Последние полгода в институте выделялись для преддипломной практики и созданию первого в карьере инженера проекта - дипломного. Именно на этом этапе плавное и, в общем-то, весёлое течение моей студенческой жизни нарушилось. Уже полузабытое прошлое, как ископаемый динозавр, уставилось на меня, напомнив "о времени и о себе".
За окном стояла осень 54-го. Кстати, о дыхании "Чайн-Стокса" в марте 53-его я услышал на катке. Прервали музыку, и с дрожью в голосе Левитан сообщил о надвигающемся бедствии. После этого снова включили вальс, и все продолжили наслаждаться чистым морозным воздухом и скоростью.
Составлялись списки желающих поехать на разные базы практики. К окончанию института мной вполне овладел интерес к профессии. Учился я прилично, на экзаменах меньше пятёрки не получал ни по каким предметам. За исключением, военной подготовки, где мне не всегда удавалось справиться с чувством протеста против требования заучивать всякие правила в строго задаваемой последовательности.
В списке баз практики меня привлёк ГАЗ - Горьковский автозавод. Я бодро записался под этим названием, сильно желая, наконец, увидеть и подействовать в огромном производстве. Ведь ГАЗ - это был город с 250-тысячным населением, а на самом заводе работали 100 тысяч рабочих.
Спустя некоторое время, нас пригласили в деканат познакомиться с руководителями практики и получить всякие инструкции и методички. К моему крайнему удивлению своей фамилии в списке на ГАЗ я не нашёл. И уже к полному изумлению я обнаружил свою фамилию, причём единственную, в колонке с заголовком - БИМ, и ниже: "Мастерская по ремонту электродвигателей и трансформаторов".
Но, позвольте! Ведь именно здесь я уже проходил практику! Да и какую тему дипломного проекта можно вообще разработать на таком производстве? Я думал так и этак, но не находил никакой логики и причины такого решения начальства. Это было полным пренебрежением к моим успехам в учёбе, моему будущему как инженера. Это было издевкой над пониманием долга перед страной и обществом, которое прививалось нам всеми способами. Мы постоянно слышали - "Родина мать!" Но какая же мать так поступает со своими детьми. Я почувствовал холодные пальцы на своём горле и понял, что эта хватка будет сжиматься. Все мои усилия в учёбе и работе будут бесцельны. Пустыми фантазиями оказывались ещё недавно такие прочные планы и надежды.
Я пошёл к декану. В то время им был Михаил Александрович Крылов, средних лет, высокий и красивый, не очень разговорчивый, бывший моряк. Он преподавал нам одну из спецдисциплин. Я выразил свои чувства. Крылов не возражал мне. Напротив, он сказал, что и сам возмущён, что это от него не зависит, а исходит из отдела кадров, оформляющего документы на практикантов, и причина заключается в том, что мне не дали "допуск". Это слово не было мне знакомо, но я понял, откуда дует ветер. Это "Органы" встают на моём пути, и мимо них мне не пройти. Крылов поддержал моё намерение добиваться справедливости.
Папин арест. Но его ведь уже 9 лет нет на свете, да и сами законники твердили, что сын за отца не отвечает. Я разыскал номер телефона областного НКВД, позвонил и попросил принять меня.
- По какому вопросу? - спросил голос оттуда.
- По вопросу производственной практики.
Там удивились такому ответу, но сидящему на телефоне, наверное, не полагалось знать лишнего, а просто так туда никто не напрашивался.
- Вам позвонят, - был ответ.
И верно, через недельку меня вызвали с занятий к телефону и назвали дату и время.
И вот я подхожу к комендатуре - бюро пропусков, что напротив грозного Серого дома, который всем видом и толстыми колоннами исключал сомнения в его силе и власти. Комендатура - небольшое одноэтажное строение появилось, когда тысячи измученных жён, и среди них моя мама, в июне 1941-го, в ужасе и безысходности устремились сюда, чтобы узнать хоть что-нибудь о своих схваченных мужьях.
Вот здесь, перед этим самым, узким и глубоким, как бойница, окошком с засаленными ещё с тех пор стенками, бились они часами в надежде услышать - "где он?" и - "за что?" А о возможности свидания - и не помышляли. И большинство так никогда и не увидели и даже не услышали ничего о своих внезапно вырванных из семьи и из жизни родных.
Служащий в окошке звонит по телефону и выдаёт мне пропуск.
