Теперь остаётся понять, почему уже через три года, добившись защиты и утверждения, достигнув определенного удовлетворения и благополучия, я сорвался с упрочнённого фундамента, потерял все вещественные ценности и "социальный статус" и ринулся в другую страну, где не было работы, не было лесов и полей, не было языка - главного инструмента моей работы и самой жизни.
Интересно, что, когда приехал в Израиль, добрые люди советовали при устройстве на работу о "докторе наук" вообще не упоминать, т.к. во всём мире перед именем человека может быть приставка "доктор", но она равняется советской "кандидат". А по поводу "профессора" - ещё интересней. Хочешь - называй себя так. Но тогда уж надо забыть обычное имя и при знакомстве важно представляться - "профессор Трахтенберг". Если ты работаешь и держишь, как щит и меч, завоёванное тобой в боях звание - оно полезно, но без работы становишься похожим на музейную мумию, которая только одно дело делает хорошо - молчит.
Но постараюсь обо всём по порядку.
Со мною что-то случилось. В один прекрасный момент я понял, что больше не хочу, не могу оставаться в этой стране, в которой родился и прожил всю прежнюю жизнь. Что готов бросить всё и уехать в далёкую, но настоящую еврейскую страну, что я хочу унести свои кости в еврейскую землю. И захватить только - мои знания, моё умение, моё открытие, которое смогу передать моему народу, моим новым и, наконец, еврейским ученикам.
В этой, затмившей все желания, страсти - уехать - вряд ли играл роль пример массового отъезда из страны. Даже то, что дети уже несколько месяцев находились в Израиле. Тем более, совершенно не было уверенности, что власть, ссылаясь на мою работу со многими "ящиками", выпустит меня из своих цепких рук.
Теперь, оглядываясь на то время, можно назвать это нахлынувшее на множество людей стремление какой-то эпидемией. Возможно, этот вирус тайно существовал внутри и ждал своего часа, чтобы захватить все клетки моего существа.
Ведь я родился и вырос в Иванове, городе исключительно русском, не знал даже идиш. Не имел общения и разговоров на какие-то темы с употреблением слова "еврей". Был погружён только в русский язык, культуру, историю и проблемы этой страны. По мере сил помогал её росту и улучшению. Учил студентов, часто выступал перед школьниками, разъясняя им преимущества своей специальности, своего института и своей страны. Изобретал, работал с аспирантами, кстати - только русскими. Дважды я хотел взять в аспиранты своих способных студентов, оказавшихся евреями. Настойчиво и "бестактно" шёл на приёмы к ректорам, повышал голос, но словно в подушку всё упиралось. Писал в разные газеты об усовершенствовании советской системы. Обращался к местным руководителям с предложениями, как убрать разные недостатки в городе. Искренне радовался удачам в действиях властей и огорчался ошибкам.
В отличие от большинства людей, которые живут в городе среди зданий и магазинов, родных и знакомых, книг и разговоров и всего такого, что можно найти в любом месте мира, я был странным образом соединён с окружающими именно этот город дикими пространствами. В любое свободное время пешком или на лыжах уходил я в окрестные леса и поля. Когда, наконец, исчезали из вида городские трубы, совершенно замолкали звуки и запахи какой-либо цивилизации, как сомкнувшаяся вода охватывает всего ныряльщика, вбирали меня в себя холмы и долины, овраги и буераки. Ещё через какое-то время, необходимое для полного отрыва души от мира людей, с меня словно сползал некий защитный покров. Все нервы и жилки обнажались, находя своё естественное продолжение в грустной жёлтой осоке, зимующей вдоль извивов ручья, в тонких бессильно опущенных веточках берёз, в опушенных инеем утреннего морозца молодых ёлочках, светло-зеленых гладких доверчивых телах осин, в тумане лесных далей, обещающих новые откровения... Для меня здесь некоторые долины имели свои имена, были моими покровителями и собеседниками.
Ты к огромной сосне подойди, подползи,
И замёрзшие пальцы в кору погрузи...
Вековые морщины замшелой коры
Неизменны живут с той далёкой поры,
Когда тёплые пальцы отца твоего
Их погладили... в миг "не от мира сего".
