Мелькнуло и нам из-за туч солнышко - Лёня успел получить долгожданную весть.
(Уважаемый читатель, если Вы не читаете всё мое "Прозрение", - кратко поясню. Лёня ушел в армию, когда папа был сослан на 5 лет по 58-й. Лёня с фронта писал Сталину, просил разобраться в деле отца. Был обнадеживающий ответ. Осенью 1943 папу вернули, смертельно больного. Лёня успел получить наше письмо с папиной припиской. Успел - потому, что в начале сентября, видимо, погиб в бою).
Из письма от 6 августа 1943:
· Дорогие мама, папа и Ромуська!
Как давно не испытывал уже я радости писать подобным образом. Если бы вы знали, как я счастлив, что всё, наконец, уладилось! Целую дорогих маму, папу и Ромуську.?
Но через месяц письма от Лёни прервались. Мы ждали. Тревоги сменялись надеждами, и, когда сил не осталось, мама написала командиру воинской части "Полевая почта ?03594". Ответа не было, и она начала писать одну мольбу за другой в медсанбаты, Бюро учёта потерь... Спустя несколько месяцев пошли стандартные полоски-ответы: "Не поступал", "не числится", "не располагаем"... Пришло и два маленьких письма, из которых следовало, что был тяжёлый бой, никого в живых, вплоть до командиров рот, не осталось, поле боя осталось за врагом, раненных и убитых не подбирали...
Лёня исчез.
Пережив тюрьму, Шую, голод, унижения, ранение, многократно искавшую его смерть от стремительного раскалённого металла - вдруг исчезнуть? Прочитав великие книги, постигнув божественную силу разума, познав наслаждение свободой движения, услышав в себе восходящую музыку поэзии, предчувствуя любовь, так полно вложив молодость в будущую, конечно, яркую и полезную для людей жизнь - и внезапно исчезнуть?
Единственный брат, единственный родной человек, предназначенный стать моей опорой после неизбежного ухода родителей... Всё оборвалось. Всё естественное - разрушилось. С этого момента горькое сознание несправедливости, безысходности, обиды и боли навсегда засело во мне. И с течением лет, отходя всё дальше от этого рубежа, чувство горя, потери, разрыва не ослабевало. Лёня продолжал жить во мне, присутствовать над моей жизнью... И всегда подавать крепкую руку в отчаянных ситуациях. Не раз, оплёванный и униженный разными начальниками и инстанциями, я, случайно взглянув на фото, вдруг замечал, как твёрже сжимались губы родного лица, как требовательно и настойчиво он смотрел мне в глаза, его голос звучал во мне: "Я не успел, я всё отдал за жизнь, что же споткнулся перед малым, ты должен..."
Мой брат исчез. И многие годы после этого, когда улавливала мама любой слух, что кто-то где-то нашёлся, она снова в надежде и отчаянии писала в старые и новые адреса, и продолжались ответы: "В погибших, раненых и пропавших без вести - не числится".
В этих отписках ясно читалось: "А кто вы такие? Нет имени вашего сына среди честных бойцов". Снова страна, за которую отдал жизнь юноша, продолжала преследовать его, подозревала нашу семью теперь уже не в соучастии в тайной организации, не в антисоветской агитации - в предательстве.
Преувеличиваю? Нет. Известно, что несчастные наши солдаты, попавшие в плен и выжившие там, после "освобождения" направлялись прямёхонько в лагеря и нередко погибали. Лишь спустя много лет после войны, власти решились признать таких пропавших воинов, а, по существу, тысячи и тысячи солдат, павших в передней линии боя (а Лёня командовал отделением автоматчиков, они шли впереди и многие исчезали бесследно) - "пропавшими без вести". Так никогда мы и не получили никакого официального документа с выражением хотя бы соболезнования.
Не оставляет меня мысль об участии власти в гибели брата. Лёня в своей короткой жизни сделал всё, что мог. Но к аттестату отличника средней школы, видимо, были приложены и другие "документы". Посмотрите, когда в начале войны он, 16-летний паренёк, пришёл рядовым бойцом в пожарную команду, уже через несколько недель эти простые и не шибко деликатные люди заметили его способности и грамотность. Неужели военкомат, армейское начальство не разглядели, что этот солдат отличается от окружающих деревенских ребят? Его общее развитие, владение английским (думаю, и немецким) не делало логичным его направление в военное училище, использование в качестве переводчика, шифровальщика...? Понятно, в войне погибли тысячи его сверстников.
Но понятно и другое - ему, как смертнику штрафного батальона, советская власть
прочертила одну дорогу - на передовую.
Вот он и попал сразу на фронт, был ранен, залечен и снова брошен в самое пекло, где погибал каждый.
Через 36 лет я увидел места этих боёв. Дикие брянские леса, глинистые склоны у берегов реки Десны, огромные крутые овраги, через которые чудом проползал наш Москвич. Мы, с женой и младшим сыном, жили на квартире в бедной семье израненного человека. Узнав, что мы приехали не за грибами, а разыскиваем следы погибшего брата, хозяева преобразились, нас кормили, старались помочь и, как ни отказывались, спать уложили на свою кровать, а сами легли в прихожей на полу.
