1 апреля 2017 года ушел Евгений Евтушенко - Великий Поэт, Человек и Гражданин нашей планеты.
Помню первую встречу на вокзале в Иваново
И последующие в Израиле. Я не был уверен, что он вспомнил меня здесь, попытался напомнить, но он перебил:
- Да помню я, помню...
И вот осиротели его книги на полке
Но его стихи живут во мне пока жив сам.
Теперь ясно, что он, как обещал, был больше, чем поэт и кроме гениальной поэзии до конца использовал свою жизнь, проявляя несравненное личное мужество, ринулся к людям по всему свету после тяжелейшей операции (ампутации ноги), чтобы учить их свободе, чести и человечности.
Не знаю других, кто бы так истово исполнял свой долг перед человечеством за подаренный ему природой талант.
* * *
В те краткие минуты наших встреч мне так хотелось высказать ему столько важного, но что-то буквально зажимало горло.
А вот теперь, когда сказано, что он умер - я не могу остановиться и непрерывно он передо мной во всех тех встречах, произношу его стихи и говорю, говорю...
Да, теперь ясно, что он был, как и просил - стать "ну хоть немного Богом".
* * *
Хотел бы надеяться: те, кто находил возможным жалить и оскорблять поэта, оценят свои поступки и найдут в себе силы покаяться перед его светлой памятью.
* * *
Евгений Евтушенко по формуле почитаемого им Бориса Пастернака "Я службу долгую свою, объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья отстою" (пишу по памяти, извините за ошибки) книгой "Волчий паспорт" заканчивает свое непосредственное участие в службе людям на планете. Он спешит в последние нелегкие часы выложить нам все и разные тайны своей жизни и выстраданные точно сформулированные понятия о ней.
Не знаю равных ему (в русском языке) по таланту, отважной смелости и преданности людям.
Они начинают понимать значение и вклад этого человека. Это только начало восхода его звезды на небосклоне цивилизации.
(Мой комментарий в одном из сайтов)
* * *
Читаю "Волчий паспорт"
Евтушенко снова с нами. Женя Евтушенко снова со мной, как тогда впервые явился мне странными строками:
"...соленые брызги блестят на заборе,
калитка уже на запоре.
И море
дымясь и вздымаясь и дамбы долбя,
соленое солнце всосало в себя."
Это случилось, когда лежал в раковом корпусе больницы, ожидая решения хирурга, удалившего мою опухоль под левым соском, у сердца.
Эти показавшиеся неблагозвучными рифмы: 'на заборе - на запоре' вошли в меня и уже вся "Любимая спи", а затем и ещё многое и личные встречи, и разговоры - зажили во мне, в душе и сердце.
* * *
Когда сообщили о смерти Евгения Евтушенко, я не мог это принять и повторить слово "смерть".
Написал в интернет отклик "Ушел ...". Но теперь всё более чувствую - нет, я ошибся, никуда он не ушел. Не тот это человек, чтобы взять и уйти от нас, от людей, которым посвятил он свой талант и жизнь.
Да с нами он, остается с нами и, смею сказать, никуда и никогда не уйдет от нас Евгений Евтушенко.
* * *
ПРИЛОЖЕНИЕ глава из "Волчьего паспорта" - "Шолохов и "Бабий Яр".
Каждый должен прочитать
* *
В 1961 году газета "Литературная Россия" напала на мое стихотворение "Бабий Яр" стихами А. Маркова, а затем статьей В. Старикова, в которой он расправлялся со мной при помощи ссылок на Шолохова и других писателей. Я решил обратиться к самому Шолохову, попросить его, чтобы он не позволял шовинистам и антисемитам пользоваться его именем. Я позвонил ему в Вешенскую. Телефонную трубку взял его секретарь, но потом все-таки Шолохов подошел сам и, хотя мы не были лично знакомы, приветствовал меня весело, по-дружески:
- А, мой любимый поэт. Ну что, заедают тебя антисемиты? Держись, казак, - атаманом будешь...
Окрыленный таким неожиданно теплым непринужденным тоном, да еще и тем, что Шолохов был в курсе моих дел, я попросил разрешения приехать. Шолохов радушно пригласил меня.
На следующее утро я вылетел в Вешенскую транзитом через Ростов. В ростовском аэропорту меня ждали А. Соколов, секретарь местной писательской организации, и какой-то инструктор из обкома. Они уже знали, что я лечу к Шолохову. Вели они себя осторожно, даже боязливо, ни о чем не допытывались, но в самый последний момент перед моей посадкой в крошечный самолет местной авиалинии Соколов мне сказал с как бы извиняющейся улыбкой:
- Евгений Александрович, мы уважаем вас как поэта. Но Михаил Александрович у нас в стране один, и мы не хотим, чтобы его кто-то впутывал в ваши московские дела. Надеюсь, вы поймете нас правильно...
