Трахтенберг Роман Михайлович: другие произведения.

Памяти Анны Ахматовой

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 19/04/2017.
  • © Copyright Трахтенберг Роман Михайлович (romantr@netvision.net.il)
  • Обновлено: 29/11/2017. 17k. Статистика.
  • Эссе: Россия
  • Иллюстрации: 18 штук.
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Две недели в Санкт-Петербурге. Июнь 2016
    •   Две недели в Санкт-Петербурге (Июнь 2016)
      
       Памяти Анны Ахматовой
      
      Страницу и огонь, зерно и жернова,
      секиры остриё и усечённый волос -
      Бог сохраняет всё; особенно - слова
      прощенья и любви, как собственный свой голос.
      
      Великая душа, поклон через моря
      за то, что их нашла, - тебе и части тленной,
      что спит в родной земле, тебе благодаря
      обретшей речи дар в глухонемой вселенной.
       Иосиф Бродский
      
      
      
      Родиться? Только в Петербурге -
      На Мойке или на Сенной,
      В любом бессмертном переулке
      Зимою, осенью, весной.
      
      На набережной, у канала,
      На линии береговой, -
      Родиться - и начать сначала
      Свое течение с Невой.
       Татьяна Камянова (стихи.ру)
      
       Так получилось - мы внезапно ринулись в кассу, купили билеты на ближний рейс, не особенно заботясь о скидках, и вот в аэробусе с русским экипажем на пять часов перелета.
       Мы уже довольно давно не летали, в аэропорту оказалось много новшеств и я, заглядевшись на них, оставил где-то сумку из ручной клади. Это был случай из самых тревожных, предельно похожий на акт террориста: пассажир подсунул в людном месте сумку и скрылся. Я заявил о потере ближайшему служащему, он взялся за мобильный, и вскоре нам сообщили, что сумку нашли, но посылали в разные концы необъятного этажа вылета, пока парень в форме не принес сумку, войдя уже с улицы. Я прижал пропавшую к груди обеими руками и больше не отпускал, пока не вошли в кабину. Хорошо, что не включили сирену эвакуации в аэропорту.
       Самолет наш был свежий, но не из дорогих. Никаких телеэкранов, кресла узкие (как только влезают толстяки, которых теперь стало много. Это они во время полета стояли часами в проходе, делая вид, что беседуют), даже мои недлинные ноги примериваюсь куда задвинуть. В Боингах было свободнее.
       Приятные девушки развозят завтрак.
       - Вам что подать, говядину или куру?
      Уже проголодались, и это слово вызывает известные реакции...
       - Говядину!
       Открываю на компактном подносе нагретую коробочку - там рыхлая котлета, без признаков мяса. Съел и понял, что поспешил со своим доверием. Вижу, соседи взяли куру, и почти всё оставили. Вспоминается - так кормили в захудалой советской столовке.
       - Что будете пить?
       - Джин - тоник.
       Милая девушка повеселела:
       - Этого у нас нет, кока-кола, сок, вода...
       Но это так, издержки, остальное вполне профессионально и приятно. Между прочим, когда летели обратно той же компанией, мы уточнили предложение "говядина". Стюардесса, с понимающей улыбкой уточнила - "кусочками", и действительно это было вкусно.
       Я не отрывался от иллюминатора: пробили один плотный слой тумана, но земли не видно. Наконец сквозь разрывы облаков увидел высокие здания. Самолет почти их касался, но облака всё ещё прикрывали землю. Наконец, мелькнули символы посадочной полосы, и самолет приземлился совсем мягко без единого подскока. Как полагается в салоне захлопали. Мы долго катались по рулежкам. Проплыли перед нами знакомые пять куполов Пулкова.
       Было видно, что дождя нет, но люди на земле в куртках. После нашей африки невозможно было представить себя среди холода.
      
       Самолет остановился, сразу все зашевелились, доставали из полок вещи, нетерпеливо переминались в проходе. На выходе нас ждал трап и автобус.
      
