После защиты меня плавно передвинули на совсем иную работу - преподавательскую. Вроде бы - дело знакомое. Имелся опыт. Но институт - это тебе не радиотехникум, где мои знания намного перекрывали все возможные вопросы слушавших. Здесь на лекции всегда сидят несколько умных, интересующихся предметом, сколько-то озорных, обожающих посадить преподавателя в лужу, много просто скучающих зрителей, оживляющихся, когда преподаватель "зашивается". Сочувствующие и деликатные тоже имеются, но их расположение надо сначала завоевать, чтобы при случае их молчаливая поддержка определила поведение аудитории.
Чтобы учить - желательно, по крайней мере, самому знать. Пришлось совсем иначе погрузиться в знакомые книги. Я почувствовал, что мои знания недостаточно тверды. Оказалось, многие знакомые доказательства не совсем понятны, здесь и там что-то не слишком вяжется. Совсем по-иному читаешь в книге знакомое место, представляя себя объясняющим его у доски. Времени было мало. Наука снова потребовала жертв.
Заметно улучшилось наше материальное положение. Обычный инженер на производстве получал тогда от 95 до 120 рублей в месяц. На первой преподавательской должности - ассистента платили 125, а после утверждения ктн-ом зарплата поднималась до 175. Такие деньги на производстве мог получать начальник отдела. Поэтому многие и стремились "защититься".
Со ставками в институте иногда возникали смешные ситуации. Когда я уже дослужился до доцента, у меня в группе, работавшей на внедрение в промышленность (то есть на деньги, которое платило предприятие), работал и мой недавний студент Саша Киселёв. Наконец, он защитился, и как ктн-а его перевели из технических работников в научные. При этом первая должность была мнс (младший научный сотрудник) и такому ученому полагался оклад 125. А Саша до этого был старшим инженером и получал 140. После торжеств и тостов мы забегали по отделам кадров и прочему начальству. Выход нашелся единственный: Саша подал ректору заявление "Прошу не считать меня кандидатом наук". Так ему сохранили 140.
Надо признать, что подготовкой кадров для высшей школы в Советском Союзе занимались серьёзно. Человек с ученой степенью пользовался определенным уважением в обществе, и его материальное положение улучшалось. Здесь имеется в виду так называемое "социалистическое общество", где зарплата должна покрывать физические издержки человека. Точнее - поддерживать его способность работать и воспроизводить в ограниченном количестве себе подобных. Обо всём остальном заботилось государство. В моей голове тогда не умещалась даже такая естественная мысль - скопить какие-то деньги для... А собственно для чего? Комнату - получишь, когда придёт очередь, путёвку на курорт - дадут, если серьёзно заболеешь. Ничего существенного за деньги не продавалось. Машин и дач в провинции ещё не существовало. Потом только догадались, что партийные начальники, представлявшие "ум, честь и совесть народа", давно пользовались такими пустяками.
Это общество было задумано просто. Его сочинитель подсмотрел, как трудятся пчёлы, без устали таская мёд в общественный улей. И внушил всем: делай так. Мы так и делали.
Между прочим, из множества летающих насекомых именно пчела, заблудившись в комнате, бросается на стекло полузакрытого окна и так отчаянно и упорно в него бьётся, не допуская даже своей пчелиной мысли, что вот рядом - свобода, и нет никакой преграды. А она гудит гневно, сверлит и сверлит своим крепким телом это стекло. Нет бы на минуту остановилась, одумалась... Наверное, ей так обидно, что вот нарушается чёткий распорядок её жизни: улей - цветок - улей. Она так предана общему делу. Её возмущает это препятствие на честном пути исполнения долга. И нет в ней ни капли кровожадной хитрости комара или здравого смысла мухи.
Порядочный кусок жизни, когда я осваивался в качестве преподавателя, не отличался разнообразием. Разве что в "личной жизни".
Это наши сыны летом "на даче" в деревне Шуринцево у тёти Мариши.
Было время, когда они очень дружили:
Мой старший сын - Лёня, названный в память о брате, уже собирался в школу.
В 1964 году у нас родился второй сын, которого назвали Миша, в честь папы. Он оказался таким же добрым, общительным и веселым. Всем нравилось называть его - арбузик.
Мне казалось, что этим как-то продолжились насильственно оборванные жизни брата и отца.
Это может звучать мистически, но Лёня оказался похожим на моего брата. Его способности к математике я обнаружил случайно. Ему было 7 или 8 лет, мы гуляли по заснеженным улицам, а я готовился к вечерней лекции и продумывал доказательство теоремы. Всё у меня в уме сцеплялось, но в одном месте никак не мог представить математический поворот. Взял прутик и стал выписывать формулы на гладком боку сугроба, машинально выговаривая вслух, что должно получаться. Неожиданно Лёня проявил интерес к моим символам. Я сначала отмахнулся, но потом поделился с ним рассуждениями. Он как будто понял. Тогда я стал последовательно объяснять всё доказательство. Для него ни в чём не было сопротивления. Вся логика математических действий словно естественно укладывалась в головке мальчика. А ведь мои студенты никак не могли понять некоторые места. Действительно у Лёни оказались незаурядные математические способности, подобно своему дяде. Только мой брат ограничился тем, что преуспел в выступлении на школьной олимпиаде, получив в награду двухтомник Смирнова по высшей математике (пришлось оставить тяжёлые книги с торжественными надписями в Ивановском музее). Лёня увлекся математикой всерьёз, через несколько лет, как одного из победителей всесоюзной математической олимпиады, его приняли в школу-интернат Колмогорова.
Видимо, так мог бы рассказать о начальных шагах жизни способного мальчика любой советский отец. Я имею в виду - русский, "доныне дикий тунгус или друг степей калмык". Но мне... придётся коснуться некоторых деталей.
Вызов в Москву задерживался, по телефону отвечали невнятно, и я приехал в столицу сам. С трудом, сдерживая благородное негодование, зашел в кабинет директора.
- Я отец Леонида Трахтенберга. Он получил вторую премию и по закону...
Московской выправки небольшой человек засуетился, забегал по кабинету.
- Я догадываюсь о причине вашего недовольства, наверное, наговорили. Но это абсолютная неправда. Вот посмотрите. Он сунулся в шкаф, долго рылся, перекладывая какие-то не так написанные бумаги. Наконец, притащил рыхлую папку.
- Смотрите, - обиженно произнёс голос. Но палец, заскользивший вниз по списку, натыкался лишь на фамилии Иванов, Петров... О, наконец, мелькнуло что-то типа Сидоревич. Дальнейшие исследования списков были не более убедительными.
- Дело совсем в другом, - воскликнул директор. - Здоровье вашего сына не позволит ему учиться в трудных условиях интерната без родительской заботы.
Тут он вызвал помощницу. Хорошо тренированная и завитая дама явилась с грудой медицинских документов и выложила на стол медицинскую справку, которую мы в спешке добыли в поликлинике по требованию из Москвы. В ней стоял перечень всех наших обращений к медицине за все годы жизни от рождения ребёнка.
- Но это было ещё до поступления в школу. Уже много лет мальчик совершенно здоров, а теперь занимается в секции штанги.
- Вам не дорого здоровье собственного ребёнка... здесь домашним детям очень трудно... он опасно заболеет... мы не можем рисковать жизнью...!
Но гневный родитель был непреклонен, спросил, где кабинет академика... и администраторы сдались. Пока.
Лёня учился положенные два года. Перед окончанием я заехал поговорить с преподавателями о его успехах и будущем. Профессор из МГУ, учивший их математике, сказал:
- Лёня Трахтенберг учится хорошо. Он среди десяти лучших из двухсот выпускников. У него определенное дарование алгебраиста. Ему прямой путь на мехмат Московского университета.
Подошло время приёмных экзаменов. К моему великому удивлению сын совсем не был уверен насчёт МГУ.
- Папа, туда не берут... евреев.
Я слышать не мог такие пораженческие и антипатриотические речи.
- Лёня, смело иди вперёд! Такие слухи распространяют неудачники.
Так понимал я в это время жизнь, сам, вступая в научную (!?) борьбу за докторское признание.
На вступительном экзамене по математике Лёне поставили тройку. Это исключало поступление. Закалённый в олимпиадных боях сын сказал, что ему предложили две задачи, на которые обычно давалось по 4 часа. Потребовали решить их тут же за столом. Одну он решил, вторую не смог.
Лёня поступил в Ивановский университет. Но больше уже никогда, по-моему, не учился. Он сдавал всё на пять, получил диплом "с отличием".
В переломный момент своей жизни сын понял и, видимо, был прав, что роль чистой математики в мире компьютеров сильно потускнела. Он вовремя сменил направление на более практичную и увлекательную сферу искусства жонглирования программами, которая неожиданно возникла и колоссально разрослась в современном мире. Здесь подобно фокуснику можно одним нажатием на нужную клавишу вернуть на место заблудившиеся мозги целой компании мощных компьютеров вместе с растерявшимися за их пультами работниками.
Мой младший сын оказался совсем иным. Никакая наука его не увлекали. Как и его дед, он был компанейским, добрым и весёлым. Его любили ребята, и он был предан друзьям. Миша получил диплом инженера, нормально работал по специальности. Я видел, что не перегруженные науками его мозги могут развивать бешеную сообразительность. Направленная на технику она позволяет и без глубоких знаний находить, и моментально, оригинальнейшие решения. Жаль, но его увлекало другое более шустрое дело. Похоже, и здесь свою лёгкость в разъездах и страсть к предпринимательству он захватил от деда. Только бизнесмены не могут быть слишком доверчивыми и никогда не рискуют последним. Иначе давно бы вымерли, как динозавры. Слишком послушное следование ослепляющим идеям в коммерции не ведёт к благополучию. Что поделаешь, видно, этой затянувшейся опасной болезнью он вынужден переболеть.
Ещё на личном фронте мне удалось помочь жене.
Когда я ушел в аспирантуру, Вера перешла на работу в Химинститут на кафедру автоматики. Здесь она работала нормально, но стало заметно, что у этой женщины вот-вот родится ребенок. Коллектив кафедры, состоявший исключительно из мужчин, забеспокоился, и во время полагавшегося отпуска молодую мать незаметно уволили. Правды нам добиться не удалось. Партия и профсоюзы крепко стояли на страже социалистической беззаконности. К счастью, нашелся на другой кафедре коллектив, хотя и более далекий от её специальности, но более близкий к человечности. И зав. кафедрой Валерьян Николаевич Блиничев без колебаний помог нам в трудный час. Мне стало ясно, что для прочности неплохо жене получить степень. Я тогда переживал стадию "творческого фонтана". Идеи, темы, советы так и сыпались в ладони всех, кто их подставлял. Предложил и собственной жене мысль об управлении потоком вещества так же, как я это успешно делал с потоком энергии. Она энергично взялась за дело. Преодолев всякие сопротивления - от сыпучих материалов до грозного начальства в лице ВАКа, - получила ктн.
Мне нравилось читать лекции. Это приятно, и спина не очень мокрая, если число студентов где-то 25-30. Любопытно, на экскурсии в пушкинском Лицее я узнал, что в классе вместе с будущим поэтом сидели именно столько учеников. Их просторные парты амфитеатром окружали преподавателя. Отключаясь от пояснений экскурсовода, я представлял себя в фокусе внимательных глаз. Да, в таких условиях действительно можно учить. Если в обычном тесном помещении сидят 120 человек, и в задних рядах не увидеть их лиц, не то, что глаз, то всё время напряжен до крайности. Словно сидишь за рулём на сложной дороге, а дальше нескольких метров - туман. Если хоть кто-то крутится и разговаривает, отвлекаешься от мысли. В такую голову не приходят красивые ассоциации, интересные примеры, и всем становится скучно и тягостно. Пробовал бороться, например, говорить своё, не обращая внимания на слушателей. Ничего не получается. Через какое-то время не выдерживаешь, обращаешься ко всем: "Потише, пожалуйста!". Почти не действует. Другой приём - перестаёшь говорить и смотришь на самого забывшегося. Соседи его толкают, он оборачивается, осознаёт себя в центре внимания, замолкает. На две минуты. Эх, что говорить - потерял контакт с аудиторией - беда. Только звонок выручит.
Но, думаю, часто у меня получалось. Я решил представлять свою науку, как цепь на глазах происходящих маленьких открытий. Иногда вдохновение выносило на всякие откровения о жизни с философским оттенком. Смотришь в глаза людям, видишь в них интерес и доверие. Удивляешься, какие хорошие слова приходят для оформления неожиданно умных мыслей. Спина тоже мокрая, но это же совсем другое дело! И вдруг - звонок... И никто не торопится на перерыв!
Когда освоился с преподаванием, появилось и свободное время. Начал привлекать студентов к своим моторам. Одни исчезали через несколько встреч, другие загорались надолго. Ребята были способные. Идеи выбегали из меня, как школьники из тесного класса во двор на перемену. Трудно только было дождаться результата. Ведь в нашем деле просто хорошей мысли недостаточно. Надо её осуществить "в железе". Вечером объясняю красивое задание. Вижу, человек воодушевился, начал работать. А на утро во мне уже следующая идея, интереснее первой. Как тут быть?
Постепенно сложилась группа студентов, из которой потом, когда разрешили мне иметь собственных аспирантов, появились настоящие творческие помощники. Дела пошли быстрее и удачнее. Совместные статьи в журналах. Изобретения. Доклады на конференциях.
Работа моей группы на кафедре отклонялась от главного направления шефа - текстильного привода. Его аспиранты трудились над глубоко научными проблемами. В Иванове приводами текстильных машин занимались крупные конструкторские организации. Там работало много знакомых, но не слышал от них, чтобы применялись предложения наших "текстильщиков". Лишь диссертации и новые ктн-ы родились регулярно.