Из гигантского, не по росту станице Вешенской, аэродрома, специально построенного в честь недавнего прилета Хрущева в гости к живому классику, маленький пыльный автобус довез меня до парома. На другом берегу открылся пейзаж самой знаменитой казачьей станицы мира. Прямо перед нами возвышалось огромное белое здание с колоннами, окруженное сплошным забором: что-то вроде дворянского имения из бондарчуковского фильма "Война и мир".
- Это что, ваш Дом культуры? - спросил я пожилую казачку.
- Вы, видно, иногородний, - усмехнулась она. - Это барина нашего дом.
Я был потрясен тем, что именно так одностаничница назвала Шолохова. Мне казалось, что он для местных людей должен быть чем-то вроде святого. И вдруг барин. Да еще усмешка такая недобрая. Зависть, что ли? Но, подойдя к дому Шолохова, я понял эту усмешку.
Возле глухих высоких ворот стояла самая настоящая милицейская будка, а в ней был самый настоящий милиционер! Это в своей-то родной станице! Милиционер, скучающе зевая, поинтересовался моей фамилией. Но это был не конец пропускательной процедуры. Милиционер позвонил по внутреннему телефону, и ко мне из ворот вышел помощник Шолохова, как я потом узнал, бывший заведующий отделом обкома, получающий свою прежнюю зарплату из прежней партийной кассы за обслуживание классика. Но это был тоже не конец. Меня ввели во двор, и ко мне навстречу вышла жена Шолохова, но еще не он сам. Она провела меня в шолоховский кабинет. По пути мое внимание привлекла в прихожей голова оленя с красивыми печальными рогами.
- Это трофей, - пояснила хозяйка дома. - В Крыму с Никитой Сергеичем охотились. Зайдите в кабинет Михаила Александровича, он скоро будет.
Я вошел в светлый просторный кабинет и опустился в мягкое кресло напротив письменного стола. Стол был завален грудой писем, в большинстве иностранных. Внимательно приглядевшись, как все тот же чеховский "злой мальчик", я заметил, что пара штемпелей на письмах была двух-трехгодичной давности, хотя письма были разбросаны так художественно, как будто их только что получили.
Шолохов возник в кабинете неслышно, почти крадучись, мягкой походкой рыси. Я его видел раньше только на фотографиях или очень издали на трибуне и поразился тому, какого он маленького роста, поспешив на всякий случай сесть. Я ожидал его увидеть в казачьем бешмете, в галифе, в сапогах, и - ничего подобного. Он был в явно заграничном, шведском свитере яркого современного дизайна. О себе он говорил исключительно в третьем лице.
- Хорошо, что приехал. Михал Александрович давно за тобой следит. Ты у нас талантище. Бывает, конечно, тебя заносит. Ну да это дело молодое. Что, брат, заели тебя наши гужееды за "Бабий Яр"? Михал Александрович все знает. Ты не беспокойся - Михал Александрович сам черносотенцев не любит. Михал Александрович на фронте с одним евреем-политработником подружился, а один генерал возьми да и сказани: "Чего ж это, мол, вы, можно сказать, русский классик, с такими дружбу водите?" Ну, Михал Александрович тогда врезал этому генералу, ох как врезал. Сильные ты написал стихи, нужные...
Тут я воспрял духом. Мне уже чуть ли не виделась статья Шолохова в "Правде" против антисемитизма, выступление Шолохова на съезде партии в защиту моего "Бабьего Яра"...
И вдруг Шолохов перегнулся ко мне через стол и, понизив голос, быстро, с одобряющей и одновременно опекающе-журящей деловитостью спросил:
- То, что ты написал "Бабий Яр", - это, конечно, похвально. А вот зачем напечатал? - И засверлил меня глазами-буравчиками.
Я так и застыл.
- Как - зачем? Но вы же сами только что сказали мне, что это сильное, нужное стихотворение... Почему же я не должен был его печатать?
Шолохов усмехнулся, поднял указательный палец, как бы фиксируя этим сугубую доверительность нашего разговора, затем постучал по письменному столу:
- Знаешь, что лежит в ящиках этого стола? Новые главы "Они сражались за Родину", да такие, что взрыву подобны! - Шолохов перегнулся ко мне над столом и лихорадочно зашептал: - Ты думаешь, что у Михал Александровича нет врагов? Да еще и какие... Так вот, если бы Михал Александрович напечатал эти главы, то враги его бы растерзали. Но Михал Александрович умен и никогда не даст в руки своих врагов оружие против себя. Ну а ты зачем дал им это оружие в борьбе против себя самого, зачем напечатал 'Бабий Яр' и подставился?
