Весь мир считает, что институты, университеты нужны, чтобы готовить инженеров, врачей, учителей. В советской стране любой сказал бы - "Не только! А кто будет убирать урожай?"
Из истории России известно, что царь Пётр Первый завёз в свою страну картофель и приказал его сажать. Известно также, что крестьяне против этого сильно возражали. Даже бунтовали. Как же они были дальновидны!
В 50-е годы (двадцатого века) придуманные советской властью колхозы уже вполне разложились. Не дождавшись светлого будущего, всё "колхозное крестьянство", преодолев упорное сопротивление райкомов и сельсоветов (паспорта не выдавали), удрало в города. Там всегда была зарплата и водка в магазинах. В деревнях остались только старушки, и МТС - машинотракторные станции, которые продавали бабушкам керосин. По 3 рубля за ведро. Напомним, что 3 рубля (стоимость "поллитры") всегда были универсальной расчётной единицей при всех актах купли-продажи. Ничего полезного нельзя было купить по случаю менее чем за трёшку, и мало кто запрашивал больше даже и за достаточно ценную вещицу, продавцу, конечно, не принадлежавшую. В уборочную страду МТС-овцы успевали "убрать" зерновые, ибо урожай их в наших краях был мизерным, и комбайны могли бежать по полю на предельной скорости. Соответственно экономилась большая часть топлива.
Хуже было с картошкой. Она созревала глубокой осенью, когда дожди не позволяли трактору вылезти из грязи и вернуться на базу к вечеру, или ранние морозы сковывали верхний слой почвы вместе с картошкой. Хотя продукт терял товарный вид, но запасенный в нём крахмал годился для переработки на спиртозаводах. Но главная причина, почему этот испорченный урожай непременно следовало убрать, состояла в другом. Каждая партийная инстанция: райком, горком, обком - обязаны были отрапортовать вверх об "успешном завершении уборочных работ". А до этого ежедневно, опять-таки, рапортовать об успешной борьбе за урожай и убранных за прошедший день гектарах.
Опытные колхозники работали теперь на заводах и фабриках. Их нельзя было послать на уборку. Надо же было рапортовать и о перевыполнении планов этих заводов и фабрик. Да и крестьяне, перешедшие в рабочий класс, потребуют платить деньги за работу.
Партия нашла гениальный выход из этой безвыходной народно-природной ситуации - студенты! Так во всех вузах ввели в расписание занятий третью половину учебного года, 3-ий семестр - картошку. Заботливые мамы, отправляя детей учиться "на инженера" в город, снабжали их ватниками и сапогами.
Собственно учёба в энергоинституте для нас первокурсников и начиналась в колхозе. Здесь впервые собралась наша группа, и состоялось знакомство. Я с Юрой Тарановым, который очень соответствовал своей фамилии, и Мишей С., верным сыном мамы - преподавательницы марксизма, поселились вместе в хорошем чистом доме у бабушки. Так называли всех колхозных хозяек, хотя эти женщины, одевавшиеся кое-как, стеснявшиеся следить за собой, превращались в "бабушек" много ранее достижения пожилого возраста. Иногда требовалось быстро убрать определённое поле, и председатель колхоза объявлял особую форму уборки: 9 мешков - колхозу, 10-й - себе. Немедленно все "бабки" оказывались в поле со своими удобными лопатами и лёгкими вёдрами. Оглянуться не успеешь, а в борозде у каждой высятся ровными столбиками наполненные мешки. А у нас норма была 10 мешков за полный рабочий день, и редко кому удавалось её выполнить.
Оказалось, что жить вместе - это далеко не то же, что учиться вместе. Космонавты специально подбираются и тренируются, чтобы получился экипаж с "психологической совместимостью". Мне Таранов сразу понравился. Видимо, и я ему. У Миши были свои понятия о том, что такое хорошо и что плохо. Усевшись за стол, я и Юра вытащили свои припасы из мешков. С. тоже приоткрыл чемодан и добавил к столу что-то вкусное. Наши заготовки тут и кончились, ну, кроме сахара и т.п. Мишин чемодан был гораздо более содержателен. Через пару дней обнаружилось, что после общей трапезы Миша залезает под кровать, копается там в чемодане. Питается. Мне это было странно, а Таранов сказал: "Э-ге". Он приступил к перевоспитанию индивидуалиста.
Каких-то кроватей у нашей "бабки" не было. Она указала нам три спальные места: одно - в уютном полумраке на тёплой печке, второе - на узкой деревянной скамье возле печки и третье - на просторном полу под окнами. Обычно к утру в избе становилось здорово холодно. Спящий на печке об этом не догадывался. На скамейке было теплее, но, крепко заснув, легко было шлёпнуться на пол. "Спящий" под окном с трудом дожидался рассвета. Ввиду таких различий решено было на каждую ночь по очереди меняться местами.