      Странно, уже забыл о таком способе высадки. Обычно идешь, идешь по жёлобу, прижатому к двери кабины, пока не окажешься внутри аэровокзала.
       Быстро прошли все контроли, но долго ждали чемоданов у конвейера.
      
       Питер встретил нас прохладой, дождиками сверху и необъятными водами вокруг. После иссушенной земли, по Высочайшему руководству: "текущей молоком и медом" здесь сразу почувствовалась забота о созданных Им человеках.
      
       Мне особенно интересны люди в этом городе. Вызываю в памяти лица, на улицах, в магазинах... Хотел сказать - в музеях, но там как известно местных жителей почти не встречается.
       Нет, это не беззаботные и азартные, открывшие рты лица туристов. Лица эти озабочены, серьезны. Никак не улыбающиеся встречным, подобно Сан-Франциско. Люди молчаливы, углублены в себя. Охотно отвечают на вопросы - как пройти, где? Но не берутся вести вас туда, как было 60 и 40 лет назад. Да, точно: лица скорее напряженные и уж никак не бесшабашные. Правда, они легко даже охотно выходят из этого состояния, когда к ним обращаешься. Словно заждались обычной ленинградской жизни.
       Бросается в глаза строгая чистота и порядок. На газонах и тротуарах никаких бумажек и оберток, что стало обычным для Израиля, где детям в школах, видимо, не указывают: на святой земле должно быть чисто. Многие курят, дым ещё никому не мешает, но на асфальте никаких следов.
      
       Должен признаться - трудно даются мне эти страницы. А было иначе. Всего двадцать с небольшим лет назад я работал (какое там работал - наслаждался) над своей первой книгой "Прозрение".
       Там автор поражался:
       "Не могу остановиться... оказывается, чтобы сочинить что-то дельное, дерзающему ещё требуется сила и способность удержать рвущееся из рук и из сердца желание немедленно отозваться на всё, что не укладывается в запас терпения".
       Но это прошло. Словно некий генератор, питавший память, фантазию, неутомимость - отключился и молчит.
      
       Но продолжим. Я много раз бывал в Ленинграде. Иногда по нескольку месяцев. В совершенно далеком 1949 -м, когда ещё на центральных улицах всюду стояли задрапированные коробки останков уникальных зданий.
       Озверевшим немцам было мало холокоста, уничтожения шести миллионов людей по ненавистному национальному признаку, они планомерно разрушали артобстрелами жилые кварталы и добивали трехмиллионный город без воды, тепла и пищи гордых ленинградцев.
       Собирая в поездку, мама дала мне адрес наших родственников, живших здесь. Я нашел нужную улицу, дом с предыдущим номером, и с последующим. Крутился туда-сюда - нет моего дома, все другие есть и просторный сквер, а моего нет. Наконец проходившая старушка сказал, что в дом попала бомба и его остатки снесли.
       - Что-то известно о жильцах? - спросил с надеждой.... Но старушка только покачала головой.
       Тогда я заканчивал техникум по неведомой никому специальности "радиолокация", и нас послали на преддипломную практику. На улице Гоголя (а может Герцена) размещалось секретное КБ, где десятки женщин (не помню ни одного мужчины) сидели за бумагами и чертежами. Мне для диплома выдали сов. секретное описание английской радиолокационной станции, особая тайна окружала пути доставки этих бумаг в наше КБ.
       У меня было достаточно времени и желания, чтобы узнать и понять этот город. Я еле притаскивал ноги после бесконечных и запутанных (это в городе с четкой планировкой) путешествий по островам и сушам. После эти возможности появились через полтора десятка лет на ФПК, когда был уже преподавателем в вузе и повышал свою квалификацию, согласно существовавшей в те годы замечательной системе.
      