Я был потрясен этой циничноватой логикой и тем, что во время стучания по столу пальцем изнутри стола не исходил никакой резонанс, который свидетельствовал бы о его набитости великими, стратегически скрываемыми от человечества рукописями. Но Шолохов, видимо уловив, что это произвело на меня тяжелое впечатление, гибко перешел к отеческой заботливости.
- Слышал, слышал Михал Александрович, какие у вас в Москве вечера поэзии. Яблоку негде упасть. Конная милиция. Да когда же и шуметь, если не в молодости!
- Мы вас приглашаем, - сказал я, уже рисуя в своем воображении романтическую картину: автор "Тихого Дона" с умиленными слезами слушает Ахмадулину, Окуджаву, Вознесенского, Евтушенко, пожимает заляпанную гипсом и глиной лапищу Эрнста Неизвестного, с задумчивым восторгом крутит седой ус перед картинами Олега Целкова, подписывает коллективное письмо в защиту советского джаза...
- Спасибо. Михал Александрович непременно сходит, послушает вас с удовольствием. Нельзя отрываться от молодежи, нельзя. Но пока тебе надо отсидеться... - ласково размышлял Шолохов. - У тебя вообще какие планы?
- Да вот на Кубу собираюсь.
- Это хорошо. Вот и отсидишься. А Михал Александрович на съезд партии собирается. Надо хорошенько долбануть по бюрократии, по гужеедам, по антисемитам. А заодно и нашу молодежь талантливую поддержать, защитить. Так что поезжай и не волнуйся - Михал Александрович нужное слово в твою защиту скажет.
Шолохов встал, давая понять, что наша беседа закончена, и крепко меня обнял на прощание.
Замечу, что я был гостем из дальних краев, но поесть мне никто не предложил. Несмотря на то что мне далеко не все понравилось ни в его доме, ни в нем самом, все-таки я ушел обнадеженным, окрыленным - сам Шолохов обещал защитить мой "Бабий Яр", выступить против бюрократов, шовинистов, антисемитов.
* *
Окончание из следующей главы
В посольстве меня ждал дон Алехандро с запотевшей ледяной бутылкой водки в одной руке и с газетой "Правда" в другой.
- Ну, посмотри, какой тебе подарок преподнесла последняя почта, - сказал он, усмехаясь.
Я раскрыл газету и сразу наткнулся на речь Шолохова, произнесенную им на партийном съезде, ту самую речь, которую я так ждал. Никакой защиты "Бабьего Яра" там и в помине не было. Были грубые казарменные остроты, вместо обещанного удара по бюрократии и шовинизму - мелкое личностное хамство, и что самое отвратительное - он обрушился с издевательскими нападками на наше поэтическое поколение, высмеивая наши литературные вечера, ни на одном из которых не был, оскорбительно называя читателей кликушами. Я остолбенело выпустил газету из рук.
- Как же так, - пробормотал я. - Ведь мне показалось, он был таким искренним со мной... На самом деле, значит, он был неискренен?
- Почему же он обязательно был неискренен? - спросил дон Алехандро. - Только у него их навалом, искренностей, и все разные. Целый пульт, на котором много-много кнопок. Когда выгодно, он включает нужную ему искренность, а выключает ненужную.
Такова была теория кнопочной искренности, поведанная мне доном Алехандро в Гаване 1961 года.
* *
Евгений Евтушенко "Волчий паспорт"
Глава "Фехтование с навозной кучей"
п.5 "Шолохов и 'Бабий яр'", стр. 350-355
и п.6 "Прозорливый дон Алехандро" стр. 356-358.
* * *
5 июля 2021
Многое меняется в нашем мире. Все проблемы отодвинула пандемия коварного мутантного вируса Корона. Погибли тысячи людей. На лицах появились маски и избегают приближаться ближе чем на два метра во избежании болезни. Человек человеку неожиданно из друга превратился в заразу.
Почти исчезли печатные книги, на улицах выложены классики и самые популярные авторы, которых раньше было не купить.
В руках у всех молодых телефоны, их читают.
Но стихи Евгения Евтушенко звучат песнями со многих каналов!
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-145/ewtushenko1.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-145/ewtushenkowiwanowe2.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-145/ewtushenkoegoknigi2017maj.jpg)