В тот день, когда, выбравшись из-под кровати, Миша услышал многозначительное "э-ге", его очередь была спать на печке. Однако ещё задолго до ночи он забеспокоился.
- Что-то я сегодня устал, - молвил Миша и поспешно залез на печь.
- Чего это ты так рано улёгся, - сказал Таранов. - Мне как раз захотелось понежить старые кости.
- Но ведь сегодня моя очередь, - поспешил заявить Миша, демонстрируя слепую веру в закон, за который, как известно, - надо бороться.
- Ты не ошибся? - усомнился Таранов. - Подвинься чуток.
- Но здесь площадь только для одного человека.
- Ну, что ж, извини, придётся лечь сверху.
И Таранов всей своей массой штангиста-полутяжа взвалился на бедного правозащитника. Такой случай, видимо, не был предусмотрен его воспитанием, и он держал вес.
Много позже я присутствовал на выступлении С. на каком-то комсомольском сабантуе. Он хорошо говорил. Был внимателен и демократичен со всеми. Похоже, что картофельная практика пошла ему на пользу.
На уборке я работал старательно, но не очень продуктивно. Выбирать из земли картофелины, передвигаясь вдоль боровка, волоча за собой плетёную из прутьев обросшую землёй корзину, было скучно. Скоро меня перевели на более квалифицированную работу. Мне доверили лошадку с телегой. Я развозил пустые корзины на края боровков и загружал наполненные, которые переправлял к бурту. Обычно этим занимались деревенские подростки, но требовались ещё возчики. Со временем я даже научился тонкому искусству запрягать лошадь, одевая на неё в определенном порядке части сбруи и затягивая с нужным усилием ремешки. Неожиданно трудность оказалась в ином. Когда я подъезжал к нашим девчонкам и затаскивал наполненные корзины на телегу, моя лошадка, не отличавшаяся дородством своих родственниц с известной картины Васнецова "Богатыри", не могла взять с места тяжёлую телегу. Требовалась помощь. И я знал, как это сделать, но в данном случае не мог. Просто нужно было закричать грозно на лошадку: "Но-о..." и добавить несколько слов на понятном ей языке. Но в приличном обществе... Наконец, нашёл выход. После "Н-о-о" я склонялся к лошадкиному уху и шепотом добавлял секретные слова. Этого хватало, чтобы она тронулась и проехала два десятка метров. Ну, а здесь, в отдалении можно было разговаривать с ней по-деревенски.
Вообще, картофельный семестр был не самым плохим. Свежий воздух, морозец, физическая работа, молодая компания. Неудачным оказалось только то, что главным калорийным продуктом питания было молоко. Колхоз не платил студентам денег, но не жалел картошки и молока. Кипятить молоко было негде, пили его сырым. Мой желудок возмутился. Я всё терпел, ждал, что пройдёт. Медиков и лекарств не было. Когда уже не смог таскать ноги на работу, отправился в город.
История на этом не закончилась. После мощного курса антибиотиков, мои проблемы приняли хронический характер. На многие годы. Пришлось выработать целую методику поведения, ел только самую нежную пищу, а в периоды обострения вообще садился на рисовый отвар и сухари. Это длилось по 3-4 недели, потом месяц-два просветления и снова. Уже работая после окончания института в СКБ, я не выдержал и во время очередного кризиса пристал в поликлинике, чтобы меня, наконец, лечили. Врачиха этак внимательно на меня посмотрела, написала что-то в бумагу и предложила полежать в больнице. Я по неопытности согласился. Правда, меня немного смутили её слова:
- Посидите немного, сейчас приедет "Скорая" и отвезёт вас в 3-ю Горбольницу.
- Какая Скорая, я же давно вас об этом прошу?
Так я превратился в больного, причём не простого, а инфекционного. Меня положили в "бокс" для дизентерийных. Этот блок в больнице назывался ДИК - детский инфекционный корпус. Детей я здесь не видел, наверное, название определяло предполагаемый уровень умственного развития пациентов. Поощрялись нешумные игры. На все вопросы няни отвечали уклончиво и торопились слинять. Во двор не выпускали. Бродить по больнице не разрешали. Посетителей не подпускали.
Многочисленные анализы не нашли во мне никаких "палочек", и я боялся заразиться по-настоящему. Я начал проситься на волю, но сказали, что лечение продолжается минимум месяц. Была надежда, что ошибку врачей исправит посещение профессора из мединститута. Однако эта амбициозная женщина средних лет слушала только себя, а мне внушала, что я настоящий дизентерийщик, но скрытый, и меня следовало изолировать от всех ещё строже. Она недавно защитила на эту тему докторскую диссертацию и, находясь в стадии самоутверждения, воспринимала человека только, как строку в своих статистических таблицах.
