильной тактике. Лёня с увлечением переставлял флажки на вырезанной из газеты карте, отмечая победы республиканцев. Война с "белофиннами", по газетам, тоже состояла из одних побед, и в городе не было слышно о погибших или раненных. Вот опубликованное в октябре 40-го стихотворение Лёни:

О друге

Был обычнейший день, как бывает зимой,

Неприятный морозящий ветер...

Я случайно в тот день, возвращаясь домой,

По дороге товарища встретил.

Он бежал, доставая письмо на ходу,

Протянул, из бумажника, вынув:

- Ну, поздравь, Леонид, добровольцем иду,

Понимаешь ли - бить белофиннов!

Он был весел, и счастьем блестели глаза,

Снег на щёки садился и таял...

Мы дошли до угла и вернулись назад,

Оживлённо смеясь и болтая.

Я немного завидовал, честно сказать, -

Гром орудий, атак ураганы...

Но мне надо ещё на учёбу нажать,

Да потом... говорят ещё рано.

А недавно я снова увидел его:

Тот же взгляд - и весёлый и зоркий,

Только скромный лишь орден горит боевой

На защитной простой гимнастёрке.

И опять, как в тот раз, мы бродили вдвоём,

Вспоминал он о вражеских минах,

О суровых боях, об отряде своём,

О попавших к ним в плен белофиннах...

Я немного завидовал, прямо сказать, -

Шутка ль - орден носить на груди!

Но в стране моей каждому можно дерзать...

Что же - время ещё впереди.

Мы вернулись из театра домой, был обычный вечер. Я не помню какой-либо тревоги или грозных предчувствий. Хотя уже узнали от соседей о выступлении Молотова. А ведь это было последнее воскресенье и последний вечер, когда вся наша семья была "в сборе".

Никогда уже после я не шёл по улице рядом с мамой, папой и Лёней.

Никогда уже после мы не чувствовали себя "как все", как законные граждане своей страны, как обыкновенные люди, подобно всем окружающим.

Дополнение 4 августа 2015 года

Размышления о войне никогда меня не оставляли. Как мог Гитлер, не закончив войны в Европе, решиться напасть на огромный СССР?

В последние годы всё более часто вижу на свободных страницах Интернета новые факты и цифры из всяких секретных и сов. секретных архивов и папок того времени.

И внезапно словно молния пронзила мысль:

война с Германией могла бы и вовсе не начаться 22 июня 1941года, если бы Гитлер не осознал, что армия СССР непостижимо ослабела, оставшись практически без командования.

Вот данные, которые теперь появились в печати, а тогда безусловно разведка доносила Гитлеру.

В целом по высшему составу армия СССР к 1938 году потеряла 65 % командиров. Они были брошены в тюрьмы НКВД, а большая часть - расстреляна.

Командармы 1-го и 2-го ранга - 133% (ненормально высокие проценты означают, что и вновь назначаемые люди вскоре отправлялись туда же).

Флагманы флота 1-го и 2-го ранга - 125%.

Комкоры - 116%.

Комдивы - 76%.

Комбриги - 56%.

Многие из военачальников были расстреляны в день осуждения.

В результате в армии многими дивизиями распоряжались командиры в чине капитана.

Соответственно в войсках начался кавардак: тяжелое вооружение разбирали, собирали, увозили вглубь страны или сосредоточивали в опасной близости к границе. Нередко солдаты оставались без винтовок. Самолеты без запчастей или горючего на близких аэродромах.

Уничтожение командного состава армии случилось в 1937-38 годах. Тогда Гитлер и Сталин укрепили сотрудничество и даже дружбу.

Гитлеру перед 41-м было время осознать, что Сталин вдруг непостижимо подставился.

Гитлер вдруг понял, что возможна молниеносная война, и к зиме с СССР можно покончить.

Против такого соблазна Гитлер не мог устоять, и он бросился на СССР.

10. Теперь схватили папу, мы - враги народа

На следующий день утром 23 июня я проснулся от звуков незнакомых голосов. В комнате по-хозяйски расхаживали какие-то люди. Снова берут Лёню?! Нет, они забирают папу.

Снова обыск. Лезут в шкафы и кастрюли, вытаскивают старые бумаги. Заходят испуганные соседи. Они уже называются - "Понятые".

Папа сдержанно прощается с нами. Вокруг чужие люди. Мама, бедная мама тихо отдаёт неизвестно куда, неизвестно за что нашего, сжавшегося, будто виноватого, папу.

И пошла-поехала какая-то другая жизнь. Мы враги народа. Да, все люди вокруг хорошие, правильные, патриоты, а мы против всех, мы подозрительные элементы. Враги фашисты лезут на нашу страну снаружи. Все, даже явные пьяницы и бывшие уголовники - граждане своей страны, они все вместе переживают тревогу, готовятся к отпору, а мы во вне, мы не можем смотреть им в глаза.

И снова мама бросилась искать ... нет, не справедливости, а просто узнать - где он, можно ли передать передачу, за что?

Вскоре выясняется, что мы не одни такие. Сотни людей толпятся в очереди перед комендатурой НКВД. Перед обшарпанным оконцем, в одноэтажном домике напротив грозно-серого под гранит обиталища Власти. Отпросившись с работы, она часами стоит среди таких же потерянных жён, чтобы услышать, когда доползёт страшный черёд: "Никаких известий, никаких передач".

Уже к осени, в очередной раз, достоявшись, получила ответ. Помню, как она вошла в комнату, где мы ждали её... "Пять лет, пять лет ...", - твердит или стонет мама, ломая руки, - Пять лет, пять лет..." Потом, овладев собой перед сыновьями, сказала: "По пятьдесят восьмой статье ... что же делать, будем ждать". Мы с братом стоим рядом, опустив руки. У каждого свои мысли.

Как-то пронёсся слух: "Эшелон со ссыльными стоит на Текстильном разъезде". Мама хватает тёплые вещи (уже морозит по утрам, впереди зима), мчится на станцию, вместе с другими женщинами мечется по путям и шпалам. Напрасно, поезд проскочил, увозя папу в ссылку.

Маму к этому времени выгнали из Промакадемии.

Слушатели, повышавшие квалификацию взрослые люди, любили необычно сердечную секретаршу директора, быстро решавшую разные их проблемы. Директор Арефьев ценил грамотного и неутомимого работника, но не смог её заслонить. Ничто не помогло. Как прокормить детей - она не знала. Все двери были закрыты. У Лёни, ученика 9-го класса, зрели иные мысли, о которых мы скоро узнали. Он уже оправился от своего тюремного опыта и снова верил в справедливость Советской страны.

Только много десятков лет спустя мир узнает о "технологии" сталинского режима.

Бедный Шекспир! Потратить столько страсти и бумаги, чтобы придушить одну невинную душу или отравить юную пару! Если бы он смог заглянуть в произведения НКВД-шных драматургов так "логично" заканчивавшихся пулей в затылок.

Жалкая инквизиция "ужасного" средневековья. Заставить гордого Галилея отречься от своего открытия! (И они его отпустили?) Он посмел вслух произнести еретические слова, выходя от судей? (И никто не настучал?) Какие тёмные были времена! Какая пассивная публика! Так потратиться на всякие колёса и дыбы. Столько уважаемых людей отрывать от важных дел для изучения преступления.

Ха, достаточно вполне и тройки заурядных работников. А сценарий? Ну, это известно, даже великие не сочиняли новую музыку - они только аранжировали музыку народную. А добровольных соавторов в том народе - хватало.

Оказалось, что на моего папу там уже лежало готовое либретто. В нём обыгрывались высказанные общительным человеком в кругу друзей сомнения по поводу пожатия руки нашим Молотовым фашистскому Риббентропу и восхваление жизни заграницей. Составитель спешил предупредить "органы" о выявлении им явного антисоветского агитатора.

Папа никогда, ни за какой границей не бывал. Единственным источником его информации извне могли быть рассказы Бергера, жившего у нас около месяца еврея-портного беженца из Польши. Он, помню, пылко описывал своё посещение театра в Париже, где актёр пародировал министра, который сидел здесь же в зале и смеялся до слёз. Бергера удивлял советский "столбняк" перед начальством. Он всё допытывался, откуда это? Ведь революция Ленина победила, а рабочему классу боязнь не ведома?

Сегодня всё это звучит театрально, но в то время автор доноса в "органы" не мог не знать, что ожидает героя его пьесы. А заодно его жену и детей.

Папа на допросах виновным себя не признал. (Позднее я прошел в Серый дом и получил этот типовой снимок "в фас и профиль", который они делали в первые недели тюрьмы).

По этому фото вижу чего папе стоил отстаивать свое честное имя. Ведь перед арестом он имел иной вид

* * *

Это фото, я почти уверен, хотя подписи нет, "Товарищества Художников", где папа (в верхнем ряду второй слева) работал перед войной распространителем картин, разъезжая по окрестным городам. Узнаю среди художников знаменитого Голикова И.И. из Палеха (третий слева в нижнем ряду), потомственный иконописец, который кстати тоже таинственно скоропостижно умер 50-летним в марте 1937.

Через два с половиной года папу выпустили по болезни. Он уже не мог жить. Мы узнали, кто написал донос. Мне противно выговорить это имя. Но, может, кто-нибудь им гордится? Александр Иванович Шевенков был, вроде, папиным приятелем и сотрудником. Он заходил к нам домой и за нашим столом принимал из рук мамы угощения. В какой-то момент он предложил папе указать в отчётности меньшую стоимость фотомонтажей, которые они тогда распространяли, а разницу ... ну понятно. Но папа, как назло, был из честных людей. Он удивился и выгнал этого с работы.

Когда в 60-е годы началась "оттепель" и Хрущёв стал выпускать из тюрем уцелевших "политических", партийные и КГБ-шные органы поспешили из чувства гуманности высказать мысль, что чувство мести "неэтично". Мол, не будем же мы повторять ошибки и наказывать "провинившихся" в то тяжёлое время беззакония. В итоге на справедливость просто плюнули: невиновные - не были публично оправданы, а клеветники, палачи, их руководители и теоретики, все эти режиссёры невиданного в истории кровавого спектакля - отделались лёгким испугом. Вся эта свора спокойно доживает свой затянувшийся век в тишине, при "заслуженных" пенсиях, не прячась в аргентинах, а на наших уютных улицах. Ведь и сегодня многие из них и их потомков сидят вечерком перед телевизорами в квартирах, на стенах которых забелена кровь убитых ими людей. Так и осталась наша земля засолённой слезами и затоптанной дикими плясками.

Много раз поднималась во мне душная волна мщения. Обдумывал всякие способы. Но малодушие и ещё что-то брали верх. Скорее всего, это был просто страх, привитый мне, как и всем. Новым поколениям трудно это понять.

По сравнению с коммунистическим режимом все прежние пыточные системы были просто детским садом. Много теперь опубликовано воспоминаний об издевательствах и пытках в подвалах НКВД. Но "партия" брала шире.

Вот передо мной редкая книга "Стенографический отчёт сессии Академии сельскохозяйственных наук 31.07 - 7.08 1948 г." Это о том знаменитом "разгроме" научных биологов лысенковцами. Первые смотрели в микроскоп и видели, что делается в природе, вторые - из "философских соображений" убеждали, что "Земля не вертится". Но окончить дело спором "партийные философы" не собирались. Крестьянский сын Трофим люто ненавидел учёных-интеллигентов.

Зал Академии наполнен молодыми находчивыми "учёными" и специалистами по разоблачению агентов иностранных разведок. В своих докладах они разносят "буржуазную космополитическую" биологию. Выступают и признанные в мире научные авторитеты. Они боятся настаивать на своих открытиях. Ген называют "таинственной и далёкой от возможности наглядного показа единицей наследственности". Открещиваются от признания Вейсмана и Моргана - первооткрывателей законов генетики.

Вот С.И. Алиханяна, с кафедры генетики Московского университета, один из лысенковцев обвиняет в том, что с 1939 года он обещает вывести новую породу кур, но обманул всех, потому что опирается на чуждую научную основу.

Алиханян отвечает (здесь и далее привожу выступления дословно по стенограмме):

- Нужно знать факты. Я после трёх лет работы в 1941-ом взял в руки оружие и

защищал родину. Спустя 5 лет, потеряв на фронте ногу, я вернулся, но весь мой исходный материал потерян.

Но одно дело - идти под огнём в атаку на врага, совсем другое - стоять на трибуне напротив сотен коллег-товарищей, из которых никто не скажет и слова в защиту. Многие при встрече не узнают или заранее переходят на другую сторону улицы. Ты словно в одиночке, вокруг особая глухая стена - вроде бы вокруг люди, знакомые лица, но чувствуешь их отстранение, отвращение, словно ты уже труп.

Через два дня на заключительном заседании сессии Алиханян снова на трибуне.

- Я много пережил за эти дни. И сегодня искренно верю, что поступаю честно и правдиво и иду с партией, со своей страной. С завтрашнего дня я не только сам освобождаюсь от реакционных вейсманистко-морганистских взглядов, но и всех своих учеников стану переделывать, переламывать.

Вот он - страх, введённый в костный мозг конечностей.

Председатель сессии академик Лобанов закрывает работу.

- В президиум поступило предложение послать от участников сессии приветственное письмо товарищу Сталину. (Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают). Слово для зачтения предоставляется академику...

- Дорогой Иосиф Виссарионович... наша наука, развитая в трудах верного ленинца Лысенко, является самой передовой наукой в мире. На этом пути нас вдохновляет победоносное учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина... (Бурные, долго, все встают, звучат здравицы в честь вождя трудящихся, учителя и лучшего друга советских учёных ...)

Бред какой-то. Но это было давно, скажут некоторые, уже более десятка лет назад развалилась империя, исчезла коммунистическая идеология, ушли из власти ком аппаратчики.

Не спешите. Вот пришла беда, и молодой президент не приказал - срочно спасать людей всеми силами. На тревожащий мир вопрос, заданный ведущим CNN, о том, что же случилось с подлодкой, он вежливо ответил: "Она утонула". Он созывает министров и с леденящим взглядом объявляет об увеличении финансов на армию. Он уже съездил в гости и принял дома северокорейского то ли шута, то ли монстра, словно примерил на себя знакомый образ "великого учителя". Он уже объявлял о посылке флота к нашим израильским берегам, чтобы ободрить палестинских бандитов. Уже мир поёжился от его угрозы поставить на стратегические ракеты по десять атомных головок вместо одной.

Одна надежда - может, он со временем опомнится? Должны же проявиться ленинградские гены. Да и ссориться с западным миром опасно. Знающие люди предупреждали: "Умом Россию не понять".

Эх, насколько вперёд занесло меня. До этих времён ещё надо было дожить.

11. Лёня убегает на фронт

Сентябрь 1941-го. Тревожные сообщения с фронтов. Папа, как враг народа, сослан в Вятку. Он среди уголовников работает на лесоповале. С больным сердцем. Маму нигде не берут на работу. Она пытается продавать вещи, но пища стоит дороже.

Лёня начал учебный год в последнем 10-м классе. В начале сентября вместо учёбы весь класс выходит в лес за грибами. В этом году грибов много, и мы надеялись подкормиться. Уже вечерело, а Лёня не возвращался. Беспокойство мамы всё возрастало, и она побежала в школу. Там было пусто, лишь по всем углам вестибюля валялись остатки грибов. Мама кинулась к учительнице и услышала: "Ваш сын пренебрёг важным мероприятием и не явился утром в школу".

Лёня не пришёл домой и к ночи. Что с ним? Что делать? Утром следующего дня мама металась по городу. Может, друзья что-то знают? Но никаких ответов, и не похоже, что скрывают... Оставалось последнее средство - в милицию. Но ведь мы немели, когда кто-нибудь в форме задерживал на нас свой взгляд.

Четверо долгих суток билась мама в тисках неизвестности. То присаживалась на минуту, опустив руки, то снова вскакивала, выискивала адреса...

Только на пятый день в почтовом ящике оказалось письмо:

Мамочка, дорогая! 13.09.41

Еду на фронт. Прости, что не мог сказать тебе раньше. Постараюсь писать при первой возможности. Надеюсь, что папино дело повернётся благоприятно. Мои лучшие пожелания - с Вами, родные. Горячо целую тебя и Ромуську

Лёня

P.S. не пытайтесь наводить справки обо мне. Это будет безрезультатно. Попробуйте написать в Москву - Центральный почтамт до востреб. Ещё раз целую.

Чёткий спокойный почерк, живая Лёнина рука. Мы вздохнули. Ушла страшная тревога неизвестности. Но, где же он? Что с ним будет? Осень, он не одет, не обут, что ест?

Конечно, можно было ожидать, что Лёня будет искать способ доказать, что папа не может быть врагом народа. Это ошибка. Он думал, да и все тогда так считали, что дело за немногим - ошибка. Надо только рассказать, доказать правду.

Каждый, кто знал папу, видел его честность, искренность, доброту, общительный и весёлый характер. Стать жертвой своего простодушия - он мог. Но самому втайне готовить и расчётливо исполнять чёрные замыслы...? Это всё равно, что ... подозревать нашу черепаху Пашу, которая весь день лежала, доверчиво вытянув голову из панциря и положив её на пол, в квадрат солнечного света, падающего из окна, что она ночью пробирается на чердак и пожирает там мирно спящих голубей.

Но очевидное - почти невозможно доказать. Разве только ценой собственной жизни. Такой путь в отчаянии избрал мой старший брат.

Были люди вокруг нас, которые знали - "зря не посадют". Но не все нас сторонились. Виктор Ильич Гусев не выразил словами своего отношения к событию у соседей за стенкой и не испугался, что было бы естественно в его положении рабочего человека, вовлеченного в партию. Напротив, он начал, заботиться о нас, охотно помогал в хозяйственных делах. Он сердцем понимал нашу беду. И спустя много лет, если я шёл на Нижегородскую, то первым делом, чтобы встретиться с Виктором Ильичём. Мы не разговаривали о прошлом, просто я чувствовал в нём родного человека, и он всегда радовался мне. *

В нормальной семье мать плачет, когда сына забирают на фронт. Конечно, мама тревожилась, ведь Лёне только исполнилось 17, и он один, а не вместе с товарищами, и шла жестокая война. Но теперь она хотя бы что-то знала о нём, а его поступок восставал против нашего подавленного состояния.

Около двух недель Лёня добирался до Москвы. Наконец, он попал в воинский эшелон, который шёл на фронт. Командир в вагоне, выслушав исповедь юноши, пожурил его: "Матери и так было тяжело, а ты ещё добавил". Он объяснил, что вышел приказ - брать в армию только прошедших "всеобуч", то есть начальную военную подготовку. Поэтому военные с ним не разговаривали. Он убедил Лёню, что отцу так не помочь, а через год его призовут и всё пойдёт нормально.

Лёня расстался с этим добрым человеком и со своей идеей. В Москве, оставив эшелон, он отправился на розыски дяди Мирона.

К этому времени дядя отправил семью в эвакуацию и жил один. Вернувшись однажды поздно вечером с работы, он увидел сидящего на лестнице у дверей грязного оборванного человека, который после отмытия оказался Лёней. Только Бог мог послать дяде Мирону такой случай помочь своей дорогой сестре Бузе, а Лёне встретить в критический жизненный момент сердечного и сильного человека. Брат пару недель побыл в сытой и спокойной (при воздушной тревоге они не спускались в бомбоубежище) квартире дяди Мирона. Он окончательно отговорил Лёню от отчаянных действий и объяснил его роль в семье.

Мой брат вернулся другим человеком. Он стал взрослым, заботливым главой семьи. Вскоре он устроился на работу бойцом в пожарную команду, которая располагалась недалеко на Негорелой улице. Лёня начал получать деньги и главное - "рабочую" карточку на хлеб.

* Дополнение 20.01.2015

Сегодня мне приснился сон.

Я в Иванове, в квартире наших соседей Гусевых на Нижегородской. Посреди комнаты что-то, может стиральная машина, на её боку прореха и внутри видно, что висит на проводах какая-то крышечка, изогнутая дугой по форме стенки машины. Я пытаюсь вправить её на место.

Виктор Ильич:

- Не надо, Ромик, что-нибудь сгорит.

- Ну что вы забыли, что я инженер-электрик?

Беру аккуратно, вправляя провода внутрь, приставляю крышечку, и она готова точно сесть на место. Думаю спросить, нет ли быстросохнущего клея и... видение улетучивается.

Жаль, дорогого мне человека видел смутно. Он стоял в глубине комнаты. Людмилу Ивановну не видел, но она тоже была здесь.

И так тепло и приятно мне было у этого человека, который в черном 41-м не спрятался от нас, не испугался, не поверил навету, а только своему сердцу.

А виделись мы с Виктором Ильичем последний раз, думаю, году в 89 или 90. Перед отъездом зашел к нему, мы обнялись и оба не сдержали слез.

12. Мы - дома, папа - в лагере

Да, это было тяжкое время. Но все были ещё живы.

Несколько месяцев маму не брали ни на какую работу. Боялись иметь дело с женой врага народа. Как-то явились двое мужиков с телефонной станции. Что случилось, мы исправно платим? Телефон был той соломинкой, которая позволяла маме к кому-то обращаться и просить о работе, минуя запертые двери и охранников. Главный из телефонистов начал злобно выговаривать маме, как это она продолжает пользоваться телефоном, когда столько честных граждан ждут очереди на установку аппарата. Мама пыталась показать ему телефонный справочник, где стояла папина фамилия, как одного из издателей. Провода обрезали. Телефон забрали.

Лет через 15, когда пришла бумажка о реабилитации папы, мама по совету чиновников обратилась к прокурору с заявлением о восстановлении телефона. Хранитель законности пояснил женщине, что в отличие от конфискованной мебели - телефон не возвращается. Запишитесь в общую очередь. "Но мы уже стояли в этой очереди много лет, а теперь снова?" - воскликнула жена, признанного незаконно "репрессированным". "Ничем не могу помочь, закон один для всех", - был ответ.

Однако вернемся в 1941.

Нас выручил Натан Израилевич Подкаменский, работавший главным бухгалтером в Городской конторе Госбанка. Он уговорил начальство взять работника, чтобы привозить обеды из Областной конторы вместо организации собственной столовой и экономии времени сотрудников сокращением обеденного перерыва. Нужно было на санях привозить за несколько кварталов, пересекая дороги, вёдра с горячим обедом, подать еду служащим, вымыть всю посуду (какой-то специальной мойки, конечно не было). Ещё этот работник должен быть чужд "традициям" людей пищеблока.

Мама возила неустойчивые санки с привязанными вёдрами, укутанными в тёплые вещи. Труднее было молча слушать догадки тех, кого мама кормила, о причинах малого количества и сильного разбавления супа. Время уже было голодное. Люди хотели отнести что-то домой детям. А как разделить этот суп на 30 порций, чтобы всем поровну хватило и ничего не осталось? За этим тоже было, кому следить. Я не мог помогать маме и только пару раз издалека наблюдал за всем этим. И не приближался. Лишь спустя много времени, мама осмелела и иногда приносила свою порцию в бидончике.

А был случай, когда санки опрокинулись на плохо отчищенном тротуаре. Кто бы маме поверил, что она спасла половину супа? Она была в отчаянии. Неожиданно оказалось, что на кухне, где она получала обеды, отнеслись к этому спокойно, и ей долили заветной жидкости. Рассказывая вечером об этом эпизоде, мама замирала, и вся светилась благодарностью той поварихе.

И вот снова вижу я свою рвущуюся в тисках беды худенькую и преданную маму.

Как хотела она делать людям добро. Как ранили её их подозрения.

Нет, моя мама не была белоручкой. Каждое своё утро независимо от самочувствия она начинала энергичными упражнениями с веником и тряпкой. А что стоила стирка на кухне без окон и вытяжки, с помощью только шумящих примусов и стиральной доски, по волнистой поверхности которой приходилось бесконечно и с силой протискивать парящее мокрое бельё. Это длилось часами. Одновременно она успевала готовить завтрак и обед и улаживать конфликты темпераментных своих мужчин!

Но эта работа в банке была ей не по силам. Не физическим. Здесь нужен был человек с российской рабоче-крестьянской основой. Поэтому мама приложила все силы, чтобы выбраться, и вскоре попутно освоилась в совсем новом для себя банковском деле. Её посадили на "группу", т.е. на место служащего со специальной подготовкой. Она быстро овладела этой нудной и нервной специальностью, избавившей её от касания к общественному питанию. Первое время она ещё поработала на более привычном посту - секретаря управляющего, но, видимо, это было слишком освещённым местом.

Натан Израилевич всячески успокаивал и поддерживал маму в этом нелегком и для него деле. Подкаменские оказались настоящими друзьями. Такие проявляются в трудный момент жизни.

Как мама познакомилась с Подкаменскими, я не знаю. И никто уже не расскажет. Только чувствую вечную благодарность этой семье, хотя Натана Израилевича и Фриму Борисовну замещают на этой земле уже даже не их дочери, а внуки, правнуки и ещё более молодое поколение. Три дочери этих замечательных людей оказались удивительными красавицами и истинными представительницами лучшей половины человечества. Их качества продолжились в следующих поколениях девочек. Да, появлялись на свет в основном девочки, но какие! Все они были на редкость хороши собой. И не только с виду.

Ближе других я познакомился с Фримой Борисовной. Скудная пища военного времени, видимо, не доставляла зубам всех необходимых элементов и, хотя, следуя известным предостережениям о роли сладкого, я должен был сохранить зубы на века, вскоре уже оказался в зубоврачебном кресле Фримы Борисовны в поликлинике рядом с "зуборыбной школой". Она была строгим доктором. Удивляясь, когда я стонал при погружении зубного сверла в проклятую дырку, а сам погружался глубже, чем было возможно в недра пыточного кресла, она сверлила меня долго и настойчиво. Мне казалось, как раз до того момента, когда я уже хотел высвободиться и отказаться от всех этих зубов, дарованных человеку и будто бы украшающих его жизнь. Иногда я удачно попадал к другой врачихе, такой доброй и ласковой. Правда, её пломбы выпадали через неделю-другую. К Фриме Борисовне с жалобой на тот же зуб я никогда не приходил. Только их было во рту так много!

Сегодня пришло горькое известие: ушла из жизни, на 81-м году, последняя из дочерей Подкаменских Лёля Добродеева. Страницу назад я вспоминал о них с надеждой, что она прочитает и ответит ... Лёля до последнего дня писала нам о делах и удачах династии, терпеливо и подробно. Она давно тяжело болела, и мы поражались мужеству, с которым она сражалась с недугом. И ведь её последнее письмо было написано более твердым почерком, и она бодрее сообщала об успехах лечения... Уже не осталось никого из близких друзей нашей семьи, и не с кем поговорить, если приехать в Иваново.

В память о 100-летии Лёли Милочка организовала международную встречу по Скайпу, где встретились Света и Антон, Сергей, Костя, Илья, Аня и Милочка (Россия) -см. фото ниже:

А также Оля из Америки и я с Верой из Израиля.

Всматриваюсь и нахожу дорогие мне черты уже и в мужских лицах продолжателей достойного самых высоких слов рода Подкаменских.

* * *

К весне еда становилась всё менее доступной. Во всех организациях раздавали участки земли. Лёня в пожарной команде тоже получил одну сотку. Участок был далеко, у самой колючей проволоки, ограждавшей Южный аэродром. В ближайший выходной мы пришли на свою землю. Она оказалась этакой чистой и гладкой полоской в 5 метров шириной и 20 длиной (мы, конечно, предварительно всё измерили). Соседи уже работали, перед ними чернели у кого большие, у кого меньшие куски свежей пашни. Мы с жаром принялись копать. Для меня, да и для брата, это был первый опыт такой работы. Очень быстро выяснилось, что, хотя у других это смотрелось совсем просто, но копать землю у нас не получалось. Может, потому, что раньше на этой "целине" пролегала дорога, годами уплотняемая повозками, а, может, ещё почему-то, только через пару часов руки наши были в кровавых мозолях (о голицах - простейших варежках - мы понятия не имели), а от столь малой выделенной нам земли удалось отгрызть до обидного узкую полоску, состоящую из тонких, как ломтики сыра, только чёрных, чешуек. В следующий раз мы работали гораздо успешнее, вскопали и засадили около трети участка. Правда, чувствовали себя как-то странно, когда решились своими руками закапывать в землю хотя и мелкую, но, наверное, такую вкусную круглую картошечку.

Через месяц, явившись на поле, мы были удивлены дружным всходам. Бережно присыпали землёй весёленькие кустики. А осенью работа оказалась радостной: крупные красивые картошины выворачивала лопата, и столько... Вместо принесённых сумок наполнился и надёжно занял вертикальное положение настоящий мешок. Потом ещё была забота доставить этот дорогой груз домой.

Интересно, что впоследствии, уже умудрённый в сельском хозяйстве, я понял, что далеко не всегда вырастает хорошая картошка - то её крот съедает, то вредители-насекомые, то год выдаётся холодный и сырой. А тогда первый опыт голодных учеников оказался таким удачным.

Наш порядочного размера двор на Нижегородской тоже поделили между жильцами, раскопали на грядки, и потом каждый год мы, без особых хлопот и никаких удобрений, собирали всякую зелень, вплоть до настоящих с пупырышками огурчиков, которые я нашаривал в маскировке зарослей репы и прочего, и даже помидоров. Эти, конечно, не вызревали, но мы заполняли зелёными шариками всё внутреннее пространство нашего дивана, служившего теперь не только для приятного времяпрепровождения, но и таинственным хранилищем, заглянув в которое, находили несколько совсем красных и вкусных плодов.

И опять-таки, получив в далёком будущем на нашей "даче" настоящий опыт огородничества, я не мог понять, как это без научно созданных удобрений, защиты от ночных холодов плёнкой, опрыскиваний всякой насекомоядной штукой и прочих ухищрений, из этого не приспособленного к сельскому хозяйству двора, мы дёргали маслоподобную репу, петрушку, корневища которой подобно женьшеню напоминали человечков и многое другое. Все семена, что удавалось достать в расположенном по соседству, казавшимся раньше таким бесполезным, полуподвальном магазинчике "Семена", втыкались в землю, водички и ... всё, собирай урожай.

Осенью 1941-го в нашей большой и красивой 33-ей школе на Негорелой развернули госпиталь. Учёба продолжалась на квартирах учеников. Дошла очередь и до нас. В один необычный день наша заботливая и терпеливая Ольга Дмитриевна Бугримова (помню её красиво одинаковые подписи в табелях, подтверждавшие мою не блестящую успеваемость, особо по таким трудным предметам, как чистописание) вошла в класс ... то бишь - в нашу квартиру. Она положила портфель, повидавший не только виды, на не раздвигавшийся с довоенных гостей наш прочный обеденный стол, достала и раздала каждому по кусочку хлеба (дополнительному пайку для учащихся) и начала урок. Помню, однажды стояла в маленькой комнате наша ученица в слезах и рядом её мать, слышен был её настойчивый голос. Ольга Дмитриевна была необычно смущена. Девочка пропустила два дня, и мать, видимо, рассчитывала на дополнительные кусочки хлеба. У учительницы были свои малые дети, наверное, когда ученики не приходили на занятия остатки хлеба были для неё важным подспорьем. Ведь и хранить эти кусочки было негде (не в портфеле же?), да и ученики нередко исчезали надолго или насовсем - уже начиналось бегство, эвакуация семей, близких к власти.

Сначала это показалось очень здорово - не вставать так рано, не искать ботики или валенки, не выходя из дома - прямо на урок! Но не вспомню, чтобы чему-то научился в этой "школе". Доски с мелом не было, в перемену не побегать, всё в комнате отвлекает. Вскоре нас начали пристраивать в разные ближние и дальние школы, во вторые и третьи смены.

Особенно запомнилась зима в школе N 44 на улице Балаганной. Это было довольно далеко, минут 20-30 надо было идти по улице Станко. Почему такой разброс по времени на дорогу? Идёшь себе, и вдруг из какого-нибудь двора выходит к тебе пацан:

- Чего несёшь?

- Да учебники, тетради.

- Дай посмотреть! А это что?

Тут из ворот появлялись его соратники, отбирали завтрак заботливой мамы. Конечно - копейки, если найдут. "За обман" ещё пнут пару раз. Хуже всего, что тебя "запоминали". Снова встретиться со "знакомыми" - точно пристанут. А другой дороги нет, и другого времени - тоже.

Но это ещё были "семечки". В окрестностях этой школы город переходил в какие-то овраги, пруды и редкие частные дома с глухими заборами. Здесь обитали настоящие банды. Раз к нам прямо на урок сунулись несколько парней, разглядели, кого искали. На перемене услышали шум, крики. Выскочили из класса - стоит наш нескладный долговязый Петро весь в крови. Его порубали маленькими топориками (они были тогда на вооружении этих групп). Петро, вроде, тоже был в одной из соперничающих компаний, и война между ними шла с переменным успехом, и по каким-то правилам.

Лёня быстро освоился в пожарной команде. Его гордый, независимый характер и множество "умственных" интересов на удивление легко совмещались с полувоенной средой грубоватых и малограмотных бойцов и командиров в брезентовой робе. Мне было приятно видеть, что эти люди, взрослые и бывалые, обращались к юноше, как равному. И ещё с какой-то даже нежностью и уважением.

Кроме основной работы пожарного, Лёня вник в сложную систему оплаты дежурств, составил особые таблицы, из которых рядовым и начальству стал ясен порядок этой работы. Его авторитет ещё поднялся. Но мне виделось главное - Лёня оказался там королём бильярда. Наверху в большой комнате, где пожарные ожидают вызова на огневое дело, стоял огромный профессиональный бильярд. Я с гордостью наблюдал, как брат по-хозяйски расхаживает возле широченного зелёного поля, сосредоточенно всматривается в расположение самоуверенных крупных жёлтых шаров и вдруг, странно выгнувшись спиной к полю битвы, замирает на секунду у борта и выстреливает тяжеленным кием. Шары пулями летят во все стороны и удивлённые трепещут в сетках луз.

Мне очень нравилось приходить в "пожарную". Бойцы весело и добро встречали меня, охотно показывали свою технику. Раз пожарные повели меня спуститься со второго этажа, где они ожидали сирену тревоги, по отполированному годами и брезентом медному столбу прямо вниз в гараж. Там стояли в полной готовности блестящие красно-чёрные мощные машины. Нужно было захватить весь свой дух, чтобы решиться провалиться под пол, обнимая этот таинственный столб. Мешкать было некогда - вдруг загудит сирена, или увидит начальство.

Иногда Лёне случалось дежурить в кинотеатре. Меня легко пропускали к нему в кино "Арс". Теперь его уже не существует - расширили улицу. А тогда мне повезло раз десять смотреть "Музыкальную историю" с Лемешевым. На немых фильмах сбоку у экрана за пианино садился настоящий тапёр и умудрялся в темноте зала бойко находить нужные клавиши. Бывал я таким способом и в театре Музыкальной комедии, но там не всегда контролёр с должным почтением относился к младшему брату дежурного пожарника. Уловив обидные интонации, я обследовал здание театра и обнаружил вполне приличный вход, где никто ничего не спрашивал.

Лёня дежурил в пожарной команде через день по 24 часа. Так у него получался свободный день, в который он ходил в 10-й класс своей школы. Дважды - в первую и во вторую смены. Чтобы не пропустить ничего. Весной 1942-го в его документе об окончании школы стояли только "отлично".

Наступила холодная дождливая осень 42-го года. Постоянное чувство голода заслонялось тревогой за папу, из редких писем которого можно было догадаться (всюду цензура) о его болезни. Да ещё новая угроза - Лёню заберут на войну.

Однажды Лёня влетел в квартиру и, смущаясь собственной радости, выложил на стол два 100-граммовых пакетика ...настоящего сливочного масла.

- Что это такое! Где ты взял? Может, пришла победа?

- Понимаете, я решил подойти к постоянной толпе у Гастронома, спросить, что дают, а стоявшая в очереди какая-то бабушка в платке сказала: "Пройди, сынок, возьми маслица". Видно, приняла мою полувоенную форму пожарника за одежду призванного в солдаты. Я не успел сообразить, как продавщица в дверях спросила: "Давай деньги"... и вот...

Вспоминаю и такой случай. Дело к ночи, за окнами дождь, холодно и неприютно. Вдруг шум за дверью. Открываем - Лёня, мокрый и грязный, вваливается с огромным мешком картошки на плечах. Оказалось - пожарная выезжала на уборку в колхоз за сотню километров от города. За день работы им разрешили взять картошки, сколько хотят, и все взяли по мешку. Как он смог справиться с такой непривычной ношей?

Подошёл призыв в армию. Возможно, мама надеялась втайне, что по известным причинам Лёню не заберут. Но всё прошло гладко. Пару раз посетил сборный пункт, и вот он, уже не различим среди нескольких сотен одетых кое-как ребят. Их нестройная колонна под резкие окрики офицеров проплыла мимо заплаканных матерей.

Мы с мамой вернулись в пустую квартиру. Нас осталось двое. И тень надежды - все были ещё живы.

13. Мама находит способ кормить голодающего сына-солдата

Война приблизилась к нашему городу. Госпитали переполнены ранеными. На рынке "Барашек" неподалеку от нас появились измождённые голодные люди, одетые в остатки военной формы или больничные халаты и тапочки. Они продавали что-то из своих пайков и старались купить съестное. Мама пыталась продать любые вещи, чтобы купить продукты для Лёни. Оказалось, он находится в 30-ти километрах от Иванова в Шуе. Мама спешила собрать что-нибудь, чтобы отвезти ему.

Мы тоже отправились на "Барашек". Двое высоких ободранных парней предложили купить у них мешочек сахарного песка. Мама поёжилась, услышав цену, но другого способа не было. Дома мы оглаживали и ласкали этот высоконький крепкий и тяжёлый мешочек, из которого выглядывал уже забываемый сахарок. Мама решила пересыпать песок в другую тару, однако из наклоненного мешочка белый ручеёк быстро прервался. Что-то мешало его движению. Что это - какая-то перемычка? Второе дно? Наверно, раненые не могли, боялись сразу много сахара ссыпать в одно место? Мы тихонько, чтобы не просыпать, отпороли ткань перемычки ... за ней вылез на свет ... жёлтый песок? Да, самый обыкновенный песок из детской песочницы. Мы побежали на рынок, но, конечно, этих людей не было и в помине. А настоящего сахара оказалось, ну совсем ничего. Ещё таких денег у мамы не было.

Следовало искать другой способ. А мама спешила - от Лёни начали приходить письма-треугольнички, и в каждом наш заботливый, щепетильный и гордый Лёня писал о еде, о хлебе, о том, что всем привозят поесть. Мы ещё не знали такого голода. Что-то новое, грозное и беспощадное читалось из этих помятых бумажек, мелко исписанных Лёниным почерком.

Способ добыть немного настоящей пищи мама вскоре изобрела. Она пришла домой позже обычного и с гордостью извлекла из своей сумки булку, кусочек масла и ещё что-то. Это был паёк, который ей дали съесть за сданную кровь. Так она стала ещё и донором. Дома мы не прикасались к этим продуктам. Странно, но вид этой, ещё недавно обычной пищи не вызывал у меня естественной реакции. Это были просто предметы для отправки.

В дальнейшем мама добилась более частой сдачи крови. Получала немного больше продуктов. Как она восстанавливала свою кровь - и теперь для меня загадка. Но такой способ заработка её очень устраивал. И выглядела она намного лучше, чем, когда была при кухне меж банковских служащих.

Немцы продолжали наступать. Город заметно опустел. Некоторые из наших знакомых тоже эвакуировались, вывозя ценности и вещи. Перед нами такой вопрос не стоял. Бросить Лёню? А письма от папы? Нет, ни о каком отъезде мама не помышляла. В самый пик немецкого наступления на Москву мама сняла с дивана сатиновый чехол (большего крепкого куска ткани, чем этот вообще-то хилый чехол, дома не нашлось) и за пару вечеров сшила два заплечных мешка с тесёмками. Вряд ли она относилась к этому серьёзно. Мы не примеряли эти рюкзаки, не готовили вещи и одежду.

Наш город немцы не бомбили ни разу. Текстильная промышленность Иванова их не волновала. А вот на Горький (теперь это снова Нижний Новгород), где огромный автозавод выпускал боевую технику - немецкие бомбовозы летали. При этих рейдах у нас объявляли тревогу. Полагалось укрываться в убежища, но никто не знал, что это такое и где находится. Мальчишки высыпали на крыльцо, стояли под его дырявой защитой. По небу, расходясь и перекрещиваясь, бесшумно скользили лучи прожекторов. Когда становился слышен далёкий гул самолётов, с крыши Горсовета (так называлось новое длиннющее в 5-6 этажей здание с разными конторами) начинала бить в небо пушка. Все ждали бомб, но слышны были только резкие шлепки и удары по крышам. Гул стихал, самолёты на недостижимой высоте улетали по своему делу... Утром мы находили на дворах корявые куски металла - осколки тех снарядов, что не долетали до врага. Да кое-кто плакался, что крыша потекла.

Мама собрала немного продуктов, насушила сухарей, разузнала у таких же матерей, как там разыскать нужную воинскую часть, и в ближайшую субботу мы отправились в путь, погрузив поклажу на детские санки.

Шуя - старинный и знаменитый город, который давно пришёл в упадок и превратился в мелкий районный центр Ивановской области. В своё время здесь командовали всем краем князья Шуйские, а об Иванове и понятия не было. Нам предстояло пройти 30 километров, Что это такое мы не представляли. Оделись потеплее и повезли саночки за собой. Начало пути было знакомым, а дальше - по географии: сразу с нашей улицы сворачиваем на Лежневскую, через 4 квартала налево и по Кохомской 12 км до Кохмы, а там оставшиеся 18 км - до Шуи.

Позади осталась знакомая часть Кохомского шоссе, но и после мы ещё долго шли среди частных домишек. Когда совсем вышли за город, с непривычки почувствовали усталость. Санки не хотели ехать там, где ветер сдул снег, обувь оказалась не совсем впору. Тут с нами поравнялись сани. Лошадкой правила пожилая женщина крестьянского вида. Мама заговорила с ней, и за подходящую плату нас согласились довезти до Кохмы. Сани плавно покачивались, то поднимаясь, то опускаясь. Вскоре это волнообразное движение перестало казаться забавным, и я почувствовал некоторую тошноту. Уже лучше было бы слезть и идти рядом, но неудобно, хозяйка начнёт расспрашивать... А она была довольна, что в скучной дороге появился собеседник, говорила о том и о сём, о жизни, войне и всё так спокойно, сыто. Наконец, речь дошла и до еврейского вопроса.

- Да всё это виноваты евреи, нахватали денег, а вот на войну ни один не идёт.

Мы сидели, потупив глаза. Мама пыталась что-то вежливо возразить, но женщина подозрительно так на неё посмотрела. Конечно, и мама тоже с удовольствием слезла бы с этой осточертевшей повозки, и мы бы снова дружно зашагали с ней рядом, но это вечное "неудобно", не обидеть бы человека. Наконец-то заскользили мимо домишки Кохмы, и эта подмога, а скорее пытка - прекратилась. "Отдохнувшие" и наученные мы бодро двинулись в дальнейший путь.

Дорога тянулась бесконечно. Она то поднималась на взгорки, где ветер почистил остатки асфальта, и санки упирались, прилипая к месту, то мы спускались в низины и сугробы снега мешали каждому шагу. Становилось жарко, хоть снимай пальто. Но на вершине очередного подъёма пронизывал ветер, и нашей одежды не хватало для защиты. Хорошо ещё, что в этот день не было сильного мороза.

Мы поняли, что такое "дорога". Это не переход по улицам города. На всём пути некуда спрятаться, чтобы придти в себя. Вдоль дороги только рощицы низкорослых съёжившихся берёз. Остановишься - замерзаешь. И ни души, никто не поможет, если что случится.

Но мы шли к Лёне, и он становился всё ближе.

Наконец, с очередной горки увидели вдали высоченную Шуйскую колокольню. Мы вошли в населённую местность. Спрашивая о лагерях новобранцев, мы продвигались по городским улицам среди обшарпанных двухэтажных зданий. Редкие прохожие в ответ махали рукой в определенную сторону и торопливо скрывались.

В конце концов, добрались до военного городка, но часовой сказал, что новобранцы находятся дальше на краю города. Мы двинулись мимо Екатерининских казарм из красного кирпича, где размещалась настоящая армия, и вышли на улицу, по одной стороне которой стояли деревенского вида домишки, а другая была отгорожена рядами колючей проволоки.

У мамы был адрес места, где можно остановиться и переночевать. Тётя Даша, хозяйка такого постоялого двора, встретила нас спокойно. Указала угол на полу и место, куда поставить мешок с продуктами и запиской - "для солдатика".

Мы поспешили на улицу. По рассказам, там за колючей оградой и находился лагерь новобранцев. Несколько женщин стояли, держась за проволоку, пытаясь в наступавших сумерках что-нибудь разглядеть. Можно было разобрать вдали низкие длинные бараки, но никого возле них не было. Некого спросить, негде ничего узнать. Вдруг раздались голоса:

- Вон их ведут!

По дороге быстрым шагом двигалась серая колонна закопчённых безликих людей в одинаковой бесформенной одежде. Мы напряжённо вглядывались в эти силуэты, надеясь и боясь узнать среди них ... и вдруг кто-то махнул рукой. Строй быстро заворачивал внутрь запретной территории. Мама нагнала командира.

- Разрешите моему сыну подойти, мы пришли к нему из Иванова...

Командир что-то неразборчиво произнёс. Мы поняли: "Ждите!"

И вот - Лёня с нами. В тёплой комнате. Мама достаёт съестное. Он глотает пирожки, накручивает чистые сухие портянки... Я боюсь до него дотронуться... Этот худой, спешащий человек так мало похож на моего брата. Командир отпустил Лёню на один час. Мама торопится передать ему нитки, главное - не забыть отдать ложку. Лёня писал, что у него украли ложку, а без неё не зачерпнёшь из выдолбленного в столе углубления свою долю каши, причём надо было иметь ложку побольше - второй раз не доберёшься. Лёня торопится, глотает, успевает в ответ на "как вас кормят?" рассказать, что иногда им везёт, и на занятиях на бывшем картофельном поле они успевают находить картофелины.

- Где же вы их варите? - спрашивает мама.

- Ну, у костра удаётся побыть не часто, да и печь долго.

Я понемногу присматриваюсь к брату. И голос у него другой. Шея замотана грязной тряпицей - фурункулы. В баню ведут редко. Мыла нет. Спешим разложить в мешок сухари и другие припасы и деньги, на которые можно будет через тётю Дашу что-то купить. Мама сумела скопить целых 300 рублей. За буханку хлеба брали 240.

И Лёня ушёл. Он уже не был просто сыном моей мамы и моим братом. Он принадлежал какой-то силе, безжалостной и жестокой. Она зачем-то гнула, ломала и мучила его.

По случаю 7-го ноября в части, естественно, праздновали. Опрашивали, кто что умеет. Лёня в школе всегда выступал, читал Маяковского. Вызвался и здесь. Стихи "О советском паспорте" он, как всегда, прочитал с блеском. Растроганный политрук похвалил Лёню: "Как же ты так хорошо понимаешь Маяковского, а допустил, что отец стал врагом народа?" Окружавшие их деревенские парни насторожились. Мало было непривычного звучания его фамилии в той среде голодных и обозлённых.

Из письма от 9 ноября 1942-го:

"Дорогая мамочка! Если бы тебе рассказать о моём настроении, ты бы изумилась и расстроилась. Только сознание близкого конца, сознание, что считанные дни остались мне в этом положении (ведь 12 дней остаётся до 3-х месяцев), придаёт мне силы переносить настоящее..."

А ведь этот человек вынес 6-месячную одиночку НКВД и побег на фронт.

Мы ещё несколько раз ходили в Шую. Обычно пешком. Как-то раз на выходе из Иванова заметили грузовик, в который загружались люди, в основном женщины в тёплых тулупах. Нас посадили до Шуи. Это было здорово - раньше приедем, будет больше времени побыть с Лёней. За городом шофёр остановил машину, подошёл сзади и предложил платить. Мы услышали, что собирают по 30 руб. с человека. Это было намного больше, чем мы ожидали. Мама дала 30 руб. из денег, приготовленных для Лёни. Шофёру за бортом машины не очень было видно, а может, он нарочно на мальчика не обратил внимания. Но тут одна из баб-мешочниц закричала:

- А вон эта едет с мальчишкой, а не платит!

Пришлось маме отделить от собранных Лёне ещё 30 рублей. Зачем полезли на эту машину! Когда пришли к лагерю, оказалось, что из-за проволоки никого уже не выпускают: построили внутри дом для встреч.

Мы зашли в большой барак. Повсюду группами сидели и стояли люди. Шум многих голосов иногда покрывался резкими возгласами, выкриками фамилий и команд. Сидя на табуретах и на полу, матери, развязав свои мешки, кормили детей-солдат. Пришёл Лёня. Так ждали встречи, но вокруг люди... Углы заняты, пристроились посредине. Мама открыла сумку и достала пирожки, которые накануне до ночи пекла. Лёня взял один и сразу отправил в рот. Мы не отводили от него глаз, ожидая восторга. Но что это! Лёня сморщился, скорчился, закачался и рухнул на пол. Да, мой гордый брат, которому вроде легче было умереть, чем показать кому-то свою боль, катался по грязному заплёванному полу барака у ног слегка раздвинувшихся людей. Мы в полной растерянности застыли над ним.

- Нельзя им сразу много есть, - сказала одна из женщин.

Наши скудные пайки по карточкам (целые полотнища их, разграфленные на отдельные талоны, к концу месяца так и оставались "не отоваренными") не позволяли что-то скопить. Из 300 грамм хлеба тоже сухарей не насушишь. Всё, что приносили Лёне, мама добывала своей кровью. В неожиданно самом прямом смысле этих слов.

Из писем уже с фронта, 10 сентября 1943:

"... мне присвоили звание сержанта, командую отделением автоматчиков. Чувствую себя замечательно... Фрицев гоним во всю. В деревнях они понавесили своих паучьих свастик, портретов своего фюрера. Проходя, мы сшибаем их вывески, чтобы не поганили нашей земли".

В трудной и короткой жизни брата, включая тюрьму, госпиталь и фронт, не было тяжелей периода, чем Шуйский.

14. Воспитатели военного времени

Каждый день мама работала допоздна. Часто она успевала в перерыв забегать днём домой. Вернувшись из школы, я заставал на столе наскоро написанные маминой рукой на подвернувшейся бумаге слова: " Суп в печке, оладьи разогрей". Да, в нашей семье всегда существовал культ обеда: 1-ое, 2-ое и 3-е блюда. Обязательно. Даже, если супом называлось что-то очень жиденькое из сфантазированных "продуктов", а оладьи - вроде тех, что однажды мама сделала по новому рекомендованному кем-то замечательному рецепту из картофельной кожуры. Всегда старались чистить картошку возможно экономней и всё равно - выбрасывать очистки было трудно. Понятно, какие надежды возлагала мама на новый рецепт. И, правда, оладьи получились такие аппетитные ... но жевание их сопровождалось каким-то ознобным скрипом. Даже спустя пять моих жизней с того момента, память об этом процессе вызывает мурашки по коже. Я непривередлив в еде. Закалка военного времени до сих пор заставляет оставлять тарелку чистой, в любом случае. Но в тот единственный раз я взмолился, чтобы мама разрешила не доедать эти штуки. Она смолчала и смирилась.

Целые дни после школы я был предоставлен себе и окружающим мальчишкам. Ко второй военной зиме положение в городе заметно изменилось. Обычных мужчин почти не оставалось. Зато вольготно чувствовали себя татуированные элементы от мелких карманников до бандитов в законе. Они шумели в ресторанах, собирали свои шайки прямо у кино "Центральный" среди ожидающих очередного сеанса зрителей. Меня удивляла таинственность милицейской службы. Проще пареной репы было подойти к такому кружку и прослушать все их планы и отчёты о "скачках" в квартиры и других криминальных актах, излагаемых открытым текстом, но, правда, блатным жаргоном. Почему-то следователи предпочитали научные методы детективных учебников. Миру подростков блатные казались кумирами, и они обращали внимание на наиболее "способных" пацанов.

Мальчишки объединялись в группы, которые имели сложные отношения с такими же на соседних улицах. Основным занятием было мелкое воровство. Особые формы оно изобрело для зимы.

Недалеко от нашего дома на бойком перекрёстке Нижегородской и Лежневской обычно дежурили 5-7 подростков на коньках. В руках у них - длинные "крючки" из толстой проволоки. Когда проезжавший мимо грузовик казался перспективным, один или двое парней стартовали, как на 500-метровке классные бегуны. На ходу они ловко подцеплялись к машине, подтягивались на задний борт и заглядывали в кузов. Через секунды, орудуя тем же крючком, они вытаскивали тюк, вновь становились на лёд и с "товаром" стремительно отруливали в сторону, а затем и в соседний переулок. Иногда шофёр, уже зная этот перекрёсток, следил за такими спортсменами, останавливал внезапно машину и бросался за ворами. Но они всегда оказывались проворней.

Я, как и все из нашего двора, с завистью смотрел на такие трюки. Несколько раз мне удалось подцепиться к машине, однако дальше не продвинулся. Но это было здорово: могучая сила вдруг потянет тебя с огромной скоростью, застучат коньки по неровностям ледяной дороги, что впереди - не видно, машина несётся, уж тут ни до чего, лишь бы удачно отцепиться. Как они выполняли свои следующие упражнения? Ха, а на уроке задавали читать классика, который обмирал сидя в санях "...гремит и становится ветром разорванный в куски воздух!" Ему бы "машину взять".

Группы мальчишек рангом пониже занимались "саночками". В те зимы деревенские, их ещё называли "колхозники", привозили в город на базар что-нибудь из продуктов. Более состоятельные приезжали в санях на лошадке. Бабки попроще везли свой товар в детских плетёных санках-корзинах, впрягшись в вожжи. Продав на Барашке молоко или яички, крестьянки покупали куски ткани, украденные с фабрик. Магазины были пусты, "текстильные" талоны на карточках тоже никогда не "отоваривались". Других путей сменить обветшавшую одежду не было. Спрос рождал предложение. Власти приняли против "расхитителей социалистической собственности" жестокий Указ.

Мне не забыть, как первый раз в жизни я зашёл из любопытства в облезлое строение с вывеской "Народный суд Октябрьского района". Пристроившись на задней скамейке в почти пустом зале, я вскоре понял, что судят вон ту молоденькую испуганную девушку. Выступал упитанный прокурор, он объяснял, что "подсудимая" была задержана вахтёром на выходе из фабрики, и в её сумочке оказалось 20 пуговиц, украденных из цеха. Она призналась в содеянном. Чтобы другим не было соблазна, её требуется примерно наказать - 12 лет тюрьмы. Услышав такое, с воем вскочила другая женщина с грудным ребёнком на руках. Как стало понятно из её вскриков - мать той девушки и бабушка её ребёнка. Все заливались слезами. Зрителям, а, может, и судьям было ясно, что после такого испуга эта девчонка уже в жизни не прикоснётся к "общественной собственности". Вышел суд, все встали, и судья объявила: "12 лет!". И все судившие быстро вышли. Милиционеры подошли, оторвали цеплявшуюся за ребёнка и мать несчастную, и увели её.

Вообще-то на Руси, а особенно советской, мелкое воровство никогда не считалось пороком. Ткачихи ухищрялись в туалете намотать под всю одежду несколько метров текстильной продукции своего производства и проскользнуть мимо охраны. Их ловили азартные вахтёры, но прежде до судов дело не доходило.

Так эти ткани попадали в санки и ехали затем в деревню. Но далеко не всегда доезжали. Кто-нибудь из юных грабителей прицеливался к такой зазевавшейся бабке, с рассеянным видом пропускал мимо санки, а затем мгновенно подбегал сзади, приоткрывал одеяло, "надёжно" прикрывавшее приобретенное удивительно по дешёвке, выхватывал один из отрезов и стремительно скрывался в хорошо изученном проходном дворе. Иногда хозяйка и не подозревала ничего, а уже, наверное, дома в своей заснеженной и сытой деревне вспоминала: "А ведь, вроде, ещё должон быть порядочный кусок такого весёленького ситчика, который удалось выторговать за стакан сметаны у той всё озиравшейся закутанной в платок девахи?" Между прочим "с технической стороны" промысел "саночников" легко было предупредить - достаточно только было перейти от способа "тянуть", заимствованного от лошади, к толканию санок перед собой.

Непосредственного участия в таких набегах я не принимал. Но семечки, купленные в обмен на добычу, - ел. Втянуться в эти дела, захватывавшие чувством опасности и мальчишеского превосходства, что-то внутри мешало, как запачкаться чем-то липким.

15. Тётя Мариша

В городе продать вещи или обменять их на продукты было невозможно. Когда стало совсем голодно, мама вспомнила о тёте Марише. До войны наша семья несколько сезонов снимала дачу в деревне Шуринцево, в шести километрах от города. Мама подружилась с хозяйкой, которая совсем не возражала, чтобы дети чувствовали себя свободно не только в снятой комнатке, но и во всех закоулках деревенского дома, включая хлев, где в полутьме жевала сено и вздыхала большая добрая корова, а в другом углу толпились несколько овец, вечно испуганных и настороженных. Помню, тётя Мариша очень уважала корову, разговаривала с ней, как с человеком, а вот к барашкам относилась с презрением, на которое, вообще-то, была неспособна.

На трамвае N 3 мы доехали до Парка, далее шли через нескончаемое село Авдотьино и затем по санной дороге сквозь белые волнистые поля и глубокий овраг. Ещё немного тихим заснеженным лесом, и вот из-за приглаженного ветром снежного бугра появляются домики. Они выстроились в один ряд, и над каждой крышей приветный столб дыма - деревня Шуринцево.

Впоследствии я каждый год, летом и зимой на лыжах приходил в эти места. Они каким-то образом оказались обиталищем духа моих ушедших родных. Со странным трепетом я выбирался из особого мира, устоявшегося в сырости оврага, сердце замирало, ожидая появления за перелеском родного, улыбающегося мне поля. Хотелось обнять каждое дерево, погладить каждый кустик, травинку и лист. Дыхание сбивалось, глаза не успевали поздороваться сразу со всеми знакомыми ёлками и лужами. Остановишься - тишина, только тот же, что когда-то, звон насекомых, словно и они сохранились с тех лет. А зимой вообще мелкие детали пейзажа не существовали, а всё в целом - как остановленная чудом картина из детства.

Подходя к деревне, можно повернуть по единственной улочке направо - к дому тёти Мариши

её давно уже нет в живых, и дом продан.

Поворачиваю налево. Немного пройдешь, и начинается спуск по сырому комариному оврагу к неширокой быстрой прозрачной речке - Уводи. Как всегда, когда из тёмного цепкого леса вдруг выйдешь на зелёные луга берегов, то отстанет с остатками тумана на ветвях деревьев твоя тревога, заботы, что-то давящее и сковывающее внутри и, словно, сбросишь старую, самому себе надоевшую оболочку, и станет так легко и ясно от тихих струй верной речушки, крохотного песчаного пляжика, где когда-то купался с Лёней. Настолько здесь всё сохранилось прежним, что слышу его и мамы голоса, за кустами напротив, ближе к тому берегу, в струящейся воде возникают их отражения. Та самая стрекозка садится на узкий лист камыша и подрагивает, чтобы не упасть, напряженно-прозрачными крылышками в такт качаниям. И нет никаких прошедших десятилетий. Жизнь всё та же в непрерывном своём неброском движении, шелесте, журчании. Ничто здесь не признаёт тебя взрослым, тем более - старым. Здесь ты тот же ребёнок, как в те времена, а поэтому и все окружавшие тогда неизменно живы, их дыхание, голоса, шаги.

Это, наверное, и есть то, что называют - родиной.

Но постепенно становится и как-то тягостно ... и уходишь. Нельзя долго беспокоить этот мир природы и духов.

Всё это понял я потом. А тогда в военную зиму мы с тревогой подходили к дому тёти Мариши. А здесь ли она? Как воспримет нас и наши намерения? Поднимаемся на уютное деревянное крыльцо, тихо стучим. Открывает... да, наша всегдашняя тётя Мариша! Вроде, чуть заспанная, или снег слепит после полумрака тёплых покоев, чуть улыбающаяся. Мы восклицаем, взмахиваем руками.

- Ну, заходите, - говорит она так, будто мы расстались только вчера, а не прошёл целый год (и какой) с нашей последней встречи.

Мы входим в чистенькие комнатки, всё также лежат, где только возможно, всякие вышитые салфеточки. Это или мамины подарки, или плоды её уроков. В первые минуты разговор как-то не клеится. Мы смущаемся собственному, неуместному, вроде, восторгу. А тётя Мариша ..., может, и досадует, что гости, нарушили покой и порядок.

- Да мне и угощать-то вас нечем, - тётя Мариша всё ещё считает, что городские привыкли к разным тонкостям, а у неё всё простое, деревенское.

Но вот неспешно ставится самовар, из русской печи появляется с изящной талией глиняный горшок, из его коричневого зева выглядывает румяная корочка запечённой картошки, в стаканы льётся из крынки белое густое молочко, режется каравай свежего хлеба ... Но всё это совершается так медлительно... Ах, как это было вкусно! Начинается разговор, рассказы кто-что-как-где. Так хорошо на душе, приятно сидеть на крепком деревянном стуле, в тёплой чистой комнатке, у окна, за которым нежится устроившийся в сугробы снежок...

Но надо возвращаться засветло. Мама выкладывает главную ценность, что у нас была - папины золотые часы. Ни тётя Мариша, ни мама не знают настоящей цены таких вещей. Мама очень неуверенно просит полпуда (8 кг) муки. Помню, как наш Наум Ильич потом сильно журил маму. Она ссылалась, что никто не знает теперь этих цен. Наум Ильич - часовой мастер, видимо, знал, что к чему, ещё посетовал маме, что с ним не посоветовались. Но вдруг замолчал, заметив, что мама начинает расстраиваться. Тётя Мариша неторопливо соглашается. Достаёт мешок, насыпает муку. Потом сдвигает половичок, лежавший посреди комнаты, под ним дверка - подполье. Открывает, а там... в прохладе и безопасности дремлет гора картошин. Нам набирают несколько ведёрок. Мама заикается, что больше у неё ничего нет, но тётя Мариша её останавливает: "Это подарок".

- Но зачем так много? - беспокоится мама.

- Ничего, потом отдашь, - успокаивает её тётя Мариша.

Вместе укутываем всё это богатство на санках, чтобы не замёрзло в пути, прощаемся и из тёплой избы - в скользкую дорогу, в уже темнеющий лес, в холодный и напряженный город.

16. Школа русского языка

Если вам кажется, что я прилично пишу по-русски, то могу объяснить причину. Особенно повезло мне в той "опасной" школе N 44 на учителя русского языка. Мария Савельевна Гуревич, рыжеватая женщина в сильных очках, с явно еврейской внешностью, учила нас языку с какой-то отчаянной страстью. Сухие, как принято говорить, правила грамматики, тонкости исключений, хитрости перехода причастий в прилагательные и другие, трудно уловимые подробности будто бы составляли главное содержание её существа. Цель - научить этих разношёрстных и не очень сытых мальчишек - была близка к навязчивой идее. Многие ученики вообще являлись в школу, чтобы удивиться - где это они оказались? А может, у их затурканных матерей оставалась единственная светлая надежда в жизни - сделать что-то путное из сына.

Мария Савельевна входила в класс всегда собранной и серьёзной. Весь её вид говорил о том, что вот с этой секунды как раз начинается то, ради чего все мы, собственно, и существуем. Непостижимым образом ей удавалось сразу собрать внимание класса, быстро и чётко проверить домашнее задание, строго заметить тем, кто чего-то не сделал. И поверить невозможно, но самые отчаянные хулиганы смущались и готовы были сквозь землю провалиться от кратких и не резких слов учительницы. Увлекательным (именно так!) становилось изучение нового материала. Вопросы типа: "Ну, кто скажет, почему...?" - словно порывом ветра склоняли все мозги к быстрейшему поиску ответа. Кто первым поднимет руку? Кто, переборов волнение, первым торжественно произнесёт вдруг открывшееся ему слово или правило? Это состояние было сродни неведомому мальчишкам вдохновению. Иногда поиск затягивался, молчание класса длилось минуту-другую. Тогда Мария Савельевна обращалась к самому из всех отличнику Бодяге, который в такие минуты обычно сидел с непроницаемым видом. Обычно этого чистенького "интеллигентного" ученика общество презирало, но тут возникал момент его величия. К всеобщему удивлению незаметно в знатоки выдвинулся Петро. К нему даже прилепилась новая кличка.

- Ну, а что скажет наш "профессор"? - спрашивает Мария Савельевна.

С трудом преодолевая узость парты, поочерёдно распрямляя части своей фигуры, поднимается долговязый Петро, вообще-то, знаменитый в классе далёкими от учёбы штуками. Действительно, он выдаёт такое, что все мы поражаемся глубине его мыслей и верности догадки. Учительница нервно потирает руки, через линзы её очков на класс излучается сияние радости.

Даже мой сосед по предпоследней парте Бобок, который на других уроках прибегает к изобретённому им способу "чтобы не спросили" - скорчившись в три погибели, погружается возможно глубже в парту, чтобы его не было видно от учительского стола, и, запустив руки промеж ног, хватается за свой амулет, шепча заклинания, - так даже Бобок, не отдавая отчёта в собственных действиях и нарушая свой принцип высочайшего презрения к методикам учителей, - поднимает руку!

Мария Савельевна не читала нам морали, не "воспитывала", не учила жить "с пользой для общества". Нет, всем своим обликом, непререкаемым уважением к труду-познанию, радостью совместного поиска решений - она, как теперь понимаю, уверенно формировала граждан из этой аморфной уже не детской среды. Вместо упорно насаждаемой коммунистической модели "члена общества" - "ты что особенный?", "все делают, а ты не хочешь!", размазывающей человека в собственных глазах, - она возрождала в человеке Личность!

И поразительным был успех этой маленькой женщины, если даже в таком Петро ей удавалось пробуждать такое, что мы все, до этого сознававшие его превосходство, как допущенного к настоящей бандитской элите, внезапно начинали видеть в нём иное - глубину интеллекта и вероятность совсем другого будущего.

И всё это в захудалой провинциальной школе на Балаганной улице. Посредством уроков грамматики русского языка.

Горько сознавать, сколько таких самоотверженных, талантливых учителей благотворно влиявших на души множества детей России, в годы развала советского режима, были изгнаны из школ. Вряд ли их можно заменить. Это тяжкая потеря для страны, народа. Как без примеров кристальной честности, трудолюбия и добра можно ожидать рождения в больном обществе благородных и мудрых руководителей?

Почему Россия отторгла их? Эти люди ни в коей мере не были диссидентами. Напротив, они отличались патриотизмом. Я встречаю их в Израиле. Поднимая потное лицо от швабры, эти женщины с одухотворёнными лицами на вопрос о профессии смущённо отвечают: "Учитель, русский язык и литература". Не пытайтесь их ободрить, чтобы лишний раз не ранить.

Не так ли большевистский переворот в 1917 выгнал с родины другой миллион российской интеллигенции и на парижском кладбище нашли приют выпускницы Смольного института.

17. Папу, больного вернули из лагеря

В один из тёмных, дождливых августовских вечеров к нам вдруг зашёл Наум Ильич Шварц, часовой мастер и наш большой друг. Отдышавшись, он начал что-то говорить маме, спрашивать, есть ли известия от папы и, наконец, заявил, что от Миши приехал человек и сидит у них дома. Мама бросилась одеваться. Мы заперли двери и пустились в дорогу.

Мама на ходу продолжает расспросы, пытается понять: "Никогда никто не появлялся из лагеря, все боятся, ну да, вот он и не решился придти к нам, видно папа дал адрес знакомых..."

- А может, это Миша приехал???

Я замер, не было никакой логики между тем, что случилось и маминым вскриком...

- А может и Миша, - в отчаянии выдохнул провожатый.

Оставшиеся пару километров мы летели, уже не разбирая, где дорога, а где лужи. Только бедный старый Наум Ильич невольно сдерживал нас. Нам казалось, что это чудо может так же и улетучиться, как возникло.

Да, были от папы сообщения, что в лагере "актируют" больных, были мамины письма и Сталину, и всем, что сын заключенного на фронте воюет за родину, что он тяжко болен, зачем он вам такой, сжальтесь, верните его семье. Были письма-заявления от Лёни с фронта, где "гвардии красноармеец просит пересмотреть дело отца", и он получил даже невнятный, но не отрицательный ответ из г. Киров. Но до живого папы, где-то находившегося рядом, было ... как до звёзд.

Мы вбежали в квартиру Шварцев, перескочили через полуразрушенные каменные ступени, сквозь тёмную прихожую этого приспособленного под жильё какого-то каменного склада. Распахнули двери в большую полупустую комнату, вся передняя часть которой была заставлена всякими баночками, тарелками, кастрюлями, ловившими капли воды с потолка.

Из-за стола, стоявшего в дальнем краю комнаты, кто-то поднялся ... Ни фигурой, ни лицом этот человек не был похож на моего папу. Вместо добродушного, полного, веселого, уверенного в себе папы навстречу нам шагнул худой, серый, робко улыбающийся человек и только что-то затрепетавшее внутри толкнуло меня к нему...

Елена Борисовна ворчала: "Ну вот, всё в порядке, вот Миша и вернулся, теперь всё будет хорошо..." Мы не могли засиживаться и скоро пошли домой. Втроём.

Вспоминая то время, я искал ответа - почему папа, вернувшись из лагеря, не пришёл сразу в свою квартиру, к жене и сыну, а выбрал такой странный вариант. Я не находил ответа. Потом решил, что папа, вопреки объяснениям Наума Ильича, не мог настолько опасаться разволновать маму, но, слыша своё собственное сердце, решил сделать передышку между возвращением в свой город и моментом встречи с семьёй и домом. Но вдруг меня пронзает другая мысль. Измученный, больной, запуганный человек по воле чуда вырвался из страшного Гулага, но он приезжает домой с документом и предупреждением, что жить здесь ему запрещено. А что, если в своей квартире его уже поджидает НКВД? Ведь им точно известен его маршрут, время прибытия и цель, обманув "органы", вернуться к своим родным. И он идёт к верным людям и просит зайти в его квартиру, разведать - как там?

На следующее утро папа не смог подняться с постели. Надо вызвать врача. Но в бумаге, которую ему выдали вместо паспорта, стояло: "Направляется на место жительства в д. Шуринцево". Проживание "сактированного" больного в родном доме и городе - запрещалось, и папа вспомнил о тёте Марише. Но и туда отправиться было невозможно. Папа лежал, и мы с ужасом прислушивались к шагам и голосам на лестнице.

Этот снимок мы послали папе в лагерь, он тоже выжил там и вернулся вместе с ним.

На обратной стороне фото:

Снимались мы все трое

думали о тебе, мой родной,

и мысленно поместили тебя

с нами. Я хочу верить, что

это будет... нет должны быть

все четверо вместе, ибо никогда

за все 20 лет моя семья не была

ещё так разрознена, как в эти

жуткие дни. Все мы ждем

16.8.42 Бузя, Леня, Рома

* * *

Выручила нас снова - наша тётя Катя - Екатерина Васильевна Захарьина.

Вообще-то она была детским врачом, лечила брата и меня. Но и взрослыми в случае болезни первая мысль была - тётя Катя. Уже после института, возвращаясь из командировки в Киев, я обнаружил на груди большую опухоль. К какому врачу побежал? - прямо в детскую консультацию, к ней. Потом она лечила и моих детей. И как лечила - в дождь и грязь в своём бывалом кожаном пальто по малейшей просьбе приходила тут же. Ребёнок мечется в жару, молодые родители сходят с ума: "Смотри, он уже не дышит!" Екатерина Васильевна медленно (ох, как медленно!) снимает пальто, смотрит, как бы поменьше нарушить чистоту в прихожей, спокойно так спрашивает: "Где помыть руки?". Наконец, подходит к кроватке: "Что с ним?" Мы наперебой объясняем, как жутко развивается болезнь, но ... Это не совсем так. Ребёнок, вроде, спокоен, дышит самостоятельно и глубоко. Она тихо садится у кроватки, берёт ручку малыша и долго держит, считает пульс или что-то таинственное совершает.

Потом медленно и внимательно слушает спинку и грудку своей трубочкой. Мы с трудом сдерживаемся: из-под тёплого одеяла ребёнок сидит голышом! Затем следует диагноз: простыл, есть небольшая температура, выпишу капли, можно обернуть мокрым полотенцем (от этого совета мы всегда приходили в замешательство, но тётя Катя и не настаивала на исполнении процедуры, наверное, видела, что с родителей достаточно). И всё! Ребёнок затих, родители оживают. Мы все садимся пить чай. Тётя Катя не отказывается, всё-таки на улице холодно и сыро. А, может, она имеет в виду иную профилактику? Ещё несколько минут и она вновь в своём потёртом, но таком надёжном плаще, её ждут ещё и другие.

А, глядя из сегодняшнего дня, хочется добавить, что ни о каких деньгах или иного вида оплате никто и не вспоминал. Позже Екатерина Васильевна стала заведовать детской консультацией, ей присвоили "Заслуженного врача республики", наградили орденом Ленина, ввели в медицинское начальство. Обо всём этом я узнавал из газеты. Ни одна чёрточка в её прекрасном лице, ни одно движение - не изменились. Так же тихо, никого не затрудняя, эта праведница ушла из жизни, и осталась во множестве живущих, в тысячах благодарных сердец.

Пока папа нелегально лежал дома больной, мама искала путей предъявить власти его бумагу. Что-то ей удалось. Неожиданно пришла повестка - папу призывали в армию.

Сначала это показалось какой-то ошибкой. Уж если его из тюрьмы выпустили, как больного, то какая там армия? Мы опасались только лишь, что заставят ехать в деревню. Однако, вчитавшись в казённую бумагу, поняли: его "проживание" по нашему адресу не только признали, но и "...в случае неявки будете привлечены к уголовной ответственности за дезертирство".

И снова мама забегала по военкоматам и врачам, а, пока что, мы привели папу на сборный пункт в бывшую школу на улице Станко. Там в классах и коридорах в духоте и грязи на принесённых из дома подстилках лежали испуганные люди (если и существовали где-то настоящие дезертиры, то они, конечно, крутнулись здесь и исчезли). После двух ночей, которые мама провела то ли дома, то ли в коридоре возле больного, мы осмелели и увели папу домой. И снова нитроглицерин боролся со страхом. Надеялись, что врачебная комиссия заметит, что уж в солдаты этот человек никак не годится. Однако военные медики признали его годным без всяких ограничений. Маме удалось добиться направления на ещё одну комиссию, которая записала: "годен к нестроевой службе".

Понемногу папа окреп, начал ходить. Его взяли работать в полувоенную КЭЧ (квартирно-эксплуатационную часть), где командовали майоры и капитаны, а исполняли приказы - гражданские. Он начал ежедневно работать и даже ездить в командировки. Зарабатывал мало, получал скудный паёк "служащего", а ему требовалось после всего перенесённого - питание. Видимо, он не позволял маме воспользоваться её "способом" добывания продуктов. Да и сколько же у полуголодного человека может быть крови? Как-то, будучи в Москве, папа встретился с дядей Мироном. Он снова помог нам. Папу познакомили с человеком, который продавал сахарин. В то время сахар стал редким продуктом, и на рынке появилось это сладкое вещество. О каком-то плохом его влиянии на организм, тогда не задумывались. Сладко - и ладно. Пару крупинок растворяли в стакане воды и добавляли в чай "по вкусу". Горячая сладкая вода - это уже что-то насыщающее.

На нашем "Барашке" вовсю торговали сахарином. Какие-то люди (теперь бы сказали "подозрительные личности", но тогда все так выглядели), не таясь особо, стояли на бойких скрещениях торговых рядов и предлагали на ладони свой товар в виде пакетиков, размером с почтовую марку.

Папа привёз таинственную коробочку, в которой было 10 или 20 грамм порошка. Мама (она, конечно, была смелее) разговорилась с одним из базарных торговцев, и ему продали "товар". В следующую поездку папа смог расплатиться за первую порцию и купить следующую. Через пару таких оборотов он привёз уже 100 грамм. Продавать сразу весь пакет было невыгодно. Вечером, в обстановке строжайшей секретности, разговаривая вполголоса, мы разместились за большим нашим столом. Конвейер заработал. Один резал голубую тонкую бумагу и делил полосы на равные части, другой, затаив дыхание, набирал из пакета одинаковые порции порошка и ссыпал их на бумажки, а третий превращал это в готовые пакетики. Скоро мы так наловчились, что довольно быстро изготовляли сотню порций товара, который выглядел не хуже, чем у базарных профессионалов. Мы сдавали пакетики знакомому торговцу уже за половину продажной цены. Я пробовал потереться среди продавцов, из-под тишка предлагая сахарин покупателям. Получалось, и это давало гораздо больше денег. Но через короткое время торговцы начали коситься на пацана-конкурента. Мама запретила мой бизнес.

Несколько месяцев существовала наша "фирма". Питание стало лучше. На столе не появлялось что-то особенное, например, яблоко, но суп стал гуще. Однако папе вновь стало хуже. Наверное, постоянная тревога действовала сильнее, чем добавка пищи.

Меня устроили на "площадку". Здесь школьники проводили некоторое время после уроков под присмотром, а главное - немного подкармливали. Перед уходом выдавали иногда настоящую белую, румяную, с затмевающим ум запахом, булку или большую шоколадную конфету. Я видел на Барашке среди торговцев сахарином и женщин, продававших такие булки и конфеты (может и из тех же источников). Мысль, что можно получить за булку аж 30 рублей, сразу лишила этот продукт признаков, возбуждающих желание его немедленно слопать, как делали все другие. Я потёрся среди торговцев, пряча свою булочку под пальто, дождался, когда очередной покупатель, узнав цену, заколебавшись, отошёл в сторону, с независимым видом предложил ему купить у меня за 25 р. Несколько раз это удалось проделать и с конфетой, которая шла по такой же цене. Так я стал обладателем солидной суммы и финансово самостоятельным элементом.

Мама открыла ещё один способ прибавки хлеба в наш рацион. Я, конечно, рассказал о неслыханно высокой цене сдобных булок. Получалось, что за 10 булок (по 100 грамм) можно купить 2 буханки хлеба. Существовали магазины, в которых по карточке можно было получить вместо хлеба - булки. Это удавалось нечасто, сразу набегала очередь, и булки быстро кончались. В некоторых магазинах можно было "отоварить" свою карточку белым хлебом, если иметь справку от врача и райздравотдела. Мама добилась такой бумаги для папы. Моя задача была, уловить в таком магазине момент, когда привезут булки. Тогда я получал по папиной карточке 4 булки. Затем они превращались в деньги и больший кусок чёрного хлеба. В райисполкоме у мамы оказалась знакомая, которая могла иногда "подписать" декадную карточку, чтобы получить весь хлеб за 10 дней в один раз. Тогда у нас сразу появлялось достаточно денег, чтобы купить ещё одну декадную карточку. Правда, мы рисковали, карточка могла быть поддельной или могли нас задержать с чужой карточкой в ближнем магазине, а в другие не очень то войдёшь - всех "прикрепляли" к магазину "по месту жительства". Так или иначе, нам удавалось получать ещё 400 грамм хлеба в день.

Иногда я сам продавал эти булки на "Барашке". Как-то подошёл высокий здоровый мужик, вытащил из кармана горсть смятых денег, не спрашивая ни о чём, протянул тридцатку и одним укусом отхватил половину румяной, ароматной булки. Теперь таких выпекать не умеют. А я так и не узнал их вкуса.

Летом 44-го, после окончания пятого класса, дома пошёл разговор, что в каникулы я мог бы поработать курьером в мамином банке. Мне было уже 13 лет и такое разрешалось. Я видел шустрых девушек, которые ходили между столами и переносили всякие бумаги. Работа, вроде, несложная: нужно взять из ящика документы, "обработанные" на одной группе и перенести их в другие ящики, на другие группы. Это было даже интересно, и я охотно согласился. Ещё и будут платить настоящую зарплату и дадут вместо иждивенческой - карточку служащего. Вместо 300 грамм хлеба будет 400.

Первые день-два всё шло хорошо. То есть, само дело никак не шло, но работавшие за столами женщины, которые были мне немного знакомы, и я всегда с ними здоровался, охотно говорили новенькому какой документ на какую группу надо отнести, и объясняли почему. Если я забывал назначение какой-нибудь бумаги, мне терпеливо повторяли: "Видишь, вверху номер счёта 28012 - это значит, что с группы баланса его надо нести на "инкассо". А на этой бумаге, хотя и стоит тот же номер, но она жёлтого цвета, то есть она из артели инвалидов и её надо сначала отнести на группу "налогов", чтобы отметили льготу". Перепутать адреса было чревато, как оказалось, крупным скандалом. В зале ожидания сидели кассиры из организаций, принесшие свои документы "на обработку". Они нервничали, ожидая окончания банковской процедуры, пока их вызовут к кассе получить деньги, чтобы нести зарплату своим рабочим, которые, конечно, уже давно нетерпеливо смотрят в окна - не приехал ли кассир. Бумага, залетевшая в "чужой" ящик, спокойно лежала там без движения. Истомившийся кассир, не дождавшись вызова, сначала робко, а потом всё решительней приступал к окошку: "Почему так долго не вызывают, вот из птицетреста пришли позже, а уже получают деньги". Такое могло происходить и по другой причине. Опытные операционистки ускоряли продвижение документов "своим" (за что им этакая накрашенная тётя незаметно что-то совала в окошко). Не хватало, чтобы какой-то курьер встревал в эти сложные отношения.

Через пару дней я почувствовал, что идти на работу, как-то, не хочется. Запомнить множество номеров и признаков принадлежности бумаг мне сразу не удавалось. Но с этим я бы, в конце концов, справился, труднее было другое. Приходилось оторвать на секунду то одну, то другую занятую тётю, чтобы спросить, куда нести эту бумагу. Некоторым это не нравилось, отвечали невнятно или резко, к ним я обращаться, естественно, перестал, но тогда чаще пришлось подходить к добрым людям, отчего их число быстро уменьшалось. Когда оказывался в положении "хоть плачь" шёл спрашивать маму в приёмную управляющего. Но сюда часто заходить было нельзя.

Короче, дней через десять работа эта стала невыносимой. Она подрывала все мои уже сложившиеся понятия о себе и людях. Я взмолился дома перед папой и мамой, что готов, что угодно таскать, копать и любое другое дело делать, но курьером в банке - не могу. Родители переглянулись, будто подтвердив один другому взглядом что-то из прежнего спора, и ... освободили меня от занимаемой должности.

Вспоминая начало своей рабочей карьеры теперь, когда она, видимо, совсем завершилась, понимаю, что тогда уже проявился мой серьёзный недостаток - неумение общаться и ладить с людьми, рассчитывать что, как и когда можно сказать. Этот дефект мешал мне всю жизнь, во всех работах. Может, потому так стремился стать специалистом, чтобы в работе меньше зависеть от взаимоотношений с другими. Мне было легко со студентами, но трудно с коллегами.

18. Мой брат убит?

Мелькнуло и нам из-за туч солнышко - Лёня успел получить долгожданную весть.

Из письма от 6 августа 1943:

" Дорогие мама, папа и Ромуська!

Как давно не испытывал уже я радости писать подобным образом. Если бы вы знали, как я счастлив, что всё, наконец, уладилось! Целую дорогих маму, папу и Ромуську."

Но через месяц письма от Лёни прервались. Мы ждали. Тревоги сменялись надеждами, и, когда сил не осталось, мама написала командиру воинской части "Полевая почта N 03594". Ответа не было, и она начала писать одну мольбу за другой в медсанбаты, Бюро учёта потерь... Спустя несколько месяцев пошли стандартные полоски-ответы: "Не поступал", "не числится", "не располагаем"... Пришло и два маленьких письма, из которых следовало, что был тяжёлый бой, никого в живых, вплоть до командиров рот, не осталось, поле боя осталось за врагом, раненных и убитых не подбирали...

Лёня исчез.

Пережив тюрьму, Шую, голод, унижения, ранение, многократно искавшую его смерть от стремительного раскалённого металла - вдруг исчезнуть? Прочитав великие книги, постигнув божественную силу разума, познав наслаждение свободой движения, услышав в себе восходящую музыку поэзии, предчувствуя любовь, так полно вложив молодость в будущую, конечно, яркую и полезную для людей жизнь - и внезапно исчезнуть?

Единственный брат, единственный родной человек, предназначенный стать моей опорой после неизбежного ухода родителей... Всё оборвалось. Всё естественное - разрушилось. С этого момента горькое сознание несправедливости, безысходности, обиды и боли навсегда засело во мне. И с течением лет, отходя всё дальше от этого рубежа, чувство горя, потери, разрыва не ослабевало. Лёня продолжал жить во мне, присутствовать над моей жизнью... И всегда подавать крепкую руку в отчаянных ситуациях. Не раз, оплёванный и униженный разными начальниками и инстанциями, я, случайно взглянув на фото, вдруг замечал, как твёрже сжимались губы родного лица, как требовательно и настойчиво он смотрел мне в глаза, его голос звучал во мне: "Я не успел, я всё отдал за жизнь, что же споткнулся перед малым, ты должен..."

Мой брат исчез. И многие годы после этого, когда улавливала мама любой слух, что кто-то где-то нашёлся, она снова в надежде и отчаянии писала в старые и новые адреса, и продолжались ответы: "В погибших, раненых и пропавших без вести - не числится". В этих отписках ясно читалось: "А кто вы такие? Нет имени вашего сына среди честных бойцов". Снова страна, за которую отдал жизнь юноша, продолжала преследовать его, подозревала нашу семью теперь уже не в соучастии в тайной организации, не в антисоветской агитации - в предательстве. Преувеличиваю? Нет. Известно, что несчастные наши солдаты, попавшие в плен и выжившие там, после "освобождения" направлялись прямёхонько в лагеря и нередко погибали. Лишь спустя много лет после войны, власти решились признать таких пропавших воинов, а, по существу, тысячи и тысячи солдат, павших в передней линии боя (а Лёня командовал отделением автоматчиков, они шли впереди и многие исчезали бесследно) - "пропавшими без вести". Так никогда мы и не получили никакого официального документа с выражением хотя бы соболезнования.

Не оставляет меня мысль об участии властей в гибели брата. Лёня в своей короткой жизни сделал всё, что мог. Но к аттестату отличника средней школы, видимо, были приложены и другие "документы". Посмотрите, когда в начале войны он, 16-летний паренёк, пришёл рядовым бойцом в пожарную команду, уже через несколько недель эти простые и не шибко деликатные люди заметили его способности и грамотность. Неужели армейское начальство не разглядело, что этот солдат отличается от окружающих деревенских ребят? Его общее развитие, владение английским (думаю, и немецким) не делало логичным его направление в военное училище, использование в качестве переводчика, шифровальщика...? Понятно, в войне погибли тысячи его сверстников. Но понятно и другое - ему, как смертнику штрафного батальона, советская власть прочертила одну дорогу - на передовую. Вот он и попал сразу на фронт, был ранен, залечен и снова брошен в самое пекло, где погибал каждый.

Лёня после госпиталя

Через 36 лет я увидел места этих боёв. Дикие брянские леса, глинистые склоны у берегов реки Десны, огромные крутые овраги, через которые чудом проползал наш Москвич. Мы, с Верой и Мишей, жили на квартире в бедной семье израненного человека. Узнав, что мы приехали не за грибами, а разыскиваем следы погибшего брата, хозяева преобразились, нас кормили, старались помочь и, как ни отказывались, спать уложили на свою кровать, а сами легли в прихожей на полу.

Мы обошли ближние и дальние сёла. Все поиски были напрасными. Здесь стыли под осенними дождями обширные поля со следами траншей и едва заметными бугорками могил. Никто их не касался. Я понял, из тех, что шли в бой, погибли все. Тяжкое волнение не оставляло меня. Сквозь напряжённую тишину казалось, что поросшие щетиной губы окопов кричали - вот следы его последних отчаянных шагов, здесь песок впитал его кровь...

В день отъезда забежала соседская девчушка и позвала нас ещё к одному соседу, который "что-то знает". Я зашёл в избу. Навстречу поднялся ещё не старый, крепкий человек в сапогах. Он подтвердил, что возле своего дома сам захоронил двух солдат, один из них был сержантом и не русским. Я вынул и показал ему фотокарточку Лёни. Хозяин чуть вгляделся.

- Точно, этот!

Приобретя снова дар речи, я спросил:

- Какого роста был сержант?

- Да вот, как вы, такого же росточка.

- Нет, мой брат был на голову выше...

- Да, один был повыше.

Он поспешил сказать, что с ними не было никаких вещей и документов. На другие вопросы он также легко менял ответы, если оказывалось, что признаки не сходились. После первого шока стало ясно, что ничего определённого этот человек не знает. Мы заехали на обратном пути в Брянск. Там сказали, что военкомат не даст разрешения на какую-либо экспертизу.

Через 50 (!) лет после войны, в разгар "перестройки", когда, как уверяли, сменили всех в КГБ, а в партии к власти вышли новые либеральные кадры, они, проявляя чуткость к гуманным идеям, заводят "Всесоюзную Книгу Памяти", куда на основе "поисковой работы" заносят имена погибших... А как насчёт пропавших без вести? Нет, "необходимо доказать, что воин действительно погиб и имеется заверенное свидетельство о факте смерти и месте захоронения и погребения" (пропал во время боя и 50 лет нет о нём известий - это ни о чём не говорит). Успокоившись, я написал в "Рабочий край": "Таким образом, всех павших за родину вы делите на две категории - полноценных и сомнительных, погибших без справки. Давайте, лучше с этой книгой подождём ещё 50 или 100 лет, пока окрепнут совесть и разум". А речь-то всего лишь шла о паре строк в книжке, на издание которой так и не нашлось бумаги.

Перед отъездом в Израиль я прочитал, что в Москве начали многотомное издание "Последнее письмо с фронта". А у меня, как раз, имеется такое. Списался с редактором, послал фото, воспоминания. Верные люди, которых просил проследить за выпуском, сообщили, что за 10 лет вышло несколько томов, но до буквы "Т" - дело не дошло. Теперь и эти мои друзья ушли из жизни. Государство Россия на такое не имеет денег. Вот на атомный ракетоносец - другое дело.

По приезде в Израиль моя новая родина, для которой я и моя семья ничего ещё не сделали (и неизвестно было, сумеем ли?) опубликовала большой очерк "Лёня, ты слышишь, это я..." на сотню страниц со многими фотографиями, заботливо воспроизведёнными факсимиле писем и его, молчавшие до этого момента, стихи. Этот том распространяют по всему миру.

Правда, это получилось, как бы, случайно. Профессор Моше Жидовецкий, ученый и подвижник, случайно нашёл меня в удачный момент подготовки своей книги ("Сборник статей по еврейской истории и литературе", книга 3, Издательство Международного научно-исследовательского общества "Зезам", Реховот, Израиль, 1993). Повезло, что мой архив и воспоминания попали в чуткие руки его помощниц... (Жаль, не отдал он мне фотографии для этой книги). Сколько подобных удивительных случаев и невероятных совпадений явилось нам здесь на Земле Израиля, которую хочется назвать гостеприимной, да она не считала нас за гостей - но возвратившимися из тяжелого распутья своими детьми.

. И я почувствовал какое-то облегчение, память о моём брате вышла из моего единственного хранилища - к людям.

Она всегда жила со мною

Загадкой вечною, больною,

Хоть закричи или зажмись,

Никем не читанная книга -

Его непрожитая жизнь.

Впоследствии я поместил стихи и переводы Лёни в сайт СТИХИ.РУ. Здесь его читают и пишут отзывы. Ниже привожу отзыв специалиста

* * *

19. Мы с мамой остаёмся вдвоём

К концу 44-го здоровье папы ухудшилось. Он часто оставался дома. Лежал один в холодной квартире. Железная печка нагревала одну комнату (вторую закрывали) только утром и вечером, на время топки. Дров было мало. Папа подал заявление начальнику КЭЧ с просьбой о дровах. Для квартирно-эксплуатационнй конторы это было нетрудным делом: специальный топливный отдел развозил топливо по многим адресам. Сохранилось папиной рукой написанное заявление, сверху резолюция пред. профкома, присоединившегося к этой просьбе "ввиду болезни". Дров не привезли.

Папе становилось хуже в морозную погоду. Как-то мы шли вместе, и на продувной горке у Горсовета папа вдруг согнулся, зажимая рукой сердце, отворачивался от ветра. С трудом прошёл пару сот метров до дома. Во время приступов, которые становились чаще и продолжительней, доставали заветную бутылочку с нитроглицерином. Несколько капель на кусочек сахара понемногу снимали боль. Иногда приходилось делать это дважды. Экономили лекарство - достать его было почти невозможно.

Потерявшего дорогого человека что-то побуждает рассказать о последних часах и минутах его жизни. А пришедшему с соболезнованием важно это услышать. Словно одного это переполняет и должно излиться, а для другого это особый момент истины. И оба чувствуют какое-то облегчение от произнесения вслух того, что ушедший из жизни уже никогда никому высказать не сможет.

Но, как трудно мне снова войти в нашу комнату на Нижегородской, услышать хриплое дыхание папы в тот вечер 31 января 1945 года. Очередной приступ не проходил. Попытались извлечь из бутылочки ещё хотя бы каплю спасавшего лекарства, но она была пуста. По телефону из Скорой помощи отвечали, что все машины в разъездах. "Вышлем, как только будет свободная". Лёжа папа совсем задыхался, сидеть не мог. Так он полулежал на диване, мама старалась чем-то помочь. Мы прислушивались к шуму за окном, и я каждый раз накидывал пальто и шапку, выходил на улицу, чтобы встретить скорую помощь...

Они приехали через 2 часа. В комнате было уже тихо. Мы ещё хотели верить, что папа уснул. Врач проделал свои манипуляции и начал писать... не рецепт, а документ. И уехал. В холодной квартире, в холодном мире в меня медленно входило сознание, что папы у меня больше нет. И это навсегда.

А ведь папе было только 52 года. Наверное, сегодня медицина делает шунтирование, и человек возвращается к жизни. Правда, если он перед этим без вины не проходил Гулаг.

Через несколько дней мы с мамой, тепло закутанные с помощью соседей и друзей, шли за гробом, который везла на санях лошадка. Мы шли по всей длинной дороге до кладбища у Сажевого завода, где чёрный снег, чёрные дома и чёрные дети. Потом наш сосед сверху сделал металлическую ограду (и мало взял денег), а я выбил на металле табличку. Так всё это и держится до сих пор.

(В 2003 я приезжал из Израиля, сделал фото, березка выросла в огромное дерево.)

Мы вернулись в пустую, но кем-то убранную квартиру. Сели, опустив руки у стола. Не на диван. Тишина и одиночество окружали нас.

Кто-то постучал в дверь. Открываем - входит Натан Израилевич, раскрывает закутанную в тёплое кастрюлю: " Фрима Борисовна прислала вам суп". Он, смущаясь, хлопочет, чтобы мы поели, пока не остыло, говорит маме успокаивающие слова... "Вы должны взять себя в руки, у вас есть сын".

Мама курит, больше, чем обычно. Кашляет. Я пугаюсь этого кашля: папа тоже кашлял в тот вечер. Прошу маму не курить. Они с папой курили с революционных лет, когда мама в госпитале работала с тифозными больными, и говорили, что курение бережёт от заразы. И мама пошла на кухню и выбросила пачку с папиросами. Сразу и навсегда. Теперь понимаю - каково ей было отказаться от последнего успокаивающего средства и в такое время.

А война кончилась. И пришёл день победы, День Победы. Уже за несколько дней до 9 мая на радио засуетились. Появлялись и исчезали сообщения о почти конце войны. Наконец, объявили официально, заранее. И вот он наступил. Погода стояла тихая и светлая. От нашей обычной подавленности потянуло на улицу, к людям. В центре города было безлюдно. Никаких радостных встреч. Я вглядывался в лица встречных. Казалось, на них должно как-то особенно отражаться это великое событие. По-моему, люди также посматривали и на меня. Да, некая лёгкость вошла в меня. Тревога, напряжение, сводки с фронтов - это отошло. Но какая пустота! Глядя на людей, я вдруг сердцем почувствовал, что никогда не увижу среди них моего брата. Надежда жила в нас до этого дня. Но сегодня, одновременно с концом войны, как бы объявили и о безнадёжности ожидания тех, кто пропал в этой войне.

Надо было приспосабливаться к новой жизни. Мы с мамой остались вдвоём.

Глава 2. Студенчество

20. Вместо школы будет техникум

В 1946 году я окончил 7 классов. Семилетка была рубежом неполного среднего образования. Неожиданно оказалось, что в моём "Свидетельстве" все многочисленные строки оканчивались одинаково - "Отл." Вообще-то, я никогда не числился отличником, бывали всякие оценки. Нет, никогда не получал "Плохо". Ну, разве, где-то в первых классах за "Чистописание". "Удовл." - тоже были редкостью. Но за пятёрками никогда не гонялся. Да, вообще не обращал на это большого внимания.

Мы с мамой сели рассмотреть "документ", и пришли к новой мысли. Такая бумага позволяла без экзаменов поступать в любое среднее учебное заведение. Конечно, у мамы была мечта, чтобы я, как и старший брат, окончил десятилетку. Но она уже видела, что это никак не защищает сына в жизни. Скорее наоборот. К тому же на одну мамину зарплату жить было трудно. Вот и решили подавать документы в техникум: ближе более надёжное существование со специальностью, да и стипендия ...

Никаких особенных призваний во мне не обнаружилось. Увлекали в детстве звёзды, но в Иванове о таких специальностях не знали. Ещё когда-то родители считали, что меня надо учить игре на скрипке. Даже, вспоминаю, мама водила меня в Музучилище. Вместе с такими же мечтательными женщинами и нарядно одетыми маленькими гениями мы волновались, ожидая вызова перед высокими дверьми, за которыми заседала музыкальная комиссия. Я отвечал на улыбки тётей и дядей, что-то бойко говорил о своих жизненных планах, пел кусок патриотической песни, нажимал по заданию на клавиши пианино и стучал карандашиком ритмы.

-- Ну, как? - Спросила мама. Её глаза заранее сияли гордостью за сына.

-- Всем понравилось моё выступление, - ответил я совершенно искренне.

Помню вежливое замешательство членов комиссии, когда, не обнаружив своей фамилии в списке, мама зашла спросить о результатах. Потом через знакомых нам шепнули, что по всем пробам кандидат в ойстрахи получил двойки.

Ещё можно припомнить мой интерес к букашкам и бабочкам, но это направляло кандидата в ветеринарное училище, что и обсуждать было смешно.

Ввиду отсутствия явного призвания и после анализа местных возможностей был избран Электромеханический техникум. Не было у нас для советов знакомых причастных к технике. Просто, по методу исключения: медучилище - не подходит, там одни девчонки, Хлопчатобумажный техникум - не котируется, и тоже туда идут девчонки, Индустриальный техникум - те же специальности, но ходить далеко. Может, одно из главных соображений в определении будущей профессии как раз и заключалось в том, что избранный техникум располагался почти напротив маминого банка. Наверное, мама, да и я не хотели отдаляться друг от друга.

Итак, прощай школа с её полусемейным укладом, родительскими собраниями, классными руководительницами. Здесь в техникуме мы уже не класс, а группа со сложным номером из цифр и букв, учитывающих курс, отделение, специальность. Народ в группе довольно пёстрый. Некоторые весьма заносчивые юноши пытаются изображать себя старожилами, ещё бы - они уже давно всех знают и победили на вступительных экзаменах. А девушки? Я отвык от них в мужских школах. Они внешне совсем взрослые. Во всяком случае, девчонками их никак не назовёшь. На их лицах загадочное выражение особ, знающих что-то такое...

Учиться интересно. Чувствуешь какую-то ответственность за будущее. Типичных для школьного класса лоботрясов - здесь нет. Преподаватели (уже не "учителя") ожидают от нас и требуют не очень сложного, но надёжного владения конкретными навыками. Направляют не только мозги, но и руки. На занятиях по слесарному делу требуется из грубого куска железа сделать молоток.

Подумаешь, молоток - скажет кто-то! Ого, оказалось, между "сказать" и "сделать" мало общего. Надо надёжно зажать в тисках этот кусок металла, приспособиться ровно, точно и сильно шаркать по нему напильником, выдерживая определенные углы. Здорово это - держать в руках настоящие инструменты, выслушивать наставления серьёзных мастеров, которые обращаются с тобой без скидок на возраст и неумелость. И как же красив этот образец-молоток, какие ровные, устремлённые в удар грани, какие приятные на ощупь гладкие холодные поверхности. И как всё ещё далёк от этого тот предмет, над которым я тружусь уже не одно занятие. Не знаю, сказалась ли эта короткая практика или разбуженные гены (от кого бы? Папа, вроде, ничего такого делать не умел, Лёню тоже это не интересовало), но я полюбил работать руками. Испытываешь настоящее удовлетворение, когда... получилось! Хотя, впоследствии, дядя Виля, действительно владевший всяким ручным делом, не раз журил меня: "Ты заработаешь только на соль". Да, надо сделать дело не только хорошо, но и быстро. Именно этим отличается мастер от старательного человека, но неумелого. Окончательно это понял уже много позже. Сначала, когда лежал зимними часами под своим "Москвичом", протирая заросшее грязью больное место, изучая его устройство по книге, отвинчивая неподатливые и готовые сорваться гайки. А затем - восхищенно наблюдая, как мастер одним точным выверенным ударом освобождает "заевшее" место и в полчаса заканчивает переборку, которую я делал два дня. С этих пор во мне возникло или ожило особое уважение к людям, умеющим делать руками конкретное дело, понимание красоты этой работы и её результата, подобное наслаждению созерцанием произведения искусства или природы.

21. Волейбол

Серьёзным соперником учёбы оказался спорт. Ещё летом я "выдвинулся" в известные, на местном уровне, волейболисты. В нашем районе было несколько самодельных волейбольных площадок, где вечером собирались люди. На площадку выходили и настоящие игроки, и опытные любители. Просто азартные граждане, умеющие только подставлять руки, не решались здесь совершенствовать своё мастерство и довольствовались ролью страстных болельщиков. Кое-кого в команду не брали, так как проигравшие выбывали, их шестёрка распадалась, и жди, когда удастся ещё сыграть. Постепенно сложились команды, где игроки уже знали достоинства друг друга и стремились играть вместе. Но, когда на площадке появлялся известный игрок, его всегда устраивали в команду.

Иногда обходил несколько площадок, не везде в этот вечер играли. Мне нравилось быть "вольной птицей" и не прописываться в определенном месте. Это сегодня в волейбол играют только двухметровые гиганты. В то время ценили прыгучих, подвижных и самоотверженных. Длинные, как правило, не отличались этими качествами. И потому сидели дома.

Каким-то образом я научился давать точный и мягкий пас, что умели немногие. Освоил технику нырков грудью на землю. При этом, чтобы не разбиться, нужно, отбив в полёте мяч, в последний момент ловко перевернуться на спину. Это позволяло частенько вытащить "мёртвый" мяч, сильно пробитый нападающим с той стороны сетки. Получалась у меня и сильная подача "крюком" и таким же способом нападающий удар через сетку. Думаете - хвастаю? Просто вспоминаю технику прошлых лет.

В слабой команде мне удавалось гордо ходить в нападающих. В сильной, среди высоких, мощно бьющих игроков, где мой рост был маловат, - оказывался полезным защитником и ещё более нужным пасующим. Самая яркая штука в волейболе - удар, поэтому игрок готовый не бить, а дать хороший пас, был всегда нужен.

Это единственное фото, сохранившееся с тех славных времен. К сожалению, помню по имени только единственного игрока, крайнего справа. А команда наша побеждала в то лето на многих площадках.

Волейбольные сражения стали частью моего существования. Кто играл - знает, как это здорово, разбежавшись взлететь у сетки, точно рассчитав точку встречи с мячом, и со всей силы всадить его в площадку противника, увидеть его бессилие и услышать одобрительные возгласы болельщиков и партнёров.

До сих пор, как вспомню свой звёздный миг в игре на первенство техникума, так выбегают на кожу сохранившиеся мурашки. Противник был сильнее нас. Там собрались все знаменитые, зазнаистые игроки первой сборной. А наша вторая - не имела таких великих нападающих и держалась больше на страсти наказать корифеев. Подходил к боевому, но предрешенному, концу последний сет. Мы проигрывали два очка. Вот для решительного завершения игры в воздух взвился Жорка Тараканов и своим коронным крюком бабахнул в нашу площадку. Я стоял в противоположном углу и в долю секунды отчаянно нырнул в то место, где уже почти впивался в площадку этот решающий мяч. Не думая о столкновении с жестким полом, я подставил руку и поднял мяч для ответного удара. Зал ахнул, знаменитые противники так и не успели придти в себя от неслыханной наглости команды слабаков и ... проиграли и этот мяч, и два последующих. Нашей общей радости не было предела. Валька Ивонтьев, наш азартный капитан, едко подначивал в раздевалке растерянных профессионалов. Они обвиняли один другого в ошибках, что ещё добавляло нам удовлетворения.

Формально наибольших высот в карьере волейболиста я достиг летом после окончания первого курса. Началось первенство области, а большинство штатных игроков разъехались по домам в другие города. Встретил меня случайно Витя Постников, один из главных высокорослых нападающих, и пригласил в команду. Так я в форме сборной оказался на стадионе на настоящей открытой площадке среди гораздо более взрослых и известных игроков. Играть было сложно, но я, вроде, делал своё дело защитника и пасующего. Наша команда в итоге заняла второе место, и все игроки, получил 1-ый разряд по волейболу. Конечно, это отличие сильно превышало мой действительный класс, но ... такое в моей спортивной биографии случилось.

Попав в компанию взрослых и профессиональных (по понятиям того времени) игроков, мне довелось познать и другие стороны их жизни.

Окончание чемпионата мы праздновали в столовой, где всю неделю кормились обедом на специальные талоны. Соревнования длились неделю, но талонов выдали больше. Поэтому для празднования не потребовалось никаких денег. Нам сдвинули столы, во главе сели самые знаменитые, а я скромно с краю. Но и на края официантки ставили в том же количестве все закуски и напитки. Налили в стаканы водку, и я как полноправный защитник получил свой стакан. Пошли тосты и воспоминания "как вместе рубились они". Потом всё смешалось, все разбрелись. А я оказался сидящим на скамейке в сквере. Не просто сидящим, а неприлично извивающимся от дикой боли в области солнечного сплетения. Холодный пот, слёзы из глаз - и никакого просвета. Наконец, организм сжалился над нервной системой, освободился от несовместимого с моим устройством вещества. Ох, смог вздохнуть. Хорошо, что никого вокруг не было. Постепенно вернулся, хотя и не в спортивное, но подвижное состояние.

Командное чувство ориентировочно направляло мои шаги. Но основные наши силы уже шли навстречу. Может и не ко мне, но в этом направлении. Так я воссоединился с коллективом, и мы двинулись вниз по главной улице. Конечно, команда была не в форме. Майки с гордыми символами тоже не надели. Настроение было сильно повышенным, но прохожих не задевали. В сквере около цирка, что оказался по ходу нашего движения, кучковалась толпа каких-то людей. Наш предводитель, видно, сходу понял, что кого-то обижают. Следуя благородному порыву помочь слабому, он, размахнувшись, убрал с дороги ряд мешающих и оказался ... перед эпилептиком, которого добрые люди пытались удержать, чтобы не нанёс вреда самому себе. Отвага сразу уступила место сочувствию, и пострадавшему была оказана первая помощь.

Так взрослел и закалялся тогда молодой человек. Эксперимент со спиртным показал мне, что я пьяным, в смысле одуревшим, быть не могу. Впереди идёт дикая боль и лучше до неё не добираться.

Впрочем, для города, да и страны, где я вырос, это открытие было совсем не типичным. Там пьяный человек - это обычный человек, ему старушки в трамвае уступают место, называя "сынок". После работы почти каждый уважающий себя труженик должен был "принять". Даже в особом советском городе Ленинграде существовали очень культурные, выражаясь по провинциальному - забегаловки, где в очереди стояли солидные молчаливые люди. В отличие от других городов России, здесь никто не пытался сунуться вперед под предлогом "понимаешь - душа горит!" или совсем нагло без пояснений, никто не матерился, рассказывая о вчерашней погоде, не клянчил 20 копеек с отдачей послезавтра. На вопросительный взгляд всепонимающей буфетчицы они говорили: "Сто". И получали полстаканчика водки и бутербродик с селёдочкой (без закуски не отпускали). Редкие специалисты брали сразу "двести" и два бутербродика. Большинство, выпив у столика, прикреплённого к стене, молча уходили. Некоторые повторяли по тому же ритуалу. Случались личности, что хотели делать: "И т.д.". К таким, отличающимся оттенком носа, невзначай подходила продавщица, прерывая продажу для уборки стаканов, и что-то настойчиво им сообщала. Этого оказывалось достаточным для восстановления деловой обстановки.

Ну, а в моём городе на родине цветастых ивановских ситцев всё было устроено ярче. Процветал способ "На троих". Часто в магазине подходит к тебе гражданин и, не представившись, спрашивает: "Третьим будешь?" Осознав ситуацию, торопливо мотаешь головой и ретируешься. Потом на лестнице в подъезде или за углом в тихом месте замечаешь такие тройки. Выдвинувшийся в доверенное лицо опытной рукой разливает жидкость из бутылки по трём стаканам. Двое других, напрягшись, следят за наполняемостью. Бутылка двигается по равнобедренному треугольнику (пригодилась школьная геометрия), дополняя стаканы всё меньшими порциями. Наконец, кто-то из сотоварищей не выдерживает испытания, хватает свой стакан... Применяют и другой - быстрый алгоритм. Он был разработан в связи с учащением случаев, когда жильцы, открывая дверь на звонок и услышав: "Дай стаканчик!" - отказывают. Не действовало даже обещание вернуть. И даже приглашение: "Тебе нальём!". Этот способ получил название "Из горла!". Самый опытный верной, малость дрожащей, рукой берёт бутылку, наставляет большой палец на две трети высоты и отпивает до метки. Так же действуют остальные. Бывалые алкаши применяют и объёмно-цифровой вариант метода - "По булькам". Каждый, по очереди, опрокидывает бутылку в хорошо открытый рот и отпивает по шесть или семь (точных данных не имею) бульк-порций. Свободные - хором считают.

Часто процедура развивается в направлении "ну - ещё бутылку?". Затем она переходит в громкий разговор на специальном языке и лёгкий мордобой. На этом официальная часть собрания ячейки коллектива - заканчивается. Индивидуумы отправляются на другие развлечения "по вкусу". Самых преданных подбирает специально разъезжающая машина. Их доставляют в особое заведение - вытрезвитель. Говорили, что там купают в прохладной воде, укладывают на чистую кроватку, на выходе вручают счёт на некоторую сумму (терпимую - всё равно платит жена). Ещё посылают форменную бумагу "по месту работы". Вот уж это - зловредная штука. Извещение попадает в руки профкома, власть которого в этом случае не ограничена. Могут припомнить что-то из прошлого и сильно испортить будущее.

Можно ещё долго рассказывать о роли водки в жизни русского народа. Тема эта неисчерпаема. Она вдохновляла многих писателей. Почти весь профессиональный юмор крутится в историях о пьянках и пьяных. Вас удивляет, что я подчёркиваю национальную окраску этих сфер? Имею основания. Овладев немного ивритом, я несколько раз пытался просветить местных граждан, выходцев из разных стран, рассказывая им самые знаменитые анекдоты из русского наследия. Поразительно, но всегда после моего сочного рассказа воцарялось недоумённое молчание. Я пытался пояснять смешное место - на меня смотрели с вежливыми улыбками: ну, этот выпил, тот налил, третий что-то произнёс... Наконец, до меня дошло - это чисто русский национальный колорит. Весь остальной просвещённый мир такого не знает: ну налил, ну выпил, хочешь - пей ещё, не хочешь - не пей, где смеяться?

Может, сегодня всё переменилось? Вхожу в российские телеканалы. Опять бутылки, стаканы, одуревшие рожи... Наркотики там не применяют, зато водка - это государственно распространяемый продукт, вполне, как говорится, легитимный.

В заключение этой неотвязной темы вспомню только студенческого типа вечеринку в Свердловске. Нас было в комнате трое. Купили бутылочку на вечер. Хорошо сидим. Разговор пришёл к тому, кто сходит за следующей. Я пошутил, что так скоро достигнем предела - каждому по бутылке. Студенты вежливо заметили преподавателю: "Простая формула определения числа бутылок на дружеской встрече - Эн плюс один, где эн - число друзей". А в Израиле по поллитра не продают. А литровая бутылка водки стоит дешевле, чем маленькая бутылочка пива в кафешке. А за столиком на Монмартре подадут бутылку минеральной, и она будет дороже, чем бокал вина. Ну и порядки в этом западном мире!

22. Спортивная гимнастика

Волейбол был для меня, скорее, развлечением. При росте 164 см (измерения в Израиле дают 165, возможно, сказался выход в свободный мир) нельзя было рассчитывать на серьёзное продвижение. Даже с документом 1-го разряда в кармане. В электромеханическом техникуме волейбольной секции, представьте, не оказалось! Мне посоветовали пока записаться в гимнастику, силёнки подкачать. Согласился, скрепя сердце: "Руки в стороны!", "оттяни носки!" - не мужское занятие.

Однако первые же занятия меня вдохновили. Мне сходу удавались некоторые элементы, которые у других требовали месяц тренировки. Например, подъём разгибом на брусьях - элемент 3-его разряда. Это оказалось так приятно. Вспрыгиваешь на брусья так, что руки по всей длине от подмышек до кистей лежат на жердях, качнёшься немного, поднимаешь тело над жердями, затем упругим движением чуть прижимаешь к себе прямые ноги с оттянутыми носками и резко бросаешь тело вверх, вставая руками на жерди. Красивая штука, приятно чувствовать, как послушно и чётко подбрасывает тебя правильно рассчитанное движение. Тренер удивился, я загордился. Поэтому, когда я перешёл на 2-ой курс в Индустриальный техникум (это будет рассказ отдельный), то сразу записался в гимнастическую секцию.

До этого ещё было, как у всех мальчишек, увлечение футболом. Тренеры приметили, что этот парнишка быстро и неутомимо бегает. Этим я овладел ещё в детских играх в "колдуны", когда приучил себя не разбрасываться, а упорно бежать и бежать за кем-то одним, пока он не остановится в изнеможении. Меня пригласили на первую весеннюю тренировку. Впервые вышел я на настоящее футбольное поле, в настоящих по ноге бутсах. Разбились на две команды, и мы начали атаковать. Это было незнакомым наслаждением: ноги надёжно опираются на шипы специальной обуви и не скользят по весенней травке, в майке и трусах легко и прохладно. Мчишься по полю, как бог, не чувствуя сопротивления тела и никакой усталости. Игра не была ограничена временем, одни уходили, другие занимали их места. Так продолжалось часа три или больше. Игроков стало меньше и приходилось играть и в нападении и тут же мчаться на защиту собственных ворот.

Неожиданно я почувствовал, что мне расхотелось бегать. Собственно, и не могу бегать. Тяжёлая усталость заполнила тело, зрение потеряло чёткость, все близкие предметы, как бы, двоятся, а дальние вообще не вижу. Я присел у края поля, закрыл глаза, но в них стала разыгрываться всё сильней и отчётливей какая-то пляска извивающихся ярких змеек, заполняя сначала центр, а потом и всё поле зрения. Не помню, как добрался домой, упал на диван, провалился в сон.

То, что со мной случилось, называется перегрузкой. Ничего, вроде, страшного. Только с того дня уже десятки лет подобные приступы случались и раз в несколько месяцев (лет), и дважды в день. При всём старании не смог нащупать их причину. Вдруг начинают расплываться контуры предметов, затем появляется неуловимо где огненная змейка, она переливается и лучится, постепенно захватывая всё поле зрения. Хорошо постараться заснуть. После глубокого сна сохраняется неустойчивость зрения и в углу лба залегает резкая боль, словно какой-то предмет туда затесался.

Такое могло возникнуть в самое неподходящее время, в любом месте, например, за рулём машины или во время лекции перед студентами. Постепенно выучился не паниковать, держать себя в руках, продолжать дело, мирясь с неудобствами. Через час всё затухало. Врачи на мои жалобы делали задумчивый вид и... никаких рекомендаций. А вот недавно глазная врачиха уверенно ответила на моё описание недуга - это мигрень. Кстати, в Израиле чувствую себя лучше, даже зрение улучшилось: очки 0.7, которые заставляла носить медицина, выдающая права шофёра, - не применяю, а в автобусе читаю без помех.

Почему так подробно и, может, нудно пишу об этом случае перегрузки. Если смогу хоть одного молодого человека предостеречь от грозных последствий пренебрежения - подумаешь, в футбол поиграл - то должен рассказать.

Имею предложение и для пожилого человека. Его часто одолевает жажда учить, передать свой опыт. Кто готов слушать? Дети? Внуки? Чтоб я так жил, как говорили в Одессе. Может, такой же пенсионер на скамеечке? Но он изнывает от желания выложить своё. Один пожилой учитель, действительно знающий массу полезного и даже языки, в замешательстве поделился со мной:

- Мой зять сказал мне, что прежде чем что-то рассказывать, надо спросить, а хотят ли вас слушать? - Это ещё при том, что он, занимая у детей крохотную конурушку, отдаёт им все получаемые от государства немалые деньги.

Предлагаю выход из тупика. Бери бумагу и пиши себе всласть, как бы видя перед собой благодарного слушателя.

И ещё один совет. Немного из другой оперы. Никогда не балуйтесь воспоминаниями о плохом, о болезни, о тяжёлых ощущениях. Возможно, что в мозгу эти "файлы" потерялись. Сам организм их не видит. Не введи их в действие собственными руками!

Итак, о гимнастике.

Это было серьёзное приобщение к настоящему спорту. Гимнастика добавляла уверенности в себе, давала волю, друзей, физическую силу. Дарила спокойное сбрасывание одежды на пляже с ощущением, что выглядишь не хуже других. Защищала от неприятностей и болезней. На все предстоящие годы она вживила чувство обязательности утренней зарядки и хорошей физической формы.

Гимнастика, правда, повредила мне левое плечо, когда я отчаянным движением метнулся в "выкрут" высоко над матом, раскачиваясь на кольцах, а гибкости в суставах у меня всегда не хватало. Ну и сорвался, ударился, и плечо пострадало. Да, ещё раз, неудачно перескакивая на брусьях, выбил правый мизинец. Других потерь, вроде нет, хотя Сергей Иванович сразу внушил нам новобранцам уважение к этому виду спорта, сообщив, что по травматизму гимнастика опережает всех, не то, что какой-то там бокс.

Гимнастика - совсем особый вид спорта. В бег или плавание, или штангу, или борьбу - входят постепенно, шаг за шагом. В гимнастике - почти сразу требуется бросить своё единственное тело в такое, чему инстинкт самосохранения свирепо сопротивляется. Ну, конечно, прыгать с парашютом - круче. Говорят же, что в этом виде спорта, тренер новичкам объясняет: "Если с первого раза не получилось, то на второе занятие можешь не приходить". В гимнастике человек вступает в опасную, а значит, азартную борьбу с самим собой, но при этом требуется трезвая смелость. Ну, конечно, упорство, терпение, настойчивость, амбиция - это само собой.

Гимнаст, летающий вокруг своего снаряда подобен фокуснику. Но, оказывается, можно небольшими, точно "дозированными" усилиями бросать своё тело в неожиданно сильные позиции, вызывающие "Ах!" у зрителей. И у самого исполнителя. Для этого надо "понять и поймать" движение. А это требует, например, отпустить руки, когда всё в тебе кричит: "вцепись, как можно крепче в эту перекладину". Или нужно - сильно двинуть грудью вперёд и вверх, а так хочется прикрыть её от опасной близости с железом, которое сей миг сделает тебе очень больно. И, действительно, если преодолеешь себя не на 100 процентов, а на 95 - получишь удар, сорвёшься, полетишь. Повезёт - на маты. Заслужил. Товарищи и тренер прячут ухмылки.

Такие вот тренировки. Уходишь чаще побитым. Иногда - гордым собственной победой. Многие начинают заниматься, желая научиться делать движения на снарядах так красиво и смело, как гимнаст. После пары шлепков и ударов - уходят. Некоторые перетерпят, почувствуют вкус победы над собой - потом "за уши не оттянешь".

Вот мой маленький внук Давид забрался на качели, потребовал:

- Деда, качни меня!

Он ёрзает на доске, видя, что девочка на соседних качелях как-то чуть шевелится, упирается в ремни и быстро прибавляет в высоте, обгоняя его.

- Деда, сильнее, ещё, ётэр хазак! - осваивает иврит.

- А ты делай сам... ножки вперёд... ножки назад!

Давид несколько раз дёргается, результат, скорее, отрицательный. Опять ноет, чтобы я всё время его качал. Но в какой-то из попыток он неожиданно "ухватил" движение. Чуть двинуться, но точно в нужном направлении и в точно определенный момент, когда тело пролетает эту таинственную фазу. Понял, зацепил и дело пошло. Уже дед не нужен. В глазах - восторг, взлетает всё выше, победно оглядывается на отставшую девочку - видит ли, как он ловок и смел! Может, будет гимнастом?

Мы собираемся ко времени. Приятно встретиться с товарищами по борьбе, которая начнётся через несколько минут. Трико со штрипками, чтобы подчёркивалась линия оттянутых носков, чистая маечка (после занятий выжмем), лёгкие и изящные тапочки-чешки. Ещё - накладки на ладони, чтобы на перекладине "не сорвать руки". Легко срывается слой тела с кожей - больно, и долго лечить. А снова забраться на перекладину уже хочется больше всего на свете.

Выходит наш тренер - Сергей Иванович Кулёмин, невысокий, стройный, как столбик, подтянутый и немногословный, обычно с то ли ироничной, то ли немного презрительной улыбкой. Он - мастер спорта и, конечно, ему не очень интересно заниматься с 3-м разрядом. Он страхует наши действия (защищает от случайного падения) - слегка, почти незаметно. Ты должен привыкнуть больше надеяться на себя. Иногда, истомившись, он взлетит на снаряд, закатит такую стойку или большой оборот, что все ахнем. И снова стоит спокойно рядом.

- Трахтенберг, ваша попытка.

Собрался, иду как на казнь. Но вдруг - получилось! Эх, как легко и, вообще, это замечательно - жить на свете!

Так втянулся и все годы техникума, а потом института гимнастика занимала, возможно, главное место. Занятия, лекции, лабораторки - да, выполнял старательно. Научная работа? Не-е, приглашали - не интересовало. Здесь на гимнастике сложилась наша компания:

Миша Аронов, Юра Доброхотов, Маша, Росинка, Люся и примкнувший к ним спринтер Киса, то есть Юра Никифоров.

(Это фото 2000-х, здесь рядом со мной Маша Овсяникова, Вера - жена моя, Росина Лобзина, Люся Марченко, Миша Аронов, все фамилии того юного времени).

Вместе встречали праздники, ездили в колхоз на уборку, в лес на лыжах. Раз ходили в многодневный поход под Ковров, жили в палатках, купались в озёрах. Как-то удостоились путёвок в институтский спортлагерь на Рубском озере. Отношения были самые дружеские, однако потом некоторые переженились. Наверное, они и были тайным ядром компании.

Спустя примерно полстолетия Миша Аронов навестил нас в Израиле

Отчётом за год работы тренера и моим отчётом перед собой были факультетские соревнования. Надо было выполнить уже 2-ой разряд. Это - серьёзно. Здесь надо отработать по всей программе и на всех снарядах.

Самое трудное для меня - "вольные упражнения". Нет, это, конечно, не то, что можно увидеть по телевизору на олимпийских играх. Эх, как парит гимнаст над ковром, как взлетает на диагоналях в тройные сальто и пируэты. Но, во всяком случае - фляг - я должен был сделать по ходу своего выступления в центре зала перед судьями и зрителями. Фляг - это такой переворот назад, "через голову" - как объяснил бы непрофессиональный зритель, с опорой на руки. Для большинства моих коллег это не было сложным. Но моя гибкость... вернее её недостаток...

Зал замер. У меня не было выбора. На тренировках этот самый фляг толком не получался. Интересно, что к тому времени я уже вполне овладел более сложным элементом - "сальто назад". Да, именно тем, что у бродячих циркачей называлось "сальто-мортале", т.е. "смертельное сальто". Вопреки известной поговорке - "Выше головы не прыгнешь!", у меня это получалось. Очень просто - резко подпрыгиваешь вверх и одновременно взмахиваешь руками вверх и назад, уже в воздухе группируешься, т.е. обхватываешь руками и прижимаешь к себе колени. В это время тело, сжатое в компактный клубок, как волчок, быстро прокручивается назад до того положения, когда земля уже под тобой и можно спокойно выпрямить ноги и встать. Это так долго объясняется, а делаешь сальто, например, у реки в парке - в момент. Раз - и уже снова стоишь на травке, пока кругом удивляются: "Как просто!". Хотя желающих повторить, обычно не находилось.

Но по протоколу требовалось не сальто, а более простой - фляг, что я и изобразил в меру своего воображения. И гибкости.

Судейская коллегия долго совещалась. Наконец, выкинули оценку - 6,7 балла. Это значительно хуже 10-ти, но в сумме мне вполне хватило на искомый разряд.

С того момента, как я взялся писать эту книгу воспоминаний, у меня возник особый интерес к профессии писателя. Конечно, каждый читает книги и что-то о них понимает, но одно дело придти к врачу и выполнять его указания, а совсем другое - пытаться вникнуть в его действия и понять в них профессиональные приёмы. Учиться писательскому делу мне поздно, а вот догадаться до каких-то правил любопытно. Казалось, догадался, что настоящий писатель тем отличается от дилетанта, что может придумать героев, поместить их в сконструированное пространство и наблюдать логически развивающиеся их взаимные действия. Сам я убедился, что в памяти легко просыпаются многие подробности происходившего давно, могу их рассматривать, слышать, чувствовать и о них рассказывать. Но не получается придумать, даже додумать кого-то и пустить его, как бы, в жизнь и описать. Значит, нет во мне дара писателя? Но известно, что Репин, Иванов, да и многие гении-художники не рисовали нужное им для картины лицо из своей художнической фантазии, а настойчиво разыскивали подходящего живого человека и делали его портрет. Значит, выдумывать людей и ситуации - это отдельный дар. Его отсутствие не должно мешать мне делать своё дело. Не надо что-то планировать, следить за схемой. Сама прожитая жизнь лежит позади меня, берущего сегодня барьер следующего дня.

В самом деле, чего проще писать о прошлом. Только надо взять себя в руки и всё, что захлёстывает сегодня и сейчас - отодвинуть. Но куда же? На "после". Но когда же оно придёт? Когда не будет притока новых мыслей. Но это случится, когда и старые мысли застынут...

Говорят, существует ностальгия по молодости. Да, мне хотелось бы вернуться, но только в одно время, когда ничто не болело, всё работало "без замечаний", что знал - то мгновенно вспоминал, не существовало капризов, с которыми трудно бороться, мускулы - так мускулы, желание - так рядом готовность к исполнению. А тем временем тороплюсь рассказать... тебе бумага, пока живу, и мозги не отказали.

Сижу перед компьютером. Хорошо, тихо, никто не мешает. Но полная тишина угнетает. Отучились мы существовать в тишине. Обязательно требуется какой-то наполнитель в это драгоценное состояние природы. Как чистую дистиллированную воду пить нам невозможно. Накручиваю приёмник... среди ивритской, арабской и ещё не знаю какой, проскакивает такая ясная русская речь... певица под ударные с сердечным чувством выпевает:

"...не бей любовь об пол,

она тебе не баскетбол"

Рукам, ушам не верю. Я не ослышался? Уже и такая песня возможна? Но сладкий голос повторяет... ещё раз... ещё... Прямо какое-то заклинание или завывание. Помимо воли начинаешь чувствовать себя этаким мохнатым существом среди стада первобытных гоминидов. Как здорово, что приёмник имеет кнопку "Стоп". Может быть, это новое искусство, которого я не понимаю. На таинственность его сущности жалуются и некоторые смельчаки из профессионалов.

Как-то в Иванове выступал знаменитый Махмут Эсамбаев. Исполнил свои уникальные танцы, в которых его тело и музыка сливались воедино. Зал хлопал в восторге. Затем сам объявил:

- Сейчас я буду петь.

Взял в руки микрофон, как заправский эстрадник что-то спел. Зал хлопал любимцу. Эсамбаев снова подошел к краю сцены поближе к публике и резко бросил в зал:

- Вот вы хлопали моему пению, а ведь знаете, что я не певец. Да, каждый из вас может так попеть. Требуется только один талант - наглость!

Явно расстроенный артист ушёл. Зал застыл. Не хлопал. Впрочем, может и Эсамбаев, которым восхищались во всём мире, ничего не понимает в искусстве?

Может, я неправ, но любая знаменитая группа, например, "Руки вверх!" (или "Ноги врозь!") не нуждается в особом репертуаре. Достаточно раздеть до половины несколько мальчиков, поставить их извиваться с гитарами под голыми животиками, входя в резонанс с издаваемыми оттуда волнами, и дать им в уста что-то типа "не бей её об пол, она заявит в комсомол!"... Зал, переполненный молодыми людьми, приближающимися к созреванию, будет в диком восторге. Все - руки вверх, иные - ноги ... и т.д. Да, играйтесь, ради бога, только причём здесь искусство.

А, может, устали дорогие наши подрастающие дети делать вид воспитанных людей. Послышались из джунглей произведённые организмом ритмы тамтамов, появились на экранах пляшущие аборигены - это было так доступно каждому, и совсем смутилось "Лебединое озеро". А затем поехали по миру настоящие африканцы с татуировками и кольцами в носу. Ахнула молодёжь, вмиг забыла, что выколотые голубые профили с подписью "Не забуду мать родную" - эмблема блатных, измывавшихся над их родителями - "политическими" узниками. Ринулись нежные девочки мучить цветными иглами носик, веки, язык, пупок и т.д., чтобы все обратили внимание на каждый их видимый и спрятанный природой выступ или впадинку.

Куда это меня занесло? Я же рассказывал о молодости и гимнастике. Вот мои фото тех студенческих лет. Почему я себе всегда не нравился? Вроде нормальный крепкий парень, уверенно стоит в стойке. Недавно мой внук Даня увидел: "Это ты деда? На одной руке!" Или вот я другой, тоже мускулистый в лёгкой рубашечке.

Эх, как ждал всегда весну, когда можно будет надеть эту с короткими рукавами "бобочку", наш дорогой друг и лучший гимнаст Веня Строкин. Вот он - невысокий стройный атлет с могучими плечами, легкий и изящный, скромный и добрый. Все любили его. Веня был из семьи певцов. Пока, ожидая выхода к снаряду, сидели на низенькой скамеечке, Веня часто выпевал арии из опер, тихо, но идеально точно и прекрасно. Он вполне бы мог выступать, как его отец, профессиональный певец. У него был красивый тенор, но учиться, почему-то, пошёл в технический вуз, а увлёкся гимнастикой. И всё у него получалось, и его радовало послушное тело Аполлона. Через пару лет после института хлестнула весть - Веня Строкин умер от рака. Не могу привыкнуть, смириться, как могла посметь болезнь прикоснуться к совершенству! Бедный незабвенный Веня Строкин.

Это общеефото нашей секции. В центре главный тренер Сергей Иванович Кулемин, о котором уже упоминал выше.

А в верхнем ряду слева первый Веня Строкин. Другого фото не нашел. Веня, Веня...

И все мы, мои друзья - здесь.

* * *

А ведь подумать, в самом деле - что нужнее всего человеку? Да, его собственное тело. Какой оркестр, непрерывно играющий волшебную музыку, и каждый музыкант досконально знает свою партию, и слушается дирижёра! Без него шагу не шагнёшь, слова не скажешь, ни о чём не подумаешь. Даже дети и любимые - потом. Как беспокоятся о нём, вот ноготок не так растёт, здесь что-то зудит, там - болит, бегут к врачу, зуб получился некрасивым - переживают ...

И нет ничего более никчемного, чем тело, из которого вмиг ушла жизнь. Всё... Никакой малейшей пользы. Вон в ореховой роще легло тело мёртвого автомобиля. Многие подходят, пристально разглядывают, что-то уносят. А ведь это просто железо.

А вот просто дерево. Росло когда-то здесь на краю поля, радовало взор, давало тень. Беззаботные люди погрелись у костра из его веток. После них оно загорелось, упало на землю. Но его тело приспособлено для продолжения существования. И с пользой. Сижу на нём, ладони приятен его тёплый деревянный бок. Вижу - ящерица с семейством устроилась в дупле. И ещё много лет после исчезновения тела того человека, который спас это дерево от предыдущего пожара, будут тихо греться на солнышке его светло-серые изрытые насекомыми ветви, встречаясь и расставаясь с телами других людей, присаживающихся на них отдохнуть.

Неожиданно заболел. Сам виноват - послушался и сделал прививку от пневмонии. Через десять дней поднялся жар под 39. Рентген показал затемнение в лёгких. Только через 8 дней антибиотики ухватились. Лежу, выздоравливаю. Знакомые звонят, справляются о здоровье. Сыновья - нет. Ни тот мятущийся, что снова в Иванове, ни этот разумный, что рядом в Петах-Тикве. Удалось-таки научить их здоровому эгоизму.

23. Феодосия

В электромеханическом техникуме появился у меня первый настоящий друг - Иосиф Гуткин. Невысокий, коренастый и весёлый парень, старше меня на 4 года. Несмотря на весомую для 15-летнего подростка разницу в возрасте, мы очень сошлись. Спорили о жизни, с одинаковым жаром обсуждали поступки Арбенина из "Маскарада". Разница состояла только в том, что для меня это была ещё совсем голая теория, а красивый, бойкий и взрослый Иосиф опирался в спорах на свои свежие практики, против которых я, естественно, не возражал, а напротив - развешивал уши. Это рассказчика вдохновляло на большие подробности, которые мужчины лёгкого склада охотно дарят юношам.

Потом он приступил к дипломному проекту, принёс к нам чертёжную доску - в общежитии работать неудобно. Мама была довольна, что у меня, наконец, появился дельный приятель, приветливо его встречала, кормила. И вообще он ей нравился. Да, он и всем нравился, включая смазливых девчонок.

А родом Иосиф, как ни странно, был из причерноморского города Феодосии, прославленного художником Айвазовским. Иосиф столько жил у нас, что пришло приглашение от его родителей привезти с собой на летний каникулярный месяц и своего нового друга.

Впервые в жизни передо мной "раскинулось Чёрное море", загадочный южный город, скалы и пляжи, весёлые курортные люди, неведомая беззаботная жизнь.

Ещё недавно в городе была война. Об этом напоминали каменные коробки двухэтажных зданий с наспех заложенными обгоревшими кирпичами, бывшими окнами. Но приезжему человеку город являлся приятным, чистым и дышалось здесь легко. Большинство людей были не местными. Остававшиеся в оккупации жители, вели себя тихо, наверное, со страхом ожидая вызова в органы. Я пытался их расспрашивать "как это было?", но никто ни о чём не рассказывал.

Меня приветливо встретили родители Иосифа, люди приятные и скромные. Они незаметно всё для меня делали и никак не собирались руководить молодым человеком. Взрослая сестра Иосифа старалась меня расшевелить, брала с собой на пляж, где я невольно служил некоторым прикрытием её уединения с молодым умелым гостем из Москвы. Они в основном лежали рядышком под солнышком, и всё разговаривали непонятным языком коротких словечек, намёков и взглядов.

Иногда любезный ухажёр поднимался с песочка, шёл охладиться в море и звал нас с Иосифом. Он свободно, красиво плавал и учил нас. Иосиф, хотя и жил при море, плавать не умел и убедил себя, что это не очень ему надо. В моих краях были местные речки, чтобы поплавать, но как-то получилось, что я уходил от этого вопроса. Вообще-то, в детстве я считал, что умею плавать. Когда купались в реке, я требовал, чтобы мама и все остальные посмотрели, как ловко я плаваю, предполагая, что им не видно под водой моих рук и ног, которые иногда касались дна. Маму устраивало, что эти упражнения делаются на мелком месте. Мне удавалось убедить в этом маму и папу, а скептически улыбавшегося брата они отшугивали. Мне настолько удалось убедить в этом и самого себя, что я был даже озадачен, когда здесь в лёгкой, как известно, воде настоящего моря, прояснилось, что на глубоком месте, куда увлекал нас тренер, никакие уверения и фантазии - не работают. Вода была чудесной, притягательной. Яркие рыбки крутились среди камней с разноцветными текучими водорослями. Вокруг много людей радовались брызгам и свободе, лежали "на спинке", без проблем плавали до бакенов - ярких бочек, качавшихся в сотне метров от берега.

Мне очень хотелось научиться плавать, и я с доверием прислушивался к указаниям нашего тренера. Преодолевая страх, начал заплывать всё большими кружочками на глубину, успокаивая дыхание и уговаривая себя "ну ещё немного, ещё чуть-чуть". Так через несколько дней уже держался на воде, но для перемещения на расстояние требовалось - дыхание. Это получалось плохо. Человек пугается, ощущая под собой глубину вместо спасительного дна. Он начинает излишне часто дышать, делает судорожные гребки, чтобы скорее ноги нашли желанную опору, ещё более нагружает дыхание и еле-еле выплывает из глубины, и своего ужаса.

И, все-таки, я научился азам плавания, а вот Иосиф, хотя и был взрослее и пользовался большим вниманием тренера, как брат его подруги, хотя был крепким и ловким парнем - не сумел чего-то преодолеть в себе и плавать не научился.

Вскоре я обнаружил, что по вечерам, когда спадает жара, на площадке у бывшего санатория собираются люди с волейбольным мячом и сеткой. Мой уровень в защите и даже нападении вполне здесь подходил. Теперь я всегда с нетерпением ожидал вечера, чтобы явиться в волейбольное общество, и играл там, пока темнота не забирала у нас мяч. После этого потный и пыльный я шёл на уже пустынный пляж, где ласковое море нежило моё тело и душу тёплой волной и догорающим закатом...

И в этот день тоже всё было, как обычно. После игры, которая особенно мне удавалась, я направился к берегу, чтобы вкусить последние удовольствия. Спустившийся вечер был особенно тих и ясен. Ни одна морщинка не нарушала глади моря, оно манило отдаться, довериться его заботе...

Сбросив отработавшую одежду, я двинулся в море, медленно шаг за шагом погружаясь в воду и всё полнее предаваясь магии ласкающего кожу тепла и абсолютного покоя. Погрузившись по грудь, я тихо поплыл вдаль, удерживая рот на уровне поверхности, и впервые мне удавалось расходовать очень мало силы и дыхания. Проплыв так некоторое время, я решил взглянуть на бакены. До ближайшего ко мне было ещё довольно далеко, может, метров 50. "Проплыву ещё спокойно в направлении бакена, пока не почувствую малую усталость, и тогда поверну назад", - сказал я себе.

Когда я вновь разрешил себе взглянуть на бакен, до него оставалось не более метров 15-ти. Доплыть до бакена - было моей заветной мечтой. После этого я бы смог сказать себе, что научился плавать и перешёл в сообщество людей, которыми любовался. Тут я вспомнил рассказы, что у бакена можно отдохнуть. И я решился!

Вот она рядом - таинственная бочечка. Стал примеряться, как можно отдохнуть, хотя особой усталости не было. Нащупал на дне бакена крюк, от которого под воду уходил трос. Взялся рукой за крюк и постарался повиснуть на нём, чтобы дать отдых рукам. Но меня начало подтягивать под бакен, я окунулся с головой и неосторожно вдохнул. Пришлось, кашляя, пытаться выкинуть воду из лёгких. Теперь мне, действительно, потребовался отдых, чтобы успокоить дыхание. Я обхватил бакен, пытаясь повисеть на нём, но эта неудобная штука вывернулась из рук, и я снова окунулся, и ещё хлебнул.

Поняв, что, вопреки ожиданию, бакен не поможет, я отбросил коварную бочку и поплыл к берегу. Поплыл? К берегу? Но где он? Я был совершенно один посреди бескрайнего моря, и лишь далеко-далеко в темноте, в стороне предполагаемого берега мерцали редкие огни города. Линия пляжа совершенно исчезла, и нельзя было никак оценить, сколько надо проплыть до спасительной мели.

Дыхание было нарушено. Успокаивая себя, я начал плыть в направлении огней. Плыву порядочно времени, опускаю ногу, а вдруг - дно? Но откуда? Плыву снова, руки уже здорово устали, дышу с трудом. Проверяю глубину... Ещё и ещё раз повторяю попытку спасения. Устал до предела. Ну, что - тонуть? Звать на помощь? Но представляю эту дурацкую ситуацию, когда из тёмного ночного моря кто-то кричит: "Тону!" Нет, на такое я никак не способен. Да и нет ни души на берегу. Говорю себе: "Ну, ещё немного поборюсь, а там уж ..." Сил нет совсем, но плыву снова и ищу ногой землю. Голова - в тумане. Ещё попытка. Ещё... И вдруг ... нога коснулась земли! Спасён. Качаясь, выбрался на песок и рухнул ничком.

Через сколько-то времени пришёл в себя. А вокруг волшебная ночь, звёзды заглядывают в глаза, вкусный воздух - дыши, сколько хочешь, где-то стрекочут цикады, тёплый воздух осушил тело. Да, вот оно моё ловкое тело, здесь при мне. И усталости нет никакой. И вообще всё распрекрасно. Я доплыл до бакена! Сейчас спокойно войду в дом и с улыбкой брошу: "Добрый вечер, а я чуть не утонул..." Но, чуть - не считается. Всё позади, я жив и здоров. Мой рискованный поступок мог кончиться плохо. Но на этот раз я победил.

Уже в самом конце пребывания в Феодосии зашёл в знаменитую галерею Айвазовского. Такого я не ожидал! Небольшое помещение высотой в два этажа снизу доверху завешано огромными картинами. На всех - море. На некоторых полотнищах - только море, только волны, только вода. Никакой опоры для глаза. Тонешь в этой мокрой, живой, прозрачной воде. Настоящее море всё время меняется, играет. Мне всё приходили на память чьи-то слова: "А море смеялось". Но здесь можно всмотреться. Мгновение остановлено гением ради тебя. Вот оно оказывается какое - море! Оглушенный, пораженный я побежал от Айвазовского снова на высокий берег, где проходил тысячу раз. Море смеялось, оно оказалось новым, прекрасно незнакомым. Как же я уеду, не увидав Моря?

Много раз после я бывал на Чёрном море, на других морях. Уже почти 10 лет практически живу на Средиземном. Но то море Айвазовского осталось внутри. Вспоминаю, какое оно было? Почему особенное? Может, я был другим?

Прощай, Феодосия! Спасибо, море, ты пожалело меня и наградило. Жизнью.

24. Демон

Вскоре после войны Горьковская опера возобновила свои летние гастроли в Ивановском драмтеатре. Я был уже студентом, пардон, учащимся техникума. Популярная классическая музыка начинала для меня звучать. Из нескольких постановок я выбрал "Демона", поскольку уже не раз перечитывал поэму Лермонтова и слышал некоторые строфы в мелодичном воспроизведении Рубинштейна.

Меня не смущало, что "Демон" шёл днём. Наоборот, думалось, вечером соберутся знатоки, ещё встретишь знакомых, придётся что-то выдумывать о своих познаниях и вкусах. Днём я смогу без помех понять, что такое - опера. А, может быть, это окажется приятным.

Театр заполняла публика. Много было мам с детьми всевозможного возраста. Наверное, в некоторых школах использовали этот случай для прокручивания "массового мероприятия", и в вестибюлях крутились стайки нарядных школьников.

Наконец, все расселись. В наступившей темноте появилась подсвеченная строгая фигура дирижёра. Зал умолк. Одни в предвкушении музыки. Другие - потому, что замерли первые. Опера пошла своим чередом. Правда, иногда где-то начинал хныкать ребёнок, но в ту сторону дружно шикали, и мама с подпевающим дитя, пригнувшись, покидала зал. Иногда по проходу между слушающими, освоившись в полутьме, начинал гулять молодой любитель других жанров искусства. Он не мог запомнить, где именно сидит его мама, лез на руки к чужим, возникало лёгкое замешательство. Но обычно это обходилось без большого рёва.

Так добрались до последнего акта. На сцене - монастырь, куда скрылась княжна Тамара после гибели своего жениха от руки мусульманина. Её гложет тоска, страх неизвестности. Прожекторы высвечивают из темноты кельи высокую фигуру Тамары в белых одеяниях. Она заламывает руки, музыка достигает предельного напряжения, возникает предчувствие приближения трагического существа - Демона.

"Могучий взор смотрел ей в очи.

Он жёг её. Во мраке ночи

Над нею прямо он сверкал,

Неотразимый как кинжал".

И вдруг сбоку из-за кулис на сцену быстрым шагом вышел... пионер. Да, маленький мальчик в белой рубашечке и красном галстуке. Он бойко направился к Тамаре, протягивая к ней руки... Тамара, заметив его, в ужасе отшатнулась и чуть не упала. Видимо, такого Демона на репетициях не подпускали. Зал оцепенел и... грохнул хохотом. Пионер оглянулся, увидел в полутьме множество лиц, вскрикнул и убежал туда, откуда появился.

Слушатели (скорее уже - зрители) начали оборачиваться к соседям и объяснять ситуацию. Одни вспоминали, что слышали выступление знаменитого писателя С.Михалкова, который излагал современную версию "Демона", где вместо религиозного персонажа действует пионер Петя, лучший воспитанник Дяди Стёпы.

Другие - ещё более авторитетно припоминали, что где-то видели программку, и сегодня утром должен был идти совсем другой спектакль "Тётя Маша, наш отряд..." Вот на сцену и вышел артист из той труппы.

Третьи... вытирали слёзы: "Ну, что особенного, мальчик из зала пошёл прогуляться, заблудился в театральных подземельях, был напуган страшными рожами, высовывавшимися из гримёрных. Конечно, увидев мирную тётю в белом, он радостно кинулся к ней, спросить, где выход. Если бы Тамара так не растерялась, могла бы вполне выдать его за будущего своего и демона сына и вывести за ручку из этого монастыря".

Замешательство на сцене длилось минут десять. Тамара куда-то убегала, но вернулась. Вышел и настоящий, правда, несколько помятый, но всё ещё грозный оперный демон. Они что-то пели друг другу ... Публика успокоилась, приводила в порядок детей и вежливо, сдерживая голоса, дожидалась команды дирижёра.

Наконец, включили свет, прикрыв занавесом декорации и несчастных артистов.

Первый опыт знакомства с классикой поверг юного интеллектуала в сомнения. Похоже, опера - это уже знакомый цирк, но с музыкой?

Учил ведь Станиславский, что "театр начинается с вешалки", но история с оперой "Демон" в Ивановском областном драмтеатре произошла в летнее время, когда вешалка за ненадобностью не работала.

25. Друзья - товарищи

Многие страницы моей жизни оказались настолько горькими, что приходилось пересиливать себя, чтобы вернуться в то время и оставить его следы. Но война кончилась, забрав половину нашей семьи. Открылись возможности самому в какой-то мере управлять своим будущим. Мрачные годы отошли. Я вступил в более приятное и иногда весёлое время.

Ряд воспоминаний связан с Юрой Тайковым.

Когда точно я познакомился с ним - не припомню. Он много раз неожиданно возникал на моём пути.

Как-то летом в период совершенного безделья, после окончания второго курса техникума, я встретил Тайкова, и он в свойственном ему напористом стиле спросил:

- Чем ты сейчас занят? Можно заработать кучу денег. На стройке требуются рабочие. Я знаком с прорабом. Работа не тяжёлая, а платят о-го-го.

Юра обладал такой силой убеждать, что я без колебаний согласился. На следующий день выяснилось, что речь идёт о достройке моего собственного дома. Действительно, уже с месяц назад в наш двор навозили кирпичей и прочих строительных деталей, воздвигли леса, сломали чердак, где я в войну выращивал кроликов ... О! Извините за непоследовательность, но об этом стоит рассказать.

Отвлечёмся от ещё не начавшейся моей работы и войдём в год, наверное, 1943. Один парень из дома напротив занимался разведением кроликов. Он показал мне их в клетках и поделился "информацией" об очень даже интересных результатах этого дела, в деньгах и в натуре, т.е. мясе. Я сообразил, что над всем нашим двухэтажным домом располагается обширный и высоченный чердак, где между стропил можно поставить сколько угодно клеток и заняться столь выгодным кролиководством.

Задумано - сделано. В ближайшее воскресенье я купил на "Барашке" красивую крольчиху шиншилловой масти в возрасте более 4-х месяцев, т.е. способную производить потомство. Главная трудность на этом этапе предприятия состояла в умении отличить крольчиху-самку от бесполезного самца. Оказалось, что кролик-самец имеет вполне женственное выражение лица, такие же уши и хвост. Только высокий специалист умеет, опрокинув кролика на спинку, нажать в нужном месте. Тут более-менее отчётливо и проявляется его таинственная половая принадлежность. При покупке я ещё таким искусством не владел и вынужден был целиком довериться продавцу. Я решительно вбухал все деньги, которые заработал самоотверженным отказом от сдобных булочек и соевых конфет, выдаваемых школьникам на "площадке", в эту самку. Ещё заплатил дополнительно законные 30 р. соседу-крольчатнику за её осеменение евонным самцом.

Дорога к моему предпринимательству была открыта. Мы забрались на чердак и выпустили кроликов для продолжения рода...

Они подозрительно посмотрели один на другого и ... вдруг случилось такое, что не только я, начинающий, но и тот парень, опытный животновод - оба мы чуть не лопнули от удивления. Моя предполагаемая самка заскочила на его, вроде, многократно проверенного самца и бойко начала его оплодотворять. Я уже в гневе - обманули! - хотел бежать на Барашек. Смущённый сосед вытаскивал из кармана мои 30 р. и добавлял свои 30 р., как положено, за осеменение своего двуполого предателя. Но в этот момент объекты опомнились и поменялись позициями. Мы тоже постепенно пришли в себя.

Через месяц у моей крольчихи(!) в созданном ею из собственного пуха гнезде появился десяток крохотных существ. Ещё через месяц, чтобы прокормить стремительно растущее поголовье, я уже отправлялся с мешком к Южному аэродрому. Выждав время, когда патрульная машина скрывалась вдали, я быстро пробирался под колючую проволоку к густо заросшим клевером участкам и набивал свой мешок этим сильно нравившимся моим подопечным витаминным кормом.

Через некоторое время моё кроличье стадо вышло из подчинения. Говорят, что так получилось в Австралии. Не знаю, но здесь они расселились по всему необъятному чердаку. Когда я приносил очередной мешок травы, откуда-то из-под дымоходов из прокопанных ими нор являлись совсем незнакомые особи, поджидали пока я отойду, кушали травку, а затем к удовольствию владельца стада затевали весёлые игры, гоняясь друг за другом по всему чердаку. Несколько раз я пытался совершить на Барашке заключительную стадию мероприятия. Но это получалось плохо. Мёрз, ждал, покупателей почему-то не было. Попробовали мы и крольчатины. Но вскоре моё предприятие забуксовало. Напал на зверьков какой-то мор, и малышей совсем не стало. Да и соседи начали интересоваться топотом над их головами. Пришлось лавочку закрыть. Тот сосед, специалист по оплодотворению, тоже кончил не очень. Он женился, но его молодая жена сбежала к своей маме после брачной ночи. Соседи судачили, что она жаловалась на какие-то его особенности по этой части.

Но пора вернуться на стройку. Итак, я оказался в бригаде рабочих, занимавшихся достройкой третьего этажа нашего дома на основе использования того самого чердака, где провёл немало времени в качестве естествоиспытателя.

Кладку стен вели всего два каменщика-специалиста, а подачу им кирпича и раствора едва успевала осуществлять бригада из 7-8 ребят и женщин. Особо здорово было доставлять кирпич на высоту. Мы располагаемся цепочкой на лесах, нижний берёт кирпич из кучи с земли и перекидывает его стоящему на несколько метров выше, он - следующему и так до верха. Работа идёт бойко. Но нельзя прозевать движения подающего, чтобы угадать точку, где надо ловить летящий кирпич. Затем следует возможно точнее бросить его следующему, чтобы тот поймал тяжёлую красную штуку, а не опустил её тебе на голову. Так и плывут кирпичики наверх, а, когда куча на земле растает, хватаешь тяжёлое ведро с раствором и спешишь по шатким сходням наверх, пополнять запас у неторопливого каменщика. Красивая работа! Наверное, любая строительная работа красива, пока имеется всё необходимое для её продвижения. Но ... подходит момент, когда не везут кирпичи, или раствор "ёк", или ещё что-то в этом роде. Люди садятся, сначала посматривают - не привезли ли? Затем начинают травить разные байки, приходит усталость, скорее апатия, прежняя красивая работа начинает казаться придумкой. Это ещё в нашем молодом коллективе, где не знали выпивки.

Так и случилось через три недели труда, постепенно перешедшего в безделье, а потом в ловлю прораба с целью получить заработанное. Может, спустя месяц выдали около 200 р. с копейками. Обещанные большие деньги где-то затерялись. Исчез и Юра. Думаю, что его надули так же, как и всех остальных.

Этот эпизод всё-таки был мне полезен, он дал понять - что есть физическая работа, рабочий класс и вообще открыл кое-что во взрослой жизни.

В следующий раз Юра появился, когда ко мне пришла гостья по имени Бэлла. Её маму познакомили с моей мамой, охарактеризовав сына, как очень воспитанного и надёжного юношу. Бэлла была, что называется, красавицей - черноокая еврейская девушка с молдавским оттенком. Моего роста и возраста, пухленькая и оживлённая. На её овальном личике постоянно присутствовала улыбка, словно говорившая: "Ну что мне делать, если я так хороша". Я вполне серьёзно воспринял свои обязанности перед этим созданием, а, скорее, перед нашими мамами. Кавалерствовать я не умел, а вот развлекать и сберегать (не знаю от чего) пытался. Разговаривать с девушкой у меня плохо получалось. Но тут зашёл Юра, мигом оценил обстановку и предложил заняться театральной постановкой.

У него с собой оказался магнитофон. Объявив себе режиссёром, он разыскал у меня на полке Шекспира, открыл страницу, где в действии участвовали двое мужчин и женщина, и мы приступили к записи спектакля, сразу без репетиций.

Я с выражением прочитал реплику своего героя. Когда-то я пробовался в драмкружке перед настоящим артистом из нашего драмтеатра, и поэтому чувствовал себя почти профессионалом. Затем, немного смущаясь, но с пафосом выступила героиня. В роли, которая досталась Тайкову, после нескольких фраз герой падал перед королевой на колени. Юра произнёс свой текст с неумеренным нажимом, ненатуральными придыханиями, а в заключение, испугав нас, сильно стукнул по столу поочерёдно обоими локтями. Я был уверен, что он испортил нашу точно предусмотренную Шекспиром игру своими клоунскими трюками. Однако при прослушивании записи оказалось, что моё с чувством меры выступление звучит мало разборчивым лепетом, а монолог Тайкова не отличишь от игры народного артиста. Когда же в конце этой страстной речи все услышали, как герой рухнул на колени ... мы с Бэллой окончательно почувствовали себя приготовишками, а Тайкова великим артистом.

В этот трудный момент я удачно вспомнил, что вообще-то нам с Бэллой надо спешить в кино на новый фильм, но билетов, к сожалению, только два. Юра нисколько не смутился и сказал, что купит билет перед сеансом. В фойе кинотеатра толпились желающие попасть на интересный фильм. Ни одного свободного билетика, ни у кого не было. Я вынужден был извиниться, что уже прозвенел первый звонок, вытащил билеты и направился с дамой к билетёрше. Юра сказал, чтобы мы его внутри перед залом ожидали. Как солидные люди, предъявив билеты, мы прошли и остановились в нескольких метрах от контроля. То, что затем произошло, мне не понять и до сих пор.

Тайков выделился из толпы чего-то ожидающих безбилетных граждан, лицо его приняло сосредоточенно-задумчивое выражение, взгляд устремился куда-то поверх людских голов и ... ровным уверенным шагом он прошёл мимо билетёрши, не взглянув на неё, словно вообще никакого препятствия для входа в кино не существует. И самое странное - матёрая контролёрша тоже сделала вид, что ничего не произошло.

Тайков вообще отличался многими способностями и качествами. Например, в институте он числился отличником, хотя принципиально избегал любой рутинной работы. Чертежи к курсовым проектам он никогда не чертил. Проникнув своим способом в кабинет проектирования, он выбирал из стеллажа сцепку чертежей проекта, похожего на свой, аккуратно переделывал дату и фамилию и... защищал проект на "отлично". Конечно, для этого следовало свободно разбираться в предмете.

Иногда Юра появлялся у нас на гимнастической секции. Это случалось перед соревнованиями, когда нужно было "поддержать" свой факультет и выступить по 3-ему или даже 2-ому разряду. Мы все и тренер смотрели на него со скептическими улыбками. Он был серьёзен и собран, несколько раз проделывал новую для себя комбинацию. Конечно, у него имелся определенный задел, но воля и ещё что-то позволяли ему сходу осваивать и незнакомые элементы. И он сразу превращался в одного из первых кандидатов на включение в команду. А мы трудились над этим целый семестр.

Как-то я встретил Юру на нашем пляже в парке. Он сказал, что сейчас на спор будет прыгать с моста. Только профессионалы или исключительные смельчаки решались прыгнуть в нашу Уводь с железнодорожного моста. Идти по этому мосту и видеть далеко внизу зелёные берега и воду реки - было жутковато. Очень редко кто-то из самых отчаянных этих смельчаков прыгал не с полотна железной дороги, а залезал ещё на высоченные перила. Я видел, как Юра забрался по стальным балкам на самый верх, прыгнул в воду и сразу ушёл с пляжа.

Однажды при встрече Юра поинтересовался, люблю ли я оперу и предложил:

- Вот сейчас в Иванове выступает Горьковская опера и можно ходить на спектакли хоть каждый день. Иди со служебного входа, сделай озабоченный вид и проходи.

- А, если остановят и спросят?

- Отвечай "я из миманса", - поморщился Тайков. Он ещё внимательно взглянул на меня и растолковал:

- Любой театр для массовки не возит с собой людей, а набирает их на месте. Это называется "миманс". Никто не может точно запомнить их в лицо.

Из дальнейшего короткого разговора выяснилось, что сам Юра со своим другом Вадиком Гусевым уже служат в этом театре, причём с большим успехом и не меньшим удовольствием. Долговязый с чёрными пижонскими усиками Гусев обладал не только артистическим талантом. Как-то, после непродолжительного отсутствия, он объявился в городе кандидатом каких-то наук и назидательно пояснял всем, что на периферии, например, в Карело-Финской академии наук, он запросто сошёл за учёного и защитил диссертацию. Вполне допускаю, что его способности, а может и знания, превышали аналогичные качества местных соискателей. Рассказывали, что недавно, когда они в очередной раз любовались балеринами в душе, ведущий солист отогнал их. Тогда на следующем "Князе Игоре" они в качестве половцев изрядно побили своими деревянными мечами этого ревнивого "князя", который обязан был петь свою арию и держать вид в рамках либретто.

Продержался в мимансе Юра недолго. Он любил петь и приладился в толпе статистов на сцене поддерживать хор. Однажды, таким образом, он во всё горло выпевал недостаточно известное ему место редкой оперы. В какой-то момент, когда дирижёр, плохо видимый за головами артистов, резко остановил хор, единственный Юрин голос продолжил не сочиненное автором звучание. Администрация не ухватилась за свежий талант и изгнала его из коллектива.

Потребность пользоваться плодами мирового искусства Юра осуществлял вопреки условиям, навязанным ему государственной системой. Как-то мы встретились, и он стал в подробностях рассказывать о театральной Москве.

- Но как ты можешь попадать в театры, куда по слухам билетов не достать?

В ответ Юра раскрыл небольшой чемоданчик, который держал в руках. Там в строгом порядке были разложены разной ширины и цвета полоски бумаги и какие-то резиновые штучки.

- Мне достаточно увидеть на подходе к театру у кого-нибудь сегодняшний билет и через десять минут я нарисую такой же. А что, в самом деле, если в Москву приехала "Комеди Франсе" и какой-то начальник покупает себе билеты по 200 рублей, хотя ни бум-бум не понимает в этом театре. А мне это интересно и я должен это видеть!

Я уверен, что Тайков не был способен продать такой билет. Он делал это только лично для себя.

В последующие годы наши встречи потрясали неожиданными его превращениями. Как-то в шагающем навстречу по улице блестящем офицере я с трудом узнал ... да, Тайкова. Он важно объяснил, что в нынешних условиях место гражданина в государственной структуре. Однако буквально через месяц по той же улице мне навстречу шёл тот же Юра уже совершенно штатский. На мой вопрос о патриотическом долге он поморщился: "Я демобилизовался".

Удивляла способность Тайкова жить в этом обществе по своим принципам, не подчиняться, подобно всем, навязанным властью правилам игры. Все привыкли существовать в страхе наказания или наглого окрика рьяной партийно-профсоюзной шавки. Тайков в этой среде скользил, как рыба, находчиво пользуясь в своих интересах принятыми демагогическими фразами. Встречая своё привычное оружие в руках противника, партийцы и чиновники оказывались бессильными. Они пасовали перед открытым смелым человеком, поскольку привыкли иметь дело с трусами, прирождёнными или, во всяком случае - прирученными.

Позднее Юра увлёкся альпинизмом. Он не признавал походы в группах. Альпинистское снаряжение придумывал и делал сам. Как-то зашёл ко мне на работу и спросил, есть ли на заводе титан. В то время этот исключительно прочный и лёгкий металл на гражданке ещё не был известен. О своих восхождениях особо не распространялся. Рассказывали, что Тайков спас одного альпиниста, упавшего в пропасть. Никто не мог до него добраться, а Юра вынес гибнувшего человека на себе.

Альпинистскими навыками и снаряжением Юра воспользовался для экзотического заработка. Он "нанимался" ремонтировать или чистить высотные строения, купола церквей. В советские времена на такое смотрели подозрительно. Вместо того, чтобы восхищаться умением и мужеством человека. Только в городе Ленинграде жила легенда об отважных умельцах, ремонтировавших кораблик на шпиле Петропавловки.

Началась перестройка Горбачёва, этого парадоксального деятеля, который мановением руки спас мир от смертельной эпидемии коммунизма и одновременно легкомысленно сломал систему жизни людей огромной страны, освободив их от животного страха, но без понятия о том, чем и как это заменить.

Стройный хор лживых голосов в газетах и на всяких собраниях начал иногда нарушаться, словно кто-то давал петуха. Пошли слухи, что Тайков вошёл в некую оппозиционную партию. Однажды на площади возле парка я обратил внимание на какое-то подобие трибуны, возле которой кучковалось несколько десятков оглядывавшихся друг на друга потёртого вида граждан. Я спешил в лес и на реку, но притормозил в некотором отдалении. Не то, чтобы боялся, хотя это было первой естественной реакцией на необычное "мероприятие". На трибуну взобрался Тайков. Его представили, как члена организационного совета. Он начал довольно уверенно, но с несколько скучающим видом, бросать прислушивавшимся людям фразы о коммунистах, где вместо стандартных истёртых выражений звучали совсем новые и дерзко невежливые слова. "Публика" реагировала слабо, скорее, вообще ничего не проявляла, если не считать почёсывания в затылках. Люди оглядывались, и в их тоскливых глазах читалось желание незаметно смотаться. Может, поэтому оратор не воодушевлялся, а митинг вскоре закончился принятием какой-то резолюции.

Конечно, Юра обладал многими качествами необходимыми политическому деятелю и, возможно, был бы настоящим представителем ивановского народа в органах власти. Да народа-то тогда в России не существовало. Сомневаюсь, что сегодня там что-то подобное сварилось. Ещё Пушкин жаловался - "народ безмолвствовал". После 70-ти лет руководящей и направляющей, а более всего "пропалывающей", деятельности Партии - осталось зомбированное население, в состоянии полного гражданского маразма.

Моя последняя встреча с Тайковым оказалась странной. Я ожидал приёма у дверей кабинета прокурора области. Прежде написал заявление, что настаиваю дать мне ознакомиться со спрятанными в НКВД делами моих невинно погубленных отца и брата. На это мне было отвечено, что мол "закон не позволяет". Да-да, тот самый закон, который не возражал против арестов, издевательств и уничтожения невинных людей, оказывается, предусматривает право знакомиться с делами только самим осуждённым.

- Но вы умертвили их, они уже не могут заглянуть в ваши чёрные "дела".

- Всё равно, закон есть закон - ответил страж законности. Позже я ездил в Москву к прокурору РСФСР Блинову. Но и там всё упиралось в Закон!

Да, я хотел рассказать о Тайкове. Он подсел ко мне в том обшарпанном коридоре, поинтересовался, зачем я здесь. Моя цель не произвела на него впечатления.

- Зачем тебе всё? Ты ведь можешь уехать.

Я молчал, и он счёл нужным добавить:

- Здесь начнётся большая заварушка. Как еврей, ты можешь уехать в Израиль. Последнее слово он произнёс с нажимом на последнем слоге, так его выговаривали те, кто, скрепя сердце, воспринимал подъём этого государства.

Его слова были мне неприятны. Ведь это была и моя земля. Что он - заботился о старом товарище или...? Этот вопрос остаётся без ответа.

26. Диплом радиотехника. Впервые в Ленинграде

В 1947 году я оказался на 2-ом курсе техникума, но уже другого - Индустриального. И специальность моя будущая зазвучала сверхмодно - радиолокация. Было несколько причин такого перескока. Главная - зав. отделением по этой специальности в Индустриальном техникуме оказался Вильям Григорьевич Шейвехман, то есть, мой дядя Виля.

Приезд в Иваново дяди Вили с женой(!) и дочкой(!!), был событием невероятным. Моя должность летописца требует рассказать обо всём, пусть коротко, но по порядку.

Сестра моей мамы Дора и её муж Виля (см. также параграф "Родословная") перед войной жили в Минске. Дядя - радиоинженер - работал на радиостанции, Дорочка - не помню где. Они жили в достатке, только девять лет совместной жизни не привели в их благоустроенную квартиру ни сына, ни дочки. Поэтому весть о том, что Дорочка, наконец, ждёт ребёнка, дошла и до меня. Такое событие вызвало даже решение бабушки и дедушки расстаться со своим гнездом и переехать в Минск.

Но накатилась война, и все планы людей сгорели. Иногда вместе с ними самими. В первые же дни войны погибли на дороге, растворились в хаосе бомбёжек и беженцев мои баба и дед. Минск немцы бомбили. Дядя с Дорочкой (с 6-ти месячным дитя в ней) метнулись на Восток, но пробиться не смогли. Дядя, чтобы не оказаться дезертиром, призвался в армию, а Дорочка сумела добраться до своей минской квартиры.

Конечно, ничего этого мы тогда не знали. Просто все пропали, и только спустя месяцы пришло письмо с фронта от дяди с сообщением, что Дора исчезла и крохотной надеждой, что мы что-то знаем? Это теперь могу разложить события одно за другим в их истинной последовательности.

Когда Дора вошла в свою квартиру, соседи вытаскивали оттуда её мебель. Дора была очень общительным человеком, она дружила со многими людьми, всем стремилась помогать, а уж отношения с соседями были более чем родственными. Поэтому она была уверена, что эти люди, горюющие о её пропаже, в таком положении, увидев её, в радости бросятся ей помогать. "Ох, вот я вернулась" - вымолвила она. Но встретила ненавидящие, нет, не испуганные, взгляды и злобное шипение, что немцы уже ищут евреев.

Дора убежала, забилась в какие-то трущобы, попала в гетто, родила там дочь. Пришёл час, когда всех погнали на расстрел. Рядом с Дорой оказалась женщина тоже с крохотным ребёнком на руках. Они успели сговориться броситься в ров раньше, чем в них попадут пули. Ночью немцы и полицаи ходили и достреливали шевелящихся. Дочка беззвучно лежала на её груди, не подавая признаков жизни. Позже они выбрались из-под трупов и ушли в лес. Через несколько дней блужданий попутчица, выбившаяся из сил, положила своего ребёнка под деревом и ушла. Дора унесла дочку в Польшу, назвалась украинкой Дарьей, устроилась кухонной работницей к ксендзу и дождалась прихода Красной Армии.

Все эти годы дядя Виля писал нам и даже выслал воинский аттестат, по которому мама получала каждый месяц определённую сумму (помню, что мама откладывала эти деньги, но, возможно, ей не удалось сохранить их целиком. Да, и дядя Виля постоянно писал, что хочет этим помочь маме).

Ксёндз хорошо относился к толковой и безотказной работнице. Возможно, он догадывался о том, что Даша скрывала, хотя она была похожа и на хорошенькую черноокую украинку. К тому же её дочка Алиночка (такое получилось имя) росла беленькой весёлой девочкой и не вызывала подозрений у иногда заезжавших в имение немцев. Есть фотографии, где девочка сидит на руках солидного человека в рясе, и оба выглядят весьма довольными.

После освобождения Минска дядя Виля узнал о расстреле всех евреев гетто. Его письмо было полно отчаяния, он потерял надежду, с которой жил все эти годы.

В один удивительный день мы достали из почтового ящика странный, видавший виды конверт. На нём чётко был выписан наш адрес, а отправителем значилась Дарья Семёновна Нестеренко!? Мы с мамой читали этот листок,

выхватывая его из рук друг друга. От кого это? О чём? Нас забила дрожь от несбыточной догадки ... Мы в один голос закричали: "Это наша Дорочка! Жива наша Дорочка!".

И полетело сообщение дяде в армию. Он сумел быстро приехать за ними, возил их некоторое время в своём обозе по Германии ... Ну, а в 47-м приехали к нам с демобилизованным капитаном и тётя, и хорошенькая пухленькая шаловливая сестрёнка - Алиночка,

которая позже стала глазным врачом - хирургом и тысячам людей вернула зрение.

Дядя быстро устроился в техникум, где оказался единственным специалистом, подходящим для вновь открываемой радиоспециальности. Его назначили зав. отделением, избрали, как недавнего фронтовика, в партком. Труднее устраивалась Дора. Её документы были далеко не так блестящи. То, что человек спасся с ребёнком от расстрела, звучало для отдела кадров никак не героически, а крайне подозрительно. Наверное, дяде непросто было заслонить чудо воскрешения жены и дочери от воинствующих атеистов.

Маленькое отступление. Теперь по инициативе Милы Копытман, моей иерусалимской недавно найденной родственницы, мы написали в Яд Вашем - Израильский институт катастрофы и героизма европейского еврейства - относительно возможности принятия Дориного спасителя в "праведники мира". Здесь надо пояснить, что Израиль истово разыскивает среди всех времён и народов тех немногих, кто помогал скрываться евреям от гитлеровских и местных убийц. Воздают этим людям честь и материальную благодарность. Институт ответил, чтобы сообщили подробности. Я написал Алине, но она молчит. Наверное, знает что делает.

А жили мы некоторое время вместе. Начались будни. Постепенно оказалось, что не всё так просто. Мы с мамой уже привыкли к полуголодной жизни, всё, что доставали, тут же шло на стол. Дора, наученная своей жизнью, стремилась укладывать появляющиеся продукты в баночки, мешочки, на полки - в запас. Мама стеснялась спросить, а должна была готовить для всех еду. К счастью, это длилось не долго. Дяде дали две комнаты в общежитии, и мы начали ходить к ним, а они к нам, в гости.

Вот тогда-то я и перешёл в новый техникум, на новую специальность. Учиться было интересно. Все лаборатории срочно создавались на пустом месте. Мы учащиеся принимали в этом участие. Завлекающе звучало само название специальности. Многие спрашивали, что это такое - радиолокация, но мы были предупреждены о секретности того ... о чём и понятия не имели. Ситуация оказалась оригинальной: учились тому, чего никто не знал, и говорить вслух запрещалось. Тогда эта техника делала первые шаги и имела только военное применение. Учебников не существовало. Следовало успевать всё записывать на уроках. Но тут возникали трудности.

Например, Геннадий Иванович сегодня объясняет устройство клистрона. Он перерисовывает с какого-то обрывка бумажки на доску схему этой лампы и начинает объяснять её работу. Вскоре выясняется, что, исходя из только что продиктованных основ, не получается логично доказать, почему эти упрямые электроны вылетают и разгоняются. Преподаватель умолкает, упорно смотрит на доску, читает в бумажке, вытирает лоб платком, но ничего придумать не может. Наконец, томительно сгущающуюся тишину разряжает бойкий голос Женьки Юматова: "Да они вылетают справа, а возвращаются слева". Кто-то возражает, что нет причины для разгона ...и т.д. Наконец, один, самый догадливый, нарушая субординацию, выбегает к доске, водит по схеме пальцем, объясняет. Класс добавляет детали. И вот все согласны. Всем стало понятно, почему родит радиоэнергию этот хитрый электровакуумный прибор.

Только Геннадий Иванович продолжает упорно и тоскливо смотреть на схему. К счастью, звенит звонок.

Один из радиотехнических предметов нам преподавал очень полный и медлительный дядя Ваня - Пуазо. Это прозвище приклеилось к нему сразу же, как только он важно открыл нам в своей лекции, что радиолокация позволяет вести огонь по самолётам автоматически с помощью ПУАЗО, т.е. прибора управления артиллерийским зенитным огнём. Сообразительностью он не отличался от своего молодого коллеги, часто попадал в тупик, но относился к этому философски, изящно переходя к следующему вопросу, будто с прежним покончено. Занятие шло спокойно. Не потому, что мы всё понимали. Просто вскоре стало ясно - ответа на вопрос придётся ждать так долго, что забудешь, что, собственно, не понял. Перед его лекцией кто-то рисовал на доске таинственный знак: вертикальную линию и примыкавшую к ней посредине полуокружность. Преподаватель не догадывался, что это его экслибрис, т.е. личный знак, в сжатой форме изображавший обычную картину: в дверях появляется пузо, это сигнал, что пора всем усаживаться и доставать тетрадь. Затем выплывал сам дядя Ваня и хвалил нашу готовность к занятиям.

Гедалий Яковлевич Левин был совсем иного склада. Он запросто расправлялся с техническими вопросами, но они не исчерпывали и в малой доле его взрывного темперамента. Прервав по какой-то ассоциации скучную техническую речь, он с жаром пускался в воспоминания. Он сильно огорчался, когда звонок прерывал его на интересном месте. К следующему уроку получалось, что в конспекте после заголовка - ни слова, ни цифры.

- Переверните две страницы и пишите заглавие следующей важной темы, - бодро говорил преподаватель. Так и осталась тетрадь с его предметом заполненной названиями и пустотами. А экзамен все сдали успешно. Ну, разве мог преподаватель дождаться, пока учащийся начнёт что-то мямлить по вопросу билета. С полным доверием глядя на экзаменующегося, Гедалий Яковлевич всё подробно объяснял сам. И ставил хорошую оценку.

Лучшим из преподавателей в техникуме, всё-таки, был В.Г. Шейвехман. Ну, ещё бы, скажет читающий - всё же родной дядя! Нет, к большому моему сожалению, сегодня особенно это чувствую, отношения между нами были... ищу слова... никакие. Ни разу у нас не получился разговор по душам. Разница в возрасте, опыте жизни, какая-то застенчивость? Не могу и теперь определить - что не подпускало нас друг к другу? Хотя я его очень уважал дядю и много полезного от него усвоил. Да и он нормально ко мне относился.

Дядя был очень замкнутым человеком. Не знаю, может, в кругу приятелей он был другим? Он всегда был углублён в себя. Я не помню случая, чтобы он разговаривал с мамой, с Дорой или дочкой. Хотя охотно отвечал на вопросы, когда решались нарушить его отъединенность. Он был очень серьёзным и ответственным человеком. У него я научился (оценил это, когда сам оказался преподавателем) составлять подробные конспекты на полстраничках с удобным для быстрого взгляда расположением слов и схем. Хотя я всегда тщательно готовился к занятиям, у меня не хватало терпения, да и умения, так обстоятельно подготовить конспект и самого себя для встречи со слушателями.

На своих лекциях В.Г. стремился оставить у каждого ученика такой же удобный для будущего использования конспект. Он объяснял и диктовал в полной тишине. Как-то самый наш непоседливый и малый ростом Женька Юматов стал выскакивать с вопросами, перебивая В.Г. Преподаватель, красноречивым взглядом призывая аудиторию в соратники, заметил что-то в духе - вот самый мелкий, а больше всех шумит. Женька тут же отбился:

- Мал золотник, да дорог!

- Есть и иная пословица насчёт малого количества ... - в своей спокойной манере обронил В.Г. Возмутитель затих, а постепенно догадывающиеся не без удовольствия (Женька многих доставал своим острым язычком и агрессивными манерами) присоединялись к уже хохотавшим.

Между прочим, через несколько лет после окончания техникума я случайно столкнулся на улице с Женькой Юматовым. Он был в новенькой офицерской форме, но это ладно - он был заметно выше меня ростом?!

Вообще, В.Г. предлагал задавать вопросы в конце занятия и специально спрашивал об этом, закончив объяснения. Но часто, спустя столько времени, и не вспомнишь своего вопроса. Поэтому иногда кто-нибудь, а нередко и я сам, задавал вопрос, требовавший, вроде, пояснения в данный момент. Обычно В.Г. делал вид, что ничего такого не прозвучало, однако в конце занятия, когда все уже и забыли о вопросе, он вспоминал его и обстоятельно разъяснял. Мне казалось, что в первый момент он не знал, что ответить и параллельно с объяснением новых вещей продумывал ответ.

В последние годы жизни дяди Вили я несколько раз приезжал в Курск в летние каникулы. Он уже не работал, всё время проводил за чтением. Не отрывался от книги и для еды. Мне кажется: он понимал под словом "жизнь" совсем иное, чем окружающая его действительность. Он спасался от неё, уходя в иные события.

После второго курса нас повезли на производственную практику в некоторый городок (тс-с, нельзя называть) Саратовской области. Группа высадилась из вагона на, так называемый, перрон у, так сказать, вокзала. С полчаса мы шли в направлении постепенно поднимавшихся корпусов, очевидно, нашего будущего завода. Остановились в отдалении, уселись, кто на свой чемодан или мешок, кто прямо на горячую землю. Уже знакомый читающему, Геннадий Иванович, который вёз нас на практику, раскрыл свой чемодан, достал и надел чёрный клеёнчатый плащ и морскую фуражку с кокардой. "Для солидности", - серьёзно пояснил нам Геннадий Иванович, распорядился его ждать и ушёл в направлении предприятия.

Всю группу разместили в спортзале сельского вида школы, пустовавшей во время каникул. Койки захватывали, кто как успел. Мы с Борей Клоковым опоздали, и нам досталась длинная деревянная скамья у самых дверей. Через несколько дней стало понятно, как мне повезло. Тридцать человек в одном помещении - это уже настораживает. Наше питание в основном состояло из хлеба и кислого, крестьянского изготовления, молока. Поэтому к утру многие койки оказывались пустыми, а их хозяева после чертыханий досыпали на свежем воздухе в школьном садике. Мы же с Клоковым у открытых дверей чувствовали себя почти в санатории. Всё бы хорошо, только несколько раз за ночь меня будило вздрагивание подо мной досок, наверное, Борька отстреливался от нападавших.

Да, кислое молоко в глиняных крынках было необыкновенно вкусным. Мы покупали его у окрестных жителей. Заинтересованные в неожиданных клиентах, они отдавали молоко вместе с крынкой с тем, чтобы потом вернули её и взяли следующую. Наши денежки, несмотря на экономное питание, быстро подходили к концу. Кто-то сообразил относить крынку не её владельцу, а другому хозяину, за что получал скидку. Опыт нашёл общее признание. Правда, теперь, приближаясь к хате, надо было не зевать. Иногда на учтивое обращение: "Хозяйка продай молочка!", - выскакивала разъярённая женщина с чем-то тяжёлым в руке. Приходилось поскорей отдаляться и искать виллы, хозяева которых ещё не были испорчены цивилизацией.

Всё население городка работало на этом военном заводе. На вопрос любознательного практиканта - "Что там делают?" - жители смущённо пожимали плечами. Работники завода реагировали примерно также. Когда мы попали в цех заключительной сборки, то увидели, что продукция завода никак не напоминает танки или пушки. Это были защитного цвета ящики, начинённые всякими шестерёнками и рычажками. Так что уклончивые ответы людей были совершенно искренними: они не понимали связи этих штуковин с оружием, ничто в них не стреляло и даже не пугало. После я догадался, что это и были те самые таинственные ПУАЗО или, скорее всего, их части.

Нам издали показывали: вот сварка деталей, вот обточка барабанов и т.п. Подробнее говорить и показывать - нельзя. Хотя предварительно, конечно, звонили и предупреждали, всё равно, лица местных начальников становились сильно испуганными, когда открывалась запретная фанерная дверь, и 30 гавриков входили в какое-нибудь строго секретное место, например на литейный участок, и в 30 пар глаз смотрели на кучи литейной земли на полу и груды опок (ящиков) у стен.

Вот такая "практика". Кроме способа пропитания с минимальными денежными затратами никаких навыков в радиолокации я не приобрёл.

Всё искупила преддипломная практика в Ленинграде. Воспоминания об этом, освобождённые из запасников памяти, устремляются наперегонки, радуясь возможности ожить хотя бы таким способом.

Впускаю первое - это сам Ленинград. Не только мосты, дворцы, шпили, проспекты, парки и, вообще, то внешнее, что сразу бросается в глаза каждому. Но и более важное - ощущение, что находишься в непривычной среде, сообществе иных особых людей, чем-то неуловимо, но явственно связанных между собой. Может, это выражается одним понятием - культура? Нет... есть ещё что-то пронзительно трогательное, хрупкое, такое домашне-доверчивое. В меня вошло это, заполнило какие-то сиротливые пустоты души и приятно поселилось навсегда.

В Москве люди столичные - воспитанные, вежливые, но застёгнутые, спешащие, всё уже постигшие и потому ко всему безразличные. Вообще, в глубинной России народ общителен, доброжелателен, но легко в разговоре ломает деликатную грань влезания в душу.

В Питере встречаешь нечто среднее и более высокое. Даже и дама в мехах в метро или троллейбусе просто и с улыбкой взглянет в глаза случайному попутчику, охотно посоветует что-то полезное, узнав, что он гость её города. И без тени нравоучения или превосходства. Приличный мужчина на улице на вопрос, как пройти, остановится и, не спеша, серьёзно объяснит, да ещё и взглянет внимательно - понял ли? Это называется - Ленинградцы. Вчера только приехал, а сегодня чувствуешь, что давно здесь живёшь, и люди вокруг немножко твои знакомые. (Невозможно слушать теперь об обманах, склоках и убийствах в этом городе. Уверен, что это действуют "лимитчики" - пришлые строительные рабочие, наводнившие сначала окраины, а затем проникшие и в сердце доверчивого и, как всё доброе, беззащитного народа.)

Нас расселили по частным квартирам. Мне повезло оказаться в самом центре на улице Герцена, рядом с кино "Баррикада". Хозяйка комнаты, где я и Веня Романов, прошедший армию мой напарник, получили спальные места, работала в столовой. Первым делом мы набросились на макароны. Их продавали дёшево и свободно. На огромной хозяйской сковороде мы жарили, с обильной маргариновой поддержкой, достаточное для хорошей семьи, макаронное поле. И всё поедали. Такое пиршество в нашем Иванове было невозможно. Через некоторое время хозяйка, присмотревшись к голодным и неплохим ребятам, принесла нам мясо, и далее мы лопали макароны с мясом. Ни о какой плате и речи не было.

В свободное время, а его выпадало достаточно, я погружался в город, о котором уже много знал. Я вслушивался в тишину под сводами Исаакия. Оборот за оборотом ходил вокруг Петра, вглядываясь в стремительные линии коня и всадника. Замирал на Невском перед блокадным знаком об обстреле и всегда свежими гвоздиками памяти. Проверял, а верно ли, что их пять углов, на пересечении улиц с обнаруженным названием ... Я до изнеможения шёл и насыщался удивительным городом.

Мама дала мне адрес наших родственников, которые жили в Ленинграде. С расспросами я вышел на Международный проспект, нашёл дом N 14 и ... N 18. Несколько раз пересёк скверик, стараясь разыскать нужный мне N16. Обращался к прохожим - никто ничего не знал. Уже хотел уходить, когда нашлась опрятно одетая старушка, рассказавшая, что прямо в этот дом попала бомба. Никого живых не осталось. Да и остатки дома, вот, разобрали и сделали сквер.

Окинул взглядом последние строки, и послышалась обида города, где родился и вырос. Здесь тоже были не просто дома и улицы. Правда, почувствовал это много позже, когда жизнь вила из меня очередную верёвку. И были это отнюдь не центральные улицы, нелепо украшенные хвастливыми лозунгами. Помните, в небе над площадью Революции появился капитальный плакат со светящимися буквами: "Покупайте котлеты Ивановского мясокомбината!". Ха - будто могли существовать котлеты иного производителя? Ха-ха, будто вообще могли в нашем городе удержаться в продаже котлеты. А плакат, теряя отдельные буквы, ещё годы лез в глаза, хотя обвыкшийся во лжи народ, давно забыл о таких экзотических продуктах.

А почувствовал я душу полудеревенского района, рядом с которым жил:

Есть в городе Иваново

Окраина - Нежданово,

Там улицы Сибирские

В снега погружены:

Берёзки, липы, тополи,

Домишки, как акрополи,

Задумчивые вестники

Ушедшей старины...

Конструкторское бюро, в котором мы проходили практику, располагалось рядом - на улице Гоголя. Жители близлежащих домов, и не подозревали, что здесь рядом, среди нарядных магазинов и исторических достопримечательностей, расположилось жутко секретное это предприятие. Правда, никакой техники я там не видел, только папки отчётов и "синьки" чертежей.

Для будущего дипломного проекта мы здесь "собирали материал", т.е. передирали страницы и схемы из всяких томов, смутно представляя, зачем это потребуется и как свяжется в собственную работу. Так и получилось. Мне повезло придумать свою тему проекта на основе догадки похожей на изобретение. Для любознательных могу пояснить суть дела.

В радиолокационной станции требуется сначала произвести, генерировать энергию. Затем передать её к антенне, которая пошлёт радиоволны к цели, например самолёту. Отражённые от цели волны вернутся к антенне и снова попадут на нашу станцию. Зная направление, в котором антенна излучала импульсы, и, измерив, время пробега радиоволн туда и обратно, легко определить, где находится цель и расстояние до неё. Ну, а дальше уже вступает в дело пушка, с помощью того самого ПУАЗО.

В сущности, моё возможно-изобретение касалось проблемы передачи мощных импульсов энергии от генератора радиолокационной станции к антенне. Задача эта довольно трудная, ибо энергия всегда стремится улизнуть в землю. Особо сверхвысокочастотная радиоэнергия. Тут требуются опора передающей линии на особые дорогие изоляторы, через которые всё равно часть энергии просачивается. Вот я и придумал, как передать энергию без всяких изоляторов, а поэтому и без потерь.

Чтобы объяснить это, представим себе водоём типа обыкновенной лужи. Начнём в нём палочкой "воду морщить" (этот приём изобрёл Балда у Пушкина). Естественно, волны пойдут, к другому берегу. Пусть берег этот будет вроде стенки. Тогда волны, отражаясь от стенки, побегут обратно к палочке. Можно так подобрать расстояние до стенки и частоту качания палочкой, что отражённая волна точно наложится на прямую волну. При этом волны уже не будут бежать по луже, а как бы - стоять на одном месте. Такие волны в физике называют "стоячими".

Точно такую картину (только невидимую глазом) можно осуществить на радиоволнах в волноводе, т.е. в трубе, по которой бежит энергия от генератора к антенне. Можно подобрать такую длину трубы, чтобы в ней возникли стоячие волны. Длина волны - это расстояние от одной самой высокой точки волны до следующей такой же точки. Разумеется, между этими высокими точками примерно посредине расположится точка, где будет наоборот самый низкий уровень волны. Ну, а между самой высокой и самой низкой точками обязательно будет точка, где подъём волны будет нулевым - ни подъема, ни опускания. Вот я и подумал, что, если взять волновод длиной в ? длины волны, то на одном конце его будет бушевать радиоэнергия, а на другом конце - полный штиль, никакой энергии. Но это же - идеальный изолятор! Такой волновод можно одним концом опереть о землю, но никакой энергии туда не уйдёт (её же в этом месте просто нет). Теперь всё ясно: надо волновод, подающий энергию к антенне опереть на такие четвертьволновые отрезки, сделанные из той же самой трубы. Вот и получится передача энергии к антенне без изоляторов и без потерь.

Дёшево и здорово!

Уф, наконец-то, объяснил свой дипломный проект. Комиссии на защите он понравился, и я получил искомую оценку.

Особое приключение нам преподнесла практика в этом секретном КБ. Предстоящий выходной день был необычным. Как писали газеты, "Блок коммунистов и беспартийных выдвигает своих лучших представителей в Верховный Совет". Среди простого народа это называлось проще - "выбора". Теперь этого и не понять, но в те времена партийная верхушка, соблюдая "Сталинскую конституцию", устраивала торжественный ритуал назначения особ, отличившихся в лизании её деликатного места, в члены "высшего органа государственной власти". Для показухи в их число включали: из "рабочего класса" пару мало пьющих токарей и сталевара, из класса крестьян - розовощёкую доярку и из интеллигентской прослойки - прикормленного писателя. Для исключения каких-либо неясностей на каждое место выдвигали по одному кандидату. Задача избирателей упрощалась - придти, взять бумажку с именами и опустить её в урну. Чтобы довести число участвующих в этой добровольной процедуре до необходимых 99,9 %, на избирательные участки доставлялась, в ограниченном количестве, колбаса отдельная по цене 2 руб. 20 коп. и ещё некоторые подобные деликатесы. Народ спешил с утра, пока не разобрали колбасу, "явиться, чтобы исполнить свой гражданский долг!" - так это называлось в газете "Правда".

В Ленинграде к этому дню проспекты украсили "кумачом", на площадях выступали артисты и играли оркестры. Поэтому мы с Венькой закончили свои дела в КБ пораньше и пошли поболтаться по городу. К вечеру мысли о жареных макаронах затмили флаги и иллюминацию, и мы пришли домой. Нас встретила встревоженная хозяйка: "За вами несколько раз приходили с работы, вас ищут по городу". Мы поспешили на Гоголя. КБ оказалось не закрытым, кабинеты не опечатанными. Ждали двоих шпионов-студентов, которые не сдали в спецчасть взятые утром материалы с грифом "Совершенно секретно". Они содержали описание английской радиолокационной станции довоенной эпохи. (Видимо, тогда разведка стянула и до сих пор скрывала эти, вряд ли кого интересующие, секреты).

Хорошо, что к нам не отнеслись серьёзно, поругали и отпустили на волю.

Для моего напарника практика оказалась особенно плодотворной. После защиты его послали на работу в Ленинград, где он женился на библиотекарше из того самого КБ. Немного спустя, при встрече я удивился его удаче, девушка была, что надо. Венька поделился опытом: "Зашёл почитать газету, смотрю - среди книг кто-то шевелится, сдул пыль, оказалась симпатичная, записался в читатели". Помнится, показали мне и дочку, хорошенькую и развитую явно не по возрасту.

Мне тоже следовало подумать о будущем. Я зашёл в приёмную комиссию знаменитого ЛЭТИ, рассказал о своей специальности и возможном окончании техникума "с отличием". Мне любезно ответили, что сможете поступить к нам без экзаменов в числе 5% отличников.

Однако после защиты, хотя я и попал в эту категорию, в Ленинграде пока не оказался. Выяснилось в техникуме, что, хотя этот выпускник и отличник, но его не пошлют на работу в Ленинград или другое хорошее место, да и вообще он был принят на такую специальность непонятно почему. Видимо, дядя Виля что-то говорил маме по этому поводу, я видел растерянность на их лицах. Мама сказала: "Ты будешь там совсем один. Может, пойдёшь в наш институт, тоже станешь инженером?" (Позднее мне не раз случалось видеть на лицах очень расположенных ко мне людей это странное выражение - одновременно тревоги, гнева, сочувствия и растерянности. Так было, когда, приехав из Москвы, рассказал нашему другу хирургу Валентину Израилевичу Фишкину, что Лёню после школы Колмогорова не берут на мехмат МГУ, или когда, отвечая добрейшей Татьяне Анатольевне Глазенко, зав. кафедрой ЛИТМО, на заботливый вопрос "Как ваши дела?" - сказал об отказе в защите в Москве и т.д.)

Спустя годы, я ещё вернусь в этот город, и он не обманет мои мечты.

27. Высшее образование

Итак, техникум не мог направить меня работать по специальности ввиду моей неблагонадёжности. Начальство вывернулось из деликатного положения благодаря удачно подвернувшейся возможности рекомендовать выпускника в высшее учебное заведение. Ощутив реальную возможность дать сыну высшее образование, мама не хотела ничего другого.

Итак, перспектива куда-то ехать была отставлена. В Иванове было из чего выбирать "куда пойти учиться". Мы решали эту проблему методом исключения.

Наш Медицинский институт пользовался известностью. Его профессора в тот момент ещё не были вышвырнуты на улицу (или подальше). Это случилось чуть позже. Но в "мед" учились исключительно девчонки. Нормального парня, оказавшегося студентом-медиком, все жалели. Должен также признаться, что до сих пор, когда вижу, как сестра подносит иголку к телу - отворачиваюсь. Какой же медик из такого кадра?

Был в городе Педагогический институт. Но стать учителем - такое будущее мало кого привлекало. Насмотрелись в школе. Только некоторые девчонки, школьные подлизы, шли в пед. Хотя учителей математики готовил сам академик Мальцев - желающих поступать туда я не знал. Ну, а уж на ИНЯЗ шли самые бестолковые - за железным занавесом не существовало более бессмысленного растрачивания времени, чем изучение какого-то чужого языка. Всем было ясно, что в мире существует только один достойный, которым мы, к большой нашей удаче, уже владеем.

Теперь, когда мир передо мной раскрылся, стало ясно, что среди всей советской лжи, обман относительно языка был самым коварным. Я прозрел, но остался немым, и заговорить на других языках мне уже не суждено. Это лишило меня желанной мечты поговорить с американцем, англичанином или любым другим жителем Запада, да и Востока. Это исключило и возможность достойной работы, ибо прежде нужно было донести свои идеи до работников крупнейших фирм, с которыми мне довелось встречаться. Это не дало мне и права вернуться к преподаванию.

И "медики" и "педики" в переводе на современный язык звучали, как лица с подозрительной сексуальной ориентацией.

Ещё имелся Сельскохозяйственный институт. Туда, вообще, городские не шли. Только крестьянские дети, привыкшие к виду погруженных в навоз коров на колхозной "молокоферме" или картофельных "плантаций", к которым по грязи не мог подобраться трактор, - могли согласиться с таким "высшим" образованием. Хотя устройство всего живого и растительного меня с детства очень интересовало. И теперь, переходя муравьиную дорогу, не могу не задержаться. Так интересно понять кто, куда и что тащит, и зачем? Но это влечение так и осталось несбыточной мечтой.

Возможно, самым солидным из наших вузов считался Химико-технологический. В школе был период, когда я увлёкся химией, с её таинственными превращениями красного в зелёное и твёрдого в газообразное. На моей тетради даже красовался собственного сочинения эпиграф - "Будущее мира зависит от Химии". Для ориентации я зашёл в парадный корпус института с колоннадой, но ... но первое, что меня встретило - был резкий и довольно противный запах...

Чуть не забыл, конечно, в нашем текстильном городе был и Текстильный институт. Но пусть меня извинят его работники и выпускники - он среди молодёжи совершенно не котировался. Город гордился новыми заводами. Фабрики были его прошлым. Хотя власть упорно дула в патриотически-текстильную дуду. Выстроили даже огромный камвольный комбинат, завели в нём славных "героев труда". Но после приоткрытия двери в свободу поставщики шерсти для начатого производства сукон оказались в "ближнем зарубежье". Комбинат, рассказывают, захирел. Похоже, что теперь КПСС (под чуть измененным кодом) прибирает всё к своим опытным рукам. Боюсь, что снова "ставшие ничем" захотят быть "всем" и история повторится, но уже в виде фарса (по разъяснению словаря уважаемого С.И.Ожегова - "как нечто лицемерное и циничное").

Вот и осталась единственная дорога. Мама отнесла мои документы, и, приехав к началу сентября, я обнаружил себя студентом энергоинститута. Учиться - разрешалось. Хотя (опять это - хотя!) вскоре и здесь выявились такие ограничения, которые мешали мне дышать.

Энергоинститут считался самым престижным вузом для лиц мужского пола. Электростанции, генераторы - это как-то звучало. Я не чувствовал в себе особого призвания к технике. Она казалась мне чем-то сухим, неподвижным. Хорошо, хотя отчасти не ошибся и выбрал специальность, которая по принятой в мире терминологии

называется Motion Control Systems - "Системы управления движением".

Энергоинститут был расположен на отшибе. По тогдашним меркам - на краю города, на "Рабочем посёлке". Мне от дома требовалось 30 минут самым быстрым шагом (после ещё 30 минут просыхал на лекции). Постепенно освоился и стал пользоваться трамваем N 2. Тогда ещё не научились делать двери вагона закрывающимися. Поэтому студенты не забивались внутрь, а гирляндами висели на подножках. Так было дешевле. Хотя билет ещё стоил - 3 копейки. Кондукторы усвоили, что со студентов денег не получишь, и терпеливо пережидали утренний пик, поглядывая в окно и дёргая за верёвочку. Иногда новенькая кондукторша шумела: "Войдём в вагон, возьмём билеты! Вагон не пойдёт, пока не подниметесь с подножек!" Висящие спускались на землю, давая рукам отдых. Как только трамвай трогался, все цеплялись снова. Ехать было долго, руки уставали, пальцы замерзали до бесчувствия. Иногда кто-нибудь на ходу отпадал. Странно, но обходилось без жертв.

Трамвай входил и в набор немногих доступных развлечений. Как-то мы ехали вечером с гимнастической секции. В руках у каждого - элегантный чемоданчик из кожзаменителя с пропотевшими трусами и майкой. На нашей конечной остановке мы располагались так, чтобы войти в первый или во второй вагон, ориентируясь на миловидность кондукторши в окне и отсутствие посторонних пассажиров. В этот раз с нами был Юра Тайков, который, не мешкая, взял в свои руки бразды правления.

- Смело входите в вагон, рассаживайтесь и начинайте разговаривать друг с другом на иностранном языке.

Мы так и сделали, начав бойко болтать, кто как мог. Смущённая кондукторша робко подошла и предложила странным пассажирам приобрести билеты. Тогда Тайков, телодвижениями и улыбкой изображая дипломата, снисходительно объяснил:

- Мы больгарска правительствена делегация, у нас нет русски гроша...

- Как же, что же...? - залепетала кондукторша.

- Сейчас мы позвонить консул в Москва ...

И мы бы проехали нужные нам три остановки, но ...но самый неустойчивый из "иностранцев" не удержался, взбулькнул, тогда прыснули и остальные. Трамвай был немедленно остановлен и высокая делегация с позором изгнана наружу.

В другой раз, передний вагон наполнился пассажирами, а в нашем прицепном к нам обернулась кондукторша такого вида, что все сразу погрустнели и зашарили в карманах деньги на билет. Но Тайков оценил обстановку иначе. Он фамильярно подсел к хозяйке вагона и начал ей на ухо что-то шептать. Его лицо всё более становилось подобным лику кота, подобравшегося к кошке. И, о чудо! Грозная кондукторша забыла своё дело, смягчилась, заулыбалась и на остановке, где нам выходить, буквально просила: "Ребята, не выходите, поехали дальше..."

Институт занимал большую площадь, где вольно расположились учебное здание, спортивные площадки, общежитие и ещё много пустырей, которые постепенно застраивались. Длинный 5-этажный корпус, который позднее стал называться "старым", вмещал множество аудиторий. Среди них имелись большие "лекционные" и мелкие для семинаров.

Пока я учился, институт строился. Появился почти настоящий стадион, пристроили спорткорпус, где был небольшой, но приличный зал со снарядами для гимнастики, возник главный корпус с современными аудиториями типа "амфитеатр", где мы сидели удобно, видя доску и лектора, который уже более походил на артиста на сцене, и можно было спокойно разглядывать также его брючки или ножки.

История приключилась со строительством следующего аудиторного корпуса. Предполагалось возвести доселе невиданное здание, сплошь облицованное стеклом. Проект был стянут откуда-то из Грузии или Армении. Но неожиданности подстерегали строителей в самом начале. Как водится, нулевой цикл выкопали "на ура". Большие самосвалы день и ночь вывозили землю, создав впечатляющий размерами котлован. В том же ударном темпе настелили в нём монолитную железобетонную плиту - опору для будущего здания. И, и... работы замерли.

Всех интересовал ход великой стройки. Группками толпились энтузиасты на гребне провала, обсуждая причины простоя и перспективы развития процесса. Из этих разговоров выяснялась оригинальная ситуация. В трудовом порыве строители выкопали котлован на 1 метр и 20 сантиметров глубже, чем нужно. И как теперь строить здание было непонятно. То ли переделывать весь проект, то ли...? А кто будет платить за всё это сверх с трудом выбитой сметы? Посчитали - получилось, что заложенный бетон стоит 20.000 р. Спорили во всех инстанциях и утвердили виноватого - это нивелировщик, который, измеряя глубину, забыл вычесть собственный рост (нагнувшегося к измерительной трубке человека). Взять с этого инженера, получавшего 120 р., такие деньги было невозможно. Но всё начальство оказалось вообще невиновным. Этим и завершился двухлетний скандал. Мощные самосвалы энергично повезли землю обратно, завалили избыточную глубину и набетонировали новую плиту-фундамент.

Скоро возвели и здание-аквариум. С ним тоже оказалось порядочно хлопот. По южному проекту все трубы располагались снаружи, но для наших морозов это не годилось. Кое-как, самодельным способом, переставили их внутрь. Заниматься там было холодно. Кафедры, которые перевели в новое здание, в "шикарные" условия, расставили письменные столы и приступили к выращиванию морозоустойчивых доцентов-энергетиков.

Но пока мы ещё в 1950-м. На одном из первых семинаров по математике, к своему изумлению, я обнаружил, что моё звание "отличник" следует забыть. Техникумовская подготовка оказалось просто слабой. Ведь последние два года в техникуме вообще шли только спецпредметы, а школьники, т.е. все сидящие рядом ребята, всё учили математику. Вот и получился конфуз. Преподаватель что-то объяснял и по ходу написал на доске:

Х ^-2 = ? (Придётся пояснить словами: икс в степени минус два ... равно чему?) Он посмотрел на студентов. Видимо, я сидел с наиболее умным видом и был любезно приглашён к доске. Вышел довольно самоуверенный тип, ещё бы он уже прошёл практики, защитил диплом, имеет специальность и звание, но здесь на глазах у просто школьников превратился в потного приготовишку. Несколько тягостных минут я упорно всматривался в это, казалось, ухмыляющееся, простейшее выражение, но ... так и не смог вспомнить его перевод в обычную алгебраическую форму: 1/X^2 (да, конечно, единица, делённая на икс квадрат). Впоследствии не раз я наталкивался на подобные провалы из-за отсутствия у меня нормального среднего образования. Постепенно, с трудом, это преодолел. Но хорошим математиком так и не стал. А для моей специальности, и тем более продвижения в ней, без глубокой математики было точно, как без крепких рук. Может, бог не дал способностей, а, может, не зря школьники зубрят, не понимая зачем, всякие формулы и теоремы. Постепенно в них это влезает и работает, не требуя напряжения внимания.

Один из пяти-шести профессоров института - Владимир Семенович Фёдоров, по отзывам математиков, был крупным учёным. Он развивал собственное направление в этой обширной и сложной науке.

Его признавали за рубежом, но третировали на родине. Причина была в его серьёзном дефекте - он был религиозным человеком, и совсем не партийным. Это, конечно, исключало поездки на престижные конференции, публикацию книг и т.п. Разрешалось иметь несколько учеников, чтобы вытянуть математические идеи такого человека и передать их в жаждущие, но часто бестолковые руки идеологически надёжных атеистов. (Каждый раз восхищаюсь теперь свежим российским цирковым представлением, когда традиционно упитанные бывшие коммунисты, пряча глаза, неловко тычут себя пальцами в грудь и живот. Бедный Христос не поражает их за ложь. Видно, вспоминает, как летели с высоты маковки церквей и головы священников).

Высокий благообразный профессор стоит на возвышении перед полутора сотней новеньких студентов. Объясняет геометрический смысл интеграла. Быстро и чётко выкладывает на большую доску ряды формул и графиков. Аудитория занята переписыванием символов в конспекты. Вдруг рабочую тишину нарушает смешок: "Хи-хи" - произносит, глядя на формулы, лектор. Все всматриваются в написанное на доске, но не находят никаких следов юмора... и вдруг догадываются, что это профессор усмотрел что-то смешное в своих уравнениях или во внезапно пришедшей в голову математической идее. Студенты оживляются, многие "присоединяются" к преподавателю. Владимир Семёнович удивлённо оглядывается - он не ожидал от молодого поколения студентов такой глубины математического мышления. "Тчише, тчише", - успокаивает профессор аудиторию, и лекция продолжается.

Экзамены я сдавал удачно, получая необходимые для повышенной стипендии пятёрки. И вот на математике у Фёдорова чуть не получился прокол. Готовился нормально, вроде разобрался во всём. По собственной методике я после изучения вопроса брал бумагу и, никуда не заглядывая, делал выкладки, доказывая хитрую теорему. Билет попался не самый приятный, но всё помнил, что надо. Подготовился и с листочком подсел к экзаменатору. Объясняю этап за этапом доказательство и вдруг понимаю, что вот в этом месте имеется разрыв в логике утверждений, и мой вывод несколько зависает. Фёдоров, конечно, это видит, пытается порасспросить меня вокруг смутного места. Похоже, в основном отбился... Владимир Семёнович берёт чистый лист и пишет несколько задачек. Я снова сажусь за парту, кажется, всё решил. Фёдоров, взглянув на листочек с решениями, ещё поспрашивал из других разделов. Я уже оправился от шока, отвечал уверенно и подробно. Наконец, профессор вздохнул с облегчением (так мне показалось), улыбнулся, взял зачётку и чётко вывел: "отл.".

Позже, когда я стал аспирантом, мне довелось обращаться к В.С.Фёдорову за разными консультациями. Вопросы мои вытекали из проблем описания импульсно-логических ситуаций, с которыми меня сталкивал мой нестандартный привод. Такого не существовало в книгах, и редкий математик стал бы вдумываться в такую муть. И каждый раз я убеждался в бесконечной доброжелательности, эрудиции и, вместе с тем, искренности и скромности этого большого учёного и настоящего человека.

Ещё немного о наших преподавателях. Инженеру мало обычного разговорного языка. Если требуется изготовить деталь для какой-нибудь машины, то инженер не станет объяснять рабочему, какой должна быть эта штука. Да, и рабочий не будет слушать такого специалиста. Он потребует чертёж. Обучал нас этому умению преподаватель Новиков. Хорошо выполнить чертёж, по всем правилам ГОСТа - ещё не означало, что получишь хорошую оценку. Бывшие студенты инженерных вузов меня поймут. Чертёж могут и вообще не принять, заставят переделать. Не хватит времени, не получишь до сессии зачёт - прощай стипендия. Эту власть над студентом чертёжник использовал на полную катушку. Даже самые бойкие развёртывали перед ним своё произведение с дрожью в коленках.

Обычно он долго молча вглядывается в линии, штриховки, размеры... Похоже, не находит никаких ошибок? Но подожди, студент, успокаиваться.

- А что это у вас оси перекошены? - медленно произносит преподаватель.

Центральные оси, на которых держится всё изображение, должны быть под 90 градусов. Абсолютно точно это проверить трудно. На лист ватмана, над которым корпел несчастный много часов, а может и ночей, ложатся размашистые пометки чернилами. Теперь поздно спорить и нельзя поправить. Надо всё переделывать заново.

Я изобрёл способ, как надёжно сдать чертёж. Нельзя с первого раза предъявить чертёж без каких-либо недостатков. Надо оставить пару мелких заметных упущений. Например, "забываешь" написать в штампе свою фамилию.

- А как я могу узнать, чья это работа? - грозный палец впивается в пустую рамку.

- Да, действительно, забыл, - искренне огорчается студент. На второй попытке чертёж проходит гладко и быстро.

В следующем семестре появился новый чертёжник. С новыми причудами. Почему-то эта профессия была связана со странными человеческими качествами.

Тоненькая девушка робко выкладывает перед Вишневским плод своего кропотливого труда. Он минуту разглядывает чертёж, потом переводит взгляд на студентку. Упорно, молча смотрит на неё. От смущения девушка не знает куда деться.

- Вы думаете, я смотрю на вас? (Пауза). Нет, я смотрю на этот солнечный блик на ваших волосах.

Девушка ещё больше краснеет. Мы стоим вокруг, невольно наблюдая эту пытку, которая, возможно, предстоит и нам. Решив, видимо, что с неё достаточно, этот художник (таковым он себя считал) возвращает студентке чертёж под каким-то предлогом. Она уже не сопротивляется. Известны были случаи, когда черчение оказывалось непреодолимым барьером, и люди уходили из института. С первых курсов отчисляли легко.

Среди обучавших нас закону божьему, то бишь марксизму-ленинизму, особой страстностью своих призывов отличался Игнатьев. Нельзя было не поддаться гипнозу его речей и жестов. Крупный, сильный, красивый мужчина раскрывал перед вами свою душу. Это не могло быть актёрским искусством, он искренне верил в будущее торжество коммунизма, хотя не произносил обычных штампов и уклонялся от славословий руководителям партии. По-моему, для согласования своей веры с газетами и радио он иногда прикладывался... И перед лекцией - тоже. Уже позднее пришёл слух, что Игнатьев спился.

Под таким влиянием я старался беспристрастно оценить идеологические вливания. Читал "первоисточники", страницы "Капитала" верховного божества Карла Маркса и его мессии всеми любимого Ильича. А как я мог не верить Маяковскому:

" ... превозмог себя и встал Калинин, сегодня в шесть часов пятьдесят минут

скончался товарищ Ленин ...Ужас из железа выжал стон, по большевикам прошло

рыданье...".

Теперь вижу, что, не имея доступа к общечеловеческим ценностям миропонимания, подвергнутый с детского сада и школы систематическому промыванию мозгов и накачиванию их лженаучно подобранным содержанием, несмотря на собственный жестокий опыт, я не мог стать "умнее самого себя" и вполне поддался изобретенному по образцу религии настоящему "опиуму для народов". Ещё в техникуме я подавал заявление в "партию". Помню смущённые лица некоторых членов парткома, когда секретарь уверял, что мне ещё рано ... А я, как попугай, твердил, что по уставу... с 18-ти лет...и я достиг... Позже Витя Постников, наклонившись к моему уху, просветил: "Меня тоже не хотели принять, как и тебя, из-за отца". Больше никогда меня туда не тянуло. Почувствовал запах лжи. Но отнёс это к действиям людей, а не подозрительности идей.

Стыдно вспомнить, уже преподавателем этого самого института, сидя на опрокинутых картофельных корзинах у малость согревающего костерка, высказывал своим студентам партийные идеи в собственной обработке: "Смотрите, если при строительстве большого муравейника все его будущие жители не будут работать дружно, сообща, а найдутся индивидуалы-хозяйчики и начнут где попало пристраивать собственные выпуклости, то вся постройка завалится. Хозяйство может развиваться только по единому социалистическому плану. Это стало возможным с помощью современных компьютеров. Смотрите, уже рядом с Америкой Куба примкнула к нам, в Азии Вьетнам и другие пошли по пути социализма, а сколько молодых африканских стран понимают уже, в чём будущее мира..." И искренность убеждённости, нетерпеливая дрожь в голосе, рвущиеся ввысь языки пламени - всё придавало доверие словам этого шамана.

Простите меня, мои бывшие студенты, что с больной головы морочил ваши здоровые. Надеюсь, отделяли они эти глупости от полезного, нажитого жизнью, что тоже пытался передать им. Да, сколько страданий принесла народам вера в эту сладкую сказку. Подобно спиду разошлась она по свету. Попробуй теперь поймать разбежавшиеся по умам метастазы. Террор, кровь... и что ещё будет?

Один из главных курсов - "Электрические машины" читал нам профессор Погожев.

(К сожалению, лучшего фото не нашел).

Отчетливо вижу Сергея Александровича в своей памяти. Стройный, элегантный, страстный он жил в особом мире моторов и магнитных полей. Он работал на пределе человеческих возможностей. Иногда кто-то из студентов рисковал задать ему вопрос, всовываясь в непрерывный поток его лекции, сопровождавшейся созданием на доске больших живописных произведений графики и цвета. Погожев прерывал своё движение вдоль доски, замирал на минуту, сжимая руки и возводя глаза к небу, потолок мешал ему. Затем он брал тряпку и решительно всё сметал с доски. В классе слышались стенания. После вздохов и оговорок он начинал объяснение предмета "от печки", считая вопрос о какой-то мелочи признаком непонимания основ. Мы вскоре привыкли, и уже не решались прервать страстное выступление лектора.

Однажды, всё-таки, одна студентка задала вопрос. Ей было неясно, как это в витках обмотки наводится ЭДС. Ещё в 1831 году знаменитый учёный Фарадей открыл закон электромагнитной индукции, и стало понятно, откуда в витках провода появляется напряжение. Оказалось, что это происходит всегда, если магнитный поток пронизывает эту катушку провода. А девушке это было непонятно.

Обычно одухотворённое лицо Сергея Александровича стало вдруг вдохновенным.

- Выходите сюда, - решительно пригласил он девушку на возвышение у доски. Затем вызвал ещё одну студентку и поставил её в метре от первой.

- Смотрите все! Вот они - это витки катушки, а я - магнитный поток!

И седой профессор, в своём с иголочки синем костюме, упругим шагом быстро проходил между подопытными. Они в ужасе вздрагивали, их глаза округлялись. И все видели, сколь высокое напряжение наводит "поток" в этих самых "витках".

Вот бы Фарадей получил удовольствие!

Не могу сказать, чтобы я очень старательно учился. Больше времени отдавал спорту. Лекции старался не пропускать. Некоторые говорили - можно взять у кого-нибудь конспект и потом переписать. Скоро я понял, что самый экономный способ - это прослушать лекцию. Если взять себя в руки, сесть на переднюю парту и только смотреть и слушать вместо разговора с приятелем или игры в "балду", то даже у не самого способного преподавателя сразу всё поймёшь и запомнишь. Пропущенная лекция всегда остаётся неприятной дырой в знаниях о предмете, которая потом подштопывается, но не закрывается полностью.

И ещё, я всегда серьёзно готовился к экзаменам. Отпущенные по расписанию на данную дисциплину, скажем, 4 дня, распределял по часам. Очень просто. В день можно продуктивно заниматься 12 часов. Никаких ночей никогда экзаменам не посвящал - только испортишь главный свой инструмент познания. В четырёх днях имеем 4 х 12 = 48 часов. Допустим в конспекте написалось 96 страниц, значит, в час надо прорабатывать по 2 страницы. Приступая с утра к подготовке, я заранее раскладывал по конспекту бумажки с надписанным часом, к которому должен оказаться в этом месте. Получался дополнительный стимул, заставлявший не поддаваться соблазну отвлечения от дела. Например, выходишь на страницу с закладкой "14 часов", а на часах ещё нет 13-ти - это приятно. Известно, что приходится всегда с собой самим воевать и побеждать. Если хочешь чего-нибудь путного добиться.

28. Август Самойлович Розенкранц

Он был самой светлой личностью в Ивановском энергетическом. Его гений можно сравнить из знакомых мне людей только с цыпкинским. Блестящий теоретик и изобретатель в одном лице.

Правда, лекции он читал неровно. Наверное, ему было слишком скучно повторять из года в год прописные истины "Теоретических основ электротехники". Изложение иногда уходило в довольно сложные подробности, он увлекался, импровизировал. Студентам надо давать всё разжёванным, не быстро, чтобы успели складно записать. "Излишняя" глубина понимания предмета и фонтанирующие творческие способности - это не совсем то, что требуется от лектора обычного технического вуза. Вот работать с таким человеком - фантастически интересно. Поэтому он стал заведующим кафедрой и привлёк к работе над диссертациями многих выпускников.

Когда в институт привезли первую вычислительную машину, единственным, кто оказался способным войти с ней в контакт, а потом и учить всех учёных института - оказался Август Самойлович. Кстати, этим он оказал большую услугу институтскому начальству. Оно первым из ивановских вузов выпросило такую новейшую технику, но, когда страсти соперничества улеглись, оказалось, что вот-вот приедет ревизор проверять использование больших государственных вложений, а как к этому монстру подступиться - никто не знает.

К Августу, как называли между собой Розенкранца, аспиранты всех специальностей шли потоком. Он всё понимал, каждому давал математический вход в его тему, а иногда и придумывал направление научной работы. Тот, кто за это получал зарплату и почёт - научный руководитель аспиранта - не мог просить о такой помощи постороннего, да ещё с другой кафедры. Розенкранц, когда речь шла о науке, не знал субординаций. Он видел перед собой интересующегося молодого человека и раскрывал перед ним свою душу, знания и творческую фантазию. Что уж говорить о собственных аспирантах. Он действительно был им отцом и учителем.

Самым подходящим местом работы для такого человека, сочетавшего в себе абсолютную теоретическую грамотность и неистощимую изобретательность, был бы научно-исследовательский институт. Он один смог бы обеспечить его успешную и полезную работу. Но он работал в советском вузе. Представления о полезности и таланте здесь были иные.

Пришёл очередной министерский бум по поводу "качества" обучения. Оценивалось оно, конечно, не мудрствуя лукаво, по "среднему баллу". Ректор начал давить на кафедры, чтобы этот балл был высоким. Большинство завов-партийцев взяли под козырёк. Но кафедру ТОЭ возглавлял беспартийный, да к тому же Розенкранц, который неожиданно оказался человеком с убеждениями. Принцип Розенкранца был крайне прост - "инженер-электрик, владеющий электротехникой посредственно, может быть только посредственным инженером". Поэтому зав. кафедрой электротехники требовал от своих преподавателей не ставить 4 и 5 студентам, знающим на 3. В результате институт не мог достигнуть рекордного балла.

Вообще-то, в институте упорно распускались некоторыми "знакомыми" Розенкранца слухи, что он был маменькиным сынком, и его еврейская мама не только упрямо учила сына английскому языку (что, кстати, и позволило ему сразу общаться с компьютером), но и кормила булочками и называла прилюдно ласкательно-уменьшительным именем. Конечно, это предопределяло его принадлежность к хилой интеллигентской прослойке, в отличие от твёрдых и смелых членов классов рабочих и крестьян.

Однако в отличие от последних Розенкранц на шантаж не поддался. Его отстранили от заведования кафедрой, затем выгнали из института. Он написал в Москву. Ректор (его бывший ученик) получил выговор (правда, через месяц его наградили орденом). Розенкранца пришлось частично восстановить на работе. Это только часть сухих фактов, доходивших до меня. Кроме этого было ещё много чего. Например, ему так и не дали защитить докторскую диссертацию, которая была готова уже много лет. Его работа опиралась на крупные теоретические статьи в ведущих научных изданиях и похвальные отзывы самых авторитетных учёных. Он создал методы расчёта полупроводников в радиоактивной среде. Поскольку вся современная аппаратура начинена полупроводниками, то в случае ядерного взрыва её работа может быть нарушена, и все останутся без связи и информации. Легко представить, какое значение имела теория Розенкранца для военного ведомства, но известно, что национальный вопрос важнее, чем противоракетные системы.

Розенкранц был не старым, высоким, красивыми и сильным мужчиной. Никто не слышал о каких-либо его болезнях. Он напоминал внешне молодого Пастернака. И он также не вынес всеобщей травли. Заболела и умерла вскоре и его жена.

Похоронами Августа Самойловича заправляли молодые его ученики. Гроб с его телом не был установлен, как делали обычно, в актовом зале института, а стоял при входе рядом с раздевалками, где сновали толпы спешащих людей. Когда привезли его на кладбище, то не оказалось готовой могилы. Повезли в низкую болотистую зону, где были подготовлены ямы впрок для тех, кто не мог дать гробокопателям взятку. При последнем прощании его ученик, парторг кафедры, выдал казённую фальшивую речь. Единственный мой голос произнёс то, что написал здесь выше. Когда расходились два-три человека молча подошли и пожали мне руку.

29. Эх, картошка!

Весь мир считает, что институты, университеты нужны, чтобы готовить инженеров, врачей, учителей. В советской стране любой сказал бы - "Не только! А кто будет убирать урожай?"

Из истории России известно, что царь Пётр Первый завёз в свою страну картофель и приказал его сажать. Известно также, что крестьяне против этого сильно возражали. Даже бунтовали. Как же они были дальновидны!

В 50-е годы (двадцатого века) придуманные советской властью колхозы уже вполне разложились. Не дождавшись светлого будущего, всё "колхозное крестьянство", преодолев упорное сопротивление райкомов и сельсоветов (паспорта не выдавали), удрало в города. Там всегда была зарплата и водка в магазинах. В деревнях остались только старушки, и МТС - машинотракторные станции, которые продавали бабушкам керосин. По 3 рубля за ведро. Напомним, что 3 рубля (стоимость "поллитры") всегда были универсальной расчётной единицей при всех актах купли-продажи. Ничего полезного нельзя было купить по случаю менее чем за трёшку, и мало кто запрашивал больше даже и за достаточно ценную вещицу, продавцу, конечно, не принадлежавшую. В уборочную страду МТС-овцы успевали "убрать" зерновые, ибо урожай их в наших краях был мизерным, и комбайны могли бежать по полю на предельной скорости. Соответственно экономилась большая часть топлива.

Хуже было с картошкой. Она созревала глубокой осенью, когда дожди не позволяли трактору вылезти из грязи и вернуться на базу к вечеру, или ранние морозы сковывали верхний слой почвы вместе с картошкой. Хотя продукт терял товарный вид, но запасенный в нём крахмал годился для переработки на спиртозаводах. Но главная причина, почему этот испорченный урожай непременно следовало убрать, состояла в другом. Каждая партийная инстанция: райком, горком, обком - обязаны были отрапортовать вверх об "успешном завершении уборочных работ". А до этого ежедневно, опять-таки, рапортовать об успешной борьбе за урожай и убранных за прошедший день гектарах.

Опытные колхозники работали теперь на заводах и фабриках. Их нельзя было послать на уборку. Надо же было рапортовать и о перевыполнении планов этих заводов и фабрик. Да и крестьяне, перешедшие в рабочий класс, потребуют платить деньги за работу.

Партия нашла гениальный выход из этой безвыходной народно-природной ситуации - студенты! Так во всех вузах ввели в расписание занятий третью половину учебного года, 3-ий семестр - картошку. Заботливые мамы, отправляя детей учиться "на инженера" в город, снабжали их ватниками и сапогами.

Собственно учёба в энергоинституте для нас первокурсников и начиналась в колхозе.

Здесь впервые собралась наша группа, и состоялось знакомство.

Я (с сигаретой) и Юрой Тарановым (крайний слева, самый высокий), который очень соответствовал своей фамилии, и Мишей С., верным сыном мамы - преподавательницы марксизма, поселились вместе в хорошем чистом доме у бабушки. Так называли всех колхозных хозяек, хотя эти женщины, одевавшиеся кое-как, стеснявшиеся следить за собой, превращались в "бабушек" много ранее достижения пожилого возраста. Иногда требовалось быстро убрать определённое поле, и председатель колхоза объявлял особую форму уборки: 9 мешков - колхозу, 10-й - себе. Немедленно все "бабки" оказывались в поле со своими удобными лопатами и лёгкими вёдрами. Оглянуться не успеешь, а в борозде у каждой высятся ровными столбиками наполненные мешки. А у нас норма была 10 мешков за полный рабочий день, и редко кому удавалось её выполнить.

Оказалось, что жить вместе - это далеко не то же, что учиться вместе. Космонавты специально подбираются и тренируются, чтобы получился экипаж с "психологической совместимостью". Мне Таранов сразу понравился. Видимо, и я ему. У Миши были свои понятия о том, что такое хорошо и что плохо. Усевшись за стол, я и Юра вытащили свои припасы из мешков. С. тоже приоткрыл чемодан и добавил к столу что-то вкусное. Наши заготовки тут и кончились, ну, кроме сахара и т.п. Мишин чемодан был гораздо более содержателен. Через пару дней обнаружилось, что после общей трапезы Миша залезает под кровать, копается там в чемодане. Питается. Мне это было странно, а Таранов сказал: "Э-ге". Он приступил к перевоспитанию индивидуалиста.

Каких-то кроватей у нашей бабки не было. Она указала нам три спальные места: одно - в уютном полумраке на тёплой печке, второе - на узкой деревянной скамье возле печки и третье - на просторном полу под окнами. Обычно к утру в избе становилось здорово холодно. Спящий на печке об этом не догадывался. На скамейке было теплее, но, крепко заснув, легко было шлёпнуться на пол. "Спящий" под окном с трудом мог дождаться рассвета. Ввиду таких различий решено было на каждую ночь по очереди меняться местами.

В тот день, когда, выбравшись из-под кровати, Миша услышал многозначительное "э-ге", его очередь была спать на печке. Однако ещё задолго до ночи он забеспокоился.

- Что-то я сегодня устал, - молвил Миша и поспешно залез на печь.

- Чего это ты так рано улёгся, - сказал Таранов. - Мне как раз захотелось понежить старые кости.

- Но ведь сегодня моя очередь, - поспешил заявить Миша, демонстрируя слепую веру в закон, за который, как известно, - надо бороться.

- Ты не ошибся? - усомнился Таранов. - Подвинься чуток.

- Но здесь площадь только для одного человека.

- Ну, что ж, извини, придётся лечь сверху.

И Таранов всей своей массой штангиста-полутяжа взвалился на бедного правозащитника. Такой случай, видимо, не был предусмотрен его воспитанием, и он держал вес.

Много позже я присутствовал на выступлении С. на каком-то комсомольском сабантуе. Он хорошо говорил. Был внимателен и демократичен со всеми. Похоже, что картофельная практика пошла ему на пользу.

На уборке я работал старательно, но не очень продуктивно. Выбирать из земли картофелины, передвигаясь вдоль боровка, волоча за собой плетёную из прутьев, обросшую землёй корзину, было скучно. Скоро меня перевели на более квалифицированную работу. Мне доверили лошадку с телегой. Я развозил пустые корзины на края боровков и загружал наполненные, которые переправлял к бурту. Обычно этим занимались деревенские подростки, но требовались ещё возчики. Со временем я даже научился тонкому искусству запрягать лошадь, одевая на неё в определенном порядке части сбруи и затягивая с нужным усилием ремешки. Неожиданно трудность оказалась в ином. Когда я подъезжал к нашим девчонкам и затаскивал наполненные корзины на телегу, моя лошадка, не отличавшаяся дородством своих родственниц с известной картины Васнецова "Богатыри", не могла взять с места тяжёлую телегу. Требовалась помощь. И я знал, как это сделать, но в данном случае не мог. Просто нужно было закричать грозно на лошадку: "Но-о..." и добавить несколько слов на понятном ей языке. Но общество ... Наконец, нашёл выход. После "Н-о-о" я склонялся к лошадкиному уху и шепотом добавлял секретные слова. Этого хватало, чтобы она тронулась и проехала два десятка метров. Ну, а здесь, в отдалении от работавших можно было разговаривать с ней по-деревенски.

Вообще, картофельный семестр был не самым плохим. Свежий воздух, морозец, физическая работа, молодая компания. Неудачным оказалось только то, что главным калорийным продуктом питания было молоко. Колхоз не платил студентам денег, но не жалел картошки и молока. Кипятить молоко было негде, пили его сырым. Мой желудок возмутился. Я всё терпел, ждал, что пройдёт. Медиков и лекарств не было. Когда уже не смог таскать ноги на работу, отправился в город.

История на этом не закончилась. После мощного курса антибиотиков, мои проблемы приняли хронический характер. На многие годы. Пришлось выработать целую методику поведения, ел только самую нежную пищу, а в периоды обострения вообще садился на рисовый отвар и сухари. Это длилось по 3-4 недели, потом месяц-два просветления и снова. Уже работая после окончания института в СКБ, я не выдержал и во время очередного кризиса пристал в поликлинике, чтобы меня, наконец, лечили. Врачиха этак внимательно на меня посмотрела, написала что-то в бумагу и предложила полежать в больнице. Я по неопытности согласился. Правда, меня немного смутили её слова:

- Посидите немного, сейчас приедет Скорая и отвезёт вас в 3-ю Горбольницу.

- Какая Скорая, я же давно вас об этом прошу?

Так я превратился в больного, причём не простого, а инфекционного. Меня положили в "бокс" для дизентерийных. Этот блок в больнице назывался ДИК - детский инфекционный корпус. Детей я здесь не видел, наверное, название определяло предполагаемый уровень умственного развития пациентов. Поощрялись нешумные игры. На все вопросы няни отвечали уклончиво и торопились слинять. Во двор не выпускали. Бродить по больнице не разрешали. Посетителей не подпускали.

Многочисленные анализы не нашли во мне никаких "палочек", и я боялся заразиться по-настоящему. Я начал проситься на волю, но сказали, что лечение продолжается минимум месяц. Была надежда, что ошибку врачей исправит посещение профессора из мединститута. Однако эта амбициозная женщина средних лет слушала только себя, а мне внушала, что я настоящий дизентерийщик, но скрытый, и меня следовало изолировать от всех ещё строже. Она недавно защитила на эту тему докторскую диссертацию и, находясь в стадии самоутверждения, воспринимала человека только, как строку в своих статистических таблицах.

Деться было некуда, выше жаловаться некому, пришлось привыкать к медицинскому концлагерю. Я освоился настолько, что убивал время, играя в домино с "правильными" больными - мужичками, привёзшими из своих селений чистокровную болезнь. Сёстры и врачи учили нас, что необходимо и достаточно только вымыть руки перед едой, чтобы защититься от заразы. Оказалось, что они были правы.

Несмотря на самые научные методы, проверенные на мне диссертанткой, состояние моё не улучшалось. Хотя самому мне всегда удавалось за меньшее время выйти из обострения. Испробовав все приёмы, меня выписали. Но оказалось, что концлагерь не закрылся, а только расширил свои границы.

Как-то я работал за своим столом, когда меня позвали к телефону и пригласили зайти в заводскую поликлинику. Там сестра предложила мне в порядке обязательного "противорецидивного" лечения принимать фталазол. Меня обязывали ежедневно являться и глотать таблетки, которые я уже в огромном количестве съел в больнице. С отрицательным результатом. Сдуру я стал возражать, сестра настаивала, я "полез в бутылку" - уже и нервы не выдерживали. Ушёл. Через полчаса меня вызывают к начальнику СКБ. Милейший Горбачек, поверив в мою звезду, лишь недавно взял меня на работу. Запинаясь и смущаясь, он начал разговор "за жизнь", из которого стало понятно, что ему позвонили из поликлиники и жаловались на невоспитанность его инженера, который ведёт себя хуже разнорабочего.

Кольцо окружения замкнулось. Наконец, мой разум проснулся, и я уговорил сестёр, что согласен принимать их таблетки, но самостоятельно. Я получил груду пачек фталазола, которые благополучно хранил потом много лет.

А спас меня случай. Знакомые посоветовали ехать на Сосневскую фабрику, где главным врачом поликлиники работал доктор Тихомиров. Меня встретил приятный седой человек, с блеском мысли в глазах. Он в двухчасовой беседе объяснил мне свою теорию лечения минеральной водой, открытой и добытой им с глубин залегания нефти в этой зоне. Вкратце, идея состояла в том, что моя болезнь, перешедшая в хроническую форму, может излечиться только самим моим организмом. Но я мешаю ему непрерывным приёмом лекарств. А причина болезни - никакая не дизентерия, а приём большой дозы антибиотиков, которые убили в кишечнике все необходимые для нормального пищеварения бактерии. Их необходимо восстановить.

- Ну а селёдочку вы едите?

- Что вы, доктор, только рисовый отвар и белые сухари.

В этот год Хрущёв, внедряя кукурузу, не закупил в Америке зерна, и белый хлеб кушали только москвичи, а у нас даже желудочные больные вынуждены были употреблять грубый эрзац-чёрный хлеб. Белый хлеб я купил только на Ярославском вокзале Москвы, где разносчицы в белых фартучках, румяные и пышные, уговаривали проходящих пассажиров купить у них такие же белейшие и аппетитные булочки.

- А морковку вы едите? - невозмутимо продолжал спрашивать меня этот человек.

- Да что вы, доктор, я же говорю - только рисовый отвар...

- Как же может ваш организм восстановиться, вы должны есть всё, но постепенно увеличивая количество. Сегодня лизнули селёдочку и отложили, завтра - чуть укусили и т.д. И ещё пейте нашу минеральную воду, я нашёл в ней остатки доисторического белка, который, попадая в больной организм, оживляет его память о далёком прошлом. Давно заглохшие нервные центры пробуждаются и начинают "досмотр" всех систем, обнаруживают уснувшие участки, и так начинается их оживление.

Меня убедили теории доктора Тихомирова. Не без боязни я начал следовать его наставлениям. И с первого стакана Сосневской минеральной воды уже давно не оставлявшая меня боль - ушла, а мой многострадальный кишечник "задумался". Я стал оживать.

Ну, скажите, мог ли я после этого слушаться врачей поликлиники и продолжать глотать отравляющие вещества?

Извините, мои дорогие читатели, за такое длинное и крайне прозаическое отступление. Но так наболело, да и, может быть, кому-то мой рассказ с необходимыми подробностями - пригодится.

30. Интуиция

К основным положениям физической теории ведет не логический путь, а интуиция, основанная на вчуствовании в опыт

Альберт Эйнштейн

Интуиция - это цельное разом охватывающее картину познание

Борис Пастернак

Вся моя работа по специальности подтверждает, что самый большой вклад в созревание инженера вносят производственные практики. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать - это знают все. Для инженера, создающего новую технику, необходимо, прежде всего, чувствовать, приживётся ли его новшество. Ведь техническое предложение должно быть реальным, т.е. осуществимым сегодня. В то же время оно не должно быть примитивным. Обязательные условия - новинку легко изготовить и ей несложно пользоваться. Умение определить эту золотую середину и приходило ко мне на практиках, когда наблюдал и вникал в разные производства. От мелкой сборки точного механизма до прокатки стальных листов на огнедышащем стане двухсотметровой длины.

Поразительно видеть, как машины умными, согласными действиями творят вещи, которые мы обычно встречаем уже в готовом виде. Я мог подолгу стоять у такой работающей машины, наблюдая слаженное движение её частей. При этом впадаешь в какой-то транс. Со стороны, наверное, кажется, что человек тупо уставился в одно место и чуть ли не дремлет стоя. Да я и сейчас не смогу объяснить, что происходит во мне при таком созерцании. Знаю лишь, что именно здесь наполняются те области мозга, из которых в своё время рождается таинственная штука - интуиция - эта волшебная способность некоторых людей сразу, без обдумывания и расчёта, найти новое решение, оригинальное, полезное и на удивление простое. Мне посчастливилось несколько раз в жизни испытать такое чудо.

Надо признать, что в советском вузе практики были поставлены с размахом. Не жалели денег на дальние поездки и времени, отнятого от точно учитываемых часов обучения в стенах института. Хотя, возможно, некоторые скажут, что практика - это ерунда, так ... время погулять и порезвиться. Но ведь и не из каждого студента получается инженер, создающий новое. Никого не хочу обидеть. Многие хорошо, терпеливо работают на обслуживании сложной техники. Другие могут точно и квалифицированно выполнять задания инженера - генератора идей. Все эти специалисты необходимы.

Первую практику я проходил в своём городе на крупной, но довольно древней текстильной фабрике Большой ивановской мануфактуре. В мастерской по ремонту трансформаторов, куда я непосредственно был приписан, работало всего два человека. Они не столько ремонтировали, сколько делали новые аппараты. Трансформатор - штука ответственная, он питает энергией большой участок производства или жилой район. Сгорел трансформатор - всё остановилось. Поэтому эти два мастера делали своё дело очень тщательно. Но совсем по-разному.

Один из мастеров молодой, бойкий быстро шастал по цеху, подбирая нужные детали, крепил их к рождающейся конструкции. Второй - пожилой, будто, и вообще-то не работал, а так бродил по мастерской, что-то находил, долго разглядывал, примерял и откладывал. Молодой практикант, конечно, хотел учиться у первого. Какого же было моё удивление, когда начальник цеха рассказал, что тот старый и медлительный собирает за месяц три трансформатора, а молодой не успевает сделать и одного. Качество изделий опытного мастера было превосходным.

Эти мастера особо с нами не занимались. Может быть, им не доплачивали за дополнительную работу, но, скорее всего, их педагогический запас иссяк после пары бесед. Мне нравилось просто блуждать по фабрике. Её отдельные цеха связывали тёмные переходы, заставленные старым оборудованием. На работающих моторах можно было разобрать надписи типа: "Англия, 1905".

Как-то раз, путешествуя, я зашёл в ткацкий цех. Вернее - только заглянул. Закрыв за собой дверь, я оказался в большущем зале, где стояли рядами одинаковые машины - ткацкие станки. Рычаги их бойко шевелились, челноки летали от одного бока станка к другому, сильно ударяя по каждому из них. Возникающая ткань медленно сматывалась в рулоны. Сотни энергично работающих станков производили такой грохот, что уши готовы были лопнуть. Чуть легче становилось, если широко раскрыть рот. Минуту другую я наслаждался этим зрелищем. Успел заметить, что кое-где у станков хлопотали те самые ткачихи, которыми был славен для иногородних город Иваново. Эта женщина в ярком платочке (не для моды, а чтобы была заметней) ловко в секунду связывала оборвавшуюся нить и перекидывалась словом с другой ткачихой из соседнего ряда станков. Как они выдерживали этот грохот да ещё улавливали какие-то слова, понять не было времени. Я выскочил за дверь. Через несколько минут мне показалось, что начал разбирать звуки окружающего мира.

В другом цеху трудились печатные машины. Искусный рабочий следил, чтобы яркие красивые цветы ровно ложились на ткань, которая в конце машины ровными взмахами самоклада укладывалась на тележку готовым ситцем.

В отделочных цехах работали в основном небольшого роста мужчины, пожилые и измождённые. Видимо, работа здесь была не безвредной. Всюду парили всякие чаны, выделяя что-то сильно пахнувшее. Обращал на себя внимание большой "кувшин", отваривающий ткани. Рабочий опускался на его дно, чтобы ровно раскладывать тканевый жгут, и там, в едких парах оставался большую часть рабочего дня.

Всё это было мне интересно, и, как ни странно, эти серьёзные и занятые люди охотно разговаривали со студентом. Им, видимо, был приятен интерес молодого человека к их профессии. Возможно, именно здесь, среди мрачных сводов и грязных стен, залитых всякими растворами переходов, они чувствовали себя людьми. Выходя из проходных, эти плохо одетые и не пышущие здоровьем усталые люди, попадали в среду традиционного пьянства. Вряд ли домашние представляли, как ловко они управляются с шумными и опасными машинами, какие они необходимые и уважаемые на фабрике специалисты. Для их сыновей более привлекательными были уже другие профессии. К тому же в нашем городе велик был слой людей, прошедших тюрьму или подготовленных попасть туда. Они вели более яркую жизнь, сидели в ресторанах, имели и тратили деньги, хорошо одевались и презирали всех, кто "ишачил".

На этой практике я немного узнал по своей будущей специальности, но в душе моей поселилось истинное уважение к простым, умелым рабочим людям. Я ещё ничем не заслужил тёплое отношение этих удивительно приятных, искренних людей. Всего лишь был внимателен к их работе. Они охотно обсуждали технические дела и с доверием и ожиданием смотрели на такого молодого будущего инженера.

Вторая практика, после 4-го курса, дала гораздо больше для понимания того, чему нас учили, - "Электропривода промышленных установок". По собственному выбору мы, всемером, поехали на Балахнинский бумагоделательный комбинат, который размещался почему-то совсем не в Балахне, а километрах в шести от этого городка в посёлке Правдинск Горьковской области. Нас поселили в двух смежных комнатах частной квартиры. Где-то рядом была Волга, но встретиться с ней нам довелось немного позднее.

Первый день - оформление. На таком сугубо гражданском предприятии это не занимает много времени. Однако, название городка, пошло от газеты "Правда". Комбинат удостоили высокой чести снабжать бумагой главную политическую трибуну Союза. Оборона от вражеских агентов, выстраивалась на дальних рубежах. Но тогда я не обратил внимания на въедливость кадровиков и странное беспокойство начальников.

Ещё в первый день полагалась ознакомительная экскурсия по предприятию. Её проводил сам главный инженер.

- Мы привыкли пренебрежительно говорить: "Подумаешь, бумажка - выбрось!" Но, если подумать о роли бумаги в становлении цивилизации, то мысли разбегутся - столько представится путей, где без неё не обходятся. Изобретенная китайцами (мы тогда ещё с ними дружили) тысячи лет назад, она нужна повсюду, от типографий...

Но тут Главный был отозван. Звонили из Москвы. Возникла некоторая пауза. Возможно, он хотел сказать "до туалетов". А что, ведь было объявлено о скором построении у нас высшей фазы коммунизма, и понесли некоторые счастливчики на шее, как дорогие ожерелья, рулоны туалетной бумаги. А большинство трудящихся им завидовало. Они вынуждены были выписывать газеты.

Но тут прервал наши размышления пришедший на замену ветеран предприятия, который всё знал о его рождении и росте. Нас повели по комбинату.

Он занимал обширную территорию на правом берегу Волги. По реке сюда сплавляли огромные связки стволов деревьев. Транспортёрные ленты тянулись из воды, подцепляя стволы и сбрасывая их на быстро вращающиеся диски пил. После этого уже короткие брёвнышки засыпались в огромные барабаны, которые, вращаясь, обдирали кору, превращая бывшие брёвна в "баланс" - одинаковые белые столбики. Дальше транспортёры тащили их к дефибрёрам. Это высокие шахты, в которые сверху загружаются брёвнышки баланса, а затем они мощными цепями медленно, но неизбежно прижимаются к большому быстро вращающемуся каменному диску, перетираясь об него в деревянную кашу. Сверху ещё льётся вода, и жидкая масса с добавками кое-чего из химии уходит по трубам в самый главный цех, где чудо техники - бумагоделательная машина - превратит эту кашицу в сверкающее белизной полотно бумаги. И всюду ползут транспортёры, скользят цепи, крутятся барабаны, качают насосы - и всё это разумное движение создаёт электропривод - наш будущий "хлеб".

Но самое запоминающееся ждало нас впереди. Оставалось метров двести пройти по немного пересечённой местности до главного корпуса, как вдруг все почувствовали сильное жжение в глазах. Через секунду уже и вдохнуть воздух оказалось невозможным. Ничего не видя, обливаясь слезами и задыхаясь, мы заметались на месте. Инстинктивно повернули назад, но и там, где за минуту до этого спокойно шли и разговаривали, - жизни не было. Не знаю, как мы понемногу отодвинулись от этого убийственного места. Или оно отодвинулось от нас. Вытирая слёзы, спотыкаясь и с болью кашляя, мы, потеряв экскурсовода, бросились прочь из этого гиблого пространства. Потом нам объяснили, что на нас наползло газовое облако, которое всегда возникает после продувки какой-то химической колонны.

Но пока мы задавали встречным один вопрос:

- Где Волга?

Надеялись, что там, на просторе такой напасти быть не может. Наконец, через какие-то дыры в колючей проволоке ограждения выбрались наружу, дотопали до открытого места. Волга оказалась с нами. Начали отмывать глаза, выкашливать остатки вредности, избавлять сознание от ужаса неминуемой гибели. Наконец, представили, как смеялись работники завода, наблюдая группу людей, гордо вышагивавших с видом знатоков, а затем закрутившихся, зарыдавших и в панике сбежавших. Тут уж и мы заочно присоединились к потехе зрителей, с которыми ещё предстояло познакомиться. Смеялись так, что окончательно промыли глаза. Первый день практики был закончен. После таких волнений всем потребовался солидный обед и что-то успокоительное.

После мы научились пробираться в корпуса, минуя опасные зоны. Между прочим, в самом ядовитом месте под злополучной колонной можно было видеть преспокойно сидящих на корточках и готовящих к кладке кирпичики людей какой-то газоустойчивой разновидности.

Больше всего времени я проводил в бумзале около наиболее совершенной машины N 5. Стоит немного рассказать об этом.

Буммашина - это агрегат метров 100 длиной, вдоль которого со скоростью автомобиля летит 6-ти метровой ширины полотно сначала будущей, а в конце готовой бумаги. В начале этой линии на быстро движущуюся сетку выливается ровным слоем жиденькая бумажная масса. Здесь из неё интенсивно отсасывается влага, и слабая, как мокрая промокашка, лента попадает на первый вал, который несёт её к следующим. Далее уже достаточно окрепшая бумага переходит в сушильную часть, мчит по многим крутящимся горячим барабанам. Завершает обработку каландр, то есть набор огромных валов, между которыми бумага обжимается, приобретая известную нам гладкость. И, наконец, продукт достигает наката - гигантской катушки, на которую наматывается готовое бумажное полотно... Прямо на глазах катушка становится всё толще, а после того, как наберёт заданное числа тонн, полотно перебрасывается на другую пустую катушку.

Не одно поколение инженеров - технологов, механиков и приводчиков посвятило свои жизни, придумывая разные способы и приспособления, чтобы, наконец, создать чудо-машину, которой на бешеной скорости, крутя тяжеленные валы и барабаны, удаётся так нежно и деликатно обращаться с тонким и капризным продуктом. Отдельные секции машины приводятся в движение десятком мощных моторов. Все они обязаны крутить свои валы с невероятной согласованностью. Если хоть один чуть изменит на мгновение свою скорость - бумага тут же лопнет. Тяжёлую машину нельзя быстро остановить. Значит, в место разрыва предыдущая секция будет продолжать поддавать бумагу, а убегать на следующую секцию она уже не сможет. Представляя такую аварию в уме, мне захотелось уточнить картину, расспросив обслуживающий персонал. Ответ был: "Посиди - увидишь!"

Да, именно - "посиди", ибо все операторы, управляющие работой машины, тоже сидели на своих постах, посматривая иногда на стрелки приборов. И стрелки на множестве циферблатов тоже вели себя спокойно, лишь иногда слегка вздрагивая, подтверждая, что машина живая и всё внутри неё - нормально. Я подошёл к посту, над которым крупными красными буквами было написано: "Здесь работает смена Героя Социалистического труда". Сам герой - невысокий, округлый, симпатичный, лет под 60, пил чай вместе с членами своей бригады. Пока всё спокойно, машина работала под управлением автоматики, и делать, собственно говоря, кроме кручения ложечкой в стакане, было нечего. В таком автоматическом режиме привод ведёт машину на предельной скорости, план по бумаге перевыполняется, премиальные начисляются...

Но внезапно всё переменилось. Всех операторов, как ветром, сдуло со своих мест. Обрыв - понял я. И услышал громкое сообщение: "Обрыв в 3-ей сушильной секции!"

И тут же в зоне сушильных барабанов из машины, быстро и неудержимо разрастаясь и комкаясь, попёрло во все стороны гремящее бумажное облако. Оно уже ширилось к потолку и стенам, грозя перегородить цех или разорвать его своим стремительно распухающим белым телом.

Люди решительно бросались на это чудище. Они крюками растаскивали завал, заталкивали груды бумаги в щель, окружавшую машину, смело лезли на бумажные горы и ногами давили их в эту широкую щель. Некоторые проваливались куда-то под пол вместе с бумагой. Оказалось, что этажом ниже располагается канал, куда падает испорченная бумага и плывёт на переработку в ту же бумажную массу.

Наконец, завал разобрали и начали на ходу заправлять в секции машины узкую ленту бумаги, орудуя в качестве инструмента трубочкой, из которой била тонкая струйка воды. Она резала бумажное полотно и смывала лишнюю бумагу вниз. Потом узкую полосу бумаги ловко расширили до полного шестиметрового полотна. Все авральные работы были сделаны без останова машины, ибо её запуск - это сложная многочасовая операция.

И вновь герои пили чай, а стрелки приборов, стоявших на страже, едва заметно им кивали - всё в порядке!

Интересно, что во всё время поистине героических действий экипажа, выпуск бумаги был нулевым, план - горел, премиальные - испарялись, а вместо получения новых геройских званий могли запросто выгнать с работы. Да, точно так. Потому что "Пятая" давала основную бумагу для "Правды" на всю страну. И, наверное, уже звонили министерские телефоны, директор комбината говорил сразу в две трубки: в одну - наверх, сообщая, что авария почти ликвидирована (у министра на столе зажигался особый сигнал), а в другую - вниз... это на бумаге не печатают.

Переводя дух вместе с бригадой, я осознавал роль электропривода. За малейшим нарушением его чёткой и точной работы тут же неизбежно следовал аврал. Наверное, здесь, когда я по часу простаивал, наблюдая стремительный полёт тонкого белого полотна между тяжёлыми грубыми частями машины, начала зарождаться во мне идея, которая через семь лет совершенно готовенькой явится в миг озарения и заберёт почти "всю мою сознательную жизнь".

31. Студенты отдыхают и развлекаются

На производственную практику студенты выезжают не только для рассматривания всяких технических штучек и увозят с собой кроме пухлых отчётов ещё и кое-какие воспоминания. Как водится, они оформляются в виде "Секретных протоколов" и становятся достоянием широкой общественности после достаточной выдержки. Пока разрешены к публикации, ниже приводимые фрагменты.

В Правдинске, как и в любом мелком городке, единственным местом культурного отдыха был городской сад. По вечерам здесь работало два мероприятия - кафе и танцплощадка. Какое культурное времяпрепровождение возможно без танцев, и какие же танцы без кафе? Днём, естественно, здесь работало только кафе.

Проведя пару дней на комбинате, мы решили отдохнуть и совершали обход и осмотр города. Наиболее опытные из нашей бригады давно уже акклиматизировались, т.е. ушли по девочкам, а остальные, склонные к учению, зашли в сад. Сразу было обнаружено кафе - обычное деревянное строение с признаками уюта внутри и несколькими столиками, за которыми уже сидели свободные от работы граждане, отпивая из стаканов. Их наполняла нарядная буфетчица, предварительно осведомляясь о желаемом напитке. Да, вопреки расхожим представлениям об обычаях в русской глубинке, в почёте тогда была вовсе не водка, которая много позже сменила название на "родная", а, например, "старка" для любителей "чего покрепче", и для остальных портвейн "Три семёрки".

Для поддержания авторитета мы тоже заказали по 150 портвейна. Любезная буфетчица выставила нам стаканы на две трети наполненные красным напитком, красиво заигравшим на округлом стекле прилавка. На закуску взяли по конфетке, хотя за прозрачной преградой можно было рассмотреть типовые закуски - тарелочки с бывшими помидорами и застенчиво свернувшимися в трубочки ломтиками сыра.

Мы присели с нашим портвейном за свободный столик. Обитатели кафе приветливо смотрели на вновь прибывших, угадывая в них студентов и явно одобряя их поведение.

Тут в двери решительным шагом вошёл Коля Тихомиров - студент теплофака из нашего института, который, как мы узнали позже, проходил практику на электростанции в Балахне и по каким-то делам появился в Правдинске. Мельком оглянувшись на сидевших за столиками, Коля сразу направился к буфету. На вежливый вопросительный взгляд буфетчицы Коля небрежно бросил:

- Водки, - и добавил. - Двести!

Лицо буфетчицы выразило некоторое удивление, но она только спросила:

- Закуски?

- Не надо.

Завсегдатаи, обратившие внимание на нового посетителя, услышав его заказ и ответ, с явным уважением смотрели теперь на бывалого молодого человека.

Буфетчица выставила на стекло прилавка полный до краёв стакан. Коля осторожно, чтобы не пролить ни капли, поднёс стакан к губам и начал пить. Все замерли. Внезапно внутри у Коли что-то случилось. Он вздрогнул, как-то сжался, и неожиданно две струи ударили из его ноздрей, как из брандспойтов. Плавно закругляясь, они через стеклянный прилавок били прямо в сторону буфетчицы. Она в ужасе присела, прячась от струй, забегала вправо-влево, но безуспешно. Возможно, Коля последним усилием пытался отвернуть в сторону от не желаемой цели, но действовали они несогласованно, и водочные струи всюду настигали бедную женщину. Наконец, оцепенение отпустило присутствующих, оно сменилось приступом настоящего гомерического хохота, до слёз. Тут и Коля очухался и бросился вон из этого кафе.

После этого рассказа на память приходят новые старые эпизоды. Тема выпивки, как уже упоминалось, в российском эпосе - неисчерпаема. Официальные органы называют цифру пьющих в 60 процентов. Не знаю, я в своей жизни только один раз услышал слова: "Что вы, я вообще не пью". Их, как известно, произнёс рязановский герой в фильме "С лёгким паром", и то ещё не пришедший в себя после случайного перелёта из Москвы в Ленинград.

Если позволите, ещё одно воспоминание. В выходной день мы поехали в Горький. Сегодня в России засомневались, был ли в действительности недавний кумир Максим Горький великим писателем, и, на всякий случай, сняли с города Нижний Новгород его имя. Кто знает, но тогда город под этим названием жил и привлекал нашу любознательность. Особенно мне понравился "Откос".

Здесь на высоком берегу, над слиянием широченной Волги с почти такой же Окой осознаёшь, насколько велик и просторен мир. И человек над ним, хотя и мал - того гляди, ветром сдунет - но, всё же вот, уцепился, застроил берега. Чувство свободы и веры в свои силы приходит здесь к человеку. Странно, как власти не огородили такое место, наводящее опасные мысли.

Однако народ наверху не задерживался, стекал по тропам куда-то вниз. Двинувшись следом, мы подошли к известной на весь город, а может и шире, пивной "Чайка". К этому моменту мы уже нагулялись по городу, день был жаркий и, представляя, как холодное пиво орошает пересохшее горло, все дружно загорелись единственным желанием. Просторное помещение оказалось переполненным, мест за столиками не предвиделось, и у стойки толпилось достаточно ещё более жаждущих, чем мы. Минут через десять напрасных попыток постоять в очереди или пролезть между нахальными, мы догадались до единственно верной тактики.

Раскрасневшиеся официантки, пытались соблюдать свои правила приёма заказов и доставки пива на столы. При этом они разносили пиво не бутылочками по 0,333 литра, как это делают в Париже на Монмартре или в Израиле на набережной Бат-Яма. И не кружками по 0,5 литра, как это было в нашем Иванове. А в высоких кувшинах по 1,5 литра, причём в каждой руке девушка в белом фартучке держала сразу по целому букету таких кувшинов. На ходу можно было уговорить девушку отцепить один-другой кувшин по причине ... "мы уже ваши клиенты, к нам подошёл ещё приятель, разрешите вам помочь...", а Юра Торшилов, самый опытный из нас, сумел получить сразу два кувшина, назначив официантке свидание. Так мы, разбившись поодиночке, действовали каждый по способностям, обостряемым уже не столько жаждой, сколько спортивным азартом.

Через полчаса на уголке стола, выделенном нам хорошими людьми, толпилось несчётное число кувшинов. Мы приступили к действу, которое окончилось, вероятно, к закрытию заведения. Всё-таки к ночи поверка показала, что все находятся дома. Только не было Торшилова. Впрочем, возможно, мне это показалось.

32. НКВД добралось и до меня

Последние полгода в институте выделялись для преддипломной практики и созданию первого в карьере инженера проекта - дипломного. Именно на этом этапе плавное и, в общем-то, весёлое течение моей студенческой жизни нарушилось. Уже полузабытое прошлое, как ископаемый динозавр, уставилось на меня, напомнив "о времени и о себе".

За окном стояла осень 54-го. Кстати, о дыхании "Чайн-Стокса" в марте 53-его я услышал на катке. Прервали музыку, и с дрожью в голосе Левитан сообщил о надвигающемся бедствии. После этого снова включили вальс, и все продолжили наслаждаться чистым морозным воздухом и скоростью.

Составлялись списки желающих поехать на разные базы практики. К окончанию института мной вполне овладел интерес к профессии. Учился я прилично, на экзаменах меньше пятёрки не получал ни по каким предметам. За исключением, военной подготовки, где мне не всегда удавалось справиться с чувством протеста против требования заучивать всякие правила в строго задаваемой последовательности.

В списке баз практики меня привлёк ГАЗ - Горьковский автозавод. Я бодро записался под этим названием, сильно желая, наконец, увидеть и подействовать в огромном производстве. Ведь ГАЗ - это был город с 250-тысячным населением, а на самом заводе работали 100 тысяч рабочих.

Спустя некоторое время, нас пригласили в деканат познакомиться с руководителями практики и получить всякие инструкции и методички. К моему сильному удивлению своей фамилии в списке на ГАЗ я не нашёл. И уже к полному изумлению я обнаружил свою фамилию, причём единственную, в колонке с заголовком - БИМ, и ниже: "Мастерская по ремонту электродвигателей и трансформаторов".

Но, позвольте! Ведь именно здесь я уже проходил практику! Да и какую тему дипломного проекта можно вообще разработать на таком производстве? Я думал так и этак, но не находил никакой логики и причины такого решения начальства. Это было полным пренебрежением к моим успехам в учёбе, моему будущему как инженера. Это было издевкой над пониманием долга перед страной и обществом, которое прививалось нам преподавателями. Мы слышали - "Родина мать!" Но какая же мать вышвыривает своих детей. Я почувствовал холодные пальцы на своём горле и понял, что эта хватка будет сжиматься. Все мои усилия в учёбе и работе будут бесцельны. Детскими фантазиями оказывались ещё недавно такие прочные планы и надежды.

Я пошёл к декану. В то время им был Михаил Александрович Крылов, средних лет, высокий и красивый, не очень разговорчивый, бывший моряк. Он преподавал нам одну из спецдисциплин. Я выразил свои чувства. Крылов не возражал мне. Напротив, он сказал, что и сам возмущён, что это от него не зависит, а исходит из отдела кадров, оформляющего документы на практикантов, и причина заключается в том, что мне не дали "допуск". Это слово не было мне знакомо, но я понял, откуда дует ветер. Это "Органы" встают на моём пути, и мимо них мне не пройти. Крылов поддержал моё намерение добиваться справедливости.

Папин арест. Но его ведь уже 9 лет нет на свете, да и сами законники твердили, что сын за отца не отвечает. Я разыскал номер телефона областного НКВД, позвонил и попросил принять меня.

- По какому вопросу? - спросил голос оттуда.

- По вопросу производственной практики.

Там удивились такому ответу, но сидящему на телефоне, наверное, не полагалось знать лишнего, а просто так туда никто не напрашивался.

- Вам позвонят, - был ответ.

И верно, через недельку меня вызвали с занятий к телефону и назвали дату и время.

И вот я подхожу к комендатуре - бюро пропусков, что напротив грозного Серого дома, который всем видом и толстыми колоннами исключал сомнения в его силе и власти. Комендатура - небольшое одноэтажное строение появилось, когда тысячи измученных жён, и среди них моя мама, в июне 1941-го, в ужасе и безысходности устремились сюда, чтобы узнать хоть что-нибудь о своих схваченных мужьях.

Вот здесь, перед этим самым, узким и глубоким, как бойница, окошком с засаленными ещё с тех пор стенками, бились они часами в надежде услышать - "где?" и - "за что?" А о возможности свидания - и не помышляли. И большинство так никогда и не увидели и даже не услышали ничего о своих внезапно вырванных из семьи и из жизни родных.

Служащий в окошке звонит по телефону и выдаёт мне пропуск.

И вот я вхожу по ступеням, открываю тяжёлую дверь с аккуратно занавешенными стёклами. Словно я один из людей в форме, которые с видом чрезвычайной важности проходят здесь. Или, скорее - случайный листок, затягиваемый тайным ветром.

Теперь, спустя почти полвека, когда по счастливому, а, может, закономерному, стечению событий распался тот режим, с людей и природы сполз ядовитый туман, когда я сам давно живу в другой стране и в свободном мире, как донести тебе, читающий, чувства, которые заполняли все молекулы в теле и мозге "советского человека". Это существо родилось и окончило учебные заведения с умышленно направленным образованием. Оно видело, слышало и читало только специально созданную или дезинфицированную информацию. Его каждый день предупреждали всем укладом жизни и прямо били умерщвлением родных. Ведь кроме властных начальников и партийных надсмотрщиков и вокруг него не было даже "простых людей", которые жили бы своей мелкой, но независимой жизнью. Вхожу мысленно в то время и вижу, что всё в той пирамиде было дьявольски продумано и организовано так, чтобы каждый, даже самый малый человек-элемент сидел на определённом ими месте. А, если он почему-либо выбивался из него, то просто исчезал. То ли от надзора невидимого глаза, то ли по доносу соседа или друга.

Страх, страх витал над этой бездной. И не было ни глотка иного воздуха. Только страх заполнял все лёгкие, и во всех жилках кровь вместе с кислородом несла пузырьки страха, наверное, химически соединенные с белыми и красными тельцами.

Но непостижимая вера в высшую справедливость - вела меня.

Часовой в военной форме с каменным лицом рассмотрел мой пропуск, потребовал паспорт, позвонил по телефону (предупредил?) и предложил пройти на 2-ой этаж в комнату номер 201. И вот я иду один по чистым в ковриках вестибюлям и лестницам. Может, вот здесь сводили, выкрутив руки, папу или Лёню после очередного допроса. Ещё бы походить, посмотреть изнутри этот тайный мир. Никто на меня не обращает внимания, идут с какими-то бумагами в руках, входят и выходят из разных дверей. Но неведомая сила влечёт меня к комнате с заданным номером.

Вхожу. Обычного вида приёмная, в глубине за бумагами сидит секретарша, не обращая на меня никакого внимания. Справа и слева - два стенных шкафа. Прежде, чем успел обратиться к секретарше, ко мне подошёл, неизвестно откуда взявшийся, упитанный человек лет 35 в штатском. Цепким глазом осмотрел, выслушал, кто перед ним, и объявил, что сейчас начальник меня примет.

Не успел я присмотреть стул, как "шкаф" справа раскрылся и... оказался входом с двумя - наружной и внутренней - плотными дверьми в соседнюю комнату. Это был довольно просторный кабинет с ковром. За большим письменным столом сидел ещё более полнотелый человек в помятом коричневом костюме, и лет ему было немного за сорок. Это был начальник отдела, названия которого и фамилий хозяев я не услышал.

Я сел у стола начальника, а его помощник разместился за столом сбоку слева и очень внимательно уставился на меня.

-- Что вы хотите нам сообщить? - взглянул, наконец, на меня хозяин кабинета.

- Я студент Ивановского энергетического института, должен ехать на преддипломную практику, но меня не посылают на предприятие, которое соответствует моей специальности.

- Почему вы обращаетесь к нам по этому поводу?

- Потому что я хочу поехать на Горьковский автозавод, но декан сказал, что мне не дают допуска на этот завод.

- Декан вам так сказал, что нет допуска?

И тут я явственно услышал, как безразличный доселе тон сменился. Это был вопрос охотника, почуявшего добычу. Я вмиг понял, что слово "допуск", является каким-то особым, и мне ни в коем случае не следовало его произносить в связи с именем Крылова. Я могу этим словом подставит его.

- Нет, он не сказал именно этого слова, но я подумал, что в этом дело.

- Почему вы решили, что мы имеем к этому отношение?

- Моего отца арестовывало НКВД, и я знаю, что в этом причина. Но отец умер 9 лет тому назад, и вообще сын не отвечает за отца.

- Но декан сказал вам, что не дают допуска? - не обращая внимания на моё заявление, продолжал своё начальник.

- Нет, этого слова он не говорил, - твердил я в ответ.

- Ну, тогда пройдите с Александром Ивановичем и опишите всё.

Мы снова вышли в приёмную и через открывшийся второй "шкаф" перешли в соседнюю комнату. Тот, кого назвали А.И., достал несколько листов бумаги и предложил мне "описать всё".

Я добросовестно написал о моей просьбе-требовании, об учёбе, предыдущей практике в мастерской фабрики, необходимости для настоящего инженера пройти практику на настоящем крупном заводе, об удивившем меня отказе, обращении к администрации и предположении о причине отказа.

Вошёл помощник, взял листы, перечитал.

- Думаю, это не понравится начальнику. Давайте сделаем иначе. Между прочим, я тоже учился в энергоинституте, знаком с преподавателем (он назвал имя), да вот, пришлось поработать здесь.

Он присел ко мне уже с видом своего парня - однокашника.

- Отвечайте на мои вопросы, а я буду записывать.

И началось.

- Почему вы обратились к нам?

- Я студент и должен был ехать на практику...

- Кто вам сказал, что вас не посылают на ГАЗ?

- Декан Крылов.

- Он сказал, что у вас нет "допуска"?

- Нет, этого слова он не говорил.

- А вы хотели поехать именно на ГАЗ, почему?

- Это современное предприятие и инженеру необходимо...

- А Крылов сказал, что вам не дали допуск на этот завод?

- Нет, он не сказал этого слова, но...

И так продолжалось ещё минут 20. Наконец, помощник вздохнул, забрал листы протокола и ушёл к начальнику. Через некоторое время он вернулся, отметил мой пропуск и сказал, что меня вызовут, когда потребуется. Я пытался спросить о практике, поняв, что это их не интересует, а они лишь зацепились за то, что услышали о другом человеке. Ответа я не получил и ушёл с гадким чувством, что кроме всего ещё впутал его в какое-то дело.

И снова я на улице. Воздух! Идут люди, едут трамваи. Как будто и не существует совсем рядом эта цепкая нечистая сила, владеющая всем и всеми.

Дней через десять в институт позвонили и назначили мне новую встречу.

Странно, как трудно мне сейчас пишется. Как будто камни ворочаю. Кажется, теперь я спокоен, вытаскиваю из памяти "информацию" и закрепляю её на этой бумаге. Возможно, острые углы тех событий оцарапали участки мозга и, когда зашевелил их, поднимается старая боль. Что-то вязкое и противное липнет ко мне. Только долг и, может, надежда освободиться от тягостного груза - движет рукой.

Я вошёл в кабинет, где уже сидели оба. Из-за стола поднялся начальник. Он был в форме полковника НКВД.

- Вы нас обманули, - были его первые слова. - Вы оклеветали заслуженного человека, ввели в беспокойство его семью.

- Это неправда. Я ничего не имею ни к какому человеку. Я только настаиваю на том, чтобы вы не мешали моей жизни и работе.

- Да знаете ли вы, куда вы попали!

Полковник был в ярости. Он выкрикивал всякие слова, "мальчишка" и ещё что-то...

И куда девались моя робость и страх. Годы и годы унижений моей мамы и брата, его мучения и гибель, забитость и смерть папы на моих руках - всё это волной поднялось во мне. Я тоже орал на этого человека. Только одна мысль сдерживала меня - если как-то обзову их, выпалю какое-то слово, кличку, то дам им в руки новое дело. Ведь их двое, и будет свидетель. И ещё я чувствовал - что-то им мешает немедленно расправиться со мной. Какая-то пружина сломалась в этой коричневой машине, и делает их бессильными перед этим мальчишкой, который смеет!

Тогда я ещё не осознавал прошедших над нами перемен. Исчез хозяин и, наверное, был расстрелян их Берия. Однако все ещё сидели на своих местах. Их манеры и повадки не изменились. Но любимые ими действия оказались невозможными.

И меня отпустили. Я снова вышел на воздух, где люди и трамваи. На улице оказалось заметно светлее, чем было раньше. И я шёл, твёрже ступая по какой-то более чуткой и доброй земле.

После я зашёл к Крылову. Он не был по обычному спокоен. Не стал говорить об этом. Но не было от него никакого порицания. Во всё последующее время его отношение ко мне было ровным и благожелательным.

А в канун Нового Года я ехал вместе с однокурсниками на поезде в город Горький.

На практику!

33. Практика на ГАЗе

И вот она снова - весёлая студенческая жизнь. Оказывается - никуда не делась, была всё время где-то здесь, рядом. Как тот монах на картинке в учебнике географии, который проткнул головой небесный свод - а там чудеса мироздания, звёзды, планеты, хвостатые кометы - бескрайний интереснейший мир. Так хочется жить и узнавать всё, что создано в мире для людей. А эти коричневые? Тьфу, постараюсь забыть о них.

Горьковский трамвай везёт нас на автозавод. Прилип к окну, за которым бесконечно тянутся аккуратные цеха, размыкаемые зелёными зонами и проходными. Сколько же их - широких входов на завод? Прислушиваюсь к разговорам немногих попутчиков: "Скоро шестая проходная". А загадочные строения бегут мимо уже больше получаса.

И вот я расхаживаю в огромных корпусах автозавода. Это один из механических цехов, в нём сотни станков, над которыми склонились люди в спецовках, вытачивая детали для будущих автомобилей. В других цехах гигантские, с многоэтажные дома, прессы намертво сжимают листы стали и выталкивают наружу готовые крышки капота, крылья и прочие "кузовные" части автомашин. Вот линия для лужения радиаторной ленты, где блестящая латунная полоса бежит и ныряет в расплавленное олово, которое смиренно колышется в длинных ваннах.

Путешествуя из корпуса в корпус, добираюсь до "Главного конвейера". Непрерывной чередой медленно ползут площадки, на каждой над ногами-домкратами парит собираемый автомобиль. К этой будущей автомашине транспортёры тянут с разных сторон её части. Двое сборщиков, едущих вместе с машиной на площадке, присверливают и приваривают к ней эти детали, привинчивают колёса, прихлопывают колпаки и, наконец, вставляют шланг и заливают бензин. Прямо здесь в машину садится шофёр. Он заводит мотор, вмиг превращая сложное собрание деталей в оживший организм. Автомобиль смело покидает гнездо. Он непостижимо удачно лавирует между другими машинами и станками. Новенькая блестящая "Волга" выезжает из тёплого цеха на обкатку по заснеженным дорогам, забитым огромными заляпанными грязью грузовиками. И так каждые 2 минуты сходит с конвейера новенький автомобиль.

В другом краю необъятного этого цеха "узловым методом" собирают правительственные ЗИМы. Заводу почему-то дали имя Молотова. Этого великого конструктора Сталин называл "каменная задница", ещё - его имя закрепилось за бутылками с бензином, которые теперь бросают в нас палестинцы. ЗИМы - были самыми шикарными советскими машинами. В автомобильном салоне в центре Горького такой, казавшийся огромным, сверкающий чёрным лаком ЗИМ, обращал к зрителям, среди которых вряд ли имелся покупатель, этикетку с ценой - 40 000 руб. Тогда это число даже не воспринималось, как какая-то оплата покупки. Дело, пожалуй, было не в том, что оно в 80 раз превышало мамину зарплату. Просто наши цели и мечты не выходили за пределы - купить ботинки или брюки, а стратегический фонд назывался - "на зиму, на дрова".

Конкретным местом моей практики оказалось совсем не это, дышащее запахами металла и краски энергично движущееся "производство", а тихое КБ Новой технологии. Со мной долго и очень вежливо разговаривал его начальник Эмиль Германович Руттер, так похожий на существовавший тогда образ крупного инженера, творца новой техники. Поблескивая умным взглядом через стёкла сильных очков, он, не спеша, вселял в меня идею заняться в дипломе "Ультразвуком" - ещё никем не слыханным и тем более не виданным новым физическим агентом, сулившим революцию в некоторых технологиях.

И я влюбился в ультразвук. Эта страсть заполнила все мои мысли и интересы, всё время дня и сна. Наверное, как раз это называется - "загорелся идеей".

С многозначительным видом Руттер объяснял:

- Имеются сведения, что с помощью ультразвука можно паять металлы, которые в обычном состоянии этому сопротивляются, например, алюминий. Почему именно он нас интересует? В каждой машине имеется радиатор - блок трубок, по которым протекает вода, охлаждающая мотор. Плохо работает радиатор - мотор перегревается, приходится шофёру снижать скорость, а то и останавливаться. Поэтому радиаторные трубки делают из самого теплопроводного материала. Это дорогая латунь. Можно было бы использовать совсем дешёвый алюминий, да он не паяется. Вот здесь должен помочь ультразвук.

Я подолгу стоял в арматурном цехе, наблюдая за работой установки, паявшей латунные трубки. Технологи рассказали: хотя считается, что латунь пропаивается хорошо, однако 40% трубок протекают при испытаниях. Убытки огромны, так как ремонтировать дырявую продукцию не удаётся. Если бы ультразвук улучшил пайку на существующих установках - это уже давало бы экономию, намного превышающую все затраты на лабораторию Новой технологии.

Я засел за изучение имевшейся у Руттера толстой немецкой книги об ультразвуке. Более практичной литературы об ультразвуковых устройствах не существовало. Уж Эмиль Германович знал, где и как разыскать инженерные данные. Пришлось мне проектировать новую установку на основе далёкой аналогии с другими машинами, влезая в физику колебаний. Я погрузился в радиотехнику и сложные расчёты.

Многие смотрели на действия бойкого студента скептически. Говорили, что следует получить энергию иначе. В немецкой книге бросалась в глаза фотография ультразвукового свистка. Примерно таким браконьер подзывает собаку. Она слышит ультразвук, а егерь нет. Принцип действия свистка прост. Поток воздуха или воды натыкается на стальную пластинку. Она начинает вибрировать и испускает ультразвук. Он, например, может дробить в мельчайшие капельки находящееся рядом масло. Получается эмульсия, которую жаждут все механические цеха. И не надо никакого радиогенератора. Нашёлся энтузиаст, который быстро спроектировал такой свисток. На его испытания сбежалась вся лаборатории. Включили насос, подающий воду ... и чудо! Из бака попёрла белая, как молоко, эмульсия. Ещё ничего не проверили, не успели подобрать размер вибратора, давление, а успех прыгнул прямо в руки.

Руттер умел придать делу размах. Через час приехал на ЗИМе Главный технолог завода. Высокое начальство и его свиту торжественно подвели к баку, где пенилось молоко. Изобретатель начал объяснять устройство чудесного свистка. Вынул его из бака и ... все увидели, что магического вибратора в нём нет. Просто впопыхах не привинтили волшебную пластинку. Тут вспомнили, что да, известно - насос сам по себе делает эмульсию. Только плохонькую и ничего путного из этого не получишь.

После ещё долго ловили этого "ультра". Открытие закрылось. Так бывает нередко.

Для радиогенератора мне потребовались мощные радиолампы. Известно, что именно в Нижнем Новгороде Бонч-Бруевич создал первые радиолампы. Поэтому я энергично стал налаживать связи с Горьковским университетом, где в 20-е годы была его лаборатория. Руттер, узнав о моей активности, улыбнулся, снял телефонную трубку, переспросил, какие именно лампы мне нужны, поговорил с кем-то несколько минут, правда, совсем не о том, о чём мне не терпелось услышать. Затем, никак не реагируя на выпрыгивающие из моих глаз вопросы, произнёс: "Пойдёте в 17-й цех, скажете вахтёру, что идёте к Фрумкину, у него получите то, что вам нужно".

Я не медлил ни минуты. Пройдя по хорошему морозцу пару километров, я вышел к строго засекреченному цеху. Вахтёр в военной форме, услышав, к кому я иду, видимо, признал во мне столь важную птицу, что без слов пропустил в ещё более секретный отдел, кстати, выпускавший те самые радиолокационные станции. Милейший человек, Фрумкин, чем-то очень похожий на Руттера, с явным любопытством посмотрел на меня и спросил: "Сколько?". Затем завёл меня в кладовую и распорядился: "Выдайте ему двойное количество". Мне выставили груду коробок, величиной с табурет. Я растерялся, что же мне делать с этой горой неслыханного дефицита? Но... случайно оказалась под рукой машина, и через 15 минут я, уже победителем, затаскивал в лабораторию коробки с лампами. Всем работникам на удивление.

Для насыщения дипломного проекта необходимым количеством чертежей, мне выдали весь альбом документации по паяльной установке. Разбираться не оставалось времени. Пачку листов нужно было увезти домой. Инженеры из лаборатории объяснили, что для законного оформления пропуска на вынос техдокументации, хотя бы и совершенно никчемной, остающихся мне двух недель не хватит. "Я не могу вам советовать, но это надо спрятать поглубже и идти через проходную с независимым видом", - учил меня один из самых смышленых работников.

Квалификация охранниц в проходной была невероятной. Ведь это был автомобильный завод, где все запчасти изготавливались в огромных, никак не учитываемых количествах. Хотя в то время у обычного населения ещё не было машин, но ведь в магазинах нельзя было купить никакой железки, винта, сверла, отвёртки, и рукодельные заводские рабочие, конечно, захватывали это из ящиков своей же готовой продукции. И несмотря ни на что - выносили. Рассказывали, один из кузницы, на спор, вынес пятипудовую наковальню, привязав её между ног. Охранницы на выходе смотрели всё. И особенно впивались взглядом в глаза. Я сам видел, как однажды многотысячная река рабочих после смены вдруг замерла. Все посмеивались, что это проверяют Василия Петровича - легендарно известного честнейшего инженера, глаза которого начинали косить и бегать при приближении к охране.

Учтя всё, я за часик до конца смены засунул пачку, листов может 200, в брюки, затянул их потуже ремнём на поясе и с самым нейтральным выражением, которое смог придать своему лицу, отправился на выход. Как я и рассчитывал, большая площадь была пуста, и предстоящий мне маршрут легко просматривался до самого входа в проходную. Позади уже осталась половина пути, когда я с возрастающей тревогой почувствовал, что пачка зашевелилась и хочет проскользнуть вниз. Я попытался подправить её на место, но она не поддавалась. Мне представился человек, идущий к проходной и усиленно ковыряющийся в своей одежде... но тут стало не до мыслей, листы зашевелились, ещё секунда и они выпорхнут стаей белых птиц из штанины... Я издал какой-то звук, призванный изобразить внезапную боль, схватился за колено, прижав самые нетерпеливые страницы к ноге, и, пригибаясь и хромая, с выражением страдания, заспешил в сторону библиотечного здания, удачно построенного поблизости. Мне удалось доковылять до спасительного туалета, где и произошёл "информационный взрыв". К счастью, в этот момент все читатели библиотеки читали, и туалет был пуст.

Я восстановил компактность документации. Брюки были подняты на положенный уровень, ремень закреплён на дырку дальше. Унитаз удивился, что посетитель спускает воду без обычной причины. Конспиративная операция прошла успешно.

Две военизированные охранницы, как раз, были увлечены беседой перед приближающимся временем горячей работы, и их профессионализм не пробудился.

Отступление в день сегодняшний.

Пока я всё это пишу о прошлом, жизнь спешит развернуть новые события. Вот и позади досрочные выборы, которые так волновали израильское общество. Да, и все телестанции мира начинали последние известия с наших израильских дел, отложив свои собственные.

Итак, 6 февраля 2001 года Шарон победил действующего премьера Барака. Ох, и успел надействовать этот "солдат N1", так разворошил арабский муравейник обещаниями всё отдать, включая часть Иерусалима, что началась кровавая бойня и неведомо как её утихомирить. Победил Шарон с неслыханным в Израиле перевесом в 25 процентов. На этот раз наши израильские арабы так разволновались, что почти не участвовали в выборах. И возник уникальный случай выявления мнения еврейского населения Израиля. Так сказать - чистый опыт.

Какого же это мнение? Оно напоминает реакцию на 6-ти дневную войну. Израиль нашёл в себе силы подняться с колен и поставил во главе страны именно того человека, который, как завывали враги, - поджёг пожар нового конфликта с палестинцами.

И, прежде всего, евреи из России, наконец, опомнились, почувствовав реальность угрозы вновь оказаться квартирантами уже и в доме своей последней надежды.

Борьба на выборах шла между левыми, считающимися в Израиле интеллектуалами, и правыми, людьми просто здравыми, без излишних эмоций относящихся к ставшими модными в благополучном западом мире слащавым социалистическим фантазиям. Правых у нас представлял Шарон. Он призвал своих сторонников вести агитацию перед выборами корректно и уж, конечно, соблюдая законы.

Сейчас просмотрел предвыборные телевизионные ролики. Правые хвалят своего кандидата Шарона. Понятно. Левые - ругают Шарона за прошлое, пугают Шароном. Они не могут хвалить своего Барака, который за краткое правление провалился во всём: вместо обещанного мира - стрельба, вместо ста тысяч рабочих мест - безработица, столицы тонут в мусоре - рабочая партия не может поладить с рабочими.

Закон запрещает пропаганду за 24 часа перед выборами. Случайно взглянул на экран телевизора (внук Давид смотрит детскую передачу). Парень-ведущий учит девочку рисовать. За спинами рисующих детей неназойливо просматривается на стене портрет Барака. Ведущий предлагает девочке перерисовать две фотографии - Барака и Шарона. Она рисует.

- Кого тебе легче рисовать? - с невинным видом спрашивает парень.

- Этого, - указывает девочка на Барака.

- Почему?

- У него лучше лицо, меньше морщинок, - глаголют "правду" уста младенца.

Для несведущих надо пояснить: Бараку - 50, Шарону - 73.

На многих подействовала пропаганда левых. Ещё бы не задуматься, если утром, накануне выборов, вы достаёте из почтового ящика открытку и узнаёте памятную по последней войне - повестку в армию. Оправившись от шока, разбираете надпись: "В случае голосования за Шарона ЭТО случится на следующий день после выборов".

И так во всём, ложь и провокация оказались главным оружием левых. Старомодный Шарон не отвечает на низости, вопреки очевидной "целесообразности" не может отказаться от понятий чести и порядочности.

Спасибо Всевышнему. А кто иной удержал нас на краю пропасти?

А ведь именно танкисты Шарона форсировали Суэцкий канал, и тогда Египет запросил мир. Разве предложение Барака отдать Арафату часть Иерусалима, границу с Иорданией, убрать большую часть еврейских поселений, наконец, впустить в города Израиля десятки тысяч "палестинских беженцев" - эти самоубийственные для страны "щедрости" вызвали немедленное согласие арабского мира на окончание исторического конфликта? Да ничего подобного: только тогда и возбудились арабские страны, и местные арабы - почуяли слабость противника. Все ещё раз увидели, что именно такая уступчивость - путь к войне.

Интересно, если бы часть людей не испугалась, каков был бы разрыв в голосах?

Задыхаясь от вони на улицах, израильтяне молили: "Шарон освободи тело и душу Израиля от мусора!" Наконец, сегодня, выбив повышение своей немалой зарплаты, мусорщики подчистили наши улицы. Ну, а душу...? Поживём - увидим.

Приехав с практики, я засел за "научную" работу. Число студенческих научных работ - так звучал один из показателей работы кафедры. Он заметно повышал шансы на победу в "социалистическом соревновании". Было любопытно попробовать себя в таком деле, и я с увлечением выискивал любые сведения со словом "ультразвук". В результате собрал целую брошюру со схемами и картинками. Это и называлось СНР. Долго среди моих бумаг хранилась книжечка "Ультразвук и его применение". Мне даже казалось, что, действительно, произвёл на свет нечто ценное. Однако институтская комиссия дала этой компиляции обидную 2-ую категорию. Но второй работе, в которую я включил главное из дипломного проекта "Ультразвуковая установке для пайки радиаторных трубок", дали 1-ую категорию и послали на всесоюзный конкурс. Позднее из Москвы пришла грамота за подписью самого министра (все-таки зама) и с порядковым номером - 1!

Лаборатория Руттера запросила результаты моей работы. Через пару месяцев после практики меня послали на автозавод в командировку! Мы поехали вместе с Владимиром Ильичём Скурихиным, преподавателем нашей кафедры, руководившим практикой и моим дипломным проектом. Руководитель был всего на 5-6 лет старше ученика, но между нами всегда соблюдалась дистанция. Возможно, мы могли попросту подружиться, тем более что В.И. рассказал о знакомстве с Лёней в школе. Он хорошо о нём отзывался, и я почувствовал в нём что-то от старшего брата. Но я всегда был слишком застенчив, наверное, опасался натолкнуться на нечто обидное.

Скурихин был высоченного роста видным мужчиной. Сосредоточенность, умный взгляд через очки всё говорило - это учёный. Скурихин преображался при разговоре с секретаршами. Скоро я понял, что 90% успеха в делах зависят от умения уговорить секретаршу начальника. Сам начальник поддаётся легче. Входя в приёмную, В.И. весь подбирался. Он, как охотник, нацеливался на девушку, отгороженную столом с бумагами и телефонами. Его громоздкая немного сутулая фигура приобретала неожиданную гибкость. Мгновенно оценив потенциал других ожидающих приёма, он в единственно подходящий момент возникал перед её взглядом, на миг оторвавшимся от срочных телеграмм. Он всегда знал её по имени и отчеству, невзначай подкладывал приятную мелочь рядом с пишмашинкой и ... редко ждал более 2-3 минут, чтобы открылись перед ним, вне всякой очереди, тяжёлые двери с громкими титулами.

Я намотал на ус приёмы осуществления этой акции. Только внешность и талант, к сожалению, не переймёшь. Считал своим долгом учить и этому своих аспирантов.

Лаборатория Руттера гудела новыми проектами, и много новых людей над ними трудились. Руттер хотел, чтобы после защиты я приехал работать к ним. Институт даже получил письмо с просьбой "направить на ГАЗ для продолжения работ в перспективном направлении выпускника Трахтенберга". Но об этом немного позже.

В день отъезда из Горького мы снова столкнулись с охранной системой. Скурихин привёз с собой порядочный моток тонкого медного провода, чтобы обменять его на более толстый. Он быстро получил в руки то, что хотел, но, несмотря на всё своё оргискусство до конца рабочего дня добыл на пропуске только 11 подписей из 12. А завтра - суббота, оставаться ещё на два дня было невозможно.

Я рассказал руководителю о своём опыте нелегального выноса отчёта, и он решился. В.И. ещё припомнил виденную им однажды ситуацию, когда приезжий из Москвы корреспондент выносил через проходную висевшие у него на животе профессиональные фотокамеры. Столичный ловелас сумел так заговорить провинциальных девушек в военной форме, что они только улыбались такому симпатичному мужчине, позабыв про всё на свете, включая свои винтовки.

Короче, мы направились в известное уже мне и читателю помещение при библиотеке. Скурихин скрылся в кабине, а я стоял на стрёме.

- Ну, как? - спросил он явно довольный своей находчивостью.

Я ожидал, что он разместит круглый моток провода так, чтобы создать подобие животика, который был бы уместен при его солидном виде. Однако он опустил потайную вещь ниже, применив научный геометрический подход, использовав понятия центра и круга. Получилась видимая припухлость в том месте, которое в нормальных условиях в глаза не бросается. Я честно предупредил о производимом его фигурой впечатлении. Проанализировав в уме все варианты, Скурихин решительно направился к проходной. Я пошел впереди, чтобы хоть частично прикрыть собой "объект". Так распорядился мой руководитель.

Охранница пропустила меня, но приближение Скурихина вызвало в ней беспокойство. Она определенно чувствовала - что-то не чисто. Однако размеры фигуры перед ней были столь велики, что она, бегая взглядом снизу вверх и обратно, не успевала сосредоточиться на деталях. А может, сработал расчёт Ильича на своё обаяние и естественное смущение девушки. В эти секунды опасной задержки я лихорадочно рассчитывал возможные выходы из ситуации, когда появится сообщение: "кандидат технических наук, доцент Ивановского энергоинститута им. Ленина задержан при выносе с Горьковского автозавода им. Молотова обмоточного провода в количестве 3 кг, замаскированного под..." Но всё обошлось. В вагоне-ресторане скорого "Горький - Москва" мы отметили удачное окончание нашей командировки.