       Но, несмотря на всё, многое, куда стремился - посетить не смог. Или с нетерпением ждал повторения встреч. А вот теперь сын повез нас на машине, и я оказался в тех заветных местах.
      
       Прежде всего, мне был нужен визит к Ахматовой. Когда-то я много раз бывал в Комарово, приезжая на электричке
    []
    Однажды видел за деревьями высокую немного сутулую фигуру женщины на веранде Ахматовской будки
    []
    Может быть это была она сама. Поспешил уйти...
    []
    И наверное она ходила по этой дороге на озеро
    []
    Щучье озеро
    []
    А все-таки зря я тогда застеснялся. Великие тоже люди, и очень одинокие. Возможно я оказался бы тогда здесь в нужное время...
       Автомобильная дорога в Комарово привела не к привычному выходу с платформы электрички, поэтому несколько поплутали по плотному низкорослому лесу, прежде, чем вышли к кладбищу. Здесь всё оказалось знакомым.
       Издали при входе видна могила...
       []
      
      
       Подойду ближе... Имя можно прочесть с трудом. Цветочки, навещают.... А я ничего не привез, кроме её уголка внутри.
       []
      
       Памятник у "стены". Почти как она просила. Почти...
       []
      
      
       А мне удалось пару лет назад переписаться с администрацией Крестов. Сказал им, что они новые люди и вовсе не обязаны сохранять старое злодейство. Можно исполнить волю Ахматовой относительно памятника:
      
       А если когда-нибудь в этой стране
       Воздвигнуть задумают памятник мне,
       Согласье на это даю торжество,
       Но только с условьем - не ставить его
       Ни около моря, где я родилась:
       Последняя с морем разорвана связь,
       Ни в царском саду у заветного пня,
       Где тень безутешная ищет меня,
       А здесь, где стояла я триста часов
       И где для меня не открыли засов.
       Затем, что и в смерти блаженной боюсь
       Забыть громыхание черных марусь,
       Забыть, как постылая хлопала дверь
       И выла старуха, как раненый зверь.
       И пусть с неподвижных и бронзовых век,
       Как слезы струится подтаявший снег.
       И голубь тюремный пусть гулит вдали,
       И тихо идут по Неве корабли.
      
       Ответа от начальства тюрьмы - не получил.
      
       Постепенно рассмотрел ещё кое-что, сделанное с любовью и благодарностью: в надежной железной коробке свечи и спички. Как трогательно позаботились люди...
       Зажег свечу у памятника
       []
       Теперь иногда заглядываю на это фото - а моя свеча всё горит в уютном железном домике. Так и в памяти моей негасимо присутствуют строки Великого поэта.
      
       На следующий день, продолжая визит, отправился в Фонтанный Дом. Когда проезжали по Литейному, заметил вывеску "Дом-музей Ахматовой". Конечно, поехал на метро.
       Отдельное удовольствие. Турникету достаточно мельком взглянуть на карточку, и вертушка вежливо открывается, пропуская тебя, как хорошего знакомого. Эскалатор несет ступени в такую глубину, что не видно выхода.... Ну, поезда... красиво и похоже на картинки в памяти, хранящиеся четверть века.
       Довольно долго шел по Литейному (оказывается до Невского он называется иначе), пока не увидел знакомое название. По дороге спросил у стоявших в подъезде питерцев. Мне ответили: идёте правильно, третьи или четвертые ворота. Здорово - все свободно говорят по-русски, уже отвык немного.
       Вход с Литейного, проходишь во двор...
       []
      
       Сначала в кассе покупаешь билет, а затем идешь вдоль дома к входу в музей
       []
     
      
       Поднимаешься по старой лестнице на четвертый (если не ошибаюсь) этаж и входишь в заветные комнаты бывшей квартиры Н.Н. Пунина, а позже густо заселенной коммуналки. Здесь стоит попросить "говорящего гида". Входишь в каждую комнату, нажимаешь на аппаратике соответствующую кнопку, и взволнованный голос сопровождает тебя великолепной лекцией.
       Первой оказывается комната, где Анна Андреевна жила некоторое время со своим мужем искусствоведом Николаем Пуниным.
      [] 
      
