Погружаясь в собственное прошлое, я не могу найти в нём признаков интереса к научной деятельности. Я никогда не собирался стать ученым. Не понимал, как это люди способны родить математические идеи. А ведь в той технике, к которой относится моя специальность, без математики не разобрать, что происходит. Всё совершается слишком быстро и зависит от многих причин. Причём требуется войти в самые сложные разделы математики. И надо свободно владеть "математическим инструментом", как выражаются ученые люди. Конечно, какой-то зуд любопытства побуждал проникнуть в эти загадочные сферы, которые для обычных людей закрыты.
Мои родители были далеки от таких амбиций. Помню только, когда зимой в очередную пятницу меня везли на саночках в длинную и крутую гору из городской бани, и папа и мама тянули, толкали и скользили по обледеневшей дороге, я обещал вырасти, изобрести что-то, получить в награду от Кагановича автомобиль и возить всех в эту баню. Эх, лучше бы он дал нам обыкновенный душ в квартиру.
Но наука - это не изобретательство, а, скорее, его отрицание.
Вот с такой подготовкой увидел я объявление о конкурсном приёме в аспирантуру, в свой родной институт, на свою специальность. Наверное, моя жена имела такую мечту, и она подтолкнула меня. К этому моменту, в отличие от конкурентов, пришедших со студенческой скамьи, я был автором шести изобретений, брошюры и двух статей в "центральных журналах". Все эти штуки, оказалось, очень котировались в среде ученых. Правда, в те годы никто слишком в ученые не стремился, а на нашей кафедре не было необходимых крупных ученых и даже просто профессора.
Короче, зашёл, поговорил и подал документы.
Вообще-то, аспирант - довольно обидное звание. В переводе с древнего латинского и даже современного английского оно означает - домогающийся. Хотя встречалось немало молодых людей, которые по своей воле, а особенно под напором честолюбивых родителей, всеми правдами и хитростями домогались кандидатской степени. Насмотрелся вдоволь, поскольку был рядом. Например, один из наших преподавателей ко всякой своей пустяковой публикации подписывал соавтором дочку, другой вообще "был задержан бдительным вахтёром, когда хотел вынести из института кандидатскую диссертацию для своей дочери". Не хочется входить в такого типа не красящие моих коллег и учителей подробности. В этих делах ни партия - честь и совесть нашей эпохи - ни ректорат не проявляли к попавшимся суровости. Сами занимались тем же. Так устроена природа: имеются люди, умные и порядочные, у которых родительский комплекс перекрывает все нормальные помыслы.
Я решил, а почему бы и не поучиться в аспирантуре. Работа показывала, что знания мои нуждаются в укреплении. Мысли о диссертации и, тем более, защите - меня в те времена не посещали. А приняли меня в аспирантуру без труда. Даже странно было сдавать экзамены преподавателям, которые недавно меня этому же учили.
И вот в начале нового учебного 1959-го года вхожу на свою выпускную кафедру уже не студентом, а вроде своим человеком. Довольно радушно меня встречает завкафедрой. Поговорили о погоде. На мой вопрос о руководителе получаю ответ: "Побеседуйте с доцентами, а своих тем у меня нет". Через пару недель все вернулись из отпусков, и прояснилось тревожное обстоятельство: никто не готов предложить аспиранту тему и взяться за руководство. А ведь это считалось делом весьма почётным и выгодным.
Некоторое время я крутился в странном вакууме. Но пока было чем заниматься - готовить и сдавать "кандидатский минимум". После четырех лет перерыва я с удовольствием погрузился в книги. С жадностью взялся за подлинное изучение наших наук. Потом сдавал экзамены. И опять ко мне относились благожелательно, особо не спрашивали. Почему-то наперед предполагая существование у меня "отличных" знаний. В чем я сам очень сомневался.
Курьёзный случай произошел на экзамене по английскому. Я удачно отвечал и писал на этом языке. Вижу, комиссия улыбается, а председатель мне что-то говорит так доверительно, словно я уже совсем англичанин. А ничего понять не могу! Это отражается, наверное, на моём лице. Члены комиссии уже явно развеселились... Председательница произносит мне разборчиво: "Go a way!". Но я такого выражения не проходил! Сжалилась над своим учеником моя бывшая учительница, попросив меня, по-русски, выйти, чтобы комиссия могла наедине посовещаться. Теперь то я на всю жизнь запомнил, что это английское выражение переводится, мягко выражаясь (а грубо англичане не выражаются) - "пошёл вон!".