34. Распределение на работу

Вот и закончилось беззаботное студенчество. Вывесили списки рабочих мест. Недавние приятели, друзья, лихие собутыльники, отличники и прогульщики - все внезапно повзрослевшие и отчуждённые толпились, вчитываясь в скупые строчки:

Москва МО инженер

Ковров МО инженер

В распоряжение МСМ, инженер - 5 мест

Кировская обл., литейно-мех. з-д, инженер ...

Стало ясно, что выбирать особо не придётся, "там" уже всё занаряжено. Никаких разговоров, обсуждений. Каждый сам за себя и, возможно, поперёк другу. Неожиданные слухи: те поженились ("неужели?"), тот приехал по направлению и автоматически занимает хорошее место, другой - имеет вызов...

Настал день распределения, которое ведёт особая комиссия. Пришла моя очередь. Вызывают - захожу в комнату. Несколько незнакомых лиц - это "покупатели" - представители заводов приехали за молодыми инженерами. Этих когда-то видел: новый декан, бывший ректор Разумов, зав. кафедрой, нач. отдела кадров; эти, видно, от парткома, от комсомола... Некоторые смотрят на меня приветливо, таких мало, большинство взирает хмуро, озабоченно или не смотрят вовсе.

- Выбрали себе место работы? - вяло спрашивает председатель, соблюдая демократию.

- Я хочу поехать на Горьковский автозавод, там я был на практике и начал работу, которая интересует производство.

- Этого предприятия нет в министерском плане, - поясняет, как бы для комиссии, председатель.

-- Завод прислал письмо, где просит институт направить меня к ним.

Между прочим письмо это было подписано главным технологом ГАЗа. Эта должность была тогда повыше министра автомобильной промышленности. Только Руттер сумел это сделать. Он знал весь завод, и все знали его.

- Мы обязаны в первую очередь закрыть все министерские места. Вы что считаете, что можно нарушать планы правительства?

Председатель тихо переговаривается с членами комиссии. Встаёт ректор.

- Мы предлагаем вам место инженера на литейно-механическом заводе в Кировской области.

Эта местность мне знакома. Там в ссылке работал мой папа. На лесоповале. Но беру себя в руки.

- В конце учёбы я прошёл специализацию, на этом месте она не может быть использована.

- Молодой советский инженер должен ехать туда, куда посылает его родина, - вступает в действие парткомовец.

Закончилось это ничем. Я знал, что могу ничего не подписывать. Получил передышку. Уже все знали, что многие сачки, с которыми все годы воевали преподаватели, получили хорошие места, которые в списках не значились.

Для справки: тогда ещё не было порядка распределения по среднему баллу, а то было бы ещё интересней - я должен был бы выбирать место первым.

На следующий день разговор со мной был продолжен. Выяснилось, что для меня имеется особое место: Министерство социального обеспечения, НИИ протезостроения в Москве. Вспоминаю эти события и понимаю, что для сегодняшнего читателя, ну, совершенно недоступно понимание советской жизни того времени. Для молодого человека что-нибудь делать для танков или самолётов, или на самый худой конец, для тракторов - было престижно, но никакой девушке он не смог бы признаться, что работает на заводе по выпуску мясорубок..., а уж делать протезы - это было равносильно ... право, не могу подобрать другого столь же обидного занятия.

По-видимому, моя подпись была для начальства всё-таки необходима. Хотя, в принципе, могли послать на работу и так. Попробуй, не явись в заданный срок на назначенное место. Но, видимо, мой случай был особым, слишком много и издалека пришлось бы объяснять.

Вот и повёз меня и ещё одного парня в министерство наш кадровик Калиновский, измождённого вида и очень доверительно разговаривающий человек. Вроде, он бы всей душой, да всякие там сидят, и от него ничего не зависит. Возможно, он и взаправду жалел вежливого и без причины обиженного студента.

Прежде, чем идти говорить о замене назначения, я отправился в то место, куда меня определяли. По дороге уговаривал себя, что, может, и ничего, буду помогать пострадавшим, работают же люди везде. Вошёл внутрь вполне приличного здания. Из вестибюля поднимается вверх широкая, прямо, парадная лестница ... Но вот стоит на ступеньке человек на одной ноге с костылём, а вот идёт ... совсем без рук. И так невыносимо мне стало жалко этих людей. И так же жалко стало себя. Погрузиться на всю жизнь в это море страданий ... Это было выше моих сил.

В так называемом министерстве, в какой-то комнатушке, очень занятая тётя, сидевшая среди груды бумаг, не стала разговаривать: "В письменной форме!" И точка.

Поскольку нормального места работы мне не давали, я стал добиваться "свободного распределения", т.е. разрешения самому устроиться на работу. Но не тут-то было. Грозили, что это подсудное дело - не отработать по распределению положенные три года. Наконец, в дело включилась мама, а значит и её знакомые. Наверное, помогала Екатерина Васильевна. В результате появилась бумага о распределении меня в распоряжение ивановского Облсобеса. Председательница этого учреждения была со мной любезна и предложила место преподавателя спецдисциплин в Ивановском радиотехникуме туберкулёзных больных. Я прогулялся в эту усадьбу на краю города возле леса. Очень понравился мне директор Михаил Иванович Алексахин. Дело было решено: после короткого отпуска выхожу на работу.

А защита дипломного проекта, после всего этого, прошла настолько буднично, что и не сохранилась в памяти. После распределения всем стало понятно, что это не так уж серьёзно. Ну, будет 4 балла или 5 - не так важно. Конечно, получить 3 - неприятно. В случае, когда уж совсем человек не мог ничего ответить на простые вопросы, защита переносилась на осень, а на работу он ехал без диплома. Это был в основном теоретический вариант. Все хуже-лучше защищались. Моя работа касалась такой области, которой никто в комиссии не знал. Поэтому слушали с интересом и вопросы были о том, где я знал больше других. В результате получил красный диплом, который ещё раз подчеркнул совершённый надо мной произвол.

Так закончилось моё высшее образование. Несмотря на всякие трудности, увлечение спортом и другие, не относящиеся к специальности отвлечения, я вышел, как выражаются, из стен института с достаточными познаниями, чтобы при случае продолжить самообучение. Главное - где-то таился интерес к таинствам "управления движением" и желание усовершенствовать способности существующей техники. Правда, это почувствовалось много позднее.

35. Офицер запаса

Каждый технический вуз имел военную кафедру и готовил инженеров так, чтобы они получили военную специальность и офицерское звание. Это особая стихия, о которой есть что рассказать.

- Ну вот, только солдатских баек нам не хватало, - скажет читатель.

- А, почему бы и нет? Солдатский трёп, как известно, начинается со жратвы, а затем переходит на это ...

- Вот, "это" - другое дело! Ну...?

- Но это было так давно, что и не знаю, правда ли? Ещё внуки прочитают и скажут: "Эх, дедушка, а мы то думали ... гимнаст, изобретатель, офицер..."

Да, и опоздал. Явно опоздал. Сколько теперь профессионально обученных и способных всё уже расписали. Что теперь наш опыт, дореволюционный... Однако современные писатели сошлись на том, что главное - не что написано, а - как? При таком подходе у каждого есть свой шанс. Ладно, оставим это тоже в "секретные протоколы" к данному произведению.

Итак, летом, после окончания второго курса мы выезжаем на военные сборы. У вокзала загрузились в эшелон, состоящий из настоящих "телятников". Настроение у всех бодрое, боевое, как и полагается. Сидим на полках полчаса, час... Никакого расписания для нашего поезда не писано. Кто-то бросил клич - стоять будем долго, пошли на вокзал пиво пить! А, почему бы и нет? Человек 10, и я в том числе, отправляемся. Прохожие со страхом посматривают на группу ребят, одетых в отрепья (предупредили, что одежда на сборах может не сохраниться). Но пиво продали.

Стоим, потягиваем из кружек. А, куда торопиться: солдат спит - служба идёт! Даже думать не надо - для этого есть начальство. Внезапно кайф прерывает крик: "Эшелон ушёл!" Выбегаем на перрон - всё чисто, спокойно и пусто, тихо светит солнышко. Никаких вагонов, словно их и не было. Вот тебе и служба! Куда же теперь податься? Бросаемся к проходящему человеку в железнодорожной форме.

- Ничего знать не можем, эшелон идёт вне расписаний, может, на Текстильном постоит, а, может, и нет.

Бежим вдоль путей. Неудобно - шпалы мешают, внутри что-то булькает. До Текстильного разъезда километра три. В голове появляется мысль: "Вот чёрт дёрнул, не так уж я и люблю это пиво, компанию не смог не поддержать, своей головой надо думать!" Но вот вдали что-то замаячило, ещё немного бежим, хотя ноги плохо уже держат. Да, точно, - вагоны на рельсах. Но может это совсем не наш эшелон? Нет, он самый. Идём уже пешком вдоль теплушек. Ребятки смеются из дверей, по нашему запаренному виду нетрудно догадаться, как здорово было попить пивка. Все идут, как люди, но мне надо было повернуть голову в сторону вагонов: а там перед открытыми дверьми сидит сопровождающий нас полковник и эдак манит пальчиком. Фамилий наших он не знает, а как иначе обратиться к штатскому? Но взгляды наши встречаются, и выходит, что он зовёт персонально меня. Деться некуда, подхожу.

- Как фамилия? Почему отстали от эшелона? По прибытии два наряда вне очереди. "Вот сразу засветился, и снова этот чёрт дернул меня повернуться", - новая мысль вошла в голову.

Думал, полковник за приездной суетой забудет о нашей нечаянной встрече. Ан нет: все отправляются в палатки спать, а меня - драить сапёрные лопатки. И много их!

- До блеска! - это говорит уже старшина, с которым лучше было не спешить знакомиться. Начнёт теперь при любой надобности выдёргивать из строя знакомую фамилию. Солдату лучше всего - не высовываться.

Ещё в то далёкое время, на чистую солдатскую голову, я дал себе зарок - не делать ничего, очертя голову, быть осмотрительным и применять свои аналитические способности прежде совершения поступков. Какое мудрое решение! Если бы ещё удавалось его выполнять!

Полуторамесячные сборы должны были превратить разгильдяев-студентов в абсолютно послушных советских солдат. Для решения этой задачи всё было продумано. Местность в районе Золино (Горьковская область) напоминала Сахару. Воду привозили издалека. Её постоянно не хватало. Был случай, похожий на бунт, когда, придя в лагерь после целого дня перебежек по пескам под солнцем, обнаружили пустые бачки для питьевой воды.

Между отбоем и подъёмом семь часов отводилось на сон. Ночи стояли настолько душные, что даже в палатке под простыней обливался потом, а откинуть простыню нельзя - тучи каких-то специальных комаров, огромных и злющих, висели над тобой. Поэтому на всех занятиях, где нас сажали на землю, многие засыпали. Любимыми были политзанятия. В первый ряд усаживались партийные, а остальные за их спинами прихватывали полчасика сна. Лектор нарушений не замечал, так ему было спокойнее.

Кормили ... в соответствии с солдатской байкой:

- Как кормят, хватает? - обращается приехавший с проверкой генерал к солдатам на выходе из столовой.

- Так точно, хватает! Даже остаётся!

- Куда деваете остатки?

- Доедаем!

Командовал нашими сборами начальник военной кафедры генерал-майор Милов. (Удивительно, как вспомнилась вдруг фамилия, оказывается, чуть не 50 лет где-то хранилась в памяти, хотя за всё это время ни разу не потребовалась. Да и вообще, никогда не отличался памятью на имена). В институте я его ни разу не видел, а здесь некуда было деваться, на километры вокруг только пески да воинские лагеря. Он иногда подходил к "своим" и внушал полезные навыки. Как-то, указывая на белую от проступившей соли чью-то спину, он учил: "Солдат не должен пить, хочешь пить - съешь кусочек хлеба с солью. Видите - вода выходит с солью, организм требует её восполнения, но, если пить, вода унесёт с собой ещё соли, жажда только усилится". Вроде - логично. А вот в Израиле всем, а солдатам особенно, рекомендуется пить и пить. Что там вода была другая или соль, или солдаты?

Когда настоящий солдат из соседней воинской части увидел, как мы запросто разговариваем с генералом, то чуть не упал в обморок. Для деревенского парня какой-нибудь капитан или майор казались высочайшим начальством. Генерала - живьём - они никогда не видали и принимали фигуру с лампасами за божество.

На военной кафедре раньше меня особо не отличали, но после сборов стали относиться с некоторым почтением. Они вычитали в моём личном деле личную благодарность генерала (!) за хорошее несение службы. А дело было так.

Одним из важных воспитательных приёмов начальства для начинающих военнослужащих было создание постоянной напряжённой обстановки. Мы всегда торопились вовремя прибыть на очередное занятие. Несмотря на ускоренный шаг, очередной офицер, проводивший занятие, неизменно встречал взвод раздраженным замечанием: "Почему опаздываете?" Командир взвода, как и командиры отделений, ночевавшие с нами в палатках, были из курсантов военных училищ. На нас они проходили практику, зарабатывая себе характеристики, и поэтому прижимали студентов без всяких послаблений.

В один из таких дней, ни один из них прекрасным не был, наш взвод привели на занятия по маскировке. Под руководством подполковника мы как-то очень быстро расстелили все сети над песчаными ямами. После этого уже самостоятельно сообразили, что появились зоны недоступные для чужого взгляда. Поэтому все быстренько залезли под сети и мгновенно уснули. Часа через полтора, впервые самостоятельно проснувшись, мы стали уговаривать взводного отвести нас в лагерь. Он сильно колебался: "А вдруг там генерал?" Но решился. Взвод строем прошел между двумя рядами колючей проволоки, оставался последний поворот до наших палаток, и тут ... катит навстречу генерал. Взводный аж побледнел и срывающимся голосом скомандовал:

- Рра-авнение напр-рава, смир-рно-о!

Волнение взводного передалось и нам. А чёрт знает, как это обернётся? Рубая шаг, прошли мимо генерала и по команде чётко встали.

- Куда направляется подразделение? - зычно спросил генерал.

- Товарищ генерал, взвод отработал задание по маскировке, и руководитель отпустил нас в место расположения, - громко произнёс взводный, точно удерживая ладонь у козырька форменной фуражки.

- Ну, что ж, - в некоторой задумчивости начал генерал и, постепенно наполняясь уверенностью, закончил. - Я одобряю действия начальника, если подразделение хорошо поработало... Благодарю за службу, товарищи!

- Служим Советскому Союзу! - в полном соответствии с Уставом в один голос прогремел взвод.

- Идите, отдыхайте! - весело прокричал генерал.

Ещё ни одну команду мы не исполняли с такой быстротой. Через секунды все лежали под простыночками. Блаженный сон снова осенил утомлённых солдат. Наконец-то, мы отдыхали с чувством выполненного долга.

А аккуратный писарь вписал в послужной список каждого личную благодарность высшего начальства.

Со временем из памяти испарились следы угнетающих ощущений - полной несвободы, постоянной усталости, грязи, отупения... Например, вспоминая о постоянном чувстве голода, вижу такую картину. Идём строем, глотая пыль, на очередные занятия. Проходим мимо столовой. Здесь на длинном столе, где обычно готовят пищу, лежит средняя часть, наверное, коровы, рёбрами вверх. С обеих сторон от неё рядками на маленьких стульчиках примостились наказанные нарядами на кухню. Каждый из них занимает позицию между парой рёбер этой бывшей коровы. Сидит, как бы в собственной секции, и, ухватившись двумя руками за рёбра, счищает с них зубами остатки мяса. Мы, дисциплинированные, топаем дальше. Все невольно делаем "равнение налево". Там, рядом со своим подвалом, в тени, полулежит самый матёрый нарушитель, получивший 5 суток "губы". Ворот гимнастёрки - расстёгнут, ремень - вообще забрали. Шамает что-то из полной тарелки, принесённой сердобольными несчастному заключённому.

Такие вот переживания сохраняет память.

Потом были ещё и вторые сборы, уже по нашей военной специальности - командира связи танкового батальона. В особых лагерях связистов жизнь была гораздо более лёгкой. Пару раз прокатился на танке. Вообще-то, внутри него жить невозможно, а сидеть на башне, свесив ноги - ничего, хотя, на ходу неприятно трясёт. А уж как эти танкисты стреляют из танка - не понять. Через узкие щели ничего толком не видно, да ещё всё время швыряет вверх-вниз, вправо-влево. Не зря, рассказывали, на последних маневрах из танка шарахнули снарядом по мишени, а попали почти точно по вышке, где сидели с биноклями проверяющие из Центра.

В заключение всего присвоили мне "младшего лейтенанта". Потом иногда вызывали и сообщали, что получен приказ о повышении... так с выслугой лет дошёл до капитана. Но покрасоваться в таких погонах - не досталось.

Последние свои сборы я отбывал, уже работая в СКБ. Сначала две недели проводили время в тех самых Шуйских Екатериненских казармах.

Когда-то Шуя была славным городом, но теперь её имя звучало только обозначением места обитания ликероводочного завода, подносившего "Шуйскую" всей Ивановской области. Ходили легенды о работниках этого предприятия. На работе пить настрого запрещалось. Нарушителей немедленно увольняли. Охрана на выходе ощупывала каждого. Народ приспособился. Закончив смену, рабочие проходили мимо охраны, выпятив грудь, как спортсмены, а, завернув в ближайший переулок, падали мертвецки пьяными. С трудом выяснили, что просто перед самым уходом работник вливал в себя пару стаканов и, затаив дыхание, торжественно шествовал через проходную. Начали заменять мужчин-рабочих женщинами - появились в семьях пьяницы-жены. Поставили на кранах спиртовых установок пломбы - стали сверлить дырочки в трубах, проходивших на тёмных чердаках.

Потом прошла "мобилизация". Набрали полк солдат в Кохме. Это сделали так естественно, что прошёл слух - на войну берут! А может, причина была в другом: набирали тех, кто в армии прежде не служили, а сидели по тюрьмам. Ну и, когда снова появились военные и стали забирать "с вещами", решили - пошлют срок досиживать. Во всяком случае, перепившихся "призывников" наши офицеры с трудом отделяли от толпы провожавших их великим рёвом кохомских жён. В автобусы, поданные на центральную площадь, одетых в лохмотья новобранцев, почти укладывал штабелями. Еще и утром у нас на поверке многие на грозную команду полковника: "Смир-рно!" - не могли не только, как полагается, выпятить грудь, но и оторвать противоположное место от земли.

Как командир взвода связи, я получил десяток таких молодчиков. На сегодняшний вкус они бы выглядели импозантно. Но в то время сплошная татуировка на популярные темы: "Ленин и Сталин", "не забуду мать родную", кошка, изображённая на одной ноге, прыгающая во время шага на мышку, сидящую на другой, и т.п." - вызывали у окружающих нехороший озноб.

Странно, но я с ними ладил. Занятий особых начальство потребовать не успевало. Свой взвод я выводил на местность, которую находила моя же разведка. Здесь, в отсутствии посторонних глаз, мы размещались, я чем-то занимался, а солдатам разрешал поспать (с одной стороны - помнил, как сладко спать на тёплой земле после палатки, а с другой - занимать-то их было нечем, кроме чтения уставов). Запрещалось только разбредаться, если командир уснёт. Может, они ожидали строгостей или занудства - не знаю, но все охотно слушались и при всяком случае изобретательно защищали своего более молодого, чем они сами, начальника.

Довелось основательно познакомиться с порядками в армии. В самом начале, когда выехали на местность, и началось строительство лагеря, командир полка вызвал меня и приказал: "Обеспечить лагерь электроэнергией". Поговорив со строителями, я выяснил, что они всё могут сделать, но нет никаких материалов: столбов, провода, изоляторов и т.п. Комполка в ответ на мой вопрос скомандовал: "Идите и получите всё, что надо, на складе". "Вот как всё чётко устроено в армии" - порадовался я и заспешил выполнять приказ. Однако толстый майор, начсклада, лениво ответил, что ничего такого у него сроду не бывало. И послал подальше. Я попытался указать на приказ полковника, командира части! Майор, не меняя брезгливого выражения лица, добавил пару слов в уточнение этого самого "подальше".

Тут я развернулся, проявил, как полагается военному, смекалку и энергию, разузнал и объездил все окрестные базы и склады. Часа через три, ещё задолго до темноты, весь в пыли и мыле я привёз в лагерь всё необходимое. Отдал материалы строителям, они сказали, что командир искал меня. Исполненный гордости от сознания, что сделал невозможное, я вошёл в кабинет комполка. Однако он совсем не собирался оценить находчивость подчиненного. Не давая рта открыть для объяснений и злобно матерясь, полковник угрожал меня арестовать. Свет к вечеру появился. Со мной больше никто ни о чём не говорил.

Так закончилось моё обучение. Началась взрослая трудовая жизнь.

Глава 3. Почти взрослая жизнь

Эта книга начиналась с того, что детства (в понимании классиков) у её автора не было. Но почему и взрослая жизнь - "почти"? А потому, что, слава Богу, ещё долгие годы жила моя мама. Она принимала на себя мои боли и обиды, заслоняла от леденящих ветров невзгод, мужественно стояла в первом эшелоне. И мне тоже доставалось, но непрерывно существовало самое надёжное укрытие - мамины глаза, её нечаянные прикосновения, согретый её дыханием воздух.

Почему эти простые истины приходят к нам так поздно?

36. Преподаватель радиотехникума в Пустышь-Боре

Итак, первым местом работы молодого инженера оказалось весьма своеобразное предприятие. Официально оно называлось Ивановским радиотехникумом Облсобеса для туберкулёзных больных. Немногие жители знали, что в городе существует такое учебное заведение. Да оно и мало на него походило. Скорее, этот "техникум" был продолжением одной из больниц, в которых эти ученики провели уже годы. После первого удара опасной болезни и лечения рождалась надежда, что всё позади. Но вскоре эти девушки и юноши и совсем взрослые люди снова и снова попадали в периоды обострения. Они оказывались прикованными к тубдиспансерам, где периодически "поддувались", надеясь, что введенный внутрь воздух, прижимая пораженное легкое, задушит, наконец, несущие смерть палочки Коха. Не менее губительными становились и психологические травмы. Молодые люди смирялись с мыслью, что обыкновенная человеческая жизнь - для них невозможна. Они не могли создать семью, иметь детей, сознавали свою опасность для окружающих... От комиссии до комиссии, от одной группы инвалидности до другой, от полной пенсии до частичной. И постоянно нависающая угроза, каждый раз превращающаяся в зловещую действительность - открытый процесс. В некоторые периоды болезнь будто бы сдавалась, переходила в не опасную для других "закрытую" форму, а в редких случаях и вовсе проходила. Но иногда неожиданно вспыхивала вновь.

Не помню, предупреждали ли меня об опасности этого общения. Возможно, и сказали вскользь. Только много позднее заметил, что некоторые педагоги, входя в класс, брались за ручку двери "через халат" (я, как и все, получил белый халат и работал в нём). Также позднее я узнал, что практически все преподаватели до работы здесь уже когда-то болели туберкулёзом.

Группа обучающихся радиоспециальности встретила меня по-разному. Одни, те, что помоложе, с любопытством смотрели на нового и подозрительно молодого преподавателя. Всех удивляло, что он окончил не только техникум (чего по понятиям администрации вполне было достаточно для квалифицированного преподавания специальности), но ещё и институт!? Другие, старшее поколение, посматривали на новенького с опаской. Как бы не загнул что-нибудь, нарушающее привычный уклад жизни. С учёбой для отвода глаз.

И вот стою перед устремлёнными на меня с надеждой и сомнением глазами. Чувствую, эти люди мне симпатичны. Я должен и могу сделать для них то, во что они сами уже почти и не верят: а, может быть, настоящая жизнь для них не закрыта?

Объясняю премудрости радиотехники, рисую на доске схемы и графики. Оказывается, очень увлекательно растолковывать слушающим людям то, чему они привыкли верить, не понимая сути, и видеть просветление лиц, до этого безразличных или отстраненных.

Система занятий здесь, как в школе. Урок начинается с опроса, вызываю по очереди моих учеников к доске. Все волнуются - не хочется выглядеть плохо. Вижу, что готовились, но не у каждого получается ответить.

Когда новый преподаватель поставил двойки тем, кого другие педагоги из жалости отпускали без отметки, класс возроптал, заспорил. Мне доносили (это завуч считала своим долгом), что самые авторитетные ученики в классе приняли мою сторону. Они убеждали остальных, что этот учитель, в отличие от других, не сомневается в их способности стать настоящими техниками, которые смогут работать, как и все остальные.

Мне было мучительно жаль этих людей. Так хотелось каждый раз ободрить и наградить их за любую попытку вникнуть в мою науку. Но было ясно, что тогда другие, на самом деле просидевшие весь вечер над конспектом и открывшие для себя секрет вопроса, почувствуют фальшь и игру преподавателя. А этого я никак не мог допустить. Мне всерьёз верилось, что они непременно вырвутся из когтей обстоятельств. Возможно, именно моя вера и строгость и радость при удачном ответе того, кому раньше это никак не удавалось, - меняли облик моих учеников.

Постепенно, преодолев собственную застенчивость, я смог даже вне класса беседовать с моими ребятами, многие из которых были намного старше и опытнее учителя. Как-то они пригласили меня после уроков зайти к ним в комнату общежития, отметить какой-то случай. К их удивлению я не отказался выпить с ними, и кто-то тут же сбегал ещё раз вымыть для меня стакан. Я видел их удовлетворение, когда легко вылил в себя немного водки. Подозреваю, что до этого были всякие пересуды об особенностях нового преподавателя.

Однако не всегда было так легко и приятно. Однажды после неудачного ответа одного из учащихся, хорошего, скромного и старательного парня, я по заведенному порядку поставил ему тройку или даже двойку. Весь вечер переживал свою неумолимость. На следующий день его не было на занятиях. Он отсутствовал и в дальнейшем. Потом пришла весть, что этого мальчика не стало.

Учащиеся были очень дружны между собой. Они, что называется, жили одной семьёй. Все события обсуждали и решали сообща.

Как-то до меня дошла весть (думаю, все уже давно говорили об этом), что одна из моих лучших учениц Патренкина влюбилась в одного мало заметного ученика. Об этом заговорил весь техникум. Эта девушка с рыжеватыми пышными кудрями всегда оказывалась в центре любого спора. В лаборатории она не уступала парню закручивание гаек и проводов, а всё должна была делать сама. Её рука всегда первой поднималась, когда я задавал вопрос классу, причём эта рука была самой прямой и нетерпеливой. Приходилось даже её сдерживать, чтобы ещё кто-нибудь попробовал свои силы в собственном открытии истины. В конфликтных случаях, если не было на месте старосты группы, именно её выбирали посланницей к завучу или директору.

Всем нравилась эта умная, готовая каждому придти на помощь девушка.

И вдруг она выделила кого-то одного. И как выделила! Только чрезмерно углубленный в обучение и воспитание мог не заметить, как расцвела эта ученица. Её сияющие глаза рассеяли сумрак нашего, отмеченного мукой, заведения. Ханжеские слова, готовые выплеснуться из уст администрации - куда-то затерялись. Директор даже выделил им отдельную комнату. Вы не поверите - мы все неизвестно почему по-доброму улыбались друг другу. Что-то чистое и высокое коснулось каждого.

Да, это была любовь. Однако вскоре её болезнь обострилась и забрала к себе молодую жизнь.

Многие и не подозревают о подобной программе, заложенной в нас Создателем. Послушайте внимательно обращенные друг к другу мелодии Виолетты и Альфреда - эти пронзающие сердце звуки, исторгнутые душой гениального Верди. Такую силу счастья и отчаяния не выразить словами. Может, поэтому люди изобрели музыку.

На память приходит другой случай. Уже работая несколько лет в институте, я пристал к профкомовцам, которые распоряжались путёвками, чтобы помогли полечить по-настоящему болезнь, постоянно мучившую меня еще со студенческой картошки. Ессентуки, как водится, забрали более нуждающиеся из начальства и знакомых. И нашлось для меня место в Анапу. Не совсем по профилю: в основном там лечили женщин с проблемами беременности. Но в проспекте мелким шрифтом было прописано и о недомоганиях желудочного тракта. Но речь не об этом.

Как-то раз на завтраке в столовой санатория все обратили внимание на сидящую за столиком пару. Отдыхающие уже присмотрелись друг к другу. Тихая высокая женщина всегда здесь сидела, а вот мужчину напротив её увидели впервые. Разумеется, пошли потихоньку расспросы и вернулись ответы: "Разве не знаете, она здесь схлестнулась с одним, кто-то сообщил, вот муж приехал". Действительно, за столом восседал с непроницаемо важным видом крупный мужик. Он спокойно отправлял в рот и с аппетитом жевал санаторную пищу. Но, заглянув "за тёмную вуаль" сидящей напротив его женщины, можно было заметить такую отрешенность и печаль на застывшем её лице, столько муки в неподвижных окаймленных тенями или следами слёз очах, что все тотчас забыли только что услышанное резкое слово. Сочувствие, сострадание овладело этими разными и, наверное, не очень везучими людьми. Никто ничего не мог сделать для бедной женщины. Но, возможно, ей чуть легче дышалось в этой внезапно возникшей атмосфере сопереживания и даже преклонения.

Мы стремились по-серьезному готовить радиоспециалистов. Мы - это я и лаборант Саша Бабушкин. Мне очень повезло с этим человеком. Он был мастером на все руки, самоотверженно преданным и исполнительным работником. Бюджет техникума не позволял покупать необходимые материалы и приборы. Да собственно, их и негде было купить. В "открытой продаже", а это означало - в магазине для радиолюбителей, можно было найти только некоторые случайные детали, не пригодившиеся для серьёзной (читай - военной) промышленности. Всё остальное заказывалось и "выбивалось" в министерствах и их главках. Конечно, это было не по силам какому-то техникуму социального обеспечения.

И тут мой Саша проявил чудеса предприимчивости. Он мобилизовал своё военное прошлое. Через верных знакомых пробился к начальству военной базы на Северном аэродроме. Отсюда взлетали огромные бомбардировщики, чтобы осчастливить отсталые народы передовыми идеями. А для начала забрасывали туда инструкторов по террору и оружие. Через определенные периоды времени установленная на самолётах аппаратура заменялась на новую, а старая уничтожалась.

Саша привёз полный грузовик всевозможных блоков, по которым безжалостная рука стукнула молотком. Какие-то детали были разбиты, но большинство - ценнейшие вещи - остались целёхонькими. В результате мы смогли развернуть такие лабораторные дела, какие не снились и маститым институтам.

Работа преподавателя приносила определенное удовлетворение, но мысли об осиротевшем ультразвуке все настойчивей посещали меня. По совету знакомых я попросился на приём к Горбачеку - начальнику СКБ КОО (специального конструкторского бюро красильно-отделочного оборудования).

Через проходную вступаю на заводскую землю. Это один из самых крупных в Иванове "Завод текстильного машиностроения". Оказывается, так приятно снова видеть корпуса большого завода, вдохнуть запах стружки металла, слышать шум мощных машин из открытых ворот цехов, видеть спешащих людей в спецовках. Нет, я не могу без завода! Ведь я - инженер, моё призвание - техника.

Начальник со снисходительным интересом слушал восторженный рассказ начинающего инженера о волшебных свойствах ультразвука. Слухи о его возможностях в текстильных делах, видимо, уже привлекли внимание специалистов и обсуждались на техсоветах СКБ. А тут и "зверь" бежал навстречу. Горбачек согласился принять меня на работу при условии, что на прежнем месте отпустят "молодого специалиста".

Я был окрылён. "Первая любовь", подавленная враждебными причинами, проснулась и овладела мной без остатка. Но как преодолеть крепостную зависимость?

Михаил Иванович, как всегда, встретил меня доброй улыбкой. Мои сбивчивые объяснения по поводу "отпустить", он слушал невнимательно. Возможно, он уже что-то знал, хотя скорее, и сам считал, что этот кадр - не для его заведения. Он сказал, что очень доволен моей работой и ему, как директору, жаль отпускать такого преподавателя, но он не встанет поперек молодой карьеры и жизни.

Я принял экзамены, закончил учебный год и расстался с моими питомцами и коллегами. С моими милыми питомцами, которых я от души учил жить полной жизнью трудового человека и гражданина. С моими дорогими коллегами и администраторами. При этом не говорилось много слов, но ни в ком я не видел следа осуждения, скорее, немного... доброй зависти. Особо сохранилось в памяти открытое красивое лицо нашего завуча - невысокой женщины, физический недостаток которой совершенно перекрывался светом души. Она всегда заботилась о моём самочувствии.

Ребята с грустью смотрели мне в глаза, но ни один не сказал что-то в смысле "остаться".

Спустя немного, я узнал, что мой лаборант Саша заболел туберкулёзом.

За столом слева Саша Бабушкин, справа Михаил Иванович Алексахин, меня поставили в центре.

Имен многих не вспомнить, а лица все родные.

37. Инженер в конструкторском бюро

Прежде, чем окунуться в воспоминания о начале моего служения технике, что, возможно, звучит высокопарно, но по существу близко к истине, перенесёмся на минуту в самый конец моей карьеры.

Вот и пришёл давно ожидаемый ответ из "Битуах Леуми": после длительного сопротивления, связанного с моим трудным расставанием с малышкой "Сузуки", государство признало меня опустившимся на самое дно социальной лестницы - пенсионером без выработанной пенсии с правом получения "пособия по старости и социальной надбавки". Похоже, это даёт возможность тихого и сытого существования. "Ничего страшного" - как любит выражаться Давидик. Между прочим, хотя жизненный опыт моего маленького внука укладывается в четыре с небольшим года, часто поражаюсь его выдержке и такту. Едва научившись считать до десяти, он, похоже, всегда пользуется этим, самостоятельно открытым приёмом - не торопиться с реакцией на чьи-либо действия или требования. Всякий раз ловлю себя на мысли, что я этому так и не научился. А пора бы!

Итак, решилась дилемма - кем лучше быть "последним в городе или первым в деревне". Жизнь определила: из первых (ну, с натяжкой) в российской деревне я поднялся в последние, но в городе страны евреев свободного мира. Не закономерный ли это итог самообманной попытки посвятить себя стране, которую "умом не понять", и слишком позднего отрезвления от дурацкого советского наркотика. Нет, меня не угнетает отличие от благополучных настоящих пенсионеров с солидной пенсией (из требуемых по закону 10 лет я удержался на работе - 8). Ведь всю тамошнюю жизнь нам втолковывали презрение к деньгам и прочим буржуям. И преуспели в этой психотерапии. Хотя, уже понял, что миллионер, бизнесмен - лицо достойное, и каждый нормальный человек должен за свою жизнь заиметь миллиончик. И это, возможно, сделать честным путём.

Внимательный читатель (если таковой когда-нибудь найдётся) может заметить, что с 3-ей главы что-то в моей прозе изменилось. Хочу думать - в лучшую сторону. А дело просто в том, что с этого места пишу я уже не на старенькой (и вполне работоспособной) пишмашинке Rheinmetall, которую без секунды раздумий подарил мне "оле" при первом же знакомстве "ватик" Эфраимом Улановским, а на современном "Пентиуме". Это немного быстрее, а главное - можно править текст по мере его возникновения. Раньше печатал, практически, набело. Теперь сочиненное вчера - сегодня уже не устраивает. Правки, вставки - всё возможно. Интересно, сколько томов успел бы написать Лев Толстой, владей он такой техникой? Может, поэтому гениальные писатели проживали в своё, технически недоразвитое, время. Как и композиторы. Сегодня они работают с аппаратурой, которая почти всё делает за них. Только и остаётся что-то маленькое за пределами этого "почти"...

Вот сижу рядом с этой могучей машиной, которая будто бы охотно слушается моих пальцев. Она просто изнывает от желания помочь мне, даже пытается поправлять мои, как она считает, опечатки. Её ощутимый явственно интеллект следит за мной. Не получается чистое творчество, присутствует элемент борьбы, состязания. Это мешает сосредоточиться, уйти в самые верхушки мозга, а ведь лишь, когда удаётся достигнуть такого состояния, родится что-то похожее на дело. Обычный парадокс цивилизации - мы выдумываем машины, чтобы помогали людям, и не можем остановиться, сдержать себя, не поручая им творческие процессы. Ведь в отличие от производства всяких товаров здесь совсем не требуется "много", а только "хорошо". Даже лучше - ещё меньше и ещё лучше.

В СКБ мне дали письменный стол в "Экспериментальном отделе" и зарплату 1000, вместо начальной 900, как уже владеющему некоей специализацией. После этого разговоры об ультразвуке закончились. Все хотели уже пощупать - что это такое.

Я энергично взялся за создание мощного генератора. Моих знаний не хватало, а консультироваться было негде. Я зарывался в книги, вёл отчаянные расчёты, проектировал и конструировал, метался в поисках мощных радиоламп и других экзотических приборов и материалов, бегал по цехам и проталкивал изготовление деталей. Вместе Костей Истоминым, знакомым ещё с гимнастических времён, мы наматывали катушки, сверлили, пилили и свинчивали. Через несколько месяцев в нашей лаборатории стоял красивый шкаф благородного цвета, высотой почти в человеческий рост, с рукоятками и циферблатами. Рядом на табурете лежал, соединенный шлангом со шкафом, магнитострикционный вибратор со стальным коническим концентратором, подобным укороченному хоботу. Из его суженного конца и должен был появиться загадочный ультразвук.

(Кстати, это фото появилось в нашей областной газете "Рабочий Край" 3.1.1958)

Мой палец ложится на кнопку "пуск". Костя, на всякий случай, спешит за дверь, наблюдать за дальнейшим сквозь щель. А что, в самом деле, чёрт его знает, всё-таки... "ультра"!

Мне деться некуда. Жму на кнопку. Загадочным фиолетовым свечением вспыхивают тиратроны. Есть анодное напряжение! Потрескивая, принимают на себя 1500 вольт пузатые колбы радиоламп. Включаю возбуждение. Напряженно загудела машина. Человеческое ухо не слышит ультразвук, а то бы от киловаттного грома вздрогнуло всё СКБ. Беру в руки инструмент и приближаю его конический "нос" к воде в стакане... прикасаюсь... вода с шипением взлетает вверх белым туманом. Ура, есть ультразвук!

Теперь подходят товарищи, начальство. Вездесущий Якимычев успевает слетать на второй этаж и снять первые пенки с нашего достижения. Мы с Костей, блаженно улыбаясь, принимаем поздравления. Все с уважением и опасением смотрят, как смело я управляюсь с этой техникой. Кто-то отважный успел потрогать пальцем излучатель и... выжил. Чтобы не перевести восторг в критику, заканчиваем первую демонстрацию. Впереди ещё много работы с генератором, который пока выдаёт мало мощности.

Все мечтали, что ультразвук принесёт переворот в текстильную технологию. Резко ускорит промывку и крашение тканей. Это позволит вместо многометровых линий отделки тканей конструировать компактные красивые машины, которые освободят место на фабриках, снимут вредные испарения, сократят расход воды и всякой химии.

Мои эксперименты через месяц-другой показали: да, всё так, только ткани выпускаются в виде лент шириной около метра, и для воздействия на всю ширину полотна потребуется не менее пяти генераторов, а это - деньги и место. И имеется ещё одно, возможно, главное препятствие - несовместимость привыкшего к воде, пару, грязи и относительно грубой технике фабричного персонала, с предполагаемым электронным оборудованием.

Наверное, единственным следом, который оставила в текстильной истории моя работа, оказалась публикация в журнале "Текстильная промышленность" статьи "Интенсификация крашения ткани под действием электрического тока". Но вы обещали ультразвук, причём здесь ток? - спросит внимательный читатель, если он вообще выдерживает это техническое углубление. Но, извиняюсь, автор - сугубо технический человек и поэтому, возможно, придаёт своей жизни с техникой больше значения, чем она того заслуживает.

Да, вслед за опытами с ультразвуком, когда стало ясно, что он, хотя и хорош, но слишком дорог, у меня мелькнула следующая технологическая мысль... Но прежде должен кое-что пояснить. В начале своей деятельности я сильно удивлялся нахальству (так скажем для краткости) лиц, выступавших на техсоветах у главного инженера и самого Горбачека. Они смели совершенно "на пальцах", пользуясь, вместо точных наук, одним энтузиазмом, доказывать величие и жизнеспособность своей идеи. Ну, что-то вроде этакого: "...ткань опускается в раствор красителя, с силой трётся о молекулы краски, раствор вспенивается от нагрева, пары распирают волокна, краситель стремительно всасывается в расширившиеся поры, которые потом при остывании захлопывают частицы краски, и в результате получаем ускорение и укрепление прокраса в 17 раз...". После этого изобретатель новой технологии (это мог быть и уважаемый молодой учёный из Химинститута), вытирая вспотевшее от вдохновения чело, садился рядом. А я крутил головой во все стороны, пытаясь отыскать на лицах присутствующих инженеров признаки возмущения от вопиющего несоответствия хилых доказательств докладчика его грандиозным выводам. Ведь я уже знал из собственного опыта, что, если не иметь точных данных и не рассчитать все математически (!) - не получишь даже крохотного результата. Но народ безмолвствовал. Или задавал мелкие вопросы.

Постепенно я осмелел и понял, что далеко не всегда люди ждут солидную теорию, а часто удовлетворяются интуицией.

Вот тогда и "осветила" меня технологическая идея: примерно то же, что делает с красителем и тканью ультразвук, можно достигнуть гораздо дешевле, прямым применением электричества. Первые опыты показали, что электрический ток, проходя по мокрой ткани, которая погружается в раствор красителя, заставляет его вскипать прямо в ткани. Таким образом, достигается то самое "высокотемпературное крашение", к которому все стремились, строя для этого сложные герметизированные аппараты. Мою идею, высказанную на очередном техсовете с помощью описанной выше "пальцевой" методики, приняли. Я спроектировал специальный аппарат для экспериментов, которые все предположения подтвердили. Всё получалось дешево, компактно. Но вмешалась... "техника безопасности", а это была особая стихия, с которой даже высокое начальство не спорило. Электричество? В красильный цех? Не пойдёт. Точка.

Тут и появилась моя первая, так называемая, "печатная работа". (Потом их было ещё примерно 199, а 201-ую я написал уже здесь в Израиле и опубликовал в 1998 в Штатах).

Мне памятен тот случай. Внедрившись в процесс крашения, я отправился на консультацию к технологу. Благо в Иванове, городе текстильщиков, легко было встретиться с самыми видными специалистами. В ИвНИИТИ меня принял В.Е. Ростовцев, которого называли первым красильщиком страны. Он внимательно выслушал рассказ о моих опытах, осмотрел образцы крашенных тканей и обещал отправить их на специальные анализы, заметив, что и без этого видит результат. Затем Ростовцев вынул из стола толстую пачку своих статей, полистал и нашел подходящее для этого случая вступление и предложил мне написать совместную статью, добавив к моим опытам профессиональный их анализ. Статья вышла, не встретив проволочек редакции. Позже я понял, что сработало не только электричество, но и имя моего соавтора. Последующие мои публикации не проходили так гладко.

Итак, крашение электрическим током не приняли. Тогда я снова вытер пыль на генераторе ультразвука и взялся за пайку алюминия. Обычно этот металл пайке не поддаётся. Мне удавалось прочно спаивать алюминиевые пластинки. Этому удивились, но сугубо гражданскому заводу, как наш, Главк алюминий не выделял.

Тогда я решил использовать ещё одно свойство ультразвука, о котором писали в популярных изданиях - получить особо прочный чугун. На заводе было собственное литейное производство, где из чугуна отливали разные детали. Литейный цех размещался недалеко от моей лаборатории. Это было самое старое и пыльное производство с земляными холмистыми полами и закопченными рабочими-литейщиками. Мобилизовав всех, кто согласился, я подтащил генератор к бывшему окну литейки, и вставил излучатель в только что залитый в форму раскаленный металл. Однако обследование образцов не показало улучшения свойств чугуна. Наверное, мой генератор был слабоват, чтобы воевать с такой массой металла. Опять мне не удавалось сделать хотя бы что-то путное.

А бывалый изобретатель Рыбаков, сидевший в комнате рядом, заходил, смотрел на мои старания, выслушивал жалобы, удовлетворенно хмыкал. Затем он шёл в сборочный цех. Минут пять крутился у только что собранной новой машины, выполненной по чертежам конструкторского отдела. Он возвращался за свой стол и тут же писал "рацпредложение". В нём предлагалось убрать за ненадобностью один из роликов новой машины. На ближайшем заседании заводского Бюро по рационализации его предложение принималось. С одной стороны, в самом деле, и без этого ролика машина могла работать почти также, а с другой, заводские инженеры не упускали случая утереть нос "эскабейным" спецам. А Рыбаков? А он получал 50 процентов от экономии за выброшенный ролик, и так образовывалась солидная добавка к его зарплате.

Выбравшись из очередной депрессии, я впивался в новую идею. Ультразвук умел, по книжной информации, не только красить, отмывать, паять, но и сверлить отверстия в самых твёрдых материалах. Я изготовил специальные насадки и действительно просверлил дырочку аж в керамической пластинке, которую крепили к резцу для обработки нержавейки.

Эти дорогие пластинки после недолгой работы выбрасывали. Появилась мысль - использовать такие пластинки вместо фильер в пескоструйных аппаратах. Не пугайтесь, это понять совсем несложно. Вынутые из формы отлитые металлические детали нуждаются в крепкой очистке от пригоревшей земли. Для этого в струю сжатого воздух сыпят песочек и дуют на отливки. Для увеличения силы струи её выпускают из узкого отверстия - фильеры. Конечно, стенки этой фильеры тоже быстро изнашиваются. Каждый час пескоструйщик должен заменять фильеру. Мои пластинки с дырками работали в 4-5 раз дольше. Но и этот маленький успех не пошёл в жизнь. Уже налаженную процедуру - не захотели изменять.

Как-то, проходя через модельный цех, я обратил внимание, что рабочие высочайшей квалификации, ползая по полу и тщательно размечая будущие модели, мучаются из-за плохого освещения. В ясный солнечный день вполне хватает света из верхних окон, но при ухудшении погоды или наступлении сумерек люди по инерции ещё долго продолжают работу, напрягая зрение, пока кто-то не догадается и не пошлёт за электриком, чтобы он включил освещение. Да, и не хочется никому терять время и отвлекаться от хорошо оплачиваемой работы. Я загорелся новой идеей - включать освещение автоматически. Моих знаний хватило, чтобы построить фотореле, хотя в то время не существовали еще нормальные фотоэлементы и царствовали неуклюжие ламповые усилители. Аппаратик установили у окна под крышей и соединили с электрошкафом в цехе.

Надо было видеть, как радовались люди, когда неожиданно, будто бы догадываясь, что пора... в цехе вспыхивал яркий свет.

Шло время, автомат работал, а в БРИЗ`е всё спорили и никак не могли принять решение о внедрении моего рацпредложения. Помог случай. Как-то придя в цех, я обнаружил, что сигнальный красный огонёк на моём приборе не горит. В чём дело, почему отключили? Рабочие, сочувствовавшие молодому изобретателю, рассказали, что был случай, когда, видимо, птица села и загородила прибор, включился свет, помигал и снова выключился. Это вызвало недовольство электрика, который и так всегда капризничал, отвечая на просьбы о включении света - рано, электричество надо экономить!

Постепенно я понял, мало изобрести что-то полезное, надо ещё, чтобы новшество соответствовало расплывчатому понятию "приживаемости". Окружающие условия должны "созреть". Общество должно ожидать рождения этого "чуда". Можно много всякого понадумать, да его не примут люди в данное время, в данном месте. Это свойство трудно понять головой, оно называется - интуицией инженера. Смелость в новизне обязана утверждаться опытом жизни. Годы, проведенные на заводе, хорошо послужили мне. Наверное, я оказался внимательным учеником. Позднее, в среде "чистых ученых" я всегда ощущал это своё преимущество. Направляя уже своих учеников на новые пути в технике, всякий раз "шаманил" - на минуту прислушиваясь к "внутреннему голосу". И обычно не ошибался.

Но эпопея с ультразвуком ещё ожидала своего завершающего аккорда. И он прозвучал.

38. Всесоюзная радиовыставка в Москве

Во время созидания генератора меня одолевала масса вопросов. А задать их в нашем городе было некому. В отчаянии я вспомнил о радиоклубе, где отводили душу радиолюбители. Так называли тогда людей, свихнувшихся на страсти к собственному творчеству в радиоприёмниках. Когда-то, лет сто назад, такие энтузиасты соперничали со специалистами, и им удалось даже что-то такое изобрести или первыми связаться с гибнувшим пароходом "Челюсткин". К концу 50-х годов всё серьёзное уже давно делалось инженерами в специальных КБ. Но каким-то путём, возможно, за счёт активной поддержки знаменитым радистом Эрнстом Кренкелем, одним из четырёх "папанинцев", которые первыми пожили на Северном полюсе, продолжали своё существование так называемые - радиоклубы. В них несколько штатных любителей, получая приличную зарплату, пытались охмурять молодёжь, вовлекая её в это дело. Ну, извините за излишнюю размашистость в оценках, ведь и сам я, выбирая студентов для научной работы, предпочтение отдавал им - радиолюбителям. Таких ребят уже не надо было обучать пайке, и их навыки облегчали быстрый вход в интересные исследования.

Настоящий радиолюбитель, а я знавал таких, проводил дни и, главное, ночи что-то припаивая и отпаивая. Наконец, он достигал в своём приёмнике того эффекта, который обещал любимый журнал "Радио". Минут десять энтузиаст пребывал в блаженном расслаблении, но его воображением уже овладевала ещё более совершенная схема из журнала. И радиолюбитель снова принимался за работу, отпаивал только что найденное открытие и пытался оживить следующее. Ну, а радиоприёмник... отправлялся на своё привычное место - под кровать.

Настоящий радиолюбитель никогда не баловал домашних "музыкальной гостиной". Он лишь, гордый своим последним неслыханным достижением, демонстрировал особое качество звучания любимого всеми музыкального произведения. После того, как все убедились, что результаты с лихвой оправдывают немалые затраты на "мелкие и крайне дешёвые детали", преодолевая уже вялое сопротивление общества и обещая ещё нечто фантастическое, он что-то отпаивал, а приёмник отправлялся всё туда же. Концерт переносился в лучшее будущее.

Разыскав благопристойное здание с большой вывеской "Ивановский Областной Радиоклуб", я проходил одно за другим пустынные помещения, пока в глубине одной из комнат не увидел спину человека с паяльником в руках, склонившегося над каким-то изделием. В то мгновение, когда я произнес: "Извините, где мне найти Лобацевича...", под руками человека что-то сильно бухнуло, в стороны полетели брызги. Мастер повернулся ко мне и неуверенно сказал: "Я, Лобацевич". Если бы я даже прежде и знал начальника радиоклуба, то всё равно не узнал бы его сейчас: всё его лицо было покрыто клочками какой-то массы, напоминающей жеваную бумагу, а на лбу синел круг размером с пятикопеечную монету. Причина взрыва была понятна каждому мало-мальски знакомому с радиоделом. В то время каждый источник питания содержал несколько, так называемых, электролитических конденсаторов - этаких цилиндров, размером с хороший огурец, в металлической оболочке. Они не терпели, когда путали плюс с минусом и в таком случае быстро разогревались и взрывались, круглое донышко вылетало, как снаряд, а начинка из парафинированной бумаги заплёвывала всё вокруг.

Так мы познакомились. Особых советов я не получил, но радиоклуб взял меня на заметку. Спустя несколько времени, мне предложили поехать демонстрировать мой ультразвук на очередной Всесоюзной выставке творчества радиолюбителей. Мои попытки пояснить, что вообще-то я не сильный любитель, а скорее отрицательно к этому баловству отношусь, и делал всё это в служебное время, а не дома по ночам - игнорировали. Видимо, на фоне школьных поделок мой генератор выделялся габаритами, а его творец - солидностью. Все переговоры о командировке, освобождению от работы и перевозках клуб брал на себя. Всесильные "партийные органы" тоже содержали отдел по работе с молодёжью, и ему надо было оправдывать свою зарплату.

Через пару дней приехала грузовая машина, товарищи помогли мне погрузить 250-килограммовый генератор, а его перемещение в товарный вагон весело осуществили радиоклубные парнишки.

Иначе обстояло дело в столице. В принципе, любители везли маленькие экспонаты, и проблемы веса до меня в этой системе не существовало. Выгружать моё изделие из вагона на машину водитель предложил лично автору. Заметив моё беспокойство, столичный шофер любезно согласился помочь за такую сумму, которой вообще не водилось в моём кармане. Говорят, что своя ноша не тянет. Я проверил эту поговорку, когда, в конце концов, пёр эту тягу на себе. Однако главные трудности были впереди. Шикарная дама, распорядительница гостиницы, в холлах которой размещались экспонаты, сменила улыбку кинозвезды на нечто противоположное в тот момент, как увидела что я собираюсь втаскивать в сверкающие паркеты отеля. Она закричала, чтобы шофёр немедленно забрал "это" отсюда. Тут, к счастью обескураженного радиолюбителя, подле нас возник Лобацевич, и в результате его талантливых усилий за мной сохранили только должность грузчика.

Залы наполнились публикой. У меня не было времени смотреть интересное вокруг, с кем-то знакомиться. Пришлось долго заниматься с электриком, пока он смог обеспечить мне достаточно мощное питание. Потом подходили люди, удивлялись, как это мне удаётся просверливать дырки в таких твёрдых предметах. На фоне всяких миниатюрных радиоаппаратов, изящно отделанных, говорящих и поющих, мой молчаливый колосс производил странное впечатление.

Среди других заинтересовался моим аппаратом один высоченный грузин. Он некоторое время наблюдал за моими азартными манипуляциями со сверлящими инструментами.

- Смотры суда, - произнёс он, раскрывая на ладони какие-то пластмассовые штучки. Выдишь это штэпсель, всэго тры дэтали. - Раз - и детальки соединились в обычную электрическую вилку. Два - и она снова распалась на составные части.

Не заметив особого восторга на моём лице, он обиженно пояснил:

- За мной ужэ ходят, атдай патэнт за дэсять тысяч, но я ещё пасматрю. А ты столько трудылся, ну, палучышь 30 рублэй...

Он почти угадал. Жюри присудило ультразвуковому генератору 3-ю премию, 25 рублей деньгами и электробритву (это был первый опыт отечественной промышленности, брить она ещё толком не умела, однако сильно жужжала, все смотрели и удивлялись). Но зато вручал мне грамоту и руку пожал(!) сам легендарный Эрнст Кренкель,

высокий стройный человек с лицом, иссеченным полярными вьюгами. И ещё присвоили мне 1-ый разряд по радиоспорту. (За такие тяжести, которые мне пришлось ворочать, могли бы дать и "кандидата в мастера").

39. Первые ласточки удачи. Сушка - горячей водой

Мои награды, привезённые из Москвы, никого в СКБ не интересовали. Молодой инженер работал уже более года, но не принёс ничего кроме хлопот и расходов. Так мне казалось - думают окружающие. Я с трудом справлялся с отчаянием. Все делают что-то полезное, создают новые машины, находят хотя бы мелкие усовершенствования, а я за что бы ни брался - нулевой результат. Я докатился до того, что сидел за своим столом, будто бы изучая разложенные бумаги, а на самом деле - постыдно дремал.

Но, наконец, Бог вспомнил обо мне.

Извини, читатель, придётся потерпеть, пока я буду описывать свои технические изобретения. Их у меня всего 45. Но о большинстве я уже прочно забыл. Расскажу лишь о самых интересных, вызвавших неожиданные события.

Между прочим, могу сказать, что труд писателя проще работы ученого. Хотя, возможно, настоящее техническое творчество человека одаренного гением очень похоже на вдохновенное действо настоящего поэта, когда самые пронзительные открытия являются ему сами собой, без всякого усилия. Об этом я могу только догадываться. А по себе знаю, что, когда я взялся за настоящую научную работу, то малейшее затуманивание мозгов исключало проникновение в крепко скрытую сердцевину истины. Только полное отрешение от любых помех, только абсолютная сосредоточенность вместе со жгучим желанием и предельным усилием - приоткрывали поразительно простую сущность явления, казавшегося до этого смутным и вообще сомнительным. И нужно было ещё, затаив дыхание, удержать себя в этом просветленном состоянии несколько минут, чтобы успеть занести эту математику или логическую модель на бумагу.

И нельзя было поручиться, что завтра беспристрастный анализ с таким трудом добытого результата - не рассеет его, как мираж. Всё внутри протестует. Ну, может хоть что-то в этом есть, можно подправить?! Нет, всё пусто. А вот ученые гуманитарных направлений, философы придумают что-то и без всяких там математик или опытов уверяют всех, что так оно и есть. Возбуждаются. Спорят. Пишут книги и диссертации.

В то же время известно, что многим писателям успешно удаётся приятно совмещать, скажем, легкое опьянение с вполне приличным изложением свыше наведённого сюжета.

Оглядываясь назад, вижу, как часто недооценивал я неудержимость стремления человека к собственноручному открытию. Такое часто случалось со способным помощником. Мне видна была бесцельность его попыток. Они тормозили работу. Но останавливать их было жестоко. Озарение кажущимся открытием подобно любовной страсти проникает во все жизненные центры. И лекарств от этого вируса не найдено. Снимите с книжной полки любое произведение художественной литературы, его пружины закручены вокруг любовных интриг. Почему же "технический человек", не обязан написать книгу о технических страстях? Может, найдутся читатели, которым это будет не менее интересно и созвучно, чем любовные приключения, которые, кстати, настолько исписаны, что кто-нибудь из спортивного интереса мог бы сравнить эти сюжеты и щипательные подробности из разных книг, и поразился бы их стопроцентному совпадению.

В начале 1958 года СКБ получило от Министерства необычный заказ. Построить машину для сушки толстого войлока. Машины для сушки тканей у нас делали постоянно. Но войлок - это что-то незнакомое. Послали делегацию инженеров на фабрику под Горький. Они ужаснулись, увидев какой "продукт" нам предлагают сушить. Пласты войлока были похожи на толстые истекавшие водой доски. Для просушки их подвешивали на ветерке в сарае. Через двое суток пластина подсыхала, но её нижняя часть оставалась мокрой, часто загнивала. Тогда уничтожали весь пласт. Все думали, что войлок - это что-то вроде валенка. Оказалось, есть сорта белого войлока, который идёт на отделку кабин самолётов, на подкладки под клавиши рояля и т.п. Такой войлок делается из тончайшей шерсти и стоит 20000 рублей за килограмм.

Было, над чем думать. Игра стоила свеч.

У меня уже имелся некоторый опыт "нахального мышления". Так я называл вольный полёт мысли, не скованный применением математики и направляемый лишь интуитивными ощущениями поведения материалов и предметов. Пользуясь такой методикой, я размышлял. Подумаешь - высушить вещь. Но надо сделать это разумно. Если просто дуть горячим воздухом на кусок холодного плотного войлока, как это делают с тканями, то толку будет мало. Чтобы вода начала испаряться её надо сначала хорошо нагреть. Проверим, как это получается.

В ванночку налил кипяток и бросили туда кусок сырого войлока. Через некоторое время, достаточное для прогрева, осторожно вытаскиваю образец. Но, оказывается, он даже не согрелся, и его можно спокойно держать в руках. Конечно, войлок - это же прекрасный теплоизоляционный материал. Попробуй его прогрей!

И тут я вспомнил об опытах крашения ткани с помощью электрического тока. Ведь он легко заставлял жидкость вскипать внутри ткани. Быстренько насверлив дырочки в двух пластинах из нержавейки, я зажал между ними прямоугольный брусок войлока. Получился "сэндвич", к обкладкам которого я подключил напряжение сети и стал наблюдать.

Первые пару минут всё было спокойно, но затем с нижней пластины из дырочек вовсю закапала вода. Ещё через минуту "дождик" прекратился, а мой войлок "запарил". Я отключил ток, который, собственно, и сам по себе уже прекратился... в моих руках вместо прежней холодной "доски" был легкий с открытыми порами прогретый насквозь симпатичный материальчик, который просился на досушку. Действительно, в сушильном шкафу войлок теперь высушился за каких-нибудь два с половиной часа.

Это был успех. "Нахальное мышление" распалилось не на шутку. А почему надо просто дуть струёй воздуха на поверхность образца? Ведь при этом ветерок только ласкает волокна шерсти на поверхности, а внутренности остаются влажными. Раз поры открылись можно заставить воздух проходить насквозь. Каждая молекула воздуха потащит с собой молекулу воды. Удалось и это. Через несколько дней на специальной установке в лаборатории образец высушивался "прососом" воздуха за 30 минут.

Опыты я продолжал вместе с Жорой Кондриным. Его основательность и острый взгляд помогли придать идее более практичные контуры. Созрела идея конструкции машины. Начальнику отдела сушильных машин Брагилевскому понравились наши предложения, и Боря Смушкович с группой конструкторов быстро разработали эскизный проект.

Но имелось одно тонкое место. Электричество работало красиво, но снова эта техника безопасности. Ввести напряжение в фабричный цех, где всюду вода... А вдруг рабочего ударит током? Против электричества выступали опытные люди. И я нашёл красивую штуку.

Каждая хозяйка знает, что для удаления лишней воды перед сушкой ткань надо отжать. На фабрике это делается сильным сжатием ткани между двумя валами. Мы попробовали пустить в такой отжим наш холодный войлочный брусок. Он поспешно проскочил между валами, даже не заметив, зачем его туда впустили. А тот же кусок после электрического прогрева прошел через валы, сжимаясь и разжимаясь как... войлок. Остатки воды из него охотно выбегали. Ага, всё дело в прогреве, но ведь уже бросали эту доску в кипяток - не было никакого результата? И я обхитрил этого шерстяного зверя. В то место, где войлок, выходя из "жала" валов, расправлялся после тяжкого сжатия, я начал лить кипяток. Не очень охотно, но всё-таки войлок всосал немного горячей воды. При повторении такой же процедуры вода уже проникала достаточно глубоко. Поэтому на третий раз, при отжиме уже без добавочной воды, прогретый войлок отжался примерно так же, как это было под действием тока.

На нашем докладе кто-то из слушателей даже воскликнул: "Смотри, они сушат горячей водой!". Последнее препятствие было снято, и техсовет окончательно одобрил разработку новой машины.

Теперь требовалось согласие заказчика на покупку будущей машины. Меня с Жорой послали в командировку в город Бор, под Горьким, на крупнейшую и передовую войлочную фабрику. Нас встретил главный инженер и повёл показать производство, которое должно будет принять такую технологию, какой свет ещё не знал. То, что я здесь увидел, отличалось от Горьковского автозавода. И даже от наших текстильных фабрик. В одних сараях лежали горы грязной шерсти, в других - мешки, из прорех которых сыпались на землю всякие едкие химикалии, предназначенные для очистки и дезинфекции, в третьих - гудели и крутились всякие валы и решётки, ворочая и плюхая "сырьё" в растворы, над которыми всходили облака подозрительных испарений. Главный инженер, пожилой крепкий мужчина, спокойно и с достоинством, грамотно и по делу давал нам пояснения, не расхваливая, но и не выражая особого скепсиса по поводу своего производства.

Собрался технический совет фабрики. Я вышел на середину большого квадратной формы зала, у стен которого со всех сторон от докладчика сидели человек 60. Вместо привычных 10-15 членов техсовета, глядя на которых можно корректировать доклад в зависимости от выражения их лиц, я оказался в кольце разнородной публики. Отступать было некуда, и я вошел в роль и начал страстно объяснять огромные преимущества нашей сушки и те выгоды, которое получит их предприятие. Присутствующие расшевелились и с разных сторон пошли вопросы и замечания. Я вертелся, как чёрт на сковородке, высматривая вопрошавших, чтобы наиболее убедительно показать, что нашей новейшей технологией всё уже предусмотрено.

Постепенно вопросы иссякли. Только из одной точки собрания продолжали упорно высказываться сомнения в правоте нашей революционной идеи. Этим настойчивым оппонентом был тот самый главный инженер, с которым мы, казалось, уже были хорошо знакомы, и поддержка которого была у нас в кармане. Даже, когда по существу дела он уже не находил возражений, то всё равно говорил, что "так не получится". Наконец, все приустали, почувствовалось, что собравшиеся принимают наше предложение, и официальная часть закончилась. Директор подписал соответствующую бумагу.

Нас попросили принять участие в завершающей церемонии. Пока я в коридоре отводил дух, подошел главный инженер. Не хотелось, как-то, смотреть в сторону этого предателя, но он заговорил, как ни в чём не бывало:

- Вас удивило, что я так активно выступал против? В своё время я работал главным

технологом Горьковского автозавода. Нашлись клеветники, и я хлебнул лиха. Поэтому теперь не могу произнести "да". Даже, если целиком согласен, всё равно говорю - "нет!"

Я чуть не обнял этого человека, и мы вместе вернулись в зал заседаний, где уже стоял длинный стол, в проголодавшиеся глаза бросались блюда с солёными огурчиками и множество бутылок с этикетками "Столичная".

После нас отвели в местную гостиницу со скрипучими ступенями, чистыми прохладными комнатами и особым уютным духом деревянного дома. Наши командировки присела оформлять такая симпатичная молодая администраторша, что Жора, как бывший моряк, расправил грудь и взял на себя все переговоры. И красавица почему-то обратила своё внимание не на главного изобретателя войлочной машины, а на его помощника.

В СКБ нас встречали, как следует. Брагилевский и Смушкович (его успели произвести в замы нач. отдела) запустили несколько десятков своих инженеров на разработку рабочих чертежей. Меня то один, то другой конструктор вызывал к себе и я сидел с ними за кульманом, советуя, как, по-моему, лучше сделать тот или иной узел машины.

Удар пришёл с неожиданной стороны. Начальство привезло из Москвы известие, что новый генсек, наводя новый порядок, ликвидировал в Министерстве текстильной промышленности войлочный Главк. Исчез наш заказчик, лишившись денег. Так знаменитая сушильная машина превратилась в груду чертежей на дальней полке.

Расставаясь с любезной мне сушкой, я успел опубликовать брошюру, статью, которую перевели в ФРГ, и получил первые в моей жизни 4 авторских свидетельства. Теперь каждому понятно, что изобретатель берёт патент и продаёт его за приличные деньги. Но комсомольца и спортсмена в то славное советское время вполне вознаграждали красивые бланки с зелеными шелковыми ленточками, красными печатями и гербом с криминальным призывом: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь". Они и сейчас "дороги мне, как память".

40. Как отыскать то, что совсем спряталось

На многие месяцы все разговоры в нашем СКБ, даже в уголках отдыха с папиросками, завертелись вокруг "кордной линии". Таких крупных проектов фирме ещё не доверяли.

В стране развивали автомобильное производство. Требовалось научиться делать шины, причём в огромном количестве. В Сибири строился Красноярский шинный завод, как всегда в социалистическом хозяйстве - самый, самый во всём мире. Надо признать, что инженеров это вдохновляло. Конкуренция им не досаждала. Госплан гарантировал, что никто иной не будет выполнять похожие задания. А выдумывать и строить совершенно новое, без настойчивых приставаний об экономии средств - что может быть увлекательней для людей, посвятивших себя технике!

Уже работая в свободном мире, я удивился, когда опытный инженер из надёжной фирмы при хорошей зарплате перешёл к нам в Start-Up компанию, получившую первую инвестицию и только начинавшую развитие нового проекта. Почему? Да, здесь воздух другой - творческий! Лишь к концу жизни я научился понимать и ценить тот, к сожалению, краткий период разворота нового дела, когда все безоговорочно верят в тебя, а ты сам - в собственную завораживающую идею. И всё удается, и быстро поднимается, пока... ну, дальше могут быть разные варианты...

А ведь так устроен и весь живой мир! Эту догадку предложил нам удивительный Пьер Тейяр де Шарден (как звучит имя!). Он один из немногих, кто оправдывает существование сомнительной профессии - философа, лица рьяно рассуждающего на зыбком умозрительном основании. Некоторые места из его книги "Феномен человека" вызывают доверие и настоящий восторг открытия истины. Он, например, здорово объясняет удивляюще верное шествие живых форм по скользкой тропе совершенствования.

Когда накапливается потенциал к следующему шагу в эволюции, организм выбрасывает целый веер, мутовку пробных путей, из которого суровая жизнь быстро выбирает самый жизнеспособный.

Именно такая модель включается в мозгу новатора, который, восхищенно рассматривая со всех сторон вспыхнувшую идею, быстро анализируя своим критическим центром сотни вариантов, отметает ошибочные или слабые, продвигает ценные и на удивление людям (и самому себе) выдаёт единственно правильное решение. Которое, конечно, вскоре прощупает главный эксперт - жизнь покажет!

Ох, дорожи, инженер, этим кратким кусочком своего существования, как подарком судьбы!

Но вернёмся в СКБ к проекту кордной линии. Оказалось, что при изготовлении шин многое напоминает текстильное производство. На специальном станке рабочий накручивает один на другой куски шинного корда, пока не получится этакая большая баранка - будущая шина. Шинный корд - это широкая лента крепкой капроновой прорезиненной ткани. Предстояло спроектировать линию машин, которые исходную капроновую ткань, пропитывают специальными составами и прогревают под сильнейшим натяжением. В конце линии ткань затягивается между вращающимися валами каландра, сюда же подаётся сырая резина, покрывая ткань с обеих сторон - получается корд.

Одна из проблем состояла в том, что ткань вырабатывается лентами длиной по 200 метров. Перед обработкой, чтобы сделать процесс непрерывным, начало нового рулона ткани под прессом приклеивается к убегающему концу прежнего рулона. Получается, так называемый, "стык". Под слоем резины стык скрывается, но при разрезке он никак не должен попасть в кусок корда, из которого рабочий мотает шину. Иначе при движении автомобиля место стыка разогреется и внутри шины возникнет "пожар". Стык на глаз совершенно не заметен, однако при разрезке ленты его надо обнаружить и вырезать.

Как это сделать - никто предложить не мог. Даже самые грамотные из родного отдела электропривода под началом Минина, который из демократических побуждений допускал наличие ограниченных способностей у граждан из других отделов. И ещё большие интеллектуалы во главе с Голубковым. В энергоинституте Володя был из главных баскетболистов. Эта игра, основанная, как известно, на обмане противника - смотришь направо, а сам ведёшь мяч влево - идеально подходит для воспитания руководящих работников. Язвительная манера разговора скрывала его добрейшее сердце. Между прочим, приводчикам было, чем гордиться: из всех инженеров только они по-настоящему применяли своё институтское математическое образование. Помню, как я удивился, увидев, что Голубков сидит за уравнениями из высшей математики, решая сложнейший привод кордной линии. Механики предпочитали не беспокоить сопромат, а определять, например, толщину стенки просто и надёжно: 10 миллиметров выдержит? - выдержит, берём 20 и порядок!

По-видимому, мои способности к "нестандартным" находкам произвели впечатление, если и такие всеми признанные в СКБ новаторы, как нач. отдела отделочных машин Донских и его зам Зельдин, допустили меня к поиску решения одной из задач в их новом проекте.

Донских, говорили, имел высокого родственника в министерстве, и начальство относилось к нему трепетно. Но и без этого большой, уверенный в себе он был душой компании. Зельдин, держался скромно, был невысок ростом и имел изобретений больше всех. А однажды я стал свидетелем особой сцены.

Люди из конструкторских отделов часто приходили к нам в Экспериментальный убедиться на опыте, подходит ли для их цели какой-нибудь клапан или вентилятор и потом ввести его в чертежи. В тот раз у нас на стенде соединили несколько насосов, моторов и прочего, принесли бутыли с кислотой и подготовили всё для проверки работы системы в таких опасных условиях. Из начальства пригласили Зельдина. Включили установку, всё загудело, закрутилось и... вдруг, лопнул шланг. Крутясь и извиваясь жуткой змеёй, его остаток забил мощной струёй кислоты на стены, в потолок, угрожая немедленно уничтожить всё вокруг. Все инстинктивно бросились из комнаты наружу. Но один человек метнулся к пробитому месту, накрыл чем-то струю и приказал выключить рубильник. Лаборатория была спасена, а спаситель, им оказался Юлий Рафаилович Зельдин, оглядел испорченный костюм и, распорядившись насчёт продолжения работы, спокойно вышел. Все мы не сразу пришли в себя не только от пережитого страха, но и чувства изумления и вины.

Итак, мне выразили доверие, предложив поискать способ обнаружения этого замаскировавшегося диверсанта-стыка в безмятежно одинаковой чёрной ленте корда, быстро выбегающего из валов каландра.

Что мы имеем? На входе в каландр нетрудно обнаружить, хотя бы на просвет, уплотненное место склейки двух полос ткани. Но после наложения резины никаких внешних признаков внутреннего непорядка уже не видно. Мы сами сначала надёжно запрятали больное место, а потом хотим его нащупать, чтобы скомандовать разрезной машине - резать летучим ножом именно по этому месту.

Первое моё предложение было на самом "современном" уровне - ввести в клей, которым склеивают ленты ткани, радиоактивный изотоп. Их только что научились добывать. В этом случае над бегущей лентой корда достаточно установить обычный счётчик, улавливающий радиоактивное излучение. Он мгновенно распознает изотоп и даст команду: "ловите вора!".

Поначалу эта идея показалась конструкторам подходящей, и я поехал в Москву в секретный радиоактивный институт провентилировать вопрос.

Получив пропуск, я стал разыскивать нужную лабораторию. Уже обстановка в коридорах озадачивала. Белые халаты и какие-то чеботы на ногах озабоченных молчаливых, словно придавленных чем-то людей, железные двери с пугающими черепами и костями на табличках. В разговоре завлаб, изможденного вида, пояснил: работа с изотопами требует особого разрешения (а я-то рассчитывал привезти для пробы грамм сто), особо подготовленного помещения, специального работника, хранящего изотоп... Потом выяснилось, что потребуется регулярно доставлять в Красноярск изотоп и, что ещё страшнее - где-то хранить радиоактивные обрезки корда. Короче, пока не поздно, - изотопную идею следовало отбросить.

И вот передо мной - "историческое" место технической автобиографии. Зарождение идеи, вернее, лишь намёка на идею, которая в дальнейшем развилась в целое направление, позволившее по-новому строить точные электроприводы. Но сначала должен представить моего хорошего товарища.

Слава Кудряков работал рядом. Он был опытней меня. Мы оказались симпатичны друг другу. Впрочем, этот доброжелательный и интеллигентный молодой человек со всеми был в хороших отношениях. Новые идеи сидели в нём... ну, как пшеничные колосья, которые сегодня в середине марта толпятся, пушистые и зеленые, на поле рядом с нашим домом в Реховоте. И вся моя горка ещё покрыта буйными травами и желтыми ромашками. Чтобы узнать, не от них ли такой аромат вокруг, если не опасаешься испачкаться жёлтой их пыльцой, надо ещё потянуться вверх. И вперемешку красные маки и сиреневые травки. А на малых свободных пространствах - какой-то одурманивающе пахнущий мёдом мох, сплошь покрытый крохотными белыми цветами, по которым ползают отяжелевшие от жадности пчёлы, с комками желтой пыльцы на плечиках цепких задних лапок. Все эти цветы образуют в руках букет, такой трогательный и наивный, как мечта. Но уже ощущается приближение лета, когда на поле и горке останется лишь выжженная соломка да голый песок. Растения здесь не борются за существование. Они спешат вытянуться, зацвести, понежиться под росами и ещё жалеющим их солнцем, и покорно засыхают, и исчезают.

Слава на любое замечание, касающееся техники, выдавал идею. Так же естественно, как выдох. Вместе с тем, он был очень грамотным и терпеливым инженером и находил больше удовольствия, обсасывая, расчерчивая и опекая свою мысль, вплоть до её воплощения "в железе".

Если бы я сейчас сказал Славе:

- А помнишь, ты предложил мне для запоминания длины ткани, прошедшей через валки, считать, на сколько оборотов и их долей валик поворачивается. Ведь из этой идеи я постепенно извлёк все мои диссертации.

- Ну, Роман, ты сильно преувеличиваешь мои заслуги, - засмущался бы он в ответ.

Но в тот момент именно он высказал такую мысль. Затем уже было "делом техники" с помощью фотоэлемента засечь момент, когда стык корда пробегает мимо него, отсчитать определенное число импульсов, посылаемых зубчатым датчиком на валу, и по окончании счёта дать команду - поставить метку на бегущем полотне корда. Если правильно выбрано число импульсов, каждый из которых соответствует прохождению, например, 5-ти сантиметров корда, то метка придётся точно на то место, где спрятался стык.

Извиняюсь, читатель, если это немного сложно. Но, в конце концов, в СКБ предложение все поняли и внесли в конструкцию кордной линии. Только не удалось разъяснить эту простую и чёткую идею экспертам в Комитете по изобретениям. Они насмерть заупрямились. Сначала ответили - это не ново, потом стали писать - вообще не осуществимо. Хотя к тому времени кордная линия уже вовсю работала в Красноярске. Эти любопытные документы мне всегда жалко было выбросить, они даже приехали со мной в Израиль. Позже я получил ещё два авторских свидетельства на похожие штуки, правда, в других менее важных машинах.

А с воплощением идеи ловли стыка развернулась интересная история. Казалось, чего проще поставить метку на ленте корда. Ну, например, - прилепить белую бумажку. Но бывает так: что-то кажется сделать предельно просто, а начнёшь продумывать и прикидывать - то не так, и это не хорошо. Поверхность ленты - это горячая жирная резина. Надумаешься, как к такому материалу что-нибудь приклеить. И чтобы ни в коем случае не отвалилось. Тогда осталось самое надёжное - пробить в этом всё равно бракованном месте корда - дырку. Это моё предложение оказалось исключительно плодотворным! Конструкторы загорелись идеей создания "меточного механизма". Простого решения не находилось: корд быстро бежит, сам он достаточно прочный и тягучий, надо очень сильно и резко ударить, чтобы пробить его.

Наконец, здание СКБ содрогнулось от взрывов. Это начались испытания меточного механизма. Рушились столы, и сыпалась штукатурка. Первый вариант показался слабоватым. Конструкторы ещё более оживились, самые квалифицированные изобретатели рассчитывали и вычерчивали оригинальные идеи ... Дело пошло почти по сценарию Ильфа и Петрова, когда прекратили строить в горах электростанцию и пустили весь цемент на фотоателье для продажи открыток с видом этого творения освобождённого народа. Донских, он был ещё и шутником, выступая на собрании по случаю завершение героических работ, заметил, что кордную линию стоило делать уже ради создания меточного механизма.

Меня окончательно признали. Даже Юра Кургин, душа всех новаторских замыслов, охотно беседовал со мной и поделился своим последним открытием. Если любую конструкцию повернуть на 90 градусов, получится оригинальное произведение, которое сразу признает Комитет по изобретениям.

Отдел электропривода иногда посылал меня для оценки качества работы автоматики на готовых линиях. Так я познакомился с основной продукцией завода. В сборочном цехе время от времени вырастали длинные ряды машин. Конструкторы приходили посмотреть своё детище, предостеречь сборщиков от ошибок. Всегда не хватало времени, "горел план", срочно вытачивали какие-то забытые детали. Потом привозили ткань, заправляли агрегат, спешно проводили испытания, обнаруживали и устраняли последние недоделки. Затем - приёмная комиссия, где присутствует всё начальство и наше, и завода, и фабрики-покупателя. Подписали акт - всё быстро разбирают, пакуют в ящики и отсылают на фабрику. На очереди уже ожидает сборки следующая линия.

Один раз испытания не успели закончить, а уже идёт комиссия. Срочно послали Кургина, как наиболее убедительного оратора и находчивого инженера. Вот перед глазами всего высшего общества Юра нажимает кнопку. Завертелись моторы. По бесконечным переходам и петлям машины побежала ткань. Юра идёт вдоль машины, даёт пояснения, отвечает на вопросы. И тут он видит, как один из роликов-компенсаторов неуклонно пополз вниз. Это означало, что не удаётся ему никак согласовать скорости соседних машин. Ещё минута и блокировка отключит машину. Кургин мгновенно "оценил обстановку", встал у машины в нужном месте, принял изящную позу, и ролик незаметно опустился ему на плечо. В таком режиме можно было удержать машину в действии пару минут. Этого хватило, чтобы Кургин солидно закончил свой рассказ и спокойно нажал на кнопку "Стоп".

41. Аспирантура

Погружаясь в собственное прошлое, я не могу найти в нём признаков интереса к научной деятельности. Я никогда не собирался стать ученым. Не понимал, как это люди способны родить математические идеи. А ведь в той технике, к которой относится моя специальность, без математики не разобрать, что происходит. Всё совершается слишком быстро и зависит от многих причин. Причём требуется войти в самые сложные разделы математики. И надо свободно владеть этим "математическим инструментом", как выражаются ученые люди. Конечно, какой-то зуд любопытства побуждал проникнуть в эти загадочные сферы, которые для обычных людей закрыты.

Мои родители были далеки от таких амбиций. Помню только, когда зимой в очередную пятницу меня везли на саночках в длинную и крутую гору из городской бани, и папа и мама тянули, толкали и скользили по обледеневшей дороге, я обещал вырасти, изобрести что-то, получить в награду от Кагановича автомобиль и возить всех в эту баню. Эх, лучше бы он дал нам обыкновенный душ в квартиру.

Но наука - это не изобретательство, а, скорее, его отрицание.

Вот с такой подготовкой увидел я объявление о конкурсном приёме в аспирантуру, в свой родной институт, на свою специальность. Наверное, моя жена имела такую мечту, и она подтолкнула меня. К этому моменту, в отличие конкурентов, пришедших со студенческой скамьи, я был автором 6-ти изобретений, брошюры и двух статей в "центральных журналах". Все эти штуки, оказалось, очень котировались в среде ученых. Правда, в те годы никто слишком в ученые не стремился, а на нашей кафедре и не было необходимых крупных ученых и даже просто профессора.

Короче, зашёл, поговорил и подал документы.

Вообще-то, аспирант - довольно обидное звание. В переводе с древнего латинского и даже современного английского оно означает - домогающийся. Хотя встречалось немало молодых людей, которые по своей воле, а особенно под напором честолюбивых родителей, всеми правдами и хитростями домогались кандидатской степени. Насмотрелся вдоволь, поскольку был рядом. Например, один из наших преподавателей ко всякой своей пустяковой публикации подписывал соавтором дочку, другой вообще "был задержан бдительным вахтёром, когда хотел вынести из института кандидатскую диссертацию для своей дочери". Не хочется входить в такого типа не красящие моих коллег и учителей подробности. В этих делах ни партия - честь и совесть нашей эпохи, ни ректорат - не проявляли к попавшимся суровости. Сами занимались тем же.

Я решил, а почему бы и не поучиться в аспирантуре. Работа показывала, что знания мои нуждаются в укреплении. Мысли о диссертации и, тем более, защите - меня в те времена ещё не посещали. А приняли меня в аспирантуру без труда. Даже странно было сдавать экзамены преподавателям, которые недавно меня этому же учили.

И вот в начале нового учебного 1959-го года вхожу на свою выпускную кафедру уже не студентом, а вроде своим человеком. Довольно радушно меня встречает Игорь Васильевич Беляев, который читал нам теорию электропривода, а теперь заведует кафедрой. Поговорили о погоде. На мой вопрос о руководителе получаю ответ: "Поговорите с доцентами, а своих тем у меня нет". Через пару недель все вернулись из отпусков, и прояснилось тревожное обстоятельство: никто не готов предложить аспиранту тему и взяться за руководство. А ведь это считалось делом весьма почётным и выгодным.

Некоторое время я крутился в странном вакууме. Но пока было чем заниматься - готовить и сдавать "кандидатский минимум". После четырех лет перерыва я с удовольствием погрузился в книги. С жадностью взялся за подлинное изучение наших наук. Потом сдавал экзамены. И опять ко мне относились благожелательно, особо не спрашивали. Почему-то наперед предполагая существование у меня "отличных" знаний. В чем я сам очень сомневался.

Курьёзный случай произошел на экзамене по английскому. Я удачно отвечал и писал на этом языке. Вижу, комиссия улыбается, а председатель мне что-то говорит так доверительно, словно я уже совсем англичанин. А ничего понять не могу! Это отражается, наверное, на моём лице. Члены комиссии уже явно развеселились... Председательница произносит мне разборчиво: "Go a way!". Но я такого выражения не проходил? Сжалилась над своим учеником Борисова, попросив меня, по-русски, выйти, чтобы комиссия могла наедине посовещаться. Теперь то я на всю жизнь запомнил, что это английское выражение переводится, мягко выражаясь (а грубо англичане не выражаются) - "пошёл вон!".

Нашёлся, наконец, мне и руководитель. Предложил тему вернувшийся из докторантуры в Москве Анатолий Михайлович Быстров. Он не читал нам лекций, занимался своей докторской, не казался мне сильным специалистом, но выбора не было, и я согласился. Тема касалась управления асинхронным двигателем. Это направление совсем мне не нравилось. Этот мотор слишком плохо управлялся, а поставленные мне задачи были далеки от практики. Полгода из оставшихся двух с половиной я потратил, пытаясь влезть в эти проблемы. Исписал тетрадку, но никакой почвы под ногами не почувствовал.

И тут шеф предложил мне очень полезную вещь - поехать в Москву, познакомиться с корифеями и обсудить с ними возможные темы научной работы. У меня тогда уже созрели некоторые мысли по дискретному управлению, связанные с работами на заводе. Ещё нельзя было рассчитывать, что из этих чисто изобретательских предложений может вырасти серьезная, научная работа, но мне так хотелось заниматься именно дискретной (импульсной) техникой. Тема руководителя, выражаясь по научному - была диссертабельной. Однако мне она казалась какой-то затхлой.

В столицу я поехал с открытым сердцем и душой. С готовностью слушать умных людей, с надеждой выбраться из путаницы и тупика в поисках своего пути.

Первые встречи состоялись, конечно, в Московском энергетическом институте. МЭИ считался нашим "старшим братом". Скорее, наш институт по сравнению с ним был малым ребёнком. Огромные красивые с колоннами здания, целый город общежитий для студентов, богатые лаборатории, умного вида спешащие солидные люди, одевшиеся, словно для театра - всё поражало аспиранта из провинции. Вместе с тем было приятно чувствовать себя причастным к тому же делу. Моё заводское прошлое давало определенную уверенность в разговорах.

Кафедрой привода тогда командовал будущий ректор Чиликин. С ним я разговаривал (видите! не написалось: "он со мной разговаривал") всего несколько минут. Выслушав привет от Быстрова, он поинтересовался, как продвигается его диссертация. Я так удивился - видимо, было принято аспиранту больше знать, а может и многое делать для "шефа". Поулыбавшись, Чиликин направил меня к своему заму.

Крупный, весёлый и демократичный "Михал Михалыч" Соколов, выслушал мои вопросы, не сказал ничего ни за, ни против. Он по-отечески беседовал со мной "за жизнь", рассказывал о делах на кафедре и передал меня ученому секретарю Ключеву. Он считался одним из самых перспективных молодых ученых на кафедре и держался со мной совсем по-свойски. К нему я обращался, не стесняясь, по всем вопросам.

Вообще, или время было иное, или в просьбе о встрече, исходящей от начинающего аспиранта, не полагалось отказывать, но все, к кому я обращался, отзывались согласием. Так принял меня в своём кабинете бывший тогда деканом факультета один из самых знаменитых приводчиков профессор Голован. Он, ещё вытирая платком широкий лоб после лекции, вышел из-за стола, протянул большую руку, усадил меня в кресло и присел сам рядом. Впечатляющего роста с мужественным лицом ученого и борца, он начал мне коротко рассказывать о самых главных и общих проблемах нашей науки. Передо мной сидел человек, книга которого была из основных наших учебников, и просто, доверительно делился примерами из своей работы, сетовал на сложности обучения московских студентов, часто обремененных семьями или с трудом отрывающих время от многочисленных столичных соблазнов.

Встретился я и с профессором Сандлером. Чуть не в каждом номере главного нашего журнала "Электричество" появлялась его большая статья. Он не был склонен к абстрактным прогнозам, и мои расплывчатые предложения мало подходили для обсуждения с таким ученым. Но отношение его ко мне было очень внимательным, и он предложил приезжать, когда у меня будет что-то конкретное. Впоследствии всегда Абрам Соломонович твёрдо и смело поддерживал меня, хотя сам подвергался периодическому зажиму в административных сферах.

Наиболее интересные встречи состоялись не в учебном институте, а в главном исследовательском центре страны - Институте Автоматики и Телемеханики, где работали самые выдающиеся теоретики, признанные в мировой науке. Известно выражение: "Кто умеет - тот делает, кто не умеет - тот учит". Поэтому меня так тянуло услышать мнение таких людей.

42. Встречи с Яковом Залмановичем Цыпкиным

Первым, к кому я обратился, был профессор Цыпкин. Это имя было известно в высоких научных сферах. Меня особенно привлекали его публикации в области импульсных систем, к которым относились и мои первые попытки войти в современную технику. Значение этой и последующих встреч было для меня так велико, что расскажу обо всём подробнее.

Мне посчастливилось познакомиться с Яковом Залмановичем в 1960-м и несколько раз встречаться в последующие годы. Так хочется рассказать о нем все, что помню и понимаю, но мою руку словно удерживает его взгляд и чувствую, как молчаливо отводил бы он мои верные, но, возможно, звучащие возвышенно, слова и оценки. Его такт - символ гения, щедро дарящего, но чуждого ожиданию благодарности.

Я легко созвонился с профессором Цыпкиным, и он легко пригласил меня к себе в институт. Солнечным днем я вошел в его кабинет, где отовсюду выглядывали рукописи, куски журналов на разных языках, печатные страницы. Из-за большого стола легко поднялся, приветливо протягивая руку, молодой невысокий красивый человек с золотым сиянием волос над головой. Он быстро и весело расспросил робеющего аспиранта о его планах и сомнениях. Не было и тени поучения, "мэтра"... Я быстро почувствовал себя просто и легко с этим дружелюбным и сияющим человеком с неожиданно простоватым и даже застенчивым взмахом рыжеватых ресниц.

И тут же, немедленно началось мое обучение главным ценностям жизни. Уже насмотревшись ранее на важных начальников и профессоров, я мгновенно и навсегда усвоил, что настоящее величие человека не нуждается в показной заботе о том "как выглядишь", от рассчитанности слов и поступков. Истинно великий ведет себя совершенно естественно и при этом оказывается, что его слова и действия удивительным образом совпадают с единственно подходящими к данному случаю.

Цыпкин внимательно выслушал мои идеи о возможности точного управления моторами. Из его книг я видел, что эта область ему близка. Многие главы оканчивались примерами управления не чем-то иным, а именно моторами. Ему явно понравились мои предложения, а, возможно, и тот азарт, с которым они произносились. Он проводил меня до дверей кабинета. "Приезжайте и покажите мне ваши результаты, когда они появятся", - произнёс он, прощаясь. И так по-доброму смотрел на меня...

Я вышел на суетную Каланчёвку. Но как хорошо здесь! И какие симпатичные люди идут навстречу. Все мысли бежали по одному кругу. Сам Цыпкин оценил придуманное мной направление с импульсным подходом к управлению скоростью и позицией. Значит, я выбрал правильный путь! Как здорово, что на земле живут такие прекрасные и высокие люди, и они занимаются наукой в этой же области! Мне приятно жить, когда такое существует! Нет, я не примерял себя к ним. Куда моим способностям до их гения? Но надеялся, что глубинная "уличная" интуиция, практическая трезвая оценка дадут мне преимущества и новизну в выборе коротких и здравых (не наукообразных) путей к цели.

Короче говоря, я был очарован и вдохновлен. Из десятка встреч в Москве именно эта определила мои будущие работы и, как оказалось, всю жизнь.

Попробуем представить, что из нашей квартиры исчез телевизор, радиоприемник и музыкальный центр, телефон и его мобильный коллега, компьютер со своим интернетом. Сколько времени сможем мы выдержать в этой пресной пустоте? Иногда спрашивают, кто это всё изобрел? Кто дал каждому такое благо? Известные еще со школы изобретатели радио, телефона и вычислительной машины сами были бы поражены новейшей техникой и вряд ли сумели объяснить ее действие. Прогресс, который вывел эти средства на уровень органов волшебного зрения, слуха, речи и мысли человека, есть результат творчества тысяч ученых и инженеров.

И, все-таки, можно назвать несколько имен гениев, соединявших в себе талант ученого, способного, как пианист, летать над клавишами математики, этого универсального инструмента точного знания, и дар изобретателя, который делает по проторенному пути лишь несколько шагов и... вдруг переносится в совсем иные пространства, где фантастические возможности легко оказываются в руках.

Таким человеком, взор которого свободно пронизывал нагромождения смутного и неоформленного, а ум быстро наводил здесь математический порядок - был Яков Залманович Цыпкин.

В начале 60-х годов его книга "Теория импульсных систем" поставила на твердый теоретический фундамент все работы по импульсным процессам, а они как раз и были основой развития автоматики, электроники, нового телевидения, компьютеров, а затем и сотовой связи. Эта книга на нескольких сотнях страниц содержала множество новых диссертаций, фейерверк идей и изобретений, которые автор дарил инженерам. В эти годы и позже уже никто не создавал подобных трудов.

Дочь Якова Залмановича, с которой я познакомился уже в Израиле, рассказывала, что никогда не видели его в удрученном состоянии, обычно он занимался несколькими проблемами одновременно, и, если что-то сразу не получалось, бодро переходил к другой теме. При этом часто результат он знал заранее, хотя решение еще не приходило. Кстати, долгое время они жили в крохотной комнатке, где узкий диван заменял и письменный стол. Для работы ему не требовалось особых условий, открытия нередко являлись во время хозяйственных дел, которые он выполнял сразу и безотказно.

Оценить вклад академика Цыпкина в мировую науку я не берусь. Найдутся специалисты, которые на поле теории и практики автоматики разложат его идеи и достижения. Они покажут, какие белые пятна науки он определенно окрасил, какие сиротливые островки находок связал в крепкую сеть, какие малопонятные и сомнительные предложения объяснил и утвердил, какие конкретные технические вещи являются следствиями его мимолетных изобретений, какими новыми мощными средствами вооружил будущих создателей искусственного интеллекта. Чувства удивления и восхищения возникают, когда открываешь любую его книгу на любой странице. Сам стиль изложения трудных научных доказательств найденных истин отмечен мудростью, а литературная форма - поражает новизной, изяществом и легкостью произведений искусства.

Яков Залманович был гением в науке и честно служил своему призванию, не отвлекаясь на "общественную работу" (в советском понимании). Зато он щедро помогал молодым ученым, причем делал это не обещаниями, а немедленно и по делу.

Из собственного малого опыта я догадываюсь, что жизнь известного ученого лишь кажется гладкой дорогой непрерывного восхождения от открытию к изобретению и к новому откровению. На самом деле - это полная опасностей тропа среди вдохновляющих вершин и неожиданных провалов. Работа ученого - это прекрасный и мучительный путь, на котором радостное предчувствие, что вот-вот расколется еще один секрет природы, сменяется обидным осознанием неудачи. Природа ни одну свою тайну не выдает на блюдечке. Она ревнива и расстается с откровением после отчаянного сопротивления, убедившись, что этот настойчивый уже проник в тайник, да еще, возможно, что он сам по себе достоин такой награды.

Сравнивая результаты работы корифея и обычного ученого, поражаешься их не только качественному, но и количественному превосходству. Можно предположить, что у гения просто не остаётся времени на неудачи. Однако, догадываюсь, что, поскольку Яков Залманович вникал в казавшуюся достаточно плотной мою статью за 20-30 секунд, его движение среди окружающих загадок природы было полетом кометы по сравнению с обычным следованием плота по равнинной реке. На такой скорости, конечно, полезное встречается чаще, но и удары... Может, в этом причины того, что внешне спокойную кабинетную работу раз за разом не выдерживает сердце.

В одной из своих книг Яков Залманович подзадоривает читателя тем, что высшая ступень познания - это, когда сможешь не только понять, но и опровергнуть аргументацию автора. Что-то не приходилось встречаться с таковым в его построениях. Они всегда ложились в здание теории краеугольными блоками и не колебались при всех наукотрясениях.

В следующий раз я привез набросок идеи, позволявшей автоматизировать процесс измерения, известный электрикам под именем фигур Лиссажу. Прежде здесь требовалось обязательное участия человека. Яков Залманович внимательно осмотрел мои листы и предложил оформить это статьей в журнал "Автоматика и телемеханика", публикация в котором была несбыточной мечтой многих инженеров. В ответ на мой вопрос о возможности применения этого в промышленности он, после секундного размышления, вызвал секретаршу, тут же продиктовал ей записку заинтересованному лицу, написал внизу разборчиво и просто - "Цыпкин". И вручил мне. И я усвоил очередной урок стиля работы: если хочешь что-то сделать человеку и знаешь как - не обещай, а сразу бери телефон, ручку и делай.

В дальнейшем журнал АиТ опубликовал еще несколько моих работ. Это, а также отзывы Цыпкина, очень помогло мне.

Всегда несколько обескураживало, что от просьб выступить оппонентом или в другом качестве на моих защитах - он вежливо уклонялся. Могу только догадываться о причинах. Возможно, мои достижения не были достаточно весомы? Но, скорее всего, за этим стояло его понимание, что в ученых советах, где немало значат голоса всяких парткомовцев и т.п., поддержка соискателя, с порочным 5-м пунктом, ученым, пусть и с мировым именем, но с тем же дефектом в биографии - опасна. При тайном голосовании эти элементы не упустят случая повлиять явно.

Имя Цыпкина часто встречалось в учебных программах моих курсов в институте. Особая тишина вдруг возникала в аудитории, когда я по ходу лекции рассказывал студентам о своих встречах с автором идеи. Тогда я сам успевал удивиться изменению своего голоса и чувствовал, как вбирало новое поколение поразившие меня его черты.

По-моему, Яков Залманович был исключительно скромным человеком. Среди множества его изобретений в области теории имеется метод, открывший свободный вход математике и расчету в импульсные процессы. Многие пытались это сделать до него, но безуспешно. Ну, все равно, что для передвижения тяжестей использовали разные рычаги и упоры, а он предложил - колёса. И все тяжелое сразу легко и плавно покатилось. Этот метод Яков Залманович назвал "Дискретным преобразованием Лапласа", отдавая дань уважения знаменитому математику прошлого и его популярному методу, который хорошо работал в непрерывных случаях, но был бессилен для импульсов. По давно установившейся традиции такому изобретению всегда присваивают имя автора, но... с одной стороны, действительно гениальное быстро начинает казаться естественным и простым, а, с другой... этим автором был Я. З. Цыпкин. Очень жаль, что переименовать улицу - можно, а о восстановлении справедливости авторства в теории - почему-то, говорить не принято.

После защиты кандидатской мне доверили чтение курса "Теории автоматического управления" и даже выделили большую комнату для создания учебного кабинета. Захотелось оформить его по-новому и украсить стены портретами корифеев этой науки. В то время коммунистические идеологи вовсю развлекались происхождением открытий. Поэтому каждый курс начинался с раздела "роль русских и советских (читай - снова русских) ученых в рождении данного предмета". В художественном фонде нам изготовили красочные портреты. Среди них, конечно, были "отечественные" ученые. Исходя из содержания курса, невозможно было обойти и иные имена. Студенты просто не могли не спросить, а почему же на них не смотрят со стен и эти создатели важных теорий, которые они разгрызают в курсе. Все фотографии с трудом, но нашлись, за исключением Цыпкина. Только в одном из номеров АиТ обнаружилось, ну, совсем несерьезное, прямо студенческое фото (помещенное в связи с присуждением Цыпкину высшей награды государства - Ленинской премии, которая до этого не присуждалась ни одному ученому в области автоматики).

Уверенный в успехе, я обратился к Якову Залмановичу с письмом, в котором кроме пары научных вопросов была и хорошо обоснованная просьба относительно фото. Через короткое время, как и обычно, пришло письмо с конкретными ответами на все вопросы. А о фото - ни слова! Поразмыслив, я понял, что... напоминать об этом не следует. Пришлось сделать портрет студента-корифея.

Явилась комиссия по приемке кабинета. Всем понравились красивые стенды для лабораторных работ. Однако лица членов парткома стали задумчивыми, когда, окинув взглядом галерею ученых, они не обнаружили здесь универсальных гениев Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Компания несколько оживилась, рассматривая цветные портреты знаменитого изобретателя Кулибина, теоретика(?!). Ползунова, но совсем поскучнела перед подозрительно неславянскими изображениями, да еще с фамилиями: Фельдбаум, Гольдфарб, Цыпкин... Я порывался произнести защитительную речь, что это, мол, самые известные советские ученые... Через некоторое время эта комната срочно потребовалась для важных целей, кабинет был закрыт, а дорогие (и по стоимости) портреты переместились в угол, где пылились, пока вовсе не исчезли.

В одну из очередных встреч в начале 70-х разговор зашел о новой работе Якова Залмановича "Основы теории самообучающихся систем". Эта небольшая книга была и по виду совершенно необычной для советского научного издания. Здесь ряды уравнений и схем подчинялись блестящей литературной обработке. Чего стоили эпиграфы перед каждой главой. Прежде не встречалось такого в научных книжках. Короткие высказывания мудрецов, удачно к месту примененные автором, лучше любого предисловия давали читающему ключ к пониманию сложнейших вещей.

На мое удивление новизне темы Яков Залманович просто ответил, что в импульсных системах основное уже сделано, и ему больше не интересна работа в этом направлении.

Это было подобно тому, как, если бы... всемирно признанный чемпион в прыжках с шестом Бубка, вдруг начал выступать, скажем, в теннисе. И с таким же успехом! Научный мир, думается, тоже не знает подобных примеров. Ученый, добившийся выдающихся успехов в каком-либо виде знаний, не оставляет завоеванную сферу. Да, ещё заслужив непривычное для российской науки признание и цитирование во всей мировой литературе. Но с этих лет возникает поток новых идей, десятки основополагающих статей в недавно еще фантастическом направлении прорыва науки к созданию искусственного интеллекта.

Передо мной лежат фотографии Якова Залмановича. Ну, словно, сбросилось время. Еще миг и он поднимет глаза от столь любезных ему формул и взглянет так просто, тепло и весело. На второй фотографии академик Цыпкин такой, каким я видел его в 1991-ом уже здесь в Израиле в Хайфском технионе. Годы и звания не изменили его. Только стал еще красивее.

Он, как всегда, приветливо расспросил о моих делах. А дела эти были совсем плохи. Без языка нельзя было и думать о преподавательской работе. Мои надежды на то, что оборонная промышленность Израиля, подобно советской, заинтересуется моими достижениями в точных приборах - не оправдались. Наплыв советских ученых и инженеров был столь велик, что малочисленные предприятия могли выбирать самых из самых. Я не находил никакой работы.

Сожалею, но та мель, на которой я оказался, заставляла меня, наверное, излишне и бестактно приставать к нему. Но тут даже Цыпкин не мог никак мне помочь. Позднее я понял, что в мире (настоящем большом мире, а не в дутом советском пространстве) даже очень знаменитые ученые имеют совсем мало силы. Предприниматели, бизнесмены, владельцы капиталов и фирм - эти люди могут в миг решить судьбу понравившегося им человека. Однако у меня не только не было подобных знакомых, но даже появись такой, я бы гордо отвернулся от "мироеда".

Видимо, я выглядел очень огорченным и растерянным. Успокаивая меня, Яков Залманович заметил: "А в моей жизни было такое, после чего ничто уже не вызывает у меня подавленности". Только недавно я узнал, что Цыпкин участвовал в войне с фашизмом, после неудачного парашютного десанта он погибал в болотах, чудом был спасен, потерял часть ноги, много месяцев провел в госпиталях...

И, все-таки, в дальнейшем поддержанная много лет назад Цыпкиным идея позволила мне создать фирму и как-то всплыть на поверхность океана современной мировой техники.

Возможно, придет время, когда человечество поднимется и до благодарной памяти ученому, который подобно библейскому пророку Аарону передает в слух людей секреты мира, освобождаемые Создателем.

Выше почти полностью приведена статья, напечатанная в "Новостях недели" - одной из основных израильских русскоязычных газет. На развороте были помещены и две большие фотографии Якова Залмановича, подаренные мне его родными. Было очень приятно послать газету его жене и дочери и услышать их одобрение.

Рецензия : 16.02.2020

Сегодня перечитал эту свою статью.

Скажу честно - она произвела на меня большое впечатление.

Передо мной с полной отчетливостью засиял замечательный образ этого человека при первой нашей встрече.

Пожалуй эта встреча и последующие были самым удачным и счастливым событием во всей моей жизни.

К сожалению, пока не оправдались мои ожидания всеобщей особой оценки роли Цыпкина в науке, особенно в связи с современным расцветом, триумфом, взрывом, информатики во всех сферах жизни и быта.

Но я то точно знаю Величие Якова Залмановича Цыпкина. Подождем.

43. Ещё несколько встреч с учёными

Мне хотелось встретиться ещё с двумя учёными ИАТ'а: А.Б.Челюсткиным и А.Я.Лернером.

Профессор Челюсткин был известным специалистом по прокатным станам. Впоследствии, работая в институте, я поездил по многим базам практики. Был на Череповецком металлургическом комбинате, Магнитогорском и других. Пожалуй, современный стан горячей прокатки - это наиболее впечатляющее произведение ума и рук инженеров. Представьте себе сооружение длинной метров в 200, где в начало его из мрака печи торжественно выезжает огромная в 20 тонн, пышущая жаром, светящаяся напряженным темно-красным светом, стальная заготовка. Она продвигается, сжимаясь валками, всё более распаляясь в ответ на это насилие, теряя толщину, вытягиваясь, и сообразно увеличивая скорость убегания. А метров через 100 вдоль по стану уже мчит ураганом раскалённый добела поток металла, в дыму и грохоте пролетает сквозь всё новые валки, обжимаясь до тонкости автомобильного листа, и в конце врывается на гигантскую катушку, закатываясь в рулон. Всем этим движут огромные, величиной с дом, моторы. И управляют всем сотни чутких электронных приборов. Ум человека просто слаб, не успеет сообразить - что и как делать.

С подобной технологией я встречался в Правдинске. Правда, там прокатывали не раскаленную сталь, а влажную бумагу. Её обрыв был катастрофой, с которой рабочие справлялись за полчаса. Страшно представить себе такое с огненным металлом. Иногда это случается. Вырвавшись из-под контроля, он сокрушает всё вокруг, а потом возле остановленного стана медленно остывает страшное змееподобное чудовище из искорёженной стали.

Некоторый познания в подобных технологиях я приобрёл, работая над сушильной установкой и кордной линией. Исходя из своего опыта, я придумал несколько предложений для автоматизации прокатки и набрался смелости изложить их специалисту. К счастью, Челюсткин не принял это всерьёз и рассказал о более интересующих его перспективах развития прокатного производства, по сравнению с которым мой текстиль выглядел детскими забавами. Мне стало ясно, что надо умерить свои претензии не столь широкой областью техники, где я более-менее ориентируюсь. А лучше всего придумать что-то совсем новое и универсальное.

Особые надежды я возлагал на встречу с профессором Лернером. Он был известным ученым, и книга с его именем была у нас в некотором ходу. Но были и совсем иного рода причины для этих ожиданий.

Мама объяснила мне, что Лернер наш родственник, и не такой уж дальний. (Теперь на досуге я установил, что он мне троюродный брат). Дядя Мирон, авторитет которого был для нас непререкаем, уточнил: "Он в своё время удачно выскочил из Винницы и обязан тебе помочь". Правда, вслед за этими словами задумался и никуда звонить не стал. В нашей провинции мы жили очень изолированно, и я был совершенно в стороне от родственных связей. Москвичи смотрели на это иначе. Например, дядя Мирон, выбравшись в Москву и достигнув там определенного положения, тянул за собой брата - дядю Иосифа (с семьёй конечно) и т.д. Это было, видимо, принято среди наших родственников, далёких и близких. А, может быть, и не на голом месте существовали байки о том, как евреи стоят друг за друга.

Моя встреча оказалась совсем иной.

Поспешным шагом вышел ко мне важный господин в шикарном синем костюме (обычно я не могу ответить на расспросы типа "в чём был одет?"). Он быстро кивнул на моё представление. Я попытался что-то произнести извиняющимся тоном о нашем возможном родстве... Никакой реакции на холодном непроницаемом лице и только еле слышные быстрые слова, как бы облегчающие мою заминку: "Не имеет значения".

Несколько ошеломлённый неожиданным приёмом, я сразу перешёл к деловой части. Лернер выслушал и одну за другой объявил неподходящими все мои предполагаемые темы работы. В том числе и предложенную Быстровым. Последнее его заключение принесло мне определенное облегчение, ибо руководитель ждал от меня внедрения в мутные математические проблемы теории асинхронных моторов. Я мучился, не знал, как к этому подступиться. Шеф не был в такой мере теоретиком, чтобы продвинуть аспиранта хотя бы на исходные позиции. Чтобы устранить мои сомнения, Лернер объявил: "Над этим работают крупнейшие фирмы мира. Что вы там в своём Иванове сможете сделать". Это было нормально, но когда он также безоговорочно отклонил и мои дискретные темы, на которые я очень надеялся (и как подтвердила жизнь, не зря!) - это сильно притушило мой оптимизм. Остался последний вопрос: "Не порекомендуете ли Вы сами что-то?". Ответа не последовало.

Дядя Мирон с видимым нетерпением ожидал результата моего похода. Выслушав мой рассказ, он сказал резкое слово и добавил: "Мама тоже была им недовольна".

Такая вот обескураживающая встреча. Никто из совсем чужих так ко мне не отнёсся...

Но эта история имеет продолжение. Пишу об этом спустя много-много лет. Для просветления мыслей вышел на свою горку. Ого, а уже и нет пшеничного поля...

Пять-шесть отставших журавлей

Кружат над скошенной пшеницей.

Спускайтесь, горестные птицы,

Здесь вам покойней и целей,

Чем в этих небесах хамсинных,

Горячих, бледных и пустынных.

Воды вот только - нет в помине.

Её не сыщешь на чужбине...

Но я тоже отличен от большинства людей! Например, все выходят из дому и поворачивают к центру - к магазинам, кафешкам, людям, а я - в обратную сторону, в поля и пардесы.

Когда в 70-х годах Брежнев приоткрыл железный занавес, и какие-то евреи решились объявить о желании выехать из страны победившего социализма, остающееся большинство оцепенело от ужаса. Вдруг из газеты "Правда" все узнали, что среди нескольких подлых отщепенцев, которые нагло ели русское сало, а теперь предают родину, меняя её на ненавистный Израиль, значится имя профессора Лернера.

Александр Яковлевич Лернер, Андрей Дмитриевич Сахаров и их гость Иси Лейблер. Москва 1987

Его, конечно, не выпустили, вышвырнули с работы, бедствовала семья, не узнавали многие "друзья". Он затих, спрятался? Отнюдь, 17 лет он выдерживал борьбу с советской инквизицией, снова и снова появлялась его подпись под заявлениями безумных храбрецов, таких как Сахаров. В "Голосе Америки" сквозь свирепый вой власти, защищавшей нежные уши своего целомудренного населения от грубой правды, я снова и снова слышал это имя. Вслушивался, не веря ушам своим, с пробивающейся из неведомых глубин гордостью и надеждой.

Повторив примерно через 3340 лет путь из страны рабства в свою землю, среди сотен тысяч советских евреев, я прибыл в Израиль. В отличие от исхода из Египта, наш путь с севера длился не 40 лет, а всего неделю. Когда снижающийся Боинг пробил облака, и под нами поплыли морской берег, аккуратно окаймленный чёткой белой линией прибоя, стройные кварталы с высотными зданиями среди зелени улиц, изящные изгибы дорог с множеством ползущих автомобильчиков... (извините, переведу дух, это и сейчас невозможно вспомнить без слёз), самолёт зааплодировал, кто мог, повис на ремнях, уткнувшись в иллюминатор, сообщая всем: "Вот он Израиль, всё спокойно и красиво...".

Здесь в Реховоте я узнал, что Лернер работает в "Махоне Вайцмана" - уникальном собрании научных институтов среди прекрасно ухоженного парка (где я все годы с 10 до 11 вечера совершаю пробежку, перешедшую теперь в быструю проходку).

Мне некуда было отступать. Нет денег на съёмную квартиру. Нет работы. Никакой. Вопреки ожиданиям никакие военные, научные и прочие круги меня никуда не пригласил, а на мои инициативы не прореагировали или отказали. Даже хозяева пардесов не взяли заслуженного человека на сбор апельсинов, предпочтя ему ловких, как обезьяны, арабов.

Александр Яковлевич сразу приветливо меня принял в своём маленьком кабинетике в институте математики. В этом тесном здании внимание дичающего "оле" привлёк большой ксерокс. Вот где можно размножить автобиографии и всякие хвалебные листки! Он посмотрел мои саморекламы, пообещал помочь с переводом, и действительно через несколько дней я получил на хорошем английском ? страницы. Ещё помог сделать копии бумаг, позвонил в центральную библиотеку. С тех пор я стал вхож в огромный, почти пустой, читальный зал и хранилище. Всё открыто для посетителей. А любезная, симпатичная Либа охотно находила мне нужные издания. Но всё на английском, привычной русской книжки не найдёшь!

Я не мог не спросить о работе. Он ответил, что мало кого знает. С одним обещал поговорить. Позднее я усвоил, что обещание здесь - совсем не то, к чему мы привыкли там. Обещая, человек вселяет в тебя надежду, ты в эту минуту становишься доволен, а значит и предприимчив. Вот и всё, хватит. Единственное, что он произнёс довольно уверенно - каждый, кто умеет что-нибудь конкретное хорошо делать, здесь не пропадёт и найдёт себе применение.

Как-то в разговоре "обо всём", я чуть намекнул ему на нашу встречу в Москве, но он лишь движением век отвёл эту тему. Он охотно рассказал о новом увлекающем его деле - искусственном сердце, сосудах. Недавно я посетил его в просторной квартире четырёхэтажного дома, который он сумел выстроить вместе с детьми. Александр Яковлевич был приветлив и как всегда сдержан. Он разговорился лишь о своей новой идее - вывёртывающейся наизнанку оболочке, с помощью которой врач сможет, не травмируя больного, проникать через его, извините, задний проход в кишки. На эту вещь он взял патент, проводит медицинские проверки, рассчитывает стать богатым. Я искренне изумился его разносторонним способностям. Но после уже наедине, пытаясь осмыслить это изобретение, подумал, а разве Творец не такой именно штукой снабдил каждое лицо мужеского пола, для облегчения процесса продолжения рода. Но не запатентовал.

Александр Яковлевич подарил мне свою книгу, роскошно изданную на английском языке. Она меня заинтересовала, я со словарями вгрызался в тексты. Здесь встречались настоящие откровения о том режиме, в котором мы жили с художественным описанием событий. Я запросил автора о русском варианте и дочитал книгу по рукописи. В ответ на моё вполне искреннее восхищение Лернер ответил: "Я старался". Мои многократные попытки вытянуть из него рассказы о Сахарове, об ученых, которых я знал, заканчивались предельно лаконичными репликами. Будто это не он писал эту интересную книгу... Он никогда не звонил мне. Даже, когда я дал ему прочитать статью о Цыпкине. Но когда я зашел к нему после порядочного перерыва, посетовал: "Что-то вы меня забыли".

Ну, а в моих делах он действительно ничем помочь не мог.

44. Бросок в Киев. На пороге главного изобретения

Приехав из Москвы, я отказался от выполнения прежней темы. Быстров не настаивал и дал мне полную свободу заниматься, как он выражался, - "дискретчиной". Через месяц я понял, что в своём институте нечего и мечтать сделать электронные блоки для экспериментов. В эти годы только-только появлялись транзисторы, они были так слабы, что "за нестабильность" их даже изгнали из военной техники.

Я послал письмо Скурихину, моему бывшему руководителю дипломного проекта. Он когда-то говорил мне, что не согласен ограничить свою жизнь карьерой преподавателя и чувствует способности на нечто большее. К этому времени он уже, по протекции своих друзей Михайлова и Малиновского, работал в Киеве в создававшемся там Институте кибернетики.

Владимир Ильич ответил довольно быстро. Он одобрял мои идеи и приглашал приезжать для сборки необходимой электроники. "Одно условие", - писал он. - "Привези с собой мотор, у нас ничего тяжёлого нет". Скурихин, как истый приводчик, был неравнодушен к моторам, и ему не терпелось показать своим молодым сотрудникам настоящую "железную" технику, ради которой, в конечном счете, и громоздят они компьютерные штучки.

Это было здорово! Я выпросил в лаборатории самый малый мотор, килограмм на 30. На его вал посадил стальной диск с зубчиками и приспособил элемент из бывшей телефонной трубки так, чтобы зубчики диска оказывались против магнитиков телефона. Так получился датчик скорости, который выдавал импульсы при вращении вала. Строго столько импульсов - на сколько зубчиков повернулся вал. Всё это было собрано на двух порядочных стальных балках. Пришлось заказывать целый контейнер для пересылки этого груза, ибо его вес превышал допустимый для отправлений другого вида. Это было не очень дорого, но произошло никак не предвиденное. Служащий на железной дороге перед отправкой заглянул в контейнер, не заметил небольшого предмета на полу и, решив, что по ошибке отправляют пустой контейнер, приказал его загрузить грузом... в Ригу. После многих перипетий мотор всё-таки прибыл в Киев. А я уже вовсю действовал там.

А всё-таки, так приятно и удобно сочинять на компьютере. Всё более укрепляюсь в крамольной мысли, которую уже высказывал выше (но в противоположном направлении), - будь у Льва Толстого компьютер, он не смог бы написать свои толстые романы. Раньше, когда я писал от руки или на пишмашинке, подходил, когда было время, и продолжал старания с того места, где остановился. Теперь не так. Легко "листаю" экран до нужной страницы. Вижу, здесь надо немного переделать, тут забыл важную деталь, в этом месте вспомнилось имя, эти куски текста надо поменять местами, добавить эпизод, ещё есть интересные соображения и... В результате проработал час и два, и три, но не продвинулся вдаль ни на строчку. Известно, что Толстому приходилось просить переписывать рукописи свою супругу, которой не являлась простая мысль о великой чести жить рядом с гением и помогать ему. Ей хотелось ещё и влиять на него. Вряд ли, легко ему было отважиться на новые переделки текстов. Говорил, что-то типа "хусима!" и двигал дальше.

Когда берёшься за новое дело - обращаешь внимание на примеры. Так и при сочинительстве читаешь писателей и присматриваешься. Некоторые совсем неизвестные пишут так, что пальчики оближешь. Другие упорно претендуют на титул классика. Допустим А. Битов. Его тексты сложны. Нельзя читать расслабившись. Что делать - надо уважать писателя, который, между нами, не очень уважает читателя. А ведь совсем несложно писать по-умному. Для высоких интеллектуалов. Просто надо писать через слово. Чтобы было место для догадки читающего. Можно пропускать и два слова, оставляя каждое третье. Это ужасно уважают много о себе понимающие. Но для самых важных достаточно ставить лишь заголовки. Остальное каждый из них домыслит по своему вкусу. Или сделает вид.

Но вернёмся в древний город Киев.

Первым делом нужно было устроиться с жильём. Владимир Ильич, наконец, имел собственную симпатичную и бойкую секретаршу. Ему достаточно было мигнуть, чтобы она припомнила адрес женщины, которая убирала в отделе после работы и может меня поселить.

Уборщица жила неподалёку, занимая вдвоём с мужем, рабочим кирпичного завода, половину впечатляющей величины новой двухэтажной виллы. Привыкшая к общению с директором института, квартиру которого она убирала в свободное время, хозяйка с важным видом встретила приезжего учёного и провела его на второй этаж. Комната была тесноватой, но чистой и тихой. Последнее было для меня самым важным - не помешают заниматься по вечерам. Цена тоже устраивала. Правда, заниматься вечерами особо не приходилось, так как притаскивался из института только к ночи, готовил себе на кухне рисовую кашу и пил чай с сухарями. Да, довольно скоро мой нежный желудок взбунтовался против случайной пищи украинского типа. Постоянные боли заставили меня вспомнить собственный метод щадящего питания. За ужином хозяйка обычно подсаживалась к столу и делилась со мной наболевшим.

- Вот муж скильки годов робил, а квартиру дали только недавно. И запрещають

держать пару кабанчиков. А грошей мало. Вот у Глушкова уси стены в коврах. Работа у него гораздо легше, чем на кирпичном заводе, а получаеть намного больше. А прокурор построил сибе дом у три этажа. А директор кирпичного завода вкрал песок, его стали судить, так отнесли судье взятку и выпустили...

Я вяло поддакивал, от чего хозяйка горячилась, приводила новые веские доказательства коррупции и вопиющих нарушений.

- Но откуда вы это знаете? - спрашивал я, с трудом удерживая равновесие разговора.

- Как откуда? В газете писали, да Марийка сама бачила! - возмущалась хозяйка.

- Но ведь действительно в Киеве нельзя держать скотину. А работа директора Института академика Глушкова очень важна для страны, он один на весь мир такой, что может придумать вычислительные машины, и работает он с утра до ночи (я действительно слышал от Скурихина, что академик не бережёт себя и работает на износ). А Марийка - это слухи.

К разговору подключался муж хозяйки. Он садился напротив, вдвигал ложку в тарелку дымящегося густого с большими кусками мяса жирного борща, запах которого растворял остатки моего терпения. Кушал он не спеша, внимательно, иногда поднимал от тарелки задумчивый взгляд, в котором возникало удивление при виде постороннего. И важно соглашался с жинкой.

Да, я был беспартийным, но убежденным сторонником этой власти. После всего, что на себе испытала моя семья это необъяснимо. Но так оно было. Вообще-то, я привык, что в ивановских местах люди не жили так сытно и шикарно. И не роптали.

Дело кончилось тем, что через несколько дней хозяйка сказала, что приезжает сын или сват, и комната им нужна самим. Я был несколько смущён своим неумением разъяснить правильные мысли представителям рабочего класса. К счастью, я уже успел осмотреться, нашел другую квартиру, поближе и с окнами в зацветающие яблони. Политикой с новой хозяйкой я уже не занимался.

Но это был быт. Меня поглощала работа. Я застал удивительное время озарения людей словом КИБЕРНЕТИКА, придуманным американцем Норбертом Винером. Его простая мысль, что управление в живом организме, в обществе и в машине осуществляется по одним и тем же законам, вдруг засияла, как поразительное открытие. Все с удивлением оглядывались друг на друга - как это мы не догадывались до этого раньше? Чего же проще: как мозг по нервным волокнам управляет движением руки, так моя электронная плата по проводам командует вращением мотора.

Эта, ставшая очевидной, идея несла, казалось, необъятный простор множеству проектов. Ведь так просто и увлекательно вдуматься в механизмы, которыми наделила тебя Природа. Например, обратить внимание, что температуры тела точно держится на уровне 36,6 градусов, а затем попытаться перенести это на регулятор температуры в комнате. Или разузнать, как держит организм давление крови, и так же построить регулятор давления в котле электростанции, и... так совсем без драки можно попасть в большие забияки. Даже самый серьёзный наш институт, где работали ведущие академики и сам Цыпкин, переименовали из ИАТ в ИТК (технической кибернетики). А украинская академия наук тоже, как всегда, захотела выделиться и построила гигантский ИК. И множество людей из научного и околонаучного мира ринулись по новой автостраде. Но странное дело, дорога эта оказалась короткой. Через десяток лет её асфальт зарос травкой, все вернулись на те пути, которые, было, влились в общее шоссе. Для спасения репутации ИТК переименовали в ИПУ (проблем управления). Сохранился, думаю, лишь Киевский институт Кибернетики.

Но в 1960-м, когда я приехал в Киев, новый институт стремительно поднимался. Собственно, вошёл в строй ещё только ВЦ (Вычислительный центр). Здесь работало несколько больших ЭВМ (электронных вычислительных машин), больших - по тем временам, сейчас мой настольный компьютер намного сильнее, чем все они вместе взятые. Но уже молодой штат ВЦ поставил себе и с энтузиазмом решал дерзкие задачи. В 10 и 11 вечера ни одно окно четырехэтажного здания не было тёмным. Молодые инженеры моего возраста и мало отличавшиеся от них начальники трудились рядом. Самым солидным был замдиректора по снабжению. Солидным по возрасту, но не в привычном смысле этого слова. Работа шла так быстро, что не успевали завести кладовки и журналы для учёта. Дорогие детали сразу разбегались по отделам и столам. "Ребята" запросто заходили к главному по снабжению, выясняли, что купили, вернее - достали, и тут же разбирали это по карманам.

Отдел кадров, по-моему, ещё не работал. Страшно было видеть, но эти зелёные начальники подбирали помощников из знакомых. И советовались "принять - не принять" не с партийными боссами, а только с такими же почти студентами. И ни от кого не скрывали это.

На некоторое время меня поместили в кабинете замначальника отдела Иваненко. Он не обращал внимания на незваного гостя, хотя вначале спросил, не холодно ли мне от окна, которое он всегда держит открытым "чтобы мозг под кислородом лучше работал". По утрам ещё земля покрывалась инеем, но молодой ученый был на зависть морозоустойчивым. А я сильно мёрз, и проектировал свой блок. Однажды я оказался невольным свидетелем такого диалога.

- Петро, ты знаешь такого Непейводку? - спрашивает зам своего подчиненного.

- Немного, он учился в параллельной группе. Вроде, был парень неплохой и занимался прилично.

- Как считаешь, стоит взять его в наш отдел?

- Да ведь нам нужен человек для техники... спроси ещё Андрея, он его лучше знал.

На следующее утро появлялся новенький, несколько коротких вопросов, в том числе об общежитии и возможности снять жильё, и... "завтра приходи, будешь сидеть первое время рядом с Андреем".

С трудом удерживался я в позиции постороннего. Вот бы мне так жить и работать!

Через недельку Скурихин ввёл меня в свою лабораторию, представил аспирантом из Иванова, который задумал применить "наши ЭВМ для управления своим мотором". Недавним студентам было интересно оказаться в роли учителей. Также они, после всех своих миниатюрных неподвижных штучек, с уважением смотрели на настоящий тяжелый мотор с загадочным зубчатым колесом, который, наконец, приехал и был установлен в центре комнаты на специальной подставке. В те времена серьёзной целью считалось создание управляющих вычислительных машин не для каких-то там расчётов, а для непосредственного управления крупными заводами-автоматами. Поэтому люди видели в моём деле прообраз их будущих великих свершений.

Кстати, вождь всего заведения Глушков, был не просто известным математиком, но и партийным боссом и высоким чином в правительстве и Украинской академии наук. Несмотря на это, ходили слухи, что он слывёт в некоторых кругах кем-то вроде диссидента. Будто бы он предлагал полную ревизию государственного аппарата. Например, вместо судьи будет стоять неподкупная ЭВМ, которая оценит и сложит проступки обвиняемого, вычтет добрые дела и точно вычислит, сколько лет ему надо дать. Глушков также доказывал, что без ЭВМ социализм жить не сможет. Кто же способен точно сосчитать и вовремя дать указания, сколько добыть руды и построить заводов, чтобы выплавить ровно столько стали, чтобы её как раз хватило на все танки и самолёты для торжества коммунизма во всём мире. Понятно, что он смог пробить в Москве строительство крупнейшего института.

В лаборатории все с интересом выслушали мой краткий рассказ о захватывающей перспективе полного и точного управления мотором.

- Ведь если датчик выдаёт импульс при повороте вала на каждый зубчик колеса, то, считая счётчиком эти импульсы, можно управлять поворотом вала на любое заданное количество импульсов, то есть, на любой угол или заставить его крутиться на любой скорости без ошибки. До сих пор этого никто делать не умеет. И ключевым устройством для этого является электронный счётчик. Вот его-то, прежде всего, я и хочу построить с вашей помощью.

В то время в автоматике с полупроводниками соперничали магнитные элементы.

Ну, пожалуйста, не пугайся, дорогой мой читатель, этих нескольких технических терминов. Но ей-ей без этого не понять, почему я тратил время, терпел боли и полуголодное существование. Да и не будет ничего сложного. Совсем не требуется этих новых слов запоминать (хотя для кроссворда могут пригодиться). Мелькнут они в нашем рассказе и ладно.

Так вот, вся электроника и автоматика, сюда входили и вычислительные машины, строилась или на полупроводниках-транзисторах, или на магнитных элементах - ферритах - этаких крохотных полужелезных колечках. Транзисторы были дороги, но быстро совершенствовались, из них можно было строить более умные схемы. Ферриты стоили копейки, были надёжны, как всё железное, но требовали тонкой работы для использования. Одни специалисты признавали будущее за транзисторами, другие - на смерть стояли за ферриты. И те, и другие лица мелькали в списках лауреатов государственных премий.

В этой лаборатории работали со всеми типами элементов. Развернулся горячий спор по моему вопросу. Победило мнение, что счётчик следует делать на ферритах, тогда он будут дешевым и надёжным.

На следующий день я взялся за освоение незнакомой техники. Работа была на грани ювелирного искусства. Колечко диаметром 3 миллиметра имело дырочку в 1,8 миллиметра. Нужно было умудриться, пропуская в крохотное отверстие тонкий изолированный провод, аккуратно намотать на колечке 3-4 обмотки, каждая по 20-30 витков. Не меньших трудов стоило зачистить и припаять кончики к специальным ножкам. Чтобы мой счётчик мог считать до 1000, пришлось размещать на плате 3 декады, т.е. 30 штук таких колечек. Колдовал ли Левша в Туле - достоверно неизвестно, а я, вот, определённо бился здесь, на окраине Киева. Сначала никак не удавалось так намотать провод, чтобы он не поцарапался об острые грани феррита. Постепенно всё же набил руку и навострил зрение. Научился делать эту работу довольно производительно и чисто.

Какое же это было счастье, когда через 7 дней (я вёл специальный дневник) в моей декаде "забегала единица". На экране осциллографа сначала встала чёткая зелёная строчка с десятью столбиками - бегают все 10 единиц. Включаю цепь гашения, которая, по идее высекает все лишние единицы и... вот остался только один столбик. Есть деление на 10! Все ребята подходят, любуются картинкой на экране, поздравляют, удивляются, что добился результата так быстро.

Ещё дней за десять я собрал всю намеченную схему. Конечно, не всё шло так торжественно. Иногда по непонятным причинам порядок перебежек импульсов в моих изделиях нарушался. Пришлось изобретать всякие меры защиты и автоматического восстановления точной работы счётчика. Наконец, я смог приступить к испытаниям блока на моторе. Удалось добиться стабилизации скорости вращения, но вся система работала неровно, со сбоями. Такой красивой картины, о которой мечтал, никак не получалось. Желудок не стимулировал мою работу, режим питания не удавалось выдерживать. Я понял, что главное сделал, получил в руки блок, который можно дальше совершенствовать дома. Скурихин был не слишком доволен. Он стоял за трудовой энтузиазм до победного конца и не слишком верил моим жалобам на здоровье. Тут уж Элла Николаевна (его жена и тоже бывшая наша преподавательница) вступилась за меня.

Меня провожали подарками. Самыми дорогими были заводского изготовления элементы управляющей машины и запас всяческих деталей, которых не найти на родине. Работа в Киеве воодушевила меня и продвинула к воплощению мечты.

К сожалению, посмотреть на славный град Киев не было ни времени, ни сил. В центре города удалось побывать всего несколько раз. Подивился виду с высоты на Днепр, старине Софийского собора, подобному плотине длиннющему зданию на Крещатике. Здесь я оказался свидетелем странного эпизода. К новому большому, красивому дому напротив подкатило такси, из него выскочил делового вида человек, он взбежал по широким ступеням и быстрыми шагами направился в открытый вестибюль. Внезапная преграда остановила его движение, зазвенело и посыпалось стекло... Через секунду удивленные прохожие увидели человека, который, покачиваясь и вытирая кровь со лба, стоял перед здоровенной дырой в толстой стеклянной стене, невидимым образом отделявшей, оказывается, фойе здания от улицы.

Когда я собрался ехать домой полный разных в основном приятных впечатлений, начинался вечерний час пик. На остановке автобуса толпился народ. Подошел автобус, я оказался поблизости от открывшейся двери и хотел уже подняться, но какой-то парень сзади грубо отодвинул меня в сторону и полез в дверь. Я произнёс что-то вроде: "Эй, товарищ, нельзя ли полегче". Ко мне обернулось лицо, перекошенное крайней степенью ненависти. "Сейчас убью на месте", - выдавил он, задыхаясь. Я опешил, отошел, не понимая, почему мои слова так на него подействовали. Может потому, что они были произнесены по-русски?

Между прочим, Скурихин делился впечатлениями о национальном вопросе в Институте. Например, нужно послать официальную бумагу в Москву. Он пишет её, естественно, по-русски, затем зовёт парня украинца, и тот переводит письмо на украинский. В Москве держат специального переводчика, чтобы вернуть документу читаемый вид. Ответ из русской столицы также приходит к нему в нечитаемом карикатурном виде. Но почему же "в карикатурном"? Каждый может убедиться самостоятельно, что многие слова на украинском понятны для русского уха, но имеют негативный оттенок слабоумия, варварства... Палка - дрючок, деньги - гроши, одежда - роба, любить - кохать, видеть - бачить и т.д. Это очевидное следствие исторической "дружбы" соседних народов. Когда украинец появлялся в русском селении, он со своим говором оказывался чужаком, неуважаемым элементом, и слова его становились предметом насмешек. Вообще продвижение по службе для русских было затруднено. Владимир Ильич, может быть, в шутку, в которой больше правды, исследовал свою фамилию и доказывал, что она украинско-татарского происхождения: Шкур-Хан.

Вот и в нынешнее время мы наблюдаем, что Украина из первых вырвалась из ненавистного "союза" с Россией, и именно там кипят националистические страсти. Сегодня, некогда богатая чернозёмная Украина, стала голодной и раздираемой азартными лидерами. И пуляет ракетами по нашим пассажирским самолётам. И "устами" своих чиновников вместо соболезнования и извинений спешит откреститься "я - не я, и лошадь не моя".

45. Моё открытие в приводе

А вообще, что это такое "привод"? И зачем в нём надо что-то открывать? Может, наоборот - лучше всё это закрыть? Понятно, на эту тему я мог бы говорить долго. Всё-таки в этом почти вся моя жизнь. Обычно любят задать ещё такой вопрос: если бы ты начал жизнь сначала, выбрал ли снова...? По-моему, каждый нормальный человек ответит однозначно - конечно, нет! На земле столько всего интересного, зачем же снова идти по исхоженным тобой тропам. Во второй жизни я бы стал биологом - меня всегда влечёт проникнуть в тайны живого. В следующий раз я бы, может, выбрал профессию... писателя. Вон как, оказывается, здорово разговаривать через компьютер с людьми. Надеясь, что они готовы тебя слушать.

Хотите, совсем коротко скажу, что такое этот привод? Это - Майя Плисецкая! Посмотрите, какое искусство движений вложил в неё Создатель. Как непостижимо умеет она сменить еле заметное плавное скольжение стремительным вращением и замереть в полёте или равновесии. А её руки, которые, подчиняясь музыке и воле, волнуются и говорят нам больше, чем способна это сделать речь.

Через всю историю людей проходит создание машин, заменяющих труд человека. Надо в идеале научить эти машины двигаться, как Майя. Это увлекательнейшее занятие. При этом ты тоже становишься немножко создателем. А, между прочим, Творец сразу ввёл привод к жгутику сперматозоида. Иначе не сдвинулся бы он с места, не нашёл яйцеклетку. И мы с вами не появились на свет в виде людей, а в лучшем случае - инфузориями в туфельках.

Вернувшись из Киева, я засел за эксперименты. Проверил всё вдоль и поперёк. Кое-что улучшил и добавил. Но двигатель никак не хотел крутиться ровно. Пусть и маленькие, но непрерывные случайные рывочки досадно нарушали плавное вращение.

И тут Создателю, видимо, надоело смотреть, как лишенные фантазии ученые замарали его чистую идею электропривода, и Он двинул её в жизнь через "раба своего".

И вдруг мне стало ясно - почему привод не работает чисто! В следующее мгновение я понял, что нужно сделать, чтобы вырваться из давнего заблуждения. Дрожащими руками я отпаял и выкинул вон проводок сброса счётчика и переместил на другой вход ещё один проводок. И ... чудо - мотор сменил раздраженный хрипловатый шум на тихое довольное урчание. Вал его крутился на идеально точной скорости и не делал никаких попыток отклоняться от неё.

Открытие не придумывают, о нём - догадываются. Этим оно отличается от изобретения. Открытие, маленькое или великое, обычно на удивление просто. И лежит рядом. Все проходили и не замечали, словно Кто-то, играл с нами. Приглядывался, выбирал - кому доверить. Любопытно, как только оно произойдет, и будет пережит краткий период восхищения - у всех возникает мысль: "Но в этом нет ничего особенного, это и так было ясно". И все к открытию привыкают. Некоторые - настолько, что совсем забывают об открывателе. Новое откровение так уютно помещается в их нагрудном кармашке, что становится таким своим, домашним. Ну, просто мысль не поворачивается вспомнить, что кто-то тебе это подарил, а уж язык, как вышколенный подчиненный, ни за что не выдаст секрет приобретения.

Мне хочется пригласить вас, уважаемый читатель, в компанию людей понимающих суть этого открытия или теперь уже лучше сказать - находки. "Но это узко специальная область!" - скажете вы! И будете в чём-то правы, но не совсем. Зачем-то каждому в школе объясняют, что такое треугольник и как, зная о нём немного, можно доподлинно определить остальное. Это законы пространства и, зная их, человек чувствует себя на земле устойчивее. Все мы когда-то решали, за сколько часов доберётся поезд из пункта А в пункт Б. Это законы времени и, усвоив их, человек может осознать, что с ним было, и что его ожидает.

Существует и закон правильного управления движением.

Оказывается, древние евреи определяли наступление очередного года оригинальным способом. Приблизительно они ожидали, что вот кончается старый год и приближается новый. Но объявляли наступление Нового года в момент, когда в собрание мудрецов вбегали два человека, и каждый из них кричал: "Я видел молодую Луну!". Нельзя было ошибиться в том, что наступил следующий год. В этом году ошибёшься немного, в следующем добавишь, смотришь, и через сотню-другую лет всё перепутается. А ведь были законы, требующие дать земле отдохнуть в каждый седьмой год, отпустить на волю рабов в каждый пятидесятый и т.п. Самое страшное - накопление ошибки. Но ведь, если сегодня тоненький серпик Луны чуть просверкивает на закате Солнца, то на завтра он будет гораздо выше над горизонтом и виднее, а уж в следующий день Луна поднимется ещё выше и каждый скажет - вот она молодая Луна. А родилась она именно в тот - первый день.

Можно ли точно определить скорость движения? Люди "образованные" ответят: "Молодой человек, ничто нельзя измерить абсолютно точно, всегда допускается какая-то ошибка!" И это будет похоже на правду. С одним, может быть, исключением - для скорости движения. Я мог бы это доказать, как полагается в науке, но здесь не место, да и следует ли так сильно стараться, если и "на пальцах" всё ясно. Чуть терпения и любой из вас сможет принять на себя спор по этому вопросу.

Предлагается такой пример. Вы едете в поезде со скоростью 90 и видите в окно, как по шоссе параллельному железной дороге в ту же сторону мчится Мерседес.

Вы связались с крутым водителем по мобильному телефону и попросили его не обгонять вас и не отставать, а ехать точно с такой же скоростью, как поезд. Точно? А как же ошибка? Да очень просто. Не обращайте никакого внимания на скорость автомобиля. А следите только, чтобы он держался строго напротив вашего окна. Если начинает отставать или опережать - сразу сообщайте об этом шофёру. Это и будет самое "правильное" управление скоростью движения. Разве остаются сомнения в том, что скорость автомобиля, несущегося рядом с вами, хоть чуточку отличается от скорости вашего поезда? Но ведь при этом вы ясно увидите его смещение по отношению к вам. И с каждой секундой это смещение нарастает. Но вы же не забываете о своей функции управления и подсказываете водителю: "Чуть уходишь вперёд... так нормально... чуть отстаёшь... так хорошо...". Если теперь любой инспектор проверит скорость машины и заявит, что она 95, то это будет ошибкой инспектора, или его прибора.

Теперь мы рядом с пониманием, как надо управлять мотором. Помните, на его валу имеется зубчатый датчик, который дает один за другим сигнальные импульсы от поворота на каждый зубчик. Импульсы по проводу приходят на осциллограф (это такой телевизор для инженеров), и на экране его мы видим стоящие в очередь одна за другой чёрточки - "решётку импульсов". Теперь в качестве поезда-эталона берем кварцевый генератор - прибор, который сам выдаёт свои собственные импульсы. Причём удивительно равномерно (не зря такие генераторы сидят во всех часах). Подадим эти импульсы на тот же осциллограф и увидим тогда ещё одну строчку чёрточек (импульсов), расположенную ниже. Допустим, видно на экране, что решётка импульсов с мотора ползёт назад по отношению к импульсам кварца. Это, конечно, означает, что мотор вращается медленней, чем от него требуется. Когда регулятор добавит мотору энергии, и импульсы мотора перестанут смещаться относительно импульсов кварца - скорость мотора в точности равна заданию от кварца. Можно и не мучить прибор для измерения скорости. Любопытно, что теперь смещение одной решётки импульсов по отношению к другой показывает довольно интересную и таинственную величину - количество энергии, постоянно подводимой к мотору для его такой аккуратной работы.

Вот и всё. Не надо проверять скорость - ошибёшься. Следи, чтобы не изменялось смещение в положении. И скорость окажется точно такой, как предписано. Между прочим, такое управление без ошибки называется по научному - астатическим. Отсюда и мой привод носит имя астатический дискретный электропривод (второе слово означает - импульсный). В английской транскрипции: Astatic Discrete Drive - ADD.

"Но здесь же и объяснять нечего", - скажете вы. - "Если я вижу в окне машину неподвижной по отношению ко мне, то ясно, что она едет на той же скорости". И вы будете правы "сто процентов", как любят говорить израильтяне.

Такая простота и очевидность новшества подтверждает определение: это не изобретение, а открытие.

То что раньше было неизвестно, теперь сформулировано просто и ясно. Удивительно, как мы раньше не догадались? Много лет изобретали приборы (тахогенераторы) для измерения скорости, а затем тратили годы и усилия на повышение их точности. А вот оказалось рядом было решение, в принципе исключющее всякую ошибку.

Так бывает: все смотрели на небo и видели лишь пустое место. Но нашелся человек, который открыл здесь звезду или планету. И все быстро привыкли - да, здесь имеется небесное тело.

Так сказать, между прочим, мне потребовалось ещё изобрести много чего, чтобы прилично "одеть" новый принцип и ввести его в практику работы электропривода.

***

Должен сказать, что встречал немало технических специалистов, для которых такая простая ситуация настолько подрывала впитанные ими понятия, что, хотя их глаза и смотрели в "окно поезда", то есть на мои крутящиеся моторы, сознание не позволяло согласиться с тем, что видели глаза.

46. Внедрение результатов

Налюбовавшись красивой работой мотора, я понял, что, действительно, ухватил что-то дельное, и можно подумать о диссертации. В соответствии с правилами ценность работы следовало проверить "внедрением" новшества в производство. Это требовало немалого времени и ещё много чего. У меня оставалось около двух лет. И так хотелось, чтобы на настоящем заводе моторы закрутились правильно!