Я жил в этой природе, а она - во мне ...
И вдруг, и вдруг всё окружающее померкло. Мне стало душно здесь. Я должен был ехать, бежать... Та неизвестная, но ставшая родной далёкая земля манила и ждала меня.
Я не ожидал, но в спецчасти не удивились, когда увидели в моих руках бланк об отъезде, в котором и для их подписи была строчка. Вполне дружелюбно они сказали, что надеются, что всё будет в порядке. Но надо подождать, пока от всех моих 12-ти "ящиков" прибудут ответы об отсутствии у меня их секретов. Запросы будут посланы в самое ближайшее время. И секретарши не перестали мне улыбаться.
Вспоминая то время, мне кажется, что в спецчасти имелся секретный циркуляр: "Не препятствовать отъезду лиц еврейской национальности". Возможно, такой документ поступал по секретной почте с грифом: "Прочитать и уничтожить". Почему-то теперь в изобилии публикуют всякие воспоминания, протоколы и т.п., журналисты из кожи лезут, чтобы выскочить хоть с малой сенсацией, но нигде, никогда не выскользнул на глаза наши документ об ограничении приёма евреев в МГУ, о запрете приёма на работу, о запрещении совместной работы нескольких евреев, о запрете приёма аспиранта-еврея к руководителю-еврею и т.д. Хотя несколько человек говорили мне, что при них вынимал ректор из сейфа секретное письмо с запрещением приёма на работу евреев. При этом азартно добавлялось: "Вот, а к себе берёт!", - конечно, имея в виду, что так он выхватывает для себя самых талантливых работников, а им не даёт.
Шли месяцы, вызов лежал у нас, спецчасть не посвящала меня в свою информацию по моему вопросу, но намекали, что несколько "нормальных" ответов пришло. Я пытался выяснить, что будет, если кто-то не ответит? Начальник не был расположен разговаривать о вариантах.
Множество мелких событий этого времени помнятся плохо. Может из-за болезни, внезапно схватившей меня прямо во время лекции. (Она оказалась моей последней в жизни лекцией студентам). Я спустился в лабораторию, посидел немного, ребята проводили меня домой. Это случилось в первых числах декабря 1990. У нас уже были билеты, пришлось переделать их на 10 февраля 91-го. Месяц лежал в полумраке, свет мешал, таблетки, уколы. Наш невропатолог заботливо направлял к восстановлению мой отказавший вестибулярный аппарат. Через месяц начал вставать, учился ходить по комнате. Через пару дней прошёл по дорожке во дворе. Ещё через несколько вышел на улицу, увидев проезжавший мимо троллейбус, заспешил домой. Движущиеся предметы нарушали равновесие. Наконец, явилась маленькая победа: прошёл среди сугробов и домиков по соседней Неждановской. Добрёл до края города и увидел мои любезную деревню Беляницы. Попробовал немного пробежаться. Странно, голова крутилась меньше. На это мой сын, как специалист по бегу, авторитетно разъяснил: бежать проще, чем идти, "вестибюлю" легче командовать, когда не требуется соблюдать равновесия стоя.
На работу так больше не вышел. Попрощался с моими ребятами, с которыми вместе сражались за наш привод. Да, сколько ещё было планов и идей... Но я уезжал в другую жизнь.
Пришли последние дни. Квартира, дача-сад, машина, гараж, мебель и прочее - всё было как-то наспех продано за бесценок, что-то подарено хорошим людям.
Перед отъездом - интересный эпизод. Была у нас ещё особо ценная книга - красивое художественное издание "Слова о полку Игореве". Хорошо помню, какой радостью светилось лицо брата, когда однажды он ворвался домой с небольшой пахнувшей типографией книжечкой. Она хранилась у нас, как дорогая реликвия, память о павшем на войне единственном моём брате. В это время академик Лихачёв начал активно выступать с речами о совести и свободе. Его слова очень трогали меня ещё и потому, что звучали из Ленинграда. Лихачёв был известен, как специалист по древнерусской литературе. Я отправил ему эту книгу с небольшой запиской.
Вскоре пришёл ответ - письмо от Д.С. Лихачёва.