Нашёлся, наконец, мне и руководитель. Он не читал нам лекций, занимался своей докторской, не казался мне сильным специалистом, но выбора не было, и я согласился. Шеф, как полагается, предложил мне тему, которая касалась управления асинхронным двигателем. Это направление совсем мне не нравилось. Этот мотор слишком плохо управлялся, а поставленные мне задачи были далеки от практики. Полгода из оставшихся двух с половиной я потратил, пытаясь влезть в эти проблемы. Исписал тетрадку, но никакой почвы под ногами не почувствовал.
И тут руководитель предложил мне очень полезную вещь - поехать в Москву, познакомиться с корифеями и обсудить с ними возможные темы научной работы. У меня тогда уже созрели некоторые мысли по дискретному управлению, связанные с работами на заводе. Ещё нельзя было рассчитывать, что из этих чисто изобретательских предложений может вырасти серьезная, научная работа, но мне так хотелось заниматься именно дискретной техникой. Тема руководителя, выражаясь по научному - была диссертабельной. Однако мне она казалась какой-то затхлой.
Любопытно, что сугубо научный термин "дискретный", что по всем словарям означает: импульсный, прерывистый, и который я простодушно произносил в любом обществе, оказался подозрительно двузначным. Теперь в каждой газете можно встретить: "требуются либеральные девушки на дискретную квартиру" или "по вопросу увеличения размеров ... обратитесь к профессору Х по адресу ..., дискретность гарантируется". Когда вижу такое объявление, рука так и тянется к телефону - познакомиться с коллегами, друзьями по интересам, также увлеченными моей родной областью знаний.
В столицу я поехал с открытым сердцем и душой. С готовностью слушать умных людей, с надеждой выбраться из путаницы и тупика в поисках своего пути.
Первые встречи состоялись, конечно, в Московском энергетическом институте. МЭИ считался нашим "старшим братом". Скорее, наш Ивановский энергетический по сравнению с ним был малым ребёнком. Огромные красивые с колоннами здания, целый город общежитий для студентов, богатые лаборатории, умного вида спешащие солидные люди, одевшиеся, словно для театра - всё поражало аспиранта из провинции. Вместе с тем было приятно чувствовать себя причастным к тому же делу. Моё заводское прошлое давало определенную уверенность в разговорах.
Кафедрой привода тогда командовал будущий ректор Чиликин. Он со мной разговаривал всего несколько минут. Выслушав привет от моего шефа, он поинтересовался, как продвигается его диссертация. Я так удивился - видимо, было принято аспиранту больше знать, а может и многое делать для руководителя. Поулыбавшись, Чиликин направил меня к своему заму.
Крупный, весёлый и демократичный "Михал Михалыч", выслушал мои вопросы, не сказал ничего ни за, ни против. Он по-отечески беседовал со мной "за жизнь", рассказывал о делах на кафедре и передал меня ученому секретарю Ключеву. Он считался одним из самых перспективных молодых ученых на кафедре и держался со мной совсем по-свойски. К нему я обращался, не стесняясь, по всем вопросам.
Вообще, или время было иное, или в просьбе о встрече, исходящей от начинающего аспиранта, не полагалось отказывать, но все, к кому я обращался, отзывались согласием. Так принял меня в своём кабинете бывший тогда деканом факультета один из самых знаменитых приводчиков профессор Голован. Он, ещё вытирая платком широкий лоб после лекции, вышел из-за стола, протянул большую руку, усадил меня в кресло и присел сам рядом. Впечатляющего роста с мужественным лицом ученого и борца, он начал мне коротко рассказывать о самых главных и общих проблемах нашей науки. Передо мной сидел человек, книга которого была из основных наших учебников, и просто, доверительно делился примерами из своей работы, сетовал на сложности обучения московских студентов, часто обремененных семьями или с трудом отрывающих время от многочисленных столичных соблазнов.
Встретился я и с профессором Сандлером. Чуть не в каждом номере главного нашего журнала "Электричество" появлялась его большая статья. Он не был склонен к абстрактным прогнозам, и мои расплывчатые предложения мало подходили для обсуждения с таким ученым. Но отношение его ко мне было очень внимательным, и он предложил приезжать, когда у меня будет что-то конкретное. Впоследствии всегда Абрам Соломонович твёрдо и смело поддерживал меня, хотя сам подвергался периодическому зажиму в административных сферах.
Наиболее интересные встречи меня ожидали не в учебном институте, а в главном исследовательском центре страны - Институте Автоматики и Телемеханики, где работали самые выдающиеся теоретики, признанные в мировой науке. Известно выражение: "Кто умеет - тот делает, кто не умеет - тот учит". Поэтому меня так тянуло услышать мнение таких людей.