Ещё в Киеве при помощи Скурихина я встретился с Борисом Николаевичем Малиновским,

который командовал в Институте кибернетики, как раз, отделом Управляющих машин. Он обещал помочь. Надо было подготовиться к таким экспериментам. Предстояло собрать блок управления, пригодный для использования не специалистами, а простыми операторами. Мне потребовались рабочие руки. В институте это называется "студенческой научной работой". Я выступил на студенческом научном обществе и рассказал десятку ребят о возможности сделать переворот в приводе. После этого ко мне подошли двое студентов и попросили взять их на научную работу. Я начал с ними заниматься и налетел на курьёзный случай.

Чтобы работа ребят сразу оказалась удачной, я предложил им придумать устройство, которое до этого уже сам сочинил и проверил. Для воодушевления я расписал им важность этой схемы для всего привода. Через некоторое время до меня дошёл слух, что мои питомцы не только успешно справились с задачей, но и послали официальную заявку в Москву, в "Комитет по изобретениям". Я растерялся. Такой прыти от студентов никто ожидать не мог. Дело было не только в этике: как можно заявить о личном изобретении, минуя своего руководителя? Ладно, достаточно было пожурить неопытных и ретивых новаторов. Но всё обстояло гораздо серьёзней. Это устройство было маленьким, но центром всего нового привода. Если существует настоящий автор ключевого звена системы, как объяснить, что вот этот соискатель, украв "зерно" (как Маркс у Гегеля), хочет на нём защищать свою диссертацию?

Со студентами-то я провел воспитательную беседу. Они ссылались на... "не знали, не подумали". Хорошо, что бюрократы в Москве заморочили это предложение, а юные изобретатели не умели настаивать на своих "правах". Так всё и заглохло. Только и я сам уже не мог послать заявку и потерял авторство над этой красивой штучкой.

В следующий раз вместо поезда я летел в Киев на ТУ-104. Меня немало удивило, что в аэропортах уже существует своя особая приятная жизнь. Энергичная элегантная публика, маленькие чемоданчики в руках. Никакой железнодорожной тягучести, спящих по углам на мешках небритых людей с чумазыми детьми, кранов с кипятком и прикованной на цепи оловянной кружкой, всевластных проводниц... И сам полёт мне очень понравился.

Потом я летал очень часто, но вначале у меня сложилось собственное правило: "Сколько времени сбережёшь на самолёте - столько не доживёшь". Это было связано с моим путешествием из Барнаула в Новосибирск и обратно. Придётся рассказать.

Туда мы с Верой четыре дня плыли по Оби на рейсовом пароходике. Народу на нём было порядочно, но из разговоров выяснилось, что пассажирами "в законе" были только мы одни. Все остальные весёлые люди - мужчины, женщины и дети оказались членами семей экипажа. Жили они в многочисленных каютах с табличками на дверях: "Старший помощник младшего боцмана", "Младший помощник старшего лоцмана" и т.д. Кушали все в столовой, денег, по-моему, не платили. Занимали все шезлонги на верхней палубе. Вечером развлекались и танцевали. Днём, когда привозили пиво, их кувшины заранее стояли в очереди, и я напрасно пытался урвать кружку. "Пиво кончилось", - сообщила дородная буфетчица нахальному незнакомцу. На нас все смотрели подозрительно - что за чужие люди?

Обратно плыть не захотелось. Решили воспользоваться авиацией. Наш бывалый двухмоторный ИЛ-14 летел над Обью. Интересно было посмотреть с высоты на те места, где недавно ползли на древнем транспорте. Однако очень скоро моя любознательность улетучилась. Противно трясло и качало. У меня и сейчас, спустя 40 лет, что-то происходит внутри, лишь только вспоминаю об этом 40-минутном истязании. Спецпакетов тогда не выдавали, да их всех вместе, со всех мест взятых, мне бы не хватило. Меня качало, когда уже по земле пытался удаляться от воздушного судна. А потом четверо суток я провёл в полубреду - полусне. И таким образом расплатился за экономию времени.

Малиновский предложил мне ехать на Киевский комбинат искусственного волокна, где он договорился о встрече. Комбинат занимал обширную площадь в Дарнице, на другой стороне Днепра. Несмотря на заметное желание строителей создать в этой местности очередное показательное предприятие, природа явно сопротивлялась нашествию химии. Аккуратно посаженные деревца не хотели приживаться, они стояли тоскливыми желтыми рядами. В воздухе чувствовался резкий неприятный с непривычки специфический запах (со временем он станет для меня родным).

Меня провели в кабинет начальника капронового производства. Средних лет красивый черноволосый человек (жаль, забыл его имя... припоминаю... Фишман) усадил меня в кресло, с интересом разглядывал и расспрашивал. Не знаю, как расхвалил меня Малиновский, но от этого человека в меня шли токи прямо-таки отеческой заботы и ободрения. Потом он позвал главного технолога и начальника электриков. Они, дополняя один другого, обрисовали проблему, которая мешает их работе. Требовалось очень точно выдерживать толщину капроновой нити, получаемой из расплавленного материала. По непонятным причинам иногда диаметр нити вдруг изменялся. Это обнаруживали лишь спустя некоторое время, когда лаборатория проверяла очередную партию катушек, снятых с машин. Вся дорогая продукция отправлялась в брак.

Меня провели по прядильному цеху, где бесконечными рядами гудели уходящие в верхний этаж машины. Над полом в ряд крутились большие блестящие желтоватые катушки, спеша намотать побольше капрона, пока сохраняется хорошее состояние процесса. Между машинами ходили работницы, одетые в тёплые кофточки: в цехе было здорово прохладно - капризный капрон признавал только искусственный климат.

Облазив все этажи, поговорив с работницами и бригадирами, я наслушался разных объяснений причин брака. Я понял, что их действительно много и следует "бить врага по частям". Первый удар следовало нанести по самому очевидному месту: жидкий капрон выдавливается насосиком через крохотное отверстие фильеры, затем на лету застывает и превращается в нить. Ряд этих насосиков вращается мотором. Оказалось, напряжение на моторах может колебаться на 3-5 процентов. Но настолько меняется и скорость моторов и подача капрона. Как же при этом можно надеяться сохранить толщину волокна в пределах 1-2 процентов? Стабилизация скорости мотора может вылечить болезнь или, во всяком случае, помочь! На совещании у начальника все согласились с моим предложением. Со мной подписали "хоздоговор" на скромную сумму. Больше я и не просил.

Теперь всё зависело от меня. Уже не от способности придумать новое, но осуществить его. Такому меня не учили. Как бы то ни было, я сумел развернуться с этими деньгами. Заплатил конструктору за чертежи, немного выписал студентам, которые сделали платы и сборку. Некоторую зарплату получил сам. Труднее оказались контакты с рабочим классом. Требовалось изготовить корпус блока, т.е. такой футляр размером с телефонный аппарат. По рекомендации сведущих людей я обратился к слесарю, работавшему в мастерских нашего института, который слыл умельцем на все руки. Этот приятный человек с почтением меня слушал, кивал, когда я говорил о важности этой работы для промышленности, а потом заломил такую цену, которая съедала все деньги договора. Пришлось указать на малый объём этих работ, и отсутствие у меня таких денег. Он поскучнел и в конце согласился немного уступить, но со значительным облегчением моих требований. Работа эта длилась втрое дольше по сравнению с обещанным, выполнена была далеко от наших планов, по ходу не раз возникали разговоры о доплате. Что я понял, так это коренное отличие рабочего человека от умственного работника. Представитель класса-гегемона (ради которого, собственно, и совершалась Великая социалистическая революция) охотно выслушивал патриотические разговоры, поддакивал в нужных местах. Но как только речь доходила до денег, он, в отличие от инженера-конструктора, удовлетворившегося малым, хотел много. В пять раз больше. В конце концов, корпус появился, я пожал честную рабочую руку, и мы расстались друзьями. До новой встречи.

Припоминаю, как после войны, когда мама решила немного осовременить интерьер в квартире, проходила реконструкция нашего "зеркала". Это громоздкое сооружение, вывезенное родителями ещё из Одессы, вообще-то представляло собой вешалку из богатого дома. По обоим бокам располагались крючки для пальто и блестящие медные дужки, наверное, для тросточек или зонтиков. Но главная ценность этого мебельного индивида заключалась в большом, в полный рост, зеркале, которое очень мило отражало того, кто собой интересовался. Маме хотелось превратить это в книжные полки. Уже начиналась компания подписки на собрания сочинений, а мама готова была тратить на это последние деньги. По чьему-то совету к нам пришли двое вежливых мужчин. Они с уважением отнеслись к старой вещи из красного дерева(!). Выслушав робкую просьбу заказчицы, они принялись обстоятельно обсуждать будущее расположение полок, способы их совершенно незаметной врезки и деликатной отделки. Речь их включала слова об очень тонкой работе, которую могут выполнить только высокие специалисты. "А что, мы и есть профессора в этом деле", - скромно поделились они своей биографией. Затем пошел трудный разговор о плате.

- Сколько Вы за это возьмёте?

- С нашим материалом?

- Конечно, у нас же ничего такого нет.

- Это очень тонкая работа, её могут сделать только редкие специалисты.

- Но это же всё-таки полки, а не больной человек.

После ещё нескольких заходов: "сколько хотите - сколько дадите", они объявили такую цифру, что мама начала извиняться, что их побеспокоила. Она была далека от искусства торговаться. В этих неравных условиях специалисты ушли удовлетворенными достигнутым, унося весомый задаток - "на материал!" Через порядочное время, после многих напоминаний нам принесли подозрительно не красные доски, пропилили в боковых стойках пазы с таким запасом по ширине, что влезал палец, сдвинули все детали, взяли остаток денег и поспешили откланяться.

А ведь среди наших родственников в Могилёве были и иные примеры. Помню, как ребёнком провожал на рынок тётю Фаню - жену папиного брата. Облюбовав ведро с крупными темно-красными вишнями, тётя, не склонная к улыбкам и лишним разговорам, этак невзначай поинтересовалась ценой.

- Пять рублей, - осторожно произнесла крестьянского вида украинка.

- Что? Пять рублей за такое??

- А чем же плоха ягода, побачь у других, а скильки дашь?

- Да о такой цене я и не слышала. Один рубль.

- Как ты такое гуторишь? Посмотри, какая вишня!

- Ладно уж, только для тебя - полтора рубля.

- Четыре с полтиной.

- Два рубля и кончили дело.

Хозяйка то ли думает, то ли набирает воздух для продолжения торга. Тётя пока что наклоняется к вишне и быстро пересыпает её в свою посуду. Протягивает два рубля. Хозяйка словно просыпается и с возмущением (90%) и с сожалением (10%) требует свой товар обратно. Тётя - "пожалуйста" (90%) и "жалко"(10%) - высыпает вишню в хозяйское ведро. Тётя берёт меня за руку, и мы отходим в сторону. Здесь целые ряды вёдер и в каждом втором - вишня. Вы думаете, что мой рассказ заканчивается? Что вы, всё ещё впереди. Снова мы приближаемся к этой вишне (действительно лучшей, чем у других). Теперь торг начинается с тех цен, что были объявлены в конце предыдущей сессии. Постепенно торгующиеся стороны так разогреваются, что главной целью жизни одной становится - купить именно у этой бабы, и соответственно второй - продать только этой тётке. Товар ещё несколько раз переходит из рук в руки. Наконец силы сторон истощаются, товар обменивается на деньги, деньги с удовлетворением исчезают в юбках хозяйки, а товар тётя несёт домой, как победный кубок.

Но вернёмся в Киев, на комбинат. Не так просто было установить на непрерывно работающую машину мои приборы. Начальник производства разрешил всё проделать в течение 40 минут плановой остановки на профилактику. Вместе с электриками и механиками мы составили план действий: одни на верхнем этаже разбирают передачу и ставят зубчатый датчик, другие за это время в шкафу управления переключают провода по новой схеме и подключают мой блок.

Включаем машину. Не посыпались искры из пульта управления. Пошёл капрон. Стрелка прибора на блоке покачалась и чутко подрагивает в середине шкалы. Это значит - скорость мотора застабилизировалась с точностью даже намного выше требуемой: кварц даёт 0.01% вместо 1%. Многоопытные механики никогда не доверяют электрикам с их невидимыми токами. Они полезли на верхний этаж проверять скорость мотора своими тайными способами. Вернулись смущенными - скорость точная и даже при помощи реостата не удалось сдвинуть её с уставки. Астатический регулятор вцепился в заданную цифру и ни туда, ни сюда. Приезжий изобретатель поразительно спокоен. Так ведь принцип такой - или крутится точно, или не работает вовсе.

Прядильная машина для капрона с моим точным приводом насосиков.

Через несколько месяцев закончился срок запланированной "опытной эксплуатации". За это время установили и второй прибор на соседней машине. Он имел уже красивую обтекаемую форму, как настоящее заводское изделие.

А действовал также безукоризненно. Было приятно заметить, что заводские электрики даже гордятся новыми регуляторами и защищают в спорах их неслыханное качество - полное отсутствие ошибки.

Исчезли ли случаи брака? Оказалось - нет. Ведь мне с начала было ясно, что существуют и другие причины: климат в цехе, состав капрона, изменение обдува ещё не застывшей его струйки и т.д. Однако теперь технологи начали искать истинных "нарушителей", а не валить всё на электриков и механиков. Впоследствии мне попадали в руки каталоги на подобные машины разных фирм. Все они содержали системы стабилизации скорости. Возможно, моё внедрение подтолкнуло конструкторов к мысли, что это необходимо делать.

Из последней поездки в Киев я вернулся с желанным "Актом внедрения".

47. Кандидатская диссертация

Вообще-то защита диссертации является логическим завершением аспирантуры. Молодого человека для того и принимали на 3 года, чтобы он сделал и перед ученым миром защитил научную работу - кандидатскую диссертацию. В случае успеха ему присваивали звание "кандидата технических наук", а это давало право последующего преподавания в вузе, с повышенной оплатой.

Но моя защита была ещё впереди. Мне предстояла непривычная теоретическая работа. Надо было строго доказать, что протоколы экспериментов - не случайное удачное совпадение данных. Что очень желаемое не выдаётся за действительно существующее. Я засел за математику. Используя известные методы, необходимо было подступиться к вновь открывшимся явлениям. Каждая полученная формула проверялась бесконечными расчётами. Никакая экспериментальная кривая не могла противоречить уравнениям. Для таких занятий нужна была тишина, покой и книги. Всё это я нашёл в Областной библиотеке. Там просиживал с утра до закрытия. Просторный зал с высоким потолком, удобными столами и, самое главное - торжественной рабочей обстановкой - были идеальным местом для непростого дела. Очень трудно заставить себя час за часом, неделями, с нудным упорством крутить неподдающиеся формулы, вытаскивать за уши ошибки, отвергать известные приёмы и находить новые.

Именно за этой работой я понял справедливость расхожей поговорки: "Наука требует жертв". Вот описание обычного рабочего дня. (Нерабочих - не было).

Ещё немного и закончим этот расчёт. Та-ак, только убедимся в совпадении с экспериментом, тогда и обедать будет приятно. Эх, немножко не то получилось. Ожидал раза в полтора больше. Проверим. Ага, вот она ошибка, взял в справочнике цифру из соседней строчки. Ну, теперь сойдётся. Но... что это? Получилась в 10000 раз другая скорость. Спокойно, где-то ошибся в размерности. Ну, конечно, вот здесь. Исправляем, сейчас пересчитаем и обедать. Так, теперь несоответствие только в 10 раз. Ладно, не пойду домой, куплю пару пирожков, запью водичкой.

Правильное решение могло придти завтра, и через несколько дней. А ведь речь идёт о простом случае, где ответу и спрятаться было некуда. Так продирался. Хотелось ли всё бросить и поехать... в парк, искупаться? Конечно. Не раз. Но всё это откладывалось на завтра, ещё день и т.д.

Временами очень хотелось просто потрепаться с кем-нибудь. Вот стоишь внизу в фойе, куришь, рядом такая же скучающая библиотечная девушка. Поделиться бы оригинальными наблюдениями о весенней погоде, а, если повезёт на внимательную слушательницу, то и острым сопоставлением ивановских нравов с киевскими... Но уже на страже мысль - полдня прошло, а ещё и на шаг не продвинулся. Тащишь себя наверх, за стол, заваленный бумагами, снова и снова крутишь неуклюжие формулы. Никак не понять, что делать с такой функцией, в этой книге об этом говорится так нечётко, а в той слишком сложно...

Чтобы не тратить много времени на курение, а приходилось спускаться с третьего этажа на первый, назначил себе перерывы раз в полтора часа. Потом сделал их ещё реже. Так через полгода почти отстал от курения. Когда я начал, не помню, наверное, в техникуме. Там среди демобилизованных было неловко выглядеть таким юнцом. Меня никогда это особо не удручало, ибо владел собственным рецептом на тему - как бросить курить. Хотите, поделюсь? Нет, не методом Марка Твена, который утверждал, что ничего нет проще, ибо он на себе проверил это уже много раз. Нет, серьёзно. Сразу бросать нельзя: организм привык, надо его отучать постепенно. Первым делом, перестать покупать папиросы. Стрельнёшь раз-другой, начинают коситься. Уже куришь реже. Затем, курить только после еды, когда особо пристаёт желание. Когда доведёшь число папирос до пяти в день, можно и вообще не беспокоиться - это не так и вредно, а иногда выручает от стресса. Чувствуешь, что привязанность к курению ослабла, и при серьёзном желании сможешь бросить совсем.

Однажды, решая свои задачи по импульсному управлению моторами, я натолкнулся на статью В.С. Кулебакина, где он без доказательств предлагал формулу для расчёта тока. Формула очень мне подходила, но неприлично просто сослаться на человека с именем и воспользоваться непонятным. В науке авторитет - хорошо, но истина - дороже. Поупражнявшись сколько-то в выкладках и расчётах, я нашёл доказательство этой формулы. Это меня воодушевило. Я уже говорил, что был очень слабого мнения о своих теоретических способностях. Кстати, это мнение со временем не изменилось. Я только понял, что многие теоретики сложным путём решают практические задачи, крутясь вокруг явления, которое требует здравого смысла, а не математики.

Вот пример! Скрипит дверь. Да, очень назойливо и просто нестерпимо скрипит дверь в комнате.

Что делает теоретик? Он приступает к исследованию явления "скрип". Раскладывает этот противный звук в ряды Фурье. (Есть такое - загляните в математический справочник). Изучает его частотный спектр, выдвигает глубокие гипотезы, строит небоскрёбы уравнений, пишет статьи и диссертации...

Что делает здравый человек? Он капает каплю масла в навеску дверей, и... тихо. Испарился сам "объект исследования". И делать больше абсолютно ничего не надо - всё "о кей".

Вы думаете, что я шучу? Да я и сам бы так думал, если бы не встречал в жизни такие случаи. Как-то в одном интеллигентном обществе меня познакомили с молодым ученым. Научная этика требовала спросить:

- Чем занимаетесь?

- Мы с профессором, моим научным руководителем, разрабатываем новый прибор для определения количества масла в картофельном пюре(?!). Это тема моей кандидатской диссертации.

- А разве нельзя взвесить масло прежде, чем пустить его в пюре?

- Что вы! Экспертиза должна иметь возможность проверить закладку.

Я с трудом удержался от логичного вопроса, не выбрать ли затем тему докторской диссертации - "Прибор для проверки правильности работы прибора эксперта"?

Так вот, я нашел чисто теоретическое доказательство формулы, приведенной академиком Кулебакиным в форме интуитивной находки. Понятно то приятное чувство, которое заполнило сомневающегося в собственных силах юного "теоретика" в момент осознания неожиданного успеха. Я послал академику письмо с просьбой оценить мои результаты.

Спустя немного времени, пришёл ответ от секретаря, в котором говорилось, что из моего письма Виктор Сергеевич не может понять существа вопроса и предлагает приехать для личной встречи.

Кулебакин - это имя было известно каждому электротехнику моего поколения. В 20-х годах шло становление новой страны. Каким станет "всем" тот, кто был "ничем", ещё никто не знал. Но уцелевшие инженеры и ученые, изголодавшиеся по настоящему делу, охотно включались во всякие комиссии для выбора правильной стратегии в области техники. Участником знаменитого плана ГОЭЛРО - электрификации России - был и профессор Кулебакин. Он обосновал выбор частоты сетей переменного тока в 50 Герц. Кстати, в Европе - это общепринятая цифра, а в США применена частота 60 Герц, и это создаёт определенные сложности при обмене техникой между Старым светом и Новым. Затем он командовал крупными научными институтами, участвовал в становлении авиационной электротехники и других военных делах.

В назначенный день и час я нетвердой рукой звоню в дверь с табличкой "В.С. Кулебакин". Открывает и приглашает войти пожилая очень любезная женщина. Понимаю из первых слов, что она и есть его секретарь. Говорит как-то вскользь, что он не совсем здоров. На моё замешательство делает успокаивающий жест рукой и просит подождать.

Сижу, разглядываю крохотный кабинет, заставленный книжными шкафами и старой мебелью. Открывается дверь и входит

невысокого роста седой человек с простым лицом в тёплой пижамной куртке и с прижатой к телу рукой. Приветливо и просто здоровается. К сожалению, только потом я узнал, что незадолго до этого у него был инсульт, пострадала рука и нога (двигался он не очень уверенно). Но всё это не послужило уважительной причиной отказа в приёме мальчишки, написавшего какую-то формулу. Правда, мальчишки воодушевленного наукой.

Мы сели за старенький письменный стол. Кулебакин взглянул на лежавшее перед ним моё письмо.

- А теперь рассказывайте всё "от печки".

Вначале волнуясь, но постепенно всё более складно, я начал излагать свою идею управления мотором, без погрешности, с импульсным датчиком скорости...

Кулебакин, выслушав речь, казавшуюся мне полностью убедительной, не поддержал мою исходную посылку о "вранье" существующих приводов.

- Напрасно вы так считаете. С помощью обратной связи и тахогенератора можно получить очень хорошее управление по сравнению с прежними приёмами (он назвал уж очень кустарный, на мой взгляд, подход).

Меня охватило чувство, что зря беспокою старого и больного человека. Он, естественно, пребывает в плену прежних взглядов и не может так сразу воспринять новые идеи. Надо вежливо закругляться. Но, всё-таки, я решился задать ещё один мучивший меня вопрос. Точный привод позволил поставить уникальный эксперимент по проверке центрального понятия теории устойчивости. Критическое значение коэффициента усиления оказалось в 2 раза выше, чем ожидалось. Не было никаких оснований для такой явной ошибки. И тут Виктор Сергеевич высказал простое и совершенно неожиданное объяснение: энергия колебаний "стекала" в гистерезис. Получалось, что это совсем не ошибка, а очень интересный результат измерения, которого раньше без моей системы нельзя было поймать. Такое одновременно теоретическое и практическое понимание сути сложного процесса было поразительным. У меня холодок пробежал по спине. Да, "академик" - это не зря!

Затем Виктор Сергеевич вдруг принял мою идею и одобрил находки.

- А мне нравится ваше направление в регулировании моторов. Это очень интересная и перспективная область техники. Вам нужны оппоненты для защиты? Запишите. Первый оппонент - профессор Бобов из Академии Жуковского, второй - ктн Рабинович из МЭИ.

- Как я смогу обратиться к этим людям? Может быть записку...

- Ничего не надо, просто скажете, что это я их назвал вам.

Забегая вперёд, замечу, что предполагаемый 2-ой оппонент, услышав по телефону мою просьбу, быстро открутился и не захотел даже встретиться, чтобы посмотреть диссертацию. Хотя я повторил, что "Виктор Сергеевич вас рекомендовал". Гораздо большую ответственность берёт на себя 1-ый оппонент. С тревожным чувством позвонил я Бобову. Но он сразу назначил мне встречу в Академии. При первом разговоре Бобов этак хитренько спросил: "И Виктор Сергеич так просто сказал вам ко мне обратиться?" Я искренне рассказал об этом месте нашей беседы. Бобов был вполне удовлетворён такой антибюрократической формой поведения своего бывшего шефа.

Я попрощался с Виктором Сергеевичем и полетел, как на крыльях. Простота, гениальность и... самоотверженность знаменитого человека, его неожиданное желание помочь аспиранту с нестандартной фамилией - окропило мою душу.

Теперь мои шансы на защиту становились вполне реальными.

Вскоре после встречи с академиком Кулебакиным началась эпопея кандидатской защиты. К этому времени я довёл свою диссертацию до такого вида, который меня удовлетворял. Пришлось ещё порядочно потрудиться. Только вопреки фельетонному образу ученого - всклокоченному типу с воспаленными от бессонницы глазами, должен признаться - никогда не работал ночами. Довольно скоро я понял, что это слишком дорого обходится для самой же работы. Прихватишь после одиннадцати несколько часиков, а потом весь день чувствуешь себя разбитым, ничего путного не приходит в голову, даже простые вещи упираются, в постоянной борьбе с собой начинают побеждать тёмные силы.

Мне повезло, что 2-м оппонентом согласился быть Владимир Иванович Ключев, о знакомстве с которым уже упоминал. Я заметил, что при упоминании его имени важные лица на кафедре в МЭИ (где предполагалась защита) как-то теряли официальность, и становилось заметно, что и они сами совсем не плохие и добрые люди. Мне Ключев не казался тогда большим учёным. Однако вскоре вышел толстый учебник для нашей специальности. Авторами его значились: Чиликин - директор МЭИ, Сандлер и Ключев, а по советской традиции напечатанный последним делал всю работу. К тому же эта книга отличалась новым подходом, который не мог внести кто-то кроме молодого преподавателя. Заслуженные приводчики относились тогда высокомерно к общей теории автоматического управления. Эти люди принимали участие в создании огненных станов и могучих доменных печей, а некоторые недавно сняли рабочие спецовки. Они не могли признать, что какие-то кабинетные учёные открыли всеобщую теорию, которой подчиняется и их любимый привод. А именно эти новые методы пронизывали всю книгу. И ещё, это уже точно было делом Ключева - привод не заканчивался согласно традиции мотором, а вводилось изучение и следовавших за ним механических передач. Мне казалось тогда, что упорное занятие Ключевым какими-то грубыми колёсами экскаваторов - дело частное, мелкое. Должен признаться, что в дальнейшем именно эти штуки вызвали интерес приводчиков. Даже мой знакомый известный специалист в танковых делах профессор Новосёлов расспрашивал меня о Ключеве и пытался консультироваться по поводу его теорий.

В 1962 году Ключев был ещё и техническим секретарём Совета по защитам. Поэтому он давал мне точные советы по оформлению работы и облегчил многие бюрократические процедуры.

Переплетенную книгу-диссертацию я дал будущему возможному оппоненту для ознакомления. В научном мире так странно это было устроено. По идее, оппонент - это ученый, критикующий работу, но в действительности он брался за это дело, лишь внимательно изучив диссертацию и убедившись в её ценности. Тогда он из обвинителя превращался в главного защитника.

При следующей встрече, совсем по-новому, как-то даже уважительно и с завистью на меня взглянув, он заметил:

- Как это вам удалось такие новые вещи выразить математически?

Но этого я и сам не знал.

Теперь всё зависело от позиции 1-го, главного оппонента, которым по закону мог быть только доктор наук. С трепетом вступил я в старинный парк, где размещалась Военно-воздушная Академии им. Жуковского. По дорожкам во всех направлениях шли подтянутые военные люди. Мне указали на один из старинных особняков затейливой архитектуры. Здесь располагалась "Кафедра электрооборудования самолётов". На стенах коридоров висели изображения самолётов в разрезе. В глаза бросались портреты Гагарина и других космонавтов, учившихся здесь. Меня встретил невысокий плотный пожилой человек с добрым штатским лицом в сильно потёртом военном мундире с погонами полковника - зав. кафедрой профессор К.С. Бобов. До встречи я прочитал его статью 30-х годов по импульсному управлению и, таким образом, знал о его интересе к этому направлению.

Бобов по-деловому поговорил со мной, взял диссертацию и обещал к сроку защиты подготовить требуемый официальный отзыв. Потом мы ещё раз встретились, и он подал мне листы со своими замечаниями. Константин Семёнович свободно воспринимал мои дерзкие новшества в обращении с моторами. А я уже готовил себя к вежливому отпору. Он согласился с моими возражениями по нескольким из замечаний.

Наконец пришел день защиты.

В назначенный час я развесил плакаты с формулами, схемами и фотографией моих регуляторов в цехе капроновых машин. Всё происходило в обычной учебной аудитории МЭИ без цветов и бархатной скатерти. За партами расселись человек десять членов ученого совета. Некоторые лица были мне знакомы, других солидных людей - видел впервые. Не было только Бобова, но Ключев объявил, что тот звонил и вовремя приедет.

Ключев зачитал "данные соискателя". Нормально прозвучал год рождения - 1931, слабее - город Иваново, а уж - еврей... Соискатель начал доклад. Требовалось уложиться ровно в 20 минут. Это также было показателем уровня готовности к научному званию.

Я с энтузиазмом говорил и размахивал указкой, которая выполняла важную роль, подтверждая слова формулами и графиками на листах. Через 10 минут я почувствовал некоторое беспокойство, которое к 15 минутам стало мешать мне, ибо требовало замедления темпа изложения. Ведь без 1-го оппонента защита невозможна. Я уже приступил к чтению "выводов" (это минуты 3-4), и видел растерянность в глазах Ключева, который снова бегал к телефону. Сейчас я закончу, и... катастрофа неминуема.

И в этот момент дверь распахнулась, и вошёл Бобов. На нём блистало новёхонькое, с иголочки, генеральское одеяние. Сверкали золотые погоны, сияли значки на мундире, красные лампасы на брюках довершали торжественность явления.

Видимо, недавно состоялось его производство в новое звание и только что пришивались последние пуговицы.

В миг всё внимание Ученого совета переключилось на вошедшего. Все радостно вылезали из-за тесных парт и шли пожимать руку блестящему генералу, поздравляли его, обменивались приветствиями. Соискатель, всеми забытый, стоял в стороне со своей указкой. Сердце его стихало, успокаивалось. Страшная угроза миновала.

Вёл заседание председатель Совета, крупный и властный проф. Ефремов (зав. кафедрой электрического транспорта). Он, на зависть другим, получил недавно Государственную премию за усовершенствование троллейбуса (его новшество так и не привилось на практике). С ним я встречался до этого только вскользь при оформлении одной из многочисленных бумаг. Все вернулись на свои места, и 1-й оппонент зачитал с кафедры свой отзыв. Пришла пора по регламенту задать вопросы оппоненту. Председатель грозно спросил генерала, есть ли в диссертации доказательство эффективности чего-то? (Даже я не понял, о чём это он спрашивает). Опытный оппонент глазом не моргнул и в тон вопросу по-военному заявил: "Да, такое доказательство в работе имеется". На всякий случай я уже лихорадочно придумывал чёткий ответ на то - не знаю что. К счастью, подвергать сомнению слова оппонентов, похоже, не полагалось. Затем выступил 2-й оппонент. По должности ему полагалось сделать детальный анализ работы, залезть во все её закоулки, проверив, не спряталось ли там чего ложного, нет ли в выводах бездоказательных заявлений. Ничего существенного дотошный, но доброжелательный контролёр не нашёл. Он также одобрил работу.

Наступил черёд вопросов соискателю. Я без затруднений на всё ответил. Благодаря новизне содержания ученым было неловко экзаменовать меня. Председатель обратился к членам совета: "Кто желает выступить?"

Вышел Абрам Соломонович Сандлер, уважаемый на кафедре профессор.

Он с похвалой отозвался о работе. Ещё кто-то высказался, тоже за здравие.

Председатель предложил избрать счётную комиссию. Это всегда вызывает на защите оживление, ибо те, кого выберут, не смогут в перерыв выйти покурить или поговорить с приятным знакомым. Получается спор в шутливом тоне: "Я был в прошлый раз, вот он как раз вернулся из отпуска, пусть поработает, а этот всё равно не курит..."

Наконец, объявляют результаты голосования. Все члены совета, кроме отсутствующих - "за". Все, улыбаясь, подходят ко мне, пожимают руку, уже совсем по-свойски, приняв меня в когорту учёных.

Так легко и без особых волнений в 1963 году получил я степень к.т.н. и ещё один диплом в коллекцию этих красивых бумаг.

В советской научной иерархии существовало две степени, возвышающих специалиста над всеми, окончившими институт. Кандидат технических наук - это первая, низшая степень. Она позволяла надёжно закрепиться преподавателем в вузе, а на производстве давала некоторые преимущества в занятии начальственной должности при меньшей зависимости от умения подлизываться к партайгеноссе или директору. В научном мире слово "кандидат" понималось скорее буквально и определяло человека ещё не как учёного, но существо пригодное для дальнейшего выращивания.

Вторая, высшая степень - доктор технических наук - давалась уже за серьёзные достижения в науке, подтвержденные другими ведущими учёными, крупными статьями, книгами и внедрением в серийное производство. Доктору наук доверялось руководить кафедрой (т.е. группой преподавателей одного профиля) или отделом в научном институте. Это звание давало человеку определенное "положение" и ещё меньшую зависимость от партийных шавок.

48. И снова - учитель

После защиты меня плавно передвинули на совсем иную работу - преподавательскую. Вроде бы - дело знакомое. Имелся опыт. Но институт - это тебе не радиотехникум, где мои знания намного перекрывали все возможные вопросы слушавших. На лекции всегда сидят несколько умных, сколько-то озорных, обожающих посадить преподавателя в лужу, много просто скучающих зрителей, оживляющихся, когда преподаватель "зашивается". Сочувствующие и деликатные тоже имеются, но их расположение надо сначала завоевать, чтобы при случае их молчаливая поддержка определила поведение аудитории.

Чтобы учить - хорошо, по крайней мере, самому знать. Пришлось совсем иначе погрузиться в знакомые книги. Я почувствовал, что мои знания недостаточно тверды. Оказалось, многие знакомые доказательства не совсем понятны, здесь и там что-то не слишком вяжется. Совсем иначе читаешь в книге знакомое место, представляя себя объясняющим его у доски. Времени было мало. Наука снова потребовала жертв.

Заметно улучшилось наше материальное положение. Обычный инженер на производстве получал тогда от 95 до 120 рублей в месяц. На первой преподавательской должности - ассистента платили 125, а после утверждения ктн-ом зарплата поднималась до 175. Такие деньги на производстве мог получать начальник отдела. Поэтому многие и стремились "защититься".

Со ставками в институте иногда возникали смешные ситуации. Когда я уже дослужился до доцента, у меня в группе, работавшей на внедрение в промышленность (то есть на деньги, которое платило предприятие, заключившее со мной договор), работал и мой недавний студент Саша Киселёв. Наконец, он защитился, и как ктн-а его перевели из технических работников в научные. При этом первая должность была мнс (младший научный сотрудник) и такому ученому полагался оклад 125. А Саша до этого был старшим инженером и получал 140. После торжеств и тостов мы забегали по отделам кадров и прочему начальству. Выход нашелся единственный: Саша подал ректору заявление "Прошу не считать меня кандидатом наук". Так ему сохранили 140.

Надо признать, что подготовкой кадров для высшей школы в Советском Союзе занимались серьёзно. Человек с ученой степенью пользовался определенным уважением в обществе, и его материальное положение становилось более надёжным. Здесь имеется в виду так называемое социалистическое общество, где зарплата должна покрывать физические издержки человека. Точнее - поддерживать его способность работать и воспроизводить в ограниченном количестве себе подобных. Обо всём остальном заботилось государство. В моей голове тогда не умещалась даже такая естественная мысль, скопить какие-то деньги для... А собственно для чего? Комнату - получишь, когда придёт очередь, путёвку на курорт - дадут, если серьёзно заболеешь. Ничего существенного за деньги не продавалось. Машин и дач ещё не существовало. Потом только догадались, что партийные начальники, представлявшие "ум, честь и совесть народа", давно пользовались такими пустяками.

Это общество было задумано просто. Посмотри, как трудятся пчёлы, без устали таская мёд в общественный улей. Так и делай. Мы так и делали. (Этот пример я обдумал "В свободное время", см. ниже п.95, "Пчела").

Порядочный кусок жизни, когда я осваивался в качестве преподавателя, не отличался разнообразием. Разве что в "личной жизни". Наш старший сын - Лёня, названный в память о брате, уже собирался в школу. В 1964 году у нас родился второй сын, которого назвали Миша, в честь папы. Мне казалось, что этим как-то продолжились насильственно оборванные жизни брата и отца.

Это может звучать мистически, но Лёня оказался похожим на моего брата. Его способности к математике я обнаружил случайно. Ему было 7 или 8 лет, мы гуляли по заснеженным курьяновским улицам, а я готовился к вечерней лекции и продумывал доказательство теоремы. Всё у меня в уме сцеплялось, но в одном месте никак не мог представить математический поворот. Взял прутик и стал выписывать формулы на гладком боку сугроба, машинально выговаривая вслух, что должно получаться. Неожиданно Лёня проявил интерес к моим символам. Я сначала отмахнулся, но потом поделился с ним рассуждениями. Он как будто понял. Тогда я стал последовательно объяснять всё доказательство. Для него ни в чём не было сопротивления. Вся логика математических действий словно отражалась и запоминалась в головке мальчика. А ведь мои студенты никак не могли понять некоторые места. Приходилось так и этак пояснять. В самом деле, память у Лёни была необъятной. Разговаривая на улице по телефону-автомату, я обычно звал его с собой в будку и повторял вслух номера телефонов и другое, что требовалось записать. Потом он всё это спокойно выдавал, никогда не забывал и не ошибался.

Действительно у Лёни оказались незаурядные математические способности, подобно своему дяде. Только мой брат ограничился тем, что преуспел в выступлении на школьной олимпиаде, получив в награду двухтомник Смирнова по высшей математике (пришлось оставить тяжёлые книги с торжественными надписями в Ивановском музее). Лёня увлекся математикой всерьёз, через несколько лет, как одного из победителей всесоюзной математической олимпиады, его приняли в школу-интернат Колмогорова.

Видимо, так мог бы рассказать о начальных шагах жизни способного мальчика любой советский отец. Я имею в виду - русский, "доныне дикий тунгус или друг степей калмык". Но мне... придётся коснуться некоторых деталей. Вызов в школу задерживался, по телефону отвечали невнятно, и я приехал в столицу сам стопроцентно уверенный. С трудом, сдерживая благородное негодование, зашел в кабинет директора.

- Я отец Леонида Трахтенберга. Он получил вторую премию и по закону...

Московской выправки небольшой человек засуетился, забегал по кабинету.

- Я догадываюсь о причине вашего недовольства, вам, наверное, наговорили. Но это абсолютная неправда. Вот посмотрите сами.

Он сунулся в шкаф, долго рылся. Перекладывал какие-то не так написанные бумаги. Наконец, притащил рыхлую папку.

- Смотрите, - обиженно произнёс голос. Но палец, заскользивший вниз по списку, натыкался лишь на фамилии Иванов, Петров... О, наконец, мелькнуло что-то типа Сидоревич. Дальнейшие исследования списков были не более убедительными.

- Дело совсем в другом - здоровье вашего сына не позволит ему учиться в трудных условиях интерната без родительской заботы.

Тут он вызвал помощницу. Хорошо тренированная и завитая дама явилась с грудой медицинских документов и выложила на стол медицинскую справку, которую мы в спешке добыли в поликлинике по требованию из Москвы. В ней стоял перечень всех наших обращений к медицине за все годы жизни от рождения ребёнка.

- Видите, - торжественно указала дама. - Носовые кровотечения.

Я всмотрелся в медицинскую бюрократию.

- Но это было ещё до поступления в школу. Уже много лет мальчик совершенно здоров, а теперь занимается в секции штанги.

- Как, вам не дорого здоровье собственного ребёнка ... здесь домашним детям очень трудно ... он опасно заболеет ... мы не можем рисковать жизнью...!

Но гневный родитель был непреклонен, спросил, где кабинет академика... и администраторы сдались. Пока.

Лёня учился положенные два года. Перед окончанием я заехал поговорить с преподавателями о его успехах и будущем. Профессор из МГУ, учивший их математике, сказал:

- Лёня Трахтенберг учится хорошо. Он среди десяти лучших из двухсот выпускников. У него определенное дарование алгебраиста. Ему прямой путь на мехмат Московского университета.

Мы были горды нашим сыном. И его достижениями, и ровными дружескими отношениями с товарищами. Мне казалось очень сложной жизнь среди этих странных и часто заносчивых подростков. Лёня никогда не упоминал о собственных успехах и на мои расспросы рассказывал о ребятах, по его словам, действительно талантливых. Подошло время поступать в университет. К моему великому удивлению сын совсем не был уверен насчёт МГУ.

- Папа, туда не берут... евреев.

Я слышать не мог такие пораженческие и антипатриотические речи.

- Лёня, смело иди вперёд! Такие слухи распространяют неудачники.

Так понимал я в это время жизнь, сам, вступая в научную (!?) борьбу за докторское признание.

На вступительном экзамене по математике Лёне поставили тройку. Это исключало поступление. Закалённый в олимпиадных боях сын сказал, что ему предложили две задачи, на которые обычно давалось по 4 часа. Потребовали решить их тут же за столом. Одну он решил, вторую не смог.

Удар был жесток. Фишкин меня утешал: "Я возьму его к себе, у него такие умные глаза. Если такое творится, надо идти и класть партбилет". Лёня поступил в Ивановский университет. Но больше уже никогда, по-моему, не учился. Он сдавал всё на пять, получил диплом "с отличием".

В переломный момент своей жизни сын понял и, видимо, был прав, что роль чистой математики в мире компьютеров сильно потускнела. Он вовремя сменил направление на более практичную и увлекательную сферу искусства жонглирования программами, которая неожиданно возникла и колоссально разрослась в современном мире Хай-Тек. Здесь подобно фокуснику можно одним нажатием на нужную клавишу или точным советом вернуть на место заблудившиеся мозги целой компании мощных компьютеров вместе с растерявшимися за их пультами работниками.

Боюсь только, чтобы рациональное начало не заглушило в нём всё остальное. Наверное, поэтому держатся люди за религию, даже и те, кто формально этого не признаёт. Беречь надо моральный закон, что есть внутри нас. И прислушиваться к нему.

В Москве живет сын Лёни Эмиль. Он тоже работает компьютерщиком в международной фирме. Эмиль навещал бабу и деда в Израиле в 2008-м.

Миша оказался совсем иным. Мы звали его "арбузиком". Да таким он и был круглолицым, добрым, покладистым и весёлым ребёнком.

Здесь Мишенька со старшим братом Лёней сидят на крыльце в Шуринцеве у тёти Мариши.

На следующем фото под руководством Лёни он пытается освоить инструмент (тогда пианино появилось в нашей семье).

В 5 лет он, играя, бросился с разбега на кровать, проехался по ней на животе, и только чугунная батарея остановила его скольжение. Удар пришёлся на переносицу. Все замерли от ужаса, и он сам сначала не плакал. Затем врачи..., но, слава богу, обошлось. Только чуть позже у него проявилась всё усиливавшаяся болезнь - боли в животе, нескончаемая рвота пока не выйдут уже последние соки. Так за месяц превращался в тень. Затем немного поправлялся. Признали панкреатит. Лечений и лекарств - нет. Это длилось несколько лет. Пока он не увлёкся спортом и... "выбегал" болезнь.

Никакая техника или наука его особенно не увлекали. Его любили ребята, и он был предан друзьям. Миша окончил институт и получил диплом инженера. Нормально работал по специальности. Я видел, что не перегруженные науками его мозги развивают бешеную сообразительность. Направленная на технику она позволяет и без специальных знаний находить, и моментально, оригинальнейшие решения. Жаль, но его увлекало другое более шустрое дело. Похоже, свою лёгкость в разъездах и страсть к предпринимательству он захватил от деда. Правда мой папа с 15 лет работал у хозяина, не получил поэтому специального образования и был вынужден зарабатывать, как мог. В бизнесе такие качества должны многим уравновешиваться. Прежде всего, способностью иметь и удерживать деньги. Есть в мире специальные фирмы рискового капитала. Но они никогда не рискуют последним. Иначе давно бы вымерли, как динозавры. Слишком послушное следование ослепляющим идеям в коммерции не ведёт к благополучию. Уж лучше играть в рулетку: бросил монету, ждёшь, что выпадет десять - не получилось, ещё раз... Конечно, азарт не тот, но и гораздо безопасней.

Что поделаешь, видно, этой затянувшейся опасной болезнью он тоже вынужден переболеть. Нашлось бы только лекарство без вредных побочных явлений.

Спустя много лет уместно уточнить: Миша оказался и умелым руководителем, был коммерческим директором в строительной компании в Иваново

затем, перебравшись в Москву, несколько лет работал генеральным директором Московского ювелирного завода.

А теперь переселился в Санкт-Петербург.

Миша с Леной путешествуют

Миша с крабом

Старший сын Костя, 30 лет.

Костя с сыном Дмитрием, 1 год

Средний сын (по росту весьма повыше среднего) Даниэль Михайлович Трахтенберг в 2016 вернулся из Иваново в Израиль и уже успешно укоренился здесь

Это младший сын Давид Михайлович Трахтенберг у памятника в синагоге Иванова 9 мая 2017 с табличкой памяти о дяде Леониде, погибшем в 1943 под Брянском.

Ещё на личном фронте мне удалось помочь жене. Когда я ушёл в аспирантуру, Вера продолжала работать в том же СКБ на Текмаше. К ней хорошо относились, работа была не тяжёлая - чертить разные электросхемы. Только женщине с детьми часто требовалось что-то срочно сделать дома. А тут целый день не вырваться, да и далеко добираться. Короче, когда представилась возможность, она перешла в Химинститут, на кафедру автоматики. И здесь работала нормально. Но стало заметно, что у этой женщины вот-вот родится ребёнок. Коллектив кафедры, состоявший исключительно из мужчин, забеспокоился, и во время полагавшегося отпуска молодую мать незаметно уволили. Правды нам добиться не удалось. Партия и профсоюзы крепко стояли на страже социалистической беззаконности. К счастью, нашёлся на другой кафедре коллектив, хотя и более далёкий от её специальности, но более близкий к роду человеческому. Стало ясно, что для прочности неплохо получить степень. Я тогда переживал стадию "творческого фонтана". Идеи, темы, советы так и сыпали в ладони всех, кто их подставлял. Предложил и собственной жене мысль об управлении потоком вещества так же, как я успешно это делал с потоком энергии. Она энергично взялась за дело. Преодолев всякие сопротивления - от сыпучих материалов до грозного начальства в лицах ВАК (Высшей аттестационной комиссии), - получила ктн, положение и зарплату.

Мне нравилось читать лекции. Это приятно, и спина не очень мокрая, если число студентов где-то 25-30. Интересно, что на экскурсии в пушкинском Лицее я узнал, что в классе вместе с будущим поэтом сидели именно столько учеников. Их просторные парты амфитеатром окружали преподавателя. Отключаясь от пояснений экскурсовода, я представлял себя в фокусе внимательных глаз. Да, в таких условиях действительно можно учить. Если в обычном тесном помещении сидят 120 человек, и в задних рядах не увидеть их лиц, не то, что глаз, то всё время напряжен до крайности. Словно сидишь за рулём на сложной дороге, а дальше нескольких метров - туман. Если хоть кто-то крутится и разговаривает, отвлекаешься от мысли. В такую голову не приходят красивые ассоциации, интересные примеры. Аудитория ещё более рассеивается, и всем становится скучно и тягостно. Пробовал бороться, например, говорить своё, не обращая внимания на слушателей. Ничего не получается. Через какое-то время не выдерживаешь, обращаешься ко всем: "Потише, пожалуйста!". Почти не действует. Другой приём - перестаёшь говорить и смотришь на самого забывшегося. Соседи его толкают, он оборачивается, осознаёт себя в центре внимания, замолкает. На две минуты. Эх, что говорить - потерял контакт с аудиторией - беда. Только звонок выручит.

Но, думаю, часто у меня получалось. Я придумал обучать студентов своему предмету не принятым нудным систематическим изложением "от А до Я". При таком подходе слушатель и месяц, и два не имеет понятия - что именно и для чего - он силится понять и запомнить. На первой же лекции, после "введения", я предлагал, например, такое "Техническое задание":

- Давайте спроектируем автоматику и привод, чтобы дверь нашей аудитории сама открывалась по звонку, а после перерыва, впустив и пересчитав присутствующих, закрывалась.

Студенты оживлялись, звучали вопросы и шутки. Но преподаватель "на полном серьёзе" прямо у доски разрабатывал и чертил схему - реле, фотоэлементы, моторы... Их условные обозначения мы ещё не проходили, но все каким-то образом догадывались. Затем выбирали по настоящим заводским каталогам нужные аппараты. Составляли ведомость "покупных изделий"... Через час притихшая аудитория обнаруживала, что ей удалось решить настоящую техническую задачу. Каждый ощущал дыхание своей будущей инженерной силы. Теперь они были готовы терпеливо трудиться.

И ещё, я представлял свою науку, как цепь на глазах происходящих маленьких открытий. Иногда вдохновение выносило на всякие откровения о жизни с философским оттенком. Смотришь в глаза людям, видишь в них интерес и доверие. Удивляешься, как хорошие слова приходят для оформления неожиданно умных мыслей. Спина тоже мокрая, но это же совсем другое дело! И вдруг - звонок... И никто не торопится на перерыв!

Понемногу освоился с преподаванием, пришла уверенность, появилось свободное время. Начал привлекать студентов к своим блокам и моторам. Одни исчезали через несколько встреч, другие загорались надолго. Ребята были способные. Идеи выбегали из меня, как школьники из тесного класса во двор на перемену. Трудно только было дождаться результата. Ведь в нашем деле просто хорошей мысли недостаточно. Надо её осуществить "в железе". Вечером объясняю красивое задание. Вижу, человек воодушевился, начал работать. А на утро во мне уже следующая идея, интереснее первой. Как тут быть?

Постепенно сложилась группа студентов, из которой потом, когда разрешили мне иметь собственных аспирантов, появились настоящие творческие помощники. Дела пошли быстрее и удачнее. Совместные статьи в журналах. Изобретения. Доклады на конференциях.

Но через некоторое время после защиты что-то во мне испортилось. Я заметил, что после двух-трёх часов напряженного ковыряния в глубокомысленных законах... голова не ломается, но наползает какая-то темень, круг зрения сужается и приходится отключаться. Обратил внимание - обычный мой вес изменил порядок цифр с 67 на 76. Пошёл к врачу, прописали таблетки. Если они и действовали, то в обратную сторону. Тогда, как старый спортсмен, зашёл в наш институтский медпункт, помещавшийся в спорткорпусе, где на меня очень понимающе посмотрела наша врачиха. Повезло, что в отличие от классических докторов, она лечила не больных, а здоровых (извините, её приятный облик вижу отчётливо, а вот имя склероз спрятал... Маргарита Витальевна? Точно! Испугался, коварный, Заслуженного врача РСФСР). Она померила мне давление, поморщилась от нижней цифры 100 и послала на анализ глазного дна.

В следующее моё посещение выдали диагноз: гипертония 2-ой степени, в неприятной форме. На обнаженном донышке глаза видна излишняя извилистость сосудов. Сердце усиленно работает, поднимает давление, стремясь доставить ко всем участкам тела свежую кровь. Нижнее давление остаётся высоким потому, что кровь трудно продавливается через суженные капиллярчики из артерий в вены. Все органы недополучают кислород и питание. Неизлечимо. Развитие болезни можно только затормозить частым отдыхом, редкими нагрузками, спокойной жизнью, полноценным умеренным питанием и постоянным до конца жизни приёмом набора таблеток. Ещё врач успокоила меня, что это обычная судьба спортсмена резко прекратившего тренировки.

Как говорится - обухом по голове. Всегда считал себя молодым, спортивным. Ещё свободно делал подъём разгибом на перекладине, стойки на брусьях, сальто на пляже. Какие там отдыхи и таблетки. Представился мне этакий толстый розовый тип с одышкой и лекарством в кармане. Этот образ показался настолько противным, что я заметался в поисках советов. И тут как-то в перемену между лекциями безымянный студент за что-то поблагодарил меня и сунул в руку книжечку, сказав "это вам пригодится". И исчез, я и лица этого дорогого человека - не разглядел. Книжица была изрядно потрепана: Гилмор "Бег ради жизни". Я прочитал и проникся доверием. Врач благословила меня на бег, хотя по медицине полагалось лежать и медленно прогуливаться. И начал бегать.

Ха, легко сказать. Во-первых, гимнасты презирали разных там бегунов, которые без всякого смысла бегут по стадиону круг за кругом. Не стесняясь публики. Потом, оказалось... какой там круг - после 150 метров вынужден был остановиться, запыхавшись. Постепенно день за днём добавлял немного. Скоро уже пробегал два круга. В конце дистанции уставал ужасно, в голове мутилось. Думалось - испорчу что-нибудь внутри. Но знающие люди со спортивной кафедры говорили, "надо себя преодолевать". Да и врач мой соглашалась и, похоже, с надеждой на меня смотрела.

Мой вес через 2 месяца пришёл в норму. Газеты тогда ещё не пестрели объявлениями о сенсационных открытиях для похудания. Лекарства, диеты, операции - это появилось позднее. Но я, как заслуженный изобретатель, нашёл верный путь. И на себе проверил. Могу поделиться.

Способ предельно прост и укладывается в одно слово: "Пополам". Ни от какой пищи отказываться не надо. Только всё пополам. Порцию в тарелке раздвинь на две части. И съешь любую половину. Даже если очень спешишь - никогда не глотай из кастрюли. Хорошо ещё добавить 10 минут спокойного бега (это не сразу, постепенно привыкнешь) или вместо него (если есть время) 60 минут быстрой ходьбы. Каждый день. И закон сохранения материи придёт на помощь. Не требуется особой силы воли. Достаточно иногда посматривать в зеркало и убеждаться, как на глазах стройнеешь.

Чувствовать себя стал приличней, работоспособность восстановилась. Только давление упиралось. Довёл время бега до 20 минут. Больше не получалось. Пульс успокаивался дольше, чем за 10 минут. Самый явный признак перегрузки - на следующее утро замечаешь, что не отдохнул. Значит - нажимай помедленней.

Я так втянулся в бег, что он стал потребностью. Давление обычно не прыгало за планку 90. На бегу готовился к лекциям или изобретал. Так хорошо думается, когда ноги несут тебя легко и быстро, а воздух охотно наполняет грудь. Бегал на стадионе по соседству с домом. Раз пришёл - закрыто. Что поделаешь - лезу через забор. В другой раз новый страж не впускает. Объяснил ему, что бегаю всегда на этом стадионе. Бегу по дорожке. Он за мной бежит, кричит: "Стой, стрелять буду". На ходу поясняю ему, что останавливаться медицина запрещает, а при советской власти стадионы принадлежат народу. Бегал по улицам, благо мы жили возле тихой окраины Курьяново. Иногда досаждали собаки. Приходилось на всякий случай брать в обе руки по хорошему камню. Как-то утром бежал по такой улочке мимо ещё не проснувшихся домишек. "А что, магазин уже открыли?" - высунулась из распахнувшейся калитки физиономия с прилипшими фрагментами винегрета. Коренной житель нашего города не мог вообразить, что солидный человек бежит утром по какой-то иной причине. (Извините за это пояснение, для молодых и иностранцев). Бегал в командировках по улицам незнакомых городов, бегал вокруг озера в Ессентуках, где пытался лечить свой упрямый желудок, бегал по комнате, если совсем уж было негде. Так бегал я 35 лет, пока, приближаясь к 70, не перешёл на ходьбу.

Извиняюсь, что так подробно залез в свои болезни. Припомню всё же ещё один случай. Выходной день на пляже в Киеве. Тепло, приятно, и командировка удалась. Перед одеванием, стряхивая с себя днепровскую водичку, я провёл рукой по груди и обнаружил под левым соском плотный шарик, величиной с порядочный орех. Я бы, может, и внимания не обратил на это, но ровно год назад мне удаляли точно такую штуку. Молодой хирург, копаясь в моей замороженной груди, искусно охмурял хорошенькую медсестру, которая смеялась, смущалась и путалась, подавая нужные инструменты. Отпуская меня домой, он беззаботно сказал, что это я скушал что-то жирное, нечего и на анализ посылать. Конечно, подумал я, он не всё удалил, вот и выросло снова. Да... пожалуй, побольше, чем была. А в те годы всюду заговорили о грозной болезни, название которой избегали произносить.

На обратном пути, в Москве, я зашёл в специальный пункт для консультаций. Средних лет внушительного вида хирург внимательно меня прощупал и сказал: "Не похоже, но по приезде немедленно обратитесь".

И вот я уже в настоящей операционной. В той именно больнице возле Станционной. Известная в городе женщина-хирург, занимаясь своим делом, говорит, что постарается не попортить мою мужскую красу. Вот все отошли с моим кусочком. Лежу один и соображаю..., если придут и начнут меня зашивать, значит, всё в порядке. Если нет - будут удалять соседние лимфатические узлы. Прошло минут пятнадцать. Кира Александровна (вот вспомнил!) вернулась весёлая. Вскоре я занял одну из десятка коек в палате. Теперь нет нужды описывать всё, что меня окружало. Возьмите Солженицина "Раковый корпус". Но тогда не было никакой литературы. Только слухи...

Со мной лежали настоящие больные, уже прошедшие предварительные проверки, а кое-кто и операции в своих районных больницах. Вели себя все спокойно. Друг к другу относились с какой-то заботливой предупредительностью. За несколько дней, что я там пробыл, два места, где лежали наиболее тяжёлые - освободились.

Самым жизнерадостным среди всех был Павел, лет 30 красивый мужчина, работавший директором только что появившегося телеателье. Он охотно рассказывал всем свою историю. Строгал ножом для сына коробку. Поранил немного большой палец. Ну, завязал и забыл. Но палец никак не заживал, стал нарывать. Врачи почистили, но опять не заживало. Тогда сделали анализ... палец отняли. Прошло время, забыл всё. Но под мышкой появились "орешки". К Павлу часто приходили нарядно одетые знакомые и родственники. Он усаживал их возле корпуса, на природе, подальше от жутких микробов. В ответ на испуганные взоры и осторожные слова он смеялся, хлопал их по плечу. Кушал всё, по слухам, спасительное, что ему приносили. Пил настойку гриба чага. Ложками ел особый мёд, шутил и поглощал фрукты. Утром он делал зарядку и бегал вокруг нашего корпуса.

Я чувствовал себя неловко среди этих людей. Попал не по чину. Они относились ко мне, как ко всем - ровно, тепло. Все воспрянули духом, когда после операции, лежавший в тёмном углу человек, который уже неделю ничего не мог есть, очнувшись, потребовал обед. Затем он начал рассказывать разные истории из своей жизни председателя колхоза. Перед тем, как меня выписали, он прогуливался по палате, со всеми заговаривал, подбадривал.

Через месяц я пришёл в больницу, как было условленно, показаться врачу. У входа выглядывающие из осыпающейся кладки красные кирпичики, казалось, тихо приветствовали меня, пришедшего с воли. Вот уголок с прижавшимся к стене кустом яркой бузины. Здесь много времени сидел я, размышляя о мире людей, спешащих куда-то за оградой. Почему не хватает им для полного благополучия простой радости быть здоровыми?

Врач не должен проявлять особых эмоций, однако Кира Александровна светилась радостью, объявляя пациенту, что результаты анализа поступили - всё в порядке.

- Как чувствует себя председатель колхоза? - спросил я полный уверенности, что делаю хирургу приятное. Но лицо её мгновенно посерело.

- Что вы, мы же только посмотрели и ... ничего не смогли сделать. Он прожил неделю.

- Но, он так хорошо себя чувствовал! Ходил и поправился...

- Так бывает.

Спросить о других я уже побоялся. Через месяца полтора в газете появилось в чёрной рамке: "С прискорбием сообщаем о безвременной... Павла Морозова". Это невозможно! Он же держал жизнь в своих уверенных руках! Так время от времени напоминает нам природа, что нет в ней никакой гарантии нашего существования. Эх, как же надо ценить этот ветерок, ласкающий кожу, синеву неба, заглядывающую в глаза, тепло солнца, зелень листьев, движение, по своей воле, собственными ногами...

...И если надобно платить

За то, что этот мир прекрасен,

Ценой жестокой - так и быть,

На эту плату - я согласен!

... подсказывает память слова живущего рядом с нами пророка Жени Евтушенко. Кстати, именно в этой больнице впервые попали мне в руки его стихи "...соленые брызги блестят на заборе. Калитка уже на запоре. И море...". Это показалось сначала так неблагозвучно - на запоре... море... Но, словно, их ждали. Эти и другие его строки освоились во мне. И на всю последующую жизнь. Потом мне повезло на краткие встречи с Поэтом. Он называл меня "Ромочка". А я так хотел... и не смог сказать, сколько раз он спасал меня. Но ведь он и так знает об этом? Не случайно же на одной из его книг, стоящих на моей полке, осталась его рука: "Дорогим Роме и Вере - моим старинным друзьям".

В 1986-м мне повезло достать очередную книгу Евтушенко "Мама и нейтронная бомба". Там Женя всё рассказывает о своей маме и что работает она в газетном киоске у Рижского вокзала. И вот я в Москве. Обычный киоск, приютившийся у надёжных зданий на краю бесконечной площади. И нет никакой толпы у оконца. А за ним видна маленькая женщина, деловито перебирающая газеты. Я решился:

- Зинаида Ермолаевна, я хотел бы сказать вам спасибо за Женю. Он столько делает для людей.

Она явно не ожидала такого от покупателя. Её лицо вмиг потеплело. Так смотрела на меня, когда возвращался, моя мама.

- К сожалению, у меня нет сейчас никакой его книги. Он сейчас за границей.

- Спасибо, у меня есть, я купил бы "Московские новости"... с вашим автографом. Будьте здоровы и счастливы. Желаю вам, насколько возможно, поменьше беспокоиться за него.

Работа моей группы на кафедре отклонялась от главного направления шефа - текстильного привода. Его аспиранты трудились над глубоко научными проблемами. В Иванове приводами текстильных машин занимались крупные конструкторские организации. Там работало много знакомых, но не слышал от них, чтобы применялись предложения наших "текстильщиков". Лишь диссертации и новые ктн-ы родились регулярно.

Мои ребята, а, может, и их руководитель, смотрели на соседей несколько свысока. К нам уже ездили из разных городов страны за советом, заключали договоры, платили деньги и внедряли наши приводы в серьёзные вещи. Точность интересовала военную технику. Эти фирмы начали к нам обращаться.

Первым появился Ясинский. Он приехал из известного города Азова, где работал на неизвестном огромном военном заводе. Геннадий Иванович хорошо знал, что ему нужно. Он спокойно относился к моим фантазиям, а нацеливал нас на маленький привод, для летающих аппаратов. Нужно было очень точно крутить трёхгранную титановую штуку - зеркало, отражающее тепловые лучи. Это было мелкое дело, но мы решили между прочим доработать и это. Начались работы, в результате которых военные получили то, в чём нуждались. Говорю так расплывчато, ибо, сами понимаете, никогда нас не допускали даже до разговоров о таких вещах. Секретность. Все боялись. Когда я приезжал в командировку в Азов, все там, включая тётей на проходной в военной форме с пистолетами, смотрели с явным удивлением на незнакомое лицо, хотя мимо них проходили тысячи. Ясинскому было тяжко объяснять начальству, почему он сам не может придумать всё, что нужно, а приглашает подозрительных посторонних. Только мотор и маленький блок для него - дальше мы ничего не знали. Да и не любопытничали. Совместные работы продолжались лет десять, и военные (по слухам) были очень довольны, получив привод, которым могли точно управлять с земли, для своих инфракрасных приборов на самолётах и спутниках,

снимавших подробную карту земли ночью лучше, чем днём. (Это всё, что я разузнал за эти десять лет. Да ещё, что на американских спутниках таким способом получают снимки, на которых видны следы человека прошедшего по земле. Наверное, это выведали наши шпионы).

С Ясинским всегда было работать удобно и приятно. Впоследствии он поступил к нам в заочную аспирантуру, написал диссертацию. В соответствии с советскими порядками, вместо уже достаточно известного к тому времени имени создателя этой техники, научным руководителем значился профессор Быстров. Он любезно взял на себя ответственность, увеличив на единичку список подготовленных им учёных. Ясинский успешно защитился в родном Ленинградском институте авиационного приборостроения. Его диссертация не блистала особыми теориями, но, конечно, использование разработок в серьёзной технике были впечатляющим для кандидатской работы.

Меня попросили на защиту не показываться.

Потом приехали трое симпатичных молодых людей из Коврова. Хотя этот город числился всего лишь районным поселением Владимирской области, все знали, что это крупный центр военной промышленности страны. Именно из такого института прибыли эти посланцы. Мы показали им работу наших новинок. Видимо, они приехали с чётким заданием, а демонстрация лишь подогрела их желание. У меня в тот период уже были хоздоговорные работы. Ведь сколько бы ты работ ни делал - оплата не менялась. Все дополнительные деньги могли идти только в фонд института.

- Как, неужели вы отказываетесь от сотрудничества с профессором Новосёловым? - удивились послы моим колебаниям. - Мы заключим с вами договор на любую сумму, которую вы можете скушать.

Я поехал в Ковров. Борис Васильевич меня очаровал. Мы договорились и начались интересные работы. Ковров сделал нам несколько массивных стендов по нашим идеям. На них удалось поставить удивительные опыты. Например, сделать вычитание двух точных вращений. В результате, разность скоростей была нулевой. Но, касаясь пальцем толстенного выходного вала, можно было наблюдать его скручивание.

49. Первая докторская

Внимательный читатель после такого заголовка может удивиться. Помнится, в начале своего трудового пути автор гордо отделял себя от иных соискателей ученых степеней. Он высмеивал всякие там диссертации и уверял, что его вела вперёд и ввысь чистая жажда знаний и поиск светлой истины. Но вот он уже обладатель первой степени и, как видно, готовится получать их ещё и ещё.

Уважаемые судьи, прошу слова. Конечно, попав в институтскую среду из заводских инженеров и покрутившись в ней, мои руки отвыкли от мозолей, а из мозгов повыветрилось рабоче-крестьянское отношение к "белой кости". Все хотели степени, все стремились к ней. Но, всё-таки, не в этом было главное моё побуждение.

Во-первых, со мной работала группа ребят, оставленных при кафедре после окончания института.

Обычный день в лаборатории дискретного привода

Слева направо:

Алексей Ханаев, Михаил Фалеев, РМТ, Александр Киселев, Владимир Саблинский, Александр Ширяев.

* * *

Через несколько лет мне разрешили официально быть их научным руководителем. Они, естественно, свои труды завершали в форме кандидатских диссертаций. Я был обязан помогать им во всём, включая защиту. Ключевой момент - найти первого оппонента. И здесь выяснилось, что, будучи кандидатом, мне трудно обратиться к любому профессору с просьбой, стать оппонентом по работе моего ученика. А доктор наук делал это легко, так как подобная просьба являлась автоматически обещанием выполнить такую же работу для этого профессора, когда ему потребуется. Поэтому мои ребята с очень ценными работами ходили в унизительном положении просителей. А рядом группа профессора Быстрова то и дело поднимала бокалы за нового кандидата-текстильщика, вклад которого в текстильном городе мало кто мог бы объяснить.

Во-вторых, - внедрения. Электропривод - это не голая теория. Такая наука и называется прикладной, т. е. имеет смысл лишь, сделав что-то ценное для производства. А таких вещей мы делали всё больше. Заводы в Иванове, Саратове, Азове начинали серийно выпускать машины с нашими приводами, крупные предприятия в Новгороде, Коврове и Москве хотели использовать достигнутую нами точность движений. Далеко не каждый соискатель докторской степени мог предъявить такое применение его идей. Зрело во мне понимание, что удалось сделать важное дело, и оно заслуживает и требует более надёжного признания.

С пухлым томом в солидном переплёте я поехал в столицу. Мой опыт с кандидатской в МЭИ вселял оптимизм. Сначала я списался с Ключевым. Он уже стал профессором и занимал на кафедре видное положение. Помня его обо мне лестное мнение и даже удивление кандидатской, я бодро надеялся на более-менее плавное качение по рельсам защиты новой действительно крупной работы.

"Но оказалось всё куда сложней, она молчала..." - повторял я про себя слова Евтушенко, сказанные им, правда, по другому поводу. Кафедра МЭИ странно тормозила простое знакомство с моим трудом, и никак не совершался элементарный ни к чему не обязывавший их первый шаг. Обычно в таком случае кому-то из солидных учёных дают работу на просмотр. Все меня там знали, включая и самого ректора Чиликина, который, здороваясь, приветливо расспрашивали о делах "младшего брата" - Ивановского энергетического. И "племянник", со свежего воздуха, благоговел, вступая в "альму матер", и подробно, насколько хватало у слушателя терпения, делился "нашими достижениями". А дело стояло.

Наконец, после многих напоминаний, междугородних переговоров: "...он ещё не пришёл с лекции", "он куда-то вышел", "позвоните в будущий четверг" - назначили мой доклад. Сразу было странно, что никакой проверяющий со мной предварительно не говорил. Ключев тоже был весьма уклончив.

В тесной комнате собралось человек 80, это была большая кафедра. Я доложил довольно бойко. Плакаты красноречиво подтверждали блеск идей и вес результатов. Ответил на несколько вопросов, далёких от сущности доложенного. Затем выступил "оппонент". Им оказался молодой парень, как я узнал потом - парторг кафедры. Он держался очень самоуверенно.

- Чтобы глубоко вникнуть в такую большую работу, как докторская диссертация, надо много времени. Я должен прямо сказать, что таковым не располагал. Но вполне понял суть работы и её общий характер. С точки зрения научного содержания всё это давно известно. В общем виде, в структурных схемах, "в квадратиках" всё это изложено в учебниках. Конечно, автор провёл большую работу ...и т.д.

Я ожидал любой критики, но что можно сказать во спасение вашей книги, если её разносят за отсутствие новизны, ибо она написана такими же, как у всех буквами.

Не менее чем оппонент, удивило меня и всё собрание. Они удовлетворились такой "оценкой" диссертации. К тому времени уже несколько заводов серийно, т.е. непрерывно продолжающимися партиями, выпускали различные машины с моим приводом. Немногие из сидевших здесь маститых могли похвастать такими результатами.

Я сворачивал чертежи, ошарашенный таким небрежным, высокомерным отношением. Никакого разбора плюсов и минусов работы, как это всегда бывает. Никакого внимания к теории, наконец, внедрениям. Никакой дискуссии. Чисто формальное отклонение. Никаких предложений об изменении, улучшении, что обычно говорят в порядке внешнего смягчения разгромного заключения.

Одно было ясно - МЭИ для меня закрыт.

Я вышел на улицу. Ветер чуть не разметал мои плохо свёрнутые плакаты. Как это может быть? Те же люди десяток лет назад так доброжелательно и с интересом приняли мою кандидатскую. А сегодня они не хотят даже увидеть эту же тему, но в действительно полезном многогранном развитии. Кандидатская - была только новаторским предложением, удивленным нащупыванием нового пути. А здесь им было представлено полнокровное развитие принципа с надёжной теорией и ещё более убедительной практикой. Всё подтверждалось не просто осциллограммами и таблицами экспериментов, но и шеренгами машин, выходящих из сборочных цехов заводов. Теперь трудно было высказать сомнения в значимости нового направления. Но никто такого и не говорил. Просто не хотели ничего видеть. И сам Чиликин замялся на мой вопрос о будущем работы и быстренько слинял.

А Москва вокруг не верила моим слезам. "Сам виноват", - слышалось мне с витрин шикарных магазинов. "Какой он невзрачный и неловкий", - посматривали в мою сторону довольные, удачливые прохожие. "И чего я сюда приехал, со своим свитком никчемных чертежей?" - говорил уже сам себе.

Но я был ещё вполне молодой, научными проходимцами не битый, уверенный в своём пути. Некоторый шок улетучился. Я искал другие места защиты. А главное, вовсю продолжалась увлекательная работа с моими аспирантами. Один за другим закручивались в нашей лаборатории диковинные стенды, которые делали для нас Азов, Ковров и другие военные заводы.

В это время мне удалось связаться с профессором Иваном Ивановичем Петровым. Он считался вторым после Чиликина административно-научным авторитетом в нашей науке. Петров принял меня в своём Автодорожном институте, где заведовал кафедрой электрооборудования. С очевидным интересом слушал он мой рассказ о работе, внимательно всматривался в перелистываемые страницы диссертации, задерживался над таблицами, схемами и осциллограммами, кое о чём переспрашивал, уточнял. Затем отодвинул бумаги и решительно посмотрел на меня:

- Ну, что же, очень интересная и вполне сильная работа. Но вам будет нелегко её продвинуть.

Он снова пронзительно вгляделся в меня и, видимо, не заметив в моих глазах понимания своей мысли, снова с нажимом произнёс:

- Вам будет очень трудно, - и уже открытым текстом добавил. - Понимаете? Если бы вы были Иваном Ивановичем Петровым - было бы другое дело.

Он не взялся как-нибудь помочь мне. Его участие ограничилось решительным одобрением моей работы. И откровением. Но в то время человек "на должности" не решался искренне говорить то, что видел и думал. Эта встреча подстегнула мою решимость, укрепила в борьбе и вселила уверенность в будущей победе. Я понял, а может, вспомнил, что нахожусь в особом положении. Но успешное развитие моей техники будет работать на меня!

Через некоторое время я познакомился с профессором Борисом Константиновичем Чемодановым. Это имя не было на слуху у специалистов. Но большинство учёных, работавших в военной технике, не участвовали во всеобщих конференциях и съездах и печатали свои статьи в закрытых изданиях. Новосёлов часто рассказывал об очередной поездке в Москву, своём успехе и называл это имя, как корифея в нашей сфере. Я намекал, что тоже хотел бы с ним познакомиться. Наконец, мне был дан телефон. Мои намерения не шли дальше поиска очередного интересного заказчика, да ещё в Москве. Но оказалось всё гораздо значительней.

Недалеко от помпезного звёздообразного театра Советской армии и торчащих в небо ракет военного музея я разыскивал "организацию" по указанному мне адресу. Спросить ни у кого помощи нельзя, ибо сам не знаешь что ищешь. Наконец, заметил две обшарпанные двери без вывесок, в которые часто входили и выходили люди. Обычный московский народ, одни с портфелями, другие с авоськами. Снаружи это был непримечательный 5-6 этажный корпус, но внутри он оказался протяженным набором комнат, кабинетов, лабораторий с актовым залом и, наверное, ещё кое-чем, куда доступа мне не было. Лишь впоследствии я понял - это было одно из крупнейших и старейших авиационно-космических заведений, которое занималось всем вплоть до нашего ответа на американские звёздные войны. Здесь располагалась только часть "института", один из корпусов. Где-то были ещё филиалы, "площадки", полигоны и т.п. Впрочем, хочу ещё раз предупредить, что если кто-то подумает заработать на содержащейся в моих записках разведывательной информации, то не отвечаю, если за эти показавшиеся ему "сведения" получит вместо долларов - по шапке.

Довольно быстро, без помпы и церемоний, секретарша пропустила меня к Чемоданову. Кабинет начальника отделения не казался особенно большим, ибо был заставлен достаточно засиженными стульями, примерно ориентирующимися на длинный стол. Всюду на стенах висели таблицы, на большой доске - наброски схем, которые, видимо, только что служили материалом горячих споров.

Подошёл ко мне, показавшийся очень молодым, высокий человек с простым, не "важным" лицом, приветливо поздоровался.

Вежливо послушал о моих необычайно высоких достижениях, пригласил ещё 3-4 человека, представил меня и высказался за более основательное ознакомление с моими результатами. Я не удержался, заикнуться и о своём интересе в отношении защиты докторской, на что неожиданно получил ответ, что у них есть совет по этой специальности и "всё возможно"!

Когда ко мне уже немного привыкли, после нескольких приездов, то рассказали, что при первой встрече мои слова: "Мы можем без труда обеспечить точность вращения в 0.01% ", - вызвали у всех весёлое настроение. Меня слушали инженеры, посвятившие жизни продвижению в точности привода и достигнутые ими 0.2% признавались тогда пределом возможного. Повышение точности до 0.1% планировалось на следующую пятилетку.

Однако начальство приказало, и они назначили мне встречи, имея в виду скучное занятие - убедиться, в каком же именно техническом месте этот молодой да ранний провинциал протаскивает ошибку и втирает всем очки.

Сначала я пару раз приезжал в Москву на встречу с одним из профессоров (их здесь оказалось множество), который более интересовался теорией. Он терзал мои формулы слишком простые по форме, но именно этой простотой и отражавшие ту неслыханную точность. В его теоретизированных глазах такая простота казалась примитивом.

Но согласитесь, учёные и поэты, громоздкие математические этажи, как и сложные стихи, вытекают из засоренных мозгов. В моменты вдохновения рождаются простые, чистые открытия и откровения. Не подумайте - вот захвастался. Просто, несколько раз за жизнь меня такое посещало.

Часто при детальном разговоре быстро выясняется, что специалистам даже из одной технической области очень непросто найти общий язык, единую точку зрения. Если согласиться обоим принять за основу моё понимание идеи построения привода, то не составляет труда убедиться в возможности получения этой особой точности. Но специалист-собеседник, даже оставляя в стороне его неизбежные и оправданные амбиции, вырос на иных исходных позициях. Он чуть вас послушает, и уже устал, и хочет, чтобы напротив - вы залезли на его "кочку" зрения, и с этой высотки указали путь к вашему сенсационному результату. Но если поддаться такому гиду, то путешествие получается запутанным и к цели может и не вести. Начинается довольно тягучая и напряженная полемика.

Кто-то из великих решил проблему спора людей с разными взглядами. Он сказал: "Хороша та точка зрения, с которой явление выглядит наиболее простым". Но многим вообще трудно взобраться на чужую точку. Им дорого стоило укрепить свою.

Всё-таки в конце он, кажется, почувствовал что-то серьёзное в моей аргументации. Я был уже опытен в таких спорах и знал, что заявление о возможности обеспечить вращение вообще без всякой ошибки, кажется специалистам, привыкшим к традиционным взглядам, - ужасным, кощунственным и противоестественным. Даже собеседник к вам расположенный, услышав такое, сочувственно улыбался и терпеливо пояснял: "Ну, без какой-то ошибки вообще ничего не бывает". И я отвечал с ещё более проникновенной улыбкой: "Извините, не могу с вами согласиться, - например, два плюс два будет ровно четыре. И никакой ошибки". К тому же, в моих руках кроме логики были эксперименты. (Если вас, уважаемый читатель, этот спор занимает - посмотрите выше "Моё открытие в приводе" и при минимальном терпении вы составите собственную точку зрения. Надеюсь, близкую к моей.)

Тогда меня передали в руки следующего профессора - Владимира Николаевича Бродовского.

Это был высокий сильный человек с суровым лицом. Он ходил ни в каком не костюме, а просто в свитере. Когда я впоследствии был приглашён к нему домой, то встретил меня вообще в завалящих спортивных трико (я бы в таких не ходил перед самим собой). Он жил с симпатичной молодой еврейской женой на последнем этаже панельного дома в маленькой квартирке, в одном из углов которой из-за отошедшей панели просматривалось звёздное небо.

В противоположность первому проверяющему, Бродовский знать не хотел никаких формул и уравнений (хотя, конечно, знал). Он настойчиво добивался от меня ясного понимания взаимодействия всех физически существующих элементов. Он требовал объяснить всё просто. Я считал себя способным популяризатором, любил и, вроде, умел всё объяснять "на пальцах", но этот человек был ещё намного более "стоящим на земле". Мне трудно давалось войти в особенности его понимания. Затем объяснить свои достижения в "его" форме. А после понять то, как он это осмыслил для себя. Иногда я чувствовал, что мои мозги не выдерживают такого напряжения, хотел вывернуться, закончить объяснение или свести его к шутке. Но Владимир Николаевич не поддавался и неколебимо сидел со мной час за часом. И никакого перерыва. Я уже изнывал и не мог найти предлога для "санитарной паузы". Наконец, он сказал, что пора и закусить. Я с вздохом облегчения вскочил... но Владимир Николаевич протянул мне бутерброд из своего пакета и... налил стакан чаю из термоса.

Эх, а в свободном мире, на директорате фирмы красивая дама с улыбкой поднимается из-за стола среди дебатов и говорит, что хочет "пи-пи".

Всё-таки, как видите, я остался цел, а Бродовский уверовал в меня и во всём по-настоящему поддерживал, включая самые решающие моменты моей карьеры.

Затем проверки моих предложений перешли в практическую стадию. Со мной заключили хоздоговор на 3 года на порядочную сумму (кажется 100.000 руб.). Обычно для начала договор подписывали на год. Длительный срок указывал уверенность заказчика в исполнителе. Ну, а о способе расчёта суммы я уже говорил. Они тоже спросили - "сколько можете скушать?". Все мои аспиранты, инженеры и их руководитель не могли получать доплату более 35% к зарплате (довольно мизерной). Поэтому из денег заказчика мы "выбирали" не более половины. Остальное шло в доход института, который не сильно ценил нас за это. А потом при более хитром ректоре родной вуз находил способ снимать с нас не только остатки, но и наше кровное.

Теперь я думаю, что столичные люди знали тогда способы, как распорядиться хоздоговорными государственными деньгами с пользой для себя лично. Вспоминаю всякие вопросительные взгляды, намёки, но Иваново и после горбачёвской реставрации капитализма долго ещё гордился своим званием - города Первого Совета и был "святее Папы". Известно, например, что москвичи ездили на операции в Иваново, где, к их удивлению, в больницах о взятках понятия не имели.

Со мной начал работать инженер В.С. Руднев, спокойный и доброжелательный человек. Он несколько раз приезжал в Иваново и постепенно убедился на наших стендах, что моторы действительно крутятся с точностью 0.01%. Тогда они начали строить собственные стенды. Позже я узнал, что какие-то из наших схем, которые я веером предлагал москвичам, им понравились и сразу ушли в производство.

Репутация моя укрепилась. Через полтора года работы я узнал, здесь существует совет по докторским защитам. Чемоданов сказал, что защита вполне возможна, и надо продвигаться к докладу на Совете отделения.

Мой доклад на НТО-2 прошёл совсем буднично. После выступил Бродовский и подробно разжевал всем, о чём тут, собственно, рассказывали. К тому времени Бродовский уже имел звание лауреата Госпремии, он пользовался большим авторитетом, как специалист и как человек, который зря хвалить не будет. А он сильно хвалил мою работу и её автора: "Вы посмотрите, он добился добротности в один миллион!" Цифра впечатляла. В заключение выступил начальник отделения Чемоданов и ещё усилил атмосферу одобрения.

Нашёлся и оппонент, который пытался где-то подковырнуть докладчика. Этим человеком был начальник одной из лабораторий Блейз. Так вот получалось, единственный из членов совета - соплеменник, с которым я не раз делился и беседовал "за жизнь", имел не совсем положительное мнение. Причину этого я узнал позже.

В этом институте было достаточно не только докторов наук, но и академиков. Они, как я понял, не особенно ходили на работу, а использовались для представительства в разных Советах. Меня познакомили там с академиком Михайловым. "Критерий Михайлова" в теории регулирования - это классика. (Так нас учили, теперь увидел, что в западной науке это имя неизвестно). Живой Михайлов - высокий, сутулый и несколько суетливый. Будто ему самому было неудобно своей знаменитости. Впрочем, все говорили о нём с покровительственной усмешкой, как об устаревшем научном явлении. Хотя он совсем не казался старцем.

На этом месте у меня появилось время более подробно восстановить картину предзащитных приключений. Конечно, тогда всё это составляло для меня основательные нервы, и даже травмы. Это теперь, будучи вне огражденной железом арены, я смотрю на те дела, как на некоторые игры научных и кадро-наблюдавших властей.

Воспользуюсь-ка я тайно вывезенным из Советского Союза архивом. Но где же мои бумаги? Может, в этом ящике? Ах, на этой полке... Пусто. Ведь все мои защитные передряги происходили с так называемыми "Организациями п/я N ", или как коротко говорили - с "ящиками". Я не посмел сохранить даже черновики своих писем. Такие бумаги полагалось писать в специальных прошнурованных и пронумерованных журналах. Они хранились в 1-ом отделе и время от времени по особому Акту специальной комиссии предавались уничтожению. Думаете - швыряли бумаги в печку? Как бы не так. Каждая организация имела в специальной комнате специальную машину со специальным приводом. В неё засовывали такие бумаги, и машина разрезала их на специально, по-научному, дезорганизованные узкие змейки. Только после этого бумажную кашу можно было выбросить в спец. корзины, содержимое которых сжигалось в спец. печах, поджигаемых спец. спичками, под надзором не менее 2-х спец. сотрудников, и пепел развеивали над спец. океаном.

Шутки шутками, но, к сожалению, многие интересные имена, даты и формулировки - исчезли.

Но кое-что сохранилось. Вот приказ по Ивановскому энергетическому от 1972 года: "Перевести ктн Трахтенберга на один год на должность СНС (старшего научного сотрудника) для завершения докторской диссертации". Это означало, что меня освобождали от лекций, а сохраняли руководство аспирантами и хоздоговорами. И зачем же родное государство так тратилось на подготовку данного доктора наук, когда всем там наверху родственничкам было известно, что с его 5-м пунктом этот кадр никуда не проскользнёт. (Может, кто-то не знает или забыл, что введённый на заре социализма для чистой статистики пункт личной анкеты N 5 - национальность - приобрёл функцию фильтра для вылавливания одной, отдельно взятой нации). Нет, наше государство не было расточительным или расистским. Не обязательно должно было стоять - "русский", можно - армянский, турецкий или самоедский. Но - еврей - ни в коем. Так зачем же тратились? А существовал спущенный сверху (поднимали вверх глаза и указательный палец) план подготовки кадров высшей квалификации. И под него нужны были люди со статьями, изобретениями, аспирантами. Таковыми зачем-то часто оказывались эти... с 5-м пунктом. Но не выполнить план - опасно. Снимут с работы. Вот и мучилось начальство, выбирая из всех зол наиподлейшее.

Вы думаете, читатель, что я сгущаю краски? Вон их сколько было евреев-профессоров. Про других достоверно не знаю. А о моём профессорстве - сами увидите впереди. Если хватит терпения и воздуха читать.

В это время я изо всех сил и способностей рыл и строил теорию точного привода в солидной форме с дискретной цыпкинской математикой. И опять, как во времена кандидатской, я не успокаивался, когда выводил искомые уравнения, пока всё не сходилось к одинаковому результату: расчёты по новым точным формулам, расчёты по прежним приближенным формулам и данные тонких экспериментов. Нередко получался настоящий сизифов труд. Я достал широкие бумажные ленты от ЭВМ и метр за метром убористо заполнял их выкладками и таблицами. Такие ленты были удобны - всё перед глазами, легко сравнивать новое со старым и отдельные варианты друг с другом. Всегда приятно добиться также и красивых по виду, лаконичных формул. И я просиживал часами в поисках возможных упрощений. Короткая чёткая формула не просто привлекательна для глаз специалиста, но и способна вдруг высветить физический смысл обнаруженного в эксперименте явления. Вполне нормальным было вытащить из метров бумаги лишь две-три строки в диссертацию.

Известно, что в научных трудах существуют недоработки или ошибки. Обычно это не признак недобросовестности, а просто человеку, как марафонцу, не хватило выносливости. Могу признаться, что в своей работе никогда, ни в каких малостях, я не останавливался, пока не добивался путём полных и точных доказательств - уровня истины. За все годы мне неизвестно, чтобы в каких-то работах с точными приводами, уже не под моим надзором, а в разных организациях, выявился случай заметного несоответствия теории и новых результатов.

Могут сказать, а чего уж он так старался, ведь достаточно пинали и не признавали. Но словно Кто-то стоит за спиной инженера. Если хотя бы в одном месте пойдёшь на уступку этой сопротивляющейся парочке - технике с её математикой - после где-то неожиданно вылезет авария. Машины с моими приводами разбежались по свету (а может, их потомки и продолжают рождаться), они живут своей жизнью, с ними работают не известные мне люди. Если придумано плохо - закон естественного отбора быстро выведет из жизни такие изделия.

Результаты труда учёного и изобретателя - это частицы его самого, и они показывают, как на самом деле работает в нас этот удивительный "моральный закон".

49/A. Боезнь мамы и её уход

Но внезапно обрушилась на нас беда, заболела мама. Не было никаких особых причин или признаков. Она удобно сидела вечером на кресле перед телевизором. И вдруг... и это уже была не та мама. Рука и нога отказались слушаться, её речь и сознание ограничились.

Врачи, уколы... Мы взялись за лечение. Но тут новый удар с неожиданной стороны. Ночью маме показалось, что Лёня звонит в дверь, не имея ключа. Она поспешила открыть, слезла с кровати, но ноги...! Упала. Боль. Врач из "Скорой" ткнула пальцем в ногу - "шейка бедра". И сказала в мою сторону, для утешения: "Она долго не пролежит". Через час обезболивающий укол перестал действовать. Мы заметались, как помочь? "Скорая" больше не едет. Больницы, услышав, в чём дело - бросают трубку.

Вот это началась беда. Оказалось, что может быть жизнь ниже уровня смерти. Помог мне родственник нашего вечного доктора тёти Кати - Александр Алексеевич Пресняков. Через него я обратился к профессору Фишкину. Он распорядился, и утром пришла машина, увезла больную в 7-ю горбольницу.

Освободившись от работы, я приехал в больницу. Никто не отвечает на вопросы, не пропускают внутрь. Наконец, прошёл. В коридоре против окна на узкой койке лежал человек, который не мог шевельнуться или попросить. Жаркое солнце светило на лицо, которое нельзя было узнать под засохшими следами последствий снотворных уколов.

Разыскал профессора. Поблагодарил за помощь. Он ответил: "Я как главный травматолог области был обязан". Валентин Израилевич, оказался моим добрым гением и настоящим врачом, он не был согласен терять больного и распорядился об операции. Хотя врачи сомневались в возможности укрепления парализованной ноги. Я спросил, не может ли он сам оперировать в таком необычном случае. Он успокоил меня, что всё объяснил заву отделением, операция стандартная, но главное - период после неё и лучше, если сам хирург будет чувствовать ответственность за своего больного. 10 дней в больнице. После операции всё зажило быстро, но она лежала на спине неподвижно. Такому больному надо чаще менять бельё. Принести из дома - нельзя. Выпросить простынку у сестры-хозяйки мне удавалось редко. Войти в корпус тоже не просто. У входа раздевальщица - бог и царь. Кто сунет ей пакет с апельсинами или деньги - тому даст халат. У меня это плохо получалось. Один раз не выдержал (долго добирался, и до лекции оставалось мало времени, да и халат уже имел свой) и прошёл без спроса, сказав, что к больной после операции профессор разрешил. Когда выходил, гардеробщица в лицо мне прошипела: "У-у, насиделся".

Привезли маму домой. Место операции зажило замечательно, но на спине мы с ужасом увидели обширные раны. Нельзя было ей лежать на мокрых простынях. Люди сказали - от этого и погибают лежачие больные. Преодолевая страх, мы с Верой вступили в борьбу с грозным приговором, стали профессионалами по уходу. Кварцевый свет, всякие мази... С большим трудом, но победили. Мама стала садиться в кресло-каталку, которую помог достать Фишкин. Он пошёл сам со мной на приём к зав. Облздравом. Секретарша не посмела загородить ему дорогу. Он в секунды объяснил начальнице, что для того делал операцию, чтобы человек вернулся к жизни, а не мучился. Фишкин высказывал предположение, что после операции улучшится и общее мамино состояние. Он даже сначала заговаривал об операции на мозге. Но потом оставил эту мысль. А мы были согласны.

Состояние мамы стало стабильным, она даже согласилась читать книги. В частности, Владимира Санина "Семьдесят два градуса ниже нуля" она прочла с видимым интересом. Я написал Санину, что ещё не встречал такой книги, которая бы принесла удовольствие нам взрослым и серьёзным, сыну студенту, любителю модерна, сыну школьнику, не любителю читать вообще, и маме, которая больна и читать раньше не могла. Санин прислал тёплый ответ, рассказал о новых вещах, которые он пишет. (Вскоре пришла печальная весть: судьба зачем-то лишила людей его врачующих книг. Крохотная безжалостная меланома вышла с ноги и за один год утащила со света этого замечательного человека).

Так продолжалось четыре года. Каждый раз, когда я приезжал из командировки, лицо мамы оживлялось, на полминутки глаза её теплели, казалось, она возвращалась к себе. Во всю нашу прежнюю жизнь я не помню, чтобы она проводила время в созерцании или бездействии, всегда что-то готовила, мыла, шила, ухаживала за всеми, навещала больных и знакомых, читала. Когда я, радуясь и надеясь, видя моменты её просветления, говорил, что вот подожди, ты поправишься - она становилась тревожной. Она из последних сил терпела такое существование. И осенью 18 августа 1977 она тихо ушла от нас. Мама всегда заботилась только о других, всем стремилась помочь. Может, пропустили её в Высшем списке распределения благ, а боль многих досталась ей одной

Банк, где мама работала поседнее время отозвался на её кончину

Мамины награды

За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годы

Участнику трудового фронта 30 лет Победы

Мы похоронили маму на новом кладбище в Балино:

(Имя убитого в 1943 её старшего Лёни - покоится вместе с мамой)

В эти годы всё было против меня. И только неравнодушная природа говорила мне - утешься и живи. Меня спасали окрестные леса и поля. Я подолгу плутал там пешком или на лыжах. Я понял язык застенчивых берёзок и шелест грустных трав на берегах ручья. Я разговаривал с лосями и заснеженными опушками. Особо заботилась обо мне аллея рослых берёз. Она забирала мои мысли и вела их вдаль и ввысь, в загадочные пространства прозрения истины. Дрожь охватывала в предчувствии - вот сей миг откроется абсолютная тайна, которая посвятит меня в смысл всего сущего, сделает жизнь надёжной и ясной. Ещё усилие... ну, ещё чуть-чуть сосредоточиться, вот уже клочьями тумана расступается вечная завеса... но в последний момент затягивает свет лёгкая пелена, она сгущается, и ничего не остаётся, как согласиться ждать следующей встречи.

Я возвращался домой, и ещё долго во мне звучали тишина, покой и смирение.

* * * * *

После одобрения диссертации на НТО-2, меня выпустили на "большой" учёный совет ЦНИИАГ. Сидевшие в мягких креслах первых рядов в большом актовом зале весьма солидные люди мало интересовались моими формулами и графиками. Чемоданов лестно отозвался о моей работе, и Совет проголосовал за представление её к защите. Тут я ещё раз поверил в фантастическую идею о моём переходе в учёное сообщество и начал усиленно готовить всё, что должно было способствовать успеху защиты.

Первой мечтой было просить Цыпкина выступить одним из трёх необходимых официальных оппонентов. Непосредственно во время защиты трудно суметь разобраться в сущности огромной и сложной работы и дать ей оценку. Мало кто был способен на такое (хотя в ЦНИИАГ, как меня предупредила всезнающая секретарша Совета - такие люди, понимающие суть "с листа" - были). Цыпкин лучше, чем кто-нибудь иной, был знаком со всеми этапами этой работы. Однако ещё при кандидатской защите он отказался от этой роли. Поэтому я придумал нечто иное. Соискателю кандидатской степени назначается очень важный помощник - научный руководитель, обычно достаточно известный в научных кругах специалист. Докторскую - полагалось делать полностью самостоятельно. Однако разрешалось иметь "научного консультанта". Мне трудно было просить этого человека об участии в моих мелких делах. Преодолев стеснения, всё же обратился к Якову Залмановичу с письмом, где вспоминал о многих советах, помощи и главное - бесчисленных консультациях через его книги. Поэтому я просил его согласия быть научным консультантом моей работы.

Как же счастлив я был, когда, спустя всего неделю, уже держал в руках ответ:

"Уважаемый коллега! Я получил ваше письмо и оглавление диссертации. Я хорошо знаю ваши работы и высоко оцениваю их. Если вы считаете, что указание моего имени как научного консультанта в какой-то мере поможет вам, то у меня нет возражений. Желаю вам успеха. 11 ноября 1974". И простая по-школьному разборчивая взлетающая к окончанию подпись - "Цыпкин".

Два ярких качества отличали Якова Залмановича - это очевидная и для непрофессионала гениальность, и удивляющее специалистов - простосердечие. Впрочем, возможно, это естественные свойства Человека.

В тот момент мне не были понятны какие-то сомневающиеся интонации в письме: "...если вам поможет...". Я не то что "считал", а сразу почувствовал себя на вершине успеха.

На первой странице моего красивого и солидно толстого тома появилась надпись: "Научный консультант Лауреат Ленинской премии, член-корреспондент АН СССР, профессор Я.З. Цыпкин". Мне казалось, что теперь не существует человека, который бы смог сказать - "Нет".

Надо сказать, что определенную долю уверенности добавила мне и дискуссия, развернувшаяся в знаменитой "Литературке" вокруг моей статье "Можно ли жить без денег". Я предлагал платить в магазинах вместо наличных карточкой. В новогоднем номере за 1973 год на целый разворот поместили статьи журналиста В. Моева и академика Глушкова, обсуждавшие "полуфантастическое письмо в редакцию, которое прислал доцент из Иваново". (Чтобы не уклоняться, потом отдельно расскажу о своих гуманитарных идеях. См. п. 63).

Глушков в то время был исключительно знаменитым учёным-математиком, автором ярких теорий и книг, лауреатом Ленинской и Государственной премий, известным всем деятелем, Героем труда, членом ЦК, вице-президентом украинской академии наук, директором новейшего Института кибернетики в Киеве, ещё и ещё чего-то. Уже то, что он несколько раз повторял фамилию доцента и даже сказал, что "автору делают честь его размышления".

Для раскручивания поддержки, как теперь выражаются, я обратился к нескольким знакомым. Пришло согласие приехать на защиту В.И. Скурихина, моего ещё студенческого руководителя. Он уже был в Киеве зам. директора Института Кибернетики, где директором был тот самый Глушков. Узнав от Скурихина о его бывшем ученике, он заметил в "Литературке": "мир тесен". Вышло, что я уместился в этом промежутке между великими. С таким материалом 2-х метровый Скурихин, умевший выступать, был бы мне защитником.

Итак, всё складывалось на редкость благоприятно. Напечатал рефераты, и секретной почтой они разъехались по заводам на отзывы. Отпечатанные экземпляры диссертации были разосланы 3-м официально назначенным оппонентам. Все они были известными специалистами. Одним согласился быть Бродовский. Второй - оппонент из МВТУ имени Баумана, крупнейшего инженерного центра страны (когда пришёл к нему на кафедру, там, в обычной большой комнате увидел сидящих плечом к плечу человек 40 профессоров, и из одного ряда поднялся навстречу - Заслуженный деятель науки Медведев). Третьего пригласили из Ленинграда - профессора ВНИИЭМ (электромеханики - как раз по специальности) лауреата Госпремии В.С. Короткова. Рефераты секретной почтой разъехались по заводам на отзывы.

Оставались считанные недели до защиты.

В сущности, после одобрения Советом сама защита - чисто формальный акт. Случаев отрицательного голосования практически не бывало. Ведь я не был каким-то деятелем или начальником и не мог оказаться на скрещениях борьбы всяких течений и интересов. Уже начали поступать отзывы на мою работу. Все они были положительными.

И вдруг мне объявили - "ЗАЩИТЫ НЕ БУДЕТ!".

Да, так это было. Уже в специально сшитом по такому случаю дорогом костюме я, уверенно улыбаясь приятным знакомым (все кругом как родные), входил в привычные коридоры Центрального института. После обычных приветствий Руднев сказал, что звонил зам. директора, спрашивал обо мне, просил передать, чтобы зашел к нему. "Наверное, что-то по оформлению", - с тенью беспокойства подумал я. Вообще-то крутилось где-то: "Странно, ни разу за всё время предзащитных дел никто из администрации со мной не говорил". Но я гнал от себя такую мысль. Мало ли чего приходит в голову.

Секретарша, опустив глаза в бумаги, пропустила меня в кабинет. Ничем не примечательный человечек обычного чиновничьего вида предложил сесть и без всяких эмоций произнёс:

- Защиты не будет.

- Но в чём дело, могу я знать? - спросил я, придя в себя, невольно подчиняясь бюрократическому тону.

- Опубликовано постановление ЦК КПСС и СМ СССР об изменениях в порядке защит и о создании Спецсоветов. Срок полномочий нашего Совета скоро истекает. Поэтому мы отсылаем работу по месту изготовления. Бесцветный голос, будто зачитал строчку одной из бумаг, разложенных на его канцелярском столе.

Догадываясь, что другого случая не будет, я попытался повлиять на эту машину.

- Видимо, вскоре выйдет разъяснение руководящих органов о том, как быть с работами, уже находящимися в процедуре защиты по действующему Положению. Ведь я не один оказался в таком положении. Прошу подождать и не отсылать мою диссертацию.

- Мы не можем хранить секретную документацию. - Был ответ.

Дней через десять все мои красивые тома диссертаций, пачка рефератов и других бумаг оказались в сейфе спецчасти моего института в Иванове.

Это был нокаут. После счёта "десять!" я, как труп, был вынесен с ринга.

Конечно, кинулся к Чемоданову. Он был замкнут. Наверное, он всё знал и пытался противостоять, но его осадили. Правда, это мои домыслы. Мне он только сказал:

- Боритесь. Я буду на вашей стороне.

Профессор Чемоданов и впоследствии при моих жалобах на всякие препятствия с продвижением в защите отвечал, что, где возможно, поддержит меня. Он всегда был для меня примером русского интеллигента, которому противно беззаконие и преследование евреев. (Таких слов, разумеется, вслух не произносилось.)

Но, как стало всем ясно потом - во всей великой России нашёлся только один человек - Сахаров, который решился на бой против всех и всего за согласие с собственной совестью.

Наверное, поведение Чемоданова было очень смелым. Но я-то, с кем и как мог бороться? Ведь даже телефонные справочники в этой системе недоступны. После многих изворотов я добился-таки приёма в ихнем Главке министерства Оборонной промышленности. (Господи, даже таких слов никто тогда и шёпотом не выговаривал). Начальник отдела науки Сидоров, этакий вышколенный господин, вежливо и с любопытством рассматривал меня. Может, впервые увидел человека, пролезшего к ним из гражданского мира. Он выслушал мою историю. Сделал вид, что удивлён. Обещал разобраться. Потом я звонил с центральной междугородней (заказ на такой номер не принимали, автоматов тогда в городе не было). После десяти попыток узнал его голос. Он опять удивился, опять что-то сказал. Я понимал - пустое дело. Решал всё бросить. Убегал от себя в леса. Но через неделю снова, набрав горсть монет, крутил телефон. Однако уже никакие мои дальнейшие звонки к нему не доходили. В конце концов, когда удалось пробиться, выслушав, ответили, что такого Сидорова они не знают.

Временами находило отчаяние и желание всё крушить. Но, ведь, если даже удастся сломать что-то и пробиться в их совет, что меня ожидает? Нет ничего проще, чем завалить соискателя на защите. Предлогов ...и искать не надо - "мало формул", "много формул", "недостаточно обосновано", "нет новизны" и т.п. И тогда уже с этой работой нечего будет делать. Нет, не идут в Совет защищаться посредством ссоры или драки.

И всё-таки в один из особенно острых приступов обиды я написал письмо-жалобу в ВАК (Высшую аттестационную комиссию), которая всё печатала в газетах новое Положение о защитах. В нём утверждалась законная процедура защит. На фоне этого закона то, как поступили со мной, выглядело вопиющим произволом. С этим письмом я отправился к ректору, ибо послать от себя письмо с упоминанием "секретных" организаций было бы самоубийством.

Ректором тогда был Бородулин, с которым вообще-то я был знаком со студенческих спортивных лет. Вроде был неплохой парень. Ну, хитрый и расчётливый, как все баскетболисты. Однако ректор - это уже нечто иное.

Вопреки предположениям, он сказал: "Пиши, я подпишу".

Маленький штрих. В те времена был принят начальством такой не кичливый рабоче-крестьянский стиль общения - на "ты". Но только в одном направлении: начальника к подчинённому. Попробовал бы подчинённый, подражая начальнику, ответить ему тем же. Теперь думается: их бы всех в Израиль - в иврите вообще нет обращения на "Вы". Солдат генералу говорит "ты".

Приведу с сокращениями этот длинный документ.

Секретно экз.N

Председателю Высшей Аттестационной Комиссии

при Совете Министров СССР

Профессору В.Г. Кириллову - Угрюмову

28 ноября 1976 года

Москва, ул. Жданова, 11

Уважаемый В... Г...

Ректорат Ивановского энергетического института им. В.И.Ленина вынужден обратиться к Вам в связи с затруднениями в ходе представления к защите докторской диссертации доцента нашего института к.т.н. Трахтенберга Романа Михайловича, осуществляемого нами в строгом соответствии с "Положением о порядке присуждения учёных степеней", утвержденном ЦК КПСС и СМ СССР.

В соответствии с планом подготовки докторов наук, в которых наш институт испытывает острую потребность, Ученый Совет 19.01.1972 перевёл Трахтенберга на должность с.н.с. и утвердил ему тему диссертации.

Законченная в срок диссертация получила положительную оценку кафедры. Учитывая, что результаты работы находят преимущественное применение в оборонной технике, Экспертный Совет института присвоил диссертации гриф "Секретно" и представил её к защите в ЦНИИАГ, организацию, занимающую ведущее положение в этой отрасли.

В мае 1975 г. Учёный Совет ЦНИИАГ принял диссертацию к защите, утвердил официальных оппонентов и список предприятий. Диссертация была разослана оппонентам, отпечатан автореферат, а на осень 1975 г. была назначена защита.

Интерес к работе соискателя со стороны ЦНИИАГ выразился и в заключении с ИЭИ хоздоговора на 3-х летний срок с целью внедрения результатов диссертации.

Однако в июле 1975 г. все документы по диссертации были возвращены нам со ссылкой на истечение срока полномочий Совета по защитам при ЦНИИАГ. Просьба соискателя, не отсылать работу до определения ВАКом нового порядка защит - была оставлена директором ЦНИИАГ без внимания.

В начале 1976 г. соискатель встречался с председателем нового Спецсовета проф. Чемодановым Б.К. Он согласился принять диссертацию в свой Совет. Во время консультаций соискателя в Юридическом и Спецотделе ВАК было разъяснено, что по новому Положению для защиты закрытой работы требуется разрешение МВ и ССО РСФСР. Такое разрешение было получено, и диссертация со всеми документами в полном соответствии с Положением ВАК была направлена в ЦНИИАГ на имя Председателя Спецсовета.

Через 10 дней все документы были возвращены в ИЭИ без всякой мотивировки. Председатель Спецсовета проф. Чемоданов не был даже поставлен в известность о поступлении дела на его имя.

Хоздоговорная работа с соискателем, успешно развивавшаяся - прервана.

Мы полагаем, что работа Р.М. Трахтенберга представляет существенный вклад в науку. Результаты работы внедрены на закрытых предприятиях в городах Азов, Ковров, Ленинград, Москва, Саратов, Казань. Задержки с защитой тормозят признание и дальнейшее развитие нового направления и наносят определенный ущерб обороноспособности страны.

Просим Вашего содействия.

Ректор ИЭИ, проф. Бородулин Ю.Б.

Перед отправкой этого письма я снова был у Чемоданова. Он выглядел уверенно и сказал, чтобы я боролся, и что процедура защиты теперь будет "гораздо более короткой".

По существовавшим правилам ответ на письмо с грифом "секретно" должен поступить в течение 14 дней.

3 января 1978 года, т.е. через 1 год и 1 месяц, меня вызвали в спецчасть, и немного смущенный начальник выдал мне под расписку листок бумаги:

Высшая Ректору Ивановского энегетического института

Аттестационная проф. Бородулину Ю.Б.

Комиссия

ВАК СССР На Ваш номер 79 от 28.9.76 по вопросу о защите докторской

диссертации т. Трахтенбергом Р.М.

В соответствии с пунктом 55 "Положения..." совет может отказать соискателю в приёме диссертации к защите, если она не соответствует профилю совета. Соискателю должна быть вручена выписка из протокола с мотивировкой отказа.

Зам. нач. отдела В.С. Соколов

И поперёк бумаги чернилами резолюция: "проректору Закорюкину. Бородулин", а ниже ещё строки теми же чернилами: "Ознакомить Трахтенберга. Для информации. Закорюкин"

Итак, высшая инстанция сообщает потерпевшему, что должны вручить... Но, где же ссылка на письмо из ВАК тому самому нарушителю, который надсмеялся над Советом Министров и КПСС? Нет ничего такого. Утопленному предлагается... что? Плюют на соискателя, заодно на его институт, ректора и т.д. (Последние, кстати, легко подключаются к плюющим сверху.)

Дух мой, помоги удержаться на плаву.

Кто сказал, что динозавры вымерли в третичной эре?

Их потомки преспокойно проживают в СССРе.

Разных уровней вожди,

И добра от них - не жди.

Больше никакой надежды не оставалось. Выше жаловаться некуда. Но это была не просто обида. Вся моя работа в институте осложнялась.

Хоздоговорная работа с ЦНИИАГ полностью прекратилась. Руднев успел построить первый стенд, и все там убедились, что наши изобретения действительно дают недостижимую ранее точность. Собирались продолжать работу по плану, но ...оборонная промышленность признала более важным избавиться от слишком ретивого новатора. А, собственно, что я им сделал? Перебираю в уме все свои действия и не вижу никаких ошибок. Может кроме нарушения советской заповеди - "не высовывайся!"

Замутились перспективы моих аспирантов. На всё, касавшееся меня и моих работ, стали смотреть косо. Даже студенты на лекциях вели себя тише. Вероятно, видели подавленность преподавателя. Не исключаю, что шок от произошедшего, подсовывал мне такое излишне пессимистическое мироощущение.

Позднее знакомые, утешая меня, объясняли: как раз это время состоялась защита Блейза, и администрация не могла допустить защиту второго подряд еврея. Вот отчего волновался Блейз, когда я появился на горизонте. Хотя он был в этой системе свой, со всеми в дружеских отношениях, его лаборатория работала успешно, а его самого только что наградили орденом "Красного знамени". Между прочим, позже стало известно, что ВАК не утвердил его защиту, и он намучился круче, чем я.

Читатель, может, думает, что я всё это вспоминаю и записываю, проживая в "хрустальном замке"? Нет, в еврейской стране такого не имеется. Уже восьмой месяц льётся кровь наших солдат, а в основном - мирных людей и детей, после развязанной прекраснодушным кибуцником (израильского типа коммунистом-интернационалистом) Бараком борьбы за признание равных прав палестинского народа во главе с хитрющим маленьким и злобным профессионалом-террористом. Вот и сегодня в субботнюю ночь араб-самоубийца взорвался в толпе школьников у дверей танцевального зала возле Дельфинариума на набережной Тель-Авива. Ещё 12 девушек и 5 юношей разорваны, более ста ранены. Врачи вытаскивают из их тел гвозди, которые были кровожадно упакованы в бомбу. После известия о взрыве, в арабском городе Рамалла началась стрельба. Думали, что это обычная ныне перестрелка, но пули летели в воздух. Это арабы праздновали удачное убийство наших детей. Когда же мы поймём, что шесть миллионов жертв было мало для антисемитского мира. Бог дал нам теперь в руки оружие, и только наша решимость и единство могут повернуть историю к признанию права на жизнь еврейского народа.

50. Добровольная ссылка в Сибирь

Мне стало трудно смотреть в глаза людям, быть самим собой. Даже мои леса и поля не спасали. Я должен был бежать куда угодно. Кстати подвернулось время ФПК - стажировки, предоставляемой раз в 4 года. Я выбрал куда подальше и, как в добровольную ссылку, уехал на 4 месяца в Свердловск, в Уральский политехнический институт - УПИ.

Урал - это звучало заманчиво. Свердловск - город огромных металлических заводов. Вокруг красивые озёра. В горах все разновидности драгоценных камней и полезных руд. УПИ - целый городок с учебными корпусами и общежитиями. Я освободился не только от работы, но и от всякой ответственности. Стал кем-то вроде студента.

Нам читали лекции молодые преподаватели кафедры электропривода. Известно, что издавна Свердловск, и в частности УПИ, был пристанищем или убежищем многих евреев - учёных и инженеров. Но я не ожидал, что увижу здесь столько талантливейших учёных в своей области. Они разворачивали перед нами удивительные собственные методы преподавания знакомых предметов. Часть из этих блестящих специалистов (по меркам всесоюзным) уже были провалены со своими докторскими. Часть выжидала лучших времён. Некоторые присоединились к тем, кто не выдержал оскорблений, и их жизни были оборваны инфарктами и т.п.

Мне интересны были эти люди, однако странно, знакомство с ними как-то не получалось. Я был подавлен, замкнут, что-то непрерывно грызло меня изнутри.

Я взял напрокат лыжи и шастал по лесам и пригоркам вокруг города.

Мотался до изнеможения, чтобы заполнить время и к ночи заснуть. Ещё попался мне странный сосед в комнате общежития. Такой толстый тип, увлекавшийся психологией. За неимением других собеседников я отводил с ним душу в откровенных разговорах. Однако через некоторое время я почувствовал, что являюсь объектом его экспериментов на тему "управления личностью". Когда догадался, стало так гадко, словно тебя насиловали. Резко отошёл от этой дружбы.

Недавно прочитал статью об интеллектуальных вампирах - людях, влезающих в чужие души и создающих своё хорошее настроение высасыванием чужого запаса терпения. Наверное, каждый встречал таких на своём пути. Это надо вовремя почувствовать и решительно рвать такое знакомство. Если уж совсем вырваться нельзя, то хотя бы, укоротить и держать в собственных руках длительность каждого неизбежного контакта.

На окраине Свердловска есть известное озеро Шарташ. Зимой на нём рыбачат любители. Они строят на берегу деревянные избушки и выкатывают их на лёд. Этих домушек здесь тысячи. Ставят печки с трубой наружу, в ледяном полу сверлят дырки и ловят рыбку. Некоторые приглашают на ночку-другую подружку. Видел, как вдруг дверь такой домушки приоткрывается и в снег летит очередная пустая бутылка. Люди вокруг не болтаются. Только я один, на своих лыжах.

Как-то появилась необычная афиша: "Мастер и Маргарита", Отрывки из романа Булгакова, читает Заслуженный артист Всеволод Аксёнов.

Пришло время некоторого послабления в рабстве духа. Прошёл слух, затем разговоры шёпотом, а ещё немного спустя, оказалось возможным выпросить, подержать в руках и даже получить на пару дней прочесть (!) ужасно запретную книгу... Ведь шли когда-то его пьесы. Но "главный читатель" решил, что его творчество вредно для советского народа. Михаил Афанасьевич пытался объясниться, писал просительные письма. Ответа не было. Имя это было вычеркнуто из жизни, и даже на собственной кухне люди не рисковали произносить его.

Как откровение воспринимался - новый тон любви. Какой-то щемящий сердце мотив открывающихся навстречу друг другу душ и тел двух достойнейших, но разделенных режимом людей. Тревожная радость захватила меня и держала, пока пробегал страницу за страницей. Знакомство, узнавание и встречи Мастера с его возлюбленной. Всё время висело такое чувство, что вот ещё миг и злые силы схватят, растащат и уничтожат их. А заодно и читателя.

Конечно, я пришёл. Огромный зал в помпезном "дворце культуры" одного из крупных уральских заводов. Всюду мрамор, просторные холлы, высоченные своды. Выступление почему-то был назначено днём, и к началу едва заполнились 2-3 ряда.

Вышел на затемнённую сцену высоченного роста пластичный человек в маленькой шапочке на красивой голове. Он начал воссоздавать булгаковские строки и сцены. Все увидели одновременно и придуманного пронзительной чистоты и таланта героя романа и, словно, ожившего затравленного писателя. Всё это было неслыханной дерзостью по отношению к державшей всех в тисках стальной системе, и так давно желанно, как свежий воздух для людей, всю жизнь дышавших перегаром. Все сидели оцепенев. В полутьме зала можно было не стесняться слёз. Но артисту нужна публика, гром аплодисментов... А где же его взять?

Окончилось выступление. Зал пустел окончательно. Мне так захотелось ещё раз увидеть Мастера. Прошёл за кулисы. Какой-то человек, видимо, приехавший с Аксёновым, переспросил о моём желании его увидеть и приветливо указал рукой на открытую дверь.

Артист оказался ещё выше, чем был на сцене. Удивленный, улыбающийся шагнул он ко мне. Рука моя потерялась в его огромной ладони. А изо всех рвущихся слов, я смог только произнести: "Спасибо за Мастера!"

И вдруг почувствовалось мгновенно взаимно (я уверен) возникшее благодарное ощущение. И будто кто-то Третий стоял рядом, может, и более уместный, чем мы оба, и тихо радовался... "наконец-то...!"

И ещё об одном в чём-то похожем событии появилось время вспомнить. Это было примерно в те же годы. Видимо, выполняя "разнарядку", в Иваново приехал с "авторским" концертом Эдуард Колмановский.

Это было в обычаях того времени. Так однажды мне посчастливилось присутствовать на концерте Ростроповича в зале нашего мединститута. Великий музыкант приехал из Москвы (300 км) на собственной Волге, сам за рулём. Он играл на своей виолончели с оркестром. Думаю, среди публики были единицы, которые, закрыв глаза, отличили бы игру этого корифея от стараний какого-нибудь техничного умельца. Но - разнарядка. Ростропович разместился в центре полукруга, образованного оркестрантами. Он грозно взглянул на сидящих справа от него. Ещё более насупившись, обернулся к левым. Взмахнул, для острастки, смычком - оркестр заиграл. Он послушал минуту и принялся свирепо терзать свой инструмент, временами взглядывая на оркестрантов, чтобы не распускались.

Пока я преодолевал лицезрение знаменитости и входил в его музыку, вспомнилось рассказанное Ростроповичем в гостях у нашей знакомой виолончелистки. Долгое время в связи с его строптивостью, выражавшейся в неумеренной дружбе с Солженицыным, ему давали выступать только в колхозах... На этом месте я отвлёкся от рассказчицы, вспомнился собственный колхозный опыт, и перед глазами поплыли картины... Председатель зазывает всех в клуб. Выходит артист, начинается концерт. Сидящие впереди рекордистки-доярки терпеливо смотрят. За что только платят городским зарплату? Мужички, с утра принявшие, как положено, сидят в задних рядах и настроены менее критически. Сочувствуют исполнителю. Только один, слывущий знатоком в искусствах, замечает, что если бы он так сильно дёргал за уздечку, то кобыла совсем бы пахать отказалась.

Однако - к Колмановскому. Довольно большой, но мрачный и глуховатый зал клуба Железнодорожников заполнила не театральная и не музыкальная публика. Концерт был назначен на раннее время и довольно неожиданно. Хотя песни его были очень популярны, билетов продали мало, и фабричные профкомы (по команде сверху) пополнили зал работницами. Отдельные ряды явно выделялись сходно одетыми текстильщицами.

Вышел усталый пожилой человек "еврейской наружности". Немного скомкано и смущаясь (не оратор), поговорил о песне и музыке. Не заметив реакции зала, поспешил за рояль. Поиграл и попел. Вышел ещё долговязый певец. Ему тоже не удалось расшевелить слушателей, которые были скорее зрителями. Но на что же было смотреть?

А я в ту пору был захвачен Евтушенко. А Евтушенко в то время был в сильной опале. И меня так и подмывало спросить композитора, почему он выделяет из поэтов именно Евтушенко, и как это он вообще решился приблизиться к столь опасному человеку?

Я послал записку в этом духе. Она была единственным ответом зала.

Зато ответ Колмановского оказался неожиданным Он будто проснулся, оживился, прочитал записку вслух. Сказал, что ему очень нравится Женя, и он его любит, и это талантливый поэт, и он охотно пишет музыку на его стихи.

Тут он буквально набросился на рояль и принялся с воодушевлением играть и петь одну за другой знакомые всем и новые вещи. Зал зашевелился, родились и не замолкали аплодисменты. Это продолжалось ещё более часа. Надо ли говорить, что я с трудом удерживался в своём кресле, ибо мне казалось, что всё это чудо совершается ещё и именно для меня. Хочется думать, что и для Эдуарда Савельича этот вечер стал памятным.

Когда становилось совсем душно, я прибегал к стихам Евтушенко. Они лечили душу, сочувствовали и объясняли сущее, спасали. Когда я нечаянно услышал о приезде Евтушенко в Иваново, то мы вместе с Лёней поспешили на вокзал. Незадолго перед этим прозвучали его стихи "Москва - Иваново". Местные власти усмотрели в них оскорбление наших ткачих и живо организовали в "Рабкрае" гневные выступления простого народа.

У дверей вагона знаменитого поэта встречали лишь несколько молодых людей из Театра поэзии во главе с самой Региной Гринберг, да я с сыном. Евтушенко показался на площадке. В пышной меховой шапке, поразительно свежий после ночи в поезде, он щурил голубые глаза от яркого зимнего солнца и улыбался. Самая симпатичная и энергичная из артисток тут же вручила ему букет цветов, и группка двинулась по перрону.

Каждый спешил зайти чуть вперёд, вежливо потеснив соседа, чтобы оказаться рядом с дорогим гостем. Впереди оказался мой старший сын Лёня, я иду прямо за Евтушенко (чуть виден) а замыкает скромное шествие руководитель театра поэзии Регина Гринберг (в белой шапочке).

После рассказывали, что Евтушенко согласился ехать в Иваново при условии, что ему предоставят для выступлений лучшие залы. Городское начальство не смогло остановить визит столичной знаменитости. Для четырёх концертов ему выделили зал в клубе Зубковского двора. Будете в Иванове - прогуляйтесь посмотреть на это историческое место. Узкий кривой спуск обступают прокопчённые общежития окрестных фабрик. Облезшие кирпичные стены оживляют зарешеченные окошки да остатки поручней балконов, которые должны были украшать жизнь трудящихся, но так и не были достроены. Даже тройки алкашей не задерживаются в этих "антисанитарных условиях".

Узкий зал с низким потолком был набит до отказа. Евтушенко вышел на убогую сцену, сверкнул стальным взглядом в полутёмный зал.

Загремели слова, которые и слышать было страшно:

Достойно, главное, достойно,

Чтоб раздаватели щедрот

Не довели тебя до стойла

И не заткнули сеном рот!

Видно было, как ёжились занявшие первый ряд партийные начальники низкого ранга.

Зал слушал, затаив дыхание, взрывался короткими аплодисментами. Он читал, как Бог. Такое было чувство, что поэт решил: если уж засунули в такое место, то он выложит им всё сполна. Казалось, уж после этого стихотворения обязательно выйдут серые личности и уведут под руки высокого человека в длинной полосатой свободной рубахе, решившегося хлестать всё тайное направо и налево.

Когда закончилось чтение стихов, поэт спустился в зал. Некоторые подошли поближе. Он был настороже. Я протиснулся, произнёс свой вопрос. Он чуть повернулся, глаза наши встретились, и я почувствовал, как его взгляд проник в меня до самого затылка, прочитав не произнесённое вслух, а что-то другое, более важное для него.

Вернувшись на место, я сказал об этом моему гостю Гридлингеру, которого привёл на концерт, хотя он плохо понимал по-русски. Этот профессор математики был экзотической фигурой в нашей провинции. Он когда-то приехал на короткий срок "по обмену" из Штатов в Москву. Познакомился с аспиранткой Леной, влюбился, женился и остался в стране трудящихся. Их, уже с малыми детьми, послали работать в Иваново. Но здесь не оказалось вакансий. Гридлингеры смело поехали в Шую. Там он получил кафедру и квартиру, совсем новую, в которой при каждом закрывании дверей отваливались куски штукатурки. Он был алгебраистом с мировым именем в "теории групп". Это один из самых мутных разделов современной математики. Как мне Лёня ни объяснял, к своему стыду, я не смог понять даже, как войти в эти построения. Шуйский педагогический был знаменит физкультурным факультетом. Он принимал спортсменов, отличившихся в областном масштабе. Им требовался диплом о высшем образовании, чтобы руководить впоследствии отделами спорта в райкомах и т.п. Эти славные ребята проявили интерес к лекциям американского профессора. Из многочисленных предметов они выбрали "теорию групп", надеясь постичь тайны управления командами футболистов, хоккеистов и других групповых видов спорта.

Но вернёмся в зал. Гридлингер захотел сам поговорить с Евтушенко. Я, было, взялся его остановить, но он совсем запросто обратился к знаменитому человеку, а Евтушенко оживился и заулыбался, услышав английскую речь. Они довольно долго беседовали, как старые знакомые. Гридлингер вернулся довольным и сказал: "А он очень неплохо говорит по-английски".

Уже в Израиле я снова слушал Евтушенко. Об этой встрече хочу рассказать чуть подробнее.

После выступления я пошел за кулисы, где ко входу в крохотную комнатку, в которой продолжалась работа Поэта, и уже терпеливо стояли десятки людей. Подошла моя очередь. Евтушенко выглядел очень утомленным. Он взглянул на меня. Я заговорил о той встрече в Иванове

- Да, помню я, помню. - Ответил Евгений Александрович.

Я попросил подписать его новую книгу (о перестройке - стихи, статьи и выступления).

Спросив имена моё и жены, он написал: "Дорогому Роману и Вере от всего сердца".

- Евгений Александрович, двадцать лет тому назад я встречал вас на вокзале в Иваново. Это были незабываемые дни. Сохраняю фото, сделанное у поезда.

- Ромочка, не могли бы вы сделать мне копию? У меня пропали все фотографии. - Он открыл книгу в конце и записал адрес

На следующий день я ждал назначенного часа в фойе небольшой Тель-Авивской гостиницы. Наконец, мне представился случай написать несколько строк, которые точно попадут в руки Евтушенко. На обороте фотографии стояло:

"Это фото всю жизнь лежало под стеклом на моём рабочем столе рядом со снимками Эйнштейна, Винера, Сахарова и карточками сыновей. Сегодня его заменила копия. Счастлив, что могу сделать Вам этот маленький подарок за то огромное, что Вы вложили в меня своими волшебными стихами, поразительными открытиями в сути людей и дерзкой смелостью поступков. 20.12.1994, Реховот, Израиль".

Он вошел стремительно. Лицо - чужое, жесткое. Подумалось - не узнает. Но, словно, ток включили, весь засветился.

И снова он говорил: "Ромочка!" Так называла меня мама.

* * *

1 апреля 2017 Женя ушел из жизни. В Америке, во сне.

Теперь заговорили о нём. Появились сообщения, стихи, воспоминания в разных источниках.

Мой комментарий в одном из них:

" Евгений Евтушенко по формуле почитаемого им Бориса Пастернака "Я службу долгую свою, объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья отстою" (пишу по памяти, извините за ошибки) книгой "Волчий паспорт" заканчивает свое непосредственное участие в службе людям на планете. Он спешит в последние нелегкие часы выложить нам все и разные тайны своей жизни и выстраданные точно сформулированные понятия о ней.

Не знаю равных ему (в русском языке) по таланту, отважной смелости и преданности людям.

Они начинают понимать значение и вклад этого человека. Это только начало восхода его звезды на небосклоне цивилизации."

Роман Трахтенберг, Израиль 22.04.2017

* * *

В марте на короткие каникулы я съездил домой. Оставил зимнюю одежду. В Иванове уже пробивалась весна, а мне предстояло пробыть ещё на ФПК до мая. Не в зимнем же пальто? Вернулся в Свердловск, а здесь мороз 25 градусов. Весь народ в мехах. Оборачивались на чудака в плаще. Однако всякие примеры - заразительны. Не прошло и месяца, как у меня нашлись последователи. А затем сдались и все остальные.

Моя ссылка заканчивалась. Несмотря ни на что, отключение от дел, жизнь среди людей, перед которыми ты не обязан как-то выглядеть, сделали своё дело. Я выздоровел. Невыносимое чувство обиды и безысходности - отпустило. В то крутое время я уцелел во многом благодаря привычке уходить в природу и наполнять каждый день достаточной физической нагрузкой. Если ничего лучшего не можешь придумать головой - двигай хотя бы ногами.

51. Надежды переселяются в Ленинград

Все согласятся с тем, что Москва это не Россия. Этот город, приспособлен властью для своего собственного комфорта, за счёт нищей провинции. Так Ленинград - это не Россия и не Москва. К счастью, он сразу был построен в таком виде, что изменению не подлежал. В нём постепенно сосредоточился культурный слой нации, и даже большевистский переворот в 1917 году и дальнейшие "чистки" не смогли уничтожить главный смысл существования человеческого сообщества - кристаллизацию добра, чести и совести людей. Хотя конечно этому слою приходилось противостоять всяким наносам нечистот.

Я сразу влюбился в этот город. О его шпилях и мостах я читал стихи и романы. Но и люди там оказались особые. Вот входит в вагон метро стройный в тёмной шинели морской офицер. Он не спешит занять уютное свободное место. Он вообще не садится. Он уступает место женщине, хотя она ещё и не появилась. Вот входит в вагон прекрасная незнакомка. Спросите её... который час? Она презрительно отвернётся? Ничуть, посмотрит на часики, ответит, совсем дружелюбно улыбнётся и попросту заговорит с приезжим.

Невольно думаешь, какой же яд нужно было влить в души таким людям, чтобы они из своего рая ринулись в эмиграцию. Это началось, наверное, с позорного суда над Бродским. Естественно спросить: "Как себя чувствует сегодня гражданин страны, судившей Поэта за тунеядство?". Известен ответ: "Что делать в стране, покинутой гением?"

Но тогда мне было далеко до таких прозрений. Наивная, глупая вера в правильность "главных идей" и некоторых их "временных" извращениях прочно держала во мне позиции, вдавленные с детства.

Почему я решил разбиться о бюрократическую ожиревшую Москву? Надо было сразу искать пути в Ленинград!

В конце 1976 года я предпринял следующую попытку пробиться сквозь Систему. В Ленинграде я был знаком с несколькими видными профессорами. Татьяна Анатольевна Глазенко выдающаяся женщина, заведующая кафедрой в ЛИТМО - Институте точной механики и оптики, благосклонно отнеслась к моим разговорам о защите. У них не было подходящего по специальности Совета, и она посоветовала обратиться в ЛЭТИ, к профессору Башарину, с которым, как хорошим своим знакомым, обещала поговорить. А что, в самом деле, подумал я, ведь Башарин меня хорошо знает. У него в Совете защитились два моих аспиранта М.А.Меркурьев и А.В.Ханаев. Ему очень нравились их работы. Значит должна понравиться и моя. Ведь она объединяет на должном уровне и кандидатские работы аспирантов.

Короче, я поехал в Питер и оставил Башарину (его не было в этот момент в городе) диссертацию в новом открытом варианте и письмо.

Сохранился его ответ от 12.11.1976. Приведу основное.

Начиналось вежливо: "Глубокоуважаемый... В Вашей работе содержится ряд новых положений... теоретическая и практическая ценность. Ваши труды достаточно хорошо известны и заслуживают положительной оценки".

Ну, вот видишь, сказал я себе. Но поспешил.

"...Несмотря на изложенное выше... в свете новых требований, её нельзя квалифицировать... возвращаю... постановку доклада на кафедре полагаю нецелесообразной".

Впоследствии кто-то из местных сказал мне: "Что это ты захотел? Ведь Башарин возглавляет ленинградских антисемитов". И я вспомнил, как на одной из лекций, когда я находился на ФПК в ЛЭТИ, Башарин подробно излагал свои успехи в метании диска (он, верно, был весьма длиннорукий). Воодушевлённый победными воспоминаниями, он стал рассказывать о поездке в качестве проверяющего от партийных органов в Москву в ИАТ (где работали все корифеи автоматики). Он буквально клеймил "всяких Бруков и Фельдбаумов" (известных в мире теоретиков), за то, что они не считались с его трудами (весьма примитивными) и занимались "...слишком сложными и никому не нужными теориями".

А милой и честной Татьяне Анатольевне он казался вполне учёным. Наверное, так же нашей незабвенной тёте Кате был симпатичен... Сталин. Скорее, думаю, усы на его портрете.

В какой-то момент до меня дошло известие, что в ЛИАПе (Ленинградском институте авиационного приборостроения) действует закрытый докторский Совет по подходящей специальности. Возможно, об этом сказал Ясинский, который там когда-то учился, имел друзей. Теперь он был из основных заказчиков от имени Азовского завода, где успешно применил наши приводы для авиационных приборов, снимающих детальную карту местности, над которой глубокой ночью пролетает самолёт-разведчик. Ясно по многим общим словам - авиация, прибор, что это место очень даже подходило к моей защите. К тому же некоторое время назад именно здесь Ясинский защитился.

И снова я бодро взял свою диссертацию, добавил ссылок на более свежие статьи и явился на знаменитую Мойку, на берегу которой стоял старинный корпус ЛИАП. Бородулин говорил, что хорошо знаком с тамошним ректором Лукошкиным, и обещал мне перед отъездом, что позвонит. Пропуск дали. Ректор был приветлив, но слушать ничего не стал, сказав, что "всей этой штукой у меня занимается проректор по науке Кулаков"

И вот сижу в маленьком кабинете напротив человека, крепкое стёртое лицо которого с массивным подбородком весьма соответствует его боксёрской фамилии.

После нескольких ничего не значащих вступительных фраз он взял в руки мой том, открыл его на первой странице "Введение" и углубился в чтение. Внимательно проработав первую страницу, он так же серьёзно принялся за вторую. Я забеспокоился, ведь первые страницы всех диссертаций тогда содержали непременные сведения о том, что ...очередной 25-й съезд КПСС определил важнейшей задачей науки и техники всемерное развитие прецизионных приборов, улучшающих качество всей техники и вообще Советской власти... и т.п. галиматья на положенных 3-х страницах.

Зная о занятости такого важного лица, об этом говорил и заваленный бумагами большой стол, я всерьёз заволновался. Сколько же ему времени потребуется и особенно, когда он доберётся до действительно важных страниц работы?

Однако делать было нечего, я ёрзал на стуле, мою слабую попытку чуть уточнить интересные места в 400-страничном томе, научный проректор отклонил, сказав, что любит сам смотреть работу.

Через пяток минут Кулаков поднял голову от диссертации, закрыл её и этак стреканул пальцем по обрезу, вобрав, видимо, таким способом в себя всё остальное её содержание. После этого он глубокомысленно произнёс:

- Нет, это не докторская диссертация.

Я пошатнулся на стуле, а, утвердившись, вежливо возразил. На это проректор доверительно улыбнулся.

- Уж вы мне поверьте, я проверял десятки диссертаций, хотя сам работаю в другой области.

Услышав подзабытые мелодии, я овладел собой.

- Уж извините, но позвольте в это не поверить. Более десяти виднейших специалистов именно в этой области знаний высказали как раз обратное мнение. Что это весьма значимая работа и настоящая докторская диссертация.

Я ещё пытался приводить конкретные доводы, но проректор уже перевёл взгляд на свои бумаги, явно демонстрируя, что утратил интерес к посетителю. Мне оставалось только откланяться. Что делать дальше? Пожаловаться ректору на его же проректора?

Очередная попытка в другом институте, очередной администратор, та же стена.

Глава 4. Борьба и признание

52. Мой город должен за меня заступиться

Мне потребовалось 10 лет, чтобы уразуметь, что значит "биться головой о стену". Наконец, я понял, что просто так "с улицы" мне не войти ни в какой Совет. А самое главное - за упорство или за муки Всевышний так укрепил мой дух, что я пошёл на приступ.

Я решил обратиться за поддержкой к властям моего города. Ведь я здесь родился, стал относительно известным специалистом. Вношу конкретный вклад в подготовку инженеров и учёных. Ивановский завод выпускает машины с моим приводом. Как-то меня даже пригласили в Горком КПСС. Включили в какую-то комиссию по текстильной автоматике (правда, после она ни разу не собиралась). Там я перекинулся несколькими словами с секретарём Клюевым. Мы были немного знакомы, он знал и маму, учился в одном классе с моим братом Лёней, и в те времена бывал у нас. Тогда в Горкоме меня поразила одна удивительная способность Владимира Григорьевича.

Во время выступления перед членами будущей комиссии, зазвонил телефон за его спиной. Он извинился, взял трубку и сразу начал давать накачку кому-то за упущения в уборке урожая. При этом он сходу называл многие цифры, число тракторов и других разных машин. После пятиминутного разговора он положил трубку, обернулся и мгновенно с того слова, на котором остановился, продолжил разговор с нами. Просто жутковато стало, словно у этого человека две головы и каждая работает отдельно.

А ещё раньше, когда мама была здорова, в простом деле мы натолкнулись на стену нелепых советских порядков, и Клюев нас защитил. Расскажу по порядку.

После утверждения мне, как молодому ученому, должны были дать квартиру. Моя очередь в институтском списке была первой. Однако когда вызвали на комиссию, там оказался ещё один пожилой преподаватель, и он тоже просил эту квартиру. Причём говорил он так горько и с видом полной безнадёжности. Ректор Баженов попросил уступить и сказал, что готов дать мне комнату в институтском доме в квартире с другим преподавателем. А, мол, через год, обещает, если захочу, дать следующую выделенную институту отдельную квартиру. Потом я понял, они рассчитывали, что два молодых преподавателя, оба еврея, уживутся вместе и удастся сэкономить одну квартиру. Другой на моём месте, наверное, не дал бы себя уговорить в таком чрезвычайном деле. Но я не смог и согласился. Мы переехали и сразу почувствовали, что такое цивилизация. Чтобы купать ребёнка не требовалось топить печь, наполнять стоящую на табуретках поближе к печке ванночку водой из многих шипящих кастрюль, срочно заворачивать розовое тельце, чтобы не простыло. Здесь всего-то поворачивался кран в ванной, и всё было замечательно - просто, удобно и безопасно.

Через месяц эйфории Вера в слезах позвала меня в эту самую ванную и указала на объявление, прицепленное к крану. Там крупными буквами излагались какие-то требования по пользованию водой. Короче - соседи. Обычные проблемы. "Зачем мы не взяли отдельную?" Я пошёл в профком. Ну, не совсем через год, но получили ордер на новую 2-х комнатную квартиру. К этому времени стало ясно, что маме трудно одной, и надо нам съезжаться. То есть обменять нашу новую 2-х комнатную квартиру и мамины 2 комнаты в коммуналке на отдельную 3-х комнатную. Казалось - какие проблемы! Но выяснилось, что никто не хотел ехать в мамину квартиру. 32 квадратных метра - это воспринимали нормально, но печка... Мы замучились. Вдруг обмен нашёлся. И тут возникло препятствие на самом, казалось бы, ровном месте.

Предрайисполкома проявила особую бдительность и отказалась подписать бумажку. Она заявила, что, меняя 32 метра (мамину площадь) на 12 (комната в трёхкомнатной) мы явно получаем ещё и взятку деньгами. Так на страже справедливости встала Советская власть.

На самом деле, если и мог идти разговор о какой-то доплате, то только в обратную сторону. Женщина из малой комнаты ни за что не хотела ехать в мамину огромную и лишь, когда её соседка, учительница, жаждавшая получить нашу новую квартиру, пригрозила той женщине чем-то из их прошлой истории, та согласилась на переезд.

В отчаянии мама решила обратиться к Володе Клюеву, который, как она считала, мог бы подтвердить нашу порядочность. Так мы оказались у него в Горкоме. Мама вышла из кабинета вся заплаканная, но это были слёзы встречи с сочувствием и надеждой. Удивил меня состоявшийся затем при нас разговор Клюева с зазнавшейся начальственной тёткой. Вопреки ожиданию, он не сказал ей короткое - "Цыц!" - а терпеливо и вежливо объяснял допустимость поверить этим людям. Бумагу подписали, обмен состоялся.

После всех волнений мы, естественно, праздновали новоселье в отдельной квартире на ул. Кузнецова 98\1. (Через пару месяцев блаженства выяснилось, что продовольственный магазин под нами включил на полные сутки холодильники, а прямо за окнами по улице время от времени проходил поезд, влекомый настоящим допотопным паровозом с шумом, парами и отчаянными гудками).

Но об этом потом, а пока - новоселье!

Слева направо (верхний ряд): мама, Вера с Мишенькой на руках, Росина Доброхотова с сыном Машеньки, Гуля (жена Олега) с дочкой, Маша Никифорова (Овсянникова) с младшим сыном.

Нижний ряд: виновник тор., Олег Тихомиров, Юра Доброхотов, Юра Никифоров. На самом верху: дочки Росины и наш старший сын Леня, почему-то стремившийся к обособлению.

***

Итак, я решил обратиться за поддержкой к Клюеву. В это время он был уже 1-м секретарём Обкома. Тогда это означало, что этот человек был единственным и полновластным хозяином города и всей округи.

И вот я приглашён на заседание и подхожу к знаменитым воротам рядом с домиком- проходной. Конечно, Кремль охраняли основательнее, но и здесь на Степановской улице старинный особняк, в котором разместился Областной комитет коммунистов, был ограждён высокой стеной, и сначала следовало через оконце поговорить с милиционером, а потом, если найдут нужным, возьмут паспорт и выпишут пропуск.

С воротами в этот замок была связана некоторая история. Когда я ещё работал в СКБ, начальник конструкторов легко взялся сделать открывание ворот не с помощью привратника, которого въезжавшим приходилось сколько-то дожидаться, а нажатием кнопки милиционером, сидящим в проходной. Тогда ещё нигде в городе такого не было, но на первый взгляд задача казалась простейшей. Ну, вместо того, чтобы человек тянул створки, поставить мотор. Месяца полтора СКБ с воодушевлением проектировало механику и электропривод. Наконец, установили редуктор, мотор и кнопки. Отпраздновали успешное окончание. Новшество нравилось не всем. Но вскоре выяснилась неприятная штука. После сигнала охранника створки ворот оживают и начинают сближаться но ... одна из них обгоняет другую, а затем отставшая створка догоняет и с грохотом стукается о пришедшую первой. Некоторые важные работники в кабинетах роптали. К звонку красного телефона на столе они привыкли, а вот в момент закрытия ворот - вздрагивали.

В СКБ пошли сначала вежливые, а постепенно всё более раздраженные и с более высоких уровней звонки из Обкома. Начальство сильно возбуждалось. Обком злить никак не следовало. Ругали отдел, который проектировал привод. Много раз посылали инженеров и рабочих, что-то чинили, подрегулировали. Толку не получалось. А дело было, собственно, в том, что следовало сначала иначе сделать сами ворота и вместо схлопывающихся створок сделать одно, сдвигающееся по рельсам полотно. Но ведь уже рапортовали об успешном завершении. В общем, была многомесячная нервотрёпка, 300 инженеров СКБ красильно-отделочного оборудования "стояли на ушах".

Вот я прохожу мимо этих ворот, миную охрану и впервые оказываюсь в небольшом запретном для публики дворике. Старинная дверь впускает меня в уютный вестибюлик. Разговор с внутренним дежурным вежливый и простецкий. Конечно, сюда не попадают всякие. Короткое ожидание, и меня усаживают за длинный заседательский стол в просторном кабинете. Торцовое место занимает "сам", излучающий приветливость и благосклонность. За столом деятели Обкома, а вдали вижу и моего ректора Бородулина.

Заседание началось с моего короткого доклада о практической ценности нашей работы. О последних внедрениях в тепловизоры, позволяющие с самолётов и спутников снимать ночью карту местности. Показал впечатляющий пример такой карты, а также акты с подписями и печатями. Сказал я и о трудностях с защитой, мешающих работе.

После доклада, во время которого Клюев внимательно вглядывался в мои бумаги и кивал, соглашаясь с моими доводами, он обратился к Бородулину.

- Что скажет нам ректор института, где выполняется столь важная для страны работа, и ей не оказывается должной помощи?

- Мы об этой работе знаем, для помощи переводили Трахтенберга на два года в СНС. В вопросах защиты возможности института ограничены...

- Однако когда вы занимались защитой собственной диссертации, вы действовали гораздо энергичнее, - остановил его Клюев с вежливой улыбкой.

Бородулин несколько смешался и покраснел. Ходили слухи, что в Москве на высоком месте сидит у него какой-то родственник.