Я вхожу по ступеням, открываю тяжёлую дверь с аккуратно занавешенными стёклами. Словно я один из людей в форме, которые с видом чрезвычайной важности проходят здесь. Или, скорее, - случайный листок, затягиваемый тайным ветром.
Теперь, спустя почти полвека, когда по счастливому, а, может, закономерному, стечению событий распался тот режим, с людей и природы сполз ядовитый туман, когда я сам давно живу в другой стране и в свободном мире, как донести тебе, читающий, чувства, которые заполняли все молекулы в теле и мозге "советского человека". Это существо родилось и окончило учебные заведения с умышленно направленным образованием. Оно видело, слышало и читало только специально созданную или дезинфицированную информацию. Его каждый день предупреждали всем укладом жизни и открыто били умерщвлением родных. Ведь кроме властных начальников и партийных надсмотрщиков и вокруг него не было даже "простых людей", которые жили бы своей мелкой, но независимой жизнью.
Вхожу мысленно в то время и вижу, что всё в той пирамиде было дьявольски продумано и организовано так, чтобы каждый, даже самый малый человек-элемент сидел на определённом ими месте. А, если он почему-либо выбивался из него, то просто исчезал. То ли от надзора невидимого глаза, то ли по доносу соседа или друга.
Страх, СТРАХ! витал над этой бездной. И не было ни глотка иного воздуха. Только страх заполнял все лёгкие, и во всех жилках кровь вместе с кислородом несла пузырьки страха, наверное, химически соединенные с белыми и красными тельцами.
Но непостижимая вера в высшую справедливость - вела меня.
Часовой в военной форме с каменным лицом рассмотрел мой пропуск, потребовал паспорт, позвонил по телефону (предупредил?) и предложил пройти на 2-ой этаж в комнату номер 201. И вот я иду один по чистым в ковриках вестибюлям и лестницам. Может, вот здесь сводили, выкрутив руки, папу или брата после очередного допроса. Ещё бы походить, посмотреть изнутри этот тайный мир. Никто на меня не обращает внимания, идут с какими-то бумагами в руках, входят и выходят из разных дверей. Но неведомая сила влечёт меня к комнате с заданным номером.
Вхожу. Обычного вида приёмная, в глубине за бумагами сидит секретарша, не обращая на меня никакого внимания. Справа и слева - два стенных шкафа. Прежде, чем успел обратиться к секретарше, ко мне подошёл, неизвестно откуда взявшийся, упитанный человек лет тридцати пяти в штатском. Цепким глазом осмотрел, выслушал, кто перед ним, и объявил, что сейчас начальник меня примет.
Не успел я присмотреть стул, как "шкаф" справа раскрылся и... оказался входом с двумя - наружной и внутренней - плотными дверьми в соседнюю комнату. Это был довольно просторный кабинет с ковром. За большим письменным столом сидел ещё более полнотелый человек в помятом коричневом костюме, и лет ему было немного за сорок. Это был начальник отдела, названия которого и фамилий хозяев я не услышал.
Я сел у стола начальника, а его помощник разместился за столом сбоку слева и очень внимательно уставился на меня.
- Что вы хотите нам сообщить? - взглянул, наконец, на меня хозяин кабинета.
- Я студент Ивановского энергетического института, должен ехать на преддипломную практику, но меня не посылают на предприятие, которое соответствует моей специальности.
- Почему вы обращаетесь к нам по этому поводу?
- Потому что я хочу поехать на Горьковский автозавод, но декан сказал, что мне не дают допуска на этот завод.
- Декан вам так сказал, что нет допуска?
И тут я явственно услышал, как безразличный доселе тон сменился. Это был вопрос охотника, почуявшего добычу. Я вмиг понял, что слово "допуск", является каким-то особым, и мне ни в коем случае не следовало его произносить в связи с именем Крылова. Я могу этим словом подставит его.
- Нет, он не сказал именно этого слова, но я подумал, что в этом дело.
- Почему вы решили, что мы имеем к этому отношение?
- Моего отца арестовывало НКВД, и я знаю, что в этом причина. Но отец умер девять лет тому назад, и вообще, сын не отвечает за отца.
- Но декан сказал вам, что не дают допуска? - не обращая внимания на моё заявление, продолжал своё начальник.
- Нет, этого слова он не говорил, - твердил я в ответ.