Я обходил ближние и дальние сёла. Все поиски были напрасными. Здесь стыли под осенними дождями обширные поля со следами траншей и едва заметными бугорками могил. Никто их не касался. Я понял, из тех, что шли в бой, погибли все. Тяжкое волнение не оставляло меня. Сквозь напряжённую тишину казалось, что поросшие щетиной губы окопов кричали - вот следы его последних отчаянных шагов, здесь песок впитал его кровь...
В день отъезда забежала соседская девчушка и настойчиво стала звать нас идти с ней к человеку, который ·что-то знает?. Я зашёл в избу. Навстречу поднялся ещё не старый, крепкий мужчина в сапогах. Он подтвердил, что возле своего дома сам захоронил двух солдат, один из них был сержантом и не русским. Я вынул и показал ему фотокарточку Лёни. Хозяин чуть вгляделся.
- Точно, этот!
Приобретя снова дар речи, я спросил:
- Какого роста был сержант?
- Да вот, как вы, такого же росточка.
- Нет, мой брат был на голову выше...
- Да, один был повыше.
Он поспешил сказать, что с ними не было никаких вещей и документов. На другие вопросы он также легко менял ответы, если оказывалось, что признаки не сходились. После первого шока стало ясно, что ничего определённого этот человек не знает. Мы заехали на обратном пути в Брянск. Там сказали, что военкомат не даст разрешения на какую-либо экспертизу.
Через 50 (!) лет после войны, в разгар "перестройки", когда, как уверяли, сменили всех в КГБ, а в партии к власти вышли новые либеральные кадры, они, проявляя чуткость к гуманным идеям, заводят "Всесоюзную Книгу Памяти", куда на основе "поисковой работы" заносят имена погибших... А как насчёт пропавших без вести? Нет, "необходимо доказать, что воин действительно погиб и имеется заверенное свидетельство о факте смерти и месте захоронения и погребения" (пропал во время боя и 50 лет нет о нём известий - это ни о чём не говорит). Успокоившись, я написал в городскую газету "Рабочий край":
- Таким образом, всех павших за родину вы делите на две категории - полноценных и сомнительных, погибших без справки. Давайте, лучше с этой книгой подождём ещё 50 или 100 лет, пока окрепнут совесть и разум.
А речь-то всего лишь шла о паре строк в книжке, на издание которой так и не нашлось бумаги.
Перед отъездом в Израиль я прочитал, что в Москве начали многотомное издание "Последнее письмо с фронта". А у меня, как раз, имеется такое. Списался с редактором, послал фото, воспоминания. Верные люди, которых просил проследить за выпуском, сообщили, что за 10 лет вышло несколько томов, но до буквы "Т" - дело не дошло. Теперь и эти мои друзья ушли из жизни. Государство Россия на такое не имеет денег. Вот на атомный ракетоносец - другое дело.
По приезде в Израиль моя новая родина, для которой я и моя семья ничего ещё не сделали (и неизвестно было, сумеем ли?) опубликовала большой очерк "Лёня, ты слышишь, это я..." на сотню страниц со многими фотографиями, заботливо воспроизведёнными факсимиле писем и его, молчавшие до этого момента, стихи. Этот красивый том распространяют по всему миру.
Правда, это получилось, как бы, случайно. Профессор Моше Жидовецкий, ученый и подвижник, случайно нашёл меня в удачный момент подготовки своей книги ("Сборник статей по еврейской истории и литературе", книга 3, Издательство Международного научно-исследовательского общества "Зезам", Реховот, Израиль, 1993). Повезло, что мой архив и воспоминания попали в чуткие руки его помощниц...
Сколько подобных удивительных случаев и невероятных совпадений явилось нам здесь на Земле Израиля, которую хочется назвать гостеприимной, да она не считала нас за гостей - но возвратившимися из тяжелого распутья своими детьми.
И я почувствовал какое-то облегчение, память о моём брате вышла из моего единственного хранилища - к людям.
Она всегда жила со мною
Загадкой вечною, больною,
Хоть закричи или зажмись,
Никем не читанная книга -
Его непрожитая жизнь.
* * *
Год 2014
Мемориал в Реховоте "Вечная память воинам, павшим на фронтах Второй мировой войны"
До сего дня в России нет камешка памяти моему брату, павшему за Родину. А в далеком Израиле нашли нужным и возможным соорудить такой мемориал и имя Лени (на иврите) здесь покоится.
Теперь почти каждый день я прохожу мимо и могу погладить рукой родные буквы.
* * *
Сегодня 13 июня 2015 года
День рождения Лени. Ему исполнилось бы 91 год. А он прожил 19.
Мама всем говорила, что 13 это счастливое число. Вот и смотри.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-15/lenjafotonapropusk2.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-15/lenjasoldatposledneefoto.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-15/lenjamemorialwrehowoterjadom.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-15/lenjamemorialwrehowotemestoiimja2014.jpg)