Завершая обсуждение, Клюев внёс предложение поддержать работу и тут же продиктовал помощнику черновик обращения к Министру Высшего образования РСФСР. Незадолго перед этим министр посетил Иваново и остался весьма расположенным к его деятелям и их нуждам. Говорили, что по заведённому обычаю, его возили на знаменитую дачу Обкома в заповедной местности. Местные жители боялись сюда приближаться. В сокровенных этих угодьях огромные щуки сами садились на крючки, а редкостные звери, не ожидая пока их привяжут, выходили на охотника.

После заседания меня передали в ведение начальника отдела науки, с которым я потом некоторое время перезванивался, спрашивая "Ну?" относительно результатов. Мне терпеливо отвечали, что готовят письмо министру - академику Образцову. За этими словами мне слышались обычные порции лапши на уставшие уши. Терпение моё иссякало, и в качестве последнего средства я видел одно - пожаловаться Клюеву на волокиту его подчиненных.

К сожалению, история действий Обкома с разными органами осталась для меня закрытой. Из телефонных переговоров и мимолётных слов с Бородулиным доходили до меня только смутные обрывки реакций. Они обнаруживали, что не всё идёт гладко, возникают всякие препятствия, отговорки и попытки спустить дело в спасительный песок. Но, видимо, Клюев был опытен и настойчив. Несмотря на внешнюю обходительность, он знал, на что нажать. В его руках была власть "руководящей и направляющей" структуры, а все другие начальники только строили вид гордой самостоятельности.

Пришёл момент, когда меня позвали к проректору Гусеву и вручили письмо из ВАК. Оно, как документ эпохи, сохранено.

ВАК СССР Ректору ИЭИ Бородулину

02.07.84

Уважаемый Юрий Борисович!

В связи с Вашим обращением к Министру ВиССО РСФСР по поводу представления к защите докторской диссертации т. Трахтенберг прошу Вас командировать его в ВАК для дачи ему соответствующих разъяснений и оказания помощи в установленном порядке.

Зам. нач. отдела энергетики Н. Милохин

Впечатление было двоякое. "Дать ему соответствующие разъяснения" - звучало, как удар хлыста. К тому времени я имел уже достаточно "разъяснений". Но в окончании фразы: "Оказать помощь..." - слышалось что-то новое.

Короче, я ринулся в Москву.

В столице были заметны некие намёки на ослабление режима. Вход в ВАК сделали на удивление лёгким. Любопытно, что фамилия этого самого зам. нач. - Милохин, была мне знакома по изобретательским делам. Мы встречались во ВНИИГПЭ - так назывался сокращенно Институт патентной экспертизы. В его отдел попадали наши предложения. Пару раз по нескольку часов подряд я доказывал ему, что наши заявки действительно являются изобретениями. В ходе этих споров нетрудно было понять, что имеешь дело со слабым специалистом, но цепким бюрократом. Он вызывал помощников, они поддакивали явно негодным аргументам начальника, но в итоге я добивался положительных результатов. После таких визитов отказы почти прекратились, и мы получали авторские свидетельства. Наша "фирма" завоёвывала признание.

Я сразу узнал в небольшом желчном человечке, сновавшем по коридору с бумагами в руках и забегавшим в разные двери, того Милохина. Это приободрило меня - человек, к которому я шёл, уже хорошо сознавал значение моей работы. Поэтому, войдя в кабинет, я обратился к хозяину, как к старому знакомому. Однако он не узнал меня, и, глазом не моргнув, принялся топить мою диссертацию по всем пунктам. Минут двадцать он с апломбом объяснял мне и то и это.

По-видимому, досада и мысль, что вот опять чиновник, ни хрена не смыслящий в сути дела, берётся его решать - достаточно читались в моих глазах. Не прерываясь на то, чтобы дать слово и посетителю, Милохин так закончил свою речь:

- Если вам не достаточно моих разъяснений, вы имеете право пожаловаться заместителю председателя ВАК. Если он вас примет.

Не знаю, как мне удалось преодолеть мою всегдашнюю невозможность сказать человеку в глаза (даже в совсем лживые), что не верю ему и твёрдо произнести.

- Да, хочу попасть на приём к зам председателя ВАК.

В результате я продвинулся по коридору на несколько дверей влево и сел ожидать следующего приёма. Мне повезло, что этот очень высокий начальник Н.Г. Рассохин (так значилось на дверях) был сегодня на месте.

Секретарша как-то неуверенно сказала мне - подождать. Понесла туда-сюда какие-то бумаги. Возможно, мои. Пробежал в кабинет встревоженный Милохин. Вышел с выражением обиженного несогласия.

Наконец, позвали меня. Хозяин небольшого кабинета, высокий интеллигентного вида, очень спокойно и с интересом взглянул на строптивого посетителя. Видимо, с такой "партийной" подачи к ним приходили нечасто. Он вяло повторил мне вкратце погромные слова Милохина, поглядывая на мою реакцию. Она прозвучала так.

- Уважаемый Николай Георгиевич, в письме ВАК говорится о разъяснениях и помощи. Все разъяснения я уже выслушал, теперь ожидаю помощи "в установленном порядке".

Или справедливость моей позиции и готовность идти в бой - была ему ясна, или что-то иное, но он снова вызвал Милохина. Тот вошёл и скромненько присел в углу. Рассохин походил, раздумывая, по тесному для него кабинету и произнёс:

- А может всё-таки помочь ему. Он всё же советский человек. Давай, дадим ему письмо, - и стал обрисовывать содержание.

Милохин? Он чинно сидел в своём углу и что-то чирикал карандашиком в блокнотике на коленях. Никаких следов его только что бьющего вовсю задора и уверенности в своей правоте.

Рассохин обернулся ко мне.

- Он напишет. - И попрощался.

Не устаю удивляться себе. Как можно, встретившись со столькими разными людьми, не усвоить для всех, вроде, предельно ясного - существуют два типа человеческих существ. Одни - люди простые, искренние, из них получаются трудяги. Вторые - бездушные, у которых этой искренности нет и в помине, они смотрят на тебя, как на... кусок дерева, из которого строгают ножки для стульев. Ожидать от них сочувствия... быстрее его проявит тот самый стул. Из развитых представителей этого типа выходят начальники, из рядовых - чиновники-бюрократы. Они, как артисты, воспроизводят мимику первого вида. Смешно при встрече требовать от них такой игры. Это уж как они захотят.

Разве нужно прожить десятки лет, чтобы понять такую малость?

И всё-таки, я чего-то добился. Вторая разновидность, да ещё сидящая в своих танках, допустила, что я - "советский". И решила открыть мне двери в коридор докторской защиты, на каждом из поворотов которого легко можно было совершенно преградить дальнейшее движение.

Недели через две нетерпеливых ожиданий меня вызвали к Бородулину, и наша симпатичная многоопытная секретарша вручила мне заветную бумагу. ("Сам", видимо, не хотел участвовать в таком противозаконном акте.)

ВЫСШАЯ АТТЕСТАЦИОННАЯ Ректору ЛИАП

КОМИССИЯ Профессору Лукошкину А.П.

ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ

СССР Копия:

(ВАК СССР) Ректору ИЭИ

N15/56-138 24.07.84 Профессору Бородулину Ю.Б

Уважаемый Анатолий Петрович!

В соответствии с просьбой члена президиума ВАК СССР академика Образцова Н.Ф. прошу Вас принять к защите в установленном порядке докторскую диссертацию тов. Трахтенберга Р.М., выполненную на спецтему, при наличии в спецсовете (председатель спецсовета профессор Хрущев В.В.) документов соискателя, предусмотренных требованиями Положения о порядке присуждения ученых степеней и присвоения ученых званий.

Заместитель председателя Н.Г. Рассохин.

Итак, независимо от недавно торжественно провозглашённых от имени Партии и Правительства правил обращения с соискателями, ВАК совершает достойный ход и просит ректора ЛИАП принять к защите некоего гражданина с подозрительной фамилией. А ведь до этого, в мои предшествующие визиты к разным чиновникам ВАК, они с возмущением говорили: "Что вы, ВАК не может влиять на защиту и писать какие-либо бумаги". (Хотя Лукошкин как-то мне бросил: "Будет письмо - приму").

Смотрите, по Положению ВАК не может действовать на основании просьбы любого лица, пусть и члена своего президиума и академика - Закон один для всех! ВАК не может обращаться к ректору института, а ректор не может указывать спецсовету. По Положению Спецсовет независим и управляется только своим председателем.

А как поступать всем остальным гражданам СССР, если они хотят защищать диссертации? Ладно, это всё рассуждения для детского сада.

53. На защиту в Ленинград

Я снова взял тот же том диссертации и опять повёз его в Ленинград. Проректор Кулаков встретил меня в своём кабинете совсем обыденно. Даже подбородок боксёра оказался вполне овальным. Он что-то подписал в бумаге для моего контакта с секретным отделом, и я задвигался между многими кабинетами и людьми. Много раз мне приходилось обращаться к Кулакову, и я терпеливо сидел перед его кабинетом, ожидая выхода посетителя. В какой-то раз он сказал мне: "Если надо что подписать вы заходите сразу. Я подпишу".

Я действительно почувствовал себя советским человеком. Ко мне потеряли интерес вахтёры и чиновники. Я скользил по узким коридорам ЛИАПа между студентами и преподавателями совсем как свойский.

Мне всё время приходила мысль, что эта новая ситуация возникла в результате серьёзной помощи, оказанной мне лично. Теперь я смог послать первому лицу в городе неофициальное письмо: "Дорогой Владимир Григорьевич! Думаю, что могу обратиться к Вам так, ибо, хотя и очень далёкое, но незабвенное прошлое включило Вас в малое число людей, к которым я привязан сердцем. Благодарю Вас за поддержку. После посещения ВАК появилось письмо в ЛИАП. Теперь, похоже, что моя защита приближается, и я не сталкиваюсь с сопротивлением администрации".

Должен ещё кое о чём рассказать. В городе Иваново ходили разговоры о жестокости Клюева. Говорили, что он был среди инициаторов позорного осуждения и издевательств над ивановскими врачами-стоматологами. В то время разжигалась очередная кампания борьбы с взяточничеством (в советском государстве строжайше запрещалось получить оплату за труд помимо официальной мизерной зарплаты. Это тоже называлось взяткой и считалось более позорным, чем кража). Как-то меня повесткой вызвали в Облсуд и там заглядывали в рот на зубы, которые мне сделал самый искусный в городе специалист Г.И.Черномордик. Следователь, с уголовной татуировкой на руках, даже вызвал врача, чтобы тот выдрал из меня золотой мостик для взвешивания. "Вы не волнуйтесь, мы его вставим бесплатно", - щедро обещал он. (Это драгоценное украшение было сделано из моего золота. Один зубчик - составлял наш семейный золотой запас, но его не хватало. Услышав откуда-то об этом, мне подарила коронку Зоя Энтелис). Я знал Григория Исааковича, как человека исключительно преданного своей миссии врача. Никто не посмел бы даже намекнуть ему на какую-то материальную "благодарность". Такой режим строго соблюдался в его отделении всеми - от врачей до уборщиц. Мне это было точно известно не только потому, что часами сидел в его кресле, но и измученный "зубным вопросом", пользуясь давним знакомством, пару раз потихоньку просил Григория Исааковича сделать мне золотую коронку, ибо преподавателю, как артисту, приходится открывать рот "на людях". По совету знающих людей я даже подал заявление на эту тему ректору своего института. И получил на руки редкостный документ той эпохи:

"Зав. стоматологической поликлиникой.

Прошу разрешить изготовление зубов профессору нашего института...из драгметалла. За его счёт. Ректор Нуждин".

Получив эту бумагу (с печатью), я радостно предъявил её Черномордику... Он даже читать не стал. Сказал: "Иди к Ронкиной!". Эта женщина, похожая на библейскую красавицу Рахель, возглавляла поликлинику. Она сочувственно выслушала мои стенания. Спросила только - не инвалид ли я, и отказала.

Вся вина Черномордика оказалась в том, что один из сверхблагодарных пациентов сумел при уходе сунуть под кресло бутылку коньяка. Уборщица донесла куда следует. (Рассказывали, что один известный московский профессор, узнав о суде в Иваново, удивлялся: "А я беру коньяк только ящиками, только ящиками!")

У следователя я потребовал, чтобы меня вызвали свидетелем на суд. Там и рассказал обо всём, добавив, что возмущён преследованием этого честнейшего человека, которому стремился всегда подражать в своей работе.

Черномордика держали в тюрьме несколько месяцев, а зав. поликлиникой Ронкина погибла в заключении.

Позже я разговаривал с работниками поликлиники. По их словам Маргариту Григорьевну Ронкину все любили, уважали и звали "мама" (хотя ей не было и 50).

Что я могу сказать? Только то, что видел собственными глазами. При всех встречах я видел исключительно вежливое не начальственное отношение Клюева к подчиненным. Даже там, где бы он мог решить вопрос коротким приказом - этого не было. Думаю, что слухи распускали озлобленные на него прокуроры и прочие, которым от него доставалось, а сами по себе они уж точно были сволочами. Это видел своими глазами.

Мне предстояла немалая бумажная работа. Надо было допечатать в диссертацию много страниц, содержащих новые и полные формулировки моих достижений с упоминанием их прямого назначения. К тому времени это были указания на авиационную разведку, системы наведения оружия, обнаружения движущихся подводных и наземных объектов и т.д. Надо было найти и вставить ссылки на закрытые журналы и отчёты. Поскольку речь шла о закрытой защите, можно было полностью выкладывать всё, на что работала моя точность. Конечно, работа от этого становилась более "сочной", интересной.

Казалось бы, подумаешь, дописать и вставить несколько страниц. Это же не научная, а какая-то канцелярская работа. На самом деле всё это было сложно и требовало постоянного напряжения моих давно уже перегруженных мозгов. Всякое серьёзное писание начинается с черновика. Но любой черновик для закрытой рукописи я должен был писать в особой тетради в секретном отделе. Эту тетрадь выдавали через окошко, писать можно только здесь за одним из трёх столиков, вынести её к машинистке - нельзя. Были, правда, специальные машинистки, которые здесь же печатали. Но они часто отсутствовали или были загружены (а я ждать не мог!). Да, и печатали они плохо (а надо было всё сделать красиво!).

Жизнь заставила меня обходить грозные правила. Рискуя, таскал бумаги другим машинисткам. Многое надо было на ходу менять, а взглянуть в диссертацию или черновик - целая история. Надо снова идти в секретный отдел, у окошка очередь, извиняешься перед работницами, что вот опять просишь выдать то-то, а у них правило: секретные документы выдавать пореже и уж никак не по нескольку раз в день. В итоге вталкиваешь в память всякие данные и формулировки. И всё-таки по правилам не получалось. Даже реферат размножал по-левой.

Кроме этого готовил плакаты для доклада, встречался с учёными, которые могли бы войти в состав Спецсовета. Моя тема не влезала в единственную специальность "Автоматическое управление", которая была в ЛИАПе. Пришлось добавить "Электрооборудование" и представить её, как работу "на стыке двух специальностей". Это разрешалось, но с введением в совет дополнительно специалистов по добавленной специальности. Также следовало найти людей, готовых присутствовать на защите, чтобы заранее внести их фамилии в секретный список приглашенных лиц. Менять в нём имена нельзя - подозрительно. Ещё искал согласных стать оппонентами, готовых дать отзывы и т.д.

* * *

Началось и самое главное - рассмотрение работы по существу на двух кафедрах.

Одной из кафедр командовал Игорь Александрович Орурк.

Он был мало известен в близких к моим делам научных кругах. Высокий и солидный, из морских офицеров. В нём чувствовалось настоящее петербургское благородство. Ко мне относился очень доброжелательно. Мы нашли с ним общего знакомого - Цыпкина, которого он боготворил, кажется, не меньше, чем я. Моя работа ему "смотрелась".

Зав. другой кафедрой Виктор Антонович Бесекерский - известный теоретик в области автоматики, автор многих монографий и учебников.

Он тоже относился ко мне как-то уважительно (более чем я сам к себе), с полным доверием к моим достижениям. Не знаю, что играло здесь главную роль. Хотя к этому времени уже вышли мои основные статьи в "Автоматике и телемеханике", где немногим удавалось опубликовать хотя бы одну работу. Общее число статей и докладов перешло за 150. Ещё к этому времени я имел около 40 авторских свидетельств на изобретения. На все эти числовые данные очень обращали внимание при защите. Количество и солидность моих публикаций раза в два превышали обычные показатели соискателей докторской степени.

В 1982 году вышла в Госэнергоиздате и моя книга-монография. Но это отдельный рассказ.

54. Книга всем раскроет мои секреты

Смотрю теперь со странным чувством на эту скромную книжечку, со стремительно желтеющими с годами страницами, заполненными формулами, чертежами и мелким шрифтом набранными моими откровениями. На Западе так научные книжки не издают. Даже не ахти какие новости и важности покоятся в твёрдых цветных переплётах. На белейших страницах вольготно раскинулись рисунки и математические символы, текст уважительно положен крупными буквами. Несмотря на это, не избалованные советские инженеры в три дня раскупили все 6500 экземпляров, выложив по 50 копеек.

Автор получил гонорар около 800 руб. По тем временам и порядкам это было больше двух моих месячных окладов. (Книга содержала результаты двадцатилетней работы).

Как раз в это время я зашёл в Дом книги на Невском, высокий шпиль которого венчает макет светящегося земного шара. На прилавке возлежала стопочка моих произведений. На следующий день не утерпел снова полюбоваться этим зрелищем, но продавщица ответила: "Всё продано". И отвернулась. Те, кто посвятил себя книжной торговле - особые люди, влюбленные в переплеты и страницы. Они свысока смотрят на свалившихся откуда-то покупателей. Зато уважают таких, которые являются точно в день, когда выгружают и вносят в магазин, в прохладный сумрак его помещений, оцепленных книжными полками, связки вожделенных книг, источающих сладкий типографский аромат.

Когда стало ясно, что защищать диссертацию мне не дадут, и острота обиды притупилась, пришла неотвязная мысль, что я обязан другим способом передать людям всё, что наработано. Чёрт с ними со степенями и званиями. Возьму и раскрою всем свои открытия, всё объясню и докажу. Надо написать обо всём книгу, убрав разговоры о военных внедрениях. Тогда получится складное и полезное для инженеров руководство, как надо делать точный привод.

Итак, я решил издать техническую книгу в центральном издательстве.

Вначале опять взялся действовать по методу - "курам на смех". Приехал в издательство, показал свои важные статьи, 30 изобретений. Получил листок с правилами подготовки предложения. Дома засел за обстоятельное изложение содержания книги, почему она необходима специалистам. Расписал всё по главам. Получился красивый труд, из которого было ясно, что автор владеет ценным материалом и умеет его представить.

Отвёз заявку в редакцию и стал ждать отзывов тайных рецензентов. "Смех, да и только, - сказал бы любой колхозник. - Без навоза - нет биогеноза!" Какой же учёный за 20 р., которые получит от редакции за отзыв, будет осмысливать доводы что-то там придумавшего автора, изучать его многочисленные сложные статьи? Нет, он подождёт, сколько можно "наития свыше", а потом зацепится за пару неувязок и напишет, что в рассматриваемом предложении это, может, и хорошо, но уже известно, а то оригинально, но никуда не годится. А потому книжка принесёт мало пользы, а, если разобраться, то и много вреда.

Явившись через положенные полгода к завредакцией, симпатичной толковой и загруженной делами женщине, я прочитал такого типа бумаги с оторванными именами рецензентов.

В одно из последних посещений Чемоданова я поздравил его с выходом толстой книги под его редакцией и посетовал, что мою книгу отвергли. Чемоданов взял телефон, покрутил, остроумно поговорил о своих делах с этой самой редакционной начальницей. И между прочим сказал: "А вот у меня сидит очень способный учёный Трахтенберг, и он хочет написать книгу о своих изобретениях". В ответ (мне немного было слышно) прозвучало, что они уже это смотрели и отклонили. "И совершенно напрасно", - веско сказал Борис Константинович, а, обращаясь ко мне, добавил. - "Поезжайте туда снова".

Теперь меня встретили с интересом. Через месячишко заключили со мной договор на издание книги "Импульсные астатические системы электропривода с дискретным управлением" объёмом в 10 печатных листов (около 170 страниц). Название сочиняло начальство. Я хотел иное, но понял, что пока не поздно - надо соглашаться. Через 3 года мне надлежало представить в окончательном виде рукопись.

Оказалось, что воодушевления таким событием хватило ненадолго. Работа шла трудно. Казалось, что всё уже почти готово, но выявлялись сотни подробностей, которые требовали бесконечных доделок и переделок. Короче говоря, к положенному сроку я не успевал. Послал в соответствии с вычитанным законом просьбу, дать мне ещё два льготных месяца. Ответ был короток - только в срок, иначе договор расторгаем! Ну, тут я заработал и привёз всё точно в срок.

Зав. редакцией с видимым удовлетворением встретила, закапризничавшего было, автора, когда он вошёл в редакцию с толстым портфелем в руках. Подошли другие специалисты-редакторы, все рассматривали отпечатанные на машинке страницы и убедились, что число поправок значительно меньше допустимого. Понравились им и иллюстрации. Потом мне показали "лапшу", которую приносят столичные писатели.

- Ну, хорошо, - сказала заведующая. - Пойдёмте к директору издательства, он должен дать разрешение на издание.

Она взяла рукопись, а я с лёгким сердцем, рассчитывая на приятную встречу, поспешил за ней. С директором издательства "Энергия" Розановым, как ни странно, я был знаком. Некоторое время назад он приезжал в наш институт, который окончил когда-то. Наше начальство очень гордилось таким успешным выпускником. Ему была устроена торжественная встреча. Весьма довольный, он выступал в актовом зале с лекцией перед "профессорско-преподавательским составом" и студентами. После меня представили, и мы немного поговорили. Он был любезен и приветлив.

Иным оказался приём в кабинете. Директор хмуро восседал за огромным столом. Мы скромно сели сбоку, заведующая, положив рукопись перед начальством, коротко объясняла, о чём она и по какому плану издаётся. Розанов придвинул к себе папку, взглянул на титульный лист, где красиво выступал заголовок...

- Нет, это нам не подойдёт, у нас уже вышла книга по импульсным устройствам!

Заведующая стала говорить о совершенно иной теме того издания, что вышло ранее, о хороших отзывах. Она оглянулась на меня, и я подключился, обосновывая оригинальность, новизну и нужность этой книги. Одновременно я вскользь напомнил об Ивановском энергетическом и о нашем предварительном разговоре. Директор был непреклонен, повторяя примерно то же самое о ненужности "всего этого" и дополняя слова движением ладони, каким человек отталкивает подальше что-то крайне неприятное. Мне уже стало сильно не по себе. Мы снова принялись уверять его, что эту книгу ждёт промышленность. Когда казалось, что все наши труды напрасны, на лице директора вдруг возникла гримаса, изображавшая всё ничтожество назойливых посетителей вместе с их бумагами. Он пододвинул бланк договора и размашисто подписал.

Не только я, но и опытный штатный работник - оба выскочили из кабинета, хватая воздух, как рыбы на суше. А взмокшие мы были, как рыбы в воде.

Теперь над будущей книгой начала работать редакция. Несколько часов я просидел рядом с профессиональным редактором. Некоторые её замечания явно снимали шероховатости в тексте. Однако вскоре почувствовалось, что она стремится сгладить мои заостренные фразы и придать изложению шаблонный вид. Читая Цыпкина, я встретился с более вольным литературным, а не бюрократическим стилем, которым пользовались обычно в технике. Это было по мне, и я воспротивился такому причёсыванию. Редактор после нескольких минут спора уступила.

Заведующая спросила меня, кто из специалистов мог бы дать рецензии на мою работу. Я задумался. Тогда она подсказала.

- Может быть Чемоданов?

- Конечно, - обрадовался я, не ожидая такой прозорливости или великодушия.

- А второго рецензента мы назначаем сами... это будет В.П. Рубцов из МЭИ. Не беспокойтесь, он хороший человек и много у нас работал.

Чемоданов, услышав от меня (с извинениями) известие о своём назначении, весело согласился. С одной стороны было тревожно, как ему покажется моё сочинение, но пересиливало желание, чтобы он, наконец, прочитал все мои нахальные выводы из озарений и трудов, и высказал своё мнение, основанное не на интуиции, а по существу оценивая работу. Однако я захотел невозможного. Такие люди, конечно, не имеют времени, чтобы заниматься глупостями.

- Напишите, - сказал он.

- Как, сколько...? - забормотал я.

- Сами знаете. Страниц 5.

Над этой анонимкой на самого себя я корпел ужасно долго. Попробуй, придумай замечания, когда всё так прекрасно написано. Но, известно, никому не удастся усмотреть такие недостатки, которые знает про себя сам автор. Когда мне потом показали в редакции присланную рецензию, стало ясно, что рецензенту этот мой труд на пяти страницах понравился. А на тяжелые замечания пришлось искать ответы. Я гнал от себя мысль, что и эти страницы он... ну, эти домыслы не стоит продолжать.

Опытный рецензент из МЭИ пригласил меня к себе домой. Он всё проработал, кое-что внёс полезное, и я с благодарностью это принял.

Теперь оставалось ждать выхода своей книги. Вдруг мне позвонили из редакции и предложили в связи с нехваткой в стране бумаги сократить рукопись с 10 до 8,5 листов. Это было ужасно! Выцарапывать что-то из коротких и точных выражений? К счастью, вовремя услышал совет: следует не укорачивать фразы, а сразу выбросить большие куски, а ещё лучше - целый параграф. Так я и сделал.

Дальнейшее вам известно. Ещё, я пришёл в редакцию с охапкой цветов. Меня встретили замечательно, сообразили кофе, помогли с тортом. Счастливый новорожденный автор на радостях вдохновенно делился историями из собственной жизни. И все многоопытные редакционные девушки терпеливо его слушали.

55. Защита в Ленинградском институте

авиационного приборостроения

Прежде организовали, так называемую, предзащиту. В большой аудитории собрались две кафедры. Орурк и Бесекерский (их фото в параграфе 53) сели рядом, ободряюще посматривали на меня. Я ещё раз доложил о своём электроприводе. Начались обычные вопросы и ответы.

Но тут обнаружилось, что имеется и настоящий противник - проф. Попов. Фамилия эта распространена и в научном мире. Известно несколько Поповых в области автоматики. Этот был не из них.

Он работал на кафедре Орурка, и мы познакомились задолго до заседания. Среднего размера и средних лет человек, как говорят, не запоминающейся наружности. По своему обыкновению я вёл с ним доверительные разговоры о своей работе. Почему бы и нет? Ведь он работал на кафедре, которая меня представляла в Совет. Поздно я понял, что он был из тех же типов, что и тот молодой парторг, который на докладе в МЭИ выступил с погромной оценкой моей работы. К такой форме "научной критики", за которую взялся Попов, я готов не был. Он не являлся спецом в моей области. Сначала я подумал, что его оценки объясняются "мелкостью" моих дел на фоне "больших систем подводных лодок", которыми, по его словам, он занимался. Однако дальнейшие события показали - дело в чём-то другом и далеко от научного спора. На предзащите никто из работников кафедр не поддержали тех нападок. В целом доклад прошёл нормально.

После Бесекерский и Орурк, видимо смущаясь, что должны говорить о таких вещах, объяснили мне: "он" (они не произнесли его имени) добивается своего назначения зав. кафедрой вместо Орурка, которому исполнилось сколько-то сверх 60, и идёт на любые непорядочные шаги. Я оказался только орудием на этом пути.

Попов написал официальную записку, где разносил мою работу по всем пунктам Положения ВАК. Но с этим ещё можно было спорить научной аргументацией. Его главный удар был направлен "ниже пояса". Он сообщал, что работа неверно признана секретной. Это было убийственным заявлением. ЛИАП не имел права принять к защите открытую диссертацию, а тем более необоснованно её засекретить.

По советским законам любая информация, содержащая "запрещенные к публикации сведения" должна быть немедленно засекречена. Тот, кто не сделал этого, раскрывает военную тайну и понятно, что его ожидает. Такое же преступление сделает человек, который без оснований засекретит любую бумагу. Обвинение в умышленном закрытии несекретной работы относилось и к её автору, и к руководству кафедр, принявших такую вещь к защите. Всем нам угрожала, как минимум, неприятная возня с секретными органами. Это требовало от Орурка и Бесекерского не только порядочности, но и терпеливого мужества. Должен сказать, что никакого развития это дело не имело. Я видел лишь брезгливые усмешки на лицах этих людей. Возможно, и ещё что-то происходило, но до меня ничего такого не доходило.

Последний пункт заявления Попова окончательно убедил меня в истинном содержании этого человека. Теперь я смог спокойно разговаривать с ним и его сподвижниками (нашлись и такие) и уверенно парировать все наскоки.

Ведь доля правды содержалась в пунктах его заявления. Теоретический уровень моей работы был послабее, чем у некоторых учёных-теоретиков. Да и её засекречивание было в известной степени притянутым, так как я не изобретал новых танков или пушек, а только привод к ним. С другой стороны при открытой защите нельзя было бы упоминать о внедрениях в оборонные системы, а это ослабляло всю работу. Ведь главное в ней - это создание новых полезных средств привода. Без серьёзных внедрений как можно подтвердить полезность изобретений? А бесполезные изобретения - никому не нужны.

В общем, этот Попов попортил мне крови. Но и настроил на боевой лад, освободил от опасных ожиданий улыбок и похвал. Это было необходимо для защиты, которая в ЛИАПе совсем не носила формальный характер. Мне говорили доброжелательные люди из этого института, что у них всегда на защите идёт борьба, и результат её может быть всякий. Поэтому мало было желающих попробовать здесь защищать свою докторскую.

Вообще для всей этой борьбы с властью, бюрократией, антисемитизмом и утверждения себя в научных кругах нужна была особая высшая стойкость на этой земле. И Бог привёл меня в Ленинград, город особого уклада и особых людей. Без этого мне бы никак не выстоять. Жестокая депрессия оставила меня. Дерзко и с каким-то вдохновением я приближался к цели. И моя вера в людей не страдала, а напротив укреплялась на этом пути.

Существуют разные байки о взятках и других видах нечистоплотных действий соискателей учёных степеней. Достоверно мне ничего об этом не известно. У меня самого никогда не возникало и мысли о таких путях. Это не моё. Мне просто физически не совершить подобного действия. Если кому-то из больших людей, принявших участие в моём научном утверждении, я говорил, а чаще писал высокие слова, то это была совершенно искренняя оценка их качеств, которую я не считал правильным держать в себе. Здесь нет лести, лишь следование чувству признательности, благодарности, которое не оставляет меня. Я не слишком обдумываю такое обращение, а скорее интуитивно спешу его высказать достойному человеку, понимая, что он очень заслужил такие слова, но может так и не услышать их при своей жизни.

Приблизился день защиты. С помощью друзей и родных я завершал последние приготовления. А хлопоты были немалые.

Нужно было встретить и устроить в гостиницы многих иногородних (в те времена людей "с улицы" встречало в гостинице разборчивое "мест нет"), позаботиться об обратных билетах и такси. Опять же эта секретность. Требовалось заранее заготовить, отпечатать и утвердить список присутствующих на защите. А сообщения о прибытии до последнего момента менялись. Секретная бумага не может содержать никаких поправок (это будет похоже на шпионские происки с целью разузнать секреты Советского Союза). А не включишь фамилию в список, этого человека и в институт не впустят. Придётся уважаемому учёному пытаться проскочить мимо охранника под видом студента.

Какова же была расстановка сил перед сражением?

Центральную позицию занимал, конечно, Учёный совет. Ожидалось участие 16-ти членов под председательством проф. В.В. Хрущёва, плюс трое учёных, вводимых в Совет для оценки работы по второй специальности "Электрооборудование". В конечном итоге их тайное голосование определит результат. Положительное решение требует 2/3 голосов. 16+1+3=20. Отсюда 14 голосов должно быть "за" и не более 6 против.

Разумеется, нормальные соискатели начинают борьбу за признание своей диссертации с того, что заранее знакомятся с членами совета и пытаются, по-способностям, расположить их к себе. С трудом мне удалось взглянуть на этот законспирированный список членов Совета. Большинство фамилий были мне совершенно не знакомы.

Среди всех была одна "подозрительная" фамилия и такие выпукло еврейские имя и отчество. Первый визит без особой подготовки был к нему. Этот зав одной из радиокафедр и внешне оказался таким типичным "еврейчиком". Мой дипломатичный разговор с ним длился минуту. Услышав мою фамилию, он сразу сообщил, что совсем не еврей, а караим. Я задумался, что бы это означало, а он быстренько смылся. Много позднее я узнал, что его принципиальное отличие от меня заключалось в том, что он признаёт только письменную Тору, а я ... тогда понятия не имел, что это такое - "Тора". Может, потому он и дослужился до такой высокой должности, что при любом удобном (и неудобном) случае разъяснял своё родовое отличие от тех, кого считали чистокровными евреями. Конечно, не знаю, как он в решающий момент проголосовал. Был ли его голос среди "против" или набрался мужества и, убедившись, что никто не подглядывает, поставил в бюллетене чёрточку "за".

Должен признаться, что и я в своём русском окружении был совершенно лишён пресловутой еврейской солидарности. Я искренне удивлялся студентам, убежавшим из антисемитской, по их словам, Украины в нейтральный город, которым слыло наше Иваново. Они, наверное, с надеждой взирали на преподавателя-еврея, считая, что уж он-то поставит нужную оценку. Но я был космополитически справедлив и ставил им двойки так же неумолимо, как и всем, кто не знал необходимого. Просто я свято полагал, что без моего предмета инженер обойтись не сможет и, проявив слабость, обреку его в будущей работе на крупные просчёты, а заводы - на аварии. Только впоследствии, благодаря "учителям", пинавшим меня за 5-й пункт, начал задумываться над этим вопросом и понял, что студенты-евреи заранее находились в неравном с другими положении, и как раз справедливость требовала компенсации. Но, к сожалению, пока доходило - мой поезд ушёл.

С профессором Виталием Васильевичем Хрущёвым у меня оказалось много общих тем, поскольку он сам был специалистом по моторам и приводам.

Он с интересом слушал о моих достижениях и, вроде, одобрял их. Так что на его очень важную поддержку я рассчитывал. Обычно председатель Совета задаёт тон на защите, направляя споры в русло вежливой и доброжелательной дискуссии.

На этом и закончилась моя подготовка Совета. Конечно, надеялся, что авторитет Орурка и особенно Бесекерского, определенно поддерживавших меня, поможет остальным членам Совета не сомневаться в ценности работы и надёжности соискателя.

Отдельно стояли трое вводимых по второй специальности членов Совета. Это только так говорится - "пригласить, ввести". Было очень непросто уговорить известных в этой области учёных согласиться на хлопотные обязанности. А после всего ещё выяснялось, что у этого профессора просрочен допуск, а с другим давно не дружит председатель.

Самые хорошие отношения у меня были с зав. кафедрой электротехники из ЛИТМО профессором Глазенко.

В какой-то момент прямо залпом вышли под этим именем статьи на животрепещущую тему в главных журналах. Появились книги, которые раскупали и читали. Имя Глазенко зазвучало на всех собраниях приводчиков. Как же было удивлено высокое научное сообщество, когда увидело симпатичную средних лет женщину с вдохновенным лицом и летящей походкой. Татьяна Анатольевна охотно взялась за суетное дело организации всяких конференций и совещаний. Побывав несколько раз у неё на кафедре, я понял, что она здесь не начальник, а заботливая мамаша для молодых аспирантов, которые так к ней и относились. Она оказалась человеком удивительно раскрепощённым, свободным от предрассудков. Как-то во время конференции в Алма-Ате мы ехали на автобусе. Смех и шутки не смолкали. Кто-то из молодых достал бутылку водки и пустил по кругу. Я не знал, как поступить, всё-таки доцент и т.д. Татьяна Анатольевна и секунды не колебалась, смело глотнув "из горла". Никто не удивился, не крикнул "браво!". Видимо, я был единственным закомплексованным провинциалом в компании цивилизованных граждан. Она помогала всем, думаю, десяткам и сотням своих и чужих учеников. Мне посчастливилось оказаться среди них. Она, не колеблясь, согласилась участвовать в моей защите, и в её оценке я не сомневался. Милая, Татьяна Анатольевна! Привет вам в Санкт-Петербург белых ночей из далёкого Израиля.

Жизнь неумолима ко всем. Позвонил в Ленинград, мне ответил чужой голос и удивился, что я не знаю о её уже давней кончине. Остаётся только постараться утишить скорбь и поклониться светлой памяти замечательной женщины.

Согласился войти в Совет и профессор Сабинин. Он был из первейших приводчиков. Его учебник был главной книгой, вписавшей в тысячи голов порядок и содержание нашей специальности. Эта книга поистрепалась за полсотни лет, но и сегодня она со мной и Юрий Алексеевич надёжно приходит на помощь во всех спорных случаях.

Высокий и красивый, улыбчивый и по-ленинградски интеллигентный, Сабинин выделялся на всех конференциях. Я много раз бывал у него и мог сказать, что хорошо с ним знаком. Любовью Сабинина были как раз системы точного привода, и он всегда виделся мне идеальным оппонентом. Однако в этот раз, когда я пил чай у него на Моховой в тесной профессорской квартире, он неожиданно отказался. Я был поражён, мои аргументы, что он лучше всех представляет себе мою работу во всём её развитии - не помогли. "Сердце после двух инфарктов требует снижения нагрузки", - оправдывался, как всегда, моложавый и бодрый Сабинин. - А вот в Совете готов поучаствовать". Он действительно выступал в Совете, но как-то вяло. Я ожидал, что его оценка будет гораздо более весомой и убедительной. Может быть, мой распрекрасный привод совсем не казался ему таким? А, может, действительно он был болен.

Третьего специалиста никак найти не удавалось. А время поджимало. Пришлось обратиться к С.А. Ковчину, зав. кафедрой из ЛПИ (Ленинградского политехнического института) - ещё одного престижного крупнейшего комбината по производству инженеров. С ним отношения были сложными, и я избегал его участия в моих делах.

Придётся подробнее рассказать об этой истории.

Лет за восемь до описываемых событий Ковчин круто сменил свою научную ориентацию от автоматизации крупно-рогатых скотоферм на точный электропривод. Он сумел утвердиться на кафедре, которая давно занималась приводами точных механизмов. Это мне было известно по статьям в журналах доцента В.В. Андрущука. Причём в первой же статье он ссылался на мою публикацию и развивал её. Собственно говоря, это всегда было обязательной нормой в научном мире, однако мне довелось много раз сталкиваться с абсолютной глухотой и слепотой ученых, использовавших мои идеи или куски статей и делавших вид, что никогда не слыхали и не видали ни такого Трахтенберга, ни его трудов. Приятно удивленный такой порядочностью я заехал в ЛПИ и разыскал Андрущука. (Оказалось, что их два брата - Виктор Васильевич и Владимир Васильевич. Оба В.В. и похожи не только инициалами, но и внешне - высокие красивые и очень ленинградские. Извиняюсь, забыл, который именно был доцентом, кажется Володя. Чтобы не ошибиться буду называть его по фамилии). При встрече Андрущук никак не мог привыкнуть, что перед ним "тот самый Трахтенберг". А я не мог воспринять непривычное его почтение. Освоившись, мы разговорились, он очень хотел что-то для меня сделать. Повёл в лабораторию, познакомил с сотрудниками, такими же молодыми и приятными ребятами, и показал новый зубчатый датчик скорости, который у кого-то достал. Эта штука была лучше тех, что я делал для Киева. Андрущук подарил мне образец, который впоследствии мы исследовали, доработали и сделали на его основе вполне удобный элемент для всех наших внедрений.

Короче, в эту молодую симпатичную среду кафедры ЛПИ вошёл новый человек, который объявил себя большим теоретиком и созидателем точных приводов. Для закрепления этой позиции ему нужна была докторская степень. Мне попал в руки автореферат его диссертации. Главным своим достижением он представил классификацию приводов по проценту их точности. Наука любит классификации. Это вносит порядок в неразбериху фактов. Но, чтобы их расставить по порядку, надо найти тот "железный" критерий, т.е. устойчивый признак, который присутствует во всех этих фактах и определяет их существенную особенность. Так Карл Линней с 18-го века вошёл во все энциклопедии, как великий систематизатор растений и животных. Однако в приводы Ковчин никакого порядка внести не смог. Процент точности - штука слишком субъективная и неопределенная. Это ясно каждому инженеру. Процент точности привода определяется многими причинами. И самое досадное - в системах высокого качества он в большей степени зависит вовсе и не от привода, а той машины, к которой мы пристраиваем привод. А машине не закажешь, как себя вести, это её личное дело. По следам его работы, напротив, могли возникнуть споры изобретателей. Один объявит свой привод самым точным, другой - ещё более точным. Но и споров не было. Просто никто не обратил внимания на столь несерьёзное предложение.

Словом, главный "научный результат" Ковчина был полной фикцией, а его некоторая теория удивительно опиралась на уравнения из моей статьи, но в других обозначениях. При этом не было никаких ссылок на источник, который, видимо, ему понравился. Ковчин быстро вошёл в научные круги, оказался держащимся за руль разных конференций. Ситуация на кафедре в корне изменилась, новый зав правил железной рукой. На мой вопрос о его будущем Андрущук смутился, уклончиво и грустно ответил, что теперь ему никуда не продвинуться.

Итак, выбора не было, я обратился к Ковчину. Разумеется, в разговоре с ним я не вступал ни в какую полемику, слишком разными были наши "весовые категории". Сказал только, что мы работаем в близких областях и логично, чтобы он принял участие в обсуждении моей работы. Прошу, мол, вашего согласия войти в Совет. Поинтересовавшись составом участников, он согласился.

Далее, важные позиции занимали официальные оппоненты. Одним из них согласился быть профессор И.А. Орурк. Двое других приезжали из Москвы: профессор Лауреат госпремии В.Н. Бродовский из Центрального авио-космического института и профессор, Заслуженный деятель науки В.С. Медведев. Об этих учёных, сохранивших ко мне прежнее расположение со времён "битвы за Москву", я уже писал выше.

Принято приглашать на защиту учёных и инженеров, которые могли бы выступить и поддержать соискателя, учитывая, что те, которые будут его топить, найдутся сами собой. Здесь следовало обратить внимание, как на уровень взаимной симпатии, так и известность этих людей в данной области техники. Они должны были конкретно знать о каких-либо работах соискателя.

Прежде других я обратился к Б.В. Новосёлову, который занимал странную должность зам. главного инженера важного НИИ в военном городе Коврове. Борис Васильевич сочетал редкие способности. Он дружил со сложной математикой, чувствовал технику, фантазировал в больших проектах, легко управлялся со многими подчиненными. Меня поразил открытый им способ экспресс-отдыха от бешеной непрерывной работы в короткие 30 минут обеденного перерыва. Он успевал посетить столовую, а затем сгонять пяток стремительных партий в шахматы, приводя сгрудившихся вокруг фанатов в состояние крайнего возбуждения. С кровожадным урчанием, молниеносно хватая с доски зазевавшихся коней и слонов, он со стуком швырял их в ящик, едкими шутками морально разлагал противника и через секунды облизывался на новую жертву. И вдруг по звонку дымящееся поле боя исчезало. В следующую минуту профессор-начальник, окруженный уцелевшими дотошными инженерами, уже решал проблему... как сделать, чтобы при движении танка по неровной местности его пушка не качалась, а точно смотрела во вражескую точку.

Борис Васильевич был сердечным и искренним человеком. Конечно, не в слишком простом понимании этих качеств. Он был быстр на решения и мог вдруг изменить своё мнение о ком-нибудь. Он мне не раз сообщал о своих поездках в Центр, о встречах с Чемодановым, ревниво замечая при этом: "Теперь мы равны". Я молчал, не имея данных для таких сравнений. Моя сдержанность вряд ли могла нравиться, но Новосёлов поддерживал меня и открыл путь в московский центральный НИИ.

Однако к моменту защиты, я чувствовал, его расположение как-то ослабло. Возможно, кто-то чего-то наговорил. А может быть, прошло слишком много лет нашего сотрудничества. Всё, что слишком, то плохо. В наших работах Новосёлов искал решения своих идей. Сначала большие надежды он возлагались на наши датчики положения. Видимо, они не оправдались. Собственно наша изюминка - точный привод - ему не очень смотрелся.

А может, я и сам был виноват. Даже явно благоволившая ко мне Глазенко иногда несколько настороженно вглядывалась и вслушивалась в мои речи, а как-то высказала неодобрение моей излишней самоуверенности и отрицанию успехов других новаторов. Я пытался объяснить ей, что сама по себе моя идея ADD - "привода без ошибки" - слишком неожиданна и даже нахальна. Многие сопротивляются и эту идею и её автора не принимают. Что и у меня всякий раз возникают сомнения и колебания, когда очередной эксперимент не удаётся, и наплывает ужас полного краха всей идеи. Так случалось много раз в нашей лаборатории. Вдруг выявлялось, что той божественной точности вращения - совсем и нет. В отчаянии, собирая последние крупицы веры, вопреки уже сочувственным взглядам аспирантов, вникал я в условия проведения опыта. И каждый раз находилась ошибка в понимании причин наблюдаемого явления. Идея ADD вновь взлетала на свой олимп. Только моя "самоуверенность", а вернее, преданность раз открывшемуся чуду, всякий раз спасала его от исчезновения. Я был постоянно заряжен на борьбу с сомневающимся, тем более, что часто сталкивался и с совсем другими "причинами" этих противодействий. Может быть, даже хороших и доброжелательных людей задевала такая моя "однобокость", отрицание других попыток сделать точный привод. Наверное, это звучало неумеренным восхвалением своего пути. Но ведь это на самом деле было так! Согласиться с тем, что "да, конечно, есть и другие способы, моя идея - это просто одна из попыток..." - значило предать самого себя и ту истину, что доверило мне Провидение.

Разумеется, я рассчитывал, что приедет мой первый руководитель Скурихин. Он был тогда зам. директора знаменитого Института Кибернетики в Киеве, академиком УССР. Но Владимир Ильич ответил, что уже давно не работает в приводе, никто его здесь не знает. Да, и неважно себя чувствует. Мне обидно было услышать его отказ. Он был моим любимым учителем в институте. И много больше, чем учителем. Он много хорошего для меня сделал. Я относился к нему, как к старшему брату. Хотелось, чтобы кто-то близкий участвовал в предстоящем сражении. Нужен был ещё заключительный аккорд его участия в моей судьбе!

Наверное, так взрослые дети не удовлетворяются всей прежней ролью родителей в их жизни и требуют чего-то ещё.

Ещё одним из приглашенных был Сергей Васильевич Коротков, профессор из Ленинградского ВНИИЭМ (электромеханики), лауреат Госпремии. Небольшого роста крепыш он появлялся на всех научных собраниях, со всеми был знаком. Я несколько раз обращались к нему с просьбой выступить оппонентом по кандидатским моих аспирантов. Он легко соглашался на эту нудную работу, правда, по-умному тратил на неё минимальное время. Он свободно выслушивал мои рассуждения о необычайной точности, а когда я с гордостью подчёркивал, что мы научились вводить загадочную в те времена 2-ую степень астатизма - не удивлялся и замечал: "А мы вводим 4-ую".

Пригласил я и молодого профессора из другого филиала ВНИИЭМ Игоря Евгеньевича Овчинникова. По определенной причине, о которой ниже расскажу, это совсем не входило в мои планы. Но знакомые, которые работали с ним, сообщили, что их шеф, очень дельный человек и почтительно обо мне отзывается.

Так вот эта история, как говорится, без утайки.

Иногда я просматривал технические журналы. Мой читатель, вы удивлёны? Профессор, пусть и будущий, ему и не представлялся отдельно от груды книг и журналов, которые он сквозь очки прорабатывает! Но должен с интересующимися поделиться ещё одним своим важным открытием: на определенном уровне знаний и умений пора сделать выбор - или ты читаешь, копаешься и удивляешься чужим достижениям, или достигаешь своих. Ну, ясно, что в меру. Так вот, в сборнике ВНИИЭМ я обратил внимание на статью некоего Овчинникова, где предлагался оригинальный метод управления новым типом мотора. Вообще-то, весь раздел был о внутренностях мотора, но известно, что специалистов-машинистов давно мучает желание заниматься смежной специальностью - управлением этими моторами. Наверное, потому, что в науке о самих моторах всё существенное уже сделано, а углубление в проблемы весьма нелегки.

В той статье автор изложил и, без пользы для дела, развил мой способ и переписал своими буквами мою математику. Правда, в этой, первой статье мелькнула ссылка на мою публикацию. Однако во множестве последующих статей уже никаких намёков на того, кто придумал такой удачный способ управления - не содержалось. Это было в то время, когда я бродил дикарём среди успевающих людей. Случайно попалось на глаза объявление о защите докторской диссертации Овчинниковым.

И вот я сижу среди нескольких десятков зрителей в заднем ряду небольшого зала. В середине, как оркестранты, расположились члены совет. А в самом центре перед развешанными плакатами с указкой в руках расхаживает защищающийся. Разглядываю плакаты - чертежи мотора, схемы обмоток... А вот и управление! Узнаю собственные формулы в новых нарядах, знакомые диаграммы, поясняющие, как надо управлять этим особенным мотором, чтобы он точно работал. Пожалуй, процентов 40 всех иллюстраций посвящено управлению. Закончился доклад. Выступающие вскользь отмечают заслуги соискателя в развитии этого типа моторов (вообще-то их изобрел полтораста лет назад "русский" профессор Мориц Герман Якоби, а теперь дорабатывают во всех странах). Все подчёркивают яркую новизну управления этим мотором. Надо же, как он ловко придумал! Никто - ни звука об истинном изобретателе. Соискателя эти восторги не смущают. Смотрю на всех и пытаюсь понять, а почему бы, собственно говоря, не сказать, что он воспользовался идеей такого-то и приспособил её к своему случаю? Это тоже было бы интересно. И честно.

Я сильно ёрзал на стуле. Надо бы выйти и поблагодарить за столь лестную оценку моего скромного открытия. Но это будет скандал. Я никогда ещё не приближался к такой инициативе. Конечно, когда лез качать права в НКВД..., но здесь совсем другое. Нарушу всеобщую гармонию похвал. Сколько людей огорчатся... Не решился. Процедура заканчивается, проголосовали за нового доктора, подходят, улыбаются, поздравляют. Ушёл, промолчав, словно оплёванный.

А вот теперь через годы он придёт на мою выстраданную защиту. Согласился сразу.

Легко принял приглашение придти на защиту один из деятелей крупного ленинградского п/я "Позитрон" Прозоров. Этот высокий, гибкий, всегда красиво одетый человек с горделиво пристроенной маленькой изящной головой был постоянно оживлён, улыбчив, шустро поворачивался то в одну, то в другую сторону и казалось, что все вокруг - его старые друзья. Я смотрел на него и завидовал - вот бы поменять всю свою тяжелую угрюмость на хотя бы долю такой легкой общительности. Он всегда и со мной охотно разговаривал, обещал всякие содействия и сотрудничество. После визита я уходил с хорошим настроением и ожиданием результатов. Я ведь постоянно искал новых заказчиков, особенно в Ленинграде. Однако до дела его обещания так никогда и не доходили. Инженерно-научные таланты этого человека были неясными, хотя его имя всегда присутствовало среди авторов огромного множества работ.

Ещё в команду моей поддержки входила группа инженеров ивановского завода "Точприбор". Её привёз из родного города В.С. Взоров, приятный интеллигентный нач. отдела, всегда спокойный и выдержанный. Это сочетанием качеств не было типичным для работника промышленности. Не так просто было всегда "давать план". В те времена везде процветала "штурмовщина" - особая система производства, изобретённая в СССР. В начале месяца рабочие слонялись по цеху, томясь бездельем, а в последние несколько дней месяца или квартала с воспаленными от бессонницы глазами демонстрировали "трудовой героизм", "патриотизм" и т.п. Вокруг них бились инженеры и начальство. К 31-му числу в сборочном цехе выстраивалась шеренга готовых машин. Рабочие получали премии (иногда на фабриках натурой - всё той же универсальной "бутылкой на брата") и счастливые шли спать.

Вот начальник Взорова, мой хороший и давний знакомый Владимир Сергеевич Голубков, когда вместе работали в СКБ КОО, был весёлым и едким шутником, но после нескольких лет начальствования в СКБ на Точприборе стал громко матерящимся партийным и производственным деятелем. Мне случалось видеть, когда он приходил в отдел и, взорвавшись из-за какого-то упущения, громко разносил всех и вся, используя всякую лексику. Инженеры стояли, потупив головы, руки по швам. Терпеливо пережидали, когда начальство разрядится и снова станет Володей Голубковым, которого все любили и уважали. Мне доводилось слышать, когда он, плохо сдерживая гнев, произносил в телефон более крепкие слова, чем те, к которым на том конце провода привыкли. Опустив трубку, он с сердцем говорил: "Ух, эти партийные засранцы!". В те годы это было чревато... Мне кажется, Голубков был особенно расположен к евреям. Он явно выделял и ставил всем в пример Борю Смушковича, которого тоже взял с собой с из СКБ КОО и поставил начальником отдела расчётов. Конечно, не зря. Смушкович, грамотный и изобретательный инженер, жил заводом. Вложил свой талант во все машины, которые рождались в СКБ. Ко мне Голубков всегда относился заботливо и тепло. Он поверил в мои приводы, и смело ввёл их в самые дорогие и сложные машины.

Почти все инженеры из группы Взорова были, так сказать, моими учениками, и на обычном дневном или на вечернем факультете побывали моими студентами. Мне кажется, что вечерникам я нравился больше. С взрослыми работающими людьми мне легче давался контакт, и тогда лучше шла лекция. Нередко возникала некая чуткая "химия" со слушателями. Тогда моя речь так гладко озвучивала рождавшиеся в голове примеры удивительного сходства между тем, что происходит в моторах и живом организме, в системе привода и сообществе людей. В аудитории абсолютная тишина, на меня смотрят десятки глаз, расширенные интересом и удивлением. После такой лекции можно было выжимать рубаху, но счастливое удовлетворение провожало до самого дома. Похоже, более чем удачливым изобретателем и терпеливым исследователем, я задуман был Создателем - на роль учителя.

Я мог надеяться, что эти ребята проявят теперь желание помочь своему учителю. Тем более что они сами участвовали в наших совместных работах с Точприбором, в результате которых появились красивые испытательные машины. Они брали в "руки" фигурки из металла или пластика и с помощью ADD, плавно и точно тянули, сжимали и скручивали их, определяя скрытую способность выдержать потом тяжелые нагрузки.

Всегда волнуешься, когда приближается событие, исход которого может осуществить мечту, а может и закрыть последнюю надежду. Но уже помимо твоей воли поток времени выносит действие к давно назначенному дню и часу.

Итак, 18 июня 1985 года я вошёл в круглый зал ЛИАП, где были заблаговременно развешаны мои много повидавшие плакаты. Слева разместились члены Совета. Справа, приглашенные по списку. Среди них и группка с Поповым в центре. Была мысль, воспользоваться тем, что список приглашенных велик, и вытолкнуть его за черту, но председатель Хрущёв не посоветовал таким способом облегчить моё самочувствие: "Ещё напишет кляузу в ВАК, а так пусть высказывается и доказывает публично".

Снова я доложил о своих ADD. Рассказал словами и указал на плакаты, усердно подтверждавшие их замечательные свойства. Фотографии разных машин с такими приводами в сборочных цехах заводов доказывали, что с этими фантазиями автора согласились многие серьёзные люди. Эти машины уже жили своей отдельной жизнью во многих городах страны, а может и за рубежами её. Слушатели спокойно взирали на докладчика и его картины.

Доклад окончен, с разных сторон стали задавать вопросы. Отвечал. Азартно с наскоком спрашивал Ковчин. Самообладание мне не изменяло, хотя ситуация "укравший - потерпевший" затрудняла сохранение корректности. А так хотелось, наконец, при всех высказать наболевшее. Но слишком долго шёл я к этому спектаклю, чтобы позволить себе отклониться от роли.

Вот поднялся и Попов со своими козырями, но они уже все были известны. Спокойно показал я ошибочность его обвинений по технике, а политических заявлений он допустить не решился. Его компания сначала пыталась что-то выкрикивать, один из них поднялся и задал невнятный вопрос, но, вскоре почувствовав неодобрение всего собрания, они смолкли. Скис и больше не возникал и их лидер. Затем огласили свои отзывы оппоненты - обычная процедура. Серьёзных замечаний не было. Председатель предложил мне отвечать на все сразу. Мои ответы восприняли без возражений.

Следом по ритуалу призвали желающих выступить. Вышел Ковчин. Он сразу заявил:

- В основе работы соискателя лежит то, что я уже сделал в своей диссертации.

По бюрократическому счёту он был прав. Пока я пробивал дорогу с помощью КПСС, он успел выскочить вперёд со своей защитой (чужих открытий). Статьи и книга, безусловно, доказывали мой приоритет, но не пускаться же в спор о первенстве... Даже сидевшие здесь Глазенко и Сабинин, наверняка участвовавшие в его защите и по незнанию и доверию одобрившие его "вклад", оказались бы в роли соучастников нечистоплотной операции. В конце Ковчин поговорил и о кое-каких заслугах соискателя. Интересно, что во время всех похвальных выступлений общество молчало или дремало, а, услышав критику, оживилось.

Хорошо выступил Овчинников. Он отмёл все нападки на мою работу. К его деловому уверенному тону, видно было, - прислушивались. Хвалила соискателя Глазенко. Немного вяло, но одобрительно говорил о нём Сабинин. "От промышленности" с подъёмом выступил Взоров и другие, все отмечали заслуги работника и его работы.

Наконец, председатель предложил закончить обсуждение и приступить к голосованию. Кстати, сам Хрущёв вёл заседание, соблюдая полную нейтральность к происходящему. Обычно председатель активно склоняет собрание к определенному мнению в пользу соискателя. Ведь если человек и его диссертация не нравятся их просто не берут к защите. Хрущёв определенно мне не помогал. Но и не мешал.

Позвали всех в зал, где колдовала счётная комиссия. Председатель объявил результаты: 16 - за, 4 - против.

Ко мне пошли с улыбками члены Совета, пожимали руку, поздравляли. Хрущёв сказал, что голоса "против" не должны меня огорчать, это для ВАКа - лучший вариант, показывающий трудную победу в ходе научной борьбы.

Теперь требовалось умело пригласить людей в ресторан, но почти все быстро и решительно отвертелись. Мне разъясняли потихоньку, что теперь ВАК очень следит за такими мероприятиями. Они, безусловно, указывают, что члены Высокого Совета, все эти профессоры и лауреаты, собрались не для ответственного дела - оценки нового кандидата в верхний эшелон науки, а именно, чтобы выпить и закусить на дармовщину.

В результате отважными оказались только приехавшие из Москвы оппоненты и несколько гостей. Со мной сидела и вся моя семья, ещё не привыкшая к тому, что папа превращается из хронического неудачника в кого-то.

Напряжение, под которым я жил столько часов, дней и лет, - вдруг отключилось. Недавнему соискателю теперь была необходима инъекция успокаивающего и общество друзей.

Конечно, впереди ещё была процедура утверждения, которая очень даже могла всё сломать. И уже необратимо. Но моя главная цель и, скорее, миссия состояла в официальном открытом научном подтверждении новизны и уровня нового направления в электроприводе. Это и произошло в тот день. Были мелкие издержки, типа претензий Ковчина, закрытости материалов защиты. Но опубликованная книга теперь подкреплялась официальным фактом согласия ведущих учёных. И надо сказать, что во все последующие годы никто не пытался оспорить мой приоритет в точных приводах.

Я вернулся домой к обычной работе, принял предварительные поздравления - все понимали, что ещё не всё позади. Только мне уже ничего не надо было делать. Я отдыхал. Странно, только чувство выполненного долга скоро улетучилось. Установились ожидание, надежда и тревога.

56. Присуждение учёной степени

Советская система оставалась верной себе во всём. Ложь и показуха были её любимыми инструментами. Вот после защиты поздравили соискателя, пожали ему руки, даже выпили за его заслуженный успех. Но это ещё ровно ничего не значило. В торжественно опубликованном на первых страницах центральных газет для всенародного любования Положении Совета министров и ЦК КПСС до мелких деталей была расписана процедура превращения человека в доктора наук. На самом деле всё это был только сценарий первого акта, по которому ставился публичный спектакль. А после представления начиналось главное тайное действие с шекспировскими страстями.

Кто-нибудь из "бывших" откроет когда-нибудь семь замков на дубовых окованных сталью дверях, за которыми вершилось беззаконное судилище. Это не менее интересно, чем подвалы Лубянки. Мне известны только проникавшие оттуда мало разборчивые слова, да предсмертные вопли "зарезанных". Да-да, не преувеличиваю, только в близкой области науки я знаю имена пяти-шести учёных, защитивших докторские и зарезанных ВАКом. Точнее казнь совершалась более изощренно. Крушение надежд и трудов соискателя оказывались не под силу его сердцу, и инфаркт, более действенный, как известно, в активном возрасте, чётко завершал их дело.

Примеров отрицательных решений было множество. Их число резко увеличивалось в периоды обострения кампании борьбы государства с проникновением чуждой национальности в важные научные сферы. Иногда процент "зарезанных" доходил до ста! Поэтому от более практичных деятелей я не раз слышал: "Не-ет, докторскую я делать не буду".

После всех процедур на глазах у людей - оценок, отзывов, анализа специалистами, публикаций, выступлений, промышленных внедрений и, наконец, в деталях регламентированной научной дискуссии на защите - дело направлялись в таинственные глубины ВАКа. Это слово звучало грозно и неподступно. Там назначался "чёрный оппонент", надёжно скрытый от глаз и телефонов - неизвестный, который, в сущности, один решал: быть или не быть!

Впрочем, кое-кто (а, чего таиться - Борис Константинович) не праздновал труса по этому поводу и весело говорил мне: "В этом деле мы вам поможем".

Не знаю подробностей, но через 8 месяцев полного молчания пришло извещение - меня вызывали в Москву для вручения диплома.

И вот я вхожу в новое торжественное здание ВАК. Обширные холлы с блестящими чистотой полами, тихо, безлюдно. В большом актовом зале свободно расселись по рядам кресел несколько десятков, ещё не верящих в удачу, солидных, энергичного вида людей. Все приветливо оглядывают друг друга, но поздороваться не с кем. Видимо, везучие так редки, что знакомых среди собравшихся нет.

На высокой сцене появляются важный член ВАК и знаменитый учёный. Вызывают по списку новых докторов наук. Всё внимание присутствующих обращено в слух. Легко отрываются от удобных кресел и поспешно поднимаются на сцену, один за другим, марксисты, экономисты, биологи... Член ВАК неутомимо работает без замен, вручая дипломы, а знаменитые учёные пожимают руки и сменяются в зависимости от специальности. Наконец, и технические науки. Слышу свою фамилию. С выражением смеси дошкольной радости и смущения на лице, как и у всех других, взошёл на сцену, получил, пожал, "спасибо" и вниз в зал.

Вот и всего делов-то. Коричневая книжечка немного больше ладони.

Каллиграфическим почерком выписаны моя фамилия, имя и отчество, а дальше разного размера типографскими шрифтами: присуждена ученая степень Доктора технических наук. Ниже замысловатая подпись - Председатель ВАК, а под ним - Главный ученый секретарь. Говорят, что подделать это невозможно. Писарь-специалист меняет манеру письма в определенные секретным графиком дни. Вот они - годы трудов и вдохновений, борьбы и унижений?

Вообще-то "доктор наук" - это звучит. "Внушаеть!" - как сказал бы Хрюня из популярной передачи "Тушите свет", которую уже потушили руки, овладевающие свободой в новой России. Это тебе не какой-то там "кандидат". Теперь можно будет жить спокойно. Не вздрагивать при виде начальства. Студенты станут особо уважать, коллеги на кафедре - помалкивать и завидовать. Знакомые и родные - удивятся и догадаются, что им повезло жить рядом... Соседи в нашем пьяном доме почувствуют, что эта птица - высокого полёта. Прохожие на улице, выкатившиеся из вытрезвителя, что напротив нашего дома, уже не посмеют приставать "Дай 20 копеек на троллейбус".

Нет, дорогой читатель, такие мысли не клубились в моём сознании. Может, только слабый туманец, как после стакана вина, да непривычная легкость беззаботности.

Приехав домой, первым делом известил Цыпкина и Клюева.

Яков Залманович мгновенно отозвался письмом, в котором, конечно, превышал мои заслуги:

Уважаемый Роман Михайлович!

Поздравляю Вас с присвоением степени доктора технических наук.

Вы эту степень давно заслужили своей энергией, неутомимой и блестящей деятельностью в области теории и техники прецизионного электропривода.

Желаю Вам исполнения Ваших желаний и намерений, а также дальнейших успехов.

Я. Цыпкин

Владимир Григорьевич немедленно прислал телеграмму, на красном бланке с надписью "Правительственная":

Уважаемый Роман Михайлович горячо и сердечно поздравляю вас с присуждением вам ученой степени искренне желаю вам Роман Михайлович доброго здоровья благополучия и дальнейших творческих успехов в вашей работе с уважением = Минлегпром Союза Клюев

У себя в институте меня тоже встретили поздравлениями. Для многих это было большой неожиданностью. Все привыкли, что уже много лет числились в докторантах известные учёные Розенкранц и Шнеерсон. Вот за ними в очередь сел и Трахтенберг. За это время стремительно проскочили в доктора наук молодые начальники Закорюкин, Нуждин. Об их научных достижениях никто не слышал, но об этом старались не разговаривать. И вдруг...

Мой новый диплом я предъявил в отделе кадров. Это дало небольшую прибавку к зарплате. Особого сопротивления не было. Практически ничто в моей работе не изменилась, только на стене в расписании занятий для студентов появились мелкие буквочки: "лектор д.т.н. и.о. проф.".

57. Доктор наук становится профессором

автоматически

Да, именно так, таков был обычай. Чтобы сама собой сработала эта система, человек мог и не разбираться в автоматике. Если в чьих-то руках возникал диплом доктора наук, достаточно было минимальной педагогической практики, т.е. где-нибудь кого-нибудь чему-нибудь немного учить, и такого преподавателя быстро производили в профессоры.

В принципе, профессором мог стать и кандидат. В нашем институте таких было несколько. Для этого требовался некоторый стаж, хотя бы формальное чтение лекций, несколько "методических пособий", т.е. разжеванных для понимания самым ленивым студентом кусков учебника. Это мог написать каждый, ибо печатались без конкурса или сопротивления редакций и рецензентов. Ну, и... чуть не забыл главное - гармоничные, а лучше "тёплые" отношения с администрацией и "партай-геноссе", как с чьей-то легкой руки, на немецко-фашистский манер, называли между собой секретаря парткома. Обычно жаждущий такого приятного и денежного звания сам прежде выбивался на партийную или административную должность. А уж если он этого не сумел, то должен был обладать незаурядным талантом, лизать задницы тех, кто сумел.

А вот человек с дипломом доктора ничего такого знать был не обязан. Его чисто формально избирали сначала и.о. профессора, а через год документы направлялись в Министерство. И там утверждали. На этом пути в нашем вузе, где профессоров катастрофически не хватало, сбоев не бывало. В вестибюле института не успевал отцвести большой плакат с портретом человека в галстуке - нового доктора наук, как уже вывешивали следующий с тем же портретом и приказом из Москвы - присвоить ему "профессора".

Дело в том, что когда-то советская власть неосторожно ввела разумную шкалу успешности работы начальства в институте. Одной из важнейших оценок весомости вуза сделали наличие в нём аспирантуры, т.е. права готовить собственные кадры, способные преподавать студентам. Для приглашенных учёных требовались квартиры и прочие стимулы. Да и кто же из устроенных и талантливых снимется из столицы? Только слабаки или провинившиеся. А тут - вот тебе свой, готовенький. Но для руководства аспирантами нужен доктор наук, профессор. Слава института состояла не только в количестве зданий, но и в том, сколько в нём профессоров. Пусть и со странными фамилиями. Это привлекало студентов, рос вступительный конкурс. Всё это позволяло и городскому партийному начальству "ставить вопрос" в Москве о пожертвовании городу денег на больницу или даже стадион и театр.

Кстати, именно звание профессора поднимало преподавателю зарплату до 450 или 500 рублей в месяц, что тогда считалось завидной оплатой. Столько получал директор порядочного завода. Для тех людей, которые в директоры не годились, а зарплату хотели, был единственный путь - пробиваться в такие учёные. Ведь никаких легальных бизнесов в советской природе и близко не существовало. А до нелегальных в нашем городе не догадывались.

После года спокойной работы и.о., уже утратив во многом условный рефлекс борьбы, я пошёл продвигать бумажки, чтобы послали их в Москву. Требовалось, чтобы обращение утвердил "треугольник" - профком, партком, ректор.

Профсоюзы, как заучено было всеми наизусть, являлись "школой коммунизма". Как это понимать - никто не знал. Судя по её действиям, это означало приучение масс к сознанию, что боссы каждое лето направляются в бесплатные поездки на дорогие курорты. А также - защиту трудящихся от администрации, если она против этого не возражает. Как бы там ни было - бумажку мне в профкоме легко подписали.
Насчёт ректора я был спокоен. В то время эту должность занял мой недавний ученик, фактически аспирант В.Н. Нуждин, которому я подарил готовую проверенную и продвинутую идею модной тогда автоматизации проектирования. Он оказался чрезвычайно способным продуктом своего времени. Из меня взял идею, от зав. кафедрой - официальное прикрытие. Пока это ему было нужно, он всем рассказывал, какой Трахтенберг талантливый, а Быстрову приносил огромные букеты сирени. Получив кандидатскую степень, он на заседаниях кафедры стал вызывающе резко разоблачать уже бесполезного Быстрова. Тот только поёживался и не знал куда деться, а чересчур честный Трахтенберг вскакивал с места и нарушал молчание маститых коллег и молодых учёных гневными замечаниями о бестактности недавнего аспиранта.

С помощью своей власти и пронырливости молодой ректор мгновенно организовал большую группу самых способных ребят, оставив их при институте. С таким войском он, сильно раздув мою идею, быстро что-то сочинил и получил докторскую степень. Вскоре он отодвинул хотевшего вернуться в институт из Москвы бывшего ректора, а другому претенденту - он, маленький и вёрткий, сумел, по слухам, сказать что-то такое, после чего тот, массивный и грозный, сразу отправился в мир иной.

Почему это я так упорно подчёркиваю - "мой ученик, мою идею..."? Когда после тяжёлой болезни, на месяц приковавшей меня к постели, я в последний раз перед отъездом в Израиль дошагал до института, чтобы попросить его дать мне копию дискеты с программой, сделанной из опять-таки моей идеи - он засуетился, сказал, что передаст её через секретаршу. Саша Ширяев по моей просьбе подошёл к секретарше. Она протянула ему вещицу. Но из ректорского кабинета внезапно протянулась рука и выхватила дискету.

А я рассчитывал на эту программу, чтобы в крайнем случае заработать на хлеб.

Не беспокойтесь, господин бывший ученик, всё обошлось, я уцелел и выплыл.

Моя рука пишет эти строки, но ум не пылает ненавистью или мщением. Кому-то рассказанное здесь будет неприятно, но это правда, и она выше того, чтобы её скрывали.

К сожалению, Россия переполнена настоем преступлений. Пока она выбрала путь - научиться плыть в этой жиже. Смотрите, Германия, разгромленная и униженная, нашла в себе силы к покаянию, отбросила девиз "Германия превыше всех!", потомки совершивших преступления платят свои деньги пострадавшим. И страна поднялась. Что бы началось сегодня в России, если бы кто-то предложил выплачивать компенсации загубленным, ограбленным? А ведь живут люди в чужих квартирах, вкушают плоды труда изгнанных. И природа противится такому выверту. Сочинил когда-то Гоголь: "Русь, словно тройка, куда несешься ты? Чудным звоном заливается колокольчик ...". Но он не угадал. Давно нет никаких троек и колокольчиков. На поверхности - зло, под нею - пьянь. И мания величия. Придёт ли время, когда очнувшаяся совесть моей первой родины побудит её к действию?

Но вернёмся в нашу историю. Оставался партком, с освобожденным, т.е. не нашим, а присланным из партийных верхов, секретарём. Между прочим, с ним у меня были вполне нормальные отношения. Меня вызвали на заседание парткома института.

Я шёл туда не на бой и без тени тревоги. Напротив - с приятным чувством удовлетворения. Вот представился случай мне, беспартийному, выполнившему, несмотря на все препятствия, взятые когда-то обязательства по защите, лично встретиться со всем управлением института. В него включили себя ректор, проректоры по науке и учёбе (знакомые ещё по учебной скамье), секретарь парткома и его члены, выбранные, так сказать, из всего коллектива института в 6000 человек.

В небольшой узкой комнате за длинным столом сидели все эти люди. Несколько лиц по-человечески приветливо были обращены к вошедшему, многие, заслонившись очками, углубились в лежавшую перед ними бумагу, немало совсем молодых и незнакомых азартно взирали на меня. Один из партактивистов зачитал какую-то бумагу, из которой следовало, что этот Трахтенберг, хотя и что-то там сделал, но слабо участвовал в "общественной жизни", мало написал учебных пособий и следует повременить с его представлением к званию профессора.

Они все сидели - а я перед ними стоял.

Я никогда в "партиях не состоял", не был искушён в их партийных правилах и привычках. Но слышал, что на подобных спектаклях вызванный "на ковёр" подвергается активной критике, в ответ на которую он бьёт себя в грудь, плачет покаянными слезами, извиняется и клянётся, что больше так делать не будет. Искреннее раскаяние перед партией охотно принимается. Даже, если человек на самом деле провинился, вплоть до уголовного преступления, партийное заседание может упрятать его от суда. Да, на нашей кафедре был такой парторг, который оформлял в качестве работников подставных лиц, получал с них живые деньги и присваивал. И попался. Ну, записали ему что-то в "личное дело", сняли и избрали в партком института.

Мне всё это было глубоко противно. Я прошёл свой путь не по наторенной ими тропе подхалимства, проталкивания всеми средствами пустых наукообразных "трудов", популярного "магазина": ты мне - я тебе. В таком "обмене" в ход шли разные товары, от мелочей до изготовления диссертаций для отпрысков власть имущих. Например, один зав. кафедрой сумел принять к себе в аспирантуру сына секретаря Обкома. После этого уважение к нему в глазах многих деятелей сменилось искренним восхищением.

Назначенный ведущим обратился ко мне.

- Вот выясняется, что вы мало занимались учебно-воспитательной работой?

- Результаты моих учебных и воспитательных действий можно проследить на моих бывших дипломниках. Все они нормально работают на многих предприятиях, в том числе и здесь в Иванове. Ни от кого не слышал жалоб на недостатки в их знаниях и плохое воспитание.

- Но ведь вы, в самом деле, в основном занимались своей научной работой, а для студентов написали мало учебных пособий, - взял на себя инициативу Нуждин.

Этот укол был уже ядовитым.

- Для своих предметов я написал необходимые пособия. На большее у меня не было времени. Ведь выполняя задание института по защите докторской, мне пришлось преодолевать незаконные действия разных инстанций. Мои статьи, изобретения и диссертация были готовы 10 лет назад, но мне пришлось потратить ещё много времени и сил, чтобы добиться права на защиту. Институт мне в этом не помог.

- Вы уходите от вопроса. Все ваши пособия можно написать за пару вечеров, - продолжил Нуждин.

Это была для всех очевидная грубость и ложь, хорошо рассчитанная на то, чтобы оглушить жертву перед зажариванием. Может, молодому руководителю требовалось показать свою "принципиальность и смелость"? Вот смотрите, не берёт под защиту человека со своей бывшей кафедры, во как врезал! Нет, причина иная.

Боже, создавая человека, Ты, признайся, всё же поспешил:

С левой стороны пристроил сердце, с правой орган-совесть - не вложил!

А тогда, к чему бы суетиться - только орган-совесть замутится,

Крови ток грозил остановиться.

И совсем избавился от сора

Род людской бы на путях отбора.

И без всяких клятв и конституций

Не было б ни войн, ни революций.

Конечно, я мог внести сумятицу в эту компанию, упомянув о содействии первого секретаря Обкома моей работе. Вот бы они закрутились. Но для меня это было чем-то личным, и запретным.

- В таком тоне я не могу вести разговоры.

- Смотрите, как он себя ведёт! - взвизгнул один из молодых членов. За столом зашевелились ещё несколько.

- Вообще-то я беспартийный и мог бы не приходить на эту самодеятельность!

Ведущим стало ясно, что воспитательный номер не получается, скорее наоборот, и меня выставили наружу, объявив, что партком переходит к закрытому заседанию.

Вскоре из "утечки информации", я узнал, что партийная вершина "треугольника" вынесла по моему поводу отрицательную рекомендацию. Однако далее вступала в силу на удивление демократическая процедура - тайное голосование Учёного совета института. Кстати, в институте было всего пять или шесть докторов наук, но д.т.н. Трахтенберг, в отличие от остальных, в составе этого "мозгового центра" - не значился. Как бы там ни было, из 60-ти членов совета около 15-ти проголосовали против, а остальные, ничем не рискуя, а может, втайне и радуясь возможности кое-кому насолить, оказались - "за". А почему бы и нет! Когда я обращался на другие кафедры, все от заведующих до рядовых встречали меня очень даже дружественно. Также доброжелательно и уважительно относились ко мне работники бухгалтерии, администрации НИСа и даже спецчасти.

Короче говоря, мои бумаги поехали в Москву.

И вот у меня в руках последний документ из этой главы жизни.

Стандартные "корочки", в которых висит на шнурочке симпатичный бледно-зелёный листочек - "Аттестат профессора", где традиционно каллиграфически, с секретными завитушками, записано и пропечатано разными шрифтами, что мне "Решением Министерства высшего и среднего специального образования СССР 29 сентября 1987 г. присвоено учёное звание профессора по кафедре электропривода" и ниже собственноручные подписи министра и учёного секретаря.

Полученная мной бумага, наконец, с опозданием на полгода, подняла мою зарплату до цифры 450 и разрешила получать по хоздоговорам ещё 300. Это уже были деньги, которые превышали текущие потребности. Положение моё в институте не изменилось, но сам я почувствовал себя вполне уверенно. К коллективу было принято обращаться так: "Товарищи профессора и преподаватели...". Так вот я оказался в числе этих 5-6-ти, ради которых размыкали общую массу из 400 преподающих.

Жаль, что до этого дня не дожила моя мама.

58. Блаженство на вершине достигнутого. Бизнес

Пытаюсь вернуться в то время конца 1987. Казалось бы, вот она началась спокойная благополучная жизнь. Но где оно это приятное состояние без тревог, борьбы, унижений, почему не записалось в тот отдел мозга, который до этого явно пустовал? Нет, точно не было ожидаемого блаженного состояния выхода на вершину. Возможно, так у альпинистов - цель, достигнута, и они чувствуют ограниченность этой площадки, пустоту и скуку.

Но всё-таки, не надо так мрачно. Я смог оглянуться вокруг и заметил, что страна изменилась, в сплошной стене открылись новые двери в загадочные дела.

Да, английское слово "Business" переводится на русский просто: "дело". Спустя 10 лет после крушения коммунистической доктрины бывшие советские уши привыкли его слышать, а языки так легко болтают: "Бизнес, бизнес!" Но совсем недавно это звучало гораздо хуже, чем, скажем, "воровство" или даже "убийство". Помните карикатуру: корявый карлик в чёрном цилиндре со звёздно-полосатой эмблемой, крючковатым носом и толстой сигарой в вывороченных губах намертво схватил за ворот и злобно мучает бедного худого колониального рабочего? Нас воспитывал трибун: "Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит - буржуй!" Правда, в те времена я в глаза не видел настоящего ананаса, а также и рябчика, и буржуя. Говорят, что поэт - это пророк. Возможно, если он занимается поэзией.

В конце 80-х слово "бизнес" уже изъяли из перечня зловредных буржуазных действий. Я ощутил какую-то страсть примерить себя к роли предпринимателя, т.е., придумав схему и написав формулу, ещё и самому сорганизовать людей разнородных профессий и возможностей и получить конкретную действующую вещицу. Раньше государство и подумать об этом запрещало, а теперь творчество оказалось возможным расширить до таких пределов, где только хватит фантазии и энергии.

Так мне удалось выполнить интересное дело - сделать новые двигатели для Ленполиграфмаша, хотя я не умел делать моторы и полиграфические машины. Началось всё с несерьёзного разговора с начотдела этого крупного ленинградского завода В.С. Сегалем, для которого мы по хоздоговору уже несколько лет разрабатывали привод лазерного сканера. Кстати, это получилось успешно, и машина с нашим приводом уже работала в издательстве "Правда" в Москве. Она позволила позабыть традиционные способы набора текста по буквочкам и монтажа страниц будущей газеты редактором с помощью ножниц и клея. Новая машина гнала статьи и фото прямо с компьютера на газетные полосы. Качество печати специалисты признавали отличным. И это, как раз, было заслугой точного привода.

Как-то Сегаль спросил, не могу ли я сделать теперь не точный привод, а совсем простой и обычный моторчик для планшета, на котором редакторы рассматривают всякие документы. С одной стороны это было ниже нашего высокоточного достоинства, но с другой... интересно. Ведь я понимаю что от этого мотора требуется, у меня в институте работают специалисты по моторам, есть знакомые на заводах, которые их могут сделать. А что если продумать работу всей цепочки, распределить всем задания и ... можно быстро без всяких министерств, фондов и согласований сделать именно то, что нужно полиграфистам!

Приехав домой, я первым делом обратился к Вите Мостейкису, который заведовал кафедрой электрических машин. Он быстро и без "всяких дураков" понял мои вопросы и дал деловые ответы. Работать с ним оказалось одним удовольствием. Он был преподавателем, владевшим не только теорией и умением преподносить её студентам, но и всей необходимой практикой - как из железа, меди и с помощью знающих людей сделать желаемый мотор.

Серьёзная работа свершилась в неслыханно короткое время. С ленинградским заводом я заключил небольшой договор, и через пару месяцев появились в руках у Сегаля не слишком ухоженные, но вполне рабочие образцы моторов. После испытаний на месте, можно было заказать их уже в красивом заводском исполнении и нужном количестве. Всё это обошлось заводу раз в 10 дешевле и с экономией, по крайней мере, двух-трёх лет. А все участники работ получили приятное вознаграждение. Одно отличие нового порядка - это не были только цифры со многими нулями в бухгалтерских бумагах, а "живые" деньги.

Моя работа продолжалась во всех направлениях. Уже по моей тематике защитились и получили степени кандидатов 10 человек. А первый мой аспирант Боря Староверов, который успел придумать хорошие вещи для стабилизации точного привода, сумел продвинуться дальше. Он был наиболее разносторонним из всех и нашёл себе новую тему для докторской. Сохранив со всеми хорошие отношения, он сумел плавно выбраться из "альма-матер" и уехал на свою родину в Кострому, город, не потерявший память о том, как можно жить по-людски без помощи революций.

Начинала трещать по швам надуманная система советского социализма, основанная на дешёвом рабском труде. Оказалось, что после открытия "железного занавеса" СССР ничего полезного не может предложить миру. Кроме средств массового уничтожения буржуев, заодно с пролетариями всех стран.

59. Личный поезд

В это время я много разъезжал по стране. Однажды дела в Москве потребовали быстро переместиться в Ленинград. Быстро - это значит самолёт? Но как раз появилось сообщение, что на Октябрьской дороге пустили новый сверхскорый поезд Р-200. Четыре часа в пути с одной короткой остановкой в Бологое, в том пункте, где, как известно из "утечки информации", царь, проводя на плане по линейке трассу между столицами, наехал карандашом на собственный ноготь и вставил в идеально прямой путь небольшую дугу. Самолётом лететь до Ленинграда теоретически немного больше часа. Но надо прибавить время на автобусы до Шереметьева и от Пулково с их ожиданием, высиживание в аэропорту и катание по рулёжкам лётного поля. Получалось на Р-200 существенно быстрее. Да и проще сесть на поезд в центре Москвы и выйти из такого же вокзала, спроектированного тем же архитектором Тоном, прямо на Невский.

Правда, времени до отправления экспресса оставалось совсем ничего, но я вспомнил одно обстоятельство, на которое можно было рассчитывать в критическом случае.

История эта такова. Как-то мне позвонили из Ленинграда, и незнакомый человек предложил принять участие в их работе по созданию скоростного электропоезда. Мы тогда были завалены заказами. Смысл предложения был не очень близок к точному приводу. Короче, я понял, они сами всё сделают, если помочь им с датчиком скорости. Назавтра я выслал в Институт инженеров железнодорожного транспорта (ЛИИЖТ) чертежи нашего зубчатого датчика, такого одновременно грубого и точного, что как раз подходил к суровым условиям железной дороги. Его надёжность была вне сомнений и проверена в различных применениях. Согласен - так не поступают, но назначение подарка было выше соображений коммерции.

Впоследствии я получил очень полезную для защиты бумагу, где ЛИИЖТ сообщал: "По вашим чертежам были изготовлены и установлены на всех колёсных парах поезда Р-200 датчики контроля скорости. Их использование в системе антиюзового торможения дало хорошие результаты, обеспечив большую безопасность движения".

Фотографии чудо-поезда замелькали в газетах. Даже продавали сахар, кусочки которого упаковали в красивые голубые обёртки с изображением нового экспресса. Такой сахарок был у меня всегда с собой. Только там не было упомянуто, кто придумал для него датчики скорости. Этот пробел приходилось заполнять своими словами.

И вот этот поезд гоняет между столицами, а я за 5 минут до 12-00, времени его отправления, указанного на больших табло, вбегаю в зал Ленинградского вокзала. На предельной скорости лавирую между неспешно идущими во всех направлениях пассажирами. Расспрашивать - "где и как пройти!" - некогда. Вот и кассовый зал. Здорово! У окошечек ни души. Но... девушка-кассир задорно улыбается: "Билеты уже не продаём". Снова, поворачивая по указателям направо и налево, выруливаю на перрон. Вот он стоит, готовый к броску, серебристо-голубой красавец с особыми приземистыми, соединенными воедино, обтекаемой формы вагонами.

Миную локомотив, похожий на голову акулы. Перрон пуст, только у дверей первого вагона стоят двое и с любопытством смотрят на фельетонную фигуру непременного опаздывающего.

- Извините, где мне увидеть кого-нибудь из инженеров, обслуживающих поезд?

- А вот мы те самые инженеры. А что вы хотите?

- Видите ли, мне надо срочно в Ленинград, а билеты на ваш поезд уже не продают. А я, между прочим, имею к нему некоторое отношение. - Я называю фамилию человека, которому выслал тогда чертежи и говорю о датчиках и тормозах.

Эти люди сразу переглянулись, заулыбались и сделали мне приглашающий жест. Не мешкая ни секунды, я шагнул в вагон, двери которого немедленно закрылись, и я поплыл в Ленинград. Да, именно поплыл - так плавно и мягко без малейшего толчка тронулся поезд, как, я считал до этого, только мой привод умел начать движение.

Меня посадили на мягкую скамью в служебном вагоне. После технических разговоров о тиристорах, обратных связях, помехах и т.п. меня провели к пульту управления. Здесь никого не было, поскольку сейчас голова поезда находилась с противоположной стороны. Я посидел в кресле машиниста-оператора, представляя себя пилотом и любуясь убегавшими подмосковными постройками по сторонам быстро суживающейся рельсовой колеи.

Вернувшись после короткой экскурсии, мы продолжали беседовать. Поезд необычно быстро выбрался на волю и легко скользил среди зелени полей и лесов. Я обратил внимание на высокий и крепкий забор вдоль путей.

- О, это вы правильно заметили, - сказал мой гид. - Но это целая история. Её мне рассказал начальник дистанции. Эту ограду пришлось строить на протяжении всех 600 километров, с обеих сторон железной дороги.

- Ну, понятно, коровы, лоси ....

- Нет, не только. Сверхскоростной поезд потребовал укрепления пути. Решили, что проще проложить параллельно старому новую колею. Особого качества рельсы привинтили прочно к новым шпалам. При первых прогонах состав вёл себя отлично, никаких качаний. Однако через некоторое время кое-где появилась вибрация. Прогнали вагон-лабораторию, обнаружили неожиданную причину - на этих участках исчезла часть крепёжных гаек. Что за чудеса? Вспомнили чеховского злоумышленника, который отвинчивал гайки, чтобы ловить рыбу. Грузило ему было нужно. Чтобы тяжёлое и с дыркой. Но это было при царской власти. На всякий случай прошлись по окрестным водоёмам. Нет там никаких рыбаков. Повывелись мужички в деревнях, а бабы рыбу не ловят. С ног сбились. И всё же причину нашли. У каждой бабки в избе висят ходики. Может, уже люди и не знают - это часы такие, которые работают не от пружины и не от батарейки. Колёсики крутит подвешенная гиря, которую бабка дважды в день за цепочку поднимает, передавая ей свою энергию. Заводит свой хронометр, которому уже, может, 100 лет. Свой ресурс эти часы давно выработали, веса гири стало не хватать. Вот тут, по словам этих бабушек, без гаек не обойтись. У некоторых рядом с гирей висело штук по пять таких "тяжёлых с дыркой". Увещевали старушек, пугали и законами, и иконами - соглашались, огорчённо кивали, но гайки пропадали, как прежде. Вот и воздвигли забор. И забот с ним не меньше, чем с тиристорами.

Мне было интересно посмотреть - как она жизнь в суперэкспрессе? Один красивый нескончаемый вагон, никаких тамбуров. Похоже более на самолёт. Ряды кресел, в которых некоторые пассажиры успели заснуть. В окно смотреть не имеет смысла. При скорости за 200 всё сливается за бортом, глаз не успевает схватить отдельные предметы.

Обычно в поезде мне нравится засечь время, сосчитать за окном 10 стометровых столбиков и определить скорость. Вот проехали километр за 30 секунд. "Ого! - скажешь себе. - 120 километров в час, здорово несётся!". Здесь считать не требуется. С помощью зубчатых датчиков скорость измеряется точно, и над каждой дверью табло с крупными зелёными цифрами. Вот сейчас на указателе высвечивается - 212.

Оживлённо в буфетах. Нарядные длинноногие, как стюардессы, буфетчицы пытаются налить любителям коньячок и кофе. Это им не очень удаётся - всё же потряхивает. Улыбок много, а любителей-счастливчиков с чашечками в руках - всего несколько.

И вот уже поезд сбавил ход. Обычно железнодорожные пригороды Ленинграда тянутся так долго... Но наш поезд проскользнул к вокзалу, будто с другого входа. За окном поплыла платформа... Стоп и открылись двери.

Обычная перронная суета. Но вокзал, это только на первый взгляд - поездное хозяйство. Его видавшие виды стены опалило не время, а пламень встреч и боль разлук.

Кто это так выпорхнул из вагона? Обгоняя всех, устремился к зданию вокзала. Наверное, его ждёт особая встреча? Среди всех приятных, ленинградских лиц, внимательно смотревших на поток приехавших, одно вдруг вспыхнуло и стало несравнимо прекрасным. Они встретились, и всё вокруг исчезло: нет людей, нет вокзалов, да и самой вселенной не существует. "Я клянусь, что это любовь была!", - так сказал Поэт.

А навстречу всё шли встречающие - высокие, красиво одетые, приветливые, милые моему сердцу люди. Я оказался в Ленинграде.

* * *

Послесловие

Некоторое время назад я послал эту статью с повествованием о железнодорожных злоумышленниках в популярную ныне в Израиле еженедельную газету "Мост".

Просматриваю номер за номером - нет моего рассказа.

А между тем, на днях наше израильское радио сообщило о "невинном баловстве" на железной дороге. На перегоне у Кирьят-Гата поезда стало сильно трясти и раскачивать. Оказалось, бедуины из соседних селений отвинчивают и крадут стальные пластины, скрепляющие рельсы. Это совпадение подтолкнуло меня позвонить редактору.

- Возможно, если бы вы опубликовали тремя неделями раньше мою статью, казавшуюся не слишком "газетной", угрозы поездам не случилось.

Редактор ответил:

- Дело в том, что бедуины наших газет не читают.

- Это верно, но среди десяти тысяч читателей, возможно, нашлись железнодорожники, которые вспомнили бы Чехова и приняли защитные меры.

60. Вологда. Новгород. Видео с приводом ИЭИ

Мне хочется рассказать о кратком знакомстве с некоторыми российскими городами, которые, я всё время чувствовал, не укладывались в привычные представления о российской провинции.

Это относится к Вологде, городу приятных - без подобострастия, дельных - без назойливости, простых, а потому и гордых людей. Побродив среди сохранившихся древних и ветхих построек, я догадался, что сюда не добирались ни восточные, ни западные завоеватели. Ни татаро-монголы, ни шведо-поляки не внесли свои гены во внешний вид местных жителей и не исказили их душевный строй.

Бывал я здесь проездом. Времени - всегда в обрез. А как не заглянуть в собор, знаменитый фресками и, по рассказам, ещё более тем редким случаем, когда Иван Грозный так разгневался, что велел немедленно развалить приближавшуюся к концу постройку. А всех работников лишить не только выходных пособий, но и собственных голов. И было от чего осерчать - он специально приехал из Москвы, чтобы царским присутствием освятить богоугодное заведение, а в момент осмотра ему на голову свалился кирпич. Видимо, судьба промахнулась, монарх не пострадал, но сильно испугался.

Когда я подходил к собору, уже полностью восстановленному и без особых трещин, пожилая хранительница как раз закрыла двери и заспешила прочь.

- Вы уже закрыли? Какая жалость, мне так хотелось посмотреть фрески.

- Да, закрыто. Приходите завтра, - вологодский певучий голос лишал меня надежды.

- Нет, не смогу, через несколько часов уезжаю и не знаю, приеду ли ещё.

Женщина остановила свои шаги, на меня внимательно взглянули спокойные светлые глаза. Лицо в морщинках, но со следами княжеской породы осветилось пониманием. Она молча вернулась, старинным ключом отперла тяжёлые створки ворот и впустила меня в прохладную тишину и сумрак храма. Освоившись со слабым освещением, я разглядывал фигуры на стенах. Смотревшие на меня лики были удивительно знакомы.

Такие же тонкие черты, спокойные, чуть вопросительные взгляды. Здесь следовало постоять, услышать, что они мне говорят. Меня не торопили... Но так бы ни в одном музее не поступили ради единственного опоздавшего посетителя!

Унося в себе особое чувство просветления души, я двинулся в сторону вокзала. Еще оставалось немного времени до поезда, и я заглянул в подвернувшуюся столовку. Народу порядочно, не успею. А хорошо бы перекусить. Приятного вида раздатчица в белом платочке почему-то выделила меня среди ещё нескольких посетителей, в задумчивости разглядывавших образцы блюд на прилавке.

- Что бы вы хотели?

- Жареная рыбка так хорошо у вас смотрится. Только хотелось бы не холодную.

- Сейчас поставлю пожарить. Возьмите пока салат. Садитесь, кушайте, я вас позову.

Поедая овощи и поглядывая на часы, я соображал: "Вот ввязался, теперь не уйти. Сказать, что некогда дожидаться? Не помню, какая из женщин обещала, все они в белых платочках. Да и как ей меня узнать среди множества людей?" Но все сложности отпали сами собой. Одна из всех в платочках, самая привлекательная, мне улыбалось из-за прилавка. А вы обращали внимание, что у женщины, готовящей вам поесть, всегда особенное лицо, оно светится добром? Чувствуется, что это дело самое её.

- Вот ваша рыбка! - на тарелочке, ещё пуская пузырьки масла, она, румяная толстенькая удобно возлежала меж двух половинок свежей картошечки.

Но такого никогда не случалось в советском общепите, где для отпускающего порции пищи ты был просто "следующий"!

Ого, до отправления десять минут. А дорогу я не знаю. Спешу наугад. Обгоняю какого-то плетущегося человека.

- Скажите, пожалуйста, как покороче к вокзалу, опаздываю?

О, вот где таилась моя неудача. Ко мне обернулось... лицо с явными следами недавнего похмелья. Голубые безмятежные глаза сосредоточились на вопрошающем. В них появился оценивающий интерес. Всё, пропал. Сейчас начнёт длинное объяснение, чтобы в конце попросить двадцать копеек. Не раз я встречал таких субъектов, когда спешил в институт, а они выпадали из соседнего вытрезвителя. Ну, на лекцию ещё можно было на минуту опоздать...

- А пойдёмте, я проведу вас дворами. Это намного короче. Не беспокойтесь, вы успеете.

Это было так спокойно и вежливо произнесено таким чистым вологодским говором... Я готов был обнимать этого человека, да оказавшийся вблизи состав явно готовился отчалить...

В Новгороде мне довелось бывать больше, а теперь и узнать о нём мнение другого человека, известного своей проницательностью.

Мы привыкли делить людей по национальному признаку. Но вот в еврейском государстве замечаешь, что-то здесь не так. Посмотрите, что общего между евреями из Бухары и из Англии? Даже синагоги они построили отдельные, одни - в пышном восточном стиле, другие - скромные бетонные коробки, лишь бы собраться вместе для молитвы. Общие признаки возникают, когда люди долго совместно живут и более-менее часто встречаются. Вот приехавшие из Ленинграда, Москвы или, скажем, Вологды - в чём-то существенном отчётливо схожи.

Теперь в Израиле нас всех называют "русскими", по признаку языка и приезда из СНГ (как пока что кличут расколовшуюся на куски бывшую советскую империю). Но мы сами понимаем, что этот - грузин, а тот - узбек, а то, что у обоих было записано в паспорте - еврей - ничего в его облике и поведении не объясняет.

Такие мои мысли получили теперь подтверждение в лекциях по московскому телевидению (как разрешили?) Валерии Новодворской (как освободили?) об истории русского народа. Эта удивительная бесстрашная женщина - возможно, единственный чистый росток, взошедший на заботливо отравленной коммунистической почве. Она вышвырнула на помойку бронированные теории "исторического материализма" и взглянула на жизнь и историю просто по-человечески. И многое стало ясно. Так, мы услышали, что на древней Руси было всего два-три города - Новгород, Псков, да Тверь, в которых жило западное достоинство и всеобщее благополучие. В отличие от других, и особенно - Москвы, которая сумела всех подмять, благодаря восточному коварству и предательству. Она также разделила своих граждан на вырвавших кусок у другого и голытьбу.

В Новгород меня привело желание внедрять точные приводы всё в новые машины. Об этом городе неожиданно заговорили. Высокие власти вдруг услышали о "туризме". Это было поразительно - западные старушки замирали от восторга при виде обычных церквушек, которые давно мешались у нас под ногами. Эти чудики везут с собой валюту! Вот и взялись вкладывать немеренные государственные средства в такие места, как соседний Суздаль или Новгород. Традиций, если покопаться, много. Развалин - хватает. Но как по-умному распорядиться этим - все чесали в затылках.

С первых встреч я почувствовал какую-то нестандартность здешних деятелей. Директор большого электронного завода Афанасьев оказался необычно доступным и любознательным человеком. Демократические порядки в этом городе и на заводе смущали человека, привыкшего к непререкаемости высказываний начальника, стоящего на любой служебной ступеньке. Несмотря на такую "разболтанность" здесь успешно развивали тогда ещё неслыханную технику - видеомагнитофоны. Причём для людей, а не для войны.

Сегодня - эта штука называется "видик". Он стоит у каждого под телевизором и стоит много его дешевле. Вообще, современное общество приближается к предугаданному в известном кинофильме Данелии "Кин-дза-дза". Здесь все совершенно одичали, но продолжают пользоваться совершенной техникой, которая оказалась настолько надёжной, что можно напрочь позабыть её устройство, а важно лишь обладать ею. Жми на кнопку - прибор сам знает как и сделает для тебя, что желаешь. Ну, иногда взбрыкнёт, значит, жми на другую кнопку. Раньше бытовые приборы были примитивны. Требовалась опека и ремонт специалиста. Владельцы вынуждены были сохранять вежливость по отношению к инженерам, которые, между прочим, так бьются ради удобств "потребителя", что от многого в собственной жизни отказываются.

Мы поняли, что видеомагнитофон по сути своей нуждается в точном приводе, и именно нашего типа. Только наш принцип сделает этот сложнейший прибор по-настоящему умным и надёжным. Поняли это и его создатели в Новгороде. Так началась наша совместная интересная и трудная работа.

Чтобы уважаемый читатель хотя бы чуть-чуть почувствовал наши муки и оценил успехи, позволю себе в самых общих чертах пояснить, как это бегающие картинки с телевизора записываются на кассету и могут вновь и вновь возникать на экране по нашему желанию.

Наверное, каждый ещё в школе видел такой опыт. На листок бумаги насыпали мелкие железные опилки, снизу подставляли магнит, и кусочки шустро располагались в причудливый узор. Теперь магнит резко удаляли, и на бумаге оставался этот рисунок - "фотография" магнитного поля. На таком принципе работает обычный магнитофон: артист попел перед микрофоном, его звуки переделались в электрический ток в катушечке провода, под которой в это время протаскивалась магнитная лента. Вот на ней мельчайшие магнитики и нарисовали картину тока, т.е. голоса. Если теперь протянуть эту ленту под такой же катушечкой (головкой) с точно той же скоростью, то пойдёт обратный процесс - в головке возникнет ток точно такой же формы, что была при записи. Остаётся усилить его и подать на динамик, который переделает ток в звук, точно тот, что звучал раньше перед микрофоном. Давно забыл артист ту песню, а кассета хранит её в чистоте и проникновенности.

Похоже устроен и "видик", только изображение на экране телевизора - штука посложнее, чем звук. Вот смотрит зритель на экран и млеет - эх, какая красавица Пугачёва и как она убедительно тычет со сцены в меня пальчиком. А если бы наш глаз был более быстрым, то увидели мы немного другое. Вот один кадр на экране - рот у певицы закрыт, а пальчик прижат к ножке. За этим выпрыгивает второй кадр, где губки чуть раскрываются, а пальчик поднялся. Снова сменился кадр - уже губки улыбаются немного, а пальчик на нас нацеливается. Вот так эти отдельные кадры бегут один за другим, а для нашего ленивого глаза они сливаются в непрерывное движение. Но это ещё не всё. Если бы наш глаз был ещё и ещё быстрее, то он вообще не увидел бы на экране никакой певицы, да и совсем ничего разборчивого. Бежит от одного края экрана к другому цветная точка. Добежав до края и прочертив тонкую строку, она перекидывается в начало, и снова чуть ниже ложатся строчки одна за другой 25 раз в секунду. И так 625 строчек заполняют весь экран, а, сливаясь, они дают тот кадр, на котором уже видна наша красавица. Чтобы записать изображение, а потом его воспроизвести на телевизоре, аппарат должен свято хранить эту частоту строк:

625 х 25 = 15625 импульсов в секунду.

Иначе, телевизор заблудится и собьётся.

А вот уже сигнал строки похож на тот, что писали в обычном магнитофоне. Но только очень уж он быстрый. Если писать его просто на магнитную ленту, потребуется тянуть её с бешеной скоростью, и катушки-дискеты не хватит, чтобы записать даже одну короткую песню. Вот и придумали писать строчки не вдоль ленты, а с наклоном, не одной головкой, а двумя или четырьмя. И ещё важная штука: посадили головки на быстро вращающийся барабан. Теперь лента может бежать, не спеша, а головки проскакивают над ней, прочерчивая наклонные полосы, плотно уложенные одна над другой, как доминошные солдатики в шеренге, упавшей после толчка.

Ну вот, кажется, записали изображение с экрана, но надо же потом его прочитать, как говорят, - воспроизвести. Представьте, как теперь надо точно и умно управлять вращающимся барабаном, чтобы его головки попадали точно в начала каждой записанной стоки на движущейся ленте и пробегали точно посредине этих строк. А если чуть съедут вбок - появится на экране телевизора "снег" вместо красивой картинки.

Всё это инженеры в Новгороде поняли, придумали, как справиться со многими трудностями. Их видики пошли в продажу и сразу стали дефицитом. Но привод в них был "мягкий, плывучий". Картинка на экране могла постепенно съезжать, перекашиваться, дрожать. Поэтому им очень понравился наш привод, в котором все движения были точно "схвачены", заставляя плёнку и головки двигаться относительно друг друга строго синхронно.

И ещё одну штуку придумал один из самых способных моих аспирантов Алексей Викторович Ханаев (Вечная память), который оказался ещё любителем и знатоком телевизионной техники. Он высмотрел в наших принципах уникальную возможность не только точно крутиться, но и заставить головку бежать по средине магнитной строки на плёнке. Причём для этого не пришлось вносить в конструкцию ни одной добавочной железки. А следует сказать, что закопёрщики в видиках - японцы - приделывали к своим аппаратам очень тонкую и сложную систему - "автотрекинга" (слежения), которая боролась со ("снегом". Крохотную магнитную головку они устанавливали на маленьком кварцевом кристалле, который, по командам специального регулятора, сжимался и разжимался, двигая головку поперёк читаемой строки. Так удавалось уменьшить сползание.

Ханаев знал, что на строке, хранящейся на магнитной ленте, вместе с сигналом картинки записаны строчные импульсы - 625 импульсов на строке. А на валу барабана, несущего головку, сидит импульсный датчик с 625 зубчиками. Это значит, что за каждый оборот барабана датчик выдаст 625 импульсов. Но ведь за этот же оборот головка, пробегая вдоль строки, прочитает 625 строчных импульсов. И Алексей Викторович гениально догадался применить наш фирменный принцип слежения за импульсами двух частот, чтобы они шли точно вместе.

Немного сложно? Ещё маленькое усилие, и всё встанет на место. Это так интересно и здорово! Головка бежит по строке и читает строчный импульс, а к этому моменту барабан поворачивается ровно на один зубчик и даёт свой импульс. Но это и означает, что головка бежит точно по середине строки. Если лента, например, подвысохла, "села", строчка на ленте оказывается короче, а головка бежит себе с прежней скоростью и, понятно, начинает сползать с дорожки (назревает "снегопад"). Но при этом головка раньше наткнётся на записанный строчный импульс, а импульс с датчика окажется отстающим. Эту разницу мы использовали, чтобы заставить двигатель барабана крутиться помедленнее. В результате импульсы начинают приходить одновременно, а значит, головка точно возвращается на середину строки. Снеговой тучи, как не бывало.

В завершение работы прошли ведомственные испытания. Они показали, что полезный сигнал увеличился на 50%. Изображение - устойчивое и никакого "снега".

Это было серьёзным успехом, ожидался следующий шаг - внедрение в массовое производство. Но... этого не произошло. И по курьёзной чисто "советской" причине.

К этому моменту в министерстве пришёл к власти новый деятель. Он, конечно, отправился в зарубежное турне. При посещении разных фирм встретиться с гейшами он не решился, а вот записи интересные на японском видике посмотрел. И так ему это понравилось, что видик он купил, а, вернувшись, отдал категорический приказ:

1. Новгородскому заводу прекратить все разработки.

2. Содрать целиком японский аппарат.

Инженерам хорошо известно - это дохлый номер. Можно всё срисовать, изготовить, собрать. Работать не будет. Нет, конечно, если дать инженерам ещё накачку и ещё время, то, в конце концов, они добьются. Машина начнёт действовать. Но плохо. Чтобы техника заработала хорошо, её создатель должен сам пройти весь путь, лично пережить все удачи и промахи. Вот тогда он ухватит мешающее "за хвост", сделает "конфетку". Конструктор - это тоже человек, рабское копирование у него плохо получается, вот в творческой работе он весь выложится.

Так оно и получилось. Нашу разработку заморозили. Через годик сидел я у Афанасьева. Он вытащил из ящика стола и показал на ладони несколько деталек

- Вот видите, изготовили по японскому образцу из пластмассы редуктор: шестерёнку и её корпус. Не крутится. Вставляем нашу шестеренку в японский корпус - крутится, вставляем в наш корпус японскую шестерёнку - крутится. Собираем вместе наши детали - не работает. Инженеры увольняются.

Так и заморочили хорошее дело.

Но позже магнитофон "Спектр" Новгородского завода всё-таки появился в жизни

61. Как разрывается сталь

Одно время власти города Иваново прониклись сочувствием к женской доле. Статистика говорила, что на одну женщину приходится около 0,8 мужчины. Дальше наука не разъясняла, как же применять этого частичного мужчину. Женщины вынуждены были экспериментировать и, вроде, обе стороны оставались довольны. Но мужчин в нашем городе было всё-таки маловато. Это не означало, что они затруднялись в поисках "третьего". И подруги их, как уже упоминалось, не обижали. Но, видимо, настоящие рабоче-индустриальные центры сильно завидовали такому перекосу. Поскольку они давали больше членов в ЦК КПСС, им удалось свои тёплые чувства к ивановскому пролетариату оформить в виде "Постановления о строительстве в г. Иваново ряда заводов с преимущественно мужской рабсилой". Были построены несколько порядочных заводов, которые несколько изменили текстильный рисунок нашего общества. У меня нет статистических данных об увеличении числа браков, рождаемости и снижении разводов, алиментов, но настоящее культурное производство (я имею в виду, конечно, потребность в точном приводе) возникло.

Одним из таких заводов был ГЗИП, которому вменили создать в стране промышленность испытательных приборов. Придумывать всё это предложили инженерам, а готовил их наш энергоинститут. Другими словами, мне было относительно легко уговорить хорошо знакомое начальство ГЗИПа заключить с нами договор на разработку специальных приводов для таких приборов.

Теперь, следуя традиции, мне хотелось бы пояснить читателю, почему именно наши приводы могли дать испытательной машине то, что она искала.

Любой автомобиль или самолёт должны быть настолько прочными, чтобы много лет выдерживать без поломок всякие трудности и нагрузки. Кто же может гарантировать, что какая-то важная деталь вдруг не сломается? Когда-то надёжность достигали с помощью "запаса". Строили церкви с двухметровой толщины стенами. Но, если бы инженеры оставались на такой позиции, то самолёты, например, никогда бы не взлетели. Догадались, что материал, из которого делают детали, надо предварительно испытать. Вот и появились специальные испытательные приборы. В клещи-захваты такого прибора вставляют образец из стали. Включают привод, и он начинает эти клещи медленно растаскивать. При этом стальной образец постепенно растягивается, растягивается и, наконец, рвётся. Прибор точно записывает, как эта сталь деформируется, и при какой нагрузке лопнула. Конечно, проверить сталь только на разрыв - не достаточно. Её и гнут, и крутят, и сжимают и ещё по-разному мучают.

С такими данными конструктор может спокойно чертить деталь за деталью и будет уверен, что в созданной им машине ничто не сломается при любых условиях.

Понятно, если привод будет тянуть образец неровно, с рывками, то мы узнаем, скорее, не прочность испытуемой стали, а свойства привода. Поэтому первое требование к нему - держать заданную скорость растяжения исключительно точно. Но это ещё не всё. Чем сильнее мы натягиваем образец, тем больше усилие должен развивать мотор привода. В обычных приводах существует так называемый статизм, т.е. просадка, податливость мотора: при увеличения нагрузки он снижает свою скорость. Немного, но достаточно, чтобы результаты испытаний стали сомнительными. Как вы помните (или взгляните выше в параграф 45), наш привод является астатическим, т.е. не статическим, другими словами, он упрямо будет держать скорость неизменной при любом изменении нагрузки. И одинаково тянуть образец, обеспечивая точность испытаний. Правда, для этого требуется ещё одно усовершенствование привода. Нет, не волнуйтесь, не стану углубляться в технику. Хотя это и интересная штука - 2-ая степень астатизма, которую мы научились вводить и тем полностью закрыть дорогу просадке скорости.

Да, собственно говоря, это совсем не трудно объяснить, если вспомнить (или взглянуть в это самое "Моё открытие..."), тот пример, где мы едем в поезде и смотрим в окно на несущийся параллельно нам по дороге автомобиль. Дополним тот пример одним уточнением. Чтобы ехать со скоростью поезда шофер держит педаль газа в определенном положении. Если надавит сильнее - поедет быстрей, если чуть отпустит - медленнее. "За кого он меня считает, кто этого не понимает?" - слышу возмущённый голос. Тихо, тихо, доверьтесь мне и следите дальше.

Поезд бежит себе по рельсам, а перед автомобилем пошла гравийная тяжёлая дорога. Нагрузка на мотор увеличилась, он "просит": "Больше газа, а то снизится скорость". Но, как договорились, команду шоферу даём мы. Он только её исполняет. И вот мы видим, что машина отстаёт. По мобильному телефону говорим шофёру: "Прибавь газа". Видим, что машина, отстав немного, бежит теперь с нашей скоростью. Дорога стала ещё тяжелее, машина ещё немного отстала, и по нашей команде водитель ещё прибавляет газа. Понятно теперь, что, чем больше нагрузка на машину, тем больше надо дать газа, чтобы она ехала с нашей скоростью. Но насколько именно должен вдавить педаль водитель? Это мы определяем по величине отставания машины от начального положения, когда она ехала по хорошей дороге. Так нам вполне удаётся управлять автомобилем, сидя у окна поезда. Кстати, такое управление, при котором скорость восстанавливается точно без ошибки, называется астатическим. Не пугайтесь научного термина. Авось пригодится в кроссворде.

Вот теперь чуть терпения и можно понять уже трудную и для многих специалистов штуку - 2-ую степень астатизма. Допустим, что дорога для машины становится всё трудней и трудней. Мы видим, что машина понемногу отстаёт и отстаёт, и вынуждены командовать шофёру прибавлять и прибавлять газ. Но ведь это увеличивающееся отставание машины означает, что она едет на скорости чуть меньшей, чем у поезда. Появилась ошибка! А где же наш хваленый астатизм? Да, всё на месте, просто в условиях постоянно растущей нагрузки первой степени астатизма мало. Мы, т.е. управляющее устройство, должны "поумнеть" и, заметив чуть появившееся отставание, заменить прежнюю команду водителю: "Прибавь газа" - на другую: "Прибавляй газа". В чём же разница? Теперь мы командуем не просто передвинуть ногу на педали в новое положение, а непрерывно усиливать нажатие. Когда же нам дать команду: "Так держать"? А, когда мы не увидим никакого "чуть" в смещении автомобиля от его начального положения прямо против нашего окна. Вот теперь мы так умно управляем, что не допускаем никакой ошибки по скорости, да ещё вдобавок и по положению. Поздравляю, мы овладели 2-ым астатизмом!

Теперь, думаю, вы согласитесь с тем зазнаистым утверждением, что только наш привод годился для испытательной машины, которая растягивала и разрывала сталь. Ведь там, как в нашем авто-железнодорожном примере, нагрузка на мотор непрерывно растёт в процессе растяжения. Чтобы сохранить скорость без ошибки, нужен наш повышенный 2-ой астатизм.

Всё это была, так сказать, теория, а практика ... Ох, практика - это нечто другое. Десятки и сотни всяких врагов и вражат сопротивляются вашей блестящей идее. Всё сделали, схему продумали, детали достали, правильно спаяли, но... здесь помехи, там утечки, тут вибрации, ещё и ещё что-то, чему нет названия, пока его досконально не поймёшь. Требуется бесконечное терпение, фанатичная целеустремлённость. Часто так хочется бросить всё, выйти из этого дела, согласиться с сомнениями в правильности идеи. Но тогда ничего не работает, нет никаких успехов.

А вот передо мной фото, на котором в сборочном цехе ГЗИПа одна за другой в уходящей вдаль очереди стоят красивые разрывные машины.

Серийный выпуск испытательных машин с точным приводом на ГЗИП Иваново []

Ещё немного и они разбегутся по лабораториям и заводам многих городов и стран, и наши приводы в них будут послушно выполнять свою точную работу. Главная заслуга во всём этом принадлежала Александру Николаевичу Ширяеву. Именно он проявил все нужные инженеру качества и многолетним трудом вывел к людям дискретный привод испытательных машин.

Уже здесь в Израиле мне удалось усовершенствовать этот 2-ой астатизм, доведя его осуществление до присущей всей идее чёткости и простоты. К сожалению, фирма наша закрылась, схемы, если не украли, то потерялись. Остался только американский патент на моё имя, в который я вставил всё симпатичное, что здесь придумал.

Саша Ширяев часто прибегал к советам Миши Фалеева и ценил его способность в любом тупиковом деле предложить обходный путь. К сожалению, у меня с Фалеевым дружная работа получалась не всегда. Его явно утомляло моё постоянное руководство, начиная с первых студенческих лет и вплоть до защиты, после которой я отпустил его "на волю", снабдив хорошим покладистым заказчиком, обеспечившим договор, деньги и интересную работу.

Мне казалось, что все мои ребята догадывались о причинах особой заботы их руководителя относительно вписывания своего имени во все публикации. Это объяснялось не столько моим непосредственным участием во всех наших продвижениях, не тем, что я рассеивал тогда идеи по любым крупным и мелким вопросам, которые подкидывала нам работа, и не существовавшим обычаем, автоматически включать руководителя в число соавторов публикаций со своими аспирантами. И не излишним честолюбием. Для успешного развития нашу группу должен был возглавлять доктор наук. "Умением" достигнуть этой степени мне не давали. Оставалось - "числом". В отличие от других "нормальных" соискателей я должен был довести число патентов со своим именем до 50, а всех публикаций до 200. Это немного помогало.

Только Миша Фалеев относился к этому болезненно. А жаль. Он был мне более чем другие "как сын". В отличие от других моих аспирантов я был дружен с его родителями. Владимир Дмитриевич Фалеев вообще был для меня и моих сыновей кумиром по части автомобильной. Его невероятная выдержка и спокойствие за рулём, воспитанные многолетней работой личным шофёром послов в Бельгии и Франции, остаются и сегодня недостижимой мечтой.

- Ну, посмотрите, этот тип обогнал меня с грубым нарушением правил! - кипятился я в этом явном случае своей правоты.

- Наверное, он куда-то спешит - невозмутимо замечал сидящий рядом Фалеев.

Когда научишься ехать медленно, вот тогда станешь опытным шофёром - такое правило вывел я из совместных с ним поездок. А когда дядя Володя садился за руль, все водители вокруг сразу превращались в ту мечту, которую израильтяне выражали приклеенным к машине девизом: "Шалом, хавер!" (Мир тебе - друг мой).

62. Город, в котором мы будем жить

Вдохновение - приятная штука. Оно навестило меня несколько раз за жизнь. В какой-то период все остальные мысли были выжаты из моей головы блестящей идеей о том, каким надо построить жилище для Советского Человека.

Мы жили, так сказать, при социализме. Но многие стороны этой жизни не вмещались в теоретическую схему. Наступил момент, когда я заметил, что члены нашего общества не живут в полном равенстве. Это ещё ладно, но даже проектировщики нашей жизни не имеют правильного представления о том, как этого достигнуть. В моих мозгах возникла такая ослепительная идея, как надо строить дома и города, чтобы все жители оказались в равных, совершенно равных условиях, причём в хороших условиях. Тогда зависть, стремление захватить побольше и т.п. некрасивые чувства начнут автоматически вымирать, и всё общество быстро придёт к замечательному единству, дружбе, удовлетворению... Короче, к тому самому коммунизму, куда наш народ страстно стремился, судя по докладам и плакатам.

Когда-то наши граждане довольны были, имея комнату в коммуналке с общим туалетом. Теперь уровень повысился, и каждый хотел иметь отдельную квартиру, многие уже имели некоторую дачку, а также автомобиль и гараж. Как построить жилой район, чтобы все могли иметь перечисленное, причём равного качества.

Передо мною возникло видение. Огромное здание раскрывает свои высотные корпуса, наподобие солнечных лучей, исходящих из центра.

Вокруг сплошные скверы, спортплощадки, бассейны, парки и никакой транспорт не мешает прогулкам. А дальше - дачная зона. Утопающие в зелени дачи располагаются возле дорог, также расходящихся от центра подобно солнечным лучам.

Каждой квартире принадлежит дача - домик, сад и гараж, причём расположены они так, что менее удобной по расположению квартире приписана более близко и удобно расположенная дача. Десятиминутная прогулка и человек находит уединение в своём зеленом уголке, среди тишины и покоя.

Все квартиры, благодаря лучевому расположению корпусов, оказываются на солнечной стороне. 20-й, 40-й и 60-й этажи - это открытые солнцу и ветру улицы-скверы.

Здесь можно купить самое необходимое. Скоростные лифты без остановок за полминуты поднимают жителя на любую "улицу", откуда к квартире его доставят местные лифты. Северная сторона здания отведена под магазины, детские сады и школы, а также промышленность. Но только такую, которая не шумит и не выделяет что-нибудь дурное. В пяти километрах от дома расположена промзона с более серьёзными заводами. К ней проложена под землёй линия метро, которая за три минуты доставляет всех на работу. Возле промзоны аэропорт и вокзал. Вокруг дачной зоны кольцевая автодорога и стоянки для приезжих. А далее - дикие леса.

Всё это я аккуратно расчертил и просчитал. Получилось, что в таком доме будет 130 тысяч жителей. Для роста дома-города по другую сторону промзоны надо построить ещё такой же дом, и так по кругу их можно без помех друг другу разместить 6 штук.

Так уже получается солидный город почти на 800 тысяч жителей. В нём можно иметь хорошие театры, музеи и другую культуру, способную продержаться только в большом городе.

За несколько недель я продумал ещё множество более мелких вещей. Получалось, что всё это можно осуществить. Никаких строительных открытий не требуется. Просто, как Академгородок под Новосибирском (где я недавно побывал) или отдельный район Чертаново в Москве - надо браться и строить такой город на пустом месте. Которого тоже хватало.

В чём же дело? Почему такого ещё нет? Да, никто не догадался. И я ходил по своему Иванову счастливый. Прохожие, наверно, с удивлением поглядывали на без причины улыбающегося чудака. А я смотрел на этих людей, и сладкое чувство переполняло душу. Вот я открыл для них замечательной секрет, а они идут себе скучные и не догадываются, что ещё несколько лет и пригласят их в замечательный город, и наступит солнечная, радостная, прекрасная жизнь среди довольных улыбающихся сограждан. Ибо все будут равны, все будут иметь желаемое, не нужно будет ловчить, а только честно работать.

Теперь надо было думать, как всё это организовать, как донести до людей эту ослепившую изобретателя идею.

И я взялся за дело. Сначала - в областную библиотеку. Перерыл всякие издания. Остановился на красивом журнале "Архитектура СССР". Подготовил туда статью под названием, взятым в заголовок этого параграфа. По-моему, начиналось неплохо.

"Есть города, улицы и площади которых впитали в себя судьбы поколений. Это - живая история, музеи под открытым небом. В их архитектуре нельзя искать рационального. Но в наши дни в тайге и степях, при рудниках и электростанциях, научных полигонах и космодромах рождаются десятки новых городов. Каким быть новому городу?"

Затем шло в меру живое и обстоятельное описание моих предложений, с расчётами и аргументами. Получалось, что, хотя такой дом стоил дороже обычного, но многое давало и экономию. Например, упрощение транспорта и дорог, облегчение тепло- , электро- и другого снабжения за счёт компактного проживания. К тексту прилагались красивые, насколько мне хватило умения, картинки многоэтажного жилого корпуса, вид на дачную зону с высоты полёта птиц, которые будут рады тоже здесь поселиться. Была также схема территории вокруг гигантского дома и объединенного города.

И заканчивалось всё следующим.

"Здесь каждому жителю обеспечено сочетание благоустройства города с тишиной, чистым воздухом и зеленью сельской местности, доступны постоянные занятия спортом, укрощена "автомобильная война". Жизнь в таком городе воспитывает в его гражданах идеалы мира, труда, свободы, равенства и братства.

Пора. Мы покидаем город юности. Прощальный взгляд. Из листвы парков и садов к последним лучам заходящего солнца устремилось своими лучами серебристое здание. Тысячи открытых окон. Тысячи добрых соседей. Мы должны сюда вернуться".

Теперь не поверят, но мне пришёл обстоятельный ответ от главного редактора Трапезникова с рецензией настоящего архитектора. Правда, этот специалист бойко громил "ещё одну идею идеального города" и, приписывая мне многое, чего я и не предлагал, заключал о ненужности публикации этой статьи. Это меня ободрило. Откуда же архитекторы знают о проектах идеальных городов? Значит, эти фантазии всё-таки публикуются! И я в очередную поездку в Москву зашёл к Трапезникову. Он смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Говорил о том, что они публикуют гораздо менее интересные вещи всяких воображал, и посоветовал написать академику Шкварикову, архитектурному президенту. И что вы думаете, академик ответил. Что мой проект интересен, но для профессионального журнала всё же не годится. Посоветовал послать в "Технику молодёжи". Ну, и кончилось всё тем, что этот молодёжный журнал "по техническим причинам" долго мурыжил моё замечательное откровение, которое могло немедленно осчастливить неразумно ссорившееся человечество, и "родил мышь", напечатав одну колонку без картинок, которую вряд ли кто и читал.

А было это ещё в 1969 году. Потом, в Америке я любовался и на более грандиозные сооружения. Теперь в 2000-м, в Израиле вижу многочисленные попытки архитекторов построить более-менее отъединенные от окружающей шумихи комплексы зданий. Конечно, размах не тот. И результаты в качестве жизни - частичные. Но ведь надо ещё продать эти квартиры за хорошие деньги (социализм таких забот не знал).

А я бы мог продать свою идею какому-нибудь кибуцу. Мой город как раз для их коммунизма. И из каждого окна выглядывал бы счастливый кибуцник. Жаль только, денег у них не хватит. Нет не автору, я бы и так отдал своё детище. У государства трудно им будет выбить дополнительно к компенсации долгов ещё пару миллиардов.

63. Давайте жить без денег

Примерно в это же время ещё одна глобальная идея захватила моё существование.

Я вдруг понял, что можно совершенно изменить привычную жизнь с деньгами в руках. Покупки-продажи - это, в сущности, обмен информацией: сколько заработал, кому и сколько плачу. Но для таких дел незачем мусолить в руках бумажки и монеты. Вычислительные машины мгновенно и точно выполнят такую работу.

Если попытаться исследовать происхождение этой дикой мысли, как иногда хочется понять, откуда такое(?) приснилось, то опять вспомню своё удивление в Академгородке под Новосибирском. Здесь сотни учёных жили и работали в сказочном мире. Я ходил между корпусами, вросшими в сосновый лес на берегах настоящего моря с прибоем и песчаными пляжами, но пресной водой, явившейся из суровой Оби, по проекту человека. Всё-таки надо признать, что для инженеров и строителей советская система, державшая в одних руках огромные средства и власть, открывала исключительные профессиональные возможности. Вон сколько лет спорят в нашем Кнессете о строительстве скромных масштабов опреснительной установки, когда Кинерет тревожно мелеет год от года. А там одно удачное проскальзывание в ЦК, росчерк властителя на бумаге и закрутилась великая стройка.

В одном из институтов меня с женой принял знаменитый Евреинов. Незадолго до этого он получил Ленинскую премию за расшифровку письменности "Майи". Да, вот и такое могли себе уже позволить молодые умники, начавшие игры вокруг компьютеров. Эти ребята получили копии обнаруженных где-то возле Мексики таинственных знаков, по-хитрому запрограммировали их очерёдность и получили ключ к чтению текстов.

Молодой, приветливый учёный живо расспрашивал меня о моём приводе и других идеях, приглашал перебираться в Сибирь. После я получил от него пару писем. Но у него были свои планы использования будущего сотрудника, а я мог заниматься тогда только своим делом.

Потолкавшись туда-сюда со своей денежной идеей, я написал в министерство финансов. Пришёл обстоятельный ответ

в котором утверждалось, что существующая в стране денежная система является лучшей и незыблемой. Это вдохновило меня на поездку в Москву. В личной беседе дама-начальница повторяла, что лучше советских денег ничего нет и быть не может. Потом она повела меня знакомить с начальником вычислительного центра. К своему удивлению я увидел огромный зал, забитый жужжащими шкафами электроники, усердно считавшей наши деньги. Из глубин вычислительной техники вышел быстрый и занятой человек. Выслушав начальство, он, сдерживая досаду, начал пояснять, что у него самого имеется мешок всяких идей, но ни у какого нормального человека нет времени думать о постороннем.

Выйдя на волю, я сказал себе: "Откажемся от желания лично изменить что-то в этом монолите. Надо ввести идею в массы. А они уж разберутся". Я стал писать в журналы.

Вполне научные работы - в экономические журналы. Я использовал, как хитрый пародист, их штампы: "К вопросу об автоматизации налично-денежного обращения", "В настоящей работе, не претендуя на всесторонний охват...", "На современном этапе научно-технической революции...", "Развитое социалистическое общество должно освобождаться от анахронизмов прошлого..." и т.д. Журналы отпинывали неизвестного новатора,

хотя были заполнены, аналогично оформленными глупостями. (А что там можно было открыть, если экономика, то есть "базис", подчинялась партийным жрецам?) Главные политические газеты получали мои популярные статьи. Отвечали вяло: "Читателя не заинтересует", "Считаем нецелесообразным".

Тогда, уже на излёте надежды, я обратился в совсем другое издание.

Пожалуй, лучше всего расскажет о моей денежной идее статья, посланная в марте 1970-го в "Литературную газету", которая в то время выдвинулась в привод прогресса во всех проявлениях советского общества.

Вот он, с незначительными сокращениями, текст, сохранившийся у меня на совсем прожелтевших страничках. Статья интересна, я думаю, сравнением некоторых деталей, которые были придуманы более 30 лет назад и живут сегодня или ожидаются в скором будущем. Жаль - но случившаяся вскоре после этого революция в мире денег произошла без моего участия. Читатель, надеюсь, сделает скидку на время и место - всё-таки автор жил в искусственной среде "социализма" за плотным и железным занавесом.

Итак, вот оно, моё письмо.

* * *

Можно ли жить без денег

Каждому, наверное, не раз приходилось с огорчением покидать магазин или мчаться, сломя голову, домой из-за того, что не оказалось в кармане нескольких рублей, а желанная вещь, которую вы, наконец, застали, долго на прилавке не залежится.

Деньги надо носить с собой. Так было всегда, Поток автомобилей в современном городе, самолёты, ракеты, радио и телевидение, электронные машины просто поразили бы пришельца из древности, а вот, взглянув на наши деньги какой-нибудь разбальзамировавшийся фараон, сказал бы: "А они неплохо придумали - это удобнее, чем возить за собой медные слитки и бивни слонов".

Деньги, "созданные" людьми, для вполне конкретной и прозаической цели - обслуживания торговли, подобно джину, выскочившему из бутылки, таинственным образом захватили большую власть, и их "творцы" быстро убедились, что "деньги не пахнут", стали "гибнуть за металл" и никак не могут привыкнуть к тому, что "не в деньгах счастье".

Задумывались ли вы над тем, что в наше время как-то нелогично платить за вещи и услуги деньгами бумажными и металлическими? Где мы берём деньги? Получаем на месте работы, в государственном предприятии. Куда мы относим деньги? Почти исключительно в государственные учреждения. Так неужели нельзя не в мешках, подобно сыпучему грузу, а как-нибудь "посовременнее" передать от одного учреждения другим информацию о том, что вам разрешается отпустить всяких благ на такую-то сумму? Почему же, можно. И вот, например, как.

Каждый работающий получает шифр ячейки блока памяти компьютера, соединенного линиями связи со всеми предприятиями. Заработная плата работающего добавляется к сумме, записанной в его ячейке (на его личном счёте). Шифр личного счёта покупателя, например, может представлять собой небольшой ключ с пробитыми на нём отверстиями - закодированным номером ячейки памяти. Покупатель вставляет свой ключ в электронную приставку кассового аппарата, продавец набирает стоимость покупки и она вычитается из содержимого ячейки памяти. Покупатель получает товар и чек. На втором экземпляре чека, остающемся в кассовом аппарате, можно попросить покупателя расписаться, если есть опасения, что он может забыть о покупке. Кстати, кибернетическая техника близка к такому уровню, когда машина сможет читать и сравнивать подписи. Тогда не потребуется носить с собой никакого ключа. Кассиры не потребуются и в продовольственных магазинах, так как продавец не будет получать от покупателя денег или чеков и выполнит все расчеты, не нарушая санитарных правил.

Всё новое кажется сначала необычным, а наиболее решительным личностям и неприемлемым. Такой оппонент скажет:

- А, если потерял ключ, то сразу все денежки пропали? Нет, такая система не пойдёт!

Но действительно ли так это опасно? Потерявший ключ (всё возможно) может с ближайшего телефона позвонить в банк и наложить арест на свой счёт. Если где-нибудь совершается покупка по найденному чужому ключу, то на кассовом аппарате сразу появится сигнал, злоумышленник услышит знакомое: "Пройдёмте, гражданин", - и будет задержан с поличным. Вероятно, сама таинственность поимки исключит попытки воспользоваться найденным ключом.

Если уж говорить о злоумышленниках, то автоматическая денежная система будет их автоматически вылечивать. Скажем, кладовщик Иван Петрович при зарплате 80 руб. не сможет купить "Волгу", а предприимчивый Пётр Иванович получить с него за это взятку. Ведь деньги на счёт "поступают" только с места работы и "выплачиваются" только учреждениям. Деньги уже нельзя подержать в руках, а тем более незаметно передать в другие руки.

Однако сердитый оппонент не сдаётся:

- А я покупаю свежую редиску только на базаре, у частников. Что, прикажете каждую бабушку снабдить вашим кассовым аппаратом?

Пожалуй, нет. Поставим в людных местах разменные автоматы, которые по ключу выдадут вам несколько полтинников. Эти монеты пригодятся и для того, чтобы не остаться без веточки мимозы в предпраздничный вечер или купить мороженое на пляже.

- Но, позвольте, а, если ...

Однако хватит, предоставим читателю самому ставить новые вопросы и находить на них ответы.

Попробуем оценить реальность нашего предложения. Уже сегодня отсутствуют принципиальные технические затруднения для построения новой денежной системы в каком-нибудь изолированном небольшом городе. Например, в таком городе с населением в 80 -100 тыс. жителей, не менее 300 человек заняты исключительно ручным счётом, выполняя все вместе не более 30 операций в секунду. Но ведь даже старенький компьютер первых выпусков делал 5-6 тысяч операций в секунду и имел память в 350 тысяч ячеек. Годовая заработная плата этих 300 человек (кассиров и счетоводов), освобождённых от самой нудной формы умственного труда, перекроет все расходы на создание и обслуживание системы, включая и стоимость самого компьютера.

Если говорить об эффекте новой системы, то опытный финансист скажет нам, что главная экономия будет не от некоторого сокращения числа работников, а за счёт того, что все деньги окажутся не в карманах, а в банке. Их можно будет пустить в оборот.

Откроются новые перспективы воздействия на труд экономическими факторами. Например, рабочий, получив на наряде-перфокарте отметку (пробивку) мастера о выполнении задания, сможет с помощью обычного устройства считывания с перфокарты передать непосредственно в компьютер-банк сообщение о заработке. Вечером, после хорошего трудового дня, вызвав по телефону свою ячейку, семья нашего рабочего сразу обнаружит приятное изменение её содержимого. Немедленная оплата за выполненную работу - вот мощный стимул материальной заинтересованности.

Итак, идея ясна. Остаётся готовить эксперимент. И неплохо было бы в качестве места его проведения выбрать один из новых научных центров типа Академгородка под Новосибирском, где уже имеются нужные специалисты и техника.

Автоматизация денежного обращения приблизит нас к тому времени, когда в обществе изобилия и справедливости вопрос "кому - сколько?" окажется попросту излишним.

* * *

Через короткое время из Литературки пришёл ответ, что мою статью они читали всей редакцией отдела. Будут думать над публикацией. И подписано В. Моев. Имя этого журналиста я встречал под большими и серьёзными статьями.

В выходной и праздничный день, 1-го января 1973, я открыл новогодний номер Литературки.

В глаза бросались интригующие слова:

Электронный ключ вместо кошелька

Фантастическое письмо, не лишенное актуальности,

комментирует известный ученый

Рядом - картинка: груды валяющихся ключей разной формы. Ниже плотный набор за подписью доцента из Иванова, а автором всей публикации обозначен академик В. Глушков, разговор с которым о моём письме на целой газетной странице ведёт спецкор "ЛГ" В. Моев.

Через 4 месяца, снова в праздничном номере газеты за 1 мая на целой странице появилось продолжение этой истории под заголовком:

Электронный ключ - не фантазия, а реальность

Глушков с Моевым снова обсуждают мои идеи. Как оказалось, не только мои, но и многих других людей, которые после новогодней статьи прибежали в редакцию или прислали письма со своими предложениями и требованиями немедленно взяться за дело.

В Москве я заходил потом в большое здание на Цветном бульваре, разговаривал с Моевым. Он держался со мной так просто, как со своим братом-журналистом. Потом в Киеве, куда я приехал помочь Саше Хлебникову, замечательному парню, бывшему моему студенту, мне повезло попасть на лекцию Глушкова о его поездке в США. Он очень живо и интересно рассказывал о том мире, который для всех присутствующих был только таинственным звуком, причём опасным для произнесения. Особое впечатление произвёл рассказ Глушкова о посещении какого-то научного центра. Там, на дорожках парка, в котором стоят корпуса институтов, встречается только один указатель - "Think!" - (Думай!). Это было поразительно. Значит для учёного главное не в том, чтобы в точную минуту явиться "на рабочее место" и выйти по звонку. Думать - вот его производственный процесс. И делать это нужно там, где всего лучше получается. Это правило я взял на вооружение. И хорошо получалось. Если не обращать внимание на конфликты с начальством. Самый острый из них возник уже в свободном мире, когда очередной директор фирмы (приехавший из Бостона) знать не хотел "что он там изобрёл, где-то гуляя" и не мог допустить, чтобы его работник, пусть и главный учёный, нарушал время прихода-ухода.

Глушков высказал на лекции замечательное определение: "Красота - это максимум информации при минимуме средств". Действительно, с помощью музыкально-электронного оркестра, многоцветных лазерных всполохов и двух десятков обнажённых красавиц любой сможет захватить зрительный зал, а попробуй сделать это единственный артист, в простом костюме и с потёртым портфелем под мышкой? Венера Милосская, сохранив лишь часть себя, проживает в лучшем музее мира, перед дверьми которого тысячи роскошных скульптур томятся в напрасном ожидании.

После лекции я подошёл и представился. Виктор Михайлович тепло говорил со мной.

Совсем как с коллегой. Но, как уже читателю известно, на дальнейших моих делах всё это никак не сказалось, а обращаться к этим людям со своими поисками справедливости было нелепо. Так и турнули изо всех инстанций всесоюзно известного новатора, как простого доцента.

Живи я в свободном мире, наверное, именно за эти штуки надо было зацепиться и отложить науки. Какой-то чех через четыре года сумел двинуть в банки Запада идею кредитных карточек. Может, прочитал тогда (и так удачно!) советскую "Литературку". А, возможно, и сам придумал. Идея-то носилась в воздухе. Он заработал на этом пять миллиардов долларов.

64. 11 сентября 2001. Америка, я плачу с тобой

Извини, мой читатель, но то, что произошло вчера, не позволяет мне сейчас предаваться воспоминаниям.

Около 4-х часов дня по нашему времени, включив телевизор, я вместе, наверное, со всем миром замер, увидев, как загорелся один из величайших Нью-Йоркских небоскрёбов. Сообщили, что в него врезался лёгкий частный самолёт. Никто не успел осознать причины. Все ожидали, что сейчас автоматика пожаротушения сделает своё дело. Внезапно появился на экране подлетающий большой самолёт.

Он слегка накренился на крыло и вошёл во второй корпус, из которого с другой стороны вырвалось огромное пламя и горящие обломки.

Сразу стало ясно - нет, это не случайность, это - террор. Самоубийцы. Но на этом не кончилось. Через час один за другим небоскрёбы начали оседать и в секунды исчезли в клубах дыма и пыли, затмивших от всех такой знакомый контур Манхеттена. На экране - картины паники, бегущие люди, ужас в глазах... Затем уже в Вашингтоне ещё один Боинг впился в край пятиугольника Пентагона, снова взрыв, огонь и дым. Затем сообщили, что 4-й самолёт врезался в землю около Питсбурга, он направлялся на Белый дом, но отважные пассажиры вступили в борьбу с террористами и сорвали их злодейское задание. Все станции мира прервали свои передачи и заговорили только об этом. В угнанных самолётах, заправленных горючим для далёкого перелёта в Лос-Анджелес, было 260 пассажиров, а в рухнувших башнях утром в обычный день работало до 50 тысяч человек и столько же или больше могло быть посетителей и туристов.

Сегодня уже известно, что многие успели спуститься и с верхних этажей, хотя лифты не работали, а по лестницам навстречу шли и шли пожарные. Сообщают, что удалось откопать из-под развалин 12 живых, и о нескольких тысячах пропавших без вести. Многие страны известили о своих пропавших гражданах.

Весь мир, кроме нескольких известных стран поклонников Магомета, сегодня скорбит, приспущены флаги, минуты молчания, несут цветы к решёткам посольств Америки.

Мир содрогнулся. Мы в Израиле давно живём под таким террором, когда эти с ножами и взрывчаткой лезут в наши дома, но Запад, учивший нас сдержанности и "адекватности", только сейчас почувствовал угрозу. А ведь 200 жертв террора за последние месяцы для маленького пятимиллионного Израиля, это трагедия не меньшего масштаба. Наш Иерусалим - признанный символ веры людей в высшие силы, он давно живёт в центре кровавой борьбы идей. Вот оказалось, что и Нью-Йорк - должен отстаивать свободу, прогресс и веру людей в своё могущество тяжёлой ценой.

Когда очнёшься от удара, первый вопрос - кто это сделал? Уже слышны голоса о затруднениях в поисках виновных. Ищут конкретных исполнителей, чтобы их наказать. Может я не прав, но, если группа убийц на нашей дороге стреляет в автомобиль, в котором учительница едет в школу, разве надо разбираться, чья именно пуля убила её?

Ну, разобьём робот, исполнивший злодеяние, разве это защитит нас от повторения кошмара? Именно тот, на трибуне, накачивающий людей человеконенавистнической идеологией, кто за письменным столом придумывает все детали преступления, кто организует учёбу, тренировки, вживляет корни ненависти - вот источники зла. Как ни странно - они на виду и искать их не требуется.

Может показаться, что терроризм достиг своих пределов. Думается, это не так. Нам выпало жить в детско-юношеский период терроризма, когда он откровенно сообщает о своих окончательных целях. Так ещё Ленин объявил, что он работает на ниспровержение капитализма и торжество пролетариата, Гитлер - ликвидацию еврейской нации, Бен-Ладен - уничтожение Америки и Израиля, хитрый Арафат - сокращение Израиля до самоубийственных пределов, Хамас и Хизбала - перемещение Израиля в море.

Если есть люди, влияющие на власть в демократическом мире, которые всё ещё не верят этим откровениям вождей террора, то человечество доживёт до периода его зрелости. Тогда он перестанет "болтать лишку", но будет действовать в максимальном масштабе. Тогда справиться с ним, рассредоточенным и скрытым, станет потруднее, и цивилизация может оказаться обречённой.

Кто-то возьмется теоретизировать и искать философские и экономические корни экстремистских течений. Однако, если на теле появился и упорствует нарыв, терпят до поры, а затем идут к хирургу. После операции возвращается здоровье, и обо всём забывают. Лишь легкий шрам - на память. Вожди террора - это не политики, а нарывы на теле человечества.

И ещё мои слова к России. Опомнись, стань человеком! Новый терроризм - это зацветший побег древа коммунистической экспансии. Это Советский Союз поставил террор на научную основу, запалил ненависть "угнетённых" народов. Под видом революционеров выучил и внедрил по миру кадры, способные самостоятельно плодиться. Пришёл решающий час отбросить внушенную сумасшедшими неприязнь к Западу. Ведь если сейчас встанет рядом Америка, Европа и Россия, есть вероятность, что все эти Ираны, Ираки, Хусейны и Кадафи сами собой рассыпятся от перенакачивания ненавистью.