- Ну, тогда пройдите с Александром Ивановичем и опишите всё.
Мы снова вышли в приёмную и через открывшийся второй "шкаф" перешли в соседнюю комнату. Тот, кого назвали А.И., достал несколько листов бумаги и предложил мне "описать всё".
Я добросовестно написал о моей просьбе-требовании, об учёбе, предыдущей практике в мастерской фабрики, необходимости для настоящего инженера пройти практику на настоящем крупном заводе, об удивившем меня отказе, обращении к администрации и предположении о причине отказа.
Вошёл помощник, взял листы, перечитал.
- Думаю, это не понравится начальнику. Давайте сделаем иначе. Между прочим, я тоже учился в энергоинституте, знаком с преподавателем (он назвал имя), да вот, пришлось поработать здесь.
Он присел ко мне уже с видом своего парня - однокашника.
- Отвечайте на мои вопросы, а я буду записывать.
И началось.
- Почему вы обратились к нам?
- Я студент и должен был ехать на практику...
- Кто вам сказал, что вас не посылают на ГАЗ?
- Декан Крылов.
- Он сказал, что у вас нет "допуска"?
- Нет, этого слова он не говорил.
- А вы хотели поехать именно на ГАЗ, почему?
- Это современное предприятие и инженеру необходимо...
- А Крылов сказал, что вам не дали допуск на этот завод?
- Нет, он не сказал этого слова, но...
И так продолжалось ещё минут 20. Наконец, помощник вздохнул, забрал листы протокола и ушёл к начальнику. Через некоторое время он вернулся, отметил мой пропуск и сказал, что меня вызовут, когда потребуется. Я пытался спросить о практике, поняв, что это их не интересует, а они лишь зацепились за то, что услышали о другом человеке. Ответа я не получил и ушёл с гадким чувством, что кроме всего ещё впутал его в какое-то дело.
И снова я на улице. Воздух! Идут люди, едут трамваи. Как будто и не существует совсем рядом эта цепкая нечистая сила, владеющая всем и всеми.
Дней через десять в институт позвонили и назначили мне новую встречу.
Странно, как трудно мне сейчас пишется. Как будто камни ворочаю. Кажется, теперь я спокоен, вытаскиваю из памяти "информацию" и закрепляю её на этой бумаге. Возможно, острые углы тех событий оцарапали участки мозга и, когда зашевелил их, поднимается старая боль. Что-то вязкое и противное липнет ко мне. Только долг и, может, надежда освободиться от тягостного груза - движет рукой.
Я вошёл в кабинет, где уже сидели оба. Из-за стола поднялся начальник. Он был в форме полковника НКВД.
- Вы нас обманули, - были его первые слова. - Вы оклеветали заслуженного человека, ввели в беспокойство его семью.
- Это неправда. Я ничего не имею ни к какому человеку. Я только настаиваю на том, чтобы вы не мешали моей жизни и работе.
- Да знаете ли вы, куда вы попали!
Полковник был в ярости. Он выкрикивал всякие слова, "мальчишка" и ещё что-то...
И куда девались моя робость и страх. Годы и годы унижений моей мамы и брата, его мучения и гибель, забитость и смерть папы на моих руках - всё это волной поднялось во мне. Я тоже орал на этого человека. Только одна мысль сдерживала меня - если как-то обзову их, выпалю какое-то слово, кличку, то дам им в руки новое дело. Ведь их двое, и будет свидетель. И ещё я чувствовал - что-то им мешает немедленно расправиться со мной. Какая-то пружина сломалась в этой коричневой машине, и делает их бессильными перед этим мальчишкой, который смеет!
Тогда я ещё не осознавал прошедших над нами перемен. Исчез хозяин и, наверное, был расстрелян их Берия. Однако все ещё сидели на своих местах. Их манеры и повадки не изменились. Но любимые ими действия оказались невозможны.
И меня отпустили. Я снова вышел на воздух, где люди и трамваи. На улице оказалось заметно светлее, чем было раньше. И я шёл, твёрже ступая по какой-то более чуткой и доброй земле.
После я зашёл к Крылову. Он не был по-обычному спокоен. Не стал говорить об этом. Но не было от него никакого порицания. Во всё последующее время его отношение ко мне было ровным и благожелательным.
А в канун Нового Года я ехал вместе с однокурсниками на поезде в город Горький.