Мои ребята, а, может, и их руководитель, смотрели на соседей несколько свысока. К нам уже ездили из разных городов страны за советом, заключали договоры, платили деньги и внедряли наши приводы в серьёзные вещи. Точность интересовала военную технику. Эти фирмы начали к нам обращаться.
Первым появился Явинский. Он приехал из известного города Азова, где работал на неизвестном огромном военном заводе. Григорий Иванович хорошо знал, что ему нужно. Он спокойно относился к моим фантазиям, а нацеливал нас на маленький привод, для летающих аппаратов. Нужно было очень точно крутить трёхгранную титановую штуку - зеркало, отражающее тепловые лучи. Это было мелкое дело, но мы решили между прочим доработать и это. Начались работы, в результате которых военные получили то, в чём нуждались. Говорю так расплывчато, ибо, сами понимаете, никогда нас не допускали даже до разговоров о таких вещах. Секретность. Все боялись. Когда я приезжал в командировку в Азов, все там, включая тётей на проходной в военной форме с пистолетами, смотрели с явным удивлением на незнакомое лицо, хотя мимо них проходили тысячи. Явинскому было тяжко объяснять начальству, почему он сам не может придумать всё, что нужно, а приглашает подозрительных посторонних. Только мотор и маленький блок для него - дальше мы ничего не знали. Да и не любопытничали. Совместные работы продолжались лет десять, и военные (по слухам) были очень довольны, получив привод, которым могли точно управлять с земли, для своих инфракрасных приборов на самолётах и спутниках, снимавших подробную карту земли ночью лучше, чем днём. (Это всё, что я разузнал за эти десять лет. Да ещё, что на американских спутниках таким способом получают снимки, на которых видны следы человека прошедшего по земле. Наверное, это выведали наши шпионы).
С Явинским всегда было работать удобно и приятно. Впоследствии он поступил к нам в заочную аспирантуру, написал диссертацию. В соответствии с советскими порядками, вместо уже достаточно известного к тому времени имени создателя этой техники, научным руководителем значился наш профессор. Он любезно взял на себя ответственность, увеличив на единичку список подготовленных им учёных. Явинский успешно защитился в родном Ленинградском институте авиационного приборостроения. Его диссертация не блистала особыми теориями, но, конечно, использование разработок в серьёзной технике были впечатляющим для кандидатской работы.
Меня попросили на защиту не показываться.
Потом приехали трое симпатичных молодых людей из военного города Коврова. Мы показали им работу наших новинок. Видимо, они приехали с чётким заданием, а демонстрация лишь подогрела их желание. У меня в тот период уже были хоздоговорные работы. Ведь сколько бы ты работ ни делал - оплата не менялась. Все дополнительные деньги могли идти только в фонд института.
- Как, неужели вы отказываетесь от сотрудничества с профессором Новосёловым? - удивились послы моим колебаниям. - Мы заключим с вами договор на любую сумму, которую вы можете скушать.
Я поехал в Ковров. Профессор меня очаровал. Мы договорились и начались интересные работы. Ковров сделал нам несколько массивных стендов по нашим идеям. На них удалось поставить удивительные опыты. Например, сделать вычитание двух точно одинаковых вращений. В результате получился стенд колоссальной чувствительности. Касаясь пальцем толстенного стального вала, можно было наблюдать его скручивание под действием этого ничтожного усилия.
Приложения
Володя Иванников председатель ГЭК и я её участник
* * *
Родная кафедра "элетропривода и автоматизации производственных процессов"
В 1-ом ряду: Миша Меркурьев (к.т.н. мой бывший аспирант), справа от меня Владимир Михайлович Немцов (зам. декана), Володя Быстров (ст. лаборант).
2-ой ряд: Валентина Владимировна Комарова (ст. лаборант по электронике), Михаил Федорович Захаров (доцент), Всеволод Александрович Борисов (доцент, самый знающий из наших преподавателей), Анатолий Михайлович Быстров (д.т.н,профессор, зав. кафедрой, мой бывший научный руководитель), Михаил Александрович Крылов (доцент, самый порядочный человек в ИЭИ), ассистент Федорова.
Верхний ряд: Сергей Петрович Субботин (ст. преподаватель электроники), Андрей Викторович Шкитов, доцент, декан ЭМФ, один из самых симпатичных в ИЭИ), Пережогина (ассистент)
К сожалению, остальных имена хорошо не вспомню. Также извиняюсь, за неполные данные и если что-то напутал.