Деться было некуда, выше жаловаться некому, пришлось привыкать к медицинскому концлагерю. Я освоился настолько, что убивал время, играя в домино с "правильными" больными - мужичками, привёзшими из своих селений чистокровную болезнь. Сёстры и врачи учили нас, что необходимо и достаточно только вымыть руки перед едой, чтобы защититься от заразы. Оказалось, что они были правы.
Несмотря на самые научные методы, проверенные на мне диссертанткой, состояние моё не улучшалось. Хотя самому мне всегда удавалось за меньшее время выйти из обострения. Испробовав все приёмы, меня выписали. Но оказалось, что концлагерь не закрылся, а только расширил свои границы.
Как-то я работал за своим столом, когда меня позвали к телефону и пригласили зайти в заводскую поликлинику. Там сестра предложила мне в порядке обязательного "противорецидивного" лечения принимать фталазол. Меня обязывали ежедневно являться и глотать таблетки, которые я уже в огромном количестве съел в больнице. С отрицательным результатом. Сдуру я стал возражать, сестра настаивала, я "полез в бутылку" - уже и нервы не выдерживали. Ушёл. Через полчаса меня вызвали к начальнику СКБ. Милейший Горбачек, поверив в мою звезду, лишь недавно взял меня на работу. Запинаясь и смущаясь, он начал разговор "за жизнь", из которого стало понятно, что ему позвонили из поликлиники и жаловались на невоспитанность его инженера, который ведёт себя хуже разнорабочего.
Кольцо окружения замкнулось. Наконец, мой разум проснулся, и я уговорил сестёр, что согласен принимать их таблетки, но самостоятельно. Я получил груду пачек фталазола, которые благополучно хранил потом много лет.
А спас меня случай. Знакомые посоветовали ехать на Сосневскую фабрику, где главным врачом поликлиники работал доктор Тихомиров. Меня встретил приятный седой человек, с блеском мысли в глазах. Он в двухчасовой беседе объяснил мне свою теорию лечения минеральной водой, открытой и добытой им с глубин залегания нефти в этой зоне. Вкратце, идея состояла в том, что моя болезнь, перешедшая в хроническую форму, может излечиться только самим моим организмом. Но я мешаю ему непрерывным приёмом лекарств. А причина болезни - никакая не дизентерия, а приём большой дозы антибиотиков, которые убили в кишечнике все необходимые для нормального пищеварения бактерии. Их необходимо восстановить.
- Ну а селёдочку вы едите?
- Что вы, доктор, только рисовый отвар и белые сухари.
В этот год Хрущёв, внедряя кукурузу, не закупил в Америке зерна, и белый хлеб кушали только москвичи, а у нас даже желудочные больные вынуждены были употреблять грубый эрзац-чёрный хлеб. Белый я купил только на Ярославском вокзале Москвы, где разносчицы в белых фартучках, румяные и пышные, уговаривали проходящих пассажиров купить у них такие же белейшие и аппетитные булочки.
- А морковку вы едите? - невозмутимо продолжал спрашивать меня этот человек.
- Да что вы, доктор, я же говорю - только рисовый отвар...
- Как же может ваш организм восстановиться, вы должны есть всё, но постепенно увеличивая количество. Сегодня лизнули селёдочку и отложили, завтра - чуть укусили и т.д. И ещё пейте нашу минеральную воду, я нашёл в ней остатки доисторического белка, который, попадая в больной организм, оживляет его память о далёком прошлом. Давно заглохшие нервные центры пробуждаются и начинают "досмотр" всех систем, обнаруживают уснувшие участки, и так начинается их оживление.
Меня убедили теории доктора Тихомирова. Не без боязни я начал следовать его наставлениям. И с первого стакана "Сосневской минеральной воды" уже давно не оставлявшая меня боль - ушла, а мой многострадальный кишечник "задумался". Я стал оживать.
Ну, скажите, мог ли я после этого слушаться врачей поликлиники и продолжать глотать отравляющие вещества?
Извините, мои дорогие читатели, за такое длинное и крайне прозаическое отступление. Но так наболело, да и, может быть, кому-то мой рассказ с необходимыми подробностями - пригодится?
Дополнения
Это наша группа, готовая к бою. Дорогие лица, имена вспомню - допишу. Слева вверху Юра Таранов, о котором был рассказ выше. В центре я с папироской, а прямо ниже Володя Иванников, с ним я был особенно дружен, да и все его любили. Мы встречались в последний раз в 2007-м.
Ещё минута и поезд потащится в поля. А жизнь была хороша.
Внизу Люся Марченко, из наших гимнасток, она в защитной (на всякий случай) телогрейке, а выше я со спортивным значком.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-20/foto2013mynakartoshke.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-20/foto2013nakartoshkuuwagona.jpg)