"Большое спасибо Вам за письмо и книгу. Книгу я знал только по библиографиям, а сам её не имел, не держал в руках. Я передал её в библиотеку Пушкинского Дома.
Очень тронут тем, что Вы пишите, особенно о том, что экономические законы не могут действовать в обществе, лишённом морали. К сожалению, этого не могут принять даже весьма образованные люди.
Но главная моя забота (не скажу огорчение), что число моих недоброжелателей в ближайшем моём окружении растёт и они очень агрессивны. Мои "друзья" убеждены, что я работаю ради денег и не верят, что я не получаю денег в Советском фонде культуры и других обществ. организациях. Поэтому бешено завидуют, стараются всячески меня очернить. Думаю, что я принёс бы больше пользы, если отовсюду ушёл и стал бы писать воспоминания. Это нужно, чтобы замечательные люди, с которыми я встречался, не исчезли в безвестности.
Я так откровенно вам пишу, так как Ваше письмо меня очень тронуло.
Будьте здоровы, желаю счастья Д. Лихачев 4.11.90"
Я был обрадован и поражён ответом этого прошедшего Гулаг человека. Это было не просто "спасибо" за оказавшийся удачным подарок, но и крик души. И он исходил от всеми (казалось) почитаемого пророка возрождающейся (тоже казалось) страны. А через несколько дней пришла бандероль ...книга Лихачёва "Заметки и наблюдения. Из записных книжек разных лет" (автограф - снова с благодарностью). Открываю книгу - точно о том, что хотел бы от него узнать.
Начавшаяся "перестройка" сильно будоражила моё чувство ответственности за ближайшее будущее страны и мира. Я написал Лихачёву ответ.
"Теперь, когда человечество проморгало и выпустило из бутылки атомного джина, под угрозой исчезновения оказалась сама жизнь на нашей планете. Да, не через миллиард лет, как мы поняли в школе, когда из жёлтого станет красным наше Солнце, а прямо сейчас, вот в это самое мгновенье. Инстинкт самосохранения начал с несовместимости живых клеток. Он быстренько продвинул нас, через копья и щиты, к такой "обороне", которая через 15 минут подлётного времени может испарить враждующих. А заодно и всех нейтральных и развивающихся.
Остаётся единственное - принять в себя сознание полной зависимости от соседа, умертвить чувство вражды к нему. Разве такое возможно? Как это сделать со стороны нашей державы, где властвует безумный клич - "разрушить всё до основанья"? Где найти в России корни благородства и порядочности, не охранявшиеся и "Красной книгой"? Можно указать точный адрес - Ленинград и его граждане! Здесь взывают к нам с Пискарёвки души 600.000 прекрасных ленинградцев, голодных, замерзавших, истопивших последние стулья, но не срубивших ни единого дерева в городских парках; дух неистового Монферана, оставшегося в своём Исаакии, несмотря на запрет царя; очищенная от тёплой садовой земли Ноченька в Летнем саду, и сегодня хранящая гордую душу Ахматовой; звучит над миром трагическая симфония Шостаковича; смотрит в глаза живущих Вавилов, накормивший народ хлебом и погибший от голода и обиды в Саратовской тюрьме... Ленинград, возьми волю, и твой благородный дух оживит страну".
Так писал я в своём обращении, но не смог отправить его, заболел и ...слова мои только сейчас, быть может, кто-то услышит.
Итак, отбор последних книг и бумаг, накопившихся за жизнь. Чемоданы, сумки, документы... Друзья помогли с машинами, и мы выехали в Москву на Киевский вокзал к поезду на Будапешт.
Осталась несбывшейся сокровенная мечта (помешали остатки болезни) - попрощаться с моими лесами, полями, Розовой долиной, Философской аллеей, поющей березовой рощей, речками и ручьями, берёзкой и долинкой любимой, грустными травами ... И тем необъяснимым, что жило там, радостно встречало, охотно выслушивало, по-матерински утешало, доверительно приоткрывало завесы тайн жизни, щедро дарило идеи, давало покой и отдых, наполняло волей и надеждой.
Но словно некая высшая сила повелела мне, как когда-то первому "иври" Аврааму: "Оставь всё и иди в ту землю, которую я укажу тебе".