Америка, Нью-Йорк... там за железным занавесом это было даже не мечтой, а фантазией. Но одновременно существование такой Америки с её небоскрёбным профилем служило крайней линией защиты от обид и несчастий. Походить по Нью-Йорку, а после и покинуть эту Землю будет не страшно.

И настал момент, когда я ступал между небоскрёбами. В мои поры осязаемым счастьем проникала дерзость человека, поднявшегося жить в небо. Я гладил, оказавшиеся вблизи такими тёплыми и добрыми, стены. Даже притулившиеся по углам баскетбольного роста чёрные фигуры с вялыми взглядами наркоманов - казались симпатичными. Сквозь этот город, по его стрит и авеню, подмигивавшими не запретными красными светофорами, я шёл, смешавшись с беззаботными, как дети, людьми со всего мира, чувствуя себя вполне американцем...

И вдруг на глазах просели великаны. Под ударом оказалась мечта и уверенность человечества. Это уже не толпа хулиганов "антиглобалистов", бросавшихся на стёкла витрин, не в силах видеть в них своё отражение. Дьявольская жестокость, холодный расчёт и ненависть вышли из преисподней...

Америка, я плачу с тобой.

Но знаю, ты преодолеешь, восстанешь и сохранишь своё величие. Для всех жителей планеты.

Этот текст я послал в Нью-Йоркскую газету на русском языке "Forwards", главный редактор которой Юдалевич как-то ответил звонком по телефону на посланную мной статью, похвалил стиль и предложил писать к ним.

На следующий день после терактов я с трудом (все линии на Америку были закрыты из опасений, чтобы звонками на мобильные телефоны не привели в действие подготовленные взрывы) дозвонился до Стеллы, говорил с Нёмой, узнал, что наши все живы и благополучны, а Рома, младший из сыновей, купил дом с бассейном.

65. Кто это сделал?

Кто же они, непосредственные исполнители сатанинского замысла? Сообщено, что в списках пассажиров каждого из захваченных 4-х самолётов было по 4-5 арабских фамилий. Комментаторы и корреспонденты, а может и американская администрация, пока не только не знают, но не в силах и что-то предположить. Вот мои соображения. Посмотрим через некоторое время, где я был прав, а в чём ошибся.

Ещё не было случая, чтобы угонщики имели другие цели, кроме удрать или взять заложников для шантажа правительств. Здесь всё по-новому: и цели, и действия, и квалификация, и стимуляция, и планируемые последствия.

1. Ясно, что американские пилоты, ни при каком принуждении не могли пойти на столкновение со зданиями, переполненными людьми. Они бы промахнулись. Ясно, что пилоты были убиты или изолированы, а за штурвалы сели угонщики.

2. Террорист, который вёл на Нью-Йорк второй самолёт, был дублёром первого и должен был, в случае его неудачи, свершить задуманное, но, подлетая и видя горящим одно из зданий, он сориентировался, наклонил самолёт, и в последнюю минуту направил удар на вторую башню.

3. Террорист-пилот имел высочайшую подготовку и опыт военного лётчика. Иначе без приборов и помощи наземных служб он не смог бы направить самолёт на точно заданном уровне - 2/3 от высоты здания, точно в его середину. Не в край, хотя тогда верхняя часть строения немедленно бы рухнула, но более вероятным было бы и промазать, и он выбрал - середину.

4. Террорист-пилот был также опытным убийцей рукопашного боя. Угонщики не имели огнестрельного оружия и не баловались его имитацией. Они пронесли с собой только холодное оружие и то в виде небольших, но острейших ножей для разрезания бумаги. Учитывалась психология человека, который легче противостоит противнику со шпагой или кинжалом (так было на обычных дуэлях), но его охватывает ужас от опасности быть обезображенным бритвой. Вспоминаю, что урки военного времени при стычке с кем-то не угрожали его "убить" или "зарезать", они шипели: "Попишу!", медленно поднимая руку с лезвием бритвы.

5. Террорист-пилот управлял самолётом не в обычных условиях сосредоточенности на пилотировании, приборах, сигналах, но сразу после рукопашного боя и под постоянной угрозой физического нападения. Это подтверждает его исключительное хладнокровие фанатика-убийцы.

6. Террорист-пилот сознательно шёл на самоубийство. Без вариантов спасения. Хотя он не мог быть молодым "зомби" с искусственно захмуренными мозгами. Ведь он прошёл переезды и жизнь в странах Запада, учёбу, взаимоотношения с людьми другой культуры, аэропорты и гостиницы, наконец, семью, радости жизни.

7. Мотивация такого человекообразного могла вытекать из патологического симбиоза глубокой религиозности с крайней степенью ненависти к людям. Это существо подобно тигру-людоеду, которому перестала годиться обычная его пища. Он может насыщаться исключительно "человечиной". Так устроены палестинские террористы-самоубийцы, которые, вбегая в комнату, прицельно стреляют в спящих детей.

Такое сочетание разных качеств в одном лице встречается крайне редко. Современные службы защиты против террора вряд ли располагают кадрами, равными по интеллектуальным способностям новому поколению террористов. Общество обязано срочно выделить из себя "эйнштейнов" для борьбы с террором. Не должно быть работы более престижной, чем проникновение в замыслы террористов и своевременная дезинсекция. А начать надо с завывающих политиков и проповедников.

Имеется ещё одна не менее, а, возможно, и более сложная задача. Так уж сложилось, что все террористические образования называют сегодня две своих цели - уничтожение Америки и Израиля. Да, вот так: огромную Америку - и не различимый на карте Израиль. После отмирания надуманной коммунистической экспансии мир разделился, условно говоря, на Запад и Восток, на прогрессивное, трудолюбивое, просвещённое, гуманное сообщество наций и затемнённую своей религией, пользующуюся плодами достижений первых, лениво-созерцательную, но вместе и агрессивную массу, обожающую тупое вращение вокруг чёрного камня в Мекке.

Поразительно - просвещённое содружество пока что не может опираться на свой разум. У него тоже должен быть свой чёрный камень притяжения. Этот идол - антисемитизм. Небольшой, столько внёсший в благополучие людей, страшно страдавший еврейский народ выбран "козлом отпущения", традиционным виновником всех существующих и воображаемых бед. Пока мозги "нормальной" части человечества не вылечатся от этого, в них останется питательная среда для ядовитых всевозможных бацилл. Война с террором должна быть, наконец, дополнена возмущением и искоренением неприязни уже не к людям другого цвета, с чем они успешно справились, но неотличимых от таких же, как они сами, но, видите ли, всё же - евреев.

Любопытно, что самые опасные враги человечества, причинившие многомиллионные жертвы начинали свою деятельность скромными литераторами. Ленин написал книгу "Что делать?", Гитлер - "Майн кампф", Сталин - "Как делать?" (распространялась в устной форме секретных указаний тому, кому надо).

В советской школе нас учили, что мир состоит из материи. Поэтому всё в нём подчинено твёрдым законам. Например, развитие общества людей следует за совершенствованием машин, подчиняясь таким же "объективным закономерностям". Личность в истории только тогда получает хорошую роль, когда сознательно или по наитию играет по этим законам.

Что же мы, бывшие советские, наученные 20-м веком, видим теперь? Ах, как запросто нас обманули. Дали в руки погремушку, сказали: "Потряси - звенит? Почему? - Правильно, внутри имеются какие-то штучки. Так и твоя предстоящая жизнь есть следствие материальных причин. Мы их поняли и двигаем к светлому будущему". И нам показалось это убедительным: "Материализм! Диалектика!" Пошли за идолами, сотворили себе кумиров. Они так разыграли свои исторические роли, что редкий камень остался на камне. А уж податливые тела человеческие...

Кажется, очнулись, выбросили глупые теории, установили справедливые законы и суды. Стукнул - будет наказан. Убил - будет сильно наказан. А, если написал "Что делать?" и диктует указания "Как это делать" - сделаем вид, что не видим и не слышим?

Ну, и до коих пор будем жить по таким уже не материальным, но самоубийственным законам? Почему бы не посадить своевременно такого писателя в удобные условия? Ах, свобода слова, свобода мата, свобода передвижения, свобода входа в самолёты... Ну, придумайте же, юристы, такие порядки, чтобы явного массового убийцу убрать раньше, чем он развернётся в своей страсти!

Террористы ударили Америку. Теперь нет иного пути - мир проснётся и сметёт людоедов. Этот день станет переломным в жизни цивилизации.

* * *

Комментарий 2018 год

Что же основные мои предположения оправдались.

Но требуются уточнения понятия "террорист".

Как не хотелось, но следует рассмотреть фото организатора этого акта - Бен Ладена.

Почти интеллигентное лицо. Надо привыкать, что зверские намерения скрываются в подобных лицах арабов, легко убивающих детей, вонзающих нож в шею невинного челоека. Смерти, а тем более комфортной тюрьмы, они не боятся. Требуются иные меры защиты цивилизации.

Пусть повисит немного. Позже, пожалуй, уберу, не смотрится в моей книге.

* * *

Америка, наконец, обнаружила его логово и уничтожила зверя,

был убит в Пакистане 2 мая 2011 года во втором часу ночи по местному времени спецназом США.

* * *

66. Подожди, история, дай слово - жизни

Наступила такая пора, когда любой пишущий не может отойти от окружающих его событий. А я особенно. Просто вчера 6-го октября 2001 собрались у нас дома родные отметить редкое событие, прямо касающееся автора - ровно 70 лет со дня выхода на свет. Воспользовавшись таким случаем, я предложил гостям кушать вкусные блюда, приготовленные Верой, а сам пока принялся читать им страницы из этих воспоминаний. "Бабушкины письма", начало "преступной деятельности" Лёни, мои встречи с НКВД и кое-что из более весёлого удалось прочесть. Каждый выбрал интересное для себя. Было особенно приятно, что приехали из далёкого Нацерет-Элита родные Иосифа - Трахтенберги. Они внимательно слушали о давно исчезнувших моих родных. К сожалению, не было Миши (всё бьётся там, в Иванове) и внуков (кто далеко, кто чуть болен, кто не признан по глупости старших). Познакомился с новыми родственниками: сыном милой моему сердцу Линочки и доброго Зеева - Ионатаном и Этгаром, сыном Саши и его жены-красавицы Каролины. Эти однолетние замечательно симпатичные племянники успели поспать, поесть и разбомбить весы и вентилятор. Весы мне уже удалось собрать, при этом, как обычно, две пружины оказались лишними, но, главное - они показывают теперь ваш вес меньшим на 2 килограмма, что, согласитесь, оправдывает потраченное время.

После того, как опасность не добраться до этой круглой и почётной, что там ни говори, цифры, отпала, я снова после полуторалетнего перерыва начал бегать. Конечно, сначала осторожно, но вот быстро достиг 4-5 минут и дышится легко, будто организм соскучился по знакомой нагрузке и просится "в полёт".

Ну, а следующее событие: Украине удалось убить ещё группу евреев. На этот раз сбили над Чёрным морем ракетой С-200 российского производства пассажирский самолёт авиакомпании "Сибирь", которым летели в Новосибирск наши новые олимы. Опять, как в славные советские времена, Украина не признаётся - и ракет-то таких у неё нет, и время между выстрелом и попаданием в цель не сходится на целую минуту. И тому подобные веские причины, безусловно убеждающие заранее не сомневавшихся. А Россия никак не пускает израильских экспертов и родственников, хранит тайны или просто издевается. Кто знает их скрытые мысли?

Ещё, сегодня Америка, наконец, ударила по Афганистану. Официально стремясь убить этого самого миллиардера-террориста Бен Ладена. Никого не убила, разрушила аэродромы. Террорист, живой и ухоженный, выступил по телевизору и объявил последнюю новость: виной всему евреи и за них будет страдать весь мир. Ну, а мир прямых слов не произносит, берёт в соратники Сирию, Иран, Египет. Нас игнорирует. Наш Шарон, смелый боевой генерал, почувствовав, куда они клонят, не выдержал и буквально возопил, что мы не будем заложниками "мирных усилий" и "антитеррористических действий" по чехословацкому образцу, когда страну сдали Гитлеру. Американцы произнесли несколько слов для разрядки напряжёнки. Они пускают крылатые ракеты и лазерные бомбы по афганским террористам, а местный Бен Ладен - Арафат, отрабатывая Нобелевскую премию мира, продолжает каждый день убивать наших, но это уже считается в порядке вещей.

Прошли несколько дней. Вырисовалась позиция России. Путин произнёс с оттягом порядочно фраз о едином фронте против терроризма, и закончил: "Россия будет участвовать во всеобщей борьбе, параметры её участия известны и они неизменны" (понимай, что ничего делать не будет). Ещё он постоянно подчёркивал, что Россия давно ведёт антитеррористическую борьбу (в Чечне) и всем говорила об этом, но другие к ней приставали, пока сами не получили. Сегодня в мусульманских странах неистовствуют толпы, мы видим горячие демонстрации в Пакистане, Индонезии и т.д. Разъяренные люди в чалмах сжигают американские флаги, чучела Буша. Почему же никто не вопит против России и Путина? Почему самых-самых борцов против террора не видят эти стихийные массы, обиженные за главарей террора? Снова послушаем отважную Новодворскую. Она открыла отсутствие в Путине истинно славянского начала - доброты. Согласно её теории, видно присутствие в нём и другого начала, позволившего Москве подмять благородный Новгород - восточного двуличия, хитрости и лживости.

Прошла ещё пара месяцев. Президент России, похоже, дал крен в сторону США. Да, ведь надо быть совершенным кретином, чтобы на фоне такого элегантного рассеяния этих грозно рычавших толебанов и серьёзного испуга мусульманского мира опереться на Восток. Даже подлый Жириновский (извиняюсь за упоминание) объявил о смене направления. Один остался - академик восточных наук Примаков. Видно его полуеврейские гены не справились с махровыми антиеврейскими. Брызжет слюной на Запад, а ведь править свои подгнившие позвонки ехал в Швейцарию, любезному своему Хусейну не доверился. Мозги бы ему промыли заодно. А Путин успешно закрыл "свободное" телевидение. Теперь все российские программы только и показывают его выход к своим министрам-школьникам и не решаются слово вставить в его речи. Прямо не "Последние известия", а сплошная авторская программа "Жизнь Путина".

В советское время учили, что паровоз изобрели Черепановы, радио - Попов, самолёт - Можайский ... Оказалось, что в свободном мире никто этих имён не знает, зато у всех на слуху другое - ракета Катюша, автомат Калашникова, зажигательные бутылки Молотова, язва - Сибирская... Неплохо было бы уже России сделать что-нибудь полезное не только террористам, а и "простому народу".

А наш Израиль с большим скрипом, жертвуя своими разрываемыми на части детьми, расстаётся с дьявольским дурманом хитрейшего нобелевского лжеца из Палестины и его друга-коллеги честолюбца Переса. Уже Америка не мешает нам делать что нужно и, кажется, даже Европа засмущалась от бесконечных картин взрываемых автобусов с людьми.

Боже, сколько крови могут натворить граждане-демократы в розовых очках! Не от этой ли будущей крови порозовели их очки.

67. Мы уезжаем из СССР

Теперь остаётся понять, почему уже через три года наступившего благополучия я сорвался с упрочнённого фундамента, потерял все вещественные ценности и "социальный статус" и ринулся в другую страну, где не было работы, не было лесов и полей, не было языка - главного инструмента моей работы и самой жизни.

Интересно, что, когда приехал в Израиль, даже добрые люди советовали при устройстве на работу о "докторе наук" вообще не упоминать, т.к. во всём мире перед именем человека может быть приставка "доктор", но она равняется советской "кандидат". А по поводу "профессора" - ещё интересней. Хочешь - называй себя так. Но тогда уж надо забыть обычное имя и при знакомстве важно представляться - "профессор Трахтенберг". Если ты работаешь и держишь, как щит и меч, завоёванное тобой в боях звание - оно полезно, но без работы становишься похожим на музейную мумию, которая только одно дело делает хорошо - молчит.

Но постараюсь обо всём по порядку.

Со мною что-то случилось. В один прекрасный момент я понял, что больше не хочу, не могу оставаться в этой стране, в которой родился и прожил всю прежнюю жизнь. Что готов бросить всё и уехать в далёкую, но настоящую еврейскую страну, что я хочу унести свои кости в еврейскую землю. И захватить только - мои знания, моё умение, моё открытие, которое смогу передать моему народу, моим новым и, наконец, еврейским ученикам.

В этой, затмившей все желания, страсти - уехать - вряд ли играл роль пример массового отъезда из страны. Даже, что Лёня с Соней и Машенькой уже несколько месяцев находились в Израиле. Тем более, совершенно не было уверенности, что власть, ссылаясь на мою работу со многими "ящиками", выпустит меня из своих цепких рук.

Теперь, оглядываясь на то время, можно назвать это нахлынувшее на множество людей стремление какой-то эпидемией. Возможно, этот вирус тайно существовал и во мне, ждал своего часа, чтобы захватить все клетки моего существа.

Ведь я родился и вырос в Иванове, городе исключительно русском, не знал даже идиш. Не имел общения и разговоров на какие-то темы с употреблением слова "еврей". Был погружён только в русский язык, культуру, историю и проблемы этой страны. По мере сил помогал её росту и улучшению. Учил студентов, часто выступал перед школьниками, разъясняя им преимущества своей специальности, своего института и своей страны. Изобретал, работал с аспирантами, кстати - только русскими. Дважды я хотел взять в аспиранты своих способных студентов, оказавшихся евреями. Настойчиво и "бестактно" шёл на приёмы к ректорам, повышал голос, но словно в подушку всё упиралось. Писал в разные газеты об усовершенствовании советской системы. Обращался к местным руководителям с предложениями, как убрать разные недостатки в городе. Искренне радовался удачам в действиях властей и огорчался ошибкам.

В отличие от большинства людей, которые живут в городе среди зданий и магазинов, родных и знакомых, книг и разговоров и всего такого, что можно найти в любом месте мира, я был странным образом соединён с окружающими именно этот город дикими пространствами. В любое свободное время пешком или на лыжах уходил я в окрестные леса и поля. Когда, наконец, исчезали из вида городские трубы, совершенно замолкали звуки и запахи какой-либо цивилизации, как сомкнувшаяся вода охватывает всего ныряльщика, вбирали меня в себя холмы и долины, овраги и буераки. Ещё через какое-то время, необходимое для полного отрыва души от мира людей, с меня словно сползал некий защитный покров. Все нервы и жилки обнажались, находя своё естественное продолжение в грустной жёлтой осоке, зимующей вдоль извивов ручья, в тонких бессильно опущенных веточках берёз, в опушенных инеем утреннего морозца молодых ёлочках, светло-зеленых гладких доверчивых телах осин, в тумане лесных далей, обещающих новые откровения... Для меня здесь некоторые долины имели свои имена, были моими покровителями и собеседниками. Может, и до сего дня на том избранном белоснежном стволе не угасли следы моих строк.

Не бойся, берёзка, тебя не обижу. Душа светла, рука легка,

Прими, родная, это имя и сохрани его века.

* * *

Ты к огромной сосне подойди, подползи,

И замёрзшие пальцы в кору погрузи...

Вековые морщины замшелой коры

Неизменны живут с той далёкой поры,

Когда тёплые пальцы отца твоего

Их погладили... в миг "не от мира сего".

Я жил в этой природе, а она - во мне ...

И вдруг, и вдруг всё окружающее померкло. Мне стало душно здесь. Я должен был ехать, бежать... Та неизвестная, но ставшая родной далёкая земля манила и ждала меня.

Я не ожидал, но в спецчасти не удивились, когда увидели в моих руках бланк об отъезде, в котором и для их подписи была строчка. Вполне дружелюбно они сказали, что надеются, что всё будет в порядке. Но надо подождать, пока от всех моих 12-ти "ящиков" прибудут ответы об отсутствии у меня их секретов. Запросы будут посланы в самое ближайшее время. И секретарши не перестали мне улыбаться.

Вообще, должен сказать, что и прежний начальник Калиновский, человек с тихим голосом и лицом изможденным болезнями или событиями, и новый Гладышев, подвижный, весёлый и общительный, относились ко мне хорошо, не приставали с формальностями и старались помогать по своему ведомству.

Вспоминая то время, мне кажется, что в спецчасти имелся секретный циркуляр: "Не препятствовать отъезду лиц еврейской национальности". Возможно, такой документ поступал по секретной почте с грифом: "Прочитать и уничтожить". Почему-то теперь в изобилии публикуют всякие воспоминания, протоколы и т.п., журналисты из кожи лезут, чтобы выскочить хоть с малой сенсацией, но нигде, никогда не выскользнул на глаза наши документ об ограничении приёма евреев в МГУ, о запрете приёма на работу, о запрещении совместной работы нескольких евреев, о запрете приёма аспиранта-еврея к руководителю-еврею и т.д. Хотя несколько человек говорили мне, что при них вынимал Бородулин из сейфа секретное письмо с запрещением приёма на работу евреев. При этом азартно добавлялось: "Вот, а к себе берёт!", - конечно, имея в виду, что так он выхватывает для себя самых талантливых работников, а им не даёт.

Шли месяцы, вызов лежал у нас, спецчасть не посвящала меня в свою информацию по моему вопросу, но намекали, что несколько "нормальных" ответов пришло. Я пытался выяснить, что будет, если кто-то не ответит? Начальник не был расположен разговаривать о вариантах.

Множество мелких событий этого времени помнятся плохо. Может из-за болезни, внезапно схватившей меня прямо во время лекции в 501-ой аудитории. (Это была моя последняя в жизни лекция...) Я спустился в лабораторию, посидел немного, Коля проводил меня домой. Это случилось в первых числах декабря 1990. У нас уже были билеты, пришлось переделать их на 10 февраля 91-го. Месяц лежал в полумраке, свет мешал, таблетки, уколы. Знакомый ещё с детства наш невропатолог Пётр Евгеньевич Манжос заботливо направлял к восстановлению мой отказавший вестибулярный аппарат. Через месяц начал вставать, учился ходить по комнате. Через пару дней прошёл по дорожке во дворе. Ещё через несколько вышел на улицу, увидев проезжавший мимо троллейбус, заспешил домой. Движущиеся предметы нарушали равновесие. Наконец, явилась маленькая победа: прошёл среди сугробов и домиков по соседней Неждановской. Добрёл до края города и увидел мои любезные Беляницы. Попробовал немного пробежаться. Странно, голова крутилась меньше. На это Миша, как специалист по бегу, авторитетно разъяснил: бежать проще, чем идти, "вестибюлю" легче командовать, когда не требуется соблюдать равновесия стоя.

На работу так больше не вышел. Попрощался с моими ребятами, с которыми вместе сражались за наш привод. Мишей Меркурьевым, Сашей Киселёвым, и другими, о которых уже писал. Алексеем Лушиным - самым молодым, но видным из нашей команды и сумевшим уже глубже других вникнуть в капризный новый мотор Брашлесс, победивший теперь всех своих конкурентов. Да, сколько ещё было планов и идей... Но я уезжал в другую жизнь.

Пришли последние дни. Квартира, дача-сад, машина, гараж, мебель и прочее - всё было как-то наспех продано за бесценок, что-то подарено хорошим людям.

Перед отъездом - интересный эпизод. Была у нас ещё особо ценная книга - красивое художественное издание "Слова о полку Игореве". Хорошо помню, какой радостью светился Лёня, когда однажды ворвался домой с небольшой пахнувшей типографией книжечкой. Она хранилась у нас, как дорогая реликвия. Академик Лихачёв начал теперь активно выступать с речами о совести и свободе. Его слова очень трогали меня ещё и потому, что звучали из Ленинграда. Лихачёв был известен, как специалист по древнерусской литературе. Я отправил ему эту книгу с небольшой запиской.

Вскоре пришёл ответ - письмо от Д.С. Лихачёва.

"Большое спасибо Вам за письмо и книгу. Книгу я знал только по библиографиям, а сам её не имел, не держал в руках. Я передал её в библиотеку Пушкинского Дома.

Очень тронут тем, что Вы пишите, особенно о том, что экономические законы не могут действовать в обществе, лишённом морали. К сожалению, этого не могут принять даже весьма образованные люди.

Но главная моя забота (не скажу огорчение), что число моих недоброжелателей в ближайшем моём окружении растёт и они очень агрессивны. Мои "друзья" убеждены, что я работаю ради денег и не верят, что я не получаю денег в Советском фонде культуры и других обществ. организациях. Поэтому бешено завидуют, стараются всячески меня очернить. Думаю, что я принёс бы больше пользы, если отовсюду ушёл и стал бы писать воспоминания. Это нужно, чтобы замечательные люди, с которыми я встречался, не исчезли в безвестности.

Я так откровенно вам пишу, так как Ваше письмо меня очень тронуло.

Будьте здоровы, желаю счастья Д. Лихачев 4.11.90"

Я был обрадован и поражён ответом этого прошедшего Гулаг человека. Это было не просто "спасибо" за оказавшийся удачным подарок, но и крик души. И он исходил от всеми (казалось) почитаемого пророка возрождающейся (тоже казалось) страны. А через несколько дней пришла бандероль ...книга Лихачёва "Заметки и наблюдения. Из записных книжек разных лет" (автограф - снова с благодарностью). Открываю книгу - точно о том, что хотел бы от него узнать.

Начавшаяся "перестройка" сильно будоражила моё чувство ответственности за ближайшее будущее страны и мира. Я написал Лихачёву ответ.

Теперь, когда человечество проморгало и выпустило из бутылки атомного джина, под угрозой исчезновения оказалась сама жизнь на нашей планете. Да, не через миллиард лет, как мы поняли в школе, когда из жёлтого станет красным наше Солнце, а прямо сейчас, вот в это самое мгновенье. Инстинкт самосохранения начал с несовместимости живых клеток. Он быстренько продвинул нас, через копья и щиты, к такой "обороне", которая через 15 минут подлётного времени может испарить враждующих. А заодно и всех нейтральных и развивающихся. Если сквозь заслон умнейших противоракет прорвётся только один процент из тысяч многомегатонных зарядов (точнее техника сработать неспособна), уже никто не пожалуется в ООН. И некому будет вспоминать, что эти буквы обозначали.

Остаётся единственное - принять в себя сознание полной зависимости от соседа, умертвить чувство вражды к нему. Разве такое возможно? Как это сделать со стороны нашей державы, где властвует безумный клич - разрушить всё до основанья? Где найти в России корни благородства и порядочности, не охранявшиеся и "Красной книгой"? Можно указать точный адрес - Ленинград и его граждане! Здесь взывают к нам с Пискарёвки души 600.000 прекрасных ленинградцев, голодных, замерзавших, истопивших последние стулья, но не срубивших ни единого дерева в городских парках; дух неистового Монферана, оставшегося в своём Исаакии, несмотря на запрет царя; очищенная от тёплой садовой земли Ноченька в Летнем саду, и сегодня хранящая гордую душу Ахматовой; звучит над миром трагическая симфония Шостаковича - Евтушенко, в которой вырвались, наконец, из под земли голоса расстрелянных евреев Бабьего Яра; смотрит в глаза живущих Вавилов, накормивший народ хлебом и погибший от голода и обиды в Саратовской тюрьме... Ленинград, возьми волю, и твой благородный дух оживит страну.

Так писал я в своём обращении, но не смог отправить его, заболел и ...слова мои только сейчас, быть может, кто-то услышит.

Итак, отбор последних книг и бумаг, накопившихся за жизнь. Чемоданы, сумки, документы...

До сего дня, если требуется словарь, беру с полки Лёнин "English"

Эта книга была растерзана моими собственными руками: существовало строгое предупреждение "нельзя вывозить никакие материалы, изданные до 40-го, что ли, года". Растаться с любимой Лёней книгой я не мог. Вот и оторвал обдожку и страницы, где был указан год издания.

Беру в руки теперь этот распадающийся том и сердце сжимает боль...

А на словаре поставил ещё один предмет памяти о брате - коня из его шахмат (между прочим его головку вырезал сам вместо давно утерянной). Полностью шахматы отдал на сбережение в Ивановский музей на ул. Батурина. Может когда-нибудь проснется совесть в России, начнут подбирать вещи молодых людей, отдавших жизнь за свою горькую родину, пригодятся Лёнины шахматы и другие вещи, отвезенные в музей.

* * *

Мой близкий друг Рудик Маркензон помог с машинами, и мы выехали в Москву на Киевский вокзал к поезду на Будапешт.

* * *

Осталась несбывшейся сокровенная мечта (помешали остатки болезни) - попрощаться с моими лесами, полями, Розовой долиной, Философской аллеей, поющей березовой рощей, речками и ручьями, берёзкой и долинкой любимой, грустными травами ... И тем необъяснимым, что жило там, радостно встречало, охотно выслушивало, по-матерински утешало, доверительно приоткрывало завесы тайн жизни, щедро дарило идеи, давало покой и отдых, наполняло волей и надеждой.

Но словно некая высшая сила повелела мне, как когда-то первому "иври" Аврааму: "Оставь всё и иди в ту землю, которую я укажу тебе".

Часть вторая. В свободном мире

Глава 1. Освоение своей специальности

68. Здравствуй, Израиль!

Боинг среднего размера несёт нас в новую жизнь. На борту немного репатриантов - идёт "война в заливе" и большинство притормозили выезд.

А мне по-сердцу, что мы прибываем в трудное время. В Москве нас стало пятеро: кроме меня с женой Верой и младшего сына Миши с его Таней присоединилась к нам мама Веры.

В поезде на границе с Венгрией мы ожидали всякого от советских пограничников, но они вели себя прилично.

Один вошёл в купе, нажал снизу пальцем на чемодан, потребовал доплатить за лишний вес. Что-то раскрыли, спросили о том, сколько везём золота.

Наверное, прочитали в глазах не типичный страх утаивающих капитал, а смесь ужаса с надеждой людей, готовых всё бросить лишь бы выйти на волю. И вышли...

Через четверть часа в вагон вошли венгерские пограничники. Они только вежливо посмотрели в документы.

Мы выбрались!!!

В Будапеште на вокзале нас встретили симпатичные молодые люди с приятным акцентом говорившие по-русски, не мешкая, провели в автобус. Привезли в какое-то здание, вроде общежития.

Нас поместили в одну большую комнату, повели обедать, предупредили, что не стоит выходить в город.

Ко мне обратился какой-то иностранный тип, сидевший в закоулке коридора, не продам ли я водку. А мы, верно, везли несколько бутылок московской, ибо всем прожужжали уши, что вся заграница мечтает о русской водке. Кто-то уже сказал, что в Израиле этот продукт совершенно бесполезен. И я совершил первый международный бизнес, продал типу четыре бутылки СССР за шесть долларов США. Руки мои и глаза не верили, ощущая и видя эти частицы Америки и Капитала.

У выхода из нашего дома иногда дежурили израильские солдаты с короткими автоматами. Мы улыбались друг другу, но не могли сказать ни слова. Я вышел и прошёлся немного по улице. Мимо шли люди, не обращавшие на меня никакого внимания.

Через 2-3 дня ожидания других пассажиров, которых оказалось всего несколько человек, ночью нас погрузили в автобус и повезли в аэропорт.

И вот, наконец, самолёт вынырнул из-под облаков. Все бросились к иллюминаторам: мы висели над морем, чётко отмеченная белой полоской округлая линия берега, высотные дома, улицы и пальмы большого города...

Раздались аплодисменты, слёзы мешали мне видеть прекрасную картину желанной Земли.

Очень быстро проскользнули под нами зелёные города и селения, дороги и поля, мы летели уже над бесконечными пространствами серой и жёлтой гористой пустыни. Самолёт плавно, неспешно разворачивался, заканчивая первую краткую экскурсию над землёй, которую, наконец, Господь даёт своим блудным детям. Вот она и мягкая посадка!

Мы выходим на трап, солнце и неожиданное тепло приветствуют истосковавшиеся тела и души. Людьми в новой стране нам ещё предстоит становиться постепенно.

Пару часов мы сидели в большом зале. Потом усталые и внимательные служащие о чём-то меня расспрашивали на подобии русского языка, но их вопросы не проникали в сознание, переполненное впечатлениями.

Вскоре они поняли, что этого чудака нечего спрашивать, и просто выдали паспорт и деньги на первое время.

Я ещё пытался что-то сказать о важности для Израиля моей специальности и моих достижений, но этого уже не поняли они.

Вручили нам также и большие коробки с противогазами - шла война, американцы били Ирак Садама Хусейна за Кувейт, а Садам за это швырял через Иорданию "скады" на Тель-Авив.

Площадь перед зданием аэропорта залита солнцем, пальмы расправляют свои торжественные кроны, люди снуют во всех направлениях.

Таксисты сразу вылавливали репатриантов, заметных, наверное, по растерянно-восторженным лицам и множеству коробок и узлов, которые нормальные пассажиры на самолётах не перевозят.

Так получилось, но первый человек, с которым довелось вступить в контакт, отнёсся к нам суетно и враждебно. Это был таксист, маленький тёмный человек (теперь думаю, это был араб). Он с раздражением взял наши бумаги на бесплатный проезд и стал швырять чемоданы и прочее на крышу своего большого Мерседеса. Небрежно окрутил всё верёвкой.

Ехали мы в Реховот, где родственники позаботились и сняли нам квартиру. Машина бежала по отличному шоссе между садов и небольших домиков, но я всё следил за мешком, который свешивался уже на окно, чтобы не прозевать, когда наши вещи начнут улетать.

Вот и наш новый дом. Нас встретил Женя, племянник, помог снять вещи. Но тут возник конфликт. Таксист отказался ехать по второму адресу. Хотел всё вещи сгрузить здесь. Мол, сами дотащите - недалеко. Но тут Женя так строго заговорил с шофёром (слов я, естественно, не понимал), что тот сразу сник. Будто поджав хвост, он залез в машину и повёз Дину Григорьевну по второму адресу.

В наших бумагах было указано и оплачено таксисту две ездки, но он решил сжулить, однако спасовал перед юношей, имевшим язык и умевшим им пользоваться.

Вечером объявляли тревогу, выла сирена, и мы дважды заходили посидеть в "хедер атум" - специально герметизированную (очень приблизительно) комнату, которую полагалось иметь в каждой квартире.

Всё это случилось 15 февраля 1991 года.

69. Оле хадаш

Странно, но всё, что со мной приключилось с приездом в Израиль, помнится смутно. Как же так, только что восхищался своими мозгами, когда, заглядывая на полки памяти, отчётливо видел, слышал и чувствовал события 60-летней давности? А тут возвращаешься на какой-то десяток лет назад и всё так туманно и зыбко. Наверное, дело в этом самом "Оле хадаш", что на иврите значит "новый поднявшийся".

Поясню, для людей не израильских, что вернуться из изгнания на свою историческую родину по еврейской традиции называется - подняться ("леолот" - на иврите). Поэтому, поднявшийся - "оле". Также не говорят: "приехал в Иерусалим", а - поднялся в Иерусалим. Ну, а "хадаш" - это "новый".

Продолжая перевод с иврита на местное понимание, оле хадаш - это такой малый ребёнок в образе взрослого, который не умеет говорить и не понимает, что ему говорят.

Он не прочтёт простой вывески, скажем, "шерутим", и может долго мучиться в поисках, находясь рядом с просторным, сверкающим хирургической чистотой туалетом, не представимым человеку, вернувшемуся из коммунистического будущего.

Он нуждается и в объяснении элементарных житейских вещей: вот это - стул, на нём сидят, вот это - стол, за ним едят...

А, что вы думаете? Рассказывали, что вывезенных из Эфиопии особых евреев тёмного цвета учили сидеть за столом. Между прочим, от изящных шоколадных девушек глаз не оторвёшь.

Удивляет и чувство собственного достоинства у этих наших неожиданных родственников. Наш человек в автобусе встанет за пол-остановки и висит над дверью, чтобы быстро выйти и не задержать пассажиров. Эфиопская матрона в белом одеянии сидит до момента, когда шофёр остановит машину и откроет дверь. Только тогда она медленно поднимется и торжественно прошествует к выходу.

И водитель, нетерпеливый израильский водитель, который только что гудел едущему впереди, чтобы двигался быстрее или очистил дорогу - помнётся и промолчит.

Не буду обстоятельно рассказывать о чувствах человека, сменившего Советский Союз на Израиль. Об этом много расписано, но главное, как уже упоминал, то особое детское сознание мало что сохранило. Видно, нагрузка на мозги была велика.

Всё оказалось новым. Собственно, осталось только своё старое советское тело, да несколько смен одежд (в основном не пригодных для местных тропиков).

Мы жили в чьей-то квартире со всей обстановкой. Недостающие предметы мебели оказалось можно взять просто на улице. Всякие лёгкие рубашки и брюки, аккуратно простиранные и выглаженные (или совсем новые), тоже появлялись возле оград в виде стопочек в пакетах.

Магазины ошеломляли изобилием всяких видов еды, во множестве разновидностей, чем-то отличавшихся друг от друга. Вечером на улице не требовалось дополнительной одежды.

Проходя мимо группы подростков, не нужно было опасаться, что заденут, осмеют.

Я долго не мог привыкнуть, когда встречал на улице маленькую старую еврейскую женщину, гордо ступающую на каблуках, в невиданного фасона платье и шляпке из старого французского кинофильма. И мальчишки, словно не видя этого, проходили мимо, занятые своими разговорами.

Поздно ночью преспокойно возвращались домой юные девушки, видимо, родители за них не беспокоились.

Всё время заполнял ульпан. С утра были занятия в маленьких приспособленных сарайчиках. Здесь молодая наша учительница, не знавшая ни слова по-русски, используя все фибры души и тела, прививала нашей группе иврит. Для объяснения каких-нибудь правил или выражений она прибегала к мимике, жестам и сценкам, вплоть до вскакивания на стул и т.п.

Как-то к нам вошла другая девушка и внесла электронный музыкальный инструмент. Она мигом разыскала розетку, подкрутила ручки, опытные пальцы замелькали над клавишами и зазвучали приятные патриотические израильские песни.

Конечно, очень хотелось научиться их напевать и понять смысл слов. Попросили их перевести, открыли специальные листы, чтобы записать, но наши учительницы только переглядывались и посмеивались. Не хотят что ли? Когда не понимаешь относящегося к тебе разговора людей, самые дикие легенды лезут в голову.

Позже понял, что тексты многих песен относились к числу почти непереводимых песенных "рыб", к которым привыкаешь, но, пытаясь вдуматься в содержание, наталкиваешься на довольно бестолковый набор слов.

Я вступил в эти занятия с огромной, как выражаются, мотивацией. Но уже через несколько недель оказался всё более отстающим от бойкой молодёжи и двух-трёх нагловатых тётей, которые уже раньше что-то знали и замкнули на себя малоопытную преподавательницу.

Хотя после ульпана тратил дома часы, с помощью испытанного метода, по карточкам, заучивая слова. Вопросы задавать было бесполезно. Теперь и одно слово новое не могу впитать, а тогда влезало по 10-15 в день.

Постепенно уроки в ульпане стали мучением. Сидеть и чувствовать, что этого не понял, это проехало и поздно возвращаться, видеть вдохновенно-удовлетворённые лица оттеснивших тебя в мусор бойких учеников...

Мой мозг был воспитан в стремлении к доскональной точности. Он возмущался необходимостью что-то воспринять приблизительно. Противился соблазну выхватить из речи несколько понятных слов, не обращая внимания на незнакомые, и составить перевод вероятно близкий к оригиналу.

Как я тогда не сломал себе голову? А ведь ещё сильно сказывались отголоски моей болезни. Голова часто болела. Ходить мог только по надёжной дороге, лужу по кирпичикам - не перейти.

Короче, язык давался мне трудно. Хотя я запомнил множество слов, а ведь приехал только со знанием алфавита и единственного слова - шук (рынок). Но через несколько месяцев, видимо, наступило насыщение бедного мозга, переполненного всякими формулами.

Похоже, что у большинства людей вообще существует чёткий возрастной барьер способности обучаться языку.

Пришлось удовлетвориться примитивным языком. А перед отъездом я был уверен, что, погрузившись в новую языковую среду, через полгода буду говорить. Говорить-то с грехом пополам научился. Могу терпеливому слушателю донести свою мысль. К таким относятся в основном продавцы, которым нужно тебе что-нибудь продать. А вот понять ответ - сложнее, особенно, если собеседник стремится уклончиво и вежливо отказать тебе в просьбе. Об это чаще всего и приходилось ударяться.

В ульпане нас не только учили языку, но и стремились познакомить со страной. Повезли в шикарном автобусе на несколько экскурсий.

Так я впервые побывал в Иерусалиме, прижался щёкой к отполированной тысячелетиями тёплой нашей Стене Плача

Почему-то так её называют. Скоре, это "Стена радости", хотя и "со слезами на глазах").

Постоял так, совершенно забывшись

и словно Кто-то мягко вытянул мои тревожные мысли, явил мне ангела-хранителя, вложившего в душу покой, тепло и веру, что чудеса только начинаются и всё будет хорошо.

70. Первые знакомства

Это произошло через несколько недель после приезда, когда война кончилась, и мы убрали противогазы и отчистили двери от клейкой ленты.

Вечером в нашей съёмной квартиры раздался звонок. Вошли двое: высокий худой седой мужчина и маленькая округлая женщина с чёрными настойчивыми глазами.

Из их ивритской речи я уловил, что это те самые люди, что пригласили нас, олимов, на Пэсах. Моше и Хасида звали нас к себе через несколько дней, но совсем не в город Ришон ле-Цион (из состоявшейся прежде телефонной беседы, более способная к языкам, жена разобрала два слова - Пэсах и Ришон), а на соседнюю улицу Ха-Наси ха-Ришон нашего Реховота.

Поблагодарив (на иврите), я в некотором замешательстве начал объяснять, что не могу ответить определённо, ибо жена сейчас в больнице на операции, и я никак не понимаю, когда её выпишут.

- Какие проблемы! - сказал (наверное) Моше, взял телефонную трубку и вскоре объявил, что её уже выписали и можно забирать домой.

Я заволновался - так поздно ехать автобусом в Тель-Авив, а где эта больница? На что Моше снова (видимо) сказал:

- Какие проблемы! - и протянул мне что-то...

Я увидел и понял - ключи от машины...

Двадцать лет я ездил там на стареньком Москвиче. Но вот так, первому встречному дать ключи от машины?!

Да и по знакомым мне правилам не разрешалось такого.

В ответ на мои мало связные слова о незнакомых дорогах, машине и документах они чуть посовещались и позвали меня с собой.

После трудового дня эти весьма пожилые люди выглядели утомлёнными. Они часа полтора колесили по ночному Тель-Авиву, выходили из машины и расспрашивали прохожих, пока, наконец, нашли ту самую больницу.

Через несколько минут я получил "на руки" немного побледневшую жену, а ещё через полчаса мы были дома.

Ну, а как мне рассказать о Пэсахе?

В своём Иванове я понятия не имел об еврейских праздниках, не знал, что такое Пэсах, в глаза не видел Тору (правда, слышал презрительное - "Ветхий завет"). Мне казалось, что лишь странное звучание фамилии да запись в 5-м пункте отличали меня от окружающих.

И вот я впервые сижу в кипе за праздничным столом среди настоящей еврейской семьи. Глава семьи что-то читает, а взрослые сыновья и их жёны и даже чистенькие красивые внуки почтительно слушают и охотно участвуют в ритуале.

Как кушать? Что и когда пить? Что можно произнести... Но все вокруг так улыбчиво доброжелательны, что вдруг становится просто и легко. Наконец-то я там, где должен был жить, среди чем-то глубоко близких мне людей.

До сегодня наши израильские родители Моше Пинкус и его жена Хасида навещают нас, радуются успехам, ободряют в трудностях.

Эти люди не могли мне помочь "устроиться в Израиле". Они только коснулись моих глаз и ушей, освободили душу от коросты лжи и обиды. И, несмотря на многие невзгоды, мне стало светло и тепло на моей Земле.

Вскоре я попал на "уроки Торы", которые проводил по субботам физик-теоретик Сергей Гуревич из института им. Вайцмана. С великим трудом прочитав в свою очередь пару строк из настоящей, на иврите Торы, я затем включался в рассуждения об их смысле. Каждый из тех, человек 15-ти, что собирались за большим столом в этой гостеприимной квартире, высказывал свои соображения, и руководитель наш никогда не настаивал на собственной трактовке. Скорее он искренне радовался свежей мысли и мягко похваливал её автора.

На каком-то дне рождения на нас "положили взгляд" Яша с Геней Кабакеры. Они уже были совершенными ватиками (старожилами).

Энергичный Яша преподавал физику в среднем учебном заведении, а изящная Геня была детским врачом и своей мягкой сердечной доброжелательностью так напоминала мне тётю Катю. Они пригласили нас в поездку по Израилю.

В одно и впрямь прекрасное утро мы с Верой уселись на задних сидениях Рено, которым уверенно управлял Яша, иногда советуясь с женой и, делая по-своему. Милые не бранились, а только тешились.

Перед нами поплыли прекрасные картины нашей новой родины. После зимних дождей всё цвело всеми цветами радуги и растительного мира.

Мне также хотелось видеть и слышать людей. Иногда мы останавливались у придорожных торговых центров, перекусывали и двигались дальше. Долго катились по Иерусалиму, пока нашли подходящую парковку.

Далеко на востоке открывалась панорама Старого еврейского кладбища

О нем говорили, что из всех этих могил, сохраняемых тысячи лет, встанут люди, когда придет Машиах. Религиозные граждане в это свято верят и ждут.

* * *

С этого холма открылся вид на знаменитую Храмовую гору. Бросается в глаза Золотой купол - это арабы построили свою мечеть на фундаменте разрушенного римлянами в 71 году Храма Соломона.

Тогда и разогнали евреев по всему миру, а пришедшие через 600 лет мусульмане расселились здесь и теперь шумят во все уши о том, что Иерусалим их столица. Находится много антисемитских ушей. Израилю приходится отбиваться.

* * *

Вышли размять ноги.

* * *

Поражало разнообразие людей вокруг. Кроме таких, как мы, гордо выхаживали граждане в чёрных пиджаках и шляпах, из-под которых вились ухоженные пейсы.

(Фото из Интернета. Тогда мне ещё было не до снимков).

Другие, похожие на них, но в огромных меховых шапках и коротких штанах, переходящих в гетры и большие ботинки. Женщины, закутанные в белые платки...

А какое различие лиц! Белые, смуглые и чёрные, худущие и толстые, сплошь заросшие и открытые. Такие типы видел только на картинах в музеях.

Машины всех марок и автобусы чудом пробирались по узким улицам. Ещё боле узкие тротуары ограничивались стенами, состоявшими сплошь из дверей магазинчиков и лавок.

Но достаточно немного пройти - ты оказываешься уже в другом веке. Высокие здания соревнуются друг с другом гордыми белокаменными фасадами, светофоры командуют потоками машин.

Уже не гортанный иврит или арабский удивляют слух, а звучат певучие испанский, английский, французский...

Наконец, попался и туалет, но Яша, глянув внутрь, не вошёл туда.

- Не хочу получить в спину арабский нож. Найдём пустой.

Дальше наш путь лежал на север. Открылась неоглядная водная гладь Кинерета, окружённого горами. Рощи бананов по берегам, лёгкие ажурные отели Тверии...

Потом были Голаны - земля, хранящая внутри себя мины последней войны. Израиль не хочет её взять, но и не может отдать. Сирийцы вновь будут стрелять с гор по нашим людям, пашущим внизу свои поля.

Мы вернулись домой вечером, переполненные увиденным и ставшие сразу израильтянами. Наши дорогие ведущие тоже сильно устали, но восторженно-растрёпанный вид гостей, кажется, доставлял им удовлетворение.

71. Познай себя

Были у меня и знакомства совсем иного рода. Расскажу о паре случаев. Возможно, кому-нибудь пригодится.

Особое детское чистое состояние, в котором я оказался, позволяет заглянуть в себя так глубоко, как это в обычной взрослой жизни невозможно. Интересно, что же там обнаруживается?

Прошло несколько недель после вселения в первую съёмную квартиру и приведения в начальный порядок нашей жизни.

Мы раздобыли недостающие в быту вещи, и незнакомые люди помогли нам участием, советами и предметами.

Наполненные удивлением и благодарностью, мы сидели дома в благостном покое.

В двери позвонили, и вошёл молодой парень лет не более двадцати приятной наружности. Робко спросил, что мы действительно недавно приехали и что мы "русские".

Приглашённый присесть и угощаемый чаем, он стал рассказывать.

- Приехал вот в Реховот из Хайфы, и, понимаете, в автобусе украли кошелёк со всеми документами и деньгами. Вижу, вы хорошие люди и поэтому решусь попросить взаймы 13 шекелей на обратный билет. Дайте ваш адрес и телефон, вернусь и сразу пришлю.

Возможно, такое обращение на улице пробудило бы во мне знакомые по ивановскому опыту встречи с освежёнными клиентами вытрезвителя, что был напротив нашего дома.

Но этот симпатичный чистенький парень сидел за нашим столом, пил чай с бутербродом и явно был рад, что попал, наконец, к добрым русскоязычным людям.

Мной овладело сочувствие и желание тоже помочь оказавшемуся в беде. В этот период мы получили только немного денег на самые первые потребности, и каждый шекель с трудом выходил из рук. Но такой случай..., я полез по карманам за деньгами.

- Может быть, вы добавите немного? Там в Хайфе мне придётся ещё ехать в соседний город, где мы, собственно, и живём. Тоже на съёмной квартире.

- Сколько ещё нужно?

- Ну, шекелей 15, там нет автобуса, и придётся ехать на такси.

Я оглянулся на жену, она явно была озабочена, чтобы я не обидел этого мальчика излишними расспросами. Мы добавили шекели.

- Только я вам не сказал, я здесь не один, со мной сестра...

- Что же она не поднялась сюда? - на столе уже была готова появиться вторая чашка.

- Да, знаете, она стесняется. Но ничего, только не подскажете, живут ли поблизости ещё русские? Я попрошу недостающие деньги. Ведь не могу же я вернуться один. Да нам и ещё надо купить кое-что на дорогу.

Я в уме (если это слово применимо было к моему органу мысли) сложил 13 и 15, умножил на 2 и прибавил "кое-что"...

- Знаешь, что - мы дадим тебе 100 шекелей, чтобы вам не нужно было ещё ходить и просить, нам скоро должны выплатить на электротовары.

Парень весь засветился благодарностью. (Хотя сейчас, разглядывая в памяти его оживившееся лицо, замечаю в нём явный оттенок удивления... Или насмешки?). Парень попросил бумагу и карандаш.

- Вот мой адрес и номер телефона, дайте, запишу ваш адрес и номер банковского счёта, только приеду и сразу переведу все деньги, возьмите копию моего паспорта - это единственное, что у меня осталось.

- Да что ты, не волнуйся, мы верим, подождём, какой там счёт, пришли письмом.

После самого тёплого прощания за гостем, которого нам удалось так хорошо выручить, закрылась дверь.

Спустя короткие минутки в меня стало заползать противное чувство - обманули, провели, как деревенского разиню. Но такой хороший парень, и у нас дома!?

Тут пришёл Миша. Мы поспешили ему рассказать об ещё не остывшем событии в надежде, что он снимет сомнения и похвалит нас.

Миша спокойно выслушал и сразу снял все колебания: "Ну, вы даёте!"

Надо ли говорить, что во все последующие дни оставленный телефон не отвечал, наш тоже молчал, а почтовый ящик каждый раз усмехался.

Но вот совершенно свежая история. Её рассказывает ужё не тёпленький "оле", а проветренный десятилетним стажем "ватик".

О чём эта история? Да, совсем банальный случай на ветхозаветную тему о людях простодушно доверчивых и магах-мошенниках.

И ведь совсем недавно вдумчивый автор этих строк, обожающий прогулки по окрестностям, любитель природы и сбора дикорастущих её плодов, выходя с давно заброшенного участка манговых деревьев, когда-то огороженного колючей проволокой, которая, как и некогда симпатичная вилла, давно упали и дотлевали на земле - получил предупреждение:

Спасибо тебе, колючая проволока,

Ты выручила меня от больших неприятностей,

Так по-дружески шляпу содрав, напомнила:

Когда идёшь или живёшь - не забывай об опасностях!

Да, просто, одна вполне серьёзная линия колючки, оказывается, сохранилась, и как раз чуть повыше уровня глаз.

В этот новолунный день на закате солнца я проходил привычным маршрутом мимо своего упавшего и неоднократно воспетого дерева. Оно, как всегда, было окружено остатками людского кайфа. Голова моя болела в этот вечер побольше обычного, и поэтому намеченная цель не включала дальний поход, а лишь проверку, не удалось ли вчерашнему ливню наполнить, наконец, природный водоём, то бишь лужу, в заболевшей ореховой роще.

Оглянувшись, я заметил, что к моему дереву спешит ещё один человек. Он толкал перед собой магазинного типа коляску с какими-то приборами.

"Интересно", - подумалось мне. - "Это он собирается сгрузить здесь ещё и такой мусор?"

- Что здесь делаешь? - окликнул меня этот небритый и небрежно одетый человек, похожий, если бы не коренной иврит, даже и на араба.

- А ты, что делаешь?

- Нет, а что ты здесь ищешь?

- Да так, смотрю, а ты куда это везёшь?

- Продам румынам.

За горкой возле инстиута Вайцмана строится новый жилой район, уже воздвигли порядочный дом, после чего появился там башенный кран. В отличие от других строек, где интифада закрыла пути рабочим из Газы, и дело встало, здесь трудятся румыны. Там же они живут в сарайчиках. Работа шумит непрерывно, хотя, дом прирастает еле-еле.

Я из вежливости поинтересовался его товаром, и он стал азартно показывать на кнопки нагревателей, лежавших в его коляске, и предлагать мне купить это. Я ответил, что у меня другие заботы, вот не работает видик.

- А что с ним?

- Да вот, смотреть кассету могу, а запись не идёт.

- Это я знаю, надо настроить блок винтом.

Надо же, копался с этим видиком, мелькнуло в английской инструкции слово "винт", но на блоке я его не нашёл и бросил пока свои попытки.

- Ты смог бы сделать ремонт?

- Да, могу, пойдём сейчас, - чёрные глаза незнакомца сверлили меня.

Он забыл о своём грузе и отправился со мной. На коротком пути я спросил, где он работает.

- Да здесь рядом моя мастерская, со мной работает русский, вот его визитка.

Он вытащил толстый потрёпанный бумажник, долго в нём ковырялся, но никаких карточек не нашёл.

- Но где же твоя мастерская, я всё здесь знаю, на улице Сирени, на Таран, на Якова?

Он со всем соглашался. Мне неудобно стало дальше расспрашивать. Телефон свой он назвал только мобильный, а на вопрос об имени, ответил - Моти. Вообще он спешил взяться за дело, а отвечал уклончиво.

Когда мы вошли, глаза у жены округлились от вида такого неожиданного гостя. Но он сразу присел к видику, вытащил его, почти отломав антенну.

- Э-э, это я мигом приделаю, - и показал на винт, который действительно сидел на задней стенке совсем на виду. Через минуту осмотра он произнёс:

- Испорчена плата, я могу её заменить, это будет стоить 200.

Я согласился. В нём действительно чувствовался мастер, я встречал здесь таких умельцев, которые всё знают и действуют мгновенно. Я ожидал, что он принесёт сначала плату. Но у мастера был другой план. Он моментально взял под мышку блок, потребовал кассету и пульт - "а как же без них проверить?" - и исчез со словами:

- Вернусь через час с половиной.

Ну и снова, через несколько минут, оно дало о себе знать - подзабытое противное чувство простака, до обидного легко обманутого ловкачом.

Я позвонил по его номеру - "электроника" ответила, что телефон временно не работает.

Прошло полтора часа и два с половиной. Мы уже начали привыкать к неизбежному и радовались, что 200 шекелей остались лежать у нас под вазой. Но телефон зазвонил.

- Это Моти, нужная деталь будет у меня завтра в 9-10.

Ждать его было свыше моих сил. В 12 он пришёл, показал Вере какие-то детали и каталоги и ушёл с 200 в кармане для покупки платы. Единственное, что пока смогла удержать моя более трезвая, как каждая женщина, жена - это ещё 50 шекелей, которые он потребовал за работу. Обещал придти в 6 вечера. Вот прошло и 6 следующего дня и ещё один день...

Но он же должен вернуться за очередным взносом?

Пока что, мы начали запирать дверь и на второй замок, который обычно не использовали. Только, если он открывает души, то справиться с дверью для него - секундное дело.

Есть такой анекдот "Введите лошадь", но "Введите вора" - народная мудрость сочинить ещё не догадалась.

72. Обороне я не нужен, университетам - тоже

Месяца через три я всерьёз забеспокоился относительно работы.

На моё самоуверенное письмо министру обороны пришло приглашение явится в Тель-Авив на улицу Каплан.

За проходной меня принял вежливый мальчик в штатском. Он поинтересовался, какие ракеты и самолёты летают с моими приводами. Когда он понял, что военных секретов у меня нет, а лишь технические - его интерес погас.

Он стал говорить, что в Израиле, в отличие от СССР, нет военных институтов и заводов, а всё делают обычные фирмы по заказам.

Я был озадачен. (Кстати, это, конечно, было не так. Мальчик меня обманывал. Позже я посетил несколько самых настоящих военных предприятий, но с улыбчивыми охранниками). Я просил его помочь мне войти в такие фирмы, он вяло что-то промямлил.

Никто за 10 прошедших лет ни разу ко мне по своей инициативе не обратился. Местные люди мне пояснили, что советских специалистов в военные дела впускают только через несколько лет проживания в стране.

Глаза видели одно, а разум уверял, что мой простой - недоразумение. Через разных доброхотов удалось договориться о деловой встрече на крупном и славном предприятии, которое будто специально для меня располагалось рядом в Реховоте.

Оно называлось "ЭЛЬ-ОП", что значит на всех языках - электрооптика. Замечательно! Одно из самых сильных внедрений нашего привода, как раз, сидело в летающих оптических аппаратах ночного видения.

Наконец-то я смогу вразумить местную промышленность и открою глаза инженерам на правильное раскручивание их оптик.

Меня встретили, провели через гораздо более слабые, чем привык, проходные, не отобрали даже папку с бумагами.

В относительно небольшом зале собралось человек 15 инженеров и среднего калибра начальников.

С воодушевлением я принялся чертить на доске, показывать слайды и объяснять на трёх языках замечательные принципы создания точного вращения. Однако вскоре меня перебили вопросами, и началась оживлённая дискуссия между присутствующими.

Я замолчал, как опытный лектор, предоставляя аудитории израсходовать малый запас полученных сведений и почувствовать необходимость вернуться к докладчику.

Не тут-то было.

Споры разгорались с новой силой и уходили от темы в разные стороны.

Много позже я понял, что здесь верховодит "ментальность". В переводе это означает, что даже одного, а тем более пятнадцать еврейских специалистов нельзя заставить более нескольких минут кряду слушать оракула. Из них против воли выпрыгивают вопросы, замечания, выступления, жесты, вскакивания, выбегания к доске и ещё что-то, чего я не усекал.

Наконец, тот парень, что помогал мне переводом на иврит, предложил обществу изложить коротко и понятно предложения "русского". Споры вскоре разгорелись с новой силой вокруг пары частных моих новинок.

Через полчаса народ, раскрасневшийся и удовлетворённый, начал расходиться. Со мной остался только провожатый, чтобы помочь покинуть помещение. Мой намёк посмотреть производство не встретил поддержки.

Всё закончилось, и через минуту я оказался снаружи.

У меня не было и тени сомнений, что продолжение неизбежно.

Но никто никогда больше обо всём этом не вспоминал.

Словно я прочёл лекцию о межпланетных сообщениях, "вызвавшую большой интерес". Только никто в космос не собирался. А люди-то работали именно вокруг этих штук.

Но, похоже, они более всего дорожили возможностью придумывать своё.

Я начал объезд университетов, предполагая ещё найти в них себе применение. После советских вузов поражал их внешний вид.

Например, Беер-Шевский университет. Вбетонированный в пустыню обширный оазис монументальных зданий, зелёных скверов и площадей, бесконечных стоянок для автомобилей многих тысяч студентов. Внутри тоже было прилично, чисто, никаких углов, завалов, облупившихся стен, грязных туалетов...

Меня принимали деканы, к более высокому начальству не решился идти, да, и уверен, что без соответствующей подготовки, т.е. чьих-то звонков, отзывов и рекомендаций это было совершенно бесполезно.

Разговор со мной был вежливым, но заканчивался, когда я очень уж приставал, самым расплывчатым обещанием позвонить в неопределённом будущем.

Я даже заговаривал не о профессорской работе, а просто преподавательской, готов был вести лабораторные занятия, но никто не хотел пробовать доктора в таком качестве. Да и не было никакого свободного штата.

Мне казалось, что я мог бы очень пригодиться, чтобы вводить рускоязычных студентов, которых уже много училось в университете, в такие тонкости и глубины теории управления, которые невозможно понять на не родном языке. Как наиболее правильно управлять механизмом? Как это научилась делать природа в нас самих? Всё это со временем, продумыванием и работой мне открывалось.

Нельзя подготовить настоящего инженера без глубокого понимания этих принципов. Как, например, врачу-невропатологу недостаточно знать, где какой нерв проходит, чтобы ткнуть в него иголкой или стукнуть молоточком. Необходимо понимание связей с высшими отделами мозга.

Но мои предложения наталкивались на какую-то стену.

В те годы в стране правила идея "плавильного котла". По этой концепции людей, приехавших со всего мира, нужно было погрузить в иврит и переплавить в израильтян. Это важнее профессиональных тонкостей.

Может быть и так. К сожалению, сегодня в Израиле чаще, чем иврит, слышен русский. И, к моему ужасу, к молодёжи, всегда падкой на острые штуки, всё более прилипает отвратительный матерный диалект, свойственный во всём мире единственно "великому и могучему".

Я был счастлив, что убежал от этой скверны, но она пришла сюда за нами.

При встречах чувствовалось, что многих смущает моё профессорское звание, а, когда я с гордостью добавлял и о своей научной степени доктора технических наук, собеседник вообще начинал немного косить.

Я уже упоминал о поздно открывшемся мне положении: на Западе есть только 1-ая степень - её получает недоучившийся студент университета, 2-ой - награждают благополучно закончившего вуз, и 3-ю добывает человек, делая "докторат", т.е., по-нашему - кандидатскую диссертацию. Существует ещё "постдокторат" с расплывчатыми правами.

Поэтому все приехавшие в Израиль "кандидаты" смогли автоматически ставить перед своей фамилией слово "доктор". Вспоминая, что требовалось преодолеть в СССР еврею, чтобы стать доктором, легко понять счастье, свалившееся на армию кандидатов и их готовность напрочь забыть о ещё каких-то там ступенях.

Естественно, что и человеку с докторской степенью невозможно было согласиться с нахальной уравниловкой: ведь в Союзе кандидаты были вроде офицеров, а доктора - генералов.

Впрочем, как осчастливленным "кандидатам", так и обиженным "докторам" не приходилось козырять своими званиями - никто не спешил взять олима на работу даже инженером или техником.

Обилие репатриантов столь высокой технической квалификации наводило местных людей на мысль, что там, в России у них просто хватило денег купить желаемый диплом. В этом убеждали их не только сплетни.

Уже первые собеседования показывали, что российский доктор не может объясниться на английском, не умеет отправить факс, не знает, как подойти к компьютеру, а ведь это семечки для любого местного школьника.

Может, в этом "русском" и есть какие-то знания, но как к ним прикоснуться?

Всё, что составляло цель жизни наших еврейских мам и собственная борьба за высшее образование - оказывалось напрасной тратой времени и сил.

Лучше бы получили специальность сварщика, для них всегда была работа.

Между прочим, я подумывал о такой карьере. Ещё студентом тренировался в сварке, собираясь ехать на "великую стройку коммунизма" - Сталинградскую ГЭС. Поехать не поехал, но ровный красивый шов электродом положить - научился.

Была и ещё одна очень веская причина недоверчивого отношения к специалистам из России.

Парадоксально, но страна, которая кичилась своим уважением к человеку труда и презрением к капиталистическим паразитам, готовила своих учёных к чисто умственной деятельности, всю "ручную" работу вокруг них должны были выполнять низкооплачиваемые лаборанты.

Оказалось, что в капиталистическом мире учёный вовсе не нуждается в простых услугах совсем не мало оплачиваемого помощника, а сам может всё делать. Мне сильно повезло, что я умел работать своими руками.

Продолжая поиски работы, я посетил университеты в Иерусалиме и Тель-Авиве. После каждой такой встречи требовалось время, чтобы затянулись болезненные обидные царапины.

Здорово повезло мне в Хайфе, в знаменитом Технионе. Совершенно неожиданно встретил там Цыпкина. Радости моей не было границ. Однако, на лекции знаменитого гостя присутствовало десятка полтора людей, хотя выступал он на английском. Пожалуй, только один доктор Палман, понимал суть его доклада. Но и он проявлял своё отношение к нашему корифею довольно вяло.

По моей просьбе Яков Залманович указал ему на меня. Тот с любопытством взглянул на ещё одного безъязыкого "профессора".

Уехал я с тем же тягостным чувством пережитого унижения. И без каких-либо результатов. Наверное, требовалось "повиснуть" на ответственных людях, занудно снова и снова приезжать и просить, искать других знакомств, примелькаться...

Мне проще было идти и копать землю. Что, кстати, мы с Верой и пытались сделать. Часа три мы упорно чистили приусадебный участок с многолетними колючками. И, поверьте, мне было приятно улучшать израильскую землю. Хозяйка иногда проходила мимо нас, тревожно, как мне показалось, поглядывая на нашу чересчур аккуратную работу.

Мы успели превратить в культурный вид порядочный кусок земли, но ещё больше заросшей оставалось.

Придя на другой день для продолжения работы, мы застали дом закрытым, тяжёлые мотыги, времён царя Давида, спрятанными.

Мы заглядывали ещё несколько раз, пока бабка-хозяйка расплатилась с нами за уже сделанное по минимальным расценкам. Нашего языка не хватило, чтобы выяснить у нее, в чём же причины такого поворота в трудовом договоре.

Так стало ясно, что и в таком качестве я был не нужен.

73. Первая работа - я осваиваю то, чему всю жизнь

учил студентов

Как-то раз среди многих телефонных переговоров, по раздобытым всеми способами номерам, прозвучал менее недоверчивый ответ по-русски. Мои слова о приводе и фамилии знакомых специалистов оказали на собеседника влияние.

Через несколько дней Моше Хитерер заехал к нам.

Он не сразу отдышался, поднявшись на наш последний этаж, с минуту прижимал руку к груди, подавляя боль. Сказал - сердце. (Стоит забежать вперёд - месяцев через десять он навестил меня и, счастливо блестя глазами, сообщил, что вернулся с горных лыж. Сквозь раскрытый ворот его рубахи виднелся бледный бесконечный шрам).

Разговор получился. Впервые за много времени я почувствовал не только стандартно вежливые, но и по-человечески уважительные нотки. Меня обещали порекомендовать хозяину фирмы.

И верно, через недельку к нам вошёл огромного роста красивый мужчина. Он внимательно осмотрелся в нашем жилье, выслушал доклад о моих изобретениях и сказал, что, наверное, возьмёт меня.

Потом я звонил, он отвечал, что надо ещё подождать. Наконец, назначил мне придти на работу 1-го сентября.

Думал, что войду в великолепный мраморный корпус огромного предприятия, но фирма, которую я разыскал, оказалась - несколькими комнатами на втором этаже трёхэтажного панельного дома. Причём, хозяин, пригласивший меня, сегодня отсутствовал.

Когда сидевшие за столами люди спросили вошедшего с улицы, почему он, собственно, здесь располагается, я ответил, что меня взял на работу Марк Кушнир. Это имя произвело впечатление, лица моих будущих коллег потеплели, и я получил письменный стол и оргпредметы.

Все в нашей фирме занимались одной проблемой: созданием холодильной установки без запрещённого ООН газа фреона, который, в случае выскакивания наружу, якобы разрушает защитную озоновую оболочку планеты. На этом пути уже имелись успехи. Оставалось только перебороть некоторые досадные мелочи в работе техники и ещё - найти смелого человека с деньгами.

Основные работники фирмы были ивритскими, некоторые говорили по-русски. Каждый обладал большими амбициями, но, я убедился, что их знания и умения отличаются необычной широтой и доскональностью.

Например, один из них чертил за компьютером, как механик-конструктор. Он сам выбирал и рассчитывал технологические параметры, как инженер-теплотехник. Он также вёл переговоры с фирмами всего мира с помощью факса и телефона на английском, как хорошего уровня коммерческий директор и, наверное, ещё много чего умел.

Другой инженер обеспечивал проверку всяких идей теоретически. Он смело вторгался в разные области математики, включая самые сложные, связанные с векторами, полями, динамикой и т.п. При этом он доводил дело до практических расчётов, строил красивые графики и через пару дней давал конкретный и наглядный ответ - пойдёт идея или нет.

Люди такого теоретического кругозора и практической хватки мне раньше не встречались.

Удивил меня и один "ацмаи" - обычный для Израиля работник типа "человек-фирма". Его пригласил Марк для оснащения нашего лабораторного холодильника системой измерения температуры. Сначала я удивился такому нерентабельному решению. Мы и сами могли это сделать. Но после я кое-что понял.

Этот человек совсем не выглядел таким важным и всезнающим, охотно отвечал на вопросы. Даже терпеливо слушал мой иврит.

Приветливо поговорив с инженерами, он вытащил паяльник и, не вычерчивая особых схем, тут же начал собирать плату с электроникой. Когда не оказалось в лаборатории нужного проводка и транзистора, он спустился в машину и принёс пару чемоданчиков, в которых имелось всё на все случаи жизни. Собрав плату и укрепив в холодильнике термодатчики, он соединил всё с компьютером и углубился в компьютерные программы.

Через денёк было приглашено начальство. Вся система работала безукоризненно. По моим представлениям такая работа требовала месяца упорного труда целой лаборатории.

Конечно, получил он порядочно, но в несколько раз меньше, чем потребовалось бы советскому коллективу, даже с учётом нищенской инженерной зарплаты.

На таком фоне не только олимы учёные, но и серьёзные инженеры с производства выглядели оригинально.

При встрече-интервью бывший советский специалист торопился сообщить, что "там" он работал 15 или 20 лет в могучем институте начальником отдела или главным инженером проекта.

Что же он умел делать? Понятно, самое главное для успеха - разговаривать с более высоким начальством, выбить премию. Ещё - управлять своими "ребятами", которые зубами держались за место.

Здесь о такой "специальности" не слыхивали.

Мог ли он выполнить обычную работу инженера - спроектировать и осуществить новую схему? Вряд ли. Ведь для этого мало было знать теорию, чем еврейский специалист из СССР обычно владел. Требовалось выбрать нужные детали по каталогам - на английском. Договориться об их покупке - на иврите. Заказать изготовление платы - опять иврит. Собрать и наладить плату своими руками. Большая часть работы выполнялась на компьютере. Ему же следовало поручить в дальнейшем всё управление. И никаких подчинённых!

Поэтому здешний хозяин опасался взять на работу бывшего начальника.

Мне дали время знакомиться с тем новым, что меня окружало.

Через пару месяцев я вник в работу заказываемого в Англии привода их холодильника и собрал свою плату.

Это было не совсем просто. Новый брашлес-мотор требовал сначала досканально понять его характер, а затем заставить электронику точно выполнить алгоритм (порядок) подключения то с начала, а то с конца каждой из трёх обмоток по командам собственных датчиков Холла, которые следили за положением вращающегося на роторе сильного магнита. Многие фирмы уже делали такие приводы, но не собирались раскрывать их секреты. Мне удалось пройти по лабиринту технических загадок и подобрать все ключики к хитрым замочкам.

Марк удивился, увидев, как бойко закрутился английский мотор с новым приводом. "Значит, можем!" - с удовлетворением сказал он.

После этого мои шансы приподнялись. Я давно просил дать мне электронщика, и он появился.

Михаэль работал в соседней фирме, с которой наша состояла в братской дружбе. Он просто перешёл через три комнаты и расположился возле моего стола со своими инструментами. Как серьёзный знаток своего дела, он, прежде всего, захотел разобраться в технической проблеме.

Наконец-то, у меня появился слушатель! Со всем жаром и с мельчайшими подробностями я начал обучать Мишу моему приводу, надеясь, что лёд тронулся, и скоро мы по-настоящему удивим всех таким вращением, какого ещё не видели именитые фирмы.

И тут в поток моего вдохновения вмешалась неожиданная проблема.

Миша считал себя большим специалистом в электронике и, наверное, был им. Олимовский профессор был относительно слаб в практике действий с микросхемами и транзисторами. Он, правда, и не претендовал на эту смежную с приводом область. Он только рассчитывал, что уважаемый помощник-электронщик быстренько соберет такой же электронный блок, что уже работал в Иванове. А когда мы запустим исходный образец точного привода, то и возьмёмся все вместе за его стремительное улучшение.

Однако Михаэль совсем не собирался выполнять простую работу.

Через пару дней меня пригласили в ту соседнюю фирму. Миша выступил с сообщением о приводе, который он собирается построить.

Темпераментный хозяин фирмы Яков, потирая руки, заметил, что они неплохо умеют управляться с компьютерами, а вот с "моторчиками" как-то ещё не встречались.

Мне позволили произнести только краткое вступительное слово. Частная фирма - время дорого.

После этого началось бурное обсуждение рассказанного Мишей алгоритма. Молодые электронщики-компьютерщики, собравшиеся в тесной комнатке, с жаром наперебой выдавали советы, как изменить и улучшить то-то и то-то в нарисованной на доске схеме. Яков вносил свои коррективы. Раскрасневшийся Михаэль ловил предложения, высказывал критические оценки и правил схему.

Обескураженный профессор еле успевал вставить: "Нет, так работать не будет" или "Мотор сгорит немедленно от пиков тока" и т.п. Через два часа совещание закончило свою работу.

Удовлетворённый Михаэль вернулся к своему новому рабочему месту и начал воплощать утверждённый план.

Остановить пустую работу было невозможно. Единственно - был услышан мой совет, все проверки делать на пониженном напряжении, чтобы спасти мотор в случае ошибки. "Ну, ладно", - сказал я себе. - "Скоро они сами убедятся, и мы двинемся к цели, а не мимо".

Ах, как я был наивен. Вырвавшийся на волю еврейский инженер не признаёт никаких авторитетов. Хватит, он терпел их там.

Схема скоро была собрана, но торжество спуска судна на воду пришлось немного отложить. Под управлением мишиной электроники бедный мотор дёргался и бился, как припадочный.

Электронщики собрались на новое совещание. Меня не звали. Была разработана новая схема. Миша быстро всё перепаял - результат оказался тем же.

Через два дня, заполненных творческими поисками, Яша бодро заявил мне в коридоре, что они будут делать всё вообще иначе.

- Запишем ваш алгоритм в компьютер, и он напрямую станет управлять мотором!

- Это известный и интересный путь. Только он потребует много времени на разработку, ведь компьютер внесёт непредсказуемые запаздывания, а замкнутая система привода этого крайне не любит.

- О, вы не знаете современных компьютеров, их мощность почти не ограничена!

Программу писал другой специалист из яшиной команды. Михаэль уже с меньшим энтузиазмом притащил компьютер. Он подключил к нему плату и мотор, убедился в том, что "так и знал", ибо "его предложение" было лучше, что-то буркнул и ушёл.

На следующее совещание призвали профессора.

Может, вы думаете, что меня встретили, если не словами извинения, то хотя бы с большим вниманием? Как бы не так!

Электронщики были раздражены и обижены. С профессора потребовали объяснений. Как это так, они всё сделали в лучшем виде, а его идея не работает. Пусть разбирается и исправляет.

Я понимал, что лечить созданного уродца бесполезно, и предложил хитрый ход.

- Давайте соберём схему без всяких отклонений от той, которую я дам. Пусть появится у нас, хотя и не современный, но правильно работающий привод. Он будет служить примером, по которому можно будет определять ошибки и проверять идеи при доводке компьютерного варианта.

Наконец, Михаэль отодвинул компьютер, спаял небрежно мою схему. Измученный мотор закрутился, и я увидел знакомую картину чистой работы астатического привода.

Хозяин электронщиков и его ребята при мне не проявили интереса к достигнутой, наконец, цели. Заговорили, что работа электронщика со мной слишком дорого им стоит.

Начальство поняло, что идеи этого профессора довольно туманны, а с людьми он работать явно не умеет.

Только, помилуй Бог, с какими это "людьми"? Да каждый из них - это профессор, директор, президент!

Надежды на дальнейшее совершенствование моего привода пришлось отставить.

В это время появилось у нас новое лицо - профессор Давид из Болгарии. Он приехал со своим патентом электросварочного аппарата, в котором сварочная проволока должна непрерывно и плавно подаваться мотором.

То есть, нужен был хороший и дешёвый привод.

Марк сказал:

- Поработайте с Давидом, надо помочь ему.

Я и сам чувствовал себя не очень. Столько месяцев получаю зарплату, а ничего ещё полезного для фирмы не сделал. Правда, платили мне немного - 2500 шек., да и половину этой суммы фирме переводило государство, оказывавшее таким способом помощь в трудоустройстве олимов с высшим образованием.

Я со всей серьёзностью вошёл в эту работу. В меня прямо вцепилась мысль, что необходимо сделать привод, который не только будет хорошо работать, но и окажется предельно компактным, лёгким и дешёвым.

Ведь сварочную установку сварщик сам переносит. И кто купит наше изделие, если оно будет дороже стандартного? Поэтому я буквально терзал каталоги и продавцов деталей, выжимал любой "жирок" из схемы, включил всю свою изобретательность.

Например, для безопасности сварки не допускается напряжение выше 60 вольт. А в сети, как известно, 220.

Обычно, в этом случае инженер, не раздумывая, применяет трансформатор - такую штуку из железа и меди, тяжёлую и дорогую. Существуют и другие приёмы, использующие для гашения части напряжения более дешёвые и лёгкие устройства - обычные конденсаторы.

Трансформатор сразу закрывал путь к легкому и недорогому решению, хотя снимал много проблем, которые потом мешали бы работать самому приводу.

Я сразу ринулся в конденсаторную стихию. Перепробовав множество вариантов, я нашёл единственную схему включения, которая всё делала удачно. В электротехнике такой источник питания не был известен, но не было времени заниматься закреплением своего приоритета. Работает - и хорошо!

Кроме всего, дело надо было сделать очень быстро.

Такая моя напряжённость, конечно, отразилась и на требованиях к появившемуся у меня помощнику Семёну. Этот спокойный и вежливый парень меня слушался, старался.

Он быстро понял, что мои советы и указания - это не властные капризы, а лучший путь к выходу из постоянно возникающих технических тупиков.

Наверное, ему было нелегко со мной работать, я очень спешил, а он иногда, устремив глаза вдаль, замирал или засыпал с открытыми глазами. Может, он и не высыпался, ездил в Реховот издалёка.

Сначала я, конечно, хотел делать привод по своему принципу, но Давид очень противился применению моторов с необходимыми в этом случае импульсными датчиками. Действительно, они были дороговаты.

- Но с этими датчиками мы сделаем привод, который точно будет держать скорость подачи проволоки, менять её в любых пределах, разве это не важно для хорошей сварки?

- Очень хорошо, сделайте всё это, но без вашего датчика.

Как инженер, я тоже понимал, что эта сварочная техника ещё не доросла до точного привода. Их устроит простой, но из него придётся выжимать максимум качества.

Пришлось пойти по пути обычного привода с тахогенератором, то есть таким датчиком, против которого я всю жизнь воевал. Он и грубый, и врущий, но более дешёвый и ближе "по духу" сварочной огневой искрящей машине.

Пришлось отвернуться от собственной идеологии и вступить в партию противника.

Просмотр каталогов таких фирм, как Моторолла, показал мне, что Запад в этом направлении далеко обогнал СССР, и главный регулятор привода можно купить в виде готовой микросхемы - такой маленькой "сороконожки".

Все остальные многочисленные добавки к регулятору я быстро придумал. Семён всё собирал, и мы вместе проверяли, чтобы работало тютелька в тютельку.

Иногда заходил Давид, брался рукой за проволоку, ползущую из наконечника, и добавлял нам ещё заданий. С математикой у него было туго, но в интуиции - не откажешь.

Постепенно выяснилось, что совсем недостаточно, чтобы мотор просто крутился и тянул проволоку.

Когда сварщик начинает работу, то из наконечника должен торчать точной длины кончик проволоки: если он на пару миллиметров длиннее - трудно будет начать шов, если короче - дуга перекинется на сам наконечник.

Значит, при окончании сварки мотор должен остановиться, как вкопанный. Это называется у нас "фиксированный останов". Он достигается специальными мерами, дополнительными деталями и деньгами.

Если мотор вращается чуть неравномерно, то проволока также бежит с рывочками. Это сильно мешает сварщику, т.к. дуга горит неровно и шов получается некрасивым. Однако заставить простой привод с тахогенератором хорошо держать скорость очень трудно, нужно тщательно настраивать схему.

Когда мотор пускается в ход, то он всегда сначала разгоняется до немного большей скорости, потом замедляется и после нескольких колебаний выходит на задание. Поэтому проволока сначала выбежит быстро, потом притормозится и снова ускорится

Но при торможении огненная дуга грозит прерваться. Сварщик тогда приближает наконечник к месту сварки. Однако в этот момент проволока снова поползёт быстро, сварщик отдёрнет свой инструмент назад, но поздно - он приварился к изделию.

При этом любой сварщик произносит определённые слова (не печатные) и требует заменить сварочную машину.

Значит, приводчику необходимо заниматься ещё более серьёзной проблемой - "переходными процессами". Здесь уже необходима очень высокая квалификация.

Рассказываю эти технические подробности, чтобы читатель почувствовал, какую сложную задачу приходилось решать, строя простой привод.

Так шаг за шагом добивались мы послушания капризного противника. Изготовили несколько аппаратов и подарили их для оценки в мастерские.

Наконец, опытный сварщик, работавший в фирме по ремонту автобусов, поднял щиток, и улыбнулся.

- Порядок! Эта машина работает лучше, чем наши. Мы купим такие!

Но не бывает в технике без "подводных камней". Иногда без видимых причин привод замирал.

Проверка показывала - сгорел силовой транзистор. Таких в приводе - четыре штуки, и это самые дорогие детали в установке.

По каталогам я выбрал наиболее сильные транзисторы авторитетной фирмы, правда, сидевшей на Тайване. Я не придал этому особого значения, ибо тогда многие производства переводились на Восток, где труд стоил много дешевле. Мы уже купили штук 100 таких транзисторов, заплатив пару тысяч долларов.

Я отчаянно сражался с этим злом, пробовал всякие защиты, но опасность отказа висела над нами.

В это время я взял на работу ещё одного электронщика с заводским опытом. Такие люди отличаются особым нюхом или интуицией, назови, как хочешь.

Мой Саша, ещё не понимая работы схемы, предложил заменить транзисторы - моторолловскими. И что же? - более слабые эти приборы больше не перегорали.

Оказалось, что в тайванских транзисторах отсутствовал необходимый элемент - обратный диод. В каталоге он был нарисован, тут же стояла таблица со всеми его тонкими параметрами. И, тем не менее, в действительности его не было.

Такого подвоха от фирмы нельзя было ожидать!

Затем наша фирма Planetiks перешла к этапу изготовления серии.

И здесь я развил большую активность. Созвонился со знакомым начальством завода "Заря" в Ленинграде и уговорил их продать нам по низкой цене 40 моторов.

В этом месте меня подстерегала досадная оплошка.

Всегда считалось, что советские изделия, а особенно военной приёмки, делаются грубоватыми, но прочными, с большими запасами. Вот капиталисты выпускают красивые, но "нежные" изделия.

Скоро я убедился, что советские моторы в тяжелых условиях быстро изнашивались, а западные, хотя и не имели запасов, но оговоренное в каталоге - выдерживали точно.

Нашёл я и недорогого разработчика плат, и с ним подготовил чертежи, которые направил изготовителю в Хайфе. Вскоре мы получили сотню красивых плат.

Теперь я разыскал в Ашдоде фирму и убедил её хозяина выполнить сборку плат по такой цене, что он кряхтел и охал (обещал, что скоро мы закажем ему не десятки, а тысячи штук).

Потом я вызвонил и купил все комплектующие детали хорошего качества и дёшево, тоже обещая в близком будущем огромные закупки. Это не было обманом, все мы надеялись, что так и будет.

После участвовал в покупке ещё моторов в Германии. Обнаружил в них серьёзные дефекты.

Приехал сам хозяин, согласился, скрепя своё германское сердце, с моими замечаниями и даже принял моё предложение по исправлению и доделке.

Через 10 дней нам прислали новые уже хорошие моторы. Началось изготовление серии. Вместе с наученными мною электронщиками мы налаживал каждую машину. Они тут же уезжали на выставки по всему миру.

Положение наше изменилось. Фирму продавали богатому хозяину. Всю текущую работу обеспечивали подготовленные мной инженеры, а развивать эту технику пока не собирались.

Вот и получилось, что я стал не нужен и был выдворен в класс безработных. Ну, об этом уже рассказывалось в самом начале моей исповеди.

Так почти через 40 лет после получения диплома инженера-приводчика и 30 лет преподавания я действительно стал профессионалом, который готов грамотно решать все задачи, и ничего не опасается.

Кроме... невостребованности.

74. Научим машину говорить и слушать

Не обязательно учиться разговаривать на иностранном

языке - можно научить этому машину

Многие идеи в то безработное время посещали мою освободившуюся голову. Одна из них зацепилась основательно. Погрузи любого в мир нового языка и он в отчаянии снесёт что-либо подобное.

Жизнь показала, что на русском языке никто из нужных людей не говорит и не слушает, а мой иврит, как принято выражаться, "оставлял желать лучшего". Но голове может помочь машина!

Мне было ясно, что сегодня ещё рано пытаться научить технику разговаривать, подобно болтливому человеку. Но её можно приспособить для самого краткого служебного диалога.

А как это важно, я прочувствовал "на собственной шкуре".

Оказавшись в Ганновере на промышленной выставке, я заблудился и не мог найти нужного выхода с её необъятной территории в сторону улочки, на которой мы жили.

Шёл дождь и дул холодный ветер. Я промок и замёрз, боялся так некстати заболеть, но на своих языках никому даже терпеливо слушавшему полицейскому не мог растолковать, что я хочу. Все вежливо улыбались и отступались от что-то бормочущего иностранца.

Я понял, что мы нуждаемся в самых простых вещах. Например, в аэропорту спросить у девушки в справочном, где доплатить за лишний вес, где посадка на мой рейс? А она тебя не понимает! А времени совсем нет!

И ещё я почувствовал, что вот-вот мир бросит сюда огромные деньги. Ну, примерно, как на мобильные телефоны. И даже больше. У меня были основания доверять этому своему чувству. Оглянувшись в прошлое, вставала передо мной моя идея конца 60-х о "безналичных расчётах" и, вскоре, бум с кредитными карточками, буквально преобразивший мир.

На самом деле, та легкость, с которой мы говорим и слушаем речь - великое чудо природы.

Хотя это делается нами совершенно запросто, мировая наука множество лет бьётся над этой проблемой, и мало чего поняла.

Размышляя в эту сторону, мне было абсолютно ясно, что, будучи неспециалистом, нечего и пытаться лезть в научные теории языковых дел. Но вместе с тем, было понятно, что стремительный прогресс компьютеров и разноязыкие толпы людей в крупных городах... впрочем, лучше я приведу кусочек из моего оставшегося скрытым от всех патента.

Patent

Способ синхронного перевода речи

Предлагается способ синхронного автоматического перевода речи двух или нескольких лиц, при котором каждый из них говорит и слышит собеседника на своём родном языке.

Вид языков и их число - принципиально не ограничивается.

Этот способ попутно решает задачу голосового взаимодействия человека с машиной.

История развития современной цивилизации опровергает предположение о будущем едином языке общения всех жителей планеты. Хотя наблюдается определенная тенденция интеграции соседних государств, очевидна также и поляризация национальных культур и особенностей. Значимость родного языка в каждой стране полностью сохраняется.

Вместе с тем, границы государств становятся всё более прозрачными, а население - многоязычным. Поэтому возрастает актуальность проблемы уменьшения или снятия языковых ограничений в общении людей.

Автоматизация перевода речи происходит поэтапно.

Вначале решается более простая задача взаимодействия человека с машиной, начиная с простейших случаев подачи голосовых команд.

Затем осуществляются системы разговора на служебные темы, с очень ограниченным словарным и грамматическим фондом.

Постепенно автоматические средства перевода распространятся на большинство форм общения людей, где языковые барьеры особенно досадны.

Сокровенные желания людей отражаются в их творчестве. У каждого народа существуют сказания типа "ковра-самолёта" или "...повернись изба ко мне передом!".

Если мечты о полётах во многом уже осуществились, то исполнение речевых команд оказалось делом более сложным. Пришлось ожидать изобретения и развития техники, воспроизводящей мыслительную деятельность человека.

Компьютеры, в принципе, достигли такого уровня, когда возможна реализация в режиме реального времени полезных программ автоматического распознавания речи.

Коммерческий потенциал таких средств безграничен, поскольку они удовлетворяют естественные потребности каждого человека, живущего в сообществе людей и машин.

Скоро мир инвестирует сюда огромные денежные средства.

Наука до сих пор вгрызается в "анатомию" речи. Расчленяет наш разговор на короткие звуки, а затем изучает законы их объединения в слова и фразы. Здесь открылись некоторые тайны, написаны книги и диссертации.

Однако сегодня на рынке нет надёжных диктофонов и переводчиков. Сенсационных сообщений было сколько угодно. И по телевизору показывали. Но мобильный телефон сегодня почти у каждого в руках, а для передачи даже краткого сообщения по электронной почте приходится нудно ползать по клавиатуре. Нет бы просто - сказать в микрофон, а компьютер пускай сам напечатает текст.

Может быть, Вы, мой читатель из "прекрасного далёко", усмехнулись древности автора? Какие проблемы! Да я просто говорю в свой мобильник, а мой собеседник, стоящий рядом или за тысячи километров, слышит меня через свой мобильный аппарат на своём языке. И нет между нами никакого языкового барьера!

Да, таковы мечты. А пока я решил зайти с другого конца. Попробую коротко объяснить идеи.

Не обязательно вникать, кто и что говорит, и на каком языке. Ведь микрофон слышит любую речь, а магнитофон её запоминает. И ни тот, ни другой понятия не имеют о разных языках, да и вообще малограмотны.

Надо брать слова целиком, как они произносятся, научиться описывать общие их особенности, отличающие одно слово от другого.

Что значит взять слово? Конечно, человек должен произнести его в микрофон, тогда на выходе этого простенького прибора появится определенная картина сигнала в виде электрического напряжения оригинальной формы. Каждое слово - своя картинка.

Попробуем сделать так:

под N1 запомним звучание слова "когда" и отличительные признаки-критерии его "картинки";

затем под N2 - критерии и звучание слова "прилетает";

и ещё под N3 слово - "самолёт".

Приведённые в примере слова позволяют уже составить для служебного разговора в справочном бюро начало вопроса: "Когда прилетает самолёт...?" Таким способом можно создать словарь для служебного диалога.

Ну, а как быть с переводом на другой язык? Да очень просто! Предложим англичанину произнести на своём родном языке эти же слова и добавим их в словарь под теми же номерами. Затем можно обратится к уважаемому эфиопу и под теми же номерами записать эти слова по-эфиопски.

Теперь представим себе, что в аэропорту Лондона к служащей справочного бюро обращается наш эфиоп и на одному ему понятном языке спрашивает о том, когда прилетает самолёт такого-то рейса.

Что делать девушке, которая знает только английский? Она в состоянии сделать только одно: услышать этот вопрос, звучащим по-английски, и на этом же языке произнести ответ, который эфиоп должен услышать на своём языке. Да, но как это сделать?

Магнитофон - это штука устаревшая. Запоминать все слова и картинки, сравнивать их и узнавать будет, конечно, компьютер, который стоит теперь в каждом уважающем себя офисе.

Как же научить такому делу обычный компьютер?

Ну, ясное дело, вопрос и ответ должны произноситься собеседниками в свои микрофоны, а слышать их они смогут с помощью простейших громкоговорителей которые стоят рядышком с каждым компьютером (или наушников).

Вся проблема в специальной программе, которая позволит компьютеру, "услышав" по-эфиопски слово "когда" понять, что это слово N1. Если это получилось, то совсем просто взять из памяти компьютера английское слово N1 и выдать его через громкоговоритель английской девушке.

Ей не составит никакого труда понять вопрос и дать на него ответ на своём языке.

Теперь опять работает компьютер: "услышав" ответ, он отыщет в словаре эти слова и по их номерам выдаст соответствующие слова эфиопу на его языке.

Итак, изюмина кроется в программе, которая должна, получив слово-сигнал (картинку) от микрофона "узнать" в нём знакомое слово.

Но уже выше поясняли, что предварительно наш эфиоп произносил эти слова, и их картинки запоминались в программе.

Поэтому теперь компьютер должен только перебрать в своей памяти все картинки, сравнивая их с входящей.

Мгновенно выполнив такую детскую игру, компьютер обнаружит, что новая картинка подобна уже имеющейся под N1 и скажет по-английски: "Веен" (Когда). Так и продолжится диалог.

Чтобы упростить дело эфиоп, наговорив все слова компьютеру у себя на родине, получит магнитную карточку с их записью. Именно эту карточку он вставит в компьютер в лондонском справочном бюро (как вы вставляете карточку в каспомат, чтобы получить деньги).

Таким образом, программа будет "слышать" знакомые слова, произносимые знакомым голосом, и ей легко будет их узнавать.

Аналогично, свои карточки будут иметь и английская девушка из справочного и каждый человек, который захочет приобщиться к нашей системе перевода.

Как сейчас вы вступаете в компанию "Виза" или "Мастеркарт", так же купите себе карточку "Диалог".

Как видно, проблема свелась к тому, чтобы "узнавать самого себя".

А вдруг мой читатель не боится науки и даже немного знаком с основами передачи сигналов. Для него могу кое-что пояснить.

Известно, что любой сигнал состоит из гармоник (по-научному, сигнал можно разложить в ряд, или представить интегралом, Фурье). Речь человека содержит частоты от 20 до 16000 Герц.

Следующая великая теорема - Шеннона - открывает удобный способ передачи сигнала в память компьютера. Для этого не нужно передавать весь сигнал, вполне достаточно выбрать из него только его отдельные значения через определенные промежутки времени. И сделать это нужно с частотой выборки вдвое выше, чем частота наивысшей гармоники сигнала. Для нашего случая, очевидно, нужно прочитывать сигнал с частотой выборки 32 000 Герц.

Практически, опытами я быстро установил, что достаточно опрашивать сигнал значительно реже. Так уже при 8000 Герц не улавливаешь на слух разницы между воспроизведением полного сигнала и его "дискретной выборкой".

Таким способом произносимые человеком слова превращаются в группы импульсов, то есть чисел. Ну, а числа - это любимая пища компьютера, с которой он готов проделать всё, что мы прикажем ему в программе. Кстати, сегодня во всех магазинах и рекламах только и слышно: "...дигитальное изображение, дигитальный звук". Речь идёт, как раз, о тех самых "оцифрованных" сигналах-импульсах, о которых мы говорили.

Эта идея среди других была у меня в запасе, когда на организованной для олимов встрече с потенциальными инвесторами мной заинтересовался один бизнесмен. Он, видимо, усмотрел в этом невидном, но настойчивом "русском", возможность заработать, рискнув небольшими деньгами.

Я требовал компьютер и 3 месяца оплаты себя и программиста для получения первого варианта разговорной программы.

Этот человек посомневался только, что я за 2000 долларов в месяц найду программиста. Но я рассчитывал на Сашу Геллера. Мой бывший студент и желанный, но не пробившийся тогда через ректора, несмотря на самую активную мою поддержку, аспирант, - недавно приехал и поселился рядом. Он пока ещё не имеет работы и согласится войти в мою компанию.

И завертелась работа. Теперь сам удивляюсь, с какой немыслимой быстротой удалось нам внедриться в новую область.

Конечно, мы налетели на тысячу неожидаемых препятствий. Но с бодрой отвагой и изобретательностью раскалывая их, таки выдали пригодный для публичных испытаний продукт.

Пожалуй, до этого лишь однажды я так работал. Тогда, в Киеве, нащупывая пути к точному приводу.

Достаточно взглянуть на дневник, который я вёл для отчёта перед инвестором.

11.08.94 Покупка компьютера, установка программного обеспечения

12.08.94 Установка программ записи звука

13.08.94 Исследование "рисунков" нескольких слов и выбор частоты опроса 8000 Гц

14.08.94 Исследование гласных звуков

15.08.94 Исследование "рисунков" 20 слов, формирование алгоритма упрощения

формы рисунков-слов, выявляющего их основные отличия

16.08.94 Исследование рисунков. Алгоритм обнаружения начала и конца слова

17.08.94 Исследование согласных, особенности шипящих звуков

18.08.94 Разработка признаков-критериев формы слов: сумма, плотность, длительность,

число пиков и впадин, расстояния между ними

20-21/08 Улучшение критериев. Исследование фонем числительных. Исследование различий в русском, английском, французском и ивритском произношениях

25.08 Сформировано 60 критериев

30.08 Программа идентификации слов

7.09 Проверка программы разговора из 10 слов

11.09 Работа программы разговора из 20 слов

Саша стучал на клавишах, как пулемёт. Он приходил с работы усталый, но нет худа без добра: мы не тратили времени и сил на обычные в таких случаях споры. Он легко принимал мои задания.

В начале творческого дела верна поговорка: две головы хорошо, а одна - лучше.

На короткое время я выходил на горку и в пардесы, промывал уши и мозги тишиной, мысли шустро обегали последние результаты. Становилось ясно - этот путь плох, а надо делать так и так.

Возвращался домой и писал Саше задание на новый сеанс. Компьютерное умение и руки были целиком его. Мы идеально дополняли друг друга.

Через месяц такой работы мы начали разговаривать с компьютером, и он понимал произносимые слова. Не всегда. Требовалось не расслабляться, говорить отчётливо, но просто.

Мы ввели в программу особый "коэффициент чёткости". Если его ослабить - программа легко принимала все слова, но иногда путала их. Можно было наоборот, усилить этот коэффициент, тогда ошибки исчезали, но всё чаще на обращение к компьютеру он отвечал: "Повторите, пожалуйста".

Через два месяца уже работала программа на 208 слов. Кипы листов хранили записи моих бесчисленных указаний программисту, таблицы и графики их испытаний. Но бумага не очень помогала мне.

Приходилось всё одновременно держать в голове. Её испытания пока что, слава Богу, тоже проходили удачно.

Трудности появились там, где их и не ожидали.

Например, начало и конец слова. Ну, чего проще? Но оказалось, что полной тишины не существует и компьютер хватается за любой шумок, совершенно искажая картинку слова. Да и человек начинает произношение не сразу, сначала 1-2 десятых секунды "мычит", а после окончания ещё доли секунды шумно дышит. Это тоже ломает определённость слова.

Пришлось повозиться с программой. Нельзя же приставать к человеку - говори так и не говори этак. Он тогда волнуется и говорит ещё хуже.

Между прочим, существуют люди с такой дикцией, что никогда никакая машина их понимать не будет. Да вы и сами знаете таких. Его слушаешь и не слышишь, а только догадываешься, что он сказал.

Кстати, мой инвестор говорил по-французски. При этом он издавал такое хриплое и лишь слегка модулируемое по громкости звучание, что наш компьютер растерялся и не смог выделить из его речи ни единого слова.

Вскоре выяснилось и другое неприятное свойство человеческой речи - изменчивость произношения слов.

Понятно, что можно говорить громче или тише, быстрее или медленней. С этим справились легко, введя в программу специальные приёмы "нормализации", то есть подтягивания высоты картинки-слова под единый уровень, а затем и длительности "услышанного" компьютером слова под длительность хранимого в памяти эталона (образца) этого слова.

Но оказалось, что существует ещё многочисленная группа "хлипких" слов, способных сильно изменяться внутри, хотя на слух это почти не ощутимо.

И против этого я придумал замечательную штуку - "бетон", который "заливался" в слово, защищая его от такого ёрзания.

Наконец, нам удалось ухватить эту ускользающую плазму звучаний, и программа на 208 слов и выражений заработала прилично. С таким объёмом словаря можно вести в справочном бюро уже довольно содержательный диалог.

Инвестор познакомил меня со своей переводчицей и секретарём, которая взяла на себя роль английской справочной девушки. Мы немного порепетировали и с оптимизмом стали ждать приезда группы покупателей из Бельгии.

Пришёл назначенный день. Я погрузил в свою Сузуки компьютер и все прочие вещи и поехал в столицу Негева - Беер-Шеву.

Мне представили комиссию. Четверо совсем разных по росту, виду и цвету, но одинаково упитанных джентльменов. Они с интересом взирали на, видимо, разрекламированную покупку.

Мы с секретаршей начали "Диалог в справочном бюро аэропорта". Всё шло гладко

Я задавал по-русски вопросы в микрофон.

Гости слышали мою вопросительную, но не понятную им речь.

Девушка слышала эти вопросы, произносимые компьютером, по-английски.

Гостям это уже было понятно.

Затем моя партнёрша отвечала (в свой микрофон) на английском, а машина говорила мне эти фразы по-русски.

Гостям эти звуки снова были непонятны, но по радостной реакции "клиента аэропорта" (то бишь Вашего покорного слуги) у них не оставалось сомнений в продуктивности диалога.

Так мы беседовали минут пять.

После окончания сеанса все оживились и стали задавать вопросы. Один из приезжих оказался специалистом именно по этому делу.

- И это вы сделали с одним программистом всего за три месяца?

- Да, вот дневник нашей работы.

- Я знаком с работами нашего института в Бельгии, где трудятся десять нобелевских лауреатов. Их программа работает не лучше.

А вы можете дополнить вашу программу ещё другими словами?

Я не был готов к таким экспериментам, но решил, что попробовать можно. Недавно придуманный "бетон" укреплял мою надежду на удачу.

- Какое слово вы хотите ввести?

- Ну, пусть это будет слово - "Бельгия". Сколько раз вам требуется его повторить, чтобы компьютер запомнил?

- Думаю, достаточно один раз.

Я нажал несколько кнопок, поставив программу в режим запоминания, и произнёс в микрофон это слово. Затем включился в режим диалога и, изо всех сил удерживая себя в спокойном состоянии, произнёс в микрофон: "Бельгия".

- Бельгия, - чётко произнёс компьютер.

- Фантастика! - сказал специалист. - Нашим требовалось повторять слово 3-4 раза.

Гости и инвестор повели между собой оживлённую беседу по-французски. Я ничего не понимал и попросил перевести. Оторвавшись от разговоров, самый солидный из приезжих сказал через переводчицу.

- Ваша демонстрация была интересной, но особенно нам понравился сам профессор. Конечно, если бы он своевременно уехал на Запад, то теперь имел бы уже хорошие деньги и положение. Мне хотелось бы пояснить уважаемому профессору, что на Западе практикуется иной подход к техническим проектам. Сначала изучаются насущные потребности общества, затем оценивается возможная прибыль в избранном направлении, а уже после всего начинается техническая разработка и патентование. Значительно сложней приспособить к делу уже готовое изобретение.

Наступило довольно долгое ожидание результатов нашего спектакля. Как я понимал, меня предполагалось использовать в качестве исполнителя одного из проектов, который предложат эти люди. Однако время шло, зарплату нам инвестор сначала снизил вдвое (вопреки подписанному вначале соглашению), а вскоре и совсем забыл об этом. Рассказывал, что приезжавшие люди оказались в сложном финансовом положении из-за военного переворота на Мадагаскаре, где у них были вложены большие деньги в строительство электростанций.

Я сначала не сдавался, искал более простые пути применения нашей разговорной программы.

Ездил в Иерусалим к хозяину фирмы, выпускавшей дискеты для обучения на иностранном языке. Убеждал его, что любая его дискета, получит обратную связь через мою программу, когда ученик сможет не просто прослушивать учителя, но и учитель "услышит", что и как говорит ученик и сможет его направлять. Ведь только так можно научить человека правильному произношению, да и в целом обучение пойдёт лучше.

Он соглашался, ему это нравилось, но денег на доработку не давал.

После ещё я обратился в министерство образования. Любезная тётя ответила: "Давайте вашу программу, и мы включим её в перечень обучающих средств, из которого школы закупают то, что им понравится". Но денег на доработку бедное ведомство не имело.

Так и осталось ещё одно из моих "крупных" изобретений - без последствий. Раньше хоть публикация давала чувство, что родившееся ушло к людям. Здесь и это осложнилось.

После я ещё делал довольно вялые попытки продвинуть мой "Диалог". Получил в одном случае пенсионерскую доплату на несколько месяцев. Но не более того.

Вот уже и мобильный телефон предлагает услугу - "голосовой набор номера", реклама осторожно пошумливает о разговаривающих игрушках. Из Интернета можно бесплатно "скачать" огромную программу распознавания (авторы указывают её надёжность - 30%). А я мог бы такое сделать давно.

Когда сказал своим внукам, что могу сделать собачку, которая отзовётся на ваш голос и пойдёт к вам, а чужих ребят не послушается, они оба закричали: "Деда, сделай мне такую!"

Вот и это есть прекрасный проект для бизнеса, ведь сегодня в детских играх крутится 20 миллиардов долларов. Но где они, мои инвесторы...?

И всё-таки надежда не умерла. Иногда я вновь обдумываю алгоритм и нахожу новые усиления. Вот вспомнил о спектральных методах и придумал, как их ввести в распознавание слов. Это увеличит возможное число слов и выражений раза в два. И даст чёткое узнавание индивидуального голоса и интонации.

А недавно Кто-то шепнул мне ещё интересную штуку: критериальную нормализацию. Поясню. Прежде программа работала так.

Услышав произносимое слово, она принималась за измерение его форм (длительности, числа пиков, веса и других критериев, общим числом до 200) и таким способом получала паспорт этого слова.

Затем она быстренько обегала все хранящиеся в памяти паспорта слов-эталонов и выбирала самый похожий. Так происходило узнавание слова. (Наши мозги тоже действуют примерно так).

Но, когда слов в памяти много, то может оказаться, что произнесённое слово похоже сразу на несколько эталонов. Что тогда делать? Взять самый близкий из них? Но при малых отличиях легко ошибиться и "переводчик" переврёт это слово.

А что, если сделать так. Компьютер измерил длину услышанного слова и нашёл в памяти близкий эталон, который, скажем, чуть длиннее. Теперь подтянем на такое же "чуть" и остальные критерии слова. Ясно, если машина угадала, то и остальные критерии сблизятся с этим правильным эталоном. Если же выбран ошибочный эталон, то критерии разбегутся. (Ведь и мы действуем похоже: услышали слово нечётко - мысленно или даже вслух повторим его, как бы примеримся к тому, что сидит в нашей памяти, и тогда принимаем решение).

И ещё одна штука - иммунная метка. Когда мы хотим понять чью-то речь, то не все услышанные слова подвергаем анализу. Большинство слов отклоняем с порога. В их звучании ещё до осознания смысла чувствуем нечто постороннее. Это свойство нашего механизма распознавания сродни иммунитету. Только в данном случае обороняются клетки мозга от перегрузки информацией - "спамом". Такую "иммунную метку" формируем для каждого эталона-слова, и прежде сравнения всех критериев "прощупываются" эти метки.

Чувствую, что теперь программа справилась бы и с 500 словами, а может и больше. Так не только справочное бюро или детская игра, но и "болтун" с моим переводчиком скоро сможет подружиться.

В наши дни у каждого человека в руках мобильный телефон. Это сильно упрощает техническую часть системы разговоров между разноязычными собеседниками. Не требуется микрофон, громкоговоритель, да и собственно компьютер. Всё это уже имеется в вашем аппаратике или на станции. Они лишь должны быть снабжены нашей программой, и объявить в рекламе о новой функции компании-пионера: "вы можете разговаривать на любые расстояния на своем языке с любым иноязычным собеседником".

А, кстати, ещё одно применение - "инструмент поэта".

Программа ищет рифмы. Не банальные: "накопила - купила", а самые ценные неявные, ассоциативные, ассонансные, гипердактилические. Вообще, можно задавать желаемую степень точности рифмы и номер слога, на котором хочется получить созвучие.

Каждому иногда требуется что-то выразить стихами. Вот, пожалуйста, - помощник. Профессионал-поэт может проверить, не лежит ли рядом с рождённой им рифмой более совершенная. 10,000 слов - словарь Пушкина - со всеми их падежами, причастиями, числами, прилагательными и пр. умещаются на стандартном диске в 70 мегабайт.

Ну, люди, вот оно в руках ваших состояние!

75. Теплица в Негеве

В Израиле часто сталкиваешься с чудесами. Так на очередной прогулке в пардесы (так называют здесь апельсиновые плантации) мне повстречался незнакомец, с которым мы слово за словом разговорились (на иврите!). Он оказался доктором из "Таасия Аверит".

От этих слов каждый "Оле" возбуждается в надежде, а вдруг это знаменитое авиационное объединение впустит его, наконец, в настоящую работу? Предвижу замечание читателя: "Автор заговорился - не каждый же из приехавших в Израиль - специалист-инженер?" Верно, ходовой анекдот на эту тему уточнял, что некоторые спускавшиеся по трапу самолёта несли в руках скрипки.

Мы с женой побывали в гостях у этих хороших людей, а через несколько дней меня навестил их родственник, который занимался отбором изобретателей-олим для "теплиц".

Менаше Пелед оказался симпатичнейшим человеком. Он терпеливо и благосклонно выслушал мои предложения по коренному улучшению приводов.

Затем меня пригласили приехать для знакомства в самую дальнюю в Израиле теплицу, много южнее Беер-Шевы, города, расположенного на границе пустыни Негев, где 3500 лет тому назад копал колодцы первый еврей Авраам.

В это время у меня ещё кипела работа с глобальным разговорным проектом, обещавшим миллиардный разворот. Хорошо, что умный человек посоветовал мне не отходить от своей специальности. Я послушался этого Голоса, решив часть времени вернуть электроприводу.

О теплицах я слышал, работая в прежней фирме, но тогда Марк не представил меня приходившим по этому поводу людям. Наверное, берёг для себя, однако впоследствии он рассорился с советом директоров и выскочил из фирмы ещё раньше меня.

После я самостоятельно подал своё предложение в теплицу Реховота, но даже не пробился на приём к директору.

Вторая попытка была удачнее. Эта теплица располагалась в ядерном центре возле городка Явне.

Читатель, вы вздрогнули и спрашиваете, как я узнал о таком секрете? Почему не боюсь нарушить военную тайну?

Да на перекрёстках дорог на трёх языках - иврите, английском и арабском стоят чёткие указатели.

Молодой симпатичный директор взял мои бумаги, потом пригласил на встречу с экспертом. Через неделю пришло письмо - к сожалению, мой проект не принимают, он не имеет достаточного коммерческого интереса.

А вот теперь меня приглашали. Причём сразу в две теплицы. Кроме Негева ещё и на Север.

Я дважды съездил в район Кармиеля на своей машине. Это сказочные края. Проезжаешь сквозь весь Израиль. С приморского шоссе перед Хайфой сворачиваешь в заросшие лесом горы. Чудом обгоняешь лесовозы, везущие необъятной толщины кряжи. Другим чудом догадываешься, куда повернуть на очередном перекрёстке.

А третье чудо встречает тебя у проволоки, окружающей этот знаменитый военный завод "Рафаэль". В бюро пропусков дежурный встречает улыбкой и связывается с начальством.

За десять минут ожидания я прочитал на стенде и взял на память рекламные листочки с цветными картинками, изображавшими запуск их ракет с кораблей по самолётам. Вес, дальность, скорость и другие данные - всё о секретной продукции завода. Ничего себе, а шпионы!

За такое на советском "п. я." сразу всех причастных к изданию и прочтению упрятали бы в тюрьму или глубже. Советского охранника вообще хватила бы кондрашка. И всё оборудование проходной было там немного иным.

Снаружи никаких вывесок. Посетители сосредоточенно замкнуты. Никто с тобой говорить не будет, должен знать номер телефона.

Входишь в телефонную кабину, внутри на стене приветствие: "Молчи - враг подслушивает!"

Дрожащей рукой берёшься за трубку - не работает телефон. Перебираешься во вторую кабину - то же. Вот чёрт! В третьей догадываешься, что телефон включается только после того, как плотно притянешь тяжёлую дверь.

Встречали меня хорошо, интеллигентный директор оказался родственником Авиталь. Это наша знакомая, замечательная молодая женщина, которая успевает управляться с домом и тремя чудными ребятишками, учить физике старшеклассников, гонять, как таксист, на джипе, и всегда готова вместе со своим милым двухметровым Роном придти на помощь.

Комиссия признала мой проект подходящим. Ко мне приставили очень дельного и грамотного парня, который повозил меня по крупным заводам Израиля, где специалисты выслушивали мои рассказы о точном приводе и высказывались об этой идее. Все отзывались положительно, может, и потому, что речь не шла о работе у них.

В основном по патриотическим соображениям, чтобы работать в жарком центре Израиля, я выбрал Негев. Уж извините за газетные слова, но так я тогда чувствовал. И теперь не изменился.

Мне позвонила Лина, секретарша директора, и мы условились встретиться у справочной на центральной автобусной станции в Беер-Шеве. Оттуда отправлялся автобус, развозивший работников теплицы.

В назначенный час, бросив свою Сузуки на стоянке возле автовокзала, я занял позицию у окошка справочного бюро. Постоял, крутя головой во все стороны, - никого. Начал ходить взад и вперёд, заглядывая за все углы. Но прошло и пять, и десять минут, а никто за мной не приходил. Да и вообще здесь было пусто.

Кроме, правда, одной черноокой с пышной причёской красавицы, которая явно кого-то ждала, но я не решался особо на неё засматриваться. Только спустя порядочно времени наши взгляды встретились и... это оказалась Лина.

Мы долго смеялись. Может, все два года, что я там работал. Постепенно я привык к ослепительному виду этой девушки, часто обращался по делу и всегда мой служебный вопрос как-то заслонялся картиной первой встречи, снова выкатывалась та смешинка и долго не отпускала нас. Преподавательский инстинкт не раз подталкивал меня предложить нередко скучавшей секретарше обучиться нашей электронике, но она отвечала, что приспособлена только к одному виду деятельности - руководящей.

Сразу за Беер-Шевой дорога вывернулась в митбар. Так называется здесь особый вид пустыни: никаких песчаных дюн, серая почва с выступающими камнями, кое-где по складкам сухие остатки колючих растений, изредка попадаются рощицы небольших деревцев с иголками вместо листьев.

Гладкая асфальтовая дорога всё время вьётся вверх-вниз вправо-влево. Иногда вынырнет бедуинское селение: стройные укутанные в полотна женщины пасут овец, вокруг хижин бродят ослы, подальше - верблюды торжественно поднимают морды, презрительно оттопыривают губы и упорно смотрят на проезжающих.

Рядом с этими библейскими пейзажами, у дороги остановки с телефонами-автоматами и кучками красиво одетых и причёсанных чистеньких бедуинских детишек. Останавливается специальный высшего комфорта автобус и везёт их в школу.

Наша теплица помещалась в круглом строении, прикрытом высоким конусом тростниковой крыши на манер бунгало.

Входишь внутрь кольца - перед тобой много дверей наших комнат и ещё разных. Здесь же супермаркет с обычным набором всего, что может понадобиться человеку каждый день или раз в жизни. От пакетов свежего молока до плюшевых мишек, жалобно взирающих на людей из-за стёкол витрин. Хозяин этого магазина содержит тут же кафе-ресторан, где может пообедать сразу человек 30 туристов, а вечером симпатичные девушки-солдатки сидят с мороженым и соком.

Вокруг улицы небольших домиков и вилл в цветах под сенью деревьев. Имеются и две уютные гостиницы и множество небольших казарм для солдат. Вокруг цветы, зелёные луга, где азартные юноши гоняют в футбол.

Но корень этого оазиса раскрывается перед посетителем, когда он выходит на край каньона под названием Эйн-Авдат.

Это - грандиозный разлом земли с остроконечными пиками гор, тёмными пропастями и потоком, текущим глубоко внизу. Мы подходим к самому обрыву, здесь расположена могила Бен-Гуриона, открывшего это удивительное место и основавшего поселение.

Меня знакомят с двумя предполагаемыми сотрудниками. С ходу влюбляюсь в этих красивых молодых людей.

Изголодавшаяся по студентам моя душа бросается им навстречу. Зарплата, жильё и всё прочее - не важно.

Оба недавних выпускника Беер-Шевского университета вбирают поток красноречия оживающего профессора, его восторженное предвидение блестящего будущего, которое откроет перед новым десантом самый совершенный в мире электропривод.

Миша внимает и переводит Дане.

Оказывается назначение моих новых сотрудников различно: Миша Табачник - электронщик, будет выполнять всю техническую работу, Даниэль Шавит - приглашён в качестве менеджера, он, человек ивритский, обеспечит молодой фирме все необходимые коммуникации и администрирование.

Но у меня собственное понимание пути, выводящего молодого инженера в самостоятельную жизнь. Молодой человек и сразу - директор, закопавшийся в бумагах и телефонах? Ни в коем случае! Я видел настоящего хозяина и директора фирмы из ФРГ на встрече в Москве. Когда его разрывная машина забарахлила, он мигом сбросил пиджак, залез с тестером и паяльником в шкаф управления и через пару минут продолжил демонстрацию разинувшим рты советским "специалистам" из министерства приборостроения. Вот таким будет и директор нашей фирмы.

Я распорядился покупать два осциллографа, два паяльника и т.д., чтобы оборудовать два полноценных рабочих места, где мои ребята, совмещая нужное с полезным, быстро пройдут путь от студента с дипломом до настоящего инженера. Мой опыт инженера в Израиле гарантировал им самый короткий и полноценный курс науки.

Результат моих усилий был равен точно 50%.

Через полтора дня Даниэль поднялся с предназначенного ему стула и больше на него не садился. В нём совершенно не оказалось, безусловно необходимых техническому человеку, усидчивости и терпения в преодолении множества неизбежных, скучных, сопротивляющихся проявлений неодушевленных вещей.

Его видение жизни оказалось совсем иным. Он сразу хотел быть директором, начальником над всем и всеми. В том числе и над профессором.

Он ушёл в бесконечные переговоры с начальством теплицы, бумаги и т.п. Оставалось только примириться с этим.

Мне нравился этот динамичный парень и вообще я мечтал работать с настоящим израильтянином. Я много раз деликатно пытался ввести его в процесс технического роста. Результат был неожиданным.

Даня на правах директора в моё отсутствие заставлял Мишу откладывать работу, порученную мной, и заниматься проверкой собственных скороспелых и неграмотных идей. С этим уже мириться было невозможно.

Вторые 50% нашего коллектива оказались очень удачными. Миша имел определённые навыки из России и успешно осваивался в моих идеях и схемах. Мы быстро продвигались к построению макетов точных приводов.

Я договорился, что буду приезжать 1-2 раза в неделю и за 12 часов рабочего дня успевал проверить результаты, прочитать "лекцию" о приводе и дать самые детальные советы о следующих шагах. (Платили мне мало - 2000 и бензин, но я старался не обращать внимания в эту сторону).

Даня, если был здесь, крутился вокруг Миши и норовил оспорить мои советы. Ему невозможно было согласиться, что кто-то может заранее знать, что и как надо делать и даже что не получится, если сделать так, как предлагает он.

Миша как-то откровенно сказал мне, что вообще-то ему лучше следовать советам профессора, ибо тогда получается то, что ожидали. Проверка идей Дани всегда заводит в дебри.

А причины были совсем простые: мы пока только повторяли пройденное мной ещё в Иванове. Здесь мне всё было ясно до мельчайших деталей. Ещё и опыт работы в Израиле позволял точно указывать - что купить и где заказать.

Я объяснял своим ребятам, что сначала мы должны сделать первые макеты, повторяющие известные свойства точных приводов. После этого начнём творить, выдумывать и двигать нашу технику к новым неизведанным высотам.

Привод начинается с мотора. Пришлось удивиться, но множество фирм готовы были продать нам моторы с энкодерами, т.е. импульсными фотодатчиками, но не нашлось надёжного производителя двигателя с резольвером. Объяснять, что это такое слишком длинно. Скажу только, что именно резольвер позволял построить точный привод со сверхшироким диапазоном скоростей. При этом вал может бешено крутиться (это дело обычное) или "ползти" так медленно, что надо внимательно присмотреться, чтобы заметить, что он не стоит на месте.

Тогда я вспомнил про завод "Заря", и поехал в командировку в Ленинград.

Глаза мои не верили тому, что возникало перед ними. Пулково! Такой знакомый торжественный контур здания аэропорта с пятью конусами световых башен.

Спешу войти, множество лиц вокруг и только русская речь. Одновременно слышу много голосов, и каждый понимаю. Могу подойти к любому и спросить. И любезные сердцу моему ленинградцы вокруг...

Вот они все на месте: Нева и Петропавловка, мосты и набережные, Невский и сам Исаакий. Только всё немного посеревшее.

В Эрмитаже над кассами нетвёрдой рукой написанное объявление:

Вход 5 000 руб. (гражданам России)

Иностранцы - 50 000 руб.

Это что же, я, здесь, иностранец? Ну, нет! Пожилая приятного вида женщина в кассе не интересуется моим происхождением и выдаёт билет, как своему.

Вот они мои любимые загадочные творения. Но что это? Даже на давно знакомую картину смотришь по-новому.

Вы подходите к одной из картин, привлекших внимание. Читаете внизу: П.Гоген (1848-1903) "Женщина под деревом манго". Смотрите на эту знаменитую картину. Ну да, соблазнительная чуть прикрытая туземка лежит под кустиками и с доверием взирает на вас. Ещё рядом с ней лежат несколько фруктов, наверное, манго. Ничего вы не поняли! Вы пробовали спелый розово-фиолетовый огромный гладкий сладчайший и душистый плод - манго? Вспомнили?

Теперь только смотрите на картину Гогена.

Спешу, смиряя дыхание, наверх к Деларошу, на свидание с Генриетой Зонтаг. Уже мысленно вижу тонкие черты невыразимо прекрасного печального лица,

но... на стене только белое пятно от исчезнувшей картины. "Отправлено по обмену во Францию" - отвечает хранительница.

Пришлось удовлетвориться маленькой Мадонной Литтой, особую прелесть сумел вдохнуть в портрет сотни лет тому назад великий Леонардо. Всматриваюсь в знакомые черты...

И вдруг ложится на её уста

Той вечной женщины святая доброта.

Но особенно разгуливать нельзя. В визе строго указано, что по приезде в Санкт-Петербург следует срочно зарегистрироваться по адресу...

Вот этот дом, но на подъездах обшарпаннного здания на Старо-Невском нет никаких вывесок, а жильцы, услышав вопрос от иностранца, почему-то, спешат исчезнуть. Звоню по указанному телефону. Посылают в другие номера. Наконец, вкрадчивый женский голос, расспросив, кто и откуда, предлагает адрес в другом конце города.

Очень жаль времени, но "эйн ма лаоссот" (ничего не поделаешь - так говорит израильтянин, когда наталкивается на закон).

С трудом разыскал в дебрях запутанного двора нужный номер. Крепкая дверь с несколькими запорами и кнопкой звонка. Узнав, что это тот, кто недавно звонил, девушка приоткрывает щёлку. В тесном офисе несколько приличных неразговорчивых людей. Берут мои документы, уверяя, что "Не бойтесь, всё будет в сохранности". Ещё берут 25 долларов. Ого, но опять "эйн ма лаоссот". На следующий день получил бумаги и паспорт с печатью. Беспокойство ушло, осталось чувство одураченного пройдохами.

Оказалось, что завод "Заря" не имеет права сам продать моторы, а может это сделать некая фирма в лице бывшего зам. директора этого предприятия. Переговоры проходят в мало приспособленном помещении и тихим голосом.

Такое чувство, что в любой момент что-то может случиться.

Продавец приехал проводить меня в Пулково, вручил моторы в коробочках и большую бумагу со многими печатями. Он был грустен и озабочен. Может из-за малого объёма нашей сделки, но скорее его беспокоило что-то иное.

Молодой таможенник, в форме, долго расспрашивал меня, кто, откуда и зачем? При этом его лицо всё время сохраняло выражение крайнего презрения и брезгливости.

Это раздражало меня, ибо я сделал, хотя и малое, но доброе дело в оживлении, некогда славной, а ныне умирающей ленинградской промышленности.

Он предложил мне расстегнуть пальто и пиджак. Я выразил недовольство. Видимо, поняв, что процесс может развиваться, подошёл мой провожающий, сказал несколько слов, потыкал ему в нос бумагой с высокими подписями и печатями. Охранник государственных интересов, нехотя, отпустил нестандартного пассажира.

После ко мне подошли наши израильские парень и девушка и, уже улыбаясь, долго пытались понять, не представляют ли опасности для самолёта и пассажиров эти четыре "мотора" в коробках.

Получив в руки мотор с резольвером, мы быстро осуществили один из самых главных эффектов в ADD приводе - сверхширокий диапазон регулирования. Причём действительно "сверх".

Без особых трудов удалось довести его до экзотической величины - 1 оборот в месяц. Такие вещи и проверить непросто. А вот скорость 1 оборот в сутки можно заметить. Если провести на валу мелом черту (утром), и заглянуть снова после обеда, то видно, что ползущий вал повернулся на четверть оборота. Если учесть, что максимальная скорость вращения мотора была 6.000 оборотов в минуту, то диапазон составил

6000 х 60 минут х 24часа х 30дней = 1 : 259,2 миллиона.

Обычный хороший привод имеет диапазон 2-3 тысячи, особо качественный - до 100 тысяч. То, что демонстрировали мы, было из разряда фантастики.

Пришёл начальник со своей секретаршей и соседи-учёные - все удивлялись, а мои ребята, наверное, впервые почувствовали вкус технической победы.

После мы купили лазер, направили его луч на приклеенное к валу зеркальце, можно было наблюдать, как медленно ползёт по стене и переходит на потолок красная точка.

Скоро мы смогли показать и точность позиционирования. В этом опыте вал, сделав оборот, застыл в той позиции, из которой мгновение назад стартовал, а красная метка лазера, обежав стены и потолок, примчалась точнёхонько в ту же исходную точку на стене.

Даня приглашал людей из различных фирм. Приехали трое специалистов из Хайфы, с танкового завода. Они глаз не могли отвести от такой картины, представляя, как будет повторять такое точное прицеливание танковая пушка.

Мне очень хотелось начать работу с военными. Но наш менеджер тянул резину: "Они делают 60 танков в год - разве это бизнес?" Он также под разными предлогами заморочил предложение сделать макет с двумя моторами, который позволял осуществить сенсационное зрелище - смыкание зубчатых колёс.

Любой человек, наблюдая сближение двух быстро вращающихся зубчатых колёс,

внутренне замирает, ожидая, что вот-вот брызнут искры и затрещат, ломаясь, их зубцы, но... на глазах колёса соединяются, зубцы одного входят в пазы другого. И совершенно беззвучно! Зритель переводит дух. Эту штуку придумал ещё Ханаев, и она радовала нас в Иванове.

Позже, когда мы вышли из теплицы и перебрались Реховот, я всё-таки заказал такой стенд, и он действовал на зрителей безукоризненно. Правда, так и не удалось пробить через своих помощников ещё ряд ярких демонстраций - останова колёс в заданных позициях, совместного беззвучного трогания и других.

Всё-таки одно очень ценное новшество Даня с Мишей внедрили в наши дела. Не знаю, кто из них конкретно был инициатором. Не важно, существенно, что сам я сначала не оценил этого предложения и хотел им воспользоваться позже, а уже вскоре это стало одним из важных наших рекламных показателей.

Все теперь знают слово "плата". Это такая пластинка, на которой собраны воедино детали электроники - микросхемы, контактные разъёмы и т.п. Плата вещественно воплощает придуманную инженером и начерченную на бумаге схему управления.

В нашем блоке управления мотором набиралось столько микросхем, что они не умещались на одной пластине, и приходилось собирать целую коробку таких плат.

Я знал, что появилась новая технология, которая позволяет объединить множество микросхем в одном небольшом корпусе. Но мне это казалось делом дорогим и не совсем реальным. Мои молодые помощники, видимо, проходили в вузе более свежие вещи. После некоторого отнекивания я сдался, и мы купили довольно дорогие программы и детали.

В итоге наша очередная плата заиграла новыми красками: на небольшом поле появился компактный квадратик с множеством ножек, в котором уместились десятки микросхем. Теперь блок управления необычным приводом показывали покупателю - на ладони. Почти исчезли паяльные работы. Инженер собирал свою схему... на компьютере, а потом просто "вписывал" её в стандартную симпатягу Альтеру с 80-ю ножками. Всё стало красиво и надёжно.

Новые идеи стали быстрее одеваться материей. А приносил я их в большом количестве каждый вечер из непременного похода в горный провал.

В каньон Эйн Овдат, это чудо природы,

Иду, как обязанный, скоро уж годы.

И надо спуститься, и надо подняться,

И чуть победить, чтобы там не остаться.

Путь вниз, как прогулка - красиво и просто,

Обратно - на горы огромного роста.

Душой, не кривя - не прямые дороги,

С трудом поднимаешь тяжёлые ноги.

Но в сторону эту - как будто несёт:

Луны притяженье полвеса берёт.

А вот и язык затаившейся тёщи -

Меж скал поворот, и опять вроде проще

Шагать к тому свету, что помнит светило,

Которое только что жарко светило.

И свет отступает, и видишь одно -

Земли неземное распахнуто дно.

Джон Глен - астронавт, парень верный вполне,

Здесь был и сказал: "Это, как на Луне!"

Остановился... так тихо, что слышно,

Как горный козёл наступает неслышно.

Рогов неподъёмных он тянет груза,

Наверно, затем - чтобы знала коза!

Как тот ветеран, что расстаться не в силах

С бряцаньем медалей среди всяких хилых.

И вот наверху, и спина высыхает,

А ночь уже в полную силу сияет.

Сейчас подышать бы - смотрю не дыша,

Усталости нет, прояснилась душа.

Самодельные стихи. Они, конечно, наивно выглядят рядом с творением поэта. Но есть и привлекательное качество в неумелых строках: доверительная прямота. Специалисту-поэту достаточно малой затравки, чтобы написать полноценное стихотворение. Обычный человек долго носит в себе, поразившее его открытие, что-то необъяснимое с ним происходит, наконец, душа переполняется, и появляются на свет, сразу в готовом виде, такие вот - самодельные стихи.

А каньон Эйн Авдат и на самом деле заповедное место, там имеется постоянная охрана. Вечером не пускают.

Понятно, обнаружив такое явление природы, я никак не мог успокоиться, пока не облазил всё, что было в моих неальпинистских силах. Один раз, заметив далеко машину сторожа с ёлочкой на борту, поспешно свернул в деревья, посаженные здесь заботливой рукой.

Но меня сразу обнаружили, пояснили содержание надписей на больших щитах, что после 17-ти нельзя беспокоить козочек. Охранник размяк немного, услышав, что я весь рабочий день жду этого свидания с каньоном. Но остаться не разрешил, посадил рядом в машину и вывез за запрещающий шлагбаум.

А изящные козочки, на самом деле, появляются в определённое время года с малышками. Эти крохотные грациозные создания на тонких ножках скачут за суровыми мамашами по скалам, спрыгивают с многометровых уступов и только малый собственный вес спасает им жизни.

Как-то услышал отчаянный голосок. Это такой козлёночек бродил взад и вперёд по уступу посреди чёрной стены и боялся спрыгнуть с десятиэтажной высоты. Коза некоторое время наблюдала снизу за ним. Потом ушла. Да ведь и помочь ему было невозможно. Видимо, здесь выживают только отважные.

Настоящие большие горные бараны гуляют отдельно. Как-то мне преградили дорогу шесть или семь таких величественных животных. Их огромные закрученные рога, которыми они иногда с резким звуком сталкиваются друг с другом, выясняя свои споры, заставили остановиться. Но не возвращаться же?

И я двинулся вперёд. Пара баранов, стоявших на дороге, подпустили меня метров на 15, а затем легко взлетели по почти отвесным стенам на уступы. Откуда и проследили спокойно за пешеходом.

Если идти по дну этого гигантского разлома земли вверх по течению ручья, то окружающие горы постепенно сближаются, колоссальные чёрные камни, когда-то свалившиеся вниз, вот-вот перегородят дорогу.

Через пару километров оказываешься между двух отвесных стен, уходящих в голубую высь, где только чёрные орлы и эхо перекликаются строгими голосами. Среди скал и каменных глыб неожиданно раскрываются уютные озёра, из которых и вытекает поток.

Последнее озеро, чёрный непроницаемый цвет которого не оставляет сомнений в его глубине, замыкается отвесной стеной. С неё низвергается водопад.

Ну, не Ниагара, но и эти прозрачные струи живой воды в пустыне - тоже подарок. Насладившись чувством полного уединения в этом тайном логове природы, замечаешь, что сбоку по стене вьётся вырубленная в скале тропа, уводящая, наверное, в небо.

Величие гор, озёра, окаймлённые зелёной травкой, которая вечером привлекает диких коз, и особая тишина таинственных глубин разверзнувшейся земли - всё подавляет человека, но и уравновешивает его в постоянной переоценке самого себя.

Эх, куда ты так заторопилась, жизнь?

Скользнёт по небу серп Луны,

Единым махом одолев все фазы,

Спешат к востоку облака весны...

Куда вы гоните, заразы!

. И Володя Высоцкий просил: "Чуть помедленнее кони!" Только мысль, что вот вокруг люди и дети живут, как обычно - малость успокаивает. Значит это ускорение вращения Земли - только мерещится. А вообще, надо отдельно учиться жить в заключительной стадии существования. В промежутке от 60 до 70 стремительно замелькали недели и месяцы. Видимо, их продолжительность пропорциональна остатку жизни.

Два года работы в Сде-Бокере, похоже, были лучшими в моей жизни.

Не поверишь, государство Израиль дарило никому не известному убежавшему из другой страны человеку, на два года 250 тысяч долларов, давало ему помещение с полным обслуживанием, жильё и возможность творить, что он захочет!

Нас пригласили показать свой привод. Выставку достижений израильских "теплиц" в Тель-Авиве посетил министр Натан Щаранский. Он удивлялся, как красиво крутились наши моторы.

* * *

Работать было удобно. Фактически никто не вмешивался в твои дела. Никто не торчал за спиной, не проверял время прихода и ухода.

Пару раз появлялась симпатичная женщина - Главный учёный Рони Придо (если не ошибаюсь). Улыбалась, устраивался для всех сытный обед, кто-то выступал и что-то говорил...

Полное доверие и идеальные условия, что нужно - купи или закажи, где пожелаешь, кого хочешь - пригласи работать. Ну, разумеется, в пределах своего бюджета. Единственное твоё обязательство, что сколько-то акций будущей твоей фирмы будет принадлежать теплице, а из будущего дохода будет отчисляться малый процент. А, если ничего не получится? Никто не признает твою "фирму", не даст денег, не будет покупать твою продукцию или заказывать услуги? Государство заранее соглашалось на этот случай отрицательного результата.

И пришла пора нашей фирме выходить в люди. Появился инвестор, который предлагал небольшие деньги, позволявшие на какое-то время снять скромное помещение в Беер-Шеве и продолжать развитие и поиски.

И опять случай, который здесь больше похож на "несс" (чудо), подарил нам иную перспективу.

Случайно Даня вошёл в чужой телефонный разговор и рассказал о нашей блестящей идее. Приехали люди, посмотрели и решили, что на нас можно поставить.

Я настаивал, чтобы фирма переехала в центр страны, лучше в Реховот. Даня, как житель Беер-Шевы, сопротивлялся. Однако новый инвестор был тёртым бизнесменом и твёрдо знал что хотел.

А хотел он ... ни больше, ни меньше - вывести фирму на американскую биржу в ряд известных мировых корпораций, ворочавших сотнями миллионов.

Глава 2. Снова борьба и надежда

76. Фирма "ServoLogic"

Так на мировом небосклоне появилась новая звезда.

Кроме шуток, в мировом бизнесе существует понятие - "Старт-ап компания". Речь идёт о новой восходящей фирме, ещё никому не известной, ничем конкретным себя не проявившей, никакую продукцию не выпускающей, но обладающей таинственным потенциалом стремительного роста, включающим новую коммерчески блестящую техническую идею и динамичных талантливых менеджеров.

В мире имеется много азартных скучающих богатых людей, готовых вложить миллионы в самое рискованное дело.

Почему же они этого не делают всегда и сразу, ведь число предложений и обещаний верного успеха - неисчислимо? Они опасаются потерять деньги? Нет, другое - удачливые люди считают себя умнее других и поэтому особенно чувствительны к опасности оказаться "в дураках".

Но, если находится авторитетный человек, указывающий на подходящий объект и сам участвующий хотя бы символически в этом бизнесе - он легко собирает компанию инвесторов и начинает дело.

Так было и с нами. Но сначала - малое отступление.

Ещё когда заканчивалась моя работа в фирме АСТ, рядом с нами на северной окраине Реховота началось строительство "Парка знаний".

Раньше здесь был обширный пустырь, из него во время зимних ливней вытекала река. Поток нёс торопливые воды под мостиком, по которому пешие трудящиеся проходили в славный Эль-Оп и другие фирмы нашего Кирьят Вайцмана. Затем он переливался через асфальт дороги, по которой основной состав работников прибывал на собственных машинах. Когда я вошёл в общество последних, то тоже, правда, с опаской, погружал маленькие колёса моей машины в стремительную воду и проезжал к себе.

В тот год - 1992, были особо сильные дожди. Река так поднялась, что я бросал машину, не доезжая до опасного места, и пробирался дальше в специально купленных моих любимых резиновых сапогах. И здесь они верно продолжали для меня свою службу. Но многие люди не пошли по такому пути, а купили более солидные по сравнению с моей авто.

И был такой случай. Один из рабочих нашего механического цеха после вечерней смены поехал домой. Погода была серьёзная - темнота, сильный дождь с порывистым ветром. Его напарник решил ночевать в цеху.

Утром нашли в реке, метров на 200 ниже переезда, его машину, а самого несчастного искали ещё двое суток и выловили где-то за Нес-Ционой.

Надо же было, приехав из России, утонуть в реке Израиля. Да в какой реке? После, когда дожди кончились, всё пересохло, и невозможно было определить, где же шла тогда вода.

И вот этот пустырь исчезал на глазах. Огромные строительные машины его распахали, разровняли, проложили вдоль и поперек глубокие канавы, которые вскоре превратились в отличные дороги. Вслед за тем встали здесь монументальные здания, сочетавшие бетон и стекло в самых разных архитектурных фантазиях.

Переживая мучительное окончание своей первой работы и глядя на такой разворот условий для учёных, меня одолевала досада на свою неудачливую судьбу.

Но явилось очередное чудо Святой земли.

В конце апреля 95-го я вошёл в сверкающий отчищенным мрамором вестибюль одного из новых корпусов того самого "Парка знаний", лифт поднял меня на четвёртый этаж, а интуиция подвела к дверям, на которых уже висела солидная вывеска ServoLogic.

Входящий попадал в обширную приёмную с зелёными насаждениями, где из-за отделанного полированным деревом барьера симпатичная секретарша поднимала голову от компьютера.

Справа открывалась дверь в комнату с необъятных размеров овальным столом - для приёма и совещаний с президентами крупнейших фирм мира.

Далее на площади в 200 квадратных метров умещались несколько кабинетов для начальства и ещё две просторные комнаты со стендами, компьютерами и осциллографами. Их мне пришлось пробивать, ибо мой учник, ставший "общим" директором Даня не видел нужды тратить большую площадь на лаборатории.

Конечно, имелись кондиционеры, создававшие в жару и холод наилучшие условия для переговоров и... работы, кухня с холодильником, микрогалем, установкой, подающей охлажденную и нагретую воду, и прочей техникой, позволявшей угостить посетителей по выбору: чай, кофе чёрный, кофе "нес", с молоком, без молока, с одной ложечкой сахара, двумя... Имелись также два туалета, что было верхом роскоши, т.к. часто подобные фирмы пользуются общим туалетом для всего этажа, ключ от которого выдаёт секретарша по вашей вежливой просьбе.

А вот и кабинет Chief Scientist (Главного учёного - так предложил назвать мою должность новый инвестор).

Пара удобных открытых шкафов: полки книг, каталогов и папок с текущими бумагами. Тумбочка с современным телефоном, позволяющим в момент услышать директора из соседнего кабинета или связаться с Америкой. Большой письменный стол, мечта всей жизни, на котором хватает места разложить одновременно записи о только что возникших идеях и осциллограммы, которые надо, не откладывая, рассмотреть, последние письма и журнал для записи самых важных находок. В большом кожаном кресле можно без всяких усилий занять любую позицию возле стола или подъехать к компьютеру, хранящему секретные модели новых приводов.

Тут же состоялось знакомство с "оперейшн" директором Моти, организовавшим всю эту роскошь, высоким и умелым отставным военным, относившимся к числу особо сообразительных людей, с которыми я мог свободно разговаривать на своём иврите.

В соседнем кабинете элегантный Эйтан Рон, наш коммерческий директор, устанавливал уже связи с миром посредством чемоданчика-компьютера.

В следующем кабинете важный дженерал менеджер Даня, не теряя времени, выслушивал по телефону доклад Моти об исполнении своего желания слушать качественную музыку из особого музыкального центра и ездить на автомобиле типа Ровер английского производства.

В один из первых дней неожиданно, как всегда впредь, пришёл и главный инвестор Хези.

Этот невысокого роста человек с простым симпатичным лицом и располагающей улыбкой мигом всё видел и оценивал, а решения всех вопросов, казалось, уже лежали в его голове задолго до их возникновения.

Он быстро заглянул в комнаты, приветливо поздоровался со всеми, переговорил со своим приятелем Моти и уединился на некоторое время с общим директором в его кабинете. После зашёл ко мне.

- Профессор, как здесь работается? Есть вопросы?

- Всё замечательно. Я уже подбираюсь к Брашлесс мотору. Теперь мы сможем сделать новый стенд с синусоидальным управлением. Это самый экономичный способ...

- Даже с синусоидальным?

К моему удивлению Хези что-то знал о тонкостях нашей техники. Во всяком случае, настолько, чтобы улавливать опорные точки. Правда, в отличие от других администраторов, он никогда не вмешивался в специальные вопросы, подчёркнуто оставляя за собой только стратегию фирмы.

- Работайте, это же ваша фирма, - произнёс Хези, попрощался и исчез.

К этим словам я много раз мысленно возвращался, пытаясь пробиться сквозь трудности осознания новой обстановки.

Ведь я понимал только специально обращённые ко мне простые слова и фразы, так называемый - лёгкий иврит.

Но в тех сферах, куда я вошёл, на таком языке не разговаривают, важны, как раз, оттенки речи.

Если, действительно, он считал, что эта фирма сделана для меня, то чего же всегда шептался с Моти? О чём говорилось за закрытой дверью с Даней? Нет, никогда ко мне не обращались с вопросом о моём мнении в направлении дел.

Видимо, меня воспринимали, как хранилище сугубо специальных знаний. Но они особо не требовались. Надо было продать то, что уже есть. Требовалось что-то хоть слегка сенсационное, а дальше дело передавалось в руки специалиста артиста-фокусника.

Не могу ручаться, что в приведённой оценке я "сто процентов" прав. Но "они" считали, что главное - ухватить порядочные деньги. Тогда можно нанять любых инженеров, которые допридумают и доделают всё, что надо, развернуть производство и т.д. А может, ни на какие "и т.д." и не рассчитывали. Имелось в виду, получив эти большие деньги, сделать дочерние фирмы, вывести капиталы из видимой сферы и умыкнуть.

Возможно, и без всякого криминала - просто продать свои акции удачно разбогатевшей фирмы, вернуть вложения с 10-кратным выигрышем. И всё.

Очень похоже, что я не только не был нужен, но и служил помехой, мог своим неуклюжим ивритом что-то сболтнуть настороженным покупателям..., короче, уже упоминалось, что каждое дело должен делать профессионал, вот и пришли специалисты нового плана.

Но зачем он тогда сказал - это ваша фирма?

Кто он был - Хези Рам? Каким он был в действительности?

Между прочим, в том, почти миллионе долларов, который внесла группа инвесторов, доля Хези составляла чуть более пяти процентов. Ему доверились несколько богатых людей из Америки и Израиля, для которых этот "рисковый" капитал составлял незначительную долю их состояния.

Несомненно, Хези обладал особой харизмой. Внешне неброский, он умел держать в руках людей, подчиняя их находчивостью, логикой, уместной шуткой, улыбкой, тактом, смелостью взять на себя решение в случае неожиданного поворота дела.

Ходил он всегда в самой обычной одежде, без признаков шика, но и, не подчёркивая свою особость. А таких любителей хватало. Например, наш новый ивритский технический директор Гидон носил майку с дырой на пузе. А президент и хозяин крупной американской фирмы Галиль, автор учебника и научных статей, доктор Яков Таль, явился к нам в разбитых сандалиях на босу ногу.

Расплачиваясь как-то в кафешке за совместное застолье, состоявшее из макарон и сока, Хези тщательно проверил счёт и официанта.

Я не видел, чтобы он пил что-то кроме холодной воды, хотя большинство спрашивали кофе, чай или сок (никто и нигде не интересовался ничем хотя бы с малым присутствием алкоголя).

Лёгкий и подвижный, он не стремился усесться на стул, каждый раз оказывался вне Израиля, хвалил Казахстан и Назарбаева, с которыми вёл дела в области энергетики.

Через каждые 10-15 минут начинал играть его мобильный телефон, он отходил в сторонку, слышалась английская речь. Когда он вскоре возвращался, никак нельзя было прочитать по его лицу, приятным был разговор или тревожным.

Был ли он искренним человеком?

Думаю, такой вопрос удивил бы его. Некоторые считают, что умные люди давно преодолели этот наивный атавизм. Он играл определённую роль и ещё имел набор сменных масок, которые применял по обстоятельствам.

Отвечал ли он на вопрос правду? Такое же нелепое предположение. Ответ предназначался для убеждения спрашивающего и утверждения своего решения.

Хези ценил людей грамотных, профессионалов. Думаю, он не стал бы тратить и тех 30 секунд на посетителя что-то предлагающего, но не специалиста в этой области.

Почему я столько внимания уделяю личности этого человека? Но ведь интересно, как на самом деле устроены эти капиталисты-бизнесмены-мироеды. Каким надо быть, чтобы крутиться в этой среде, чтобы приобретения превышали потери.

Собрался совет акционеров. Всё было очень демократично, но все слушали и слушались Хези.

Было высказано мнение, что "точный привод" это хорошо, но лучше бы придумать что-то пригодное для массового применения, например, для персональных компьютеров.

Я сказал, что один из главных элементов компьютера - память - обслуживается точным приводом и в принципе то, что делаем мы может подходить для этой цели.

Известен такой закон - противодействие или осознание обидного бессилия вызывает натиск преодоления.

Много раз получалось так, что чья-то критика моего привода послужила рождению его новых полезных свойств. Да-да, не ласкающая душу похвала, а именно неприятно царапающие возражения - это двигатель прогресса.

Как это возможно, собрание ничего не понимающих в технике людей высказало сомнения в полезности моего привода?

Я немедленно засел за изучение известных достижений в приводе хард-диска (твёрдого диска, в отличие от гибкого - дискеты).

Главное устройство памяти в современном компьютере на моих глазах за пару десятков лет поразительно преобразилось.

Для первой крупной вычислительной машины "Стрела", появившейся в нашем институте в начале 70-х, был выделен целый угол большого зала под "магнитные барабаны".

К этим тумбам, чуть не в рост человека, в которых мощные гудящие моторы крутили на большой скорости цилиндры с магнитным покрытием, нач. ВЦ не подпускал близко даже делегации высокого начальства.

По каким-то причинам иногда магнитные головки прижимались к телу барабана и мгновенно соскабливали с него нежную магнитную "кору мозга". Такая авария требовала дорогого и длительного ремонта. Машина, каждая минута работы которой была расписана на неделю вперёд, замирала. Все волновались, проректоры ругались, у бедного Опурина поднималось давление.

А сегодня - это устройство величиной с маленькую книжку, оно запросто вставляется в корпус компьютера. Его память по сравнению с теми барабанами, как память человека рядом с памятью козявки.

А так - идея сохранилась: те же крутящиеся намагниченные поверхности и скользящие рядом с ними головки. Только громоздкие барабаны сжались в тонкие лёгкие диски, и почти невидимые глазом головки пишут не на боковой поверхности цилиндра, а на обеих сторонах этих дисков.

Вот он - современный харддиск. Такая коробочка 15х10 см. Блестящий диск и актюатор с магнитной головкой. Диск вращается мотором со скоростью около 6000 об/мин, мотор актюатора двигает головку примерно по радиусу диска. Таким образом возможно вывести головку в любое место дискаи записать на нем любую импульсную информацию.

Интересно, что в борьбе с царапаньем головок по магнитной поверхности инженеры догадались сделать их летающими. То есть, воздушный поток, как крыло самолёта, приподнимает головку, и она буквально парит над поверхностью стремительно вращающегося диска.

Легендарный Левша подковал блоху, наверное, чтобы она, укусив человека, смогла удирать и не поскользнулась.

Безвестные инженеры, помогая человеку, научились на кружочке величиной с ладонь запомнить 1000 томов справочников, быстро найти и вытащить нужные сведения, а затем обновить их и спрятать на место.

Разобравшись в существующих приводах хард-диска, я узнал знакомую картину.

Часто маломощный привод мастерили не приводчики, а электронщики. Они делали сложные электронные платы, и им казалось, что ничего особенного нет и в электронном управлении небольшим мотором.

То, что на валу мотора движутся массы, подчиняющиеся законам механики, трение по своим законам сопротивляется движению, нагрев диктует свои ограничения - это и многое другое специалисты-электронщики представляли себе смутно.

В результате их творчества мотор крутился, но плохо. Тогда инженеры ещё усложняли схемы.

У них вполне могло ничего путного не получиться, но им повезло. К этому времени научились делать микропроцессоры - такие крохотные компьютерчики, которые успевали "варить" довольно сложные программы.

Так вот, я обнаружил нагромождение электроники. Большая часть диска оказалась занятой не полезной информацией, а специальными записями для привода.

Ну, как если бы в головной мозг вставили части мускулов, двигающие руками. В результате и голова занята не тем, и руки плохо шевелятся. Я понял, как всё это отчистить, сделать простым и быстрым.

Кроме всего, это устройство требовало высокой точности управления. Точность возможна, когда есть надёжная опора, что-то стабильное, неизменное.

Видимо, Кто-то предвидел это и подарил людям "кварцевый генератор". В нём тонкая пластинка, вырезанная из кристалла кварца, дрожит с удивительно постоянной частотой. Проходит время, жара сменяется холодом, а кварцевый генератор даёт всегда и везде одну и ту же частоту (с отклонениями менее тысячной доли процента).

Именно эту жемчужинку, наконец, признали часовых дел мастера, и сразу появились хронометры по цене детской игрушки.

Как раз за эту частоту держится мой точный привод и её же можно использовать, чтобы жёстко связать вращение диска с перескоком головок.

Пришло время показать свои предложения крупным фирмам. Но так "с улицы" никуда не войдёшь. Нынче изобретателей развелось столько, что...

- Здравствуйте, это Сан-Франциско, фирма Дженерал Электрик?

- Слушаю Вас, сэр.

- С вами говорит профессор Эйнштейн. Я разработал новый мотор, он вдвое легче и втрое дешевле вашего. Готов продать (подарить) моё изобретение...

- Я очень сожалею, но техническая служба сегодня не работает. Это отдел сбыта.

- Как можно связаться с главным инженером?

- Пи-пи-пи...

- Эх, невезуха, видно, спутник ушёл.

Посылаю факс, письмо, сообщение по электронной почте. Никакой реакции. Знающие люди объясняют: вся такая корреспонденция отправляется прямиком в мусорную корзину. Обычную или электронную.

Но теперь нас направляет опытная рука.

Глава фирмы Blumberg Capital из Сан-Франциско мистер Дэвид Блумберг, после соответствующих переговоров и оплаты, присылает нам график возможных личных встреч с руководством нескольких ведущих американских фирм.

77. Америка, Калифорния, знаменитые фирмы

Western Digital, SyQuest, Quantum, Xerox.

Я считал себя бывалым "летуном". Всё же там, в Союзе, на пространствах одной шестой части суши налетал полмиллиона километров. Свысока смотрел на неспокойных пассажиров.

Но теперь... летим уже часа четыре, а под нами всё ещё никак не проползёт узкий сапог Италии, потом снеговые Альпы и, наконец, бесконечный океан.

Интересно наблюдать на небольшом экране телевизора, укреплённого на спинке кресла впереди, как наш самолётик медленно справляется с картой планеты. Впереди ещё много часов полёта. Пассажиры - как в театре во время антракта. И все, похоже, гораздо опытнее меня: в окна не смотрят, одни читают, другие стоят группами и беседуют, кто-то дотягивает вино из бутылочки...

Наконец, наш Боинг коснулся накатанной полосы одного из аэропортов Калифорнии. По рулёжкам катят огромные корабли вроде нашего и крохотные персональные самолётики.

В воздухе одновременно летят во всех направлениях разные типы аппаратов. Такое движение можно увидеть по телевизору на улице какого-нибудь перенаселённого восточного города: вот автобус обгоняет повозку тонконогого рикши, в поперечном направлении продвигается авто прошлого века, им навстречу гордо едет гражданин на осле...

Видимо, воздушный транспорт в Америке заканчивает начальный период существования. Ещё немного и появятся в воздухе светофоры, запрещающие знаки.

Мы с Даней идём за Эйтаном. Он здесь, как дома. Впрочем, везде, где мы были с ним, он выглядел одинаково свободно и невозмутимо. Вот истинный житель Земли!

Оказывается, в Америку сможет въехать не каждый из бывалых командировочных советского образца.

Если спросить, по привычке: "Где здесь остановки автобусов или троллейбусов?" - скорее всего, тебя не поймут, хотя, быть может, ты нормально выговорил заученный из разговорника вопрос. А поймут - усмехнутся (к иностранцам здесь привыкли) и покажут на окошечки с надписью "Herz" или названиями других фирм аренды автомобиля.

Эйтан весело беседует с приветливой девушкой за барьером, подписывает какие-то бумаги, затем отыскиваем среди сотен машин на стоянке наш номер. Ключи уже в замке.

Машина непривычно огромная, но меньших здесь не бывает. Эйтан приглядывается к панели незнакомой марки авто, множество циферблатов, экран телевизора для ориентации в дороге, никаких переключателей скоростей - все машины в Штатах с автоматами.

И вот мы катим по дорогам Калифорнии в гостиницу, с которой Эйтан связался на ходу и заказал три номера.

Мы посещаем фирмы, имеющие мировую известность среди производителей харддисков. Благодаря симпатичному Дэвиду, владельцу фирмы "Блумберг Кэпитал", в которой работает только он и ещё один такой же молодой еврейский парень, нас ожидали в известных "Квантуме" и "Сайквесте", вели серьёзные разговоры. Вежливо прощались. Известно, что в таких делах сразу ничего не делается, но и надежд на продолжение оставалось мало.

Иначе получилось в самой знаменитой фирме "Вестерн Диджитал".

Главный инженер отдела "Управления движением" Рафи Кодилан, быстрый и внимательный, сразу начал расспрашивать меня об особенностях моего предложения. А мне в то же время по зарез нужно вытянуть из него конкретные сведения об устройстве современного харддиска. Ведь до сих пор мои новые идеи держатся на чуть услышанном и логически додуманном в конструкции машинной памяти.

Прошло то время, когда всё расписывали в статьях и брошюрах. Теперь властвует смертная конкуренция, и фирмы все находки держат за семью печатями. Такой вот трудный разговор, да ещё на английском, с помощью переводчика, который, как обычно, каждый раз пытается перевести разговор на себя - он "сам уже всё понял и сейчас всё объяснит". Плохо без языка, очень плохо!

Задаю шпионский вопрос.

- Как вы находите нужный кусок записанной программы на поверхности диска, когда он вращается со скоростью 6000 оборотов в минуту, а головка над ним должна передвинуться в новую позицию за минимальное время?

- Это главная задача. С ней и сейчас справляемся с трудом. Пришлось разделить диск на 60 секторов, и вдоль каждой границы сектора отвести 15% площади на адреса файлов. После старта на поиск заданного адреса головка быстро скользит над диском и читает всё на своём пути. Информация идёт в мощный процессор, который "соображает", сколько ещё бежать быстро или пора замедлить бег, чтобы не прозевать нужный адрес. Ведь ширина дорожки, на которой записана информация всего 2,5 микрона. Так и ищем на удачу. Не находим - начинаем снова. Так поступают все. А вы, что предлагаете?

- Ну, скажем, в станке с программным управлением приводчик решает подобную задачу: нужно переместить инструмент в заданную позицию и там сверлить дырку. И нельзя ошибиться на микрон. Для этого на валу мотора имеются специальные датчики - энкодеры и резольверы, которые позволяют, не зажмурившись "на авось", а совершенно уверенно и быстро переходить в новую позицию.

- Но для этого вам требуется установить на вал мотора датчики? У нас нет для этого места, к тому же это дорого. Микропроцессор и его программы стоят дешевле.

- Но за то вы будете действовать с полной определенностью и быстро. Я ещё подумаю над вашей задачей.

- Хорошо, мы тоже подумаем. Давайте, продолжим разговор завтра.

Это уже было что-то. Всё остававшееся время, вечером и ночью, я крутился вокруг этих задач.

Для меня было ясно, что электронщики построили привод по своему, и на взгляд приводчика - диким способом.

Ну, в самом деле, они заставляют самолёт стремительно лететь над самой землёй, "на бреющем полёте" отыскивая нужное место посадки, путём узнавания назначенного пейзажа. Под крылом мелькают случайные картины городов и посёлков и специально расставленные вешки. Компьютер успевает что-то анализировать и командует: от промелькнувшего пункта до назначенного ещё далеко - жми дальше; эх, оказывается, уже проскочили, стоп, поворачивай назад; тормози, теперь медленно, медленно... о, садись!

Я же дам им навигацию, приборы точно определят координаты места и момент посадки.

Но, в самом деле - энкодер, резольвер...? Постой, но можно вместо этих наших традиционных датчиков использовать заранее равномерно расчерченные на диске метки.

Границы секторов - это 60-меточный энкодер, вполне достаточный для управления диском, а 10.000 дорожек - прекрасный энкодер для второго двигателя - головок. И эти энкодеры уже нарисованы на существующем диске!

При этом не надо занимать 15% диска посторонней информацией. Энкодерные метки - это лишь тончайшие чёрточки. И вообще не надо процессора, чтобы варить всю их кухню! Мой точный привод окажется в "штатном" режиме и сможет спокойно выполнять привычную работу.

Сколько-то я спал, но к утру был ясен детальный план. Главные возражения снимались. Никаких дополнительных деталей вводить не требовалось.

Вторая встреча состоялась в ресторане, расположенном неподалёку от здания фирмы. Рафи пригласил нас на обед, где можно будет и "поговорить о деталях". Он, конечно, не ожидал, что уже через день я выложу ему новый подробный план решения проблемы.

За столом мы уселись рядом. Раздали меню. Я по привычке выбрал рыбу. Американцы предпочитают мясо, и в больших размерах. Что там подавали вначале - не помню.

В это время, сдвинув тарелки, я расчерчивал на листах план хард-диска. Рафи тоже в этот день лишился закусок. В середине оживлённого обсуждения принесли мне большущую красивую рыбу. На минуту пришлось прервать разговор. Всё-таки рыба, да ещё незнакомого вида, требует внимания. Но, укусив её... я вспомнил сцену из "С лёгким паром" - такая гадость была эта рыба, хотя и не заливная. С большим сожалением пришлось оставить мечту насладиться настоящей американской рыбой. (Может, эту подавали всем изобретателям?) Но с тем большим жаром занялись мы обсуждением подробностей блестящего проекта.

Мои хозяева не ожидали погрузиться в столь революционные предложения. Предполагалось, что идеи гостя будут в русле существующих и коснуться некоторых важных, но косметических припарок.

Мы расставались без определённых решений. Я обещал, что по возвращении пришлю обоснованное, с цифрами описание нового привода. Настроение в нашем экипаже было приподнятое.

Я разработал целый проект с подробным описанием, расчётами и чертежами.

(1-ая стр. "Предложения" из 15)

Система меток на диске заменяющая энкодер и резольвер.

Пояснения принципа работы нового привода.

К тому же придумалась и оригинальная система автотрекинга.

Трек - это английское обозначение трека, извините, дорожки, по которой несутся велосипедисты. Гонщик всё время рулём подправляет своё движение так, чтобы удерживаться у середины этой узкой дорожки. Похоже происходит и в видео.

Там изобрели специальную систему автоматики, которая удерживает головку над серединой строки (дорожки) записи на бегущей магнитной ленте. Примерно та же проблема решается в харддиске. Только здесь электронщики опять пошли по своему знакомому им пути: написали по бокам каждой дорожки специальные зоны А, В, С и Д, чтобы обнаруживать соскальзывание головки с дорожки и возвращать её на место. То есть, опять заняли полезную площадь посторонней информацией.

Я понял, что можно на каждой строке нанести лишь специальные наклоненные к радиусу чёрточки и на такой же угол наклонить головку. Тогда, если головка бежит точно над серединой строки, то в ней появятся два совпадающие по времени импульса - один от радиуса и второй от наклонной чёрточки. Но, если головка сползла с центра, импульсы разойдутся. Это и станет причиной, действующей на двигатель головок, додвигая их точно к середине дорожки. Таким образом, освободится поле диска, а автотрекинг станет действовать точнее.

Функциональная схема АДД привода харддиска.

Всё было послано в Америку, в фирму WD. Результат мне неизвестен. К этому времени всеми делами в нашей фирме заправлял новый директор. О нём мне придётся ещё рассказать по ходу повествования.

Без передыха мы посетили ещё несколько фирм. В знаменитой Силиконовой долине Калифорнии, недалеко от Тихого океана, их расселилось множество. Но нет ничего помпезного. Относительно небольшие корпуса из бетона и стекла стоят вольготно на зелёной травке. Всё роскошество, пожалуй, в прихотливо выведенных на стенах названиях. Всюду абсолютная чистота, всё расчерчено дорогами.

Мы подъезжаем к подобному зданию с надписью "Ксерокс" - компании, которая дала имя прибору для получения копий печатных материалов, что стоит теперь в каждой конторе. А где же грандиозный комплекс производств? Да, по всему миру.

Нас встречают в комнате для совещаний несколько улыбающихся солидных джентльменов. Знакомлюсь, говорю освоенные в поездке фразы. Может, кто-то млеет, оказавшись рядом с известными поп-музыкантами?

Мне невыразимо приятно пожать руку инженерам, сумевшим сделать чудо-технику. Нам демонстрируют огромные планшеты, на которых бегающие каретки по заданию компьютера рисуют ярчайшие картины. Немного подождать, и новый замечательный по чёткости, расцветке и смелости плакат - готов!

Я не скрываю своего восхищения.

Хозяева со вниманием и доверием выслушивают рассказ гостя о возможностях его привода. Они готовы привлечь молодую израильскую фирму к созданию нового принтера.

Мы договариваемся о присылке к нам их механики для проверки на месте результатов. Действительно через месяц из Ксерокса пришла посылка с мотором и блоком. Я засел за расчёты и разработки. Но сделать ничего не удалось. Новый наш директор уже всё цепко держал в своих руках с маникюром.

Я пытался давать задания Табачнику, разъяснял директору возможности войти в работу с такой знаменитой фирмой. Всё впустую. Они не хотели и даже боялись любых моих действий. Искали только знаков внимания к нам знаменитых фирм, чтобы можно было, небрежно так, козырнуть ими перед очередным потенциальным инвестором или покупателем.

78. Я гуляю по Нью-Йорку

Ещё перед отъездом в командировку я объявил, что не могу уехать из Америки, не побывав в Нью-Йорке. Хези, председатель совета директоров нашей фирмы, в число которых входил и я, - усмехнулся, но согласился.

Все последние месяцы события обгоняли мои способности их осмыслить.

Вот и сейчас в Нью-Йорке не было хоть какого-то плана что посмотреть и как.

Да, и вообще, как исполнения последнего в жизни желания, ждал чуда - бухнуться в самую сердцевину столицы мира, идти, не разбирая пути, вглядываясь в лица, вдыхая то, чем дышат здесь, впитывая каждой жилкой долгожданную свободу, убеждаясь, наконец, что справедливость не наивная мечта, а просто естественный способ существования людей.

И вот ноги сами по себе несут моё тело по неширокой "Пятой авеню". Голова вращается, словно ею, наконец-то, завладел мой привод.

Глаза беснуются, запоминая поражающее, перепрыгивают с основания небоскрёба, которое вполне заурядно, хотя и шикарно, на стены, что уходят ввысь, в неощутимое пространство, и на вывески, которые провозглашают давно звучавшее в ушах - Рокфеллеровский центр, Уолл-Стрит, Эмпайр Стейт Билдинг, Бродвей, Юнайтед Нешн,

Твин-Тауерс ("башни-близнецы" стояли ещё, бедные)...

Я захожу в первые попавшиеся входы и выхожу из нечаянных выходов. Множество людей идёт в параллель со мной и навстречу. Никто не спешит и не смотрит на меня. Все ловят кайф окунания в этот центр Света.

В незаметной впадине мраморной стены примостилась баскетбольного размера фигура негра, вольно сложенная гораздо более чем в "три погибели". Неосторожно задержал взгляд... и он, мягко распрямляясь, отделяется от опоры и что-то предлагает. Страшный вид, красные белки глаз...

Скорее двигаю к небольшой толпе, перед которой с самодельного возвышения страстно вещает в микрофон проповедник - то ли защиты евреев, то ли их искоренения. Кто-то из слушателей обращает внимание на появление нового возможного приверженца.

Быстрее отруливай к другой группе, а лучше просто в очередную авеню или стрит.

Светофоры мигают красным и зелёным, но прохожие, не обращая на них внимания, влекутся через переходы. И водители знают, с кем имеют дело, гонят только по пустой улице, а перед людьми притормаживают.

О! Публичная библиотека. Сюда надо завернуть. По парадной лестнице поднимаюсь в здание.

Никаких проверок, никакой записи. Огромные пустые холлы. В залах привычная деловая жизнь книжных людей. Свободно иду между полками хранилища. В уголках приютились ксероксы и компьютеры. Может, найти что-то интересное? Нет, мало времени.

Свернём по указателю Rockefeller Center. Иду по скверу между двумя огромными зданиями по направлению к небоскрёбу.

По сторонам у фонтанов и бассейнчиков присели фигуры, читаю - Роден. Среди прекрасных цветов в текучей воде балетничают красные рыбы.

На скамейках отдыхают, беседуют граждане. И совсем не обязательно миллионеры. И чего ради для них этот богач так старался?

Может быть, мир вовсе не делится на строго очерченные классы, а устроен свободнее, и, как между пролетариями встречаются пропойцы, так среди буржуев случаются щедрые, использующие свою возможность украсить жизнь многих людей?

Но вот, пройдя всего несколько шагов в сторону, оказываешься в среде противоположной.

Прекрасный парк тишиной, сенью настоящих берёзок, прозрачностью озёр вдруг заставляет вас засомневаться: а были ли только что эти чудеса цивилизации?

На свежей травке полян сидят мамы, а их дети бродят с кукольными колясками.

Центральный парк, его неприкасаемость стерегут прямые манхеттоновские улицы, ни метра лишних не уступят дома и машины, но и нисколько не заберут от вечной природы.

Но природу я видел достаточно, а вот Нью-Йорком не надышался.

Снова, смешиваясь с разноязыкой пёстрой толпой, бреду по стрит и авеню, сижу на тёплом граните у подъезда какого-то знаменитого магазина, прошу по-английски у случайного соседа прикурить, он отдаёт мне весь коробок спичек и показывает на безработную зажигалку. Мы разговариваем по-английски.

Когда спокоен и собеседник не спешит, оказывается, можно и на английском говорить и понимать. Так сидел в самолёте над Америкой рядом с симпатичным молодым негром (извиняюсь, в Америке так не называют темнокожих граждан) и слово за словом разговорились. Он оказался компьютерщиком, было очень интересно и поучительно услышать оценки состояния Хайтека из самой горячей точки развития этой техники.

Как знакомого встречает вас на улице солидный человек и предлагает не пропустить возможность всего за 20 долларов подняться на крышу экскурсионного автобуса. Он проходит по центру с двадцатью остановками. Можно где хочешь сойти, а потом в любом месте подняться и продолжить поездку с одним билетом.

Уставшим голосом гид начинает рассказ на... испанском языке. Всех пассажиров кроме меня ещё человек пять. Парень с девушкой, видно, тоже не понимают по-испански и смотрят только друг на друга. Молодая женщина в чёрных очках интересуется главным образом своим бутербродом.

Снова проплывают очертания уже знакомых небоскрёбов. Выезжем к причалам, вдали узнаётся фигура женщины с факелом, сплавать бы туда, но нет времени. Снова подъезжаем к главной улице, но что это?

Автобус прочно застывает среди машин. Оказывается, по Пятой авеню неспешно идёт демонстрация. Людей в ней мало, но они рассредоточились на всю ширину улицы и хорошо экипированы: флаги, плакаты...

Это идут жители нового штата Пуэрто-Рико. Они требуют свободы и отделения от США. Неважно, что этим, самым бедным и неприспособленным, людям дали все права и льготы американцев. Никто не мешает им носить свои большущие шляпы и цветные одежды, и вот - заткнуть движение в центре Нью-Йорка тоже не препятствуют вежливые полицейские.

Но главное - свобода! Пришлось оставить автобус и продолжить свой путь пешком.

Случился конфуз, выйдя из своего номера на 40-м этаже гостиницы, я захлопнул дверь и забыл там карточку, которая служит ключом.

Обычно вставляешь её в прорезь, ждешь, когда мигнёт сигнал и открываешь. Заспешишь - дверь подозрительного не впускает, заволнуешься, тыкаешь так и сяк карточку - никакого результата. Успокойся, подыши, попробуй снова - вот так, другое дело.

Но теперь все эти навыки бесполезны. Спустился к портье, стараюсь объяснить свою беду, вежливый мальчик спросил только номер моей комнаты, нажал на компьютер и без слов с улыбкой выдал мне новую карточку. И дверь также доверчиво впустила к себе.

Мне понравилось в Америке. Так просторно, спокойно и приятно. Чувствуешь надёжность и разумность жизни. Если уж люди что-то полезное изобрели, то все без споров и сомнений пользуются этим. Даже мелочи...

Например, краны в ванной не какие-то хило-экономичные, а крупные массивные и абсолютно надёжные, делают своё дело мягко и чётко.

Даже унитазы незнакомой конструкции, но крепкие удобные, а вода, когда спускаешь, не бросается на авось, беспокоясь, что не справится, а начинает постепенно усиливающееся мощное круговое движение, всё, что бы там ни сопротивлялось, подхватывается и затаскивается куда надо.

Процесс заканчивается довольным урчанием устройства, хорошо сделавшего своё дело.

Во всём ощущаешь заботу о достоинстве человека.

Никто не стремится ограничить занимаемую им площадь - ни в личном автомобиле, ни в гостиничном номере и его необъятно широкой кровати.

Утром по многорядному шоссе быстро и равномерно идёт поток машин. Никто не норовит обогнать другого. Какое-то дружелюбное согласие в этих вроде и не спешащих по делам людях. Правые ряды забиты, а левый свободен.

Так было в Калифорнии. Мы всегда выбирались в левый ряд, и Эйтан быстро скользил, обгоняя правых. Странно, но нам полагалось преимущество.

- Вот знак, позволяющий в левом ряду ехать только машинам, в которых имеются пассажиры кроме водителя. Так поощряется перевозить больше людей меньшим числом машин. А меньше машин - свободнее дорога.

Мне казалось, что водители в отстающих машинах посматривали на нас не совсем равнодушно. Каждому хочется проехать быстрее. Но никто не пользовался этой запретной и соблазнительной возможностью.

А сами американцы такие спокойные и доброжелательные, упитанные и надёжные. При нечаянной встрече прохожий может вам легко улыбнуться.

В ресторане дают бифштекс такого размера, что едва отъешь четвертину. Официант улыбнётся, принесёт подходящего размера коробку, и сытый до отказа клиент уходит, улыбаясь, обеспеченный хорошей пищей для всего семейства.

Если выехать за пределы туристского Манхеттена, например, в Бруклин, то попадаешь совсем в иной, но не менее удивительный мир.

В трёх минутах от станции метро оживление исчезает, идёшь по самого обычного вида пустынной улице, один за другим минуешь серые оштукатуренные жилые дома.

И вдруг, что это? Ты каким-то чудом оказываешься... в Индии. Из маленьких кафешек выглядывают пёстро одетые с чалмами на головах люди, оживленно беседуют, наверное, на хинди. Черноволосые женщины с метками на лбу гордо несут на себе длинные куски ткани. В витринах лавочек яркие кувшины, медные щиты, фигурки слонов с настоящими бивнями. И все заняты собой, и никакого им дела до забот других народов.

Ещё через сотню метров этот экзотический мир прерывается, будто и не был. Может, здесь научились, как в новостях телевидения, включать прямо на улицах сюжеты из разных концов планеты?

Американцы свободны от пошлого чувства национальной гордости, которое прививалось нам в стране, чьим гимном был интернационал.

О, своей принадлежностью к Соединённым Штатам они искренне дорожат, но превосходства белой кожи над чёрной или круглых глаз над узкими, в самом деле, не понимают.

Такое не просто вытравить из себя. Можно успешно притворяться. Даже перед самим собой. Но чуть окажешься в "питательной" среде и сразу узнаешь приятеля.

Вот так бы и жить каждой стране! Правда, в Америке и земли, и воды много, всем общинам места хватает.

Известно, что в просторных апартаментах мирно жить можно, а попробуй сосуществовать в узкой квартирке с одним туалетом.

В Торе есть место, где рассказывается о лучшем периоде в жизни еврейского народа, когда он расположился в своей земле, и каждый делал то, что ему нравится!

Разгуливая по Америке, мне постоянно приходила мысль, что здесь знакомы с этой формулой и намерены её осуществить.

Я покидал Нью-Йорк, но он, надеюсь, уже никогда не покинет меня.

Как преподаватель я понял, что полноценному инженеру необходимо кроме теорий и практик внушить ещё особую дерзкую веру в величие и всесилие техники, уверенность в том, что можно создать самые фантастические вещи, если основать их на строгом расчёте и упорном поиске союзников.

Для этого молодой инженер должен побывать в Нью-Йорке.

Как человек техники я понял, что всю жизнь изобретал и выдумывал - робко, думал - скованно, мечтал - приземлённо.

Рядом со мной уже существовала овеществлённая идея, которая могла освободить мои мысли и дать настоящий простор творческому заряду, если он был мне подарен.

Я смог бы сделать больше, если бы в молодости побывал в Нью-Йорке.

Как житель планеты Земля я понял, что прожил большую часть жизни за железным занавесом... да, какой там занавес - в душной советской банке со злобными пауками и испуганными гусеницами. Притёртая крышка не пропускала даже малого ветерка с морского необъятного простора.

Но мне повезло вырваться и отдышаться.

Мне даже повезло погулять по Нью-Йорку.

79. Поездка на выставку в Ганновер

Уже не вспомнить подробностей, как это получилось, что мне предложили поехать на одну из самых престижных промышленную выставку в Ганновер. Эйтан заботился обо мне, и без всяких дум о билетах, гостинице, географии, питании и прочем я провёл неделю в самом центре Германии, в этом месте съезда инженеров, бизнесменов и их техники со всего мира.

Компания "Люфтганза" сразу вводит вас в особенности немецкой ментальности. Вообще-то, это слово мне сначала активно не нравилось, я применял его только под нажимом окружающих и переводил для себя, как - "местная дурь".

Но постепенно привыкаю и понимаю, что в отличие от советской дисциплины и стандартности в мире ценят привычки, кайф даже в совершенно нелогичных делах.

Например, многие страны продолжают жить в старых системах единиц, хотя ООН уже давно приняла метрическую, и даже СССР перевёл всё на эту базу.

Все слышат сейчас о цене барреля нефти. В каталогах продолжают мельтешить дюймы, футы, озы и прочие дикости, требующие от специалиста постоянно быть на чеку и тратить много мозгов на перевод и осознание странных количеств в привычных вещах.

Известен, например, случай, когда американцы потеряли связь с одним из своих спутников. Он уже успешно вышел к Марсу и пропал из-за ошибки в команде, выданной в старых фунтах вместо запрограммированных Ньютонов.

Каждый слышал: "немецкая аккуратность, пунктуальность". Уже в самолёте обращаешь внимание, что все этикеточки - на месте, стюардессы улыбаются чуть проникновеннее, а в аэропорту проверяют не "для галочки", а досконально.

Кстати, израильская ментальность просто не позволяет подобного. Как-то наблюдал на границе с палестинцами во времена, когда каждый день гремели взрывы, как наш вежливый, интеллигентный солдатик на КПП проверял арабскую машину, мучительно преодолевая неприличность усомниться в полной лояльности сидящих в машине арабов.

Нет, холёный франкфуртский пограничник внимательно вникает в ваш взгляд, а затем ощупывает и прошаривает лопаткой искателя руки, грудь, спину, проводит по каждой ноге и не ускоряет движения между ними.

Дороги, действительно, в идеальном состоянии. Это замечаешь даже после прекрасных израильских.

Теперь понимаю, почему возвратившиеся после войны из Германии наши солдаты, рассказывая об увиденном, прежде всего, говорили: "Да-а, дороги..." И замолкали не в силах подобрать слова сравнения с российскими "трассами".

Небольшие особняки на улице, где мы остановились, выпендривались один перед другим отделкой, уступами и выступами. Будь ты ворчливым членом приёмной комиссии - не найдёшь ни одной трещинки в штукатурке или подтёка в окраске.

Или такое. Чтобы пройти к одному из входов на территорию выставки, надо было пересечь довольно оживлённую улицу с машинами и трамваем. А пешеходов здесь немного и нет в пределах видимости светофора или зебры. Стоишь, выглядываешь момент, когда разрыв в движении позволит с малым риском перескочить.

А через пару дней присмотрелся: оказывается, немцы не скачут, а останавливаются на обочине тротуара и спокойно стоят, посматривая на мчащиеся машины, и, когда накопится 4-5 человек, одна из машин останавливается, её примеру сразу следуют все остальные, люди, не спеша, переходят, и движение вновь включается незримой волей.

А встретила нас в назначенном месте приятная молодая дама. Вот сохранилась её изящная визитка: "Патриция де Кастелейн, Мы поможем вам быть успешными". Эйтан весело говорил с ней на английском, словно каждую неделю бывает здесь.

Она объяснила, что в связи с наплывом людей на выставку гостиницы переполнены и нам советует поселиться удобно и близко в "частном секторе".

Мы подошли к ухоженной вилле, где открыла нам улыбающаяся молодая хозяйка спортивной выправки и баскетбольного роста.

Я получил комнату наверху. Затем нам показали удобства, маленькую комнатку для душа, все стены которой были использованы полочками, крючочками, вешалками, зеркалами, подставочками с множеством косметических предметов.

При первой же попытке принять душ в ещё более тесной кабине я задел за одну из полочек, она упала и немедленно разбилась. На моё огорчение хозяйка улыбалась.

В следующий раз я ещё осторожнее поворачивался под душем, но... трах-тарарах и эта злосчастная полочка, появившаяся в свежем виде на прежнем месте, снова оказалась на каменном полу. Я уже не посмел испытывать любезность хозяйки. Но мыться стало свободнее, во-первых, научился не вертеться, а потом - третьей такой штучки у хозяев не нашлось.

А может, они временно отступили от пунктуальности.

И как только эти хозяева (муж был ещё заметно повыше жены) умещались в кабине? А может, поэтому немцы и изобрели готический стиль?

К сожалению, мой немецкий не выходил за пределы первой фразы школьного учебника: "Анна унд Марта баден", в которой мне было ясно, что речь идёт об Анне и Марте.

По утрам нас ожидал завтрак на застеклённой веранде, выходящей в цветник. Множество закусок, фабричного изготовления, выглядели аппетитно. Всего не попробовать. Но из горячего были только кувшинчик с молоком, корнфлекс и кофе. Обедать я приспособился на выставке в тесной столовой самообслуживания, где удавалось, постояв в порядочной очереди, получить маленькую порцию "супа" - так в мире на всех языках называется жиденькая взвесь чего-то протёртого и горячего, и скромную тарелочку с мясным. Правда, цена такого обеда не отвлекала от его назначения.

А сама выставка была необозрима и неописуема. По площади она, возможно, была соизмерима с советской ВДНХ, но там всё делалось в целях показухи, а здесь собрались в огромном количестве инженеры с последними своими изобретениями и мечтой продать их и, в меньшем числе, бизнесмены, дерзающие вложить малые деньги и разбогатеть. И ещё устроители выставки надеялись расширить её славу, а пока вернуть затраты.

Всё было организовано с размахом: просторные павильоны, наружные площадки для крупной техники, вроде новейшего электропоезда фирмы Сименс. Вагончики развозили посетителей, которые бурными потоками втекали через турникеты входов со всех сторон света. Автоматы на лету прощупывали бланки недешёвых билетов, вычитая день посещения в постоянных билетах и гася однодневные.

Мне, конечно, хотелось посмотреть всё. Но где там, успеть бы осмотреть приводческие экспонаты и попытаться найти интересующихся точным приводом. Мы с Эйтаном иногда вместе, иногда порознь бродили между стендами. Я пытался разбираться в новинках. Но описаний обычно не предлагали, а разговор увядал, когда узнавали, что я не собираюсь что-то купить.

Наоборот, мои специальные познания настораживали. Больше успел Эйтан, заведя знакомство с несколькими представителями фирм. В нём не видели ни специалиста, который может разведать новинку и спереть, ни серьёзного покупателя, которого приглашают присесть и угощают кофе и сладостями. Просто симпатичный парень был приятен таким же работникам по связям, и они охотно входили с ним в не обязывающие отношения.

По приезде домой Эйтан какое-то время с увлечением играл на своём компьютере, получая из разных стран сообщения и умело отвечая на них. Однако ни один его контакт так и не развился во что-то дельное.

Пришёл день отъезда. Любезная хозяйка заказала такси, и мы спокойно беседовали, застегнув чемоданы, чтобы не задерживать водителя.

В назначенный час машина не появилась. Все невозмутимо продолжали обмениваться новостями о погоде. Когда прошло минут пятнадцать, я забеспокоился, что, может, наш заказ затерялся. Уверенные в немецкой точности, мы не сделали никакого запаса, чтобы не сидеть в аэропорту.

Эйтан, улыбаясь моей суетливости, наконец, обратил внимание хозяйки, что вот профессор точных наук волнуется. Когда минуло ещё десять минут, хозяйка взяла трубку телефона, сказала несколько слов. Нет, заказ действует, сейчас подъедут.

Прошло 35 минут. Улыбки исчезли даже у самых уверенных. Хозяйка снова позвонила. Видимо, ответ был в той же тональности.

Она покрутила головой и пошла выводить машину из гаража. Ведь от Ганновера до Франкфурта более 200 километров. Мы погрузили в багажник свои чемоданы и стали усаживаться.

В этот момент подъехало такси. Чемоданы поскорей перегрузили. Солидный немец никак не извинялся за опоздание на 50 минут. Ни в каких странах не встречал я такой аккуратности при вызове такси для поездки в аэропорт.

Мы выехали на улицу, таксист молча развернулся и поехал в противоположную сторону. Он мчался по каким-то мало загруженным дорогам без светофоров. Спидометр в основном не отклонялся от 140. Нас доставили к причалу с опозданием минут на 30.

Счётчик накрутил 60 марок лишних. Может, мы могли их не платить?

Но регистрацию ещё не начинали. Рейс задержался часа на два.

80. Мой привод становится универсальным

Как-то пришла к нам делегация израильской фирмы "Роботек". Они делали приводы для роботов, и хитроумный их начальник Иоси Биран сумел заинтересовать японцев.

Считалось, если в дело входят японцы, то оно "в шляпе".

Прослышав о "Серволоджике", Иоси не упускал из виду и его возможности. Он привлёк нас к демонстрации наших достижений перед японскими специалистами под видом своего варианта. Потом ещё не раз мы кое-что делали для Роботека, но так и не получили ни заказа, ни оплаты.

Правда, совсем косвенным образом эти визиты оказались нам полезными. Когда обсуждалась возможность применения ADD для их роботов, "руки" которых должны уметь двигаться и быстро, и совсем медленно, возник острый технический спор.

- Мы сможем обеспечить самое медленное и точное движение в вашем роботе, применив в качестве датчика резольвер, - рекламировал я свою фирму.

- Но почему обязательно резольвер? Мы работаем только с энкодерами, - заметил Ив, главный и, вроде, единственный творческий работник Роботека.

- Энкодер не может работать на очень низких скоростях, а резольвер снимает все ограничения. Это легко понять, ведь на низкой скорости нужно долго ждать пока повернётся вал энкодера настолько, чтобы выдать импульс. В это время система бессильна управлять движением.

- Это понятно, но на другой датчик японцы, едва ли, не согласятся.

К этому времени наша концепция была незыблема: для высоких скоростей - энкодер, для низких - резольвер. И всё-таки я сильно задумался, в принципе так ли уж отличается энкодер от резольвера? Нельзя ли рассматривать импульсный энкодер, как непрерывный резольвер, с которого сигнал снимается не непрерывно, а через малые промежутки времени?

Впервые, не дожидаясь наития свыше, я выдавливал новую идею из своих мозгов, зажав их со всех сторон так, что слышен был треск. И внезапно в туманной оболочке, скрывавшей суть - появился просвет.

Мне вдруг стало ясно, как нужно поступить с энкодером, чтобы получить от него резольверные возможности. Однако, чувствую - сейчас сомкнётся дымка и скроет блеснувшую вершину... скорее схватил карандаш и набросал основу идеи. Ей-ей, если бы не поспешил, то, вряд ли, смог снова вызвать в сознании картину необходимой чёткости.

И вот на бумаге лежит схема поразительной простоты! Кажется, её и осуществить не трудно.

Когда мурашки убегут со спины, и спокойно посмотришь на результат вдохновенного наития, то всё оказывается таким простым, что странно, как это раньше не догадался.

Между прочим, когда я разматывал таинства своего привода и добивался его точного математического описания, то убедился, что для достижения результата требуется чистейшее состояние мозгов. Малейшее их умышленное замутнение, ну, скажем, глотком пива, перекрывает капилляры, питающие скрытую в нас систему постижения истины.

А вот творцы литературных или живописных шедевров, как известно, часто держали под рукой бутылочку.

Видимо, творчество в области искусства - штука более простая и требует от человека меньших усилий и самоограничения.

Уж пусть простит мне дорогой читатель, но, если освоил он параграф 45, где рассказано о блестящей идее, открывшей путь человечеству в точный привод, то призываю Вас набраться ещё немного терпения, чтобы подняться на следующий пик технической мысли.

Вместе с тем, автор вполне допускает, что при отсутствии интереса к техническим штукам, читатель может не сильно вникать в интересные подробности, изложенные ниже в этом параграфе.

В те уже далёкие годы, когда придумался ADD, в нём применялся импульсный датчик с зубчиками по кругу, который затем развился в энкодер, где зубчики заменили на чёрточки (поворачивается вал, с ним вместе бегут тончайшие чёрточки, прерывая лучик света, от этого и появляются импульсы в принимающем светодиоде).

Использование энкодера казалось логически оправданным и единственно возможным.

Тогда же обнаружилось, что такой привод не может работать на низких скоростях. Это тоже было логичным. Ну, в самом деле, если импульсный датчик выдаёт импульс при повороте вала на определённый угол, то ясно, что на какой-то низкой скорости импульсы будут появляться так редко, что привод расстроится.

Если шофёру закрыть лобовое стекло и открывать его на короткое время, допустим, раз в пять секунд, то он разволнуется и не сможет ехать.

Так и привод. В современных оптических энкодерах число меток на диске вместо прежних 50-100 достигло 1000 и много более. Понятно, при этом оказались возможными более низкие скорости. Но всё равно ниже 50 оборотов в минуту ADD с энкодером не работал.

Этот недостаток не очень меня огорчал, в те же давние времена я применил другой датчик - сельсин, а затем и стандартный резольвер. Он позволял получать импульсы на любой низкой скорости и даже при неподвижном двигателе.

В этом варианте мы смогли обеспечить ещё одно важнейшее свойство привода - позиционирование, то есть быстрый поворот вала на заданный угол и его жесткое затормаживание в этой позиции.

Так со времён моей монографии и привыкли считать, что в зависимости от требований к диапазону следует применять один из двух вариантов АDD. Всё хорошо, покой и порядочек.

Для интересующихся попробую восстановить, как нажимал я на свои мозги, чтобы сделать окончательно прозрачным барьер между двумя видами ADD.

В самом деле, почему резольвер открывает приводу дорогу в неограниченно малые скорости? Да просто потому, что и при неподвижном его роторе с выхода снимался сигнал постоянной высокой частоты возбуждения, создаваемый вращающимся магнитным полем. (Не пугайтесь, ещё 120 лет назад научились делать такое поле).

А вот, если ротор начинал вращаться, даже чуть-чуть, то он тихонько полз навстречу полю, получалось, что скорость поля относительно ротора возрастала, и частота выходного сигнала чуть увеличивалась.

Энкодер на малой скорости выдаёт импульсы слишком редко. Резольвер даёт хорошую частоту, а её маленькое повышение от медленного вращения - как раз то, что нужно для моего регулирования.

Но почему бы не решить проблему так: добавить малую частоту энкодера к постоянной высокой частоте от кварцевого генератора и получить сигнал подобный резольверному? Такая мысль крутилась давно, да как сложить импульсы частые с редкими?

Можно только воткнуть редкие между частыми. Но тогда в том месте, где они встретятся, получится сразу двукратное увеличение частоты. Этого привод не потерпит, взбрыкнёт, как конь, когда всадник неосторожно пришпорет его на всю катушку.

Смотрю на только что родившуюся схему. Здесь именно так складываются частоты энкодера и кварца. Но полученная суммарная частота с резкими перебивками входит теперь в делитель частоты.

В этом всё и дело! Все привыкли, что делитель, как ему вроде и полагается, просто делит. Например, входит в делитель с коэффициентом 100 частота 100.000 импульсов в секунду. Что получим на выходе? Правильно - 1000.

А теперь пусть в частоту 100.000 энкодер на ползучей скорости вставляет, скажем, по одному импульсу в секунду. Если 100.001 разделить на 100, получится на выходе делителя почти то же самое, что и было.

Не спешите. Всмотримся попристальнее в деятельность делителя. Кажется, он работает проще некуда: получил 100 импульсов - выдал 1, получил следующие 100 - выдал ещё 1, так и шпарит. Но вот при отсчёте очередной сотни в него заскочил один дополнительный импульс с энкодера. Теперь уже делитель выдаст импульс на 99-м импульсе с кварца. Ведь он получит положенные 100 импульсов.

В этом всё и дело. Делитель выдаст импульс на одну стотысячную секунды раньше. И далее, хотя он продолжит получать импульсы только с кварца, и будет, как и прежде, выдавать каждый сотый, но про ту перебивку, оказывается, делитель не забудет. По сравнению с прежней работой он так и будет выдавать каждый сотый импульс, но на одну дольку раньше.

То есть, как бы наш Мерседес (смотри параграф 45) сдвинулся чуть и наблюдатель из окна поезда это увидит и даст шофёру команду: "Прибавь немного!"

Итак, мы научились получать в схеме с энкодером сообщение о малой скорости мотора. Теперь легко понять оставшееся.

Как заставить ADD работать на малой скорости? Давайте, введём в частоту 100.000 на входе делителя ещё одну частоту "задания скорости". Например, малую частоту 1 импульс в секунду. Мы уже видели, что это приведёт к сдвигу импульса, выходящего из делителя и выдачу на мотор маленького напряжения. Допустим, его не хватает для трогания. Но через 1 секунду войдёт в делитель ещё один импульс задания, выходной импульс сдвинется ещё. И напряжение на моторе удвоится.

Ясно, что через небольшое время напряжение возрастёт до необходимого, и мотор начнёт тихонько вращаться. Тогда его энкодер станет посылать свои импульсы на вход делителя.

Сделаем так, чтобы импульсы с энкодера не добавляли, а напротив высекали по одному импульсу кварца (это для электронщика - дело техники). В результате мотор наберёт такую скорость, чтобы на каждый импульс частоты задания приходил точно один импульс энкодера. Вот мы и получили вращение на заданной низкой скорости. Например, если на энкодере 1000 меток, то он, очевидно, будет выдавать по одному импульсу в секунду на скорости один оборот за 1000 секунд. Это 0,06 оборота в минуту - уже замечательно низкая скорость и диапазон тысяч под сто.

Ещё раз извиняюсь, что заставил читателя вместо отдыха напрягаться, но зато наш ADD с энкодером заработал на всех скоростях и даже научился, как вкопанный, останавливаться в заданном положении.

А это уже есть заветное - позиционирование. Например, вместо частоты задания подаём ему 1000 импульсов, и мотор под восторженные клики всех работников фирмы срывается с места, проворачивается точно на 1 оборот и замирает. Теперь можно и побаловаться - давать импульсы по 5 или 500 штук или вообще, как хочется, и мотор прыгает на заданные доли оборота, или послушно крутится, словно пёсик у дрессировщика.

Конечно, это на бумаге так всё гладко и быстро. Потребовалось время, чтобы перебороть неучтённые фокусы природы, а главное, ввести в действие множество возникших пожеланий по дополнительным умениям привода.

Несмотря на всё, вскоре на нашем стенде встала новая маленькая платка, превратившая его в универсальный привод, работающий во всём диапазоне скоростей и в режиме позиционирования.

Не удержаться мне ещё от одного технического объяснения. Ну, не хорошо же обманывать доверчивого читателя.

Мы получили позиционирование, но обманное. Сейчас вы сами это поймёте.

Вообще-то, моторы крутят не для того, чтобы удивлять почтеннейшую публику. Моторы должны работать. Например, иногда телевидение показывает даже среди новостей, как робот собирает на заводе автомобили. Мотор поворачивает "руку", которая поднимает тяжёлое колесо для его прикрепления на ось будущего авто.

Допустим, для такого точного поворота мы (управляющий компьютер) выдали ADD определённое количество импульсов. Как и было рассказано, мотор повернёт вал на заданный угол...

Нет, не повернёт, вернее не довернёт и остановит колесо, не дотащив его до точной позиции. Ведь работающий мотор должен удерживать тяжёлый груз. А для этого на него должно быть подано напряжение. А где же его возьмёт наш умный привод? Принцип один - сдвиг! Вот он и не докрутит до заданной позиции, чтобы в делитель вошёл не один, а несколько импульсов.

Чем тяжелее груз, тем больше потребует мотор напряжения, и тем больше будет ошибка в позиционировании.

Вот так оно и бывает в жизни инженера. Только что праздновал победу, и, на тебе - выплывает такой недостаток, что всё перечёркивает. Хорошо ещё, если понял это раньше, чем приделал свой привод к настоящему роботу.

Бросить что ли всё это дело? И как теперь показаться на глаза обманутым сотрудникам?

Но на то ты и спец, закалённый в битвах. Сначала вызываешь на помощь теорию. Так, всё понятно. Для позиционирования мало первой степени астатизма, которую так изящно создаёт мой принцип. Нельзя допустить, чтобы наш Мерседес отстал от поезда.

Надо вводить вторую степень астатизма. (Этой идеей уже помучил читателя в параграфе 61 "Как разрывалась сталь". Здесь, потерпите, - будут лишь малые добавки.) Но как это сделать в нашей сплошь импульсной системе?

И дунул ветр, и наполнил паруса, и забегала команда корабля, как писал поэт. А случилось это ночью во сне.

Ей-ей, не приукрашиваю. Так явственно представилось мне решение, что проснулся, удивился, поняв серьёзность миража. Отвернитесь, пожалуйста, на минутку, одеваться некогда - зарисую продиктованное Свыше.

Утром, нарушая привычный ритуал, первым делом, смотрю на листок, лежащий на столе.

Надо же, опять меня выручает делитель частоты! И как стройно получается, надо повторить почти то, что ввёл раньше - ещё раз. Да ведь это решает не только искомую проблему. Так можно построить любой умножитель частоты, который позволяет получить из меньшей частоты любую большую. Малую из большой делает известный делитель. А вот большую из меньшей чистым дискретным способом делать не умел.

В той жизни подал бы заявку на изобретение и получил рублей 50. Здесь - надо брать патент за свои деньги. На это я не могу пойти из принципа: изобретай, да ещё сам плати за это? Надо хотя бы написать статью в американский журнал, но уже лень. Расскажу-ка идею в этой своей книге. Не пугайтесь, получилось так просто и элегантно.

Пусть от нагрузки в моём ADD произошёл тот самый сдвиг выходного импульса. Образовалась "щель", промежуток времени, в который подадим дополнительные импульсы высокой частоты на 2-ой делитель, который постоянно делит высокую частоту с кварца. Выходным импульсам со второго делителя поручим создавать напряжение на мотор точно так, как это раньше делали импульсы с первого делителя.

Ясно, что в "щель" пройдёт на делитель пачка импульсов, которая сдвинет выходной импульс и прибавит напряжение на моторе. Тогда двигатель довернётся, энкодер пошлёт ещё несколько импульсов, уменьшая сдвиг на выходе 1-ого делителя, то есть, уменьшая ту самую щель, через которую пролезают импульсы на 2-ой делитель.

Когда же закончится доворот мотора? Да когда он займёт идеально точную позицию, и щель сожмётся до нуля. Эта точная позиция будет сохраняться, ибо на мотор подано достаточное напряжение.

Если попытаться теперь силой повернуть вал в ту или иную сторону, в первый момент он может от резкого рывка немного податься. Но тут же в появившуюся щель побегут импульсы, начнётся нарастающий сдвиг на выходе 2-го делителя и рост напряжения, которое выжмет мотор точно в прежнюю позицию.

Вот теперь ADD, пройдя почти 40-летний путь развития, достиг полной зрелости. К тому же, мои помощники пристроили ему современный интерфейс - так называется модное и даже необходимое теперь устройство связи с компьютером, которое позволяет человеку ничего не знать и не понимать в приводе, но даже настраивать его и заставлять делать с машиной, что захочется.

Совсем как в провидческом кинофильме "Киндзадза", где одичавшие люди вернулись в шкуры, но сохранилась умная техника, и тот, кто захватил в свои руки пульт управления, оказался властелином.

Честно говоря, мне уже хотелось, чтобы молодые люди, работающие со мной, внесли что-то настоящее в идеи ADD, но, увы, все их предположения не оправдывались в их же собственных руках.

Говорю это нисколько не из желания отличиться, а лишь заметить, что, видимо, настоящее коренное изобретение не даётся даже специалисту с кондачка, а требует искренней самоотверженной преданности делу. Вот в формы исполнения привода, как уже говорил, они вносили очень нужный модерн. Жизнь идёт вперед, и заказчики хотят видеть привод послушным роботом, пусть даже сложным и дорогим.

* * *

Сегодня приснился СОН

Стою в окружении своих аспирантов. Они взволнованы. Пошли разговоры, что при современных достижениях наше направление в приводе падает.

Нет, я не согласен:

- Сегодня мы строим наш привод АДД по-новому. Берем пакеты измельченного фарфора и металлического порошка. Загружаем их в 3-Д принтер. Он по вашей программе выдает два макета привода АДД.

Оператор голосом по мобильному телефону командует:

- Привод номер 1 запускается на скорость 1999,9 оборотов в минуту.

- Привод номер 2 запускается на скорость 1.0999 оборотов в минуту.

Все видят, как закрутились два белоснежных макета, один на высокой скорости, а другой на ползучей. Цифровые указатели подтверждают задание и необычно высокую точность приводов.

- Вот вам актуальные темы для новых диссертаций.

20 апреля 2016

* * *

81. Снова в Америке - Милуоки, Нашвилл.

Миллиардер Magnetek нас покупает, почти.

Стоит заглянуть в Амстердам

В один прекрасный день к нам в "Серволоджик" явился очередной посетитель, вежливый приятный человек, интересующийся нашими достижениями.

Господин Леблан оказался вице-президентом большой американской фирмы Магнетек, и ко всему прочему - говорящим по-русски, бывшим израильтянином и, по его словам, патриотом страны. Он без лишних эмоций рассказал, что его динамичная фирма оценивается в миллиард с лишним, выпускает много видов электротехники, покупает разные заводы и считает разумным стремиться к освоению новых сфер бизнеса.

Понятно, с каким энтузиазмом мы демонстрировали ему действие наших макетов. Моторы бросались в бешеный бег и замирали на месте. Лазерные лучи метались по комнатам, как в хорошей дискотеке. Осциллографы высвечивали всю подноготную электронного управления, подчёркивали небывалую точность движений и полное владение сутью процессов.

Всё это убедительно подтверждало редкую возможность купить столько чудес за малые деньги. Наши эффекты и энергия ему понравились, он обещал поговорить с остальным руководством и связаться с нами.

Действительно, через пару недель нас пригласили приехать на их основной завод, выпускающий приводы, в город Милуоки, штат Висконсин.

Мы немедленно запаковали макеты, чтобы не просто разговаривать, а показать наш привод во всей красе. На самолёт - и в Америку.

Город с таким изящным названием оказался небольшим, предприятие, вроде, тоже. Конечно, не чета тем советским гигантам, к которым я привык. Ну, что же, познакомимся с американской провинцией.

Лучший способ - экскурсия по заводу. В западном мире такого обычая нет, но на мою просьбу легко откликнулись.

Пошли в цеха. Всё похоже на знакомую картину электротехнического производства. Может, немного чище, но более загромождено всяким оборудованием. При входе в небольшой цех - склад готовой продукции.

Главное становится ясным, если сразу заглянуть в результат всей работы. Вот горкой сложены симпатичные блоки размером с домашнюю печку для поджаривания продуктов. Ведущий нас инженер поясняет:

- Это блоки управления асинхронными приводами.

- Здесь что же - защита, включение-отключение? - со знанием дела мельком уточняет профессор.

- Не только, имеется также и полное управление скоростью в широком диапазоне.

- Но как же вы это делаете?

- Способом векторного управления.

Услышать такое приводчику - это, наверное, то же, что хирургу скажут: "Наш завод выпускает искусственные сердца".

Дело в том, что уже несколько лет в Союзе на самых высоких научных конференциях самые острые теоретики выступали с докладами "Векторное управление асинхронным приводом". Эти самые асинхронные моторы, изобретённые в позапрошлом веке, всегда были и остаются сегодня наиболее распространёнными, простыми и дешёвыми. Но и самыми "твёрдыми орешками", упорно не поддающимися обычному управлению. Эта тема ещё только обсуждалась, и то не инженерами, а учёными.

А здесь серийно гонят готовые приводы!? Увидев сомнение на лице образованного гостя (может, причина в различном понимании терминов?), мне притащили несколько цветных каталогов и книг, изданных фирмой, в которых с небывалой дотошностью были разжёваны сложнейшие теоретические вещи. А потом и продемонстрировали работу блока, который, действительно, прекрасно крутил мощный асинхронник.

Вот тебе и заводик! Вот тебе американская провинция!

После нам представили скромного парня индийской внешности, говорившего по-английски с невероятным акцентом, который и раскрутил у них эти сложнейшие вещи.

Несколько успокоившись, я понял, что в связи с их успехами наше АDD представляет ещё больший интерес. Это будет прорыв в новую область - точное управление мотором, которым раньше и неточно управлять не умели.

Наша демонстрация с ползучими скоростями, бегающим и замирающим лучом лазера и смыканием на ходу зубчатых колёс произвела впечатление. Начальство задумалось и стало связываться с правлением фирмы.

Вечером главный инженер повёз нас показать город и поужинать.

Мы выехали на набережную. Бескрайнее море как-то особенно мягко ласкало берег. Ещё бы, ведь это было одно из Великих американских пресных озер - Мичиган. Люди бродили по берегу, но купающихся не было видно.

- Вода довольно холодная. Но рыбы много.

- Как же она выдерживает, ведь рядом чёрная металлургия Чикаго, да и народу там, наверное, миллиона три?

- Около десяти, - уточнил наш гид.

Мне вспомнились баталии вокруг одного завода у Байкала. Но спорить не решился - если они между прочим делают векторное управление, почему бы и в этом деле им не жить в другом измерении?

Центр города был застроен тесно и изобретательно. Одни и те же построения служили и оградами, и стенами небольших, но с выдумкой украшенных зданий, и стоянками автомобилей, и уютными площадями, и крышами.

Покрутившись некоторое время среди множества подъёмов и спусков, перекрёстков и светофоров, наш ведущий нашёл, похоже, единственное место припарковаться.

Мы поднялись в зал ресторанчика, и приветливый пожилой метрдотель усадил нас за столик, с которого открывался красивый вид на город и озеро.

Все другие столики располагались выше или ниже, так, что мы были будто одни, как самые именитые гости.

Подали меню. Эйтан и пригласивший нас хозяин выбрали что-то скромное мясное. Я снова обрадовался знакомому английскому слову - фиш, а Табачник лучше знал язык и вычитал что-то особое (как он потом нехотя сказал - чьи-то рёбрышки).

Довольно долго, делая вид, что кушать не спешим, пришлось пить холодную воду из прозрачного припотевшего графина.

Когда мне принесли большую рыбу и пару картошин в качестве гарнира, аппетит уже не позволял отвлекаться.

Проглотив картошки и отчистив узкое и длинное тело рыбы с одного бока, я обратил внимание, что Миша самозабвенно сражается с порядочного размера остовом зажаренного существа, пытаясь ухватить остатки мяса с торчащих рёбер.

Пока Эйтан и главный инженер, насытившись спокойной пищей, вели неспешный разговор, я перебрался на вторую сторону рыбы, с трудом преодолевая острые мичиганские кости и уже смирившись, что кушать больше нечего и придётся уходить так.

Миша, по-моему, тоже устал и оттирал пальцы, с неутолённым вожделением поглядывая на ещё не обглоданные части скелета.

Если в инструкции о правильном питании говорится, что следует закончить еду, когда остаётся чувство некоторого голода, то мы эти правила перевыполнили.

На следующий день проходили разные переговоры, и было решено встретиться с директоратом фирмы в их резиденции в городе Нашвилл, что в штате Теннесси. Всего километров 800 отсюда. Объявили, что, кстати, там есть оборудование для телевизионного совещания с хозяином фирмы, который находится где-то на другом конце Америки.

К полудню следующего дня мы уже сидели в просторной комнате за традиционным, с футбольное поле совещательным столом. Наступал самый важный момент нашей командировки.

К сожалению, я уже здесь привык, что все важные разговоры текут сами по себе, а я сижу на случай какого-нибудь специального вопроса, да улавливаю по отдельным знакомым словам и выражениям лиц редкий пунктир происходящего.

Снова и снова больно мстило мне пренебрежение изучением языка в молодые годы. Поздно понял я, если хочешь что-то сделать в этой жизни - обязан знать английский.

Собравшиеся для встречи с нами очень разные люди выясняли для себя, с кем имеют дело. Ведь в свободном мире не пишут "Народный артист республики", и тогда все знают заранее, что этого надо слушать, а после ему хлопать. Всё решает личная проницательность и советы доверенных людей.

Нас никто не знал и рекомендовать не мог. Думаю, что фокусы с моторами и лазерами, на которые могли ссылаться инженеры из Милуоки, и мнение господина Леблана особой убедительностью для этих людей не обладали.

Разговор иногда значительно разогревался, мы отбивались от всяких наскоков. Не всем из директората нравилась идея вкладывать деньги в какой-то точный привод.

Потом завели нас в специальную комнату, и на большом экране возникло лицо самого главного, а он соответственно видел нас. Однако особо содержательного разговора не получилось. Техника сбивалась, артисты то и дело выпадали из кадра и, конечно, это не то, что говорить лично.

К концу встречи заговорили относительно подписания "договора о намерениях". Это такой документ, который немного обязывает стороны продолжить дело. Однако и это не сделали.

Думаю, Эйтан не проявил достаточного профессионализма и не смог воспользоваться в должной мере моим присутствием.

Пусть профессор и не говорил на их языке, но следовало включить его в центр переговоров, ибо только создатель нового продукта может выразить убеждение в его ценности, упорство и изобретательность в защите.

Все менеджеры, предлагая чужое, переоценивают свой талант уговаривать. Вторая сторона - тоже знает их задачу и всё чувствует.

Эйтан был хорош и интеллигентен, но эти люди обладали ещё заметной цепкостью.

Мы с Мишей улетали домой, а Эйтан оставался в надежде продвинуть наше дело. Чувствовалось, что он в Америке, как дома, и после рабочих часов выбрасывал из головы служебные обязанности, переходя к более приятным занятиям.

На обратном пути мы делали пересадку в Амстердаме. Самолёт долго катал нас совсем низко над совершенно плоской землёй, изо всех пор которой сочилась вода.

Похоже было, что без резиновых сапог здесь делать нечего.

До рейса на Тель-Авив у нас было 10 часов. Оказалось, что здесь не требуется никаких виз для въезда в страну.

Добродушный пограничник взглянул из вежливости в наши паспорта и впустил нас в Нидерланды, государство, имеющее и второе название - Голландия, подобно жене, дорожащей своим девичеством, но не рискующей упустить фамилию мужа.

Действительно, всё вокруг было удивительно спокойным, домашним и раскованным. Это была страна для мужчин, интересующихся только собой и подругой, и для женщин с симметричными намерениями.

Возле вокзала во всех углах стояли у стен груды велосипедов, двухместных и обычных. Вид у них был только функциональный, никакой весёленькой окраски или никеля - крепкие чёрные рамы и большие колёса. Но и никаких цепей и замков. Бери и поезжай.

По уютным улочкам бродили и где только можно сидели парочки усталых молодых людей в обтрёпанной по моде одежде. Очень странно выглядел здесь господин с портфелем, спешивший к остановившемуся трамваю. Кое-где, действительно, катили велосипедисты, отчаянно преодолевая рельсы, камни брусчатки и не обращавшие на них никакого внимания всё те же молодые пары.

На одной из улиц мы обратили внимание, что многие прохожие сворачивают в узкие двери какого-то старенького здания.

На вывеске без особых вывертов стояло - МУЗЕЙ СЕКСА. Недорогой билет и ты внутри.

Пожалуй, нет ещё такого слова, которое бы ворвалось во все языки и сделалось настолько популярным, что даже самые целомудренные люди уже не делают вид, будто не слышат его, а включили в повседневное обращение.

Не знаю, когда сообразительный хозяин открыл этот очаг культуры, хотя, судя по старинным деревянным лестницам и окнам-бойницам, им пользовались ещё рыцари, которые между серенадами и турнирами поднимали здесь свой идейно-эмоциональный уровень.

Гуляя по залам, не знаешь, куда раньше смотреть - на стенды с порно-эротичными картинками или на живых скромных девушек, которые с милыми улыбками фотографируются возле огромного от пола до потолка из розового мрамора натурально воссозданного и любовно отполированного фаллоса (не ищите это слово в словарях - они стесняются его объяснить).

После всего, что откровенно сфотографировано и изображено, имеются ещё зашторенные ящики и целые комнатки, за вход в которые требуется дополнительная плата. Посетители крутятся возле, пытаясь узнать, что там? Но платить опасаются - вдруг просто дурачат.

Преодолев лёгкое головокружение от частых энергичных поворотов к тем или иным экспонатам, выходим на улицу.

Смотришь на лица людей, идущих навстречу, и замечаешь в них утрату прежней таинственности. Вот они, как на ладони, молодые или пожилые, понятные и совсем не такие разные.

Следующее развлечение - игорный зал. Большое помещение в несколько рядов заставлено всевозможной цветастой техникой, для весёлого расставания с деньгами.

Полно народу. Оказывается, азартной игре все возрасты покорны. Бледные мальчики и раскрасневшиеся пожилые дамы изо всех сил крутят ручки автоматов. Замечаю, что у некоторых в ответ звенят выигрыши.

Покупаю в кассе несколько совсем не дешёвых фишек. Вот свободное рабочее место. Раз - закрутились яркие диски - мимо, два - мимо, ещё... Всё ясно, больше денег не дам, увезу гульдены в кармане.

А вот сидит и Табачник, уже розовый. Но что это? В его автомате что-то хрустнуло, соскочила шторка, и полная пригоршня фишек высыпалась в обычно такую пустую чашку.

Нет, Миша не таковский, умеет поймать миг удачи. Пошёл к кассе и обменял у невозмутимой девушки эти штучки на несколько хрустящих банкнот.

Мы вернулись на родину с надеждой, что из Магнетека пришлют пять миллионов, приедут или позвонят.

Но этого не произошло уже по совсем иным причинам.

82. Фирме меняют директора

Вскоре Моти и консультант по бизнесу Мики начали мне внушать, что человек, который привёл фирму к инвестиции, не обязательно способен двигать её дальше. Наш Даня, как директор, явно не устраивал Хези. Он по каждому вопросу спорил, не имел нужного уровня английского и был самонадеян свыше уровня, допускаемого дарованием или капиталом.

Откровенно говоря, я уже не чувствовал особого долга перед этим молодым человеком.

С самого начала мне очень хотелось помочь ему стать настоящим руководителем, знающим свою технику и смело пробивающим нашу фирму в люди. При создании фирмы я отдал ему 50% своих акций, хотя по уставу теплицы приглашённые работники в явном виде их вообще не получали. Его зарплата, наверное, втрое превышала мою. (После переезда в Реховот я почувствовал, что вокруг меня начали крупную игру, и потребовал достойной оплаты. Хези после некоторого скрипа согласился платить всем троим Дане, Эйтану и мне, поровну).

Даня был энергичным, общительным и, как говорится, способным администратором. Но было неприятно, что в ответ на моё отеческое отношение, он проявляет скрытность и несоразмерную властность.

Скоро стало ясно, что ему не приложить достаточные усилия для освоения специальности. При этом он постоянно вмешивался в чисто технические вопросы, саботируя необходимые заказы, покупки, навязывая свои задания инженерам. В поездках и контактах проявилась его слабость в языке. Наверное, я бы продолжал мириться со всем, если бы не особый случай.

Во время, когда наша фирма стремительно развивалась, и мы искали новых работников, мой младший сын ходил безработным и всё примерял себя к профессии бизнесмена, которая при увлекающих его масштабах, казалась мне опасной. Конечно, я мечтал втянуть Мишу в свои дела, ведь его образование электромеханика, незаурядная сообразительность и редкая интуиция, а также человеческие качества, всегда привлекавшие к нему людей, явно обещали успех делу моей жизни в его руках. Я иногда использовал способности сына, рассказывая ему вставшую на нашем пути техническую проблему, и он всегда тут же предлагал ряд оригинальных решений.

С большим трудом я уговорил Мишу пойти к нам инженером. Он наилучшим образом мог заполнить брешь в наших кадрах между электронщиками, умевшими только строить электронные схемы и далёкими от механики, и заказчиками, которые хотели видеть крутящиеся моторы и двигающиеся органы механизмов.

Нужен был специалист, умеющий выполнять точную сборку и наладку механики, испытания макетов с выдачей рекомендаций по изменению схем. Он также должен был обладать искусством, демонстрировать приводы в действии и вести технико-дипломатические переговоры с покупателями и заказчиками.

Однако моё предложение Даня встретил в штыки. Он и так и этак возражал, ссылаясь в заключение, что присутствие моего сына будет мешать в коллективе. Никакие мои доводы не помогали. В отчаянии я даже воззвал к его родительским чувствам, но напрасно.

После этого во мне, словно, что-то переключилось. Этот человек потерял место в моём сердце.

Тут пришёл Хези, и я спросил его о возможности приёма на работу моего сына. Хези только поинтересовался: "Он инженер? Тогда даже лучше, чтобы профессор работал вместе с сыном". Тут мне стало ясно, что всё дело в капризе зазнавшегося человека.

Уже без участия Шавита Мишу взяли на работу, и он хорошо делал всё, что от него ожидали. Не имея прежде элементарных знаний в компьютере, он через короткое время освоился с ним, влез в профессиональные хитрости разработчиков приводов и, что называется, "влился в коллектив".

Вскоре произошла смена директора. Я не возражал. Да и в таком вопросе, от которого зависел успех всей коммерции инвесторов, моё несогласие не повлияло бы на решение. В конце концов, мой голос был только одним из десятка голосов директората.

Даня приехал утрясать свои финансовые дела с Хези. Это решалось в кабинете нового директора. Думаю, что он запросил очень много отступного.

Хези спросил меня, можно ли его оставить в качестве технического директора. Это было совершенно невозможно. Наклонности Дани стащить технику в канаву прожектёрства, игнорируя весь прошлый опыт, были хорошо известны. Даня зашёл и ко мне. Он просил дать ему шанс и оставить его инженером. В ответ на мои замечания о помехах в работе, которые он создавал, отвечал, что ошибался. Конечно, его присутствие рядом с Табачником, выключило бы из работы единственного надёжного работника. Сам он не мог работать по заданию. И психологически, и в силу неподготовленности. Мне удалось проявить твёрдость. Это не оле, молодой энергичный израильтянин со связями не пропадёт.

Позже кто-то донёс до меня слух, что видели Даню, он работал в крупной фирме и плохо отзывался обо мне.

Но, как бывает в жизни, неприятности не приходят поодиночке. Мне предстояло познакомиться с новым типом руководителя в демократическом мире.

Яков Лихтер был крепким деятелем с крупной головой, честным взглядом распахнутых глаз и недоразвитой нижней частью тела. Он ловко передвигался, опираясь на специальные палки, и быстро оказывался в нужной ему точке пространства. Для него сняли в окрестностях города виллу с бассейном и прислугой.

Добрый человек меня предупреждал - будь осторожен, физические недостатки не могли не отразиться на всех качествах такого деятеля. Действительно, оказалось, что существуют люди, для которых важнее всего на свете в любой игре быть первой и единственной фигурой. Я стал ещё умнее в познании галереи человеческих типов. Только этот опыт уже не мог мне пригодиться.

Но в первые дни он был самой любезностью. Хези улыбался и спрашивал: "Ну, какого прекрасного человека мы нашли?" Его старый друг Моти смущённо помалкивал.

Яков горячо интересовался идеями ADD и расспрашивал меня. Разумеется, я с полным желанием начал его обучение.

Однако это длилось всего несколько дней. Он переключился на Табачника, который с большой охотой выдавал ему, как собственные, все мои находки.

Надо заметить, что в этом мире совсем не принято, чтобы технический руководитель раздавал своим работникам собственные знания. Наоборот, стремятся так разделить работу, чтобы каждый инженер только выполнял отдельное задание, от сих до сих. Всё вместе должен знать только руководитель. Но для меня это было слишком.

И что это за напасть такая! Всегда я стремился к взаимодействию с техникой, но снова попадал во взаимоотношения с людьми. Противны мне эти разговоры, и даже мысли типа сплетен. Ситуация неразрешима?

А выход есть. Надо иметь много денег, создать собственную фирму, самому быть и учёным и директором. В этом мире такое существует, но мне уже туда не подняться.

Яков понимал мой иврит, хотя позже я уловил, что он понимал гораздо дальше, и мои речи только мне казались актами взаимного контакта.

Очень быстро, наши беседы сошли на нет. Моё участие в работе стремительно сжималось к нулю. Он быстро сформировал новый технический мозговой центр под своим непосредственным руководством. Он не применял начальственные ноты. Просто сразу дал понять инженерам, что их зарплата, всякие льготы, да и сама работа зависят только от него.

В соответствии с хорошо освоенной теорией "руководства коллективом", он объявил об увольнении трёх работников. Хотя я ещё считался техническим руководителем фирмы, меня и не спросили об этом.

Вдруг я узнал, что в число уволенных попадает и недавно принятый мной Илья Гуревич, пожилой кандидат наук, работавший в России в близком нашему техническом направлении. Сначала он мог делать мало полезного, но к этому времени освоился и стал заметным помощником Табачника.

Я пошёл отбивать его. Позже Яков объявил его "хорошим человеком", т.е. он думал, что это кадр из моей команды, но быстро нашёл с ним общий язык. Он хотел удалить и Моти, который по его понятиям имел слишком большую власть. Но Моти уцелел, а вот Бориса мы потеряли. Этот тихий парень пришёл к нам ещё в теплице и очень медленно входил в дело. Однако постепенно освоился, стал самым глубоким из всех знатоком компьютера и полезным инженером.

На моих глазах пошёл распад группы специалистов, набравших к этому моменту именно нужную для нашего дела квалификацию, и с энтузиазмом совместно работавших. Мы имели настоящую Старт-ап компанию, и всё начало растекаться.

На очередном заседании акционеров я вынужден был выступить против предложения Хези ещё укрепить Якова, передав ему часть акций компании.

Я предложил заменить директора, а не давать ему акции. Его действия грозили рассыпать фирму. Яков сидел здесь же и сказал, что предложение уволить одного из инженеров было его ошибкой.

При голосовании счёт был: 1-против, 9-за. Но никаких акций от фирмы он не получил. (Правда, через короткое время сумел лишить их и всех других владельцев).

По специальности он был физиком, но активно любознательным. Он вникал в нашу технику, дополняя на первых порах свои решения подсказками инженеров. Он лишь видеть не хотел какую-то ещё самостоятельную единицу в подначальном учреждении.

Яков не раз объявлял, что работал вице-президентом в Бостоне! (Так и не решился я на бестактный вопрос - почему же ушёл оттуда?) А и верно, этот человек отлично писал на английским, пальцы его обрамлялись белыми отчищенными ногтями, что должно было свидетельствовать о принадлежности к элите общества.

Свою страсть к технике он как-то проявил, лично вычертив детальку негодного макета. Когда я рассказал ему, что невозможно на один вал нанизать несколько двигателей со своими подшипниками, для их стыковки служат гибкие элементы - муфты, он был разочарован.

Фактически отстранив меня от дела, новый директор заинтересовался, сколько времени главный учёный пребывает на работе. Обычно я утром снимал сигнализацию и последним уезжал.

Теперь моё высиживание в своём кабинете потеряло всякий смысл. Продуманные до мелочей новые идеи нуждались в экспериментальной проверке, но инженеры могли вежливо меня выслушать, но выполняли задания Якова.

Чтобы сократить тягостные встречи, я иногда уезжал обедать домой, и не спешил вернуться. Уже много лет я жил в нормальном режиме, когда самые полезные решения приходили ко мне во время поздних вечерних проходок и пробежек. Новый директор завёл именные бланки прихода-ухода. Однажды утром я обнаружил на своём столе особый бланк, содержавший две дополнительные колонки прихода и ухода в середине дня. Значит, он думал о моей занятости, даже изобретал новые формы учёта и заставил секретаршу рисовать на компьютере и печатать специальные "документы".

Я пошёл к нему в кабинет, положил на стол эту бумагу, сказал несколько крепких слов (это они понимали по-русски). Он закрутился и не смог подыскать объяснение. Потом он объявил, что секретарша ошиблась, рисуя бланк.

Я отказался вообще регистрировать свой приход и уход. Далее начальник исследовал возможности не платить мне зарплату, советовался с Хези. Они попытались выяснить мой график жизни. Но это уж слишком заводило их в незнакомую западным обычаям стихию. Хези я объяснил, что даже КГБ не смело так вести себя с профессором.

Жизнь нашей некогда дружной команды нарушилась. Простой доверительный разговор стал невозможен. Как быстро могут меняться люди. Двусмысленные речи, косые взгляды, таинственные посещения директорского кабинета - прямо шекспировские козни.

Между прочим, мне стал известен случай, когда в аналогичной ситуации избавились от научного руководителя. Как-то нас навестил директор новой фирмы из Хайфы Nanomotion, получившей недавно многомиллионную инвестицию. Его с почётом принимал Яков, выспрашивая всякие подробности. Среди прочих разговоров я из вежливости спросил:

- Как поживает мой знакомый доктор Зомрис? - Несколько раз мы обстоятельно говорили по телефону и обменивались техническими подробностями наших приводов.

Господин немного смутился и что-то пробормотал о том, что доктор нездоров. Потом мне пояснили, что у него психические отклонения, к сожалению, исключившие его дальнейшую работу.

Несколько времени спустя, когда директор полностью провалил всё наше дело, и исчез, не попрощавшись, Хези сухо выговорил: "Это был плохой человек".

83. Сан-Франциско, доклад на симпозиуме в Сан-Хосе

Ещё за год до всей этой камарильи я послал заявку на участие в симпозиуме "Системы и устройства управления дискретным движением" в Сан-Хосе.

Тогда Хези смотрелось, чтобы главный учёный выступил на известном форуме в США.

Пришлось много поработать над докладом. Я заново сформулировал концепцию ADD, мне удалось обобщить и свести к единой последовательности множество вариантов привода. Я пробился через современные программы моделирования на компьютере, полностью подтвердились те идеи, которые нельзя было ещё проверить экспериментами. Получилось короткое прозрачное изложение нашего направления с простыми формулами.

Мы заказали кроме доклада также и демонстрацию привода в действии.

Когда настало время ехать, обстановка у нас изменилась. Новому директору крайне не хотелось посылать профессора с докладом в Америку. Но отказаться - скандал. Стенды уже были отправлены.

Яков предложил мне ехать одному. С целью экономии.

Задача моя была сложной. Мне предстояло добраться до гостиницы Double Tree Hotel в Сан-Хосе в Калифорнии, получить багаж, развернуть макеты, обеспечить их работу, сделать доклад на английском и все три дня демонстрировать наши макеты в соседнем зале, а потом всё упаковать и отправить домой.

Вообще, многое делается там легко. Достаточно связаться и договориться со специальной фирмой. Но на пути вашем опять встают языковые барьеры.

Между прочим, когда покупал билет в Израиле, русскоязычный агент сильно уговаривал меня лететь на Сан-Франциско более удобным рейсом в Сан-Хосе. Другие фирмы такого не предлагали, и я поосторожничал. При пересадке в аэропорту Кеннеди я нарочно подошёл к большому табло и увидел: точно, есть рейс, которым я чуть не полетел, и время ожидания на пересадке меньше.

Только летит он в другой Сан-Хосе - столицу республики Коста-Рика.

Я решил поехать заранее, разогнуться после напряжения, в котором находился последние месяцы, отдохнуть две недели в Сан-Франциско, приспособиться и пожить среди американцев. В конце концов, имею же я право на отпуск, первый за семь с лишним лет!

Сан-Франциско, Сан-Франциско - как вкусно звучат эти слова! Таким же волшебным является существование этого города, омываемого холодным водами великого Тихого океана, и каждые несколько лет мощно встряхиваемого расползающейся под ним земной корой.

Словно доказывая всемогущество разума свободного человека и неограниченное искусство его рук, этот легкий, весёлый город привлекает к себе миллионы путешественников со всего света. И верно, есть чему удивиться и научиться.

Об истоках этого города, как и других, в Америке, говорить не любят. Конечно, пришельцы вытесняли индейские племена, вели лихие войны с мексиканцами, использовали африканскую и китайскую рабочую силу и делали другие подобные "мероприятия", которые теперешние европейские законники и сугубые демократы определяют, как колониализм, трансфер, геноцид, рабский труд и т.д. (Это на евреях, вернувшихся на свою исконную землю, опробуют сегодня Объединенные нации все эти термины и выискивают кары).

Но посмотрите, что сделали эти рисковые завоеватели?

На побережье океана и огромных заливов вольно раскинулся чудный город. Местами состоит он только из деревянных двухэтажных узких домиков, чтобы не разрушило их землетрясение. А чуть поодаль устремляется в небеса семейство мраморных небоскрёбов, бесстрашно покачивающихся на изобретённых строителями фундаментах при волнениях земной не совсем тверди.

Об Америке вообще нельзя рассказывать, не останавливаясь на её инженерных чудесах.

Выйдя на набережную залива, вы сразу увидите слева контуры знаменитого Голден Гейт Бридж.

Его история замечательна. Инженер (если не ошибаюсь, его имя - Штраус), которому пришла идея подвесить через двухкилометровый океанский пролив Золотые Ворота огромный мост, долго не мог убедить состоятельных людей в осуществимости такого проекта. Его тросы должны были опираться на две башни, врезанные в берега пролива. Он всё рассчитал и вымерил, но "знающие" люди уверяли, что это невозможно.

Что ветер с Тихого океана его раскачает и сдует, что землетрясение его растрясёт, тросы не выдержат веса множества въехавших машин и лопнут, башни согнутся, волны его смоют, а корабли зацепят мачтами. Что он перекроет путь судам в порт и город захиреет. Да и на той стороне пролива вообще нечего делать.

Этот инженер проявил огромную энергию, потратил все свои сбережения, пожертвовал здоровьем.

В конце концов, его идеей заинтересовались. Автора отодвинули и забыли. А мост построили.

Вот он единственный мост через Тихий океан.

Он выстоял перед напорами всех стихий. Он стал символом Сан-Франциско, как Эйфелева башня в Париже. Но его назначение - не просто щекотать небесную высь и нервы людей, а и служить им надёжной и скорой переправой.

Америка любит удивить и научить.

Посмотрите, как на выступлении Буша перед нацией, после разгрома гнезда террора в Афганистане, единым движением снова и снова встают солидные конгрессмены и сенаторы, поддерживая каждый тезис президента.

Какую силу и ответственность получает от этой процедуры новый лидер Америки. Как ёжатся враги от этой мощи.

Ох, нашему Кнессету хотя бы каплю подобного единства и благоразумия.

Прошло только два часа после сегодняшнего особо зверского взрыва автобуса N 830 Тель-Авив - Тверия. Шестнадцать убиты, десятки искалечены. Почти все молодые ребята.

А лидер оппозиции, интеллектуал Сарид уже произносит слова: "Конечно, виноваты палестинцы, но и правительство Шарона, поскольку не делает мирных инициатив". Ох, не пользуется яйцеголовый автобусами. Возит его бесплатная "Вольво".

Ну, что мне делать! Снова и снова раздвигают взрывы порядок воспоминаний.

Но наш корабль подходит к Голден Гейт Бридж. По мере приближения всё более поражает фантастический размах стального сооружения. И вместе с этим оно становится таким понятным, словно видишь картинку в учебнике по сопромату.

Вот отдельные металлические балки, заклёпки их соединяющие, ролики, на которых откатывается мост, когда удлиняется от жары.

Возле башни поставили для любознательных и сомневающихся бетонную тумбу, из которой выходит намертво вмёрзший в неё кусок троса.

Так вот, откуда его прочность! Трос состоит из сотен могучих канатов, а каждый из них сплетён из сотен толстых стальных жил. Какой-нибудь великан может его крутить и гнуть, но не порвать.

На двух таких тросах и висит весь мост. Посмотришь - и смело поедешь на автомобиле над Тихим океаном.

Когда плывёшь по направлению к мосту на экскурсионном катере, то невольно взглянешь на капитана в рубке: не прозевал бы препятствие и не зацепился.

Но по мере приближения мост так широко распахивает свои опоры, что наш маленький пароходик и встречно быстро плывущий огромный танкер без забот скользят вдали от башен, а детали моста над головой и не разглядеть в высоте.

Сразу за мостом расступаются берега, крепчает ветер, неся холодное дыхание океана. Вода под нами теряет домашность, превращается в чуждое человеческому существу владение наступающих волн, заострённых ветром.

Смотреть на них - жутковато. Уже не слышно смеха, исчезли улыбки, все замолкают и как-то подбираются.

А вон слева открывается островок, на котором спокойно, по-хозяйски возлежат лоснящиеся туши морских львов. Так явственно чувствуешь суровость разворачивающейся стихии. Зона цивилизации осталась позади. Здесь мы незначительные гости. Может, и совсем нежеланные.

Когда наше суденышко развернулось и направилось восвояси, пассажиры постепенно отошли от оцепенения, вздохнули и вернулись в туристическую лёгкость.

Полтораста лет назад в Калифорнии открыли золотые россыпи. Золотой лихорадкой захотелось поболеть множеству людей. Потом здесь обнаружили нефть и другие богатства.

Так вырос город, который стал главным портовым и промышленным центром на западном побережье Штатов.

Когда идёшь вдоль залива на восток, минуешь множество причалов. Но теперь они пусты. То ли золото всё уже унесли, а нефть законсервировали - не знаю.

Только один остался - знаменитый 19-й причал (если ошибся немного номером - поправьте, он такой популярный, что все знают).

На небольшом бетонном пространстве настроили множество ресторанов, магазинов и прочих развлекательных точек. Запомнить, где что - невозможно.

Если что-то понравилось - не мешкай, кушай, покупай. Второй раз этого места не найдёшь.

Но больше всего народу толпится у стальных перил над волнами, где в метрах двадцати на бетонных плитах островка устроились морские львы. Совершенно дикие, абсолютно презирающие людскую цивилизацию.

Большинство просто спят. Может устали, приплыв из океана или отсыпаются перед дальним заплывом. Другие резвятся, ныряя с плит так ловко, не поднимая брызг, как мечтают наши чемпионы по прыжкам в воду. Поиграв под водой, они выскакивают на плиты поразительно точно на свободное место. Какая сила может такую огромную тушу вытолкнуть из воды?

Иногда какой-то из спящих зверей задерёт морду и страшно зарычит на дрыхнущего рядом. Приснилось ему что-то или тот слишком уж прижался к его подруге? Сосед приоткрывает затуманенные очи, ждёт, может, успокоится этот более крупный? Но нет, рычит, наступает. Плюх - и столкнул его в воду, пусть поищет другое место.

А народу всё это интересно, дети пальцами показывают. И взрослые, как дети.

А вот и следующее чудо. Трамвай. Да, обыкновенный старенький такой трамвай. Народ стоит в порядочной очереди с билетами в руках.

В вагон заходят немногие, большинство висят на подножках. Кто это, туристы из Иванова? Ностальгия у них по старому трамваю, когда ещё не додумались до закрывающихся дверей?

Я особого желания ещё раз испытать это удовольствие не почувствовал, пошёл в гору пешком. А горка крутая и длинная. Трамвай-то вижу не обычный, а тянет его канат, скользящий между рельсами.

Из этой старины входишь в Даунтаун - деловой центр города. Пара десятков настоящих небоскрёбов сгрудились на малом пространстве.

Когда строили этот городок, возникло две проблемы. Как построить небоскрёбы? (Что-то меньшее для порядочного банка или офиса - не подходит). Ведь трясёт здесь жестоко и больше двух этажей из дерева строить нельзя.

Но это за миллион долларов можно построить только такой домишко (правда, с видом на залив), а за нормальные деньги заложили специальные плавающие фундаменты, на которых стоэтажные гиганты чувствуют себя отлично.

Как всегда бывает, нашлись активные скептики, которые твердили, что, если даже небоскрёбы и не рухнут, то землетрясение вытрясет из тысяч окон все стёкла. Они подсчитали, что битое стекло заполнит узкие улицы до четвёртого этажа.

Но пока что этого не случилось. Земля тряслась, гиганты покачивались, и ни одно стекло не лопнуло.

Американские инженеры владеют тонкостями проектирования, а строители им верят и выполняют все рекомендации в точности.

Вторая проблема - как утром доставить на работу тысячи служащих из собственных вилл пригорода. Конечно, у каждого есть шикарная американская машина, но как проехать и где поставить?

Поступили просто - построили полуподземную линию скоростного электропоезда.

Вот и торговый район, сотни магазинчиков, ресторанчиков. Все содержатся китайцами.

Когда-то их привезли для работы на строительстве железных дорог. Потом они остались, получили гражданство и появились в Калифорнии целые китайские поселения. Здесь можно купить всё, что пожелаешь. Одежда, тапки, самые ходовые вещи. И очень дёшево.

Покушать тоже не так дорого, как в ресторане на причале, но порции скромные, пища - так себе, тесно, шумно, а китайцы-официанты нетерпеливо ждут, чтобы расплатился и выкуривался.

Это позже мы поняли, что такое настоящий китайский ресторан, когда отмечали окончание научного симпозиума в Сан-Хосе.

В заявке на участие в симпозиуме стояли пункты: доклад, демонстрация макетов, банкет. В каждой строке - отдельная плата.

В исполнение ещё за год оплаченного ужина, нас вывезли в отдельный ресторан, хотя в гостинице было предостаточно залов на любой вкус.

Руководитель наш по фамилии Кюо, видимо, был не чужд китайской кухне.

Само по себе помещение не отвлекало от главной цели. А она состояла в том, чтобы вкусно покушать.

Вначале, как обычно, взялись выступать любители застольных речей и малых форм театрализованных представлений.

Но вскоре все обратили внимание на возвышение в центре стола. Несколько официантов бегом несли на него блюда с кушаньями.

Отведав их, высоконаучное общество забыло о тостах. Сначала со смущёнными улыбками, а после в совершенном отрешении, каждый, протягивая руку, поворачивал к себе желаемый фрагмент вращающегося в центре стола возвышения (не требовался электропривод), сгружал на тарелку побольше сочного мяса, румяных кур, огромные куски розовых крабов и много другого, названия которого некогда было осознавать.

Уже давно все насытились и даже сверх того, но подавали всё новые кушанья и повторяли те, что исчезли особенно быстро.

Оказывается, даже интеллигентный человек может скушать столько, что заслужил бы почтение доисторического гоминида, уминавшего быка после удачной охоты.

А собственно симпозиум разочаровал меня. На конференциях в Союзе доклады вызывали жаркие дискуссии, в кулуарах кипели страсти, горячо спорили изобретатели и инженеры из разных фирм, у стендов крутились желающие всё разузнать.

Здесь преобладала чинная и вежливая приветливость. Похоже, главная цель докладчика исчерпывалась публикацией статьи в сборнике.

В основном выступали молодые аспиранты из Японии и местных университетов. Слушатели из вежливости задавали несколько вопросов.

Некоторые докладчики выходили на трибуну с чемоданчиком-компьютером и на экране демонстрировали не просто схемы, формулы и кривые, а движущиеся диаграммы и действующие машины. Это надо было учесть на будущее.

Оказалось, что в зале прямо передо мной сидит господин Бабб, редактор международных изданий, один из наиболее авторитетных знатоков технической ситуации в мире.

Я воспользовался случаем и спросил его о сравнительной стоимости моторов постоянного тока и Брашлесс. Дело в том, что моя коммерческая идея предусматривала использовать всем привычные и недорогие моторы постоянного тока, которые с нашим приводом получали новую жизнь. А меня убеждали, что новые моторы типа Брашлесс уже сравнялись по стоимости со старыми и только они представляют интерес. В ответ обстоятельный мистер Бабб вместе с визиткой вручил мне записку, в которой значилось, что Брашлесс стоят на 20% дороже.

Значит, моя идея давала возможность заводам хорошо заработать, продолжая выпуск своих обычных моторов, и наши АDD должны их привлекать.

В зал демонстрации макетов заглядывали лишь некоторые зрители, мало понимавшие в сути дела.

Удивлялись моим макетам, восклицали, зажмуривались, ожидая, что быстро вращающиеся зубчатые колёса, сближаясь, вот-вот встретятся с треском и искрами.

Но точный привод вводил их в зацепление бесшумно.

Однако сделок не предлагали.

Большинство участников спешили в столовую, чтобы не прозевать скромный бесплатный обед, входивший в повестку дня.

Вот остался для истории чёрный том сборника "Труды 27-го международного симпозиума Incremental Motion Control System & Devices, July, 21-22, 1998, San Jose, California".

Среди других и моя статья на 12 страницах под свежим заголовком "MULTIPLE ANGLE CONTROLLED SYSTEMS".

Имеется в виду, что, замыкая привод по углу неоднократно, получаем такой же степени астатизм. По первым буквам английских слов и привод получил вместо ADD удобно звучащее, название - "MACS". Суть от этого не меняется. Всё растолковывается и доказывается с математикой и экспериментом.

Первая и последняя моя научная статья в свободном мире (из общего количества 200).

84. Нас покупает американский "Колморген"?

Ещё во времена расцвета в теплице нас навестила делегация из "Сервотроника", заметной приводческой фирмы из Холона.

Группу шустрых ребят возглавлял высокий и красивый парень в необычной величины и такой же дряхлости кроссовках и подозрительной свежести майке - директор и хозяин, доктор Илан Коэн.

Наконец-то, я разговаривал со специалистом. Тут уж мало значения имеет язык с обычными словами. В ход идут международного звучания специальные термины. Когда не хватает слов, сразу черкнёшь на бумаге кривую или формулу. Наконец-то, я объясняю не поверхностные, а самые глубинные свойства ADD, подчёркиваю тонкие преимущества моей идеи, рисую её перспективы.

Мне казалось, что Илан должен сразу пригласить меня к себе работать или, по крайней мере, сотрудничать. Однако он крутится, оглядывается, посмеивается. Зачем ему профессор, новатор со своими идеями. Он сам в своей фирме царь и бог. Все работают над его идеями. Он летает в Америки, крутит дела, купается в успехе.

Потом прошёл слух, что Илан сумел связаться с большим американским концерном Kollmorgen, толстые цветные каталоги которого я всегда просматривал для ориентировки. При этом он не просто продал свою фирму, а присоединил её к американцам, получив у них должность вице-президента. Они построили новое здание в Петах Тикве и расширяли свои дела.

Время от времени к нам заезжали его инженеры, и мы были рады продемонстрировать новые достижения. По этим связям наш Яков начал игры с Иланом, надеясь через него зацепить рыбу покрупнее.

Хотя директор по-прежнему не замечал надобности в профессоре, я принимал все меры, чтобы заинтересовать фирму Илана. Придумывал усовершенствования, которые решали задачи приводов Колморген.

Мы купили американские приводы и смогли наглядно демонстрировать превосходство в получении низких скоростей. Наш привод на их моторах давал в несколько раз лучшую плавность на низких скоростях, существенно быстрее выполнял приказы компьютера.

Между прочим, во всех этих делах мой сын, сомневавшийся раньше в своих способностях работать в столь сложной области, принимал самое деятельное и полезное участие. Мы даже нашли способы получить от их моторов на несколько процентов большую мощность.

Вообще западная техника отточена до предела. Малейшие возможности моторов уже взяты на вооружение. Поэтому наши результаты впечатляли. Мы передали ADD регуляторы Илану, чтобы они сами по своей методике могли их проверить. В Америку, видимо, пошли хорошие отзывы.

В это время к нам приезжали и из других известных фирм.

Понравились наши дела представителю Сименса из Германии. Он предложил подумать над приводом клапанов автомобильного мотора. Предполагалось наше участие в большой программе по созданию электромобиля.

Но в это место вцепился лично Яков. Ему не терпелось самому что-нибудь изобрести. Переписка была в его руках, и он сам нарисовал там какую-то картинку и уверял, что это верные деньги.

Обратилась к нам известная итальянская фирма, но её захватил в свои руки наш новый технический директор Гидон.

Под его опекой исчез и заказ на привод телекамер сторожевых систем. Мы даже сделали такие крохотные приводочки. Хозяин был очень доволен тем, как его камеры крутились. Но дальше куда-то всё это испарилось.

К нам приехал вице-президент Лари Кингслей, ведающий в Колморгене моторами и приводами. Мы показали ему в лаборатории все наши эффекты. Он с интересом смотрел, спрашивал и, по-моему, остался доволен.

Собрался директорат, инвесторы улыбались и потирали руки. Появился консультант по бизнесу Мики, с которым у меня были тёплые отношения. Этот талантливый человек на лету понимал технические штуки и первым чувствовал погоду в делах.

- Ну, Роман, - сказал он. - Теперь немного удачи и ты станешь богатым человеком.

Затем объявили, что приезжает и сам президент Марк Пети. По отзывам, он отличался исключительной проницательностью и трезвым рассудком.

Яков купался в бесконечных встречах, дипломатических переговорах, таинственных переглядках. Он азартно потирал руки: "Меня так не возьмут, я из них выжму!" Главного учёного задвинули совсем. Техническая часть уже, казалось, не имела значения.

И вдруг радостное оживление с физиономии директора исчезло, а лицо Хези стало злым. Никто из них со мной не говорил, но по слухам нам предложили 5 миллионов долларов. Яков артачился и... перегнул палку.

Марк сказал, что раз так, то они сами приползут. И отказался от своих планов.

А всё могло быть иначе. Вот попался нам такой директор, а его права здесь не принято ограничивать.

Он даже решился изменить направление всех наших разработок. Не пожалев остающихся денег, он повёз фирму на большую выставку в Германию. Для этого разработали и изготовили новую плату, которая объединяла всё, что наш привод умел делать и плюс полное управление от компьютера.

Казалось бы хорошо? Но на самом деле, показывая такой продукт, мы только подстраивались ко всем другим приводческим фирмам и совершенно теряли собственную изюминку - точность и простоту. Плата получилась большой, сложной и дорогой, сидел на ней и микропроцессор.

Такой привод не мог работать без управления от компьютера и поэтому не интересовал массовое производство - текстиль, химию и др. Не поставишь же на машину стоимостью в 2-3 тыс. долларов привод за 1-2 тысячи? Вот для современного металлорежущего станка с программным управлением, который стоит 200 тысяч, это подходит. Но привод станка с ЧПУ научен делать ещё десятки фокусов, которые может разработать лишь специалист в этой узкой и сложной области. На таких потребителей работают мощные фирмы с многолетним опытом. Наша плата для этих целей не годилась. В общем, каждому спецу была видна, хотя и сложная, но типичная поделка амбициозного студента.

Наше преимущество было именно в том, что можем сделать привод и дешевле, и точнее. А дорогой и сложный выпускали многие, с громкими именами. Зачем покупателю связываться с неизвестной фирмой? Да, и невозможно конкурировать с крупной фирмой по стоимости своего продукта.

В итоге - директор порезвился, а фирма направилась к своему концу.

А к этому моменту наша команда достигла совершенства. Табачник овладел быстрым проектированием электроники. Миша освоил наладку и испытания стендов и приводов. Илья за пару часов проверял мои предложения и вписывал их в "мозг" 80-ножечной Альтеры.

В таком составе мы были готовы к любым заказам и быстрому развитию.

85. Закат фирмы, своё главное дело

главный инвестор провалил

Начался смутный период. Деньги инвесторов закончились, остались только долги. Люди разбегались: Табачник уезжал в Канаду, секретарша уволилась. Яков исчез без "до свидания". Появился новый директор, на этот раз человек техники, но его задача состояла в плавной посадке фирмы на дно.

Снова всплыл Илан. Ему, оказывается, продали нашу технологию. На этом этапе с меня стали требовать выдачи последних моих секретов.

Перед исчезновением Яков привёл человека, который при содействии Табачника в моё отсутствие залез в мой компьютер и списал модели, по которым я проводил расчёты. Обидно и противно. Столько лет работали вместе. Подкупился деньгами, обещанными к отъезду.

Хотя, что там они могли украсть? Всегда главным моим достоянием были новые идеи, которые позволяли каждые полгода заменять работающие вещи новыми, более совершенными. Но без экспериментов я не мог двигаться дальше.

Ещё продолжалась моя работа вокруг патента. Последние возражения американских экспертов, в общем, такие же неосновательные, как и предыдущие, были опровергнуты. В письме из патентного ведомства нашему предложению противопоставляли новые патенты знаменитых фирм США и Японии.

Чтобы получить патент оставалось послать письмо с нашим согласием. Патентная фирма, с которой мы работали, требовала оплатить ей эту последнюю работу. По закону нам оставалось для ответа несколько дней. Я настойчиво уговаривал Хези, не терять патент, который стоил инвесторам уже 30.000. (А мне всей работы в жизни).

В последний день Хези дал патентным адвокатам 1000 долларов.

Так что существует большой патент с моим именем - США, 2000, Electric Motor Controller, N 6,121,747, принадлежащий фирме "Серволоджик". Да, мне пришлось этот патент подарить бывшим инвесторам. Но хорошо и то, что мои последние находки не пропали для людей.

Положа руку на сердце, скажу: не жаль, что я потерял какие-то деньги, но эта идея, внесённая своевременно в технику свободного мира, направила бы по более логичному и плодотворному пути всё развитие точного привода.

Долго мне казалось, что найденный мною путь построения точных и одновременно простых приводов, взамен общепринятых грубых и сложных - является абсолютным.

Сейчас видно, если бы в 70-х годах я смог двинуть этот проект в свободном мире, то и все приняли бы это направление.

Ведь ещё тогда мы строили приводы такой точности, к которой Запад приблизился только через 20 лет.

Но что я мог сделать в СССР? Написать несколько статей, внедрить новшество на нескольких заводах?

Для поворота всей техники привода этого было мало. Я попал в свободный мир только через 20 лет, а за это время в технике управления свершилась революция много большая, чем Великая Октябрьская.

Научились делать искусственные мозги - микропроцессоры. И успели сжать их размеры и стоимость в 1000 раз. Поэтому они сумели взять на себя старые принципы управления, ускорить их действие, увеличить возможности.

В итоге обходным путём, нерациональными методами и громоздкими вычислениями удалось приблизить точность приводов к той, что была у меня на два десятилетия раньше. Техника решила свои задачи, и значение моих откровений оказалось более скромным.

Есть масса примеров тому, что даже большие люди не могут удержаться от сильного преувеличения своей идеи, своего произведения, своего веса во вселенной. Только главный пророк еврейского народа Моше Рабейну прикрывал лицо, чтобы люди не видели, как светилось оно после его разговоров с Богом.

Пришли дни распродажи, снова появился Моти. Всё ценное уходило в фирму Илана.

Я допустил глупость. Мне, конечно, следовало взять маленький макет с мотором постоянного тока и уникальной платой управления. Смог бы людям, хотя бы ученикам в школе, показывать работу ADD.

Но настроение было всё бросить.

С июня 1999 мы перестали существовать. Пару раз ещё говорил по телефону с Хези, но потом отвечала электроника, позволившая хозяину спрятаться от уже ненужного человека.

Вместе с имуществом доктор Илан Коэн взял двух моих работников, которые постарались меня не увидеть. Действия Гидона не удивляли, он всегда жил своей отдельной жизнью и брал вокруг всё, что удавалось. А вот почему Илья, которого я многому научил и спас от обычного тупика, ожидавшего пожилого олима, что заставило этого, вроде, честного человека, так напрочь закрыться - мне для себя не объяснить. Ну, бог с ним.

А, собственно говоря, всё происходило по тем же правилам, что и четыре года назад, когда кончилась моя предыдущая работа.

Ученики предавали своего учителя. Конечно, это неприятно старому профессору. Он искренне дарил окружающим добытые многими трудами и самолишениями знания и находки, куски собственной шкуры...

Как всё-таки здорово я тогда ушёл из своего института. Вдруг и сразу. Всем было легко.

Илана, видимо, ещё что-то волновало, и он пригласил меня приехать. Я подумал, что, наконец, пришёл момент этой самой истины и поспешил явиться, как дурень с вымытой шеей.

Доктор Коэн лишь убедился, что я очищен до нитки и более не опасен. Тогда он повеселел и успокоился.

Ещё однажды ко мне приехал человек, дознававшийся, чем я занимаюсь, и что делают с нашей технологией купившие её.

Последнее я не знал, и смог лишь выразить сомнение в возможности полезного развития идеи без её инициатора.

Детектив отказался назвать источник, оплачивавший его работу. А мне было жаль, чтобы человек, честно делающий своё дело, провалился из-за капризности старого профессора. Я всё рассказал ему - как есть.

Он убедился, что новатор сидит в пенсионерах и не брыкается. Думаю, пославший его председатель директоров (кто ещё?) тоже успокоился.

Так и по сей день мне не известна судьба технологии ADD, которая ещё недавно росла, расцветала и всем казалась перспективной.

86. Последний проект - "Как из солнечной энергии

сделать топливо"

Итак, в моей голове часики тикать перестали.

Да, вот так, где-то с начала 60-х годов прошлого века (!), ни на минуту не останавливаясь, круг за кругом без остановок и перерывов крутился в виртуальном пространстве (так красиво теперь выражаются о воображаемом) мой привод.

Высвечивались явственно одни его части пока другие уходили в тень, чтобы через некоторое время возникнуть снова. И в любом месте, в любое время могло неожиданно сверкнуть прозрение в такой знакомой структуре.

Глядь - а уже по новому идут импульсы, иначе встречаются и объединяются. Надо же, столько времени не догадывался, как следует сделать!

И вот вдруг удивился, почувствовав, что наступило новое состояние - тишина. Пустота. Мне казалось сначала, что и уснуть теперь не смогу без убаюкивающего утомлением прощупывания очередной мысли.

Научился. Сплю. Превратился, наверное, в обычного человека, который, закончив службу, уходит и думает о своём.

Свободное время. Что с ним делать?

Взглянул утром на календарь и обнаружил, какой странный сегодня день - 02.02.2002. Будто бы других цифр, кроме нуля и двойки не существует. И самый курьёзный день придёт через 220 лет, а именно 22-го февраля 2222 года. А дальше надо будет ждать 20 тысяч лет. Будет ли кому тогда удивляться?

Интересно, что по Земле прошли миллиарды людей, но ещё ни один человек на всей планете никогда не жил в эти вот 10 ноль-ноль утра. Это совершенно неизведанное дело.

Даже закалённый мореплаватель, пускаясь на своей шлюпке в океан, точно знает, сколько до противоположного берега, что встретит он по сторонам, можно запросить, какая погода впереди, когда могут приблизиться к его маршруту циклоны.

А моё движение по жизни сию минуту и далее - это непрерывный подступ к краю полной неизвестности. Вокруг и внутри меня может произойти всё.

Да, не зря говорится - "трудно жить".

Но технические идеи ещё не отпустили меня окончательно.

Явилась и не давала покоя мысль: "Израиль должен иметь собственное горючее!" Иначе, как может существовать страна? Наша сила в танках и самолётах, перекроют арабы поставки нефти, и всё встанет. Но сверлили нашу каменистую землю - пусто.

Создатель заботился об избранном народе. Вместо лёгких подарков, что ведут к лени, дал ему ум и предприимчивость. Это должно помочь нам найти способ воспользоваться тем единственным видом энергии, которой у нас в избытке - солнечной. Да как её взять? Вернее, как сохранить, накопить, заправить ею самолёты и танки?

Предлагаю идею, смотрите.

Существует в физике такое опорное понятие - солнечная постоянная.

Она равна 3 калории на сантиметр квадратный в минуту.

Это значит, что на каждый квадратный сантиметр освещаемой солнцем поверхности земли падает в минуту 3 малые калории.

И это совсем не мало. С небольшой площадки размером метр на метр может работать кондиционер, охлаждая или нагревая целую квартиру, или нагреватель воды, или электрическая плита в 2 киловатта, или пылесос со стиральной машиной. А если использовать всю энергию, падающую на крышу нашей квартиры, то её хватило бы на всю эту технику, одновременно включённую. И ещё на 10 этажей внизу.

Одна загвоздка - солнышко зашло за тучку и... всё встало. А когда заработает? Слушай по радио бюро прогнозов. Конечно, и с вечера до утра надо закутаться и спать.

Ха, скажете вы, так надо поставить аккумулятор, такой как в автомобиле, накопить энергию и использовать, когда солнце не светит.

Замечательная идея! Жаль только, что такой аккумулятор можно заряжать хоть целый день, но больше чем на 5 минут работы приборов он энергии накопить не сможет.

В этом вся проблема. Охапка дров даст тепла на целый день, ведро бензина позволит автомобилю мчаться 150 километров, а заряда аккумулятора хватит лишь на несколько сот метров, и то - проползти.

Не умеем мы накапливать энергию. Не знаем таких приёмов.

Посмотрите, в Израиле на всех крышах выстроились бочки солнечных нагревателей. По-умному сделали, и горячей воды в квартирах хватает.

Имеются в мире солнечные электростанции, в которых огромные зеркала собирают лучи солнца на трубки. В них закипает вода, образуется пар, а дальше, как на обычных электростанциях - турбины, генераторы. Только на обыкновенной тепловой станции можно на время, пока нет спроса на энергию, пригасить топки. Мазут или газ будут сохраняться, чтобы снова загудели провода, когда потребуется. А на солнечной - извините, это невозможно.

Земля наша удачно зародилась на безопасном, но достаточно близком расстоянии от неисчерпаемого ядерного котла Солнца.

Спустя какой-то миллиард лет, в тепле и влаге появились сгустки живого вещества.

Первичные клетки жили только днём, на ночь они замирали, чтобы с восходом Солнца снова включиться в лихорадочный поиск лучшего способа запасать энергию. В этом была единственная надежда выжить.

И природа изобрела фотосинтез.

Зелёное зёрнышко хлорофилла в листе растения смогло связать лучик солнца с каплей сока и сделать кусочек топлива.

Растения стали пищей для животных и позволили им жить за счёт накопленной энергии солнца. Иначе бы не только человека, но и никакой малявки не появилось.

Развитие жизни на Земле - это история изобретения и использования метода накопления солнечной энергии.

Почему бы не воспользоваться уже готовым и проверенным открытием? Только подключить сюда современную биологию, химию и технику.

Надо сделать так, чтобы содержащие хлорофилл клетки могли кушать побольше солнечных лучей. Обычные полевые растения или деревья для этого слабоваты. Прикованы их ноги к земле, не могут выставиться на более освещённые места. Верхние листья затеняют нижние.

А что, если в неглубокий бассейн с водой напустить мелких водорослей, а также бактерий и крохотных рачков, которые питаются этими водорослями и удобряют для них среду.

В океане подобное существует и называется "планктоном". Это от него киты такие толстые.

Если лист впитывает солнце поверхностью, то такая плавучая живность поглощает энергию объёмом.

Плавучие микросущества в верхних слоях будут активно захватывать солнечную энергию и, переваривая её, опускаться глубже, меняясь позицией с голодными собратьями.

За месяц такая биомасса может созреть до плотности 5 килограмм на кубический метр. (Есть такие данные в научных статьях, а в деревенских прудах для выращивания карпов издавна получали до 8 кг).

Затем с этой делянки готовое сырьё откачивается в химический аппарат и перегоняется на спирт. Можно из килограмма биомассы получить 150 граммов спирта. (Есть такой опыт у каждого уважающего себя россиянина).

Если попросить этой идеей позаниматься биолога, то он с помощью генной инженерии создаст быстро растущие живые формы, которые будут содержать больше сахаров или других веществ, чтобы ещё увеличить выход спирта.

Если заинтересуется этой идеей химик, то он предложит способ быстрого и дешевого получения из биомассы высококалорийного горючего.

Работа этих учёных позволит повысить продуктивность бассейнов.

Но пока остановимся на уже существующих данных.

Сделаем некоторые подсчёты.

Сколько биомассы можно получить с 1-го гектара (10.000 кв. метров) бассейна глубиной в 1 метр за 9 солнечных месяцев?

5 кг/м куб. х 10.000 м куб. х 9 = 450.000 кг = 450 тонн

Сколько спирта получится?

450.000 кг х 0.15 = 67.500 кг

Калорийность спирта, как топлива, 6.500 килокалорий на килограмм. Пониже, чем бензина - 10.000 ккал/кг. Поэтому, можно считать, что с гектара получим полноценного топлива

67.500 х 6500 : 10.000 = 44.000 кг

Армия в Израиле оснащена, как следует. Военной тайны из этого не делают. Из любой газеты шпион узнает, сколько у нас танков и самолётов. Но для инвесторов военные дела не интересны. Поэтому прикинем перспективы нашего проекта на обычный транспорт.

Горючего, полученного с одного гектара бассейна, хватит на год для 55 автомашин. Если в Израиле 1,5 миллиона автомобилей, то можно подсчитать, что для их снабжения искусственным топливом потребуется плантации площадью в 273 квадратных километра, т.е. участок 16,5 километров в длину и столько же в ширину.

Много это или мало? Для оценки вспомним, что площадь нашей пустыни Негев, которую сердобольное мировое сообщество выделило еврейскому государству, и даже "Палестинское государство" на неё не претендует, составляет около 8.000 квадратных километров.

Но может быть цена этого топлива окажется настолько высокой, что никто его не купит?

При обычных ценах на нефть один килограмм бензина обходится производителю в 0.4 доллара. Если принять такую цену для нашего искусственного топлива, то производитель биомассы получит в год с гектара прудов

44.000 х 0.4 = 17.600 долларов.

Для сравнения укажем, что фермер, выращивающий пшеницу, получает в год с гектара доход 800 долларов. Ну, может быть, пшеницу растить проще.

Возьмём для примера хозяина, продающего карпов со своего хозяйства. Он зарабатывает с гектара прудов 15.000 долларов.

Учтём ещё, что, если поставить дело по-умному, а другого здесь и не ожидается, то кроме спирта при перегонке биомассы будут получены и такие ценные продукты моря, как йод, бром, калий, лекарственные вещества, стоимость которых может перекрыть доход от топлива.

Это всё здорово, скажет проницательный читатель, но где нашему государству взять столько денег, чтобы развернуть это грандиозное строительство?

А где в современном мире берут деньги на крупные проекты? Где ленивые арабы взяли деньги на разведку и добычу нефти в аравийской пустыне? Разве у этих пастушеских племён были свои учёные и мастера?

О, находится столько желающих, что идёт борьба за выигрыш в конкурсе.

Например, хотят построить большие опреснительные установки, и государство не потратит на это ни шекеля. Оно только должно гарантировать частной фирме право продажи её воды в течение, скажем, 10-ти лет. (Вопреки отчаянному сопротивлению компании, снабжающей нас ныне водой, грозящей забастовкой и кричащей о катастрофе с Кинеретом).

И проведут водовод из Турции, и привезут айсберг из Антарктиды.

В нашем случае потребуется выделение 3-х процентов пустыни Негев и гарантия на 20 лет закупки вместо части нефти своего топлива.

Но с чего начать, как зашуметь на весь мир о таком замечательном проекте?

Вот в этом ключик.

Думаю, из своего опыта контактов с людьми, имеющими деньги, надо начать со встречи, на которой следует предъявить две пробирки: в одной чудесную биомассу, а во второй - искусственное топливо, полученное из неё.

Поэтому для начала дела требуется собрать под крылом смелого бизнесмена трёх способных учёных - биолога, химика и энергетика, дать им год на работу в подходящих и весьма скромных условиях.

На это потребуется инвестировать не миллиарды и не миллионы, а всего 200.000 долларов.

Но потом инвестору придётся ожидать возврата своих денег, пока не построят километры прудов?

Ничуть. Полученные две пробирки уже явятся тем товаром, который можно будет продать, как реальный базис большого проекта получения топлива из солнечной энергии.

Пытался ли я осчастливить человечество сообщением о новом неисчерпаемом источнике горючего?

Ведь придёт время, когда высосут из земли нефть. Угонщики автомобилей переквалифицируются в управдомов. На дорогах мальчики будут гонять на самокатах. Самолёты не будут падать.

Или... построят цветущие пруды?

После сложных переговоров пришёл я в замечательный "Солнечный дом", что высится в институте имени Вейцмана в городе Реховоте.

Здорово здесь: за пультом управления операторы управляют электроприводами больших зеркал, которые собирают солнечные лучи на всякие установки. Сидят в кабинетах за компьютерами учёные.

Один из них согласился меня принять. Предложил присесть, вежливо, косясь на свои бумаги, послушал.

- Не интересует ли вас это предложение?

- Видите ли, я занимаюсь другими вопросами. Скоро отчёт.

- Не могли бы порекомендовать кого-нибудь, я готов поделиться всем, начиная с авторства?

- Я мало кого знаю. Могу только сделать вам несколько копий ваших бумаг.

У меня ещё хватило нахальства попросить позвонить учёному одного из институтов биологии. Взял трубку, тот оказался на месте, назначил мне время встречи.

На выходе хотел навестить главного учёного. Секретарша подозрительно посмотрела на олима, представившегося профессором, но не записанного на приём. Мои испытанные методы подхода к секретаршам не сработали. Попросила мой телефон, чтобы позвонить и сообщить время встречи.

Три года ещё не прошло...

Пришёл в институт биологии. Тесно живут здесь учёные. Много места занимают всякие термостаты, центрифуги...

Биолог был очень занят. Но обещал переговорить с начальником отдела, когда он вернётся из заграничной поездки.

Звонил биологу месяца два. Наконец, просто зашёл к начальнику.

Доброжелательный пожилой человек в кипе показал несколько журналов и обещал связаться со специалистом по водорослям. Правда, тот уже очень пожилой и на работе бывает редко...

Заговорил в Махоне с прохожим, который оказался молодым перспективным биологом. Ему понравилась моя идея симбиоза водорослей и рачков. Пару раз встретились, но он должен все силы вкладывать в докторскую, да и вскоре уезжает в Америку...

Через профессора А.Я.Лернера послал проект его знакомому профессору Луису Барнетту в США. Довольно быстро получил ответ. Он находит изложенную идею и расчёты имеющими право на жизнь. Но в настоящее время не имеет возможности заниматься чем-то иным, кроме своей основной темы.

Вот пока всё. Не считая разговоров с несколькими пенсионерами, бывшими в Союзе крупными специалистами, а теперь пытающимися занять своё время и мозги.

С ними беседовать легко, не остаётся тягостного чувства. Не так просто привыкнуть к виду благополучных учёных, занимающихся делом, к их снисходительности в вынужденном разговоре с незваным посетителем.

К счастью, период моей активной деятельности завершён, могу укрыться в собственной квартире и с тобой, мой компьютер, поделиться.

Глава 3. Прозрение

Моему поколению случилось побывать в невероятном путешествии - в светлое будущее человечества и обратно в его тёмное прошлое.

Многим из тех путешественников уже не поделиться воспоминаниями. Времени прошло порядочно, да и в том туристическом агентстве работали профессионалы, которые серьёзно заботились, чтобы не было лишнего трёпа. Иначе их фирма прогорела бы много раньше.

Тем, кому повезло вернуться, естественно, требовалось время, чтобы собраться с мыслями. А, попросту говоря, очухаться.

Что же с нами было?

Уже написаны об этом библиотеки книг и сняты фонотеки фильмов. Можно ли сказать, что вопрос закрыт?

Вот бы встряхнуться, как это делает собака, выбравшаяся из воды, выбрызнуть враз остатки впитавшейся чуждой среды, и стать самим собой.

Посмотрите, как сделалась шутовской и исчезает в потоке лет идея фашизма и контур её фаната. А ведь тоже захватили в своё время умы и страны. Многим захотелось почувствовать себя сверхчеловеками, перешагнув через совесть.

Но дошло до человеков, что то было - бесчеловечное завихрение мозгов.

А вот компартии - живут, патологический интерес к главным инженерам человеческих душ не убывает.

Даже сегодня молодой президент России, опомнившийся после того, как чуть не заскользил по накатанной лыжне в льстивые объятия и слюнявые поцелуи арабского мира против Америки и самой цивилизации, так и сегодня господин Путин не стесняется произнести "Иосиф Виссарионыч". Не так легко решить проблему богатых и бедных. Трудно строить богатство. Соблазн отнять у других готовенькое - жив.

Конечно, я не собираюсь конкурировать с гигантами мысли. Но даже подвиг Солженицына не закрыл амбразуру этого дота. Пожалуй, он только собрал огромный обличительный материал фактов о коммунизме, от его истоков до гниения.

Один из великих писателей говорил, что задача художника отразить мир. К сожалению, только зеркало, действуя по холодным законам оптики, хорошо отражает. События и жизнь надо сначала понять, и затем лишь можно их отразить.

Возьму на себя смелость поделиться некоторыми соображениями.

87. Мораль банды

Общество всегда изобретает для себя свод законов поведения.

Из глубин древности пришли к людям десять заповедей взаимно сберегающих отношений.

Известен и другой вариант. Это кодекс банды, действующей под руководством уважаемого сурового и несгибаемого пахана. Он когда-то смял и выбросил, как бумажку, внутренний запрет на убийство. Переступил совесть. Остальное стало просто и ясно. Все должны принять участие в мокром деле. Тогда все одинаково повязаны в преступлении, и каждый прижимается к остальным.

Великий учёный Джугашвили-Сталин задолго до современных генетиков открыл идею клонирования людей.

Из их клеток выковыривали ядра и взамен вставляли стандартный набор генов послушного трусливого существа. Тех, кто не поддавался этой операции, он приказал пытать, а затем выстрелами в затылок убивать.

Он привлёк к этому кровавому делу "сброд тонкошеих вождей". Они вместе создали "органы". Те расширили свой круг причастных к убийству, призвав множество завистников писать доносы на оставшихся.

В советском обществе каждый из нас постоянно слышал угрозу:

-- Все делают, а ты не хочешь? Ты, что особенный?

И человек терял самостоятельность, волю, решимость. Он становился презренным в собственных глазах и начинал требовать этого от других.

Чтобы понять эту простую схему, мне потребовалось пожить в открытом мире, среди нормальных людей.

Так трудно, оказалось, сообразить то, чему в "Совпартшколах" и НКВД-шных техникумах учили кандидатов в мелкие негодяи. И предмет, наверное, назывался "Управление массой". Или как-нибудь похоже.

Выпускники этих академий умело играли в демагогию. Например, при столкновениях на собраниях, не перенапрягая свои умишки, они осаживали интеллигентных оппонентов по заранее разработанной "учёными" и заученной схеме.

Оказалось, что нормальный мир спокойно существует, признавая за каждым право быть личностью, а не прибиваться к стае.

Оказалось, что коллективизм - всего лишь ещё один из ряда злодейских изм-ов, такая же фикция, как марксизм, ленинизм, исторический материализм и прочее.

Можно прожить и без абсолютного слуха, но голос великого морального закона внутри нас должен быть слышен всегда.

88. Еврейский вопрос

Российское общество всегда занимал такой вопрос. Он был един в трёх частях.

- В чём их основные отличия от нас?

- Как к ним относиться?

- Куда бы их деть, чтобы не омрачали русскую душу?

Советская машина достигла поразительных результатов в решении тонких психологических задач.

Любопытно, что напрямую об ущербности евреев газеты не писали и партийные ораторы на собраниях не говорили. Однако "простой народ" почему-то был в этом уверен.

Нормальным обычным людям, живущим и работающим среди других, приклеили ярлыки немощности, трусости, жадности, хитрости и коварного склеивания в единую секту.

Я сам, хотя был из спортсменов и в силе и ловкости превосходил многих из окружающих, терялся, когда слышал слово "еврей".

Только в Израиле я вытолкнул из себя эту отвратную ложь. Только в Израиле увидел - всё как раз наоборот.

По улицам идут крупные, рослые мужчины и стройные красавицы. Узнал из статистики, что Героев Советского Союза среди евреев было больше, чем у других народов.

Прочитал и увидел собственными глазами: Евреи - воинственные, смелые и рисковые люди.

Чего стоит "операция Энтебе" - когда прилетели за тысячи километров во враждебную страну, перебили охрану и вывезли всех заложников-пассажиров?

А уничтожение атомного реактора в центре Ирака - нашего ярого врага?

Это больно, но в маленькой стране ежегодно на дорогах гибнет больше 500 человек. В основном - лобовые столкновения.

Да, вот Иоси, мой сосед напротив, красивый ловкий рослый парень - тренирует ребят в искусстве боя руками и ногами без каких-либо щитков и перчаток. При этом он свято соблюдает религиозные традиции и заботливо растит быстро увеличивающееся семейство.

Лишь в Израиле мне привелось встретиться с настоящей широтой души и щедростью.

При первом знакомстве Моше спокойно протягивает мне ключи от машины, чтобы ехал по своим делам.

Шифра, соседка по дому, куда мы только въехали, не ожидая просьбы, даёт нам, деньги на машину. Но у нас не было в буквальном смысле не только двора, а и кола. И никаких ценностей.

Зашедший почти случайно человек, услышав о моих заботах, тут же притаскивает пишмашинку, которая верно служит до сего дня. И чем дольше здесь живу, тем меньше удивляюсь подобному.

Только вот ожидаемого особого ума в самом необходимом - борьбе с убийцами или разъяснении миру нашего положения - не видно. И ссорятся и спорят во вред себе.

Сердобольные представители народов, среди которых жили изгнанники, измышляли всякие способы избавиться от евреев.

Их сплавляли в Аргентину, в центральную Африку, в восточную Сибирь. Или сразу на тот свет.

А, между прочим, если из мифа "русской души" вынуть вклад евреев, она сильно потускнеет.

Уберите грусть русской природы, понятой и высказанной Левитаном и Пастернаком, "Здравствуй, русское поле", "День Победы" - и другие проникновенные песни, которые дали нам волю выжить - эти частицы сердца Колмановского, Френкеля, Бернеса, Блантера, Тухманова, "Чистое небо" Чухрая, Аксинья - Быстрицкая, Плисецкая - в русском балете.

Это так, навскидку вспоминается. Их было много знаменитых.

А всмотритесь в почитаемые ныне еврейские лица Христа и Богородицы.

Обращаясь к последним годам, мне видятся тысячи и тысячи безвестных еврейских учительниц русского языка и литературы, отдавших себя душам российских детей.

И в благодарность - трансфер.

Египетский фараон отпустил евреев с их имуществом. Новая Россия миллион своих евреев вытолкнула наружу без средств к существованию.

Невозможно забыть и простить, как растерзали поэта Бориса Пастернака, раздавили артиста Михоэлса, расстреляли еврейских писателей, замучили врачей...

Уже покаялись в совершённом против евреев президенты Германии, Польши, Венгрии и даже Римский папа, как ни трудно ему говорить - вымолвил несколько слов извинения.

Россия молчит, ничего не видит, не слышит, не помнит.

Израиль упорно разыскивает людей, которые, пренебрегая опасностью для собственного благополучия, спасали евреев от рук нацистских палачей. Этим "Праведникам мира" отдают государственные почести, им или их родственникам помогают материально.

Исследователи считают, что всего таких людей было до 30 тысяч. Из них на огромной оккупированной немцами территории СССР - 3-4 тысячи.

Зато на каждого немца в отрядах, уничтожавших евреев, приходилось 8 полицаев из местных жителей (не считая неофициальных активистов).

Германия разыскивает теперь в России места захоронения солдат фашистской армии, устраивает там кладбища по европейскому стандарту.

Россия не имеет денег и не чувствует призыва сердца для подобных вещей.

Сама Природа протестует. Трудно поверить, но грозный смерч, прошедший в 84-м в окрестностях Иванова, срезал под корень все деревья на кладбище "Балино" и тут же рядом не тронул ни одного на еврейском кладбище.

Я видел это своими глазами на следующий день после стихийного бедствия, унёсшего десятки жизней.

Известны более 600 мест массовых расстрелов евреев на территории бывшего СССР, не отмеченных никаким знаком.

Не может народ возродиться, не очистив совести хотя бы раскаянием.

Пора, давно пора сделать первый шаг очищения и покаяния. Это долг России перед прошлым, перед своим народом, перед народами многих стран.

А будущее хорошо бы строить так, чтобы никаких долгов уже не заводить.

Вспоминаю, как во времена суда над Синявским и Даниелем у нас заговорили, что Запад, стремясь всеми способами оклеветать нашу чистую и прекрасную жизнь, открыл радиостанцию "Свободная Европа" и к микрофонам там уселись ярые антисоветчики.

Причём эти типы оказались из тех отщепенцев, которых Советский Союз из гуманных соображений выпустил из страны.

Хотя я выбрался из той стихии более спокойным образом и был там вполне лояльным членом общества, с течением времени всё более понимаю этих людей.

Если продавец обманул тебя на 3 шекеля - обидно, и долго не проходит. Ну, а, если вас всю жизнь дурачили и разыгрывали по-крупному, то это как?

Леса и поля, реки и берёзки ивановской земли, где родился и вырос - они живут во мне.

И останки моих растерзанных родных лежат в той земле.

Прекрасные чистые лица и золотые сердца простой крестьянки тёти Мариши, лучшего в мире детского доктора Екатерины Васильевны, нашего соседа рабочего Виктора Ильича - всегда со мной.

Я хотел бы любить страну Россию, но очищенную от скверны лжи, бахвальства и агрессии - качеств совершенно чуждых тем настоящим русским людям, которых посчастливилось мне знать.

И не может Родина отворачиваться от своих детей. Россия перестала быть империей. Ещё бы освободиться от остатков зла.

Да, я стал израильтянином, мне тепло на этой земле, среди её людей. Но иногда так зажмёт внутри...

Я так любил, почти по-плотски,

Рассвет берёз, туман полей

И тихий говор вологодский

Жестокой родины моей.

89. Европейские заметки

Спросили бы меня в советское время, бывал ли в Лондоне, в Париже? Скорее всего, этот вопрос принял бы за насмешку. Но в новой жизни всё оказалось очень просто. Выбрали туристическую фирму. Заплатили доллары. Приехали в Бен-Гурион. И вот уже мы с женой гуляем по Англии, а потом и по Франции.

Я мог бы описать собственное удивление знаменитыми дворцами, площадями и газонами главных европейских столиц. Боюсь, не получилось бы, как у Володи Высоцкого: "Ой, Вань, смотри какие клоуны!"

Об этом лучше почитать в романах классиков.

Меня всегда больше интересует, какие они - люди - в разных землях и странах. Однако, гуляя возле гостиницы, не встретишь местных жителей.

Тем более в музее мадам Тюссо, где живого человека отличишь от восковой фигуры лишь, если он шевельнётся. Так же напрасно приглядываться к людям, ожидающим бесплатного концерта во внутреннем дворике Вестминстерского аббатства. Правда, в Гайд-парке нам повезло: на зелёных лужайках возле озёр сидели семьи, а по дорожкам прогуливались группы людей. Только странно, их вид и облачение были тревожно знакомы: чёрные усики, белые платки. Сплошь одни арабы. Какой-то их праздник, что ли?

Поселили нас в Лондоне в большой гостинице. Два её корпуса разделял дворик, в который каким-то чудом часто втискивались два-три огромных автобуса.

В вестибюлях постоянно перемещались во всех направлениях свежие гости со всех концов света, жаждущие, наконец, выйти в город, или спешащие на самолёт старожилы.

Несмотря на сутолоку на всех лицах были приветливость и спокойствие.

С непреходящим смущением вспоминаю, как когда-то в фойе важной московской гостиницы я без колебаний вступил в партию возмущённых командировочных.

Все мы, виляя хвостиками перед "императрицей" за стойкой, ждали удачи в "подселении".

А в центре холла стояли у необычно крупных чемоданов непривычно аккуратно одетые весьма пожилые женщины с гневными лицами. И гостиничные клерки подходили, и что-то пытались объяснять этим молодящимся дамам, но те не соглашались на предложения.

Оказалось, что это туристы из капстраны, и им вместо заказанных одиночных номеров дают двухместные.

Надо же, какова наглость буржуев! Вот мы надеемся получить койку в 20-местном красном уголке - и ничего!

Но это было в той жизни. А теперь мы в Лондоне.

Портье нашей гостиницы, к которым нужно было всякий раз подходить за ключом, размещались в одном из двух корпусов.

За шесть дней никто из нашей группы не смог запомнить - направо или налево надо поворачивать при входе во двор, чтобы быстрее попасть в корпус с ключами. Это так осложнялось потому, что и из дворика имелись два выхода на соседние похожие улицы, а автобусы подвозили или ожидали нас то тут, то там, да ещё то справа от выхода на улицу, то слева.

Моих логических способностей не хватало, и я вскоре сдался, а достигал цели за счёт скорости и маневренности, весело проскальзывая между озирающимися путешественниками.

Если при входе в двери я оказывался перед стойкой с портье - радовался удаче. В противном случае - бодро разворачивался и быстро пересекал дворик в обратном направлении.

Почему-то иногда это приходилось проделывать по нескольку раз?

В остальном, в Англии нам везло. Например, как-то мы оказались перед знаменитым зданием парламента, которое вот-вот должно было открыться для посетителей, терпеливо и, видимо, долго стоявших в огромной очереди.

Ситуация была безнадёжной, и мы подошли, хотя бы посмотреть снаружи на вход и обстановку.

Вышел высоченный и столь же важный констебль в форменном шлеме. Он отодвинул загородку и занял такую позицию, что пропускал прежде очереди кучку людей, стоявших сбоку. При этом его холёное красивое лицо выражало чуть заметный привет и приглашение.

Мы прошли. Ни один голос или вздох из очереди не выразил несогласия. Что это было?

Мы долго бродили по залу размером с футбольное поле и высотой метров тридцать, где всё буквально дышало историей.

Постояли на табличке с надписью: "Здесь стоял Кромвель". Людей впускали малыми группами. Вряд ли последние из очереди сумели пройти внутрь.

Здорово меняют караул у Букингемского дворца.

Строй гвардейцев совершает разные движения. Удивляет их искусство, ибо большая красивая шапка, надвинутая до носа, исключает возможность видеть, куда надо ставить ногу.

Может поэтому, каждый раз, удачно завершая очередное перестроение, бравый гвардеец высоко поднимает колено и со всей силой хлопает ногой о землю. Многочисленные зрители ждут этих моментов и дружно вздрагивают.

Не надо думать, что, увлечённый странностями, я просмотрел истинные красоты и редкости Лондона. Всё видел.

Восхищался и радовался в великих музеях. Молча бродил среди мрачных башен Тауэра, видевших бесконечные казни и кровь. С замшелых стен смотрят на вас большие чёрные вороны. Их подкармливают, и для этого выделяются специальные деньги из госбюджета.

Особо меня поразило, что в церквях, где хоронили королей и епископов, заботливо охраняются могилы писателей и учёных.

Здесь приютили даже величайшего безбожника всех времён и народов Чарльза Дарвина. Его книги об эволюции бесповоротно опровергли основу религии - чудо создания животных и человека.

Но он был великим сыном народа и человечества. Это поняли и приняли.

Из Лондона мы переместились в Париж. Это произошло незаметно.

Группу подвезли к вокзалу. Мы сели в опрятный не тесный вагон поезда. Плавно набирая скорость, он покатил нас мимо зелёных пригородов английской столицы, а через небольшое время похожие пейзажи уже относились к земле французской. Никакого Ла-Манша, никаких пограничников.

В Париже так же легко ошибиться, приняв за француза кого-то из молодых людей, во множестве непринуждённо сидящих на ступенях у собора на самом высоком городском холме или стоящих в очереди на лифты, вползающие по ногам Эйфелевой башни.

Наверняка была местной неопределенных лет женщина, спавшая на матрасике под деревом возле телефонной будки. Когда я хотел подойти, она поднялась и что-то мне сказала. Я промолвил: "Пардон" и поспешил отойти.

Ещё был контакт с парижанином, содравшим 30 франков за полстакана простого вина за столиком открытого кафе на Мормартре. Меня утешило то, что экономная туристка, взявшая минеральную воду, выложила ещё больше.

И, пожалуй, только раз в вагоне метро не мог отвести глаз от настоящей парижанки, как показывают в кино, и так похожей на подругу Ива Монтана.

Наконец, в университетском районе Сорбонны у жены стибрили сумку с небольшими деньгами, но со всеми документами. Хорошо ещё билеты на самолёт оставались в гостинице.

Наверное, наш вид не оставил гиду выбора. Он посадил группу на ступенях возле очередного собора, объяснил, как добираться домой, и отправился с нами в полицию.

Пройдя довольно мрачные подъезды и коридоры, мы вошли в крохотное помещение. Вот уж тут нам навстречу поднялся настоящий француз.

Не дослушав рассказ гида, человек в форме и с совсем не полицейским лицом что-то сказал нам.

- Может быть, мадам выпьет немного воды? - перевели нам.

Он пристроился к пишущей машинке, и мы получили первый документ с перечислением украденного.

На следующий день мы отправились в израильское посольство. Решётчатые ворота, узкая проходная, внимательные охранники.

Любезная женщина заполнила анкету, нашла в компьютере подтверждение наших данных, и после оплаты приличной суммы мы были возвращены в число законных земных существ.

Затем были Лувр. Джоконда оказалась на месте, и я тоже удостоился её божественного взгляда.

Собор Парижской богоматери явился мне величественным, но совсем не таким мрачным, как писали классики, а, напротив, изукрашенным множеством разных штучек.

Версаль словно специально для нас включил свои фонтаны. Красиво, просторно.

Но меня преследовало всюду чувство, что Петербургские интерьеры и фонтаны Петергофа превосходят европейские.

На вершине Монмартрского холма изо всех уголков города видно величественное белое здание с куполами - церковь Сакре-Кер. Она построена на деньги, собранные по подписке, в знак покаяния перед тысячами павших от жестокостей во времена революций. Вокруг храма всегда полно народа.

История России могла пойти по другому пути, если бы Сталин после войны в 45-м изменил режим, в котором жил измученный и заслуживший пощады народ.

В день Победы был для него удачный момент объявить о смягчении порядков, извиниться от имени власти за гибель невиновных. Всё бы пошло иначе.

Но его жестокость и самомнение были безмерны. А вокруг оставались лишь льстивые трусы.

Привезли нас на кладбище Сен Женевьев Дю Буа.

Здесь на участках, купленных родственниками на определённое время (20 или 40, или 60 лет), почему-то, лежат гении России.

Под серой плитой - Бунин. Я поражён неожиданной встречей.

- Спасибо Вам, столько лет ношу в себе благодарность за новое зрение, которое открыла мне "Жизнь Арсеньева". Этой книгой Вы подарили людям прозрение бездны содержания в обычных предметах нас окружающих.

А рядом под газончиком из пёстреньких цветов - Коровин. И к нему у меня слова.

- Только недавно прочёл "Воспоминания о Шаляпине". Оказалось, что Вы не только гений цвета, один из открывателей импрессионизма, но и настоящий писатель.

Сотни и сотни талантов, рождённых русским народом, живших для него, были выброшены революциями из своей страны. Их родовые жилища в неистовстве сожгли. Нечаянно сохранившиеся - украли. Ведь и до сего дня возле Плёса в Порошине на Волге существует "бывшая" дача Шаляпина в качестве дома отдыха "трудящихся".

На этом кладбище на таких же временных условиях "покоятся" те корнеты и гусары белой гвардии.

В семнадцатом-двадцатом годах Франция приняла миллион бежавших от уничтожения русских людей.

Культурный слой нации был выплеснут наружу, как, извините, помои.

Между прочим, нам рассказал местный гид, что сейчас просят правительство России выкупить участки русских захоронений, спасти их от исчезновения, ибо по окончании срока аренды свезут останки в общую могилу. Ответа пока нет.

Разрушилась система "народной" власти, кровавый опыт чему-то научил народ? Нет, реакция та же - миллион самых дельных и преданных вышвырнуть наружу.

В шелесте молодых берёзок над могилами мне слышалось: "Вот и ты тоже - частица нового выплеска из России. Маленький Израиль не мог найти приложение этому сгустку интеллекта. Вот он - новый Бабий Яр!"

Вообще вклад России в горе человечества велик и тягостен. Кроме убийства десятков миллионов из собственного народа, это и несчётное множество жертв коммунистической инфекции, внесённой на все континенты.

Это, мягко говоря, - полуправда - заявлять, что мир ценит духовность России.

Не так давно советские люди потешались, сквозь врождённый испуг, когда телевидение показывало торжественное вручение дряхлому генсеку нового ордена.

Теперь так занятно вглядеться в лица истово и неловко крестящихся новых начальников, недавних партийцев. Каждый в интервью сообщает, что вообще-то он крещёный.

Воспитанные корреспонденты не спросят: как же вы раньше осмеливались обманывать партию или жили в страхе - вдруг узнают?

Часто по российскому каналу слышишь фразу: "Народ России украсил свою землю величественными храмами". Имеется, наверное, в виду срочно восстановленная в Москве на том месте, где когда-то я плавал в бассейне, церковь с золотыми куполами.

А мне вспоминается большая часовня в соседней с городом деревне Беляницы. Даже грозный смерч, унёсший многие дома, только пощипал её старые стены.

Но попробовали бы вы войти, спрятаться от дождя в её приоткрытые двери. Нет, уж лучше было мокнуть снаружи. Подобное было в каждом селе. Ну, в запале революции нарушили эти церкви и часовни, загадили.

Но почему десятки и десятки лет не нашёлся нигде ни один безымянный христианин, который бы тайно, ночью почистил святое место?

Почему я, берусь рассуждать и осуждать российские порядки? Не становлюсь ли подобным тем, кто там, с сальным блеском в глазах, по-свойски, объяснял мне, смотри, мол, вот евреи, что делают...

И всё-таки, нет здесь сходства. Эти типы не жили среди еврейского народа, да и мысли о существования такого народа не допускали. Просто - евреи, и всё.

Я же там родился и шестьдесят лет своей жизни был коренным жителем России. И семья моя своей кровью и жизнью защищала эту страну, как свою собственную.

Поэтому, как вижу, переживаю и не могу согласиться со многими вещами в Израиле, так заставляет меня говорить о прежней родине моя российская боль.

Перед моими глазами прошла в концентрированном виде история двух из главных европейских народов.

Везде были революции. Отрубали головы. Знать зарывалась в пресыщении. Возмущение просвещённых поджигало бунты черни.

Но каждый такой взрыв учил и воспитывал народ.

Укреплялся парламент, ограничивался произвол власти, принимались и соблюдались законы.

Взглянув на историю России, мы видим иное. Истории, как последовательности этапов развития и самообучения нации, в России не просматривается.

То цари, то варяги, то самозванцы, то ленины-сталины, то их продукты.

Посмотрите, новый президент спустился в шахту Норильска.

Но и здесь на глубине в целую тысячу метров потомственный шахтёр подаёт правителю... грамоту в знак посещения, и все млеют в умилении.

Как всё-таки глубоко пропиталась эта земля рабством!

Молодому президенту похлопать бы парня по плечу, ладно, мол, братишка, живи спокойно человеком.

Нет, он, как тот престарелый генсек, что, жмурясь от наслаждения, подставлял груди под очередную золотую бляшку, - принимает дары холопов.

И как тогда тысячный зал замирал в подхалимском кайфе, так нынешний экран "Последних известий" всех российских каналов крутит снова и снова это историческое явление.

Почему же веками не могут умом понять Россию?

Если народ своей горбатой и кровавой жизнью, наконец, дождался достойных в данном поколении, почему он их убивает или изгоняет?

Почему, чуть что, даже ерундовую медаль не дали на олимпиаде, в России - поднимается крик: "Поставим вместо одного по десять расщепляющихся зарядов на межконтинентальные ракеты!"

Почему сохраняется лихая страсть навредить ближним и дальним?

И снова прихожу к воспоминанию.

Дождливая холодная осень. Я в очередной раз руководитель группы студентов "на картошке".

Иду в резиновых сапогах по грязи через соседнюю деревню. Возле лужи на пустынной улице копаются двое симпатичных 3-4 -летних малыша. На ходу угощаю их удачно завалявшимися сладостями, глажу по русым головкам.

Слышу... за мной топочут. Наверное, конфеты понравились? Разбираю слова:

- Давай этому дядьке ткнём шилом в жопу!

Если нет здесь ума, что же можно понять?

90. Антишемиут

Так звучит на иврите нечто, которое в той жизни, словно настырная твоя тень, возникало рядом при встрече с человеком. Иногда это рассеивалось, но нередко принимало реальные обидные или опасные формы.

Преследование евреев - это не только российское развлечение.

Около 2000 лет назад император Рима возмутился. Он завоевал весь окрестный мир, все народы покорились. Лишь евреи не поддавались, поднимали восстания, продолжали верить в своего единого Бога.

Тогда он разрушил Храм и Иерусалим, а народ выгнал со своей земли на все четыре стороны. Евреи ушли в страны, близкие и далёкие - Йемен, Эфиопию, Ирак, Марокко, Испанию.

Беженцев, упорно сохранявших свой уклад и религию, везде преследовали, и они бежали всё в новые страны. Поселились во Франции, Англии, Германии, Польше, добрались до России.

Владевшие грамотой, ремёслами и искусствами, евреи повсюду развивали финансы, торговлю, культуру, науку.

Вместо языческих причуд народов евреи подчинялись твёрдым заповедям морали: не убий, не кради, не лги, не домогайся чужого, не сотвори себе кумира, верь только в единственного невидимого Бога и не надоедай ему по пустякам.

Эти правила давали людям достойную жизнь в условиях мира и справедливости. Ведь и сегодня ничего лучшего не придумано. А уж так пытались, что не дай Бог.

Однако эти пришельцы не растворялись среди коренного населения, а, наоборот, выдвигались в его элиту. Они становились заметной группой людей и... удобной мишенью для властей, которые в случаях всевозможных несчастий и провалов могли обвинить в них евреев.

При этом нетрудно было разжечь неприязнь и ненависть к "виновникам" бед.

Казалось, ко второй трети 20-ого века в странах Европы уже надёжно правил закон. Имущество, а тем более жизнь людей не могли подвергаться опасности.

Однако демократия и благополучие опасно размягчили ум и волю граждан. К власти в Германии допустили Гитлера, который сумел быстро перестроить систему в фашистскую. Главной своей задачей он считал очищение нации от евреев.

Но печи Бухенвальда задымили не сразу. Ещё в конце 1938 года можно было выехать из Германии, правда, уже без имущества и без денег.

Хотелось бы найти в истории тех лет какие-нибудь крохи того человеколюбия, которое в наше время, похоже, является главной заботой европейцев.

Но оказалось, что евреям бежать было некуда.

В июле 1938-го Рузвельт собрал в Швейцарии представителей 32 стран. Ни одно правительство не согласилось впустить евреев.

После "хрустальной ночи" 9 ноября, когда нацисты сожгли 1000 синагог и тысячи еврейских предприятий, убили и согнали в концлагеря 30.000 евреев, нашлось несколько человек, которые обратились к Чемберлену с просьбой впустить детей. (Здесь и ниже приводятся некоторые данные из статьи М.Ефимовой "Киндер-транспорт" в газете "Вести").

Англия согласилась впустить детей от 2 до 14 лет, но без родителей, чтобы они не заняли рабочие места. Немцы разрешили ребёнку взять с собой только небольшой чемодан и ничтожную сумму денег.

Не могу не вспомнить, что в 1991 году советской властью 60-летнему профессору разрешалось вывезти в Израиль чемодан размеров не ограниченных, но не тяжелее 30 кило.

В нём ни одной книги изданием до 1940 года, никаких печатных страниц, писем, семейных фотографий, документов, никакого фамильного серебра и денег 150 долларов.

Для справки: съёмная квартира стоила 500 долларов в месяц - что бы мы делали без немедленной помощи новой родины.

Да, забыл, ещё разрешалось золото - обручальное кольцо на пальце и зубы во рту.

Еврейские мамы, утешая своих детей у вокзала (к вагонам не пускали, чтобы не было неприятных сцен), говорили, что скоро приедут к ним.

Никто не предполагал, что через год отсюда пойдут эшелоны с родителями совсем в ином направлении.

Детей направляли в распределители, откуда их выбирали англичане. Некоторые искали будущую прислугу. Но многие брали детей в свою семью.

Однако деньги на переезд скоро истощились.

Известен случай, когда обратились к барону Джеймсу Ротшильду, прося его спасти еврейскую школу. Вскоре 36 ребят оказались в его имении под Лондоном.

Один из мальчиков, 14-летний Джек Холлман, каждую неделю ездил к своему дальнему родственнику, умоляя его вызвать родителей.

Наконец, тот сдался, но заявил, что мальчик должен сначала найти для отца работу.

Вот продолжение рассказа мальчика.

"Я вернулся, подошёл к дверям замка барона и позвонил. Дверь открыл гигантского роста дворецкий. Я прошептал:

- Мне нужно поговорить с бароном.

Он ушёл, через минуту вернулся.

- Иди за мной.

Я рассказал барону, в чём дело. Без колебаний он спросил:

- Согласится ли твой отец работать на ферме?.

Я ответил утвердительно. Уже на следующий день были оформлены рабочие визы обоим моим родителям".

Имя Ротшильда было в стране "рабочих и крестьян" нарицательным обозначением богатея-жмота. В Израиле знают, что Ротшильды во многих местах выкупали у арабов землю, на которой селились евреи. Они также построили здесь современные больницы и парки.

Ещё несколько фактов.

Папа из Германии пишет дочке, которую приютила английская семья:

- Прости, что ещё раз напоминаю тебе: будь благодарна этой семье всю твою жизнь. Но в уголке сердца держи твоих старых родителей, которые всё ещё ожидают разрешения на эмиграцию из Южной Африки.

Дети должны были привыкнуть жить без любви.

Когда немцы бомбили Ковентри, отец семьи, в которой жили дети, вывозил их в деревню.

Однако потом в деревне сказали, что не хотят спасать у себя немецких детей. Хозяева стали уезжать в деревню одни.

Однажды бомба разрушила и дом, где жили дети. Они успели выскочить. Всё вокруг горело. Вернувшись наутро, хозяева не думали, что дети живы.

Когда они нашли их у соседей, хозяйка заплакала.

Благодаря "Киндер-транспорту" было спасено около десяти тысяч детей.

Полтора миллиона детей умертвили в немецких концлагерях.

Там же были сожжены и четыре с половиной миллиона их родителей.

Эти люди не погибли случайно в огне войны от взрывов бомб, голода или болезней. Нет, их по государственному плану убрали с планеты немцы - любители музыки и порядка.

Никто ещё не смог понять и выразить словами то, чему мы были свидетелями. Поведанное здесь о страданиях евреев - лишь капля в море.

Собрание этих воспоминаний не выдержит никакая книга. Она взорвётся от горя и ужаса.

Что-то застилает глаза, не могу у нас в Израиле спокойно смотреть на детские лица. Любуюсь ими. Такие все прекрасные. И совсем взрослые. Будто всё понимают и всё помнят. Лучше, чем их родители.

Часто, когда вижу на наших улицах беззаботную и благополучную женщину и чуть внимательнее всмотрюсь в её лицо, то вдруг замечаю, что улыбка её не такая уж радостная, нет, совсем даже не весёлая, а какая-то извиняющаяся, и так отчётливо проступают другие черты - красивое, слегка удлинённое еврейское лицо прекрасной женщины, обречённо идущей в затылок за другими среди отутюженных гестаповцев в начищенных сапогах в какие-то корпуса с дымящими трубами.

Известно, что после окончания войны оставшиеся в живых евреи не смогли вернуться в свои дома и страны.

В Польше, например, начались волнения и погромы против возвращавшихся из лагерей уничтожения.

Эти измученные люди всякими способами стали пробираться в Израиль. Но и туда их не пускали.

Были случаи, когда корабли с сотнями несчастных топили. Это делали, соблюдая "соглашения", патрули европейских стран.

Наконец, произошло то, о чём мир мечтал. Остатки этих евреев стеклись в какую-то далёкую пустыню, которую называют своей исторической родиной.

И даже случилось чудо - ООН согласилась с их правом на кусок этой земли, хотя и сосем крохотный и незащитимый.

Только окрестные арабские страны не вынесли такого и ринулись на вернувшихся, чтобы сбросить их в море.

Тут случилось то ли ещё одно чудо, то ли, наконец, заработала закономерность - новорождённое государство разбило в пух и прах регулярные армии переступивших закон соседей.

И утвердилось на своей земле, прихватив кое-какие территории, чтобы защитить себя в случае новой агрессии, которой грозили побеждённые.

Наступило некоторое затишье.

Пришёл случай оставить этих евреев в покое? Арабы, вспоминая 6-дневную порку, сообразили: нападать на армию евреев опасно, но можно засылать убийц, взрывать автобусы на улицах, расстреливать детей в школах. И призвать на помощь ООН.

Они не ошиблись. Все нации закричали - оккупанты! Смотрите, что они делают! Обижают бедных палестинцев! Они смеют защищаться оружием!

За Израиль голосовала только Микронезия - отважная, но неизвестная страна.

Сегодня октябрь 2000-го и Израиль вновь переживает тяжёлые времена.

(Автор сознательно сохраняет текст, каким он был в момент возникновения. События последующих лет известны читателю, и, к сожалению, укладываются в ту же схему).

Нет, то, что вождь Палестинского народа, Нобелевский лауреат мира вот уже месяц бросает своих головорезов (а перед ними своих детей, а вслед телеоператоров и фотографов) на наших ребят в солдатской форме - это дело привычное.

Хотя и привыкнуть к такому нельзя.

Не специально обученные полицейские, а обычные наши молоденькие солдаты. Их, ожидающих у дороги попутки к мамам в короткий отпуск или спешащих вернуться в свои части, я много перевёз на своей Сузуки во время поездок на работу в Сде-Бокер.

И вот они терпеливо стоят под градом камней и зажигательных "бутылок Молотова", которые, зная о безнаказанности, швыряют в них сопливые арабские представители "разгневанного народа".

Стрелять - не велено, бить их - нельзя. Как можно сдерживать себя? Я бы не смог.

То, что собравшиеся в Каире вожди арабских стран требуют от ООН страшных санкций, а друг друга призывают уничтожить всех евреев - это тоже дело обычное.

Что действительно поражает - это реакция всего просвещённого мира.

Рассуждая здраво, логически, не понять, почему телеэкраны Европы и многих других стран показывают исключительно страдания палестинского народа, специально обнаженные тела их раненых и убитого мальчика (оказалось, палестинской пулей).

Спрятали кадры кровавого линча двух наших обманом схваченных граждан и восторга арабской толпы при виде красных от крови рук убийцы, которые он показывает им в окне.

Будто и не было убийства священника, молившегося на святой для евреев могиле Иосифа, разгрома святых для всех верующих (и христиан тоже) могил праотцев...

Вот на экране ВВС бегут картинки: израильский солдат со злым лицом в каске и полной амуниции взбегает по узкой лестнице жилого дома и у дверей квартиры пытается схватить щуплого подростка.

Двери немедленно распахиваются, толстая палестинка в платке и её товарки вопят, вздымают к аллаху руки, вырывают камнеметателя.

Позвольте, но как мог оператор с камерой и громоздким освещением заранее догадаться занять съёмочную позицию именно в этом доме, подъезде, этаже?

Да, ясно, что всё это специально отрепетировано и подстроено. Все актёры и телесъёмщики уже сидели в этом месте и послали способного паренька бросить камень в солдата (знают, что стрелять не будет).

Но это мне ясно, а все, кто не хочет правды, охотно возбуждаются, смотрят, негодуют.

Ведь несколько дней назад всё было тихо. Самое пацифистское правительство в истории Израиля вело широкие мирные переговоры с Арафатом, отдавая ему наши земли, включая часть Иерусалима.

Многие бывалые люди предупреждали, что арабы вежливый разговор и уступки воспринимают лишь, как признак слабости. Что это, как раз, дорога не к миру, а к войне.

Так оно и получилось. Арафат, решив, что пришла пора кончать с еврейским государством, потребовал возвращения пяти миллионов беженцев в наши города и дал команду.

Толпы погромщиков бросились на наших пограничников, на еврейские машины, на наши поселения, загремели выстрелы.

Наши, естественно, начали защищаться (причём, очень сдержанно). Тогда отдохнувшие миротворцы со знакомой страстью завопили: "Агрессоры, оккупанты, детоубийцы".

А как бы действовали в Париже, Лондоне или Москве? Да так же. Только гораздо жёстче.

И опять, силясь понять и объяснить себе, что происходит, бегу мыслями и чувствую, что попадаю в тот же круг.

Почему мир воет и осуждает еврейское государство? Ну, разве надо пояснять?

Вспомним "дело Дрейфуса". Как охотно поверил этот "мир", что какой-то бедный сапожник убил христианского ребёнка, чтобы добавить его кровь в своё кушанье.

Это всё называется - антисемитизмом.

Посмотрите - в любом номере любой гостиницы вы найдёте в ящике стола единственную книгу. И это будет всё тот же закон древних евреев - Книга Книг - как её называют, абсолютный рекордсмен в мире по тиражу.

И поразительно, что именно в этой всеми признаваемой Святой книге от имени всеми почитаемого Бога чётким исчерпывающим образом расписана детальная география места, где должен жить еврейский народ - от Средиземного моря до реки Иордан и от Ливана до Синая.

Ни один народ на планете не имеет столь авторитетного "права на жительство". И именно еврейскому народу отказывают в этом праве.

И ладно бы соседи - кто же по собственной воле отдаёт украденное, к которому так привык? - но и сотня других народов, понятия не имеющих об этих крохотных территориях.

Но и этого мало, те же народы шумят и требуют: приравнять сионизм к расизму.

Может и верно, нехорошие люди эти сионисты?

А чего, собственно, они добиваются?

Да просто собрать всюду преследуемый рассеянный по странам еврейский народ и вернуть его на свою землю.

Это разве то же самое, что объявление одной из наций о своём превосходстве над всеми другими?

Это то же, что проповедовали немецкие фашисты? Но как же призвать евреев освободить все страдающие от их присутствия страны и уезжать на свою землю?

Нельзя говорить: "Евреи, уезжайте". Это расизм, выделение одной расы.

Абсурд - это называется. А, может, не хотят все страны расставаться с евреями? Как древний Египет их не отпускал, чтобы строили ему пирамиды?

Но почему же, если евреи такие хорошие, их так дружно не любят во всех краях? (Говорят, что они, поэтому даже СПИДом не болеют.)

Этот вопрос столько раз задавался, и на главные причины столько раз указывали, что обратим внимание лишь на второстепенное.

А разве ученики в классе любят отличника?

Сослуживцы - самого способного, да ещё иноплеменного?

Соседи - удачливого? Бедные - богатого? Обычные - умного? Успешные - более ловкого?

Да, во-первых, элементарная зависть. Она возникает в верхах общества, где еврей может заслонять хорошую должность, быть опасным конкурентом.

Тогда враждебность к "инородцам" впрыскивается в нижние слои, как громоотвод от раздражения бедных.

Но почему евреи так ловко пролезают на первые роли?

Незабвенный мой Валентин Израилевич Фишкин, профессор-хирург, главный травматолог Ивановской области, врач от Бога, понимавший устройство человека от клеточек тела до завихрений духа, отдавший всего себя страждущим и городу - он как-то сказал:

- Если бы я не столкнулся с таким наглым противодействием, то никогда не стал бы никаким профессором.

Во-вторых, это инстинктивное желание человека казаться самому себе, по крайней мере, не хуже окружающих.

Любой совсем низко падший ищет и с удовлетворением находит кого-то, кто кажется ещё ниже.

Читал, что в российских тюрьмах нет национального вопроса. Падшие евреи вполне воспринимаются за своих.

И ещё явно видна новая тенденция. Пробивающаяся идея справедливости добралась, наконец, до чувства вины перед евреями зверски убитыми в последней мировой войне.

Мелькают в газетах фотографии фашистских репортёров, где огромные рвы, заполнены трупами раздетых людей.

Страшно. Хочется закрыть глаза, чтобы не видеть.

Невольно думаешь - сегодня арафатовские террористы, стремясь больнее ударить нас, взрывают бомбу среди наших детей, танцующих в дискотеке, убивают камнями схваченного мальчика.

Но даже арабская злоба не достигает изуверской немецкой находки - перед расстрелом заставить обречённых раздеться догола, надругаться, пока ещё живы тела, над их душами.

СМИ сообщают, что евреям начали выплачивать какие-то "компенсации". Кто-то в Англии выиграл судебный процесс, и ему возвращают Рембрандта, утащенного среди прочих награбленных вещей.

А вдруг, в самом деле, евреи потребуют возврата "конфискованных" домов, картин, мебели, посуды!

Какие благополучные люди кушают сегодня суп ложками моей бабушки, убитой немцами на грязной дороге? Это "фамильное серебро" было у нас памятью о ней.

Но, посмотрите, как ожесточилась даже образцово справедливая Швейцария, когда заговорили о возвращении золота, которое Гитлер сплавил из зубов сожженных евреев и спрятал в надёжных нейтральных швейцарских банках.

Погромщики и их потомки забеспокоились.

А вдруг и сотни тысяч изгнанных из Сов. Союза евреев потребуют вернуть им заработанные за десятки лет безупречной службы деньги, которые остались в виде пенсий, теперь бессовестно украденных Россией, а также и нагло отнятые квартиры, книги, ценности родителей...?

Чуть не каждый день приезжает какой-нибудь министр европейской страны и учит нас осторожнее защищаться от террора.

Они стали такими демократами, что допускают только одну форму насилия - диктовать Израилю правила хорошего тона.

А вот и самые свежие данные. Чтобы не обеспокоить христианский мир Израиль выпустил из рук 13 боевиков с кровью детей на руках, засевших в церкви Рождества. Их отправили на Кипр "под домашний арест". Интересный пробный камушек закатила жизнь мировой совести. Живут они в туристической гостинице, в номерах с видом на море. Шесть европейских стран спорят: то ли опасаются последствий, то ли борются за почётное право принять хоть одного из них.

А у меня предложение: Россия может взять их. Да заодно и пару тысяч террористов, переполнивших наши тюрьмы. На Колыме и Магадане ржавеют лагерные запоры. Спиваются квалифицированные кадры. Чем ввозить ядерные отходы - лучше так заслужить благодарность Европы. И заплатят хорошие деньги.

Как такое назвать? Как объяснить? И только одно слово всплывает в памяти - цинизм - наглое, бесстыдное поведение и отношение к чему-нибудь, проникнутое пренебрежением к нормам нравственности и благопристойности. (Так определяет это словарь).

Европе нынче трудно,

И что-то режет глаз.

Из-под какого спуда

И что вселилось в вас?

Никак не засыпается,

Ни свет, ни мир не люб?

То пепел опускается

С освенцимовских труб...

И хочет откупиться,

И учит нас, как жить,

И руку жмёт убийцам.

Боится - будут мстить.

Тяжело сейчас в Израиле. Мы не хотим противостоять всему миру. Но нам некуда деться.

Здесь наша родина и наше последнее убежище. Мы будем защищать свою землю и достоинство всеми силами.

Мир кровожаден, ему мало шести миллионов сожжённых Гитлером. Кое-кто жаждет увидеть ещё пять миллионов зарезанных Арафатом.

Но этого не получится. Теперь евреи имеют своё государство и оружие.

Вернусь на две минуты в сегодняшний день 19 апреля 2001 ????? ??????? ??? ??????? - День катастрофы и героизма европейского еврейства.

Сирена в 10-00, как вырвавшийся, наконец, из-под земли, вопль тех несчастных убитых миллионов евреев.

Весь Израиль, все, обычно такие разные: светлые и тёмные, старые и юные, дерзкие и спокойные - все одинаково застыли рядом на 2 минуты.

Ни одна машина не едет по дороге, всё остановилось, каждый водитель вышел, стоит возле, склонив голову.

Видите ли Вы это, мои погибшие родные? Вот она настоящая Ваша Еврейская страна. Помнит и скорбит о Вас!

И снова сирена. Израиль склоняет головы в память тысяч наших солдат, отдавших жизни за существование еврейского государства и еврейского народа. И весь день по ТВ читают одно за другим имена всех павших наших солдат. И великие слова: "Никто не забыт...", звучавшие там кощунственной ложью, здесь восстают в чистоте и святости.

А в Думе государства Россия нашелся, наконец, человек, предложивший тоже почтить вставанием память шести миллионов погибших евреев.

И тут же вскочил другой (имя его выговорить - словно гадость в рот взять), брызгая слюной, закричал:

- На каждый праздник не навстаёшься!

И кто-то встал, а кто-то сидел.

Говорят, что рукописи не горят.

Возможно, и мои строки попадут на глаза далёким потомкам, когда мир переменится. Но факты сегодняшней жизни должны храниться в памяти людей.

Недавно Украина сбила над Чёрным морем самолёт с евреями, летевшими из Израиля в Сибирь, навестить родственников.

Генералы и сам президент возмущались, что их подозревают в таком преступлении: "Да не стреляли мы в этот день, и вообще, время подлёта ракеты и взрыва самолёта расходятся на пять минут!".

Комиссия подняла со дна моря остатки самолёта. В корпусе и сидениях пассажиров нашли многочисленные отверстия. Так устроена Р-200, она взрывается, приблизившись к цели, и поражает её множеством шариков.

Кучма признал "ошибку".

Вчера пилот нашего лайнера, пролетавшего около Днепропетровска, увидел вблизи взрыв ракеты. Опять нечаянно стреляют? Что же украинские спецы и Кучма?

Сперва сказали - это оптическое явление, сегодня догадались - пилоты видели метеорит.

Поздравим власти, они открыли новое в мироздании - "антисемитские явления природы".

Если Арафат получил Нобеля "за мир", то и эти деятели заслуживают не меньшего.

Сегодня весь мир шумит по поводу нападения в аэропорту Лос-Анджелеса египтянина на пассажиров, стоявших у кассы рейса в Тель-Авив. Он успел убить двоих и ранить семерых.

Израильский охранник застрелил бандита и спас жизни многих людей. Что говорят власти? "Нет данных о том, что это был терракт". Понимай, что в многоэтажном здании аэропорта, среди сотен рейсов, израильский был выбран случайно.

Вот так устроен мир. И мы в нём живём.

91. Последние данные о смысле жизни

Задайте вопрос о смысле жизни любому бывшему советскому - товарищ крепко задумается.

Спросите об этом человека свободного мира - он, скорее всего, улыбнётся и переспросит - о чём это вы?

Нам столько наморочили головы, что нельзя так просто отделаться от этого дела. Давайте, немного осмотримся.

Сравним требования к человеку коммунистической власти и религиозные правила.

Каждодневно и ежечасно, настойчиво и продуманно, начиная с детского сада и "книжек-малышек", в пионерах и комсомольцах, в профсоюзе, а для некоторых и в ВКП(б) - КПСС, впрыскивались в наши мозги такие "законы":

- Чти рабочий класс, его партию и её вождей выше, чем отца и мать родную

- Отдай себя Родине

- Живи ради счастья простых людей и будущих поколений - "светлого будущего"

- Не гонись за личным благополучием, общественные интересы выше личных

А вот 10 заповедей, как они записаны в Торе:

-- Да не будет у тебя других богов

-- Не сотвори себе кумира

-- Не говори имя Бога всуе

-- Чти субботу

-- Чти отца и мать своих

-- Не убивай

-- Не прелюбодействуй

-- Не кради

-- Не свидетельствуй ложно

-- Не домогайся ничего от ближнего

Обратим внимание: первые четыре заповеди учат верить только одному невидимому Богу и ничему иному - придуманному или сделанному людьми.

Особое предостережение слышится в совете не возводить себе объект безусловной привязанности и веры. Не только в виде конкретного человека, но и предмета.

Например, придумал ты, что этот вот кипарис, последний из оставшихся на холме у поля - особый, наделил его в уме своём волшебством, радуешься каждой встрече, беседуешь, как с другом.

А в какой-то день пришёл - стоит он ободранный. Кто-то не увидел в его одежде ничего кроме материала для растопки костра. Зачем тебе эта травма? Уж если так неймётся на что-то опереть свою душу - выбери что-нибудь понадёжнее.

Вот мудрый поэт Иосиф Бродский более всего доверял облакам, видя в них "чистый отказ от правоты веса и меры":

Ах, кроме ветра нет геометра в мире для вас!

Стоит хорошо подумать и над другими пунктами таинственного устава. Но это сокровенное дело каждого.

Заметим лишь, что среди десяти заповедей восемь очень конкретных запретов и только две рекомендации. Тоже вполне определённых.

И ни одного заклинания, посвятить свою жизнь чему-то или кому-то, даже детям своим или родине.

Можно всё время питать себя только сухой коркой, пить одну воду, дышать дымом от соседней фабрики и видеть перед собой её кирпичную стену. Посвятить всю жизнь печалям о потерях и сокрушаться невезением.

Но можно и радоваться каждому дню жизни, свободы и любви. Удивляться природе, вдыхать свежесть лесов и полей. Хотя бы - замечать облака, листья и травы в соседнем сквере.

Получать удовольствие от изобретённых людьми вкусностей.

Радоваться чуду передвижения собственными ногами среди неподвижных предметов. Дерево - наш дальний родственник - но всю долгую жизнь смотрит на соседний куст и никогда к нему не подойдёт.

Один из авторитетных сказал: "Тот, кто всё время ясен, тот, по-моему, просто глуп". Но, согласитесь, что вечно смутный и мрачный, злой и недовольный - тоже занял чьё-то место в этом мире.

Когда-то я поддался приятному обману - профессор! выполняю Важную Работу... Слышите "зов предков"? Он всё время понукает нас "влезть на дерево"?

Но всё проще, получил от Судьбы удачный лотерейный билет - родиться на Земле человеком.

Это коммунисты придумали расплачиваться за работу почётными грамотами. В нормальном мире платят за стоящий труд деньги. А дальше люди сами выбирает, что им нравится.

Я знал настоящего шофера - он ездил неспешно. Я видел мудрого деда - он сидел на завалинке своего домика в Шуринцеве и улыбался осеннему ласковому солнышку.

А, если в тебе кипит энергия, обрати её лучше на себя. Подчини своей воле игру капризных привычек. Не отступай, пока английский язык не станет своим, послушным.

Конечно, человечество в целом во все века преследует цель - закрепиться на планете Земля. Противостоять своеволию природы, угрожающему его существованию.

Оно строит дома, города, дороги, плотины, космические станции на случай ураганов, наводнений, землетрясений, вторжения инопланетных тел...

А в чём же цель жизни каждого отдельного человека? Оставить по себе память в виде капиталов, построек, книг, музыки, изобретений...?

Но ведь это не каждому по силам. Да и готовые блага далеко не всегда приносят счастье потомкам.

Постройки со временем разрушаются и заменяются, книги тускнеют и забываются, великая музыка живёт, но звучит для немногих, изобретения и открытия становятся совсем неразличимыми приступочками к новым прозрениям.

И открывается простая истина:

Жизнь - это времяпрепровождение. От удачного появления на свет до ухода. Жизнь - это цепь чередующихся периодов - светлых и приятных или тревожных и болезненных. Не выдумывай несусветных целей. Не гневи Бога.

Придёт момент, когда, как телефон-автомат, жизнь вытолкнет вложенную тобой карточку. Ты только успеешь понять, что все её резервы исчерпаны, и уже ничего, даже света и воздуха тебе далее не причитается.

Не откладывай жизнь на будущее. Научись ценить каждый случающийся отрезок хорошего настроения. Это поможет уравновесить тёмные полосы.

Что толку сознавать: "Вот это не дано мне".

Полжизни положить, чтоб научить себя.

Полезнее понять ту истину простую:

Иди в раскрытые врата!

Но только отличай фантазию пустую

От искры с Божьего перста.

92.Почему уехали из России в Израиль многие евреи,

даже самые здравомыслящие и благополучные?

С таким вопросом рано или позднее встречался каждый оле "призыва 90-92-го". Его с затаённой надеждой задавали настоящие ватики.

Обычно новый израильтянин в первый момент бодро открывал рот для ответа... да так и оставался в этом неловком состоянии - очевидных мыслей оказывалось больше, чем приспособлен принять и обработать наш орган речи.

Избыток ответов заставляет предположить, что нет единственной причины, объясняющей всё.

Подумаем спокойно. Спешить уже некуда.

Для людей религиозных ответ ясен - сбывается одно из самых сияющих пророчеств Торы:

"Тогда возвратит Господь изгнанных и опять соберёт тебя из всех народов, среди которых ты был рассеян, хотя бы был заброшен на краю неба, и оттуда возьмёт тебя.

И приведёт тебя Господь, Бог твой, в землю, которой владели отцы твои, и будешь ты владеть ею.

И обратит Господь все проклятия эти на врагов твоих и на ненавистников твоих, которые преследовали тебя.

И снова Господь будет радоваться, творя тебе блага, как Он радовался отцам твоим".

Люди, лишённые "блаженства веры", на той родине, как правило, толком и не слыхивали о Книге Книг. Их вытеснило из привычной жизни что-то иное.

Эти люди воспользовались возникшей прорехой в железном занавесе и, сознательно превратив себя в нищих, устремились в неизвестность маленькой страны с большими проблемами.

Что же так неумолимо толкало их на столь тяжёлое решение?

Антисемитизм?

Верно, к 1990 году привычное издевательство родного государства над евреями, продвигающимися согласно талантам в министры, директора, артисты, учёные, обострилось выпадами улицы.

Горлопаны собирались у Казанского собора, дома в почтовых ящиках находили открытки с угрозами, какие-то подонки звонили по телефону, можно было налететь на агрессивное замечание пьяного в автобусе...

Преследование тебя, как еврея, было обидно, мерзко, оно тревожило, но одно это не могло заставить людей бежать из страны.

Режим, пропитанный принуждением, ложью и страхом?

Вызывало отвращение кривляние маразматических партийных вождей.

Угнетала беззащитность перед всесильной властью, запрет слушать, говорить, читать, видеть и думать.

Осточертели все эти партийно-профсоюзные собрания (принудят выступать). Противно изображать "добровольное" единогласие.

На вопрос из президиума: "Кто против?" - подними-ка руку, один, хотя половина зала внутренне тебя поддержит. В первый момент, а во второй - стаей набросятся.

Устал представляться "активным членом": улыбайся на воскресниках, делай вид, что воодушевлён картиной, где лично Ильич добровольно несёт бревно.

Детский сад демонстраций: радуйся какому-то революционному празднику, но не попадись не вовремя на глаза начальству - заставят тащить здоровенный портрет гения всех народов.

Махровая демагогия - пристанет мелкий доморощенный партайгеноссе, и не пошлёшь его, куда следует.

Глупо и опасно. Нет, не убьет, не посадит - просто накапает в партком, и скоро почувствуешь: твой курс передают читать другому, хоздоговор не разрешают, поэтому аспирантам доплачивать не сможешь и т.д.

Конечно, опротивело жить под вечным страхом. Конечно, спавшие под наркозом понятия: человеческого достоинства, гордости, свободы - иногда давали о себе знать. Но уже появилась надежда на "перестройку".

Бежать из страны именно из-за угнетения режимом решились бы немногие.

Жажда денег? "Рыба ищет, где глубже?"

Кто-то изобрёл даже термин "колбасная алия". Но к людям, уехавшим в Израиль, а не в Америку или Германию, и особенно во время массовой алии начала 90-х - это неприложимо.

Особой загадкой было поведение жителей Мосfквы, Ленинграда, Киева.

Евреи из этих столиц Советского Союза отбросили своё исключительное право жить в закрытых для всех остальных граждан империи особых комфортабельных "государствах".

Они потеряли прекрасные (теперь всем понятно) квартиры - центральное отопление, мусоропровод, горячая вода, лифт, паркет, высокие потолки - и всё за мизерную плату.

Расскажи - не поверят о покинутой красивой даче в лесу, у озера или реки с рыбалкой.

А как её завоёвал, о блате, взятках - и не расскажешь.

А музейно красивое чистое метро, такого и близко нет в Лондоне, Париже или Нью-Йорке.

А пригородные электропоезда, отправляющиеся во все концы каждые 3-5 минут.

А престижная работа и уверенное положение среди людей.

Ну и как все - оставили нажитые жизнью не одного поколения картины, мебель, фамильное серебро, деньги, пенсии, семейные архивы, могилы родителей.

Вместо уже имевшихся благ они встречали новое общество с незнакомым языком, проблемы найти даже чёрную работу, съёмные квартиры и хозяев, непривычную жару, пространства цивилизованные, но - ни речки, ни настоящего леса! Море - но не Сочи.

Нет, поиск житейских благ не вёл этих людей в путь.

Еврейский патриотизм?

Да, после Шестидневной войны евреи Советского Союза стали иными, они распрямились, в печальных глазах появился новый свет.

Да и все окружающие с удивлением и уважением взглянули на ещё вчера казавшихся такими жалкими потомков народа, сумевшего сегодня, вместо ожидаемого вырезания, вмиг и в пух разбить злобные арабские армии при всей азартной советской поддержке.

Помните, все повторяли анекдот:

"Проснулся, слышу по радио - арабы ринулись на Израиль.

Пью кофе, передают - израильская авиация уничтожила все их самолёты.

Выхожу на работу, говорят - еврейские танки на берегу Суэцкого канала.

Вхожу в метро - они уже здесь!"

И всё-таки одного этого было недостаточно, чтобы сорвать семьи с веками обжитых уютных мест.

Может быть, ровная жизнь - скучна?

Внутри нас есть что-то, заставляющее стремиться к "перемене мест"?

Испытанный способ понять настоящее - оглянуться на прошлое.

О, здесь нам повезло! Книга Книг рассказывает о жизни еврейского народа три тысячи лет назад.

После сорока лет блуждания по Синаю преемник Моисея Йеошуа ввёл евреев в обещанную Богом землю и распределил её в точном соответствии с картой, продиктованной Всевышним.

И установился покой и мир истинной свободы:

"Каждый делал то, что ему нравилось".

Но прошло некоторое время, и народ заволновался. Захотел, чтобы вместо Господа его судили обычные судьи. Их авторитет не признавался всеми.

Начались споры и раздоры. Снова зароптали люди: "Дайте нам царя, как у других народов!"

И пояснил им Бог:

"Дам вам царя, но его обычаи таковы, что сыновей ваших он приставит к колесницам своим, и они будут бегать перед ними и за ними.

И поставит вам начальников.

И будете пахать его пашню, и жать ему жатву, и делать ему принадлежности для колесниц его.

И дочерей ваших возьмёт в стряпухи.

И лучшие поля ваши и виноградники отдаст слугам своим.

И от урожая вашего возьмёт часть и отдаст царедворцам своим.

И сами вы будете ему рабами.

И возопите вы из-за царя вашего, но не ответит вам Господь.

Но сказал народ - нет! Только царь пусть будет над нами".

Слышу хор возмущённых голосов:

"Он хочет сказать, что мы уехали от скуки!"

Тише, тише - но свою долю скипидарчика она вложила?

А почему покончил с собой, достигнув полного благополучия, Кандид у Вольтера?

Зачем лез под пули чеченцев Лермонтов?

Отчего находится столько желающих участвовать в ослепительном аттракционе - привязаться резинкой за ноги и сигануть головой вниз с моста?

Да, посмотрите на ребёнка, у которого чувства и действия естественны. Сколько времени он просидит без увлекающего занятия? Минуту, две? А затем никакой силой, угрозой и подкупом его не удержать.

Осмелюсь предложить пострадавшему и осчастливленному читателю продолжить этот перечень великих и смешных поводов нашего исхода.

Глава 4. Поиск равновесия

93. Возвращаюсь к природе

Ушла моя техника. Чем заменить? Пошатнулось всё окружающее.

Природа, ты всегда спасала меня! Помнишь, на той родине...

Наконец-то,ВЕСНА:

Фиалки лесные люблю собирать,

Но как-то их совестно трогать, срывать.

Ведь стебель фиалки упрям и упруг -

Не хочет она уходить от подруг.

Ну ладно, останься, прости ради бога,

Расти королевою и недотрогой.

И я отступаю... Но чувствую взгляд...

Не в силах идти, обернулся назад.

Она, от обиды зардевшись, стоит.

"Ужель я всех хуже?" - как будто твердит...

И я возвращаюсь, и полон смущенья

Я к ней наклоняюсь, шепча извиненья,

Срываю и ставлю сказанье о лете

На главное место в душистом букете.

ЛЕТНЕЕ:

Я не принёс из леса ни цветов, ни ягод,

Лишь пару строк,

В которых даль воспоминаний

Смешалась с ароматом трав и шелестом берёз.

ОСЕННЕЕ:

Иду отчаянной дорогой,

Кругом, куда достанет взгляд,

Не проберутся вездеходы,

И сам суворовский солдат.

Я всё бы говорил стихами,

Когда бы смог осуществить

Желанье мысль сложить со звуком

И вместе с рифмой в форму влить.

Садилось солнце за лесами...

И вдруг я замер, трепеща,

Увидев там за облаками,

Дворцы с златыми куполами,

И проблеск алого плаща.

* * *

О нет, ещё совсем берёзы не опали,

Хоть мало золота, но чистое хранят,

И в серебре стволов, и черни веток,

Ну, просто - модницы стоят!

ЗИМОЙ меня спасали лыжи:

О лес, о воздух ледяной

с иголочками снега,

войди в меня, прочисть, промой

от дымо-алкогольного набега

все трубочки мои и жилки,

мозги от всяких чёрных мыслей.

Твой блудный сын, природа, возвратился.

* * *

В эту зиму берёзы устали,

Изогнулись их тонкие талии,

И в серебряных их полукружиях

Святость леса я вдруг обнаруживаю.

Здесь в Израиле нет ни единой берёзки. Весну не отличить от осени...

Чтобы весна сменилась летом,

Решала партия об этом.

Здесь тридцать партий врозь идут,

Вот и деревья не поймут:

Одни желтеют, опадают,

Вон те - в цветах благоухают,

А третьи - то и это вместе...

Ну кто б нашёлся на их месте.

Но надо всмотреться, прислушаться... Вот вчера был дождь. Подумаешь, скажет не израильтянин.

Но мы-то ценим это природное дарение. Ведь всё длиннущее наше лето вообще дождика не знаем.

В Реховоте дождь. В середине июля!?

Ты, верно смеёшься? Да нет - посмотри,

Всевышний даёт сверхдесятое чудо,

ты руки скорее навстречу простри!

И верно... блаженство... на кожу сухую,

давно позабывшую влагу небес,

Садятся тихонько прозрачные капли...

Конечно, не капли - пылинки из "несс"*.

Шестнадцать каплюшек, сочти, коль не веришь,

Здесь всё так не просто и так без затей.

Живи, если хочешь, уйди, если можешь,

Но, знаешь, ведь свет не бывал без теней.

Всё шутишь, Израиль, и всё удивляешь,

Веками веков уложилась земля,

Здесь год или десять ничто не меняют,

Но только минута, вот эта минута,

И только она - уже точно твоя.

* Несс - чудо (иврит)

Но это о дождике летнем, случившимся на третий год после приезда, а зимой воды бывает много. Конечно, на той моей родине было иначе. Месяцами леса и поля оказывались недоступными.

А мне без них уже жизни не было.

Учёные всё спорят до сих пор,

Кто славы более достоин Ньютон или Бор.

А я бы выше всех поставил -

изобретателя резиновых сапог.

Привет тебе, безвестный мой дружок!

Благодарю за чудо превращенья

унылого пустого воскресенья

В покой и умиротворенье.

А кроме шуток, люди, купите себе резиновые сапоги!

И в самое благословенное время, когда небеса низвергают на землю драгоценную пресную воду, вас примут в компанию Властелина природы.

И вместо стыдного перепрыгивания с одного мелкого места на другое в панике убегания, вы гордо пойдёте по заливаемой дождём земле.

И, освободив внимание, заметите низко летящие рваные штормовые тучи, и струящиеся вдоль дорог прозрачные потоки, и насладитесь шумом вскипающих пузырями неожиданных водоёмов.

И промытый вкусный воздух войдёт в ваши лёгкие. И радость бытия наполнит душу.

И я поспешил надеть те самые, воспетые всеми способами, резиновые сапоги - и окрепшим шагом на свою горку и далее в ореховую рощу.

Дождь и зимой здесь идёт секунды. Иногда польёт стеной, сплошной поток побежит по улице, но чуть полюбуешься, и водичка иссякает.

На этот раз я вышел на край притихшей ореховой рощи, когда ссыпались с пробегающих туч остатки влаги, а сзади на западе выглянуло, возвращаясь в свои владения, солнце.

Впереди над пардесами засветилась радуга. Картины в небесах здесь послабее тамошних, но такой радуги, вернее двух совместных радуг - не припомню, не видел.

Нижнее, сияющее чистыми красками огромное полукружие, опиралось одним краем вон на те зелёные луга. Отчётливо было видно, как трава там освещалась пространственным свечением.

Радужный свет по насыщенному влагой воздуху добирался до самых глаз, и смотреть было больно.

А сама дуга-радуга делилась не просто на семь законных цветов, а снова и снова отслаивались внутрь красно-фиолетовые дуги. И ещё вторая, чуть менее чёткая дуга заполыхала над первой.

Солнце вышло совсем и весело накачивало свет в радужные арки. Через пять минут - всё погасло.

Между прочим, не подозревая или игнорируя оптические причины этого явления, в Торе радуге уделено особое объяснение, как торжественному знаку союза Творца с людьми и обещания сохранить жизни на земле на вечные времена.

Вот, скажете вы, типичный случай. Когда не о чём говорить, начинают о погоде.

Но, в самом деле, от неё никуда не деться пока живём на планете Земля. Тучи нас угнетают. Ждём, когда пролетят. Наконец, в небе ни облачка, сияет солнышко.

А ведь чистое небо - это для вселенной самое заурядное. Именно тучи и облака - знак жизни или её возможности.

Рассеивание последнего облака будет признаком гибели планеты.

Снова иду в пардесы. Протянутые ко мне сказочно разбросанные корявые руки деревьев-кактусов с неожиданной нежностью поддерживают на своих колючих ладонях розовые продолговатые, величиной с яблоко, плоды - сабры. Чувствуется их сладкий аромат.

Но не дай вам Бог соблазниться и прикоснуться к ним! Не то, что попробовать. Тончайшие, невидимые иглы войдут в кожу. Больно, и вытащить их - сложное дело.

Торговцы срывают плоды с помощью корзиночки на длинной палке. Потом покатают их по земле и подержат в воде. На улице продавец ловко надрежет плод и подаст его вам так, что можно без опаски вкусить душистую сладковатую мякоть.

С боковой дорожки мне навстречу выходит человек с собакой. Среднего роста чёрнявый мужчина с острым взглядом и порядочной величины овчарка. Оба повернулись на меня и с совершенно одинаковым голодным любопытством смотрят: "Чего бы отъесть у этого типа?"

Но я внутренне подобрался, не снижая шага и не прикрывая объекты их вожделения, приближаюсь и прохожу мимо. Боковым зрением вижу - оба скучнеют и плетутся дальше.

А всё-таки, поразительно разнообразие произведений природы.

Почему она не остановила своё творчество на нескольких удачных типах животных и растений.

Вот бабочка весело порхает над цветами. Но она летает медленно.

Так пожалуйста - стрекоза, прозрачные длинные крылья дают стремительность в полёте, но ей трудно ползать по стеблям трав.

Тогда появился кузнечик. Он проберётся где угодно. Да ещё и песни петь мастер. Но не летает. Только скачет, для чего содержит сложенные вдвое длинные задние ноги. Ого, как вылетел из-под ног, откуда-то взял красные крылья. Но и этого мало.

Что это такое нескладное ползёт по ветке? Похож на кузнечика, но руки и ноги невозможно длинны и худы. Да и само тело вроде спички. Это называется богомол. При такой конструкции, конечно, он толком ни летать, ни прыгать не может. И не до песен. Только спрятаться, притвориться. Тоже мне жизнь!

Мы в технике стремимся к закреплению оправдавших себя надёжных конструкций. Вводим их в долговременные стандарты.

Несомненным достижением природы являются споры. Они могут десятки лет пролежать без признаков жизни. Их можно даже кипятить, и они сохраняют жизнеспособность. Конструктор зацепился бы за такую находку.

Но природа пошла на риск. Она пожертвовала стопроцентной выживаемостью своих простых созданий в обмен на способность сложнейших существ к широчайшему распространению.

Так появились теплокровные животные. Этих только тронь - погибли. Сложные системы не могут быть надёжны. Но в своём стремлении выжить они проявили чудеса изворотливости.

Как весенняя сосна выбрасывает сразу не один побег, а мутовку ростков, так и они быстро расщеплялись в развитии на множество ветвей. Многие нестойкие - погибали.

Какая-то самая удачная привела к человеку. Эти ненадёжные существа миллиардами распространились по всей планете, преобразуя её.

Не умея создать амёбу, они уже нашли способ клонировать себе подобных.

Круг жизни

Всмотрись в себя. В эту поразительную гармонию оркестра из многих миллиардов инструментов, который непрерывно исполняет патетическую симфонию жизни.

И без всякого дирижёра?

Ну, разве найдётся маэстро, чтобы управлять этим грандиозным оркестром.

В нём сложнейшие инструменты тысячами связаны в группы. Те, в свою очередь, в сотни объединений, а они - в десятки удивительных систем.

Хотя и отсутствует единый центр управления, малейшее нарушение гармонии в любой точке не побуждает расползание диссонансов. Благодаря мудро закрученным обратным связям отклонение само собой выявляется и отлаживается с привлечением минимальных сил. Миллиарды лет потратила неутомимая жизнь, чтобы овладеть таким искусством.

Но имеется предел.

Внезапно произошёл срыв в одном из главных отделов. Быстро, быстро это распространяется на все другие. От множества сигналов отчаяния оркестр охватывает паника. Умные обратные связи утрачивают свои компенсирующие возможности. Весь величественный ансамбль теряет энергию жизни, замедляется, замирает. И уже никакие силы не воссоединят этот невыразимой сложности механизм.

Впрочем, схемы его не потеряны абсолютно.

В любой оставшейся полузасушенной клетке предусмотрительно хранится программа создания и действия всего величественного сооружения.

Но природа здесь бессильна.

Только люди, проникшие в тонкости живого, могут дать этому плану ход.

Возможно, в этом и состоит цель трудов человеческих.

Успех - замкнёт круг развития жизни на Земле.

Словно Кто-то азартно любознательный не отрывается от микроскопа. На его предметном столике плавает наша планета.

Свет в этом окне не гаснет, Он запускает всё новые эксперименты.

94. Как относится к нам Создатель?

Это очень старый спор: есть Бог или нет? Некоторые, не колеблясь, знают, что есть.

Другие - убеждены в обратном.

Так все-таки - Дарвин или Создатель?

Дало в том, что жизнь человека 100 лет, жизнь всего человечества 10 тысяч лет. За такой короткий промежуток не поставить опыт, подтверждающий адаптацию. Скажем ящерица не превратится в птицу.

В то же время мы видим, что возможны быстрые кардинальные изменения в окружающей жизни.

Достаточно удивиться Скайпу, позволившему говорить и видеть собеседника в любой стране мира. Или навигатор, ведущий водителя или пешехода с помощью телефона в любом городе. А сами высотные города, взошедшие в пару десятков лет.

Вот и получается - мановением руки можно совершить или создать чудеса, а идею мутаций и адаптаций экспериментом не доказать. Вот и думай Дарвин или Создатель? (доп. 2019)

Между прочим, стремление к сомнению заложено в нас не случайно. Все соглашаются, что какая-то удивительная инициатива в нашем мире существует. Можно назвать её Природой или Богом. Мы - люди - являемся Их созданиями. Каждому инженеру, что-то удачно придумавшему, интересно, как оно будет дальше существовать.

Закончилось очередное тысячелетие. Полагается за отчётный период оценить положение на Земле.

В частности, ответить на поставленный выше вопрос, исходя из существующей на сегодня информации. Сделать это трудно, поскольку достоверных сведений нет. Но по той же причине вполне можно взяться за объяснение ситуации.

Создатель, вложивший вдохновение и надежду в своё творение, не может просто, как судья, взвешивать провинности и наказывать. Он не может не радоваться, с удовлетворением отмечая любые удачи своих детей.

А достижений немало. Попробуем взглянуть Его глазами на Землю, спустя прошедшие пять с небольшим тысяч лет.

Люди построили корабли и поплыли по всем морям и рекам. Прорыли каналы через материки для более короткого сообщения. Проложили удобные дороги и гонят по ним на красивых машинах. Возникли большие города, как разумно организовано в них пространство. Они расчертили континенты, распределив их по справедливости. Видна же с высоты разложенная на клеточки Америка, где каждый имеет свой участок и дом.

Люди настолько вникли в предоставленные им законы природы, что сумели постепенно открыть и изобрести такое, чего и Он сам не представлял себе заранее.

Видят и слышат за тысячи километров. Разговаривают один с другим на ходу, хотя и не представляют, где собеседник находится.

Научились видеть ночью, хотя это и не предусматривалось. Над Землёй навешали спутников, с которых определяют, куда летят тучи с дождями и ураганами. И даже любого человека на всей планете могут разыскать.

Сидят перед своими компьютерами, шутя перебрасываются идеями, и весь опыт поколений у каждого под рукой.

А как освоили быстрое передвижение! Какие автомобили, самолёты, ракеты смастерили. Даже по Луне покатались, хотя была она предусмотрена совсем для других целей - осветительных. Звёздам уже не просто удивляются, а вникают в самые тайные пружины вселенной.

Могут ли не радовать Создателя такие успехи его созданий?

Наверное, это и позволяет Ему мириться с их уклонами в духовной сфере. Дети много шалят и даже похуже чего делают. Но и данные им возможности здорово развивают.

При всех сложностях и катастрофах жизнь сохраняется, улучшается, идёт вперёд. Разве это не означает, что Создатель в целом пока доволен родом человеческим, радуется своему удачному эксперименту?

Это значит, Он и впредь будет оберегать человечество и направлять его шаги по правильным путям. Может, и не будет устраивать нам новые испытания с всякими лениными и гитлерами.

А если так, то никакой фантазии не хватит представить, чего достигнет род людской ещё через тысячу лет.

95. В свободное время

Бог даёт мне ещё жизнь, а государство её оплачивает. Моё дело - заполнять промежуток.

Всегда я занимался тем, что может сделать человек. Но внутри постоянно жил страстный интерес к тому, что сделала природа.

Бросается в глаза, что на древней еврейской земле обычные животные ведут себя иначе, словно и они за тысячелетия рядом с людьми, если и не научились читать мудрые книги, то устные правила усвоили. Вон даже пришлый кот не набрасывается на живущую возле нашего дома кошечку с единственным желанием немедленно его исполнить. Нет, он смирно сидит рядом, что-то долго мурлычет, иногда лизнёт ей мордочку. И кошечка не визжит, а жмурится довольная.

Свободное время, которое появилось у меня в избытке, позволило кое-что из наблюдений занести на бумагу.

Ворона

Перед нашей верандой на пятом этаже акации вольготно раскинули свои ветви, заняв всё пространство освещенное солнцем.

Здесь живут синицы, извещающие в середине февраля о приходе весны звонкой нескончаемой песней всего на две ноты: ти-та, ти-та...

Пара скворцов весь день деловито перебирает на земле старые листья, а после работы они усаживаются на ветку и поют красивыми голосами, которые когда-то слышал.

Иногда прилетает большой дятел в чёрной кипе и красных брючках. Свистнет, словно отметится в книге прибытия. Потом обегает стволы, внимательно заглядывает в дупла, прислушивается, поворачивая голову так и этак, постукает крепким клювом, проглотит кого-то, снова свистнет и улетит.

Изредка появится другой, маленький дятел. Этот выбирает сухой длинный сук, крепко уцепится и как закатит частую пулемётную дробь: "Тр-р-р-р-р, тр-р-р-р-р". Поиграл - и нет его.

А вот по-хозяйски прыгает с ветки не ствол большая расфуфыренная голубым и чёрным сойка, хрипло покрикивает.

Иногда откуда-то с пронзительными криками мигом опустится стая больших зелёных попугаев. Как они удерживаются на самых тонких веточках? Сидят, думают. То пощиплют молодые побеги, то поцелуются. Подождут, пока успеешь рассмотреть их нежно-зелёное одеяние, длиннущий хвост, крепкий короткий клюв, и стремительно унесутся.

В пору цветения наших деревьев прилетают крохотные колибри. Такая птичка умудряется повиснуть в воздухе над цветком, просунуть в него свой длинный изогнутый острый клювик, выпить нектар, и снова к следующему цветку. Устанет - сядет на ветку, но спокойно ей не отдыхается, вертится, дёргается, сверкает иссиня-чёрной грудкой.

Но однажды с противным карканьем залетели несколько ворон. Вскоре улетели, а одну оставили.

Сидит она чёрная неприятная, и каждый раз кричит своим скрипучим надсадным криком. Как хозяйка переступает вперёд-назад по ветке, пересматривает какие-то свои заначки в складках коры.

Так проходит день и другой. Иногда подлетит к ней другая ворона, присядет рядом, раскричатся они, словно споря. И опять она одна.

Вижу, что все свои птицы исчезли. Только эта чужая лазает по стволам, каркает и нагоняет тревогу. Не выдержал, замахал на неё, прикрикнул. Никакого впечатления. Взял в руки газету, попытался пугнуть - не обращает внимания.

Ну, это уж, согласитесь, слишком. Соорудил, по прошлому опыту, из проволоки рогатку, стал в неё стрелять. Пульки пролетают рядом, она на них поглядывает и пытается дотянуться клювом, поймать. И сидит-то близко, ну метрах в десяти. Пару раз попал в сук, на котором она сидит. Подскочит от стука и даже не слетит на соседний. Я от злости совсем раскипятился. Надо искать какое-то серьёзное оружие или лезть на дерево, или его спилить!

И вдруг эта ворона снялась со своей ветки, подлетела к самому моему окну, села в двух метрах от меня, сидит, смотрит на меня так, что мне словно слышна её мысль: "Ну, что ты так волнуешься, ну успокойся, пожалуйста, неужели не видишь - надо мне здесь побыть".

Я замер. Вот она рядом, почти рукой достать.

Почему мы так высоко организованы, что не слышим простого языка животных? Не понимаю я их вороньих забот и безвыходных жизненных ситуаций. Но, если уж она, рискуя собой, сидит вот так близко и смотрит на меня с надеждой, значит у неё что-то серьёзное...

И я успокоился. В голосе её стали слышны совсем не противные и разные ноты. Интересно мне стало узнать, в чём же её нужда? А через несколько дней улетела и больше её не видать.

Ящерица

В конце нашей короткой улицы в Реховоте город переходит в свободное пространство.

Пока ещё в Израиле не принято беречь эту землю, и на неё, не задумываясь, бросают всякий мусор от пластиковых бутылок до старых стиральных машин.

Однако зимой и весной и эта земля зеленеет, зацветает, бабочки вьются среди высоких трав и остатков апельсиновых деревьев.

На самом краю холма у поля ещё стоит высокий стройный кипарис. Десять лет назад, когда я впервые вышел сюда, здесь росли три таких дерева. Одно из них мне удалось как-то отстоять от огня, который уже приступил к своему делу, выйдя из не затушенного костра любителей природы.

Но через три года, придя сюда после недельного перерыва, я застал только сгоревший ствол, который вскоре упал. Мой маленький внук любил забираться на него и с риском сорваться или поцарапаться пролезал между сучьями от корня до бывшей вершины.

Потом мы сидели рядом на тёплом дереве и смотрели вдаль на Иудейские горы. Второй кипарис тоже недавно сгорел дотла. Вот и остался один единственный свидетель былого.

Я часто прихожу на это место. Ствол упавшего дерева рад хорошим людям. Они гладят его полированный бок. Но бывают здесь и злые. Они дерево мучают и жгут.

Кроме меня, его полюбили ящерицы. Им удобно прятаться в тесных расщелинах между стволом и землёй. Они здесь такие чёрные с большими головами и зазубренными спинами, похожие на динозавров, но очень боязливые. Только рассмотришь её издалека, а она уже юркнула под дерево.

Недавно я снова оказался здесь. В тени ещё живого кипариса можно за несколько минут охладиться и подготовить себя к продолжению путешествия.

Неожиданно, прошуршав по коре кипариса, к самым моим ногам сбежала большая, длинной чуть не с кошку, чёрная ящерица. Сунулась пару раз мордочкой к лужице, подняла голову, чёрные выпуклые глазки нацелились на меня. Нет, не на рядом с ней стоящие мои ноги, а прямо в глаза.

Она явно понимала, кто в этой большой фигуре управитель. Посмотрела так укоризненно и медленно поднялась по стволу в крону.

Она хочет пить?! Я пошёл в пардесы и, конечно, нашёл баллончик из-под минералки. Набрал воды в кране. Сорвал несколько задержавшихся на ветвях апельсинов.

Вернулся к дереву, соорудил поилку из смятой пластиковой бутылки, наполнил её водой, а баллон с остатками спрятал в колючий куст. Почистил апельсины и разложил их в щели нашего дерева. Ждать пришлось вдалеке и долго.

Пришла маленькая ящерка и стала жадно трепать апельсин. К воде так при мне никто не прикоснулся. Но теперь каждый раз, когда возвращаюсь из пардеса, пою и кормлю моих рептилий. Правда, при мне вылезать боятся. Но к следующему разу вода и пища исчезают.

Наверное, скоро привыкнут и начнут встречать меня, когда приближаюсь?

Бабочки

Первая цель существования любого живого существа - продолжение рода. Для утверждения её природа изобрела любовь.

Настоящая, истинная любовь встречается только у некоторых видов бабочек. Если сильно повезёт, можно увидеть встречу этих, как считают, легкомысленных порхающих насекомых, которые, кстати, появились на Земле за 100 миллионов лет до прародителей более уважаемых классов живых существ и не перешли в их высокоразвитое общество, сохранив свой "примитивный" образ жизни.

Обычно встреча этих бабочек затягивается. Случайно возникшее объятие не прерывается, оно соединяет любовников настолько прочно, что они даже летают вместе, не размыкаясь, а затем ...

Жизнь бабочки ненадёжна. Её пища - нектар некоторых цветов. Но подул жаркий ветер, и свернулись нежные цветы.

Поэтому бабочка для продолжения рода кладёт горку яичек, масса которых близка к массе всего тела их мамы. Где же взять ей столько калорийной пищи? Вот тут и происходит поразительное.

Её друг сначала посылает ей свои клетки с генами для оплодотворения. Но не убегает после, как другие создания.

Вслед за первым действием их любовного акта, подруга по тому же образовавшемуся каналу посылает ему подтверждение, что, мол, есть, случилось, "наши дети будут!"

Возлюбленный воспринимает этот сигнал с таким чувством благодарности, что начинает один за другим растворять свои жизненные органы и перекачивать любимой свои соки, обеспечивающие не только зарождение, но и последующее создание жизнеустойчивого потомства.

Трепещущее тело его постепенно сжимается, последние силы уходят, прекрасные фасеточные глаза одну за другой закрывают свои 10.000 радужек и, наконец, безжизненное высохшее тельце падает в траву.

Но детям его теперь обеспечена новая жизнь.

Пчела

Из множества летающих насекомых почему-то именно пчела, заблудившись в комнате, бросается на стекло наполовину закрытого окна и так отчаянно и упорно в него бьётся, не допуская даже своей пчелиной мысли, что вот рядом - свобода и нет никакой преграды. А она гудит гневно, сверлит и сверлит своим крепким телом это стекло.

Нет бы, на минуту остановилась, одумалась...

Наверное, ей так обидно, что вот нарушается чёткий распорядок её жизни: улей - цветок - улей. Она так предана общему делу. Её возмущает это препятствие на честном пути исполнения долга.

И нет в ней ни капли кровожадной хитрости комара или здравого смысла мухи.

96. Игры для бывших работников умственного труда

Всмотритесь в природу

Если у вас имеется свободное время, его требуется заполнить какой-нибудь лёгкой и увлекающей работой. Разгадывают кроссворды, играют с компьютером, некоторые даже решаются дарить свои воспоминания встречному вежливому человеку.

Могу предложить ещё занятие подобное этим. Всмотритесь в природу и попробуйте найти объяснение, связи и смысл увиденного.

Вот свежий пример.

На подоконнике моих соседей - молодой пары (высокого парня и, чуть более чем принято, пухлой девицы) - голубка, воспользовавшись тем, что им не до выглядывания в окна, отложила два яичка. Затем она долгие дни самоотверженно греет эти яички, чтобы там развились птенцы.

Я, принадлежащий теперь к социальной группе граждан с избытком свободного времени, выглянул в окно, увидел такое дело и настойчиво задумался.

Ну, в самом деле, зачем природа сделала так неудачно? Птица, взрастив внутри себя детей, должна родить их в виде яиц, нуждающихся в ужасно длительной и неотступной опеке? Ведь за эти два десятка дней они не изменяются в размерах, не получают питания и совершенно беззащитны от многих угроз. Сидели бы себе внутри и родились детки готовенькими к жизни, как, например, зайчата.

Придумалось в объяснение только одно.

Чтобы эта сизая голубка и регулярно прилетающий вечером на подмену её расфуфыренный бело-бурый кавалер - прониклись заботой о будущих птенцах и терпеливо таскали иначе недоступную им пищу, пока не выпорхнут они на собственных крыльях.

Но догадка эта мне не нравится. Слишком много я захотел от заботливой, но практичной и экономной природы.

И вот сегодня на очередной проходке в пардесах, наконец, решение этой загадки нашлось.

Наверное, видели по телевизору, как морские черепахи, когда придёт срок, вылезают на берег, откладывают свои яички и закапывают их в песок. И ныряют в море, забывая обо всём. Своё дело они сделали. Дальше маленькие черепашки на свой страх и риск должны вылезти из-под песка и доковылять до спасительных волн морских.

Так ясно, что на птицах природа исправила ошибки, допущенные в земноводных. Кто-то нажаловался Всевышнему на этих беззаботных пресмыкающихся, и пошла команда: "Идя навстречу пожеланиям обеспокоенных ввести в следующем выпуске тварей - заботу родителей путём насиживания снесённого и выкармливания вылупившегося".

У вас ещё есть время? Тогда, пожалуйста, такая проблема.

Никто не станет спорить, что высшая задача живых существ - произвести потомство и тем продлить существование своего вида.

Вот и в Книге Книг можете прочитать, что Творец выдал своим созданиям лишь одно указание - "пру и рву". Правильно догадались - Он на иврите им сказал: "Плодитесь и размножайтесь!"

Кстати, здесь легко заметить знакомый бывшему советскому инженеру след поспешности в выполнении плана к отчётному моменту.

Пять дней Создатель вдохновенно трудился, выстроив землю и небо, наполнив их растениями, земноводными и птицами. "И произвёл Он всех земных скотов и гадов, и зверей".

Оставался до законного отдыха один шестой день. А работы ещё... охо-хо!

И построил Он для себя, вроде правительственной дачи, сад Эйден. Но понял, что некому сад возделывать и хранить.

Тут прекрасная мысль пришла к нему, и... появился человек. Но затем подумал Господь, что нехорошо быть человеку одному без подмоги. Усыпил Он человека, взял его ребро и перестроил его в женщину.

И удовлетворенный проделанным, совсем уставший только хотел произнести своё обычное: "Хорошо! Плодитесь и размножайтесь!", как вдруг заметил, что ведь не предусмотрел в мужчине органы размножения, да и зачем они были нужны единственному садовнику, созданному к тому же по его собственному образу и подобию.

И уже не было у него сил, да и времени до захода солнца оставалось совсем ничего.

И пристроил он человеку эту наиглавнейшую детородную конструкцию снаружи, просто по аналогии с кактусом.

Посмотрите, сердце спрятано за рёбрами, мозг в прочной коробке, а "это" - совсем беззащитное и кое-как привешено в неудобном месте.

И облучают "его" вредные производства. Бедные футболисты, выстраивая стенку от штрафного удара, закрывают "его" всеми руками и зажмуриваются от страха. Не в меру азартные из женщин разучивают ужасные приёмы какой-то самозащиты...

Одна осталась надежда, если всё-таки правы учёные и животный мир в процессе эволюции, хотя и медленно, но совершенствуется, то когда-то, в следующих поколениях появятся более конструктивно правильные и уверенные в себе человеки мужеского пола.

А пока, следуя этому учению, можно вывести некоторые полезные для нас правила.

Например, понаблюдайте в аквариуме за рыбкой, которая прячет сгусток своей икры в укромное место среди водорослей, а сама занимает удобную позицию и, быстро шевеля плавниками, гонит на будущих деток свежую, богатую кислородом воду.

Если предки человека и этой рыбки когда-то были общими, то вот и сохранилось у царя природы это внешнее прикрепление детородного инкубатора. Отсюда следует, что и жениха перед свадьбой неплохо выдержать на ветерке, в свободной позе.

Однако ищущий ум не успокаивается на достигнутом. Уместно ожидать, что, открыв все эти откровения, он воскликнет:

- Позвольте, но разве именно о безотказной и длительной работе устройства для размножения не позаботилась природа, расположив его отдельно от всех других органов?

Все они со временем могут портиться, а "это" останется в порядке до последнего. И всегда под рукой!

Да именно так, а иначе простодушные израильтяне лишились бы такой сладкой возможности почёсывать это, даже на ходу или при встрече.

Так что, уважаемые, вы всегда имеете пространство для поиска. Можете предложить и иное наполнение вынужденного досуга.

97. Мой Израиль

Исполнилось одиннадцать лет моего пребывания в Израиле. Как живётся здесь?

Если спросить об этом одного из многочисленных гостей, приезжающих к родственникам, каждый скажет: солнце, море, цветы - прекрасно! Это всё так.

Но вряд ли существует ещё одно государство со столькими языками.

С жителями, как родившимися здесь, так и приехавшими со всех концов планеты.

С министрами, подчиняющимися не премьеру и Верховному суду, а раву Овадье.

С двадцатью процентами населения вообще арабами, которые не служат в армии и живут в трёхэтажных виллах на пособие от государства.

С прекрасными девушками, которые носят на себе... винтовки.

И сверх всего с трёхмиллионным соседним народом, который израильские же безумные миролюбцы превратили в террористов, пляшущих, когда им удаётся взорвать наших детей в автобусе, дискотеке или кафе.

Поэтому, вряд ли, среди израильтян найдётся мудрец, который на обычный вопрос: "Как живёте?" - скажет что-нибудь более содержательное, чем "беседер" (О-кей).

Поэтому никто, пожалуй, не будет прав, объясняя положение в нашей стране - он лишь выразит своё собственное понимание её проблем.

Поэтому и я рассказываю только о "моём" Израиле.

Думаю, если бы я взялся лишь перечислить неразрешимые проблемы моей страны, то не уложился в приемлемые сроки и строки.

Но, если бы показал это кому-нибудь из настоящих ватиков, уверен, он сказал бы: "Но здесь изложено далеко не всё, и даже не главное, и вообще не совсем правильно".

Вот такие самостоятельные у нас граждане. Это вам не новая Россия, где президент "сказал!".

Если Линней открыл деление всего живого на виды, роды, семейства и так далее вплоть до классов и типов, то каждый свободный гражданин еврейского государства - это тебе и вид, и тип.

Итак, посмотрим на некоторые наши действительно неразрешимые ситуации.

Одна из них - религиозная проблема. Как видится она мне - человеку, не относящемуся, может и, к сожалению, к "блажен, кто верует".

В течение 11 дней поездки в Лондон и Париж мы посетили множество действующих и музейных церквей различных оттенков христианства.

После наших скромных молитвенных построек, впечатляют гигантские дворцы, в которые люди вложили вместе со щедростью талант и энтузиазм. Любопытно, что эти творения в войнах не трогали захватчики, их не сметали политические перевороты, и революционеры не "разрушали до основания, чтобы затем ..." - не знаем что.

Безусловно, идея Бога была необходима для зыбкого человеческого сознания. Как нора защищает тело животного, так одежда и крыша над головой необходимы человеку.

Но этого мало. Человек нуждается ещё в одной степени обороны - защите духа. Неограниченное разбегание мыслей, страхов, придумываемых ситуаций, идей общественного устройства, вплоть до фашизма или коммунизма - влечёт опасные и даже гибельные последствия.

Ясно, что идея единого невидимого Бога была главным открытием (или изобретением).

Это вносило дисциплину и терпимость в поведение диких, ограничило угрозы их умственных фантазий.

Каждый - умный или примитивный - смог по своим меркам приладить для себя эти идеи. Поэтому самолёт, телевизор, зарождённые в пробирке дети и т.п. достижения науки не увели из религии большую половину человечества.

Ясно, что истоком был иудаизм. Этого не отрицают и главные из современных религий: христианство и мусульманство.

Однако, как же их церкви отличаются от нашего бейт-кнессет - дома для молитв. Еврей, вообще-то, не нуждается в специальном сооружении, для молитвы необходимо только собраться вместе одиннадцати взрослым мужчинам.

Трудно отогнать мысль, что поздние религии, как новые побеги, вышедшие из материнского ствола иудаизма, расцвели цветами и плодами, позаботились о привлекательности идеи Бога для масс людей, сложили для них более удобные духовные жилища, выведя их из священных, но пещер.

Остаётся лишь поражаться твёрдости, преданности и образованности духа людей, остающихся в корне религии, удовлетворяющихся этим ограниченным пространством разрешённого и растящим в нём своих детей. И дети вырастают прекрасные.

Вот лишь накануне вечером проходил своим быстрым маршем мимо синагоги хасидов. Слышу сзади кто-то едет на скрипучем велосипеде. А тротуар узкий, слева колючие кусты, справа хвосты автомашин.

Что же, прикажете, вжиматься в ветки? Подождут! Метров через двадцать стало пошире, и я немного посторонился.

Меня обгоняют два подростка. Старший лет четырнадцати в чёрной кипе, крутя усиленно педали, произносит: "Тода раба" (большое спасибо). И мне стало так стыдно за своё мелочное злобство.

Отказ от использования произведений искусства, картин, скульптуры, архитектурных подтверждений былых событий - затрудняет им воспитание новых поколений. Только читать и читать святые книги и комментарии мудрецов в эпоху телевидения и компьютера - это под силу немногим. Правда, так поступают ортодоксы. Большинство верующих - широко образованные люди, читают, смотрят и слушают, но не крайности цивилизации.

После разрушения Храма в Иерусалиме и изгнания в чуждые земли, евреям нечего было и думать о развитии архитектурных форм. Надо было выжить, удержаться в обычно враждебной среде.

Вернувшись на свою родину, потомки тех евреев нашли её занятой. На месте Храма арабы соорудили мечеть, использовав, по своему обычаю, фундамент и другие сохранившиеся детали чужой святыни.

Победив, напавших на еврейское государство соседей, Израиль не нашёл в себе силы утвердить свой порядок на вновь отвоёванных территориях.

Весь мир ревностно следил, чтобы евреи камня не передвинули на святых местах. ООН приняло десятки грозных резолюций, стремясь вернуть еврейское государство в незащитимые границы.

Могут сказать, что иудаизм, как любая живая субстанция должен расти, развиваться.

Я заходил в вечер праздника в реформистскую синагогу. Два десятка явно скучающих мужчин и женщин, взявшись за руки, водят хоровод.

А в это же время в обычном бейт-кнесет всё гудит. Мощные красавцы мужчины в белых рубахах, многие с детьми на плечах, неутомимы в своих радостных плясках. Женщины со стороны с удовольствием наблюдают своих веселящихся мужей и детей. Искренность происходящего никого не оставляет равнодушным.

Многое, что казалось мне понятым и решённым, открывается заново. Вот маленький штрих.

Во время праздника в бейт-кнессет вынимают из хранилища и проносят между рядами молящихся свитки Торы. Все верующие тянутся прикоснуться к святому свитку.

Мне это трудно - подражать без веры, быть обезьяной? Но этому свитку может 500 лет, это древнейший предмет, хранящий еврейский интеллект.

В любом музее не подпускают приблизиться к стеклу стенда, под которым такое лежит.

А мне в этот момент разрешено дотронуться до самой этой уникальной вещи. Разве правильно упустить случай ощутить, прикоснуться к нашей еврейской древности? (Лишь теперь понял, что молящиеся прикасаются к свитку не пальцем, а накидкой-талесом, чтобы сохранялся он в чистоте).

Что же в итоге краткого обзора?

Можно сказать, что иудаизм - наиболее правильная, логичная религия. Однако твёрдость его приверженцев, приобретённая за тысячелетия противостояния унижениям, насилию и уничтожению, не даёт шансов на развитие. Возможно лишь самое малое приспосабливание к современности.

Иудаизм будет существовать как историческая реликвия, и хранить сердцевину еврейства. Это нормально и необходимо. Только бы среди этих людей не появлялись излишне азартные, которые стремятся к влиянию на исполнительную власть в государстве.

Следующая проблема - арабы, или палестинцы, как их называет прогрессивное человечество. Правда, Голда Меир, будучи премьером Израиля, на вопрос о том, как она относится к палестинцам, отвечала: "Палестинка - это я".

Наверное, в первой войне за независимость, начавшейся бомбёжкой Тель-Авива египетскими самолётами на следующий день после провозглашения еврейского государства, израильтяне сделали ошибку, удерживая убегающих арабских жителей. Но сегодня их внутри около полутора миллионов и снаружи ещё три. Причём они размножаются втрое быстрее нас. Так приказал их женщинам председатель Арафат: "Мы победим евреев маткой". (Уж извините, что воспроизвожу такое выражение, но эти несчастные слушаются).

Ещё в первые месяцы после приезда мне прояснилась ситуация.

На этой земле живут два народа. Никто другой их не любит и к себе в страну не впустит.

Значит надо разделиться и жить рядом. Но, чтобы жить мирно, необходимо равновесие. Оно может возникнуть лишь при разделении не по историческим или иным амбициям, а по реальной силе. Это означает - по культуре, историческому опыту, знаниям и умениям, энергии и предприимчивости, богатству, наконец.

Все болельщики подзуживают Арафата - загреби больше. Все "доброхоты", последние двести лет не знавшие угроз и террора, подталкивают Израиль - отдай!

Но, если скандальному соседу, желая мира и особенно дружбы, выделить от своей квартиры ещё комнату и подарить ещё шкаф и пару диванов, то его "спасибо", не успев прозвучать, сменится недовольством, затем претензией и ещё более нетерпеливой агрессивностью.

Если бы мир нас не трогал, давно всё уладилось. Но... еврейский вопрос! Он так удачно сцепился с палестинским вопросом.

Посмотрите, за 50 лет евреи построили на пустынной и малярийной земле почти Америку. Небоскрёбы, взмывающие одна над другой дороги с миллионами автомашин, цветущие города, мировой хайтек и передовая медицина.

За то же время спонсируемые всем миром арафатовские палестинцы продолжают обитать в "лагерях беженцев". Хотя там стандарт - не квартира в многонаселенном доме, а минимум 2-этажная вилла. В лачуги они прибегают для телеоператоров.

Черчилль, отвечая на замечания о правах палестинцев на эту землю. сказал: "Я не считаю, что собака на сене имеет исключительные права на это сено, даже если она лежит на нем очень длительное время. Я не признаю такого права".

Человек профессионально проницательный, поэт Иосиф Бродский, посетив Восток, заметил и миру разъяснил, что для араба врать - такой же естественный способ общения, как для человека с Запада - стремиться к истине.

По-ихнему, говорящий правду - примитивен.

Но министры демократического мира едут к Арафату, ведут с ним многочасовые "беседы" и уезжают удовлетворённые "достигнутыми результатами".

А этот, самый опытный, матёрый из террористов, потирает пожатые ими руки, улыбается - вот как здорово водит мир за нос! Который этот мир ему охотно подставляет.

Лгать и грозиться - арабы мастера. Так рычит, страшно ощетинившись, дворовая собака. Но воевать они не умеют.

Помните, иракский герой пугал мир, что подожжёт нефть, устроит экологическую катастрофу, вечную ночь. Но на атаку американцев не сумел даже развернуть своё войско, которое без выстрела погибло в пустыне.

Грозных талибов за месяц разбили в Афганистане.

А в стране нашей то тут, то там совершается еврейский погром. Но чуть мы нажмём: "Стоп!" - кричит ООН, воет Европа, наши собственные "левые" трясут правительство, которое не решается дать нашей армии победить.

Наконец, избранный народом Шарон, сделал то, чего от него ждали, и что он умеет. Въехали наши танки на территории, уничтожили самых кровавых террористов, больше арестовали. Взорвали обнаруженные лаборатории взрывчатки.

Как левые кричали: "Нет военного решения проблемы террора". Оказалось - есть.

Больше месяца нас не взрывали. Кажется, отбились от мирового вопля о расследовании "массовой резни" в Дженине.

На самом деле наши ребята вместо танков и самолётов действовали своими телами, изобретя новый способ уличного боя: передвигаться не по улице, а из одного дома в соседний сквозь стены. Ещё бы немного.

Безусловная сила на нашей стороне, но почему-то правительство не решается таки победить.

Следующая проблема - свобода и пресса.

Свобода - благо. Она предполагает свободу слова. То есть радио, газет, телевидения, короче - прессы.

Мы были воспитаны примерами Симонова и Эренбурга в уважении к профессии корреспондента и журналиста: "...с лейкой и блокнотом первыми врывались в города..."

Но нынче, посмотрите - папарацци убили принцессу Диану, европейские корреспонденты заполняют экраны картинами страдания палестинцев "от еврейских рук", не видя в упор разорванные террористами тела наших детей.

Вот свежие примеры.

Во время нашего возмездия "Защитная стена" корреспонденты очень старались заснять что-нибудь кровавое.

Среди наших трофеев оказалась телезапись: обычная палестинская процессия хоронит покойника, несут его, как символ мщения, на поднятых вверх руках. Вдруг неосторожно наклонили носилки, труп соскальзывает и... вскакивает на ноги, провожающие разбегаются, жертва снова взбирается на катафалк, процесс продолжается.

Ещё идут кадры: корреспондент за пять долларов нанимает арабских мальчишек, и они в злости метают камни (предположительно в оккупантов), затем идёт сцена стрельбы из автомата террористом в маске и слышится нетерпеливый голос: "Ну, давай, снимай!" (Патроны же расходуются). Это уже стоит 20 долларов.

Профессионалы СМИ начинают вызывать отвращение. Это люди гиперчестолюбия. Создаётся впечатление, что у них в жизни две цели: первая - увидеть своё имя напечатанным, пусть публикация причинит людям боль и вред - лишь бы сенсация. И вторая - рейтинг, то есть - деньги.

Некоторые скажут, нельзя так, есть же среди них порядочные люди. Попробую ответить.

Известен среди инженеров такой, что сделает нам стиральную машину, стараясь только придать ей яркость, а после второй стирки пусть хоть взорвётся?

Может быть, слышали о хирурге, который первым в мире пересадил больному на место сердца печёнку?

Обращаясь к адвокату, вы опасаетесь рассказывать подробности дела, чтобы он не взыскал с обманщика ваши деньги в свой карман?

Нет, не припоминаете подобного?

Это потому, что от таких освобождаются сами сообщества профессионалов.

А вот журналисты по отношению к грязным своим коллегам заняли позицию "народ безмолвствует". Для людей - говорящих и порядочных - это, по крайней мере, странно!

Вот опыт недавнего прошлого.

Злая сила выпустила на Землю существа внешне похожие на людей. В этот список наибольших её удач входят Ленин, Гитлер, Сталин, Саддам Хусейн, Усама Бин Ладен, Арафат. Но народились и гораздо менее масштабные существа, принёсшие, однако много бед и смертей.

К этим относится мелкая, но вредная особа под именем Аяла Хасон, которая проникла в израильское телевидение и сумела разогреть в нём жилу разрушительного влияния на страну и её народ.

После периода бурной радости, а затем замешательства левых энтузиастов в ожидании перерождения арабов в агнцев "Нового Ближнего востока", на выборах победил кандидат правых. Оправившись от шока, левые бросились в психическую атаку на премьера со здравым мировосприятием.

Вот тут и пришлась к месту эта рыже-азартная телеведьма. Она вложила страсть в раскрутку шабаша вокруг лживых дел вроде "Барон-Хеврон".

Пресса сумела увлечь суды, кнессет и добилась свержения премьера.

Затем, используя помощь Клинтона и европейские деньги, левым удалось продвинуть на высший пост уникально честолюбивого Барака. Он легко лишил Израиль главного козыря в будущем урегулировании с Сирией - Южного Ливана. Позорно, тайно, без подписания хотя бы бумажного договора, заставив армию убежать, он показал врагу растерянность Израиля и перенёс террор внутрь страны.

Затем он назначил кратчайший срок, в который Арафат должен принять обширные участки нашей земли, включая и часть столицы вместе с главной еврейской святыней.

Почувствовав долгожданную слабость нашего правительства, Арафат, бросил все силы, чтобы заставить Израиль на своей крови заскользить в такое стеснённое и постыдное положение, из которого не будет ему выхода.

Но еврейский народ напрягся пружиной, сбросил авантюриста, выбрал самого стойкого и заслуженного лидера. И только это отвёло нас от сползания в бездну, вернуло в приемлемое русло отношения с почуявшими близкую добычу хищниками.

Перед нами тот редкий случай, когда упущенный вариант событий ясен - не будь того воя вокруг Натаниягу, он доработал бы свой срок без катаклизмов. Терракт 11 сентября изменил мир, сделал невозможной скорую новую инициативу террористов. Не было бы никакой атаки арафатовских головорезов. Сегодня, без страшных жертв, мы были бы на пороге нормальных переговоров и урегулирования с соседями.

Наверное, для уголовных хроникёров действия телекорреспондентки это завидный успех, редкая удача, настоящая сенсация.

Говорят, что пресса - это четвёртая власть. Законны три избираемые гражданами независимые друг от друга ветви власти: исполнительная - правительство, законодательная - парламент и судебная.

У нас, в государственных органах прессы, ещё с 70-х годов закрепились на квиюте (значит - невозможно уволить) представители, так называемых, левых.

Приходит после очередных выборов правое правительство, но на экранах телевидения прежние люди манипулируют страной. Понять, поверить - невозможно, но мы бессильны перед азартноврущими телеведущими.

Чтоб дьяволу войти вам в душу без патента,

Он принял образ журналиста и корреспондента.

Того из них, что жажда отличиться

Родилась раньше, чем ему родиться.

Из вороха газет, с экрана - разом

Он влезет вам в глаза слезоточивым газом.

Не выбирая времени, кромсая душу,

Из радио вломится прямо в уши.

На праведников он напустит яда,

Заставит думать вас и делать, что не надо.

Весенним солнечным и тихим утром

Он позаботится, чтоб стало муторно.

И, убедившись, что трудился он не даром,

Двуногого принявши вид, пойдёт за гонораром.

Проблема правых и левых.

Когда евреев изгнали из своей земли, и они стали рассеянным народом, защищать себя им стало почти невозможно. Оставалось рассчитывать на защиту от других.

Это стоило им многих жертв. Ужасных жертв.

Не гибели в бою с оружием в руках, а издевательского, на глазах, с насмешками и позором убийства беззащитных своих жён, детей и стариков.

Сначала сотни, а, наконец, и шесть миллионов, больше, чем всех граждан в Израиле, отдал еврейский народ в жертву за своё государство.

За тысячелетия жизни в изгнании выросла психология "откупиться, договориться, чтобы нас защитили другие".

Эта вынужденная "мудрость" превратилась в трусливую идеологию части граждан - "левой ориентации".

Ни один народ, победив своих врагов, не приводил к себе банду убийц, чтобы воспитать из них любящих соседей. У нас нашлись такие "вожди", и главный из них, которого растроганный антисемитский мир наградил Нобелевской премией, - ходит сегодня в министрах наших иностранных дел. (А сегодня метит в президенты - прим. 2007-го года)

Но теперь нам неоткуда ждать защиты. Да и незачем. Собственная армия из смелых и преданных юношей и девушек, умелых закалённых в битвах офицеров и генералов показала всем свою силу.

Только трудно некоторым гражданам освободить душу от вековой униженности. Слишком долго нас гнули и ломали.

Ещё нас мучает проблема общин.

Со стороны может казаться, что Израиль похож на обычное национальное государство.

Без этой злокозненной автономии, на пять миллионов евреев приходится около миллиона арабов.

Но в том то и дело, что эти коренные евреи имеют корни в несхожих частях планеты. Поэтому борются две тенденции: одна - сварить всех евреев в одном котле и затем обнаружить в нём однородный еврейский народ с одним языком и укладом, и вторая - разобрать по общинам евреев, приехавших их Марокко, России, Бухары и т.д.

Первое направление варит нас каждый день, и имеет успехи. Второе - является надеждой политиканов, которые всегда вкрапляются в среду нормальных людей, как, извините, "паршивые овцы".

Вот недавно объявился такой вождь среди смирных эфиопских олим, о которых отечество заботится изо всех сил, даёт деньги на покупку хороших квартир, учит детей и взрослых.

Так кто-то надоумил эфиопа из старожилов, что Бог посылает ему электорат прямо из африканских саван. Надо, мол, объединить их на горячем деле, а затем, сделавшись вожаком, привезти из джунглей ещё миллионов двадцать и укрепиться лидером государства.

Повод нашли быстро: после террактов солдаты сдавали кровь для раненных, и врачи, взятую у эфиопских солдат кровь, проверяли дольше, чем у остальных. Медики, сдуру, объяснили, что в Африке до 25% населения ходят со спидом.

Под соусом такой обиды этот "лидер" быстро собрал несколько сот свеженьких эфиопов и бросил их на автомобили, стоявшие у Кнессета. Дело уладили, сотни машин ушли в ремонт, вожак пока что затерялся.

Делаются попытки организовать в единую силу миллион русскоязычных олимов. Это мне уже ближе.

Конечно, неплохо бы так устроить, чтобы все бумаги дублировались на понятном языке, чтобы тебя сильнее уважали за... заслуги в войне с фашисткой Германией и т.п.

Только вспоминается мне, как в нашем Ивановском химинституте учила жена среди других и палестинских студентов, которые все выбрали факультет взрывчатых веществ.

Иногда они пропадали на месяц-другой. Ещё известно, что в шестидневную войну напали на Израиль армии Египта (где воевали российские лётчики), Сирии (срочно получившей от Союза в подарок тяжёлое вооружение), Иордании и Ирака. Вопреки надеждам наша армия громила их всех вместе взятых.

Тогда Советский Союз спешно прислал ультиматум: "если Израиль немедленно не начнёт отвод своих танков, то Москва нанесёт по нему ракетно-ядерный удар".

Не в одной израильской семье смотрит мать на портрет сына в траурной рамке, погибшего от "катюш", "бутылок Молотова" и других российских подарков.

Так что рыло нашей бывшей родины в порядочном пуху.

И когда хочется обидеться на какую-то несправедливость, которая кажется вызванной твоим русским произношением - не следует спешить бить себя в груди, а лучше кое о чём вспомнить.

Имеются и трудности "помельче".

Например, проблема Иерусалима. Весь мир ищет решение. Хотя ясно, что есть только три способа:

- выселить из него всех арабов,

- выселить всех евреев,

- выселить и тех и других, и заселить город одними миротворцами-клинтонами.

А если серьёзно, то понятно, что лишь подавление мирового терроризма, включая палестинский, вернёт жителей города к осознанию неизбежности мирно жить рядом.

Демократия. Рабочий класс.

Мы, бывшие советские, воспитаны в особом уважении к людям физического труда, рабочим. Нам внушали, что именно их руками создаются все ценности мира.

Но вот сегодня в 8 утра пролетарии из компании водоснабжения без особых физических усилий нажали на кнопки "Стоп" центральных насосов. Краны в наших городах всхлипнули и... ни помыться, ни попить.

Цель этих работников, захвативших в свои руки горло всех других, - повышение своей зарплаты, которая только в 3 раза превышает среднюю по стране и не превосходит 20 000 шекелей в месяц (около $5700, в Штатах нормальной считается $3000).

Новое рабочее правительство молчит в растерянности. Пресса, обычно дерзкая и всепроникающая, интеллигентно сдержана. Не транслирует возмущённых голосов, не показывает неумытых частей тела.

Оказывается в демократическом обществе эта проблема не имеет решения. Видимо, как в самолёте делается четырёхкратное резервирование, так следует при строительстве городов закладывать параллельные водопроводные трубы и другие провода, а кнопки от насосов давать в совсем разные руки.

Климат. Нет не погода. С жарой всё ясно, привык. Тревожит другое. Я приехал в Израиль 11 лет назад. Ох, как трудно было без языка, без работы, в незнакомой стране.

Полно! Это были лучшие годы в твоей жизни. Все вокруг говорили на неведомом, но приятном на слух языке. А как улыбались новенькому, стремились помочь, ободрить, одарить, приласкать.

Сегодня остерегись подойти к группе подростков. Сидят, сыплют матом, удивляются на идущего мимо еврея. (Теперь добавились поножовщина и пьянство - Примечание 2007-го года)

Примечание 2017

Насчет подростков всё же слишком круто: за все последующие годы подобного не наблюдал. Нормальные ребята и никто ни разу ко мне неуважительно не обратился.

Тогда ещё не было Осло. Страна и люди знали кровь и жертвы, но не ведали унижений. Надежда вела их, как "столп огненный".

А говоришь, было трудно. Это было прекрасно!

А это "Мертвое море" (на иврите никакое не мертвое, смотри фото, а "Соленое", что справедливо 240 грамм соли на литр, вместо обычных 35), одно из самых удивительных мест на планете

Да, проблем много и не мне их решить.

Мусорят, просто выпускают из рук всё, что больше не требуется. Машинами вывозят хлам и бросают на Святую землю. А она должна быть чистой, как память.

В газету напишешь - ни ответа, ни привета. Разрешается нарисовать плакат и встать на улице. Вот во время выборов сможешь подействовать своим голосом, одним. Так устроена демократия.

А сегодня утром снова самоубийца взорвался в междугороднем автобусе Тель-Авив - Нацерет, проезжавшем перед виллами арабской деревни. (Сразу мысль - не пострадали ли родные из семьи Иосифа, живущие в Нацерет-Элите).

Вспученный чёрный остов автобуса. Пять убитых и двадцать пять искалеченных. В городе, откуда вышел террорист - ликуют, его семья гордится своим сыном, Ирак переводит им 25000 долларов.

Мы снова хороним наших.

А сегодня вечером следующий гад взорвался в ресторане гостиницы в Натании. (Сразу звоним Юре, который живёт там с семьёй).

Чтобы причинить народу наибольшую боль выбрали целью религиозных людей, собравшихся на самый почитаемый тысячи лет пасхальный седер.

Двадцать один убит, двадцать пять в критическом состоянии, сто шестьдесят раненых - из двухсот пятидесяти собравшихся. По телевизору мелькнул кадр: уборщики не знают, как подступиться - озеро крови на весь зал.

Обычно Израиль не даёт на обозрение следы нашей боли.

И всё чаще слышишь, что тот, кого сегодня хоронят, месяц назад опоздал на автобус, который взорвался. А неделю назад был застрелен в машине его брат.

Для небольшого народа слишком густо начали сеять смерть.

Мне хотелось бы задать вам, уважаемые граждане Европы, один вопрос. Ведь вы всё знаете, нас учите.

Объясните, пожалуйста, почему пока нас убивали вы все сидели тихо? Ну, буквально все, и газеты, и экраны, и парламенты, и люди не несли плакаты - все молчали.

Почему теперь, когда наши солдаты стеной загородили нас, и в еврейской стране стали реже убивать евреев, чуть такое возникло, вы все - и газеты, и демонстранты, и министры - возопили? За права человека, за гуманность, против резни!

Да, всё понятно. Со времён Гитлера не изменились вы - европёйцы.

Даже угрозу, что самоубийцы добираются до вас - не видят глаза, ослеплённые антиеврейством.

Дай вам волю, и снова сдали бы всех нас в газовые камеры.

Веками еврейский народ был беззащитен. Он жил надеждой: "На будущий год в Иерусалиме".

Теперь у нас есть своё государство, мы с оружием и в Иерусалиме.

Хотя вокруг остаётся менее или более антисемитский мир, но больше этот народ не пойдёт в газовые камеры и не уйдёт со своей родины.

Теперь моя душа расправилась и наполнилась ясностью принадлежности к этому вечному гонимому и несгибаемому народу, вобравшему всё горе и жизнелюбие мира.

Да, я стал израильтянином, мне тепло на этой земле, среди её людей.

Пожалуй, закончим

Жизнь продолжается, а рукописи пора в типографию.

В начале этой работы я высказывался против власти над нами поговорок, но, осознав, что моя исповедь должна называться "Прозрением", в сущности, соглашаюсь с мудростью правила "лучше поздно, чем никогда". И горько сожалею, что столько хороших людей опоздали.

Прошу прощения у всех, кого словом или молчанием напрасно огорчил.

Закончим, пожалуй. Спасибо, как говорится, за внимание.

ОТЗЫВ на книгу Р. Трахтенберга "Прозрение"

Содержание

Часть первая. За железным занавесом

Глава 1. Первые опыты жизни

1. "Начнём, пожалуй" ------------------------------------------------------------------------- 2

2. 12 июня 1994 года, 10 час. 18 мин. -------------------------------------------------------- 5

3. Родословная ---------------------------------------------------------------------------- 10

4. Бабушкины письма --------------------------------------------------------------------------- 15

5. Я родился в самом центре России -------------------------------------------------------- 18

6. Судьба ---------------------------------------------------------------------------------------- 24

7. Благополучная жизнь на улице Нижегородской --------------------------------------- 27

8. Лёня арестован НКВД - начало преступных действий ------------------------------ 29

9. 22 июня 1941 года ---------------------------------------------------------------------------- 32

10. Теперь схватили папу, мы - враги народа --------------------------------------------- 36

11. Лёня убегает на фронт --------------------------------------------------------------------- 37

12. Мы - дома, папа - в лагере ------------------------------------------------------------ 39

13. Мама находит способ кормить голодающего сына-солдата ----------------------- 43

14. Воспитатели военного времени --------------------------------------------------------- 47

15. Тётя Мариша ------------------------------------------------------------------------------- 49

16. Школа русского языка ------------------------------------------------------------------- 51

17. Папу, больного вернули из лагеря ----------------------------------------------------- 52

18. Мой брат убит? ------------------------------------------------------------------------------- 57

19. Мы с мамой остаёмся вдвоём ---------------------------------------------------------- 59

Глава 2. Студенчество

20. Вместо школы будет техникум --------------------------------------------------------- 61

21. Волейбол -------------------------------------------------------------------------------------- 62

22. Спортивная гимнастика -------------------------------------------------------------------- 65

23. Феодосия --------------------------------------------------------------------------------------- 71

24. Демон ----------------------------------------------------------------------------------------- 74

25. Друзья-товарищи ---------------------------------------------------------------------------- 75

26. Диплом радиотехника. Впервые в Ленинграде --------------------------------------- 80

27. Высшее образование ------------------------------------------------------------------------ 88

28. А.С.Розенкранц ------------------------------------------------------------------------------ 95

29. Эх, картошка! --------------------------------------------------------------------------- 97

30. Интуиция ----------------------------------------------------------------------------------- 100

31. Студенты отдыхают и развлекаются ---------------------------------------------------- 105

32. НКВД добралось и до меня --------------------------------------------------------------- 107

33. Практика на ГАЗе -------------------------------------------------------------------------- 111

34. Распределение на работу ----------------------------------------------------------------- 116

35. Офицер запаса ----------------------------------------------------------------------------- 119

Глава 3. Почти взрослая жизнь

36. Преподаватель радиотехникума в Пустышь-Боре --------------------------------- 123

37. Инженер в конструкторском бюро ----------------------------------------------------- 127

38. Всесоюзная радиовыставка в Москве ------------------------------------------------ 131

39. Первые ласточки удачи. Сушка - горячей водой ------------------------------------ 133

40. Как отыскать то, что совсем спряталось? --------------------------------------------- 136

41. Аспирантура -------------------------------------------------------------------------------- 144

42. Встречи с Я.З. Цыпкиным --------------------------------------------------------------- 143

43. Ещё несколько встреч с учёными ------------------------------------------------------ 148

44. Бросок в Киев. На пороге главного изобретения --------------------------------- 151

45. Моё открытие в приводе ----------------------------------------------------------------- 158

46. Внедрение результатов ------------------------------------------------------------------ 160

47. Кандидатская диссертация -------------------------------------------------------------- 164

48. И снова - учитель -------------------------------------------------------------------------- 169

49. Первая докторская ------------------------------------------------------------------------ 178

50. Добровольная ссылка в Сибирь ------------------------------------------------------- 191

51. Надежды переселяются в Ленинград -------------------------------------------------- 196

Глава 4. Борьба и признание

52. Мой город должен за меня заступиться ----------------------------------------------- 198

53. На защиту в Ленинград ----------------------------------------------------------------- 203

54. Книга всем раскроет мои находки --------------------------------------------------- 205

55. Защита в ЛИАП -------------------------------------------------------------------------- 208

56. Присуждение учёной степени ---------------------------------------------------------- 217

57. Доктор наук становится профессором автоматически --------------------------- 219

58. Блаженство на вершине достигнутого. Бизнес ------------------------------------- 223

59. Личный поезд ------------------------------------------------------------------------------- 224

60. Вологда. Новгород. Видео с приводом ИЭИ ---------------------------------------- 227

61. Как разрывается сталь -------------------------------------------------------------------- 231

62. Город, в котором мы будем жить ------------------------------------------------------ 234

63. Давайте жить без денег ------------------------------------------------------------------ 242

64. 11 сентября 2001. Америка, я плачу с тобой ---------------------------------------- 240

65. Кто это сделал? ---------------------------------------------------------------------------- 241

66. Подожди, история, дай слово жизни ------------------------------------------------ 243

67. Мы уезжаем из СССР -------------------------------------------------------------------- 245

Часть вторая. В свободном мире

Глава 1. Освоение своей специальности

68. Здравствуй, Израиль ----------------------------------------------------------------------- 250

69. Оле хадаш ----------------------------------------------------------------------------------- 251

70. Первые знакомства ------------------------------------------------------------------------ 253

71. Познай себя -------------------------------------------------------------------------------- 255

72. Обороне я не нужен, университетам - тоже ----------------------------------------- 257

73. Первая работа - я осваиваю то, чему всю жизнь учил сту--дентов -------------- 260

74. Не обязательно учиться разговаривать на иностранном языке -

можно научить этому машину --------------------------------------------------- 266

75. Теплица в Негеве --------------------------------------------------------------------------- 272

Глава 2. Снова борьба и надежда

76. Фирма "ServoLogic" ----------------------------------------------------------------------- 279

77. Америка, Калифорния, знаменитые фирмы Western Digital, SyQuest,

Quantum, Xerox. ------------------------------------------------------------------------- 284

78. Я гуляю по Нью-Йорку -------------------------------------------------------------------- 287

79. Поездка на выставку в Ганновер ------------------------------------------------------- 290

80. Мой привод становится универсальным ------------------------------------------- 293

81. Снова в Америке - Милуоки, Нашвилл. Миллиардер Magnetek

нас покупает, почти. Стоит заглянуть в Амстердам ---------------------------- 297

82. Фирме меняют директора -------------------------------------------------------------- 300

83. Сан-Франциско, доклад на симпозиуме в Сан-Хосе ----------------------------- 304

84. Нас покупает американский "Колморген"? ---------------------------------------- 308

85. Закат фирмы, своё главное дело главный инвестор провалил ------------------ 310

86. Последний проект: "Как из солнечной энергии сделать топливо" ------------- 311

Глава 3. Прозрение

87. Мораль банды ----------------------------------------------------------------------------- 316

88. Еврейский вопрос ------------------------------------------------------------------------- 317

89. Европейские заметки --------------------------------------------------------------------- 318

90. Антишемиот -------------------------------------------------------------------------------- 322

91. Последние данные о смысле жизни --------------------------------------------------- 328

92. Почему уехали из России в Израиль многие евреи, даже

самые здравомыслящие и благополучные? ------------------------------------------ 330

Глава 4. Поиск равновесия

93. Возвращаюсь к природе ----------------------------------------------------------------- 332

94. Как относится к нам Создатель? ------------------------------------------------------- 336

95. В свободное время ------------------------------------------------------------------------ 337

96. Игры для бывших работников умственного труда.

Всмотритесь в природу ----------------------------------------------------------------- 340

97. Мой Израиль ----------------------------------------------------------------------------- 341

Пожалуй, закончим ---------------------------------------------------------------------- 349

* * *

ПРИЛОЖЕНИЕ

* * *

Указатель именной

К книге Р. Трахтенберга "Прозрение"

* * *

ИМЯ -------- Параграф (номер страницы в бумажном издании)

* * *

Авраам (прародитель евреев) 67 (353)

Айвазовский Иван Константинович (художник) 23 (102, 104-105)

Алексахин Михаил Иванович (директор радиотехникума, Иваново) 34 (167, 179)

Алиханян С.И. (генетик, МГУ) 10 (52)

Альперович Шифра (друг семьи, Реховот) 88 (463)

Андрущук Владимир Васильевич (доцент ЛПИ) 55 (300-301)

Антонова Лора, Сергей, Вадим (родств., Нью-Йорк) 3 (20, 358)

Арафат (нобелевский террорист) 64, 66, 90, 97 (343, 349, 476, 480, 502, 504)

Арефьев (директор Промакадемии, Иваново) 10 (50)

Аронов Миша, Алла (друзья, Смоленск) 22 (97, 359)

Астапович (проф. астрономии, Москва) 5 (33)

Афанасьев (директор телевизионного завода, Новгород) 60 (325, 329)

Ахматова Анна (поэт) 5, 67 (28, 355)

Бабушкин Саша (лаборант радиотехникума, Иваново) 36 (178-180)

Баженов А.П. (ректор ИЭИ) 52 (281)

Барак Иегуд ("солдат ?1", Израиль) 33, 97 (161-162, 504)

Барнетт Луис (проф., США) 86 (460)

Баксанский Давид (родств., Белая Церковь) 3 (15)

Башарин Артемий Васильевич (проф. ЛЭТИ) 51 (278-279)

Беляев Игорь Васильевич (проф. ИЭИ) 41 (200)

Бейлис ("дело Бейлиса", по ошибке в книге указано - Дрейфус) 90 (476)

Бергер (беженец из Польши 1939 г.) 10 (51)

Бернес Марк (артист, СССР) 88 (464)

Бесекерский Виктор Антонович (проф. ЛИАП) 53, 55 (291, 296, 299)

Бин-Ладен (главный террорист) 64, 66, 97 (343, 348, 504)

Биран Иоси (директор фирмы, Израиль) 80 (428)

Битов Андрей (писатель, Россия) 44 (215)

Блантер Исаак (композитор, СССР) 88 (464)

Блейз Е.С. (зав. лаб., Москва) 49 (259, 270)

Блумберг Дэвид (глава фирмы, Сан-Франциско) 76, 77 (415-416)

Бобов Константин Семенович (проф. акад. им. Жуковского, Москва) 47 (235-238)

Бородулин Юрий Борисович (ректор ИЭИ) 49, 52, 67 (267, 269, 283, 352)

Брагилевский Михаил Иосифович (нач. отд. СКБ КОО, Иваново) 39 (191, 193)

Бродовский Владимир Николаевич (проф., Москва) 49, 55 (257-259, 265, 302)

Бромфельд Мики (консультант по бизнесу, Израиль) 82, 84 (439, 451)

Бугримова Ольга Дмитриевна (учительница, Иваново) 11 (59)

Буланенко Александра Алексеевна, Люся, Валя (соседи, Иваново) 7 (40)

Булгаков Михаил Афанасьевич (писатель) 50 (272-273)

Бунин Иван Алексеевич (писатель) 89 (469)

Быстрицкая Элина (актриса, Россия)) 88 (464)

Быстров Анатолий Михайлович (проф., зав. каф. ИЭИ) 41, 43, 49, 57 (201, 211, 252, 313)

Вавилов Николай Иванович (академик, биолог) 67 (355)

Взоров Владимир Сергеевич (нач. отд. "Точприбор", Иваново) 55 (305, 308)

Вольтер (писатель, философ) 92 (486)

Высоцкий Владимир (поэт, бард, актёр) 75 (407, 466)

Галилей (астроном) 10 (50)

Гезунтерман (Копытман) Мила, Яков (родств., Иерусалим) 3, 26 (16, 116)

Гезунтерман Натан (родств., Иерусалим) 3 (21)

Геллер Герц (прадед, Берлин), Крейня (прабабушка, Могилёв-Под.) 3 (14-15)

Геллер Саша (инженер, Реховот) 67, 74 (351, 392-393)

Гилмор (спорт. писатель) 48 (246)

Гинтер Моти (хоз. директор "Серволоджик") 76, 82, 85 (411, 439, 454)

Гитлер (гл. фашист) 64, 65, 90, 97 (343, 347, 472, 478, 504)

Гладышев (начспецчасти ИЭИ) 67 (352)

Глазенко Татьяна Анатольевна (проф., зав.каф. ЛИТМО) 26, 51, 55 (125, 278-279, 299, 303, 308)

Глушков Виктор Михайлович (академик, дир. Ин-та кибернетики, Киев) 44, 49, 63 (216, 218-219, 264-265, 340-341)

Гоген Поль (художник) 75 (402)

Голован Андрей Трифонович (проф. МЭИ) 41 (202)

Голубев Н.М. (директор Обл. библиотеки, Иваново) 8 (45)

Голубков Владимир Сергеевич (нач. СКБ ИМИТ, Иваново) 40, 55 (195, 306)

Гольдберг Борис (инж. "Серволоджик", Израиль) 82 (442)

Гольденберг Гриша, Лида (родств., Одесса) 3 (16)

Гольденберг Израиль (Беб) (родств., США) 3 (16)

Гольденберг Мирон, Нюся (родств., Украина) 3 (15)

Гольденберг Мотель (родств., Украина) 3 (15)

Гольденберг Нолик, Галя (родств., Швейцария) 3 (15)

Гольденберг Яша-Хаскель, Таня Сивакова (родств.) 3 (16)

Горбачёв Михаил Сергеевич (президент СССР, могильщик коммун.) 8, 25 (44, 113)

Горбачек Николай Кириллович (нач. СКБ КОО, Иваново) 29, 36, 37 (141, 179, 183)

Гофман Геннадий (лётчик, герой Сов. Союза), Майя (Гольденберг) 3 (16)

Гранат Соломон (родств., США) 3 (15)

Гридлингер Мартин (проф. математики, Шуя, США) 50 (276)

Гринберг Иосиф, Слува (прадед и прабабушка) 3 (16)

Гринберг (Геллер) Сара-Шифра (баба) 3, 4 (15, 22-27)

Гринберг Давид, Этя (Ейск), Лёва (Винница), Израиль (Казатин), родств. 3 (19)

Гринберг Дора Самсоновна (сестра мамы, Курск) 3, 4, 26, фото (14, 18, 19, 25, 115-116, 357)

Гринберг Катя (родств., Чебоксары) 3 (9)

Гринберг Регина Михайловна (рук. Театра поэзии, Иваново) 50, фото (275, 360)

Гринберг Шомшон (Самсон) (дед) 3, 4 (15, 18, 22-27)

Грозный Иван (царь, Россия) 60 (323)

Гуревич Илья (инж. "Серволоджик", Реховот) 82, 84, 85 (442, 452, 454)

Гуревич Мария Савельевна (учительница, Иваново) 16 (72-74)

Гуревич Сергей (физик, Реховот) 70 (371)

Гуряев М.И. (прокурор, Иваново) 8, 25 ( 45, 114)

Гусев Виктор Ильич (сосед, мастер Меланжевого комб., Иваново) 10, 11, 88 (40, 54-55, 465)

Гуткин Иосиф (Феодосия) 23 (101, 102-103)

Давид (внук) 22, 37, 95 ( 96-97, 180, 495)

Данелия (кинорежиссёр, Россия) 46 (326)

Даниэль (внук) 22, 74 (100, 396)

Даниэль Юлий (писатель) 88 (465)

Дарвин Чарльз (биолог) 89 (467)

Деларош (художник) 75 (402)

Джоконда (Лувр) 89 (468)

Добродеева Лёля Натановна (друг семьи, Иваново) 12 (58)

Доброхотов Юра, Росина (друзья, Иваново) ( 97, 359)

Долинская (Шейвехман) Алина Вильямовна, Володя, Юра (родств., Курск) 26, фото (116, 117, 358)

Донских Александр Емельянович (нач. отд. СКБ КОО, Иваново) 40 (195)

Евреинов Э.В. (лауреат ЛП за расшифр. языка Майя, Новосибирск) 63 (336-337)

Евтушенко Евгений Александрович (поэт) 48, 49, 50, фото (249-250, 253, 274-277, 360)

Евтушенко Зинаида Ермольевна (мать поэта, Москва) 48 (250)

Ефимов Н. (автор статьи в газете "Вести") 90 (472)

Ефремов (проф. МЭИ) 47 (238)

Жидовецкий Моше (проф., историк, издатель, Реховот) 18 (83)

Жириновский (полуеврей - юдофоб, РФ) 66 (349)

Закорюкин Юрий Васильевич (проректор ИЭИ) 49 (269)

Захарьина Екатерина Васильевна (доктор, друг семьи) 75, 34, 49, 51, фото, 88 (75-76, 167, 261, 279, 362, 465)

Зельдин Юлий Рафаилович (инж., изобретатель, СКБ КОО, Иваново) 40 (195-196)

Зельдин (предатель, Реховот) 2 (11)

Зомрис (создатель фирмы "Наномоушен", Хайфа) 82 (444)

Ив Виларет (инженер фирмы "Роботек", Израиль) 80 (428)

Иваненко (нач. отд. Института кибернетики, Киев) 44 (218)

Игнатьев (преп. марксизма ИЭИ) 27 (132)

Истомин Костя (техник СКБ КОО, Иваново) 37 (181, 182, 361)

Ихтейман Люда, Инна (родств., Одесса) 3 (16)

Кабакер Геня (врач), Яша (преподаватель, Реховот) 70 (371-372)

Калашников (изобр. автомата) 66 (349)

Калиновский (нач. спецчасти ИЭИ) 87 (352)

Кац Давид, Хэйвед (Гринберг), Эстерка (Соня), Сёма, Арон (родств.) 3 (16, 18)

Кац Инга, Аркадий, Гарик, Маша (родств., Москва) 3 (17)

Кац Иосиф, Поля, Нолик, Надя, Миша (родств., Москва) 3 (16)

Кац Мальвина (родств., Ленинград) 3 (15)

Кац Мародель (родств.) 3 (15)

Кац Мирон Давидович, Татьяна Абрамовна (дядя, тётя, Москва) 3, 11, 17, 43 (17-18, 55, 77, 211)

Кингслей Ларри (вице-президент "Колморген", США) 84 (451)

Кириллов-Угрюмов В.Г. (предс. ВАК) 49 (268)

Киселёв Александр (к.т.н. ИЭИ) 48, 67, фото (239-240, 353, 361)

Клинтон (президент США) 97 (504)

Клоков Боря (Иваново) 26 (120)

Клюев Владимир Григорьевич (министр СССР) 52, 53, 56 (281-284, 288-289, 311)

Ключев Владимир Иванович (проф. МЭИ) 47, 49 (235-237, 253)

Ковчин Сергей Александрович (проф. ЛПИ) 55 (300, 301, 307, 308)

Кодилан Рафи (гл. инж. "Вестерн Диджитал", США) 77 (416-418)

Колмановский Эдуард (композитор) 50, 88 (274, 464)

Кондрин Георгий Иванович (инж. СКБ КОО, Иваново) 39 (191-193)

Копытман Бетя (родств.) 3 (16)

Копытман Марк (композитор), Мирьям (Иерусалим), Майя, Ира (родств.) 3 (16)

Коровин Константин (художник) 89 (469)

Коротков Сергей Васильевич (проф., Ленинград) 49 (265, 304)

Косибород Стелла, Нёма, Саша (Винокур) (родств., Нью-Йорк) 3, 65, фото (20, 345, 358)

Косибород Миша, Лена, Сёма (родств., США) 3 (20)

Коэн Авиталь (учит. физики), Рон (программист) (соседи Реховот) 75 (398-399)

Коэн Илан (босс "Сервотроник", Петах-Тиква, Израиль) 84 (450-455)

Кренкель Эрнст (радист экспедиции Папанина на Северный полюс) 38 (186, 188)

Крылов Михаил Александрович (доцент ИЭИ) 32 (153, 157)

Кудряков Слава (инж., гений-изобретатель, Иваново, Северодвинск) 40 (197)

Кулаков (проректор ЛИАП) 51, 53 (279-280, 288)

Кулебакин Виктор Сергеевич (электротехник, академик, Москва) 47 (232-235)

Кулёмин Сергей Иванович (тренер по гимнастике, Иваново) 22 (96-97)

Кургин Юрий Михайлович (инж., изобретатель, СКБ КОО, Иваново) 40 (198-199)

Кучма (президент Украины) 90 (480)

Кушнир Марк (дир. фирмы АСТ, Реховот) 73 (380-381)

Кюо Б.К. (орг. Семинара в Сан-Хосе, Калифорния) 83 (449)

Леблан (вице-президент "Магнетек", США) 81 (434, 437)

Левин Гедалий Яковлевич (преп. Индустр. Техникума, Иваново) 26 (118)

Левитан Исаак (художник) 88 (464)

Лейзерович (сосед деда и бабы, Могилёв-Подольский) 4 (26)

Ленин Владимир Ильич (великий злодей) 64, 65, 89, 97 (343, 347, 470, 504)

Леонардо да Винчи (гений человечества) 75 (402)

Лернер Александр Яковлевич (проф. ИАТ, Москва, Реховот) 43 (210-214)

Лина (секретарь теплицы в Сде-Бокер, Израиль) 75 (399)

Линней Карл (естествоиспытатель) 55 (301, 500)

Лихачёв Дмитрий Сергеевич (литератор, академик, С.-Петербург) 67 (353-354)

Лихтер Яков (дир. и могильщик "Серволоджик", Реховот) 82, 84 (441-444, 450-453)

Лобацевич (дир. радиоклуба, Иваново) 38 (187, 188)

Лопухина Марина (тётя Мариша, Шуринцево, Иваново) 15, 88 (70-72, 465)

Лукошкин А.П. (ректор ЛИАП) 51, 52 (279, 287)

Лушин Алексей (инж., ИЭИ) 67 (353)

Лысенко Трофим ("биолог", академик-погромщик) 10 (52-53)

Малиновский Борис Николаевич (академик, Инст. киберн., Киев) 46 (225, 227)

Манжос Пётр Евгеньевич (доктор, Иваново) 67 (353)

Маргарита Витальевна (врач ИЭИ) 48 (246)

Маркензон Рудольф Иосифович (мастер спорта, преп. ИЭИ) 67 (355)

Маяковский Владимир Владимирович (поэт) 8 (43, 133, 318)

Медведев В.С. (проф. МВТУ) 49 (265, 302)

Меир Голда (премьер-министр Израиля) 97 (502)

Меркурьев Михаил Алексеевич (к.т.н., ИЭИ) 51, 67 (278, 353)

Милов (генерал-майор, ИЭИ) 35 (170-171)

Милохин Н. (чиновник ВАК) 52 (285-286)

Минин Валентин Иванович (нач. СКБ КОО, Иваново) 40, 55 (195, 306)

Михайлов А.В. (автоматчик, академик, Москва) 49 (259)

Михаэль (инженер-электронщик, АСТ, Реховот) 73 (382-384)

Михоэлс Соломон (артист, рук. Еврейского театра) 88 (464)

Моев Виталий Александрович (журналист "Лит. газеты") 49 (264, 340)

Молотов Вячеслав Михайлович (сталинский нарком) 9 (49, 349, 475)

Монферан (архитектор, строитель Исаакиевского собора, С.-Петербург) 67 (355)

Морозов Павел (директор телеателье, Иваново) 48 (248-249)

Мостейкис Виталий Станиславович (зав. кафедрой электромашин ИЭИ) 58 (319)

Натаниягу Беньямин (премьер-министр Израиля) 97 (505)

Нафтали (Анатолий Исаакович, учитель русск. яз., Реховот) 4, 22 (23, 95)

Никифорова Маша, Юра (друзья, Иваново) 22, фото (97, 359)

Новодворская Валерия (правозащитница, Москва) 60 (325, 349)

Новосёлов Борис Васильевич (проф., Ковров) 47, 48, 55 (236, 251, 302-303)

Нуждин Владимир Николаевич (ректор ИЭИ) 57 (313-314, 316)

Овчинников Игорь Евгеньевич (проф., Ленинград) 55 (304, 308)

Опурин Борис Александрович (нач. ВЦ ИЭИ) 76 (414)

Орурк Игорь Александрович (проф. ЛИАП) 53, 55 (290-291, 296, 299, 302)

Палман (проф. Техниона, Хайфа) 72 (379)

Пастернак Борис (поэт) 5, 88 (28, 464)

Патрёнкина (учащаяся радиотехникума, Иваново) 36 (177)

Патриция де Кастелейн (Ганновер) 79 (426)

Пелед Менаше (консультант "теплиц", Израиль) 75 (397)

Перес Шимон (утопист-преступник, конструктор "Осло") 66, 97 (350, 505)

Пети Марк (президент "Кольморген", США) 84 (451, 452)

Петров Иван Иванович (проф. Москва) 48, 49 (245-255)

Пинтус Хасида, Моше (друзья, проф. биологии, Реховот) 70, 88 (370-371, 463)

Плисецкая Майя (балерина) 9, 45, 88 (47, 222, 464)

Погожев Сергей Александрович (проф. ИЭИ) 27 (134)

Подкаменский Натан Израилевич, Фрима Борисовна (друзья семьи) 12, 19 (56-57, 85)

Попов (проф. ЛИАП) 55 (295, 296, 307)

Постников Виктор Михайлович (дир. "Ивтекмаш") 21, 27 (90-91, 133)

Пресняков Александр Алексеевич (Иваново, Москва) 49 (262)

Придо Рони (гл.учёный, Израиль) 75 (407)

Примаков (КГБ-академик, Москва) 66 (349)

Прозоров (зам. дир. "Позитрон", Ленинград) 55 (305)

Путин Владимир Владимирович (президент РФ) 8, 10, 66, гл.3, 89 (46, 53, 349, 461, 471)

Рабинович (к.т.н. МЭИ) 47 (235)

Рам Хези (гл. дир."Серволоджик", Реховот) 76, 78, 82, 84, 85 ( 411-413, 420, 439-444, 452-454)

Рассохин Николай Григорьевич (зам. предс. ВАК, Москва) 52 (286-287)

Растропович Мстислав (виолончелист) 50 (273-274) >dd>Рейфман Гидон (техн. менеджер "Серволоджик", Реховот) 76, 85 (412, 454)

Рембрандт ван Рейн (художник) 90 (478)

Ремез Гидеон (журналист), Белла (Гезунтерман) (родств., Иерусалим) 3 (21)

Римский папа 88 (464)

Робейну Моше (Моисей) (вождь еврейского народа) 85, 92 (454, 485)

Розанов (дир. "Госэнергоиздат", Москва) 54 (293)

Розенкранц Август Самойлович (электротехник-гений, зав. каф.ИЭИ) 28 (135-137)

Романов Веня (уч. Индустр. техн., Иваново, Ленинград) 26 (121, 122, 124-125)

Рон Эйтан (коммерч. дир. "Серволоджик", Реховот) 76 (411, 416, 424, 427, 436, 437)

Ронкина (зав. обл. стомат. поликлиникой, Иваново) 53 (289)

Ростовцев В.Е. (научн. сотр. ИвНИТИ) 37 (184)

Ротшильд Джеймс (барон, Англия) 90 (473)

Руднев Вячеслав Сергеевич (инж., Москва) 49 (258)

Рузвельт Франклин (президент США) 90 (472)

Руттер Эмиль Германович (нач. лаб. ГАЗ, Горький) 33, 34 (158-159, 166)

Рыбаков Г.И. (инж. СКБ КОО, Иваново) 37 (184)

Сабинин Юрий Алексеевич (проф., Ленинград) 55 (299-300, 308)

Саблинский Владимир (лаб. ИЭИ) фото (361)

Сандлер Абрам Соломонович (проф. МЭИ) 41 (202)

Санин Владимир Маркович (писатель, Москва) 49 (263)

Сарид Иоси (левый, Израиль) 83 (446)

Сахаров Андрей Дмитриевич (физик, академик, герой) 43, 49 (212, 266)

Саша (инж.-электронщик, фирма "АСТ", Реховот) 73 (386-387)

Сегаль В.С. (нач. отд. "Ленполиграфмаш") 58 (318-319)

Сидоров (нач. отд. Министерства оборонной пром., Москва) 49 (267)

Симонов Константин (писатель) 97 (503)

Синявский Андрей (писатель) 88 (465)

Сиркис Надя, Мила, Таня, Гена (Одесса, США) (родств.) 3 (16)

Скурихин Владимир Ильич (академик АНУ, Киев) 33, 44, 49, 55 (163-165, 214-221, 265, 303)

Скурихина Элла Николаевна (ИЭИ, Киев) 44 (220)

Смирнова Кира Александровна (хирург, Иваново) 48 (248-249)

Смушкович Борис Лазаревич (СКБ ИМИТ, Иваново) 39, 55 (191, 193, 306)

Соколов В.С. (нач. отд. ВАК) 49 (269)

Соколов Михаил Михайлович (проф. МЭИ) 41 (202)

Сокольская Дина Григорьевна (родств., Барнаул, Москва, Реховот) 68 (365)

Сокольский Марк, Лора, Женя (родств., Реховот) 68 (366-367)

Сокольский Юра, Эмма, Игорь (родств., Натания) 97 (508)

Солженицын Александр Исаевич (писатель, могильщик коммунизма) 50, гл.3 (274, 461)

Спектор (Гринберг) Лара, Давид (родств.,Череповец) 3 (19)

Сперанская Нина (из детства, Иваново) 5 (32)

Сромин Александр (инж. АСТ, Реховот) 2 (10)

Сталин (великий злодей) 5, 10, 51, 65, 87, 89, 97 (28, 53, 279, 347, 462, 469, 470, 504)

Староверов Борис Александрович (д.т.н. ИЭИ., Кострома) 58 (319)

Строкин Веня (гимнаст, Иваново) 22 (100-101)

Табачник Миша (инж.-электрон. "Серволоджик") 75, 81, 82, 84 (400-401, 404, 436, 439-442, 452)

Тайков Юра (инж., Иваново) 25, 27 (107, 109-114, 128)

Таль Яков (владелец фирмы "Галиль", США) 76 (412)

Таранов Юра (инж., ИЭИ) 29 (138-139)

Тейяр де Шарден Пьер (философ) 40 (194)

Тихомиров (доктор-новатор, Иваново) 29 (142)

Тихомиров Олег, Гуля (друзья, ИЭИ) фото (359)

Толстой Лев (писатель) 37 (181)

Торшилов Юра (ИЭИ) 31 (151)

Трапезников К.И. (гл. редактор "Архитектура в СССР") 62 (335)

Трахтенберг Берта Самсоновна (Гринберг, мать) 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 15, 17, 18, 19, 20, 26, 27, 34, гл.3, 41, 43, 46, фото 2 сн. (29, 34, 37, 41-42, 43, 45, 47-51, 53-57, 62-67, 70-72, 74-80, 84-86, 87-88, 116-117, 125, 127, 167, 175, 199, 211, 228-229)

Трахтенберг Вера Давидовна (Сокольская, жена) 18, 41, 46, фото 3 сн., 89 (82, 200, 226, 468)

Трахтенберг Ефим, Сабина (Свердловск), Рома, Зёма (родств.) 3 (21)

Трахтенберг Иосиф, Галя (родств., Нацерет-Элит, Израиль) 3, фото 2 снимка, 97 (20, 21, 358, 508)

Трахтенберг Лёня (сын), Соня, Маша 22, 26, 48, 49, 67, фото 4 сн. (101, 125, 240, 261, 276, 350, 356-363, 396)

Трахтенберг Лёня (брат) 1, 2, 3, 4, 5, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 17, 18, 48, 66, фото (6, 9, 15, 17, 23, 26, 29, 30-31, 40, 42-47, 48, 49, 53-55, 58, 60-67, 75, 80-84, 240, 348, 353)

Трахтенберг Лина, Зеев, Ионотан, Дина (родств., Нацерет-Элит, Израиль) 3, 66 (21, 348)

Трахтенберг Мирон, Фаня, Нюся, Саша (родств., Могилёв-Подольский) 3 (19, 20)

Трахтенберг Михаил Романович (отец) 5, 6, 8, 9, 10, 17, 19, 34, 41 (29, 33, 37, 43, 45, 47-51, 74-80, 84-85, 166, 199)

Трахтенберг Миша (сын), Таня, Даниэль, Давид (Реховот, Иваново) 18, 22, 48, 67, фото 3 сн., 82, 84 ( 82, 101, 240, 243, 353, 440-441, 452)

Трахтенберг Рита, Борис, Яша, Мира (родств., Нью-Йорк) 3 (20)

Трахтенберг Александр, Каролина, Этгар, Иосиф (родств., Тель-Авив) 3, 66 (21, 348)

Тухманов Давид (композитор) 88 (464)

Улановский Эфраим (инж., житель Реховота) 37 (181)

Фалеев Владимир Дмитриевич (шофёр), Галя (друзья семьи, Иваново) 61 (332)

Фалеев Миша (д.т.н. ИЭИ) 61, фото (332, 361)

Фарадей Михаил (физик) 27 (134)

Фёдоров Владимир Семёнович (проф. математики ИЭИ) 27 (130-131)

Фишкин Валентин Израилевич ( хирург, гений Иваново) 26, 49, 90 (125, 262, 477)

Фишман (нач. производства Дарницкого комб., Киев) 46 (227)

Флейшер Сарра (родств.) 3 (15)

Френкель Ян (композитор) 88 (464)

Ханаев Алексей Викторович (к.т.н. ИЭИ) 51, 60, фото, 75 (278, 328, 361, 404)

Хасон Аяла (тележурналистка-вредитель, Израиль) 97 (504)

Хитерер Моше (инж., Израиль) 73 (380)

Христос Иисус (проповедник) 88 (464)

Хрущёв Виталий Васильевич (проф. ЛИАП) 55 (297, 298, 307, 308)

Хрущёв Никита Сергеевич (генсек КПСС) 5 (28, 51, 142)

Хусейн Саддам (президент-террорист, бывший) 68 (366)

Цыпкин Яков Залманович (академик, лауреат ЛП, гений автоматики) 42, 44, 49, 54, 56, фото, 72 (203-209, 217, 264, 294, 311, 362, 379)

Челюсткин А.Б. (проф. ИАТ, Москва) 43 (210)

Чемберлен (премьер Англии) 90 (472)

Чемоданов Борис Константинович (проф., Москва) 49, 54 (255, 259, 263, 266-269, 292, 294)

Черепанов (изобретатель, Россия) (349)

Чернова Ира (преп. английского, Иваново) (42)

Черномордик Григорий Исаакович (стоматолог, Иваново, Израиль) (288-289)

Чиликин Михаил Григорьевич (ректор МЭИ) 41, 49 (202, 253)

Чухрай Григорий (кинорежиссёр, Москва) 88 (464)

Шавит Дани (дир. "Серволоджик", Сдэ-Бокер) 75, 76, 82, (400-401, 404, 408, 410, 439, 440, 441)

Шарон Ариель (премьер-министр Израиля) 33, 66, 83, 97 (161-163, 348, 446, 503)

Шварц Наум Ильич (часовой мастер), Елена Борисовна (друзья семьи, Иваново) 15, 17 (72, 74-75)

Шевенков А.И. (доносчик - агент НКВД, Иваново) 10 (51)

Шейвехман Вильям Григорьевич (инж.-радист, Минск, Иваново, Курск, родств.) 4, 20, 26, фото (27, 89, 115, 118-119, 125, 357)

Шекспир Вильям (писатель) 10 (50)

Ширяев Александр Николаевич (к.т.н. ИЭИ) 57, 61, фото (314, 332, 361)

Шквариков Вячеслав Алексеевич (акад. архитектуры, Москва) 62 (335)

Шор Бейла, Моисей (родств., США) 3 (15)

Шостакович Дмитрий (композитор) 62 (355)

Шпильберг Ента, Лазарь, Бетя (родств., Ленинград, Белая Церковь) 3 (15)

Штраус (инж.-строитель, США) 83 (445-446)

Шукрон Иоси (тренер по боксингу, Реховот) 88 (463)

Щаранский Натан (правозащитник, министр Израиля) фото (363)

Энтелис Зоя (инж., Иваново) 53 (289)

Эсамбаев Махмут (танцор, Россия ) 22 (99-100)

Юматов Женя (уч. Индустриального техн.) 26 (117, 119)

Яков (владелец компьютерной фирмы, Реховот) 73 (382-384)

Ясинский Геннадий Иванович (к.т.н., Азов) 48, 51 (250-251, 279)

* * *

Примечание: В ряде случаев по ссылке в тексте нет конкретного имени, о нем обычно легко догадаться при внимательном прочтении фрагмента.

***

Указатель тематический к книге "Прозрение"

Тема ----- Параграф ---- Стр. (в книжном издании)

***

Автомат поиска дефекта 40 (195-198)

Автомат управления освещением 37 (185)

Автоматика "жесткого диска" 77 (417-419)

Автоматика видео 60 (326-328)

Америка 76, 77, 78, 81, 83, 84, 85 (408, 410, 415-424, 426, 434-437, 439, 440, 444-450, 453, 459)

Амстердам 81 (438-439)

Архив семейный 4 (22-23)

Астатизм в точном электроприводе 45, 61 (223-225, 331, 432)

Ацмаи - фирма одного человека 73 (381)

Балахнинский бумкомбинат, г. Правдинск 30 (145-150)

Безработица 2 (8-10, 12-13)

Бизнес 3, 17, 37, 48, 57, 68, 74, 75, 76 (12, 78, 180, 209, 243, 313, 317-319, 365, 392, 396, 404, 408, 409, 413)

БИМ - Большая Ивановская Мануфактура 30 (144-145)

Вестерн Диджитал (Western Digital) - фирма США 77 (416)

Внуки: Давид - 22 (96-97, 180, 495); Даниэль - 22, 74 (100, 396); Маша - 74 (396)

Вологда 60 (323-324)

Воровство 14 (69)

Встречи с выдающимися людьми 42, 50 (203-210, 272-277)

Вычислительная машина "Стрела" 76 (413-414)

ГАЗ - Горьковский автозавод 32, 33, 34 (152, 157-161, 163-166)

Ганновер, выставка 74, 79 (388, 424-428)

Госбанк, Иваново 12, 17 (56-57, 79-80)

Дерево (кипарис) 22 (101)

Дети: Лёня - 22, 48, 49, 50, фото 4 сн. (101, 240-243, 261, 276, 350); Миша - 67, 82, фото 3 сн., 84 (353, 440-441, 452)

Дрейфус ("дело Дрейфуса") 90 (476) (ошибка, следовало - Бейлис)

Жизнь сейчас 46, 63, 64, 66 (46, 342-347, 348-349)

Завод Ивтекмаш, СКБ КОО 36, 37, 52 (179, 180-189, 283)

ИАТ, Москва 42 (203-204)

Иваново 4, 5, 6, 7, 9, 10, 12, 14, 21, 24, 26, 27, 50, 52, 53, 61 (24, 29-35, 36-38, 40-42, 47, 50, 59-63, 68-69, 91-92, 105, 122, 126-129, 273-277, 281, 288, 329-330)

Идеи рождение 1, 30, 39, 40, 42, 45, 61, 62, 63, 80, 86 (7, 143, 149, 189, 191, 194, 197-198, 204, 222-223, 333, 336, 428, 455-456)

Израиль 18, 67, 68, 75, 88, 90 (83, 350, 366, 407, 465, 479)

Индустриальный техникум, Иваново 26, (115, 117-118, 123)

ИЭИ - Ивановский энергетический институт 57 (315-317, 454)

Калифорния 77 (415-419)

Киев 3, 17, 44, 46, 47, 48, 49 (15, 76, 214-221, 225, 226, 230, 232, 248, 265)

Клонирование людей 87 (462)

Кольморген (Kolmorgen) фирма США 84 (450)

Крашение током 37 (183)

Кролиководство, Иваново 25 (107-108)

Ксерокс (Xerox) 77 (419-420)

Ленинград - Санкт-Петербург 10, 21, 26, 27, 51, 54, 55, 67, 75 (53, 91, 121-123, 126-127, 277-278, 291, 297, 355, 402-403)

Ленполиграфмаш, завод 55 (318-319)

ЛИАП (Ленинградский ин-т. авиационного приборостроения) 51, 55 (279, 295-309)

ЛИИЖТ (Ленинградский ин-т инженеров ж.-д. транспорта) 59 (320)

Ложь в советской системе 12, 54, 56, 57, 65, 78, 97 (56, 287-288, 309-310, 314, 347, 423, 505)

Лондон 89, 90, 92, 97 (465-467, 476, 479, 484, 500)

Магнетек (Magnetek) - фирма США 81 (434-437)

Милуоки, город в США 81 (434-437)

Министерство обороны Израиля 72 (376)

Мистика - реальность 6 (39)

Москва 3, 49, 49, , 50, 51, 90, 97 (16, 254, 268, 269, 275, 277, 476, 507)

МЭИ (Московский энергетический институт) 41 (202-203)

Натания, Израиль 97 (508)

Начальники в СССР 52 286-287

Нашвилл (штат Теннеси) 81 (436-437)

Негев, пустыня в Израиле 75, 86 (397-399, 458, 459)

НКВД, Иваново 8, 10, 25 (42-47, 49-53, 114, 152-157)

Новгород 60 (325)

Нью-Йорк 78, 92 (420-424, 484)

Обком КПСС, Иваново 52 (283-284)

Отжим током 39 (191)

Париж 31, 83, 89, 90, 92, 97 (151, 446, 465, 467-469, 476, 484, 500)

Пенсионерство 37 (180)

Пожарная команда на Негорелой ул. 12 (60-61)

Полезные советы :

Проверка зрения 5 (33)

Берегись перегрузки 22 (94-95)

Не спровоцируй болезнь 22 (95)

Не спеши на прививки 22 (101)

Подготовка к экзаменам 27 (135)

Хронические болезни 29 (142)

Лишний вес? - "пополам!" 48 247)

Прогони вампира 50 (272)

Купи себе резиновые сапоги 93 (489)

Природа 3, 49, 67, 93, 95 (22, 263, 351, 487-491, 495)

Проблема арабов-палестинцев 97 (502-503)

Проблема в Израиле "раб. класса" 97 (507-508)

Проблема евреев Европы 97 (509)

Проблема правых и левых 97 (506)

Проблема религиозная 89, 97 (467, 500-502)

Проблема свободы и СМИ 97 (503-506)

Проблема субнациональных общин 97 (506-507)

Прозрение 37, 78, гл.3, 97 (180, 424, 461, 509)

ПС (персональный компьютер) 37 (181)

Рабство в России 89 (471)

Радиотехникум, Иваново 33, 36 (161, 175-180)

Расплата, возмездие 10, 57, 88 (51, 314, 464)

Рафаэль, завод Израиль 75 (398)

Реховот 22, 40, 68, 70, 72, 75, 76, 93,95 (101, 197, 366, 370, 376, 398, 408, 409, 488-489, 495)

Родина прежняя 8, 10, 16, 57 (45, 51, 74, 314)

Россия современная 8, 18, 25, 57, 64, 66, 72, 88, 89, 90 (46-47, 83, 114, 314, 344, 349, 379, 465, 469-471, 479)

Рыба жареная 60, 77, 81 (324, 418, 436)

Сан-Франциско 76, 83 (415, 444-448)

Сан-Хосе 83 (444-445, 448)

Саратовская обл., военный завод 26 (119-121)

Секретность 49, 55, 75 (259, 267, 296, 398)

Серволоджик (ServoLogic) 76 (409-411)

СКБ КОО, Иваново 52 (283)

Смысл жизни 91 (480-483)

Стена плача 69 (369)

Стихи 2, 5, 18, 26, 49, 57, 67, 71, 75, 88, 90, 91, 93, 97 (9, 10, 33, 84, 122, 270, 316, 351, 352, 374, 402, 405, 407, 465, 478, 483, 487-489, 505)

Страх при ком. режиме 10, 17, 32, 92, 97 (52-53, 75, 77, 154, 484, 506)

Стройка, Иваново, Нижегородская 15 (109)

Сушка перепадом давления воздуха 39 (189)

Таинства 5, 12, 36, 55, 59, 67, 75, 82, 93 (32, 57, 178, 297, 322-323, 351, 352, 397, 402, 441, 487)

Творчество 2, 39, 40, 42, 49, 74 (10, 189, 194, 206, 256, 261, 392)

Тело человека 22 (101)

Теплица в Израиле 75 (400, 407)

Техника поразительная 30, 43 (147-149, 210)

Технические откровения 45, 74, 80 (222-223, 396, 397, 429)

Тишина 22 (99)

Ткнём шилом в ж. 89 ( 471)

ТОРА 55, 70, 92, 97 (298, 371, 483, 485, 501)

Украина 66 (348)

Ультразвук 33, 36, 37 (158-159, 179, 181-182)

Университет Беер-Шевы 72 (377-378)

Учёные из СССР в Израиле 72, 73 (378, 381)

Феодосия 23 (101-105)

Философская аллея 49 (263)

Фирма IST, Реховот 2, 73 (8-12, 380-387)

Цинизм 12, 18, 89, 90 (56, 81, 470, 478)

Шоу-бизнес 22 (99-100)

Шуринцево, окрестности Иваново 15 (70)

Шуя, военный лагерь 13, 35 (64-67, 172-174)

ЭВМ "Стрела" 76 (413)

Электропривод АDD, АДЭ 1, 2, 27, 30, 40, 41, 44, 45, 47, 48, 49, 51, 52, 54, 55, 56, 58, 59, 60, 61, 72, 73, 75, 76, 77, 80, 82, 83, 84, 86 (5-7, 10-12, 131, 145-149, 195, 200, 202, 214, 222-230, 234-236, 245, 250-261, 263-271, 279-280, 283, 292-293, 295-296, 298-309, 311,317-319, 321, 323, 326-328, 330-332, 376, 379, 382-387, 397, 400-404, 411, 413-415, 417-419, 427-437, 440, 444, 449, 450-455, 459)

Эль-Оп, завод в Реховоте 72 (376-377)

Энергоинститут, Иваново 27 (127-138)

Эрмитаж, Санкт-Петербург 76 (402)

Юбилей 66 (347-348)

Юмор 24, 25, 29, 31 (105-108, 140, 149-151)

Яд-Вашем, Израиль 26 (116)

Текущий эпилог 2017

Современная техника сенсационно вмешалась даже в такое, казалось, устоявшееся дело, как книгоиздание.

Автору оказалось возможным с помощью Интернета предложить свою книгу сразу почти всем читателям (на сегодня до 0.5 миллиона).

Ещё оказалось возможным превратить книгу в организм, живущий параллельно своему собственному.

Вот и получается, что пока жив я вхожу в свое 'Прозрение' и непрерывно дополняю его фотографиями и замечаниями.

Это ли не подлинное чудо!

Правда, следует заметить, бумажная книга свято сохраняет 'что написано пером', а в инетную книгу могут вписаться хакеры, политики и пр. и исказить её.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

Рецензия Д. Школьника

Комментарии: 7, последний от 08/03/2016. © Copyright Трахтенберг Роман Михайлович (romantr@netvision.net.il) Обновлено: 06/11/2022. 1381k. Статистика. Сборник рассказов: Израиль Иллюстрации: 182 штук. Скачать FB2		Оценка: *7.894** Ваша оценка:
Аннотация: Уважаемые читатели, автор регулярно оснащает факты в тексте новыми фото. Поэтому Вы можете с интересом вернуться к страницам книги, на которых уже побывали. (март 2019) Отдельные главы моей исповеди "Прозрение" (в некоторой редакции) давно доступны читателям Заграницы. К сожалению, это не последовательное изложение предмета, присущее любой книге и особо важное в мемуарах. Поэтому читателю здесь предлагается вся книга целиком в оригинальном виде. Книга "Прозрение" живет в мире уже 17 лет. Автору не устоять перед возможностью внести в текст некоторые важные уточнения и дополнения. А также поставить ряд фотографий, которые остались за пределами бумажного издания по финансовым причинам. Автор ещё раз выражает благодарность владельцам "Заграницы", разрешившим улучшить тексты неограниченным числом фотодокументов. Уважаемый читатель, Вы можете поискать в книге знакомых или даже самого себя, а также рассказы на определенную тему, с помощью "Именного и тематического указателей", поставленных в конце книги.

Трахтенберг Роман Михайлович: другие произведения.

Прозрение