      
       В этой комнате Анна Андреевна жила после развода с Пуниным. Над дверью окно, в которое заглядывали соседские девочки, чтобы заметить момент, когда входили гебисты. Пунина и Льва Гумилева арестовали в первый раз здесь. Ахматова тогда ринулась в Москву, добилась приема у Сталина, и арестованных отпустили. После Николая Николаевича ещё трижды забирали, пока он не погиб в ссылке в Воркуте. Его вина заключалась в слишком свободных лекциях об искусстве (о чем имеются записи в архивах НКВД по сообщениям благодарных учителю студентов-доносчиков).
       []
      
      
       На этой кровати она спала
      [] 
      
      
       Прохожу в следующую комнату. На открытой нижней полочке бюро справа пепельница, в которой Ахматова сжигала строки "Реквиема", записанные ею только что на странице "Правды". Голосом эти крамольные строки не произносили, зная о подслушивающих стараниях НКВД. Их запоминала с листа специально приходившая Лидия Чуковская. Она выносила их на волю.
       Так пришли к людям эти полные боли, отчаяния и гнева страницы Реквиема Ахматовой.
       В то время никто не решился выразить с такой прямотой, без эзоповского шёпота, громко и властно протест против постыдного для человека режима лжи, доносов, запрета говорить и думать, тюрем с пытками, лагерей без права переписки, да никакие слова не могут отразить тот кошмарный период коммунизма-сталинизма.
      [] 
      
      
       Справа в углу высокая круглая печь (с дверкой внизу), где Ахматова окончательно сжигала свои стихи от глаз и рук надсмотрщиков.
      
       Бюро с черновиками Ахматовой, которые ей удалось спрятать. И книга, которую она только что читала
      [] 
      
      
       Столовая, где у Ахматовой и Пунина собирались знаменитые гости (редкие и тем, что не боялись к ним заходить). Любезная хранительница и мне предложила посидеть за столом. Сначала засомневался - такое кощунство, но успокоившись, присел на стул возле книги и почувствовал себя не совсем чужим гостем этой великой семьи.
       []
      
      
       Сейчас замечательная хранительница (наверно видела Ахматову, спросить было неловко) поставит пластинку и Ахматова начнет читать свои стихи
       []
      
      
       На выходе заговорил с хранительницами, рассказал о переписке с академиком Лихачевым. Они сразу спросили, где почитать - сослался на своё "Прозрение". Записали координаты, чтобы найти эту книгу в Публичке или Пушкинском доме. Жаль забыл сказать, что всё лежит в Интернете.
      
       Быть может кто-то, пройдя со мною эти воспоминания, вернется к книгам Ахматовой, придет в её музей в Фонтанном Доме, найдет и рассмотрит здесь гораздо большее и значительное, чем я в своем кратком посещении.
    * * *
    О её жизни (обнаружил в 2017 )
    Мой комментарий в Фейсбуке
    на плачь Анны Ахматовой (51) о смерти Михаила Булгакова (48 лет)
    В 1940 году Великая Анна Ахматова пишет "...Мне, тлеющей на медленном огне..."
    Вот во что превратили власти её жизнь, хотя ещё не убивает никого война, и страна пузырится в патриотических маршах.
    Так и получилось - кто был ничем стал всем, а гении и вовсе оказались неуместными.
    Это время называлось "На пороге коммунизма".
    Такого обмана не знало человечество. Россия оказалось "собакой Павлова", на которой проверялись условные рефлексы народа.
  • Комментарии: 2, последний от 19/04/2017.
  • © Copyright Трахтенберг Роман Михайлович (romantr@netvision.net.il)
  • Обновлено: 29/11/2017. 17k. Статистика.
  • Эссе: Россия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка