Когда я начал заниматься диссертацией в читальном зале библиотеки, мне, в азарте действий с формулами и протоколами испытаний, пришлось частенько отказывать себе в обычных и казавшихся непременными вещах. Например, вместо домашнего обеда довольствоваться пирожком, запивая его водой из-под крана. В летнюю жару не сбежать в парк купаться, отменить свидание или обычный отдых. Я утешал себя расхожей поговоркой: "Наука требует жертв".
Каких именно жертв она требовала выяснилось чуть позже.
Через некоторое время после защиты что-то во мне испортилось. Я заметил, что после двух-трёх часов напряженного ковыряния в глубокомысленных законах... голова не ломается, но наползает какая-то темень, круг зрения сужается и приходится отключаться. Удивился, что обычный мой вес изменил порядок цифр с 67 на 76. Пошёл к врачу, прописали таблетки. Если они и действовали, то в обратную сторону. Тогда, как старый спортсмен, зашёл в наш институтский медпункт, где на меня очень понимающе посмотрела наша врачиха. Повезло, что в отличие от классических докторов, она лечила не больных, а здоровых (извините, её приятный облик вижу отчётливо, а вот имя склероз спрятал... Маргарита Витальевна? Точно!). Она померила мне давление, поморщилась от нижней цифры 100 и послала на анализ глазного дна.
В заключение выдали диагноз: гипертония 2-ой степени, в неприятной форме. На обнаженном донышке глаза видна излишняя извилистость сосудов. Сердце усиленно работает, поднимает давление, стремясь доставить ко всем участкам тела свежую кровь. Нижнее давление остаётся высоким потому, что кровь трудно продавливается через суженные капиллярчики из артерий в вены. Все органы недополучают кислород и питание. Неизлечимо. Развитие болезни можно только затормозить частым отдыхом, редкими нагрузками, спокойной жизнью, полноценным умеренным питанием и постоянным до конца жизни приёмом набора таблеток. Ещё врач успокоила меня, что это обычная судьба спортсмена резко прекратившего тренировки.
Как говорится - обухом по голове. Всегда считал себя молодым, спортивным. Ещё свободно делал подъём разгибом на перекладине, стойки на брусьях, сальто на пляже. Какие там отдыхи и таблетки. Представился мне этакий толстый розовый тип с одышкой и лекарством в кармане. Этот образ был настолько противным, что я заметался в поисках советов. И тут как-то в перемену между лекциями безымянный студент за что-то поблагодарил меня и сунул в руку книжечку, сказав "это вам пригодится". И исчез, я и лица этого дорогого человека - не разглядел. Книжица была изрядно потрепана: Гилмор "Бег ради жизни". Я прочитал и проникся доверием. Врач благословила меня на бег, хотя по медицине полагалось лежать и медленно прогуливаться. И начал бегать.
Ха, легко сказать. Во-первых, гимнасты презирали разных там бегунов, которые без всякого смысла бегут по стадиону круг за кругом. Не стесняясь публики. Потом, оказалось... какой там круг - после 150 метров вынужден был остановиться, запыхавшись. Постепенно день за днём добавлял немного. Скоро уже пробегал два круга. В конце дистанции уставал ужасно, в голове мутилось. Думалось - испорчу что-нибудь внутри. Но знающие люди со спортивной кафедры говорили, "надо себя преодолевать". Да и врач мой соглашалась и, похоже, с надеждой на меня смотрела.
Мой вес через 2 месяца пришёл в норму. Газеты тогда ещё не пестрели объявлениями о сенсационных открытиях для похудания. Лекарства, диеты, операции - это появилось позднее. Но я, как заслуженный изобретатель (имею красивый знак "Изобретатель СССР", правда, это перебор - СССР я не изобретал), нашёл верный путь. И на себе проверил. Могу поделиться.
Способ предельно прост и укладывается в одно слово: "Пополам." Ни от какой пищи отказываться не надо. Только всё пополам. Порцию в тарелке раздвиньте на две части. И съешьте любую половину. Даже если очень спешите - никогда не глотайте из кастрюли. Хорошо ещё добавить 10 минут спокойного бега, это не сразу, постепенно привыкнете, или вместо него, если есть время, 60 минут быстрой ходьбы. Каждый день. И закон сохранения материи придёт на помощь. Не требуется особой силы воли. Достаточно иногда посматривать в зеркало и убеждаться, как на глазах стройнеешь.
Чувствовать себя стал приличней, работоспособность восстановилась. Только давление упиралось. Довёл время бега до 20 минут. Больше не получалось. Не следует и перестараться, явный признак перегрузки - на следующее утро замечаешь, что не отдохнул. Значит - нажимай помедленней.
Я так втянулся в бег, что он стал потребностью. Давление обычно не прыгало за планку 90. На бегу готовился к лекциям или изобретал. Так хорошо думается, когда ноги несут тебя легко и быстро, а воздух охотно наполняет грудь.
Бегал на стадионе по соседству с домом. Раз пришёл - закрыто. Что поделаешь - лезу через забор. В другой раз новый страж не впускает. Говорю ему, что бегаю всегда на этом стадионе. Бегу по дорожке. Он за мной бежит, кричит: "Стой, стрелять буду!" На ходу поясняю ему, что останавливаться медицина запрещает, а при советской власти стадионы принадлежат народу.
Бегал по улицам, благо мы жили возле тихой окраины города. Иногда досаждали собаки. Приходилось на всякий случай брать в обе руки по хорошему камню. Как-то утром бежал по такой улочке мимо ещё не проснувшихся домишек. "А что, магазин уже открыли?" - высунулась из распахнувшейся калитки физиономия с прилипшими фрагментами винегрета. Коренной житель нашего города не мог вообразить, что солидный человек бежит утром по какой-то иной причине. (Извините за это пояснение, для молодых и иностранцев). Бегал в командировках по улицам незнакомых городов, бегал вокруг озера в Ессентуках, где пытался лечить свой упрямый желудок, бегал по комнате, если совсем уж было негде. Так бегал я 35 лет, пока, приближаясь к 70, не перешёл на ходьбу.
Извиняюсь, что так подробно залез в свои болезни. Припомню всё же ещё один случай.
Выходной день на пляже в Киеве. Тепло, приятно, и командировка удалась. Перед одеванием, стряхивая с себя днепровскую водичку, я провёл рукой по груди и обнаружил под левым соском плотный шарик, величиной с порядочный орех. Я бы, может, и внимания не обратил на это, но ровно год назад мне удаляли точно такую штуку. Молодой хирург, копаясь в моей замороженной груди, искусно охмурял хорошенькую медсестру, которая смеялась, смущалась и путалась, подавая нужные инструменты. Отпуская меня домой, он беззаботно сказал, что это я скушал что-то жирное, нечего и на анализ посылать. Конечно, подумал я, он не всё удалил, вот и выросло снова. Да... пожалуй, побольше, чем была. А в те годы всюду заговорили о грозной болезни, название которой избегали произносить.
На обратном пути, в Москве, я зашёл в специальный пункт для консультаций. Средних лет внушительного вида хирург внимательно меня прощупал и сказал: "Не похоже, но по приезде немедленно обратитесь".
И вот я уже в настоящей операционной. В той именно больнице. Известная в городе женщина-хирург, занимаясь своим делом, говорит, что постарается не попортить мою мужскую красу. Вот все отошли с моим кусочком. Лежу один и соображаю..., если придут и начнут меня зашивать, значит, всё в порядке. Если нет - будут удалять соседние лимфатические узлы. Прошло минут пятнадцать. Кира Александровна (вот вспомнил!) вернулась весёлая. Вскоре я занял одну из десятка коек в палате. Теперь нет нужды описывать всё, что меня окружало. Возьмите Солженицина "Раковый корпус". Но тогда не было никакой литературы. Только слухи...
Со мной лежали настоящие больные, уже прошедшие предварительные проверки, а кое-кто и операции в своих районных больницах. Вели себя все спокойно. Друг к другу относились с какой-то заботливой предупредительностью. За несколько дней, что я там пробыл, два места, где лежали наиболее тяжёлые - освободились.
Самым жизнерадостным среди всех был Павел, лет 30 красивый мужчина, работавший директором только что появившегося телеателье. Он охотно рассказывал всем свою историю. Строгал ножом для сына коробку. Поранил немного большой палец. Ну, завязал и забыл. Но палец никак не заживал, стал нарывать. Врачи почистили, но опять не заживало. Тогда сделали анализ... палец отняли. Прошло время, забыл всё, но... К Павлу часто приходили нарядно одетые знакомые и родственники. Он усаживал их возле корпуса, на природе, подальше от жутких микробов. В ответ на испуганные взоры и осторожные слова он смеялся, хлопал их по плечу. Кушал всё, по слухам, спасительное, что ему приносили. Пил настойку гриба чага. Ложками ел особый мёд, шутил и поглощал фрукты. Утром он делал зарядку и бегал вокруг нашего корпуса. Я чувствовал себя неловко среди этих людей. Попал не по чину. Они относились ко мне, как ко всем - ровно, тепло. Все воспрянули духом, когда после операции, лежавший в тёмном углу человек, который уже неделю ничего не мог есть, очнувшись, потребовал обед. Затем он начал рассказывать разные истории из своей жизни председателя колхоза. Перед тем, как меня выписали, он прогуливался по палате, со всеми заговаривал, подбадривал.
Через месяц я пришёл в больницу, как было условленно, показаться врачу. У входных ворот выглядывающие из осыпающейся кладки красные кирпичики, казалось, тихо приветствовали меня, пришедшего с воли. Вот уголок с прижавшимся к стене кустом яркой бузины. Здесь много времени сидел я, размышляя о мире людей, спешащих куда-то за оградой. Почему не хватает им для полного благополучия простой радости быть здоровыми?
Врач не должен проявлять особых эмоций, однако Кира Александровна светилась радостью, объявляя пациенту, что результаты анализа поступили - всё в порядке.
- Как чувствует себя председатель колхоза? - спросил я полный уверенности, что делаю хирургу приятное. Но лицо её мгновенно посерело.
- Что вы, мы же только посмотрели и... ничего не смогли сделать. Он прожил неделю.
- Но, он так хорошо себя чувствовал! Ходил и поправился...
- Так бывает.
Спросить о других я уже побоялся. Через месяца полтора в газете появилось в чёрной рамке: "С прискорбием сообщаем о безвременной... Павла Морозова". Это невозможно! Он же держал жизнь в своих уверенных руках! Так время от времени напоминает нам природа, что нет в ней никакой гарантии нашего существования. Эх, как же надо ценить этот ветерок, ласкающий кожу, синеву неба, заглядывающую в глаза, тепло солнца, зелень листьев, движение, по своей воле, собственными ногами...
...И если надобно платить
За то, что этот мир прекрасен,
Ценой жестокой - так и быть,
На эту плату - я согласен!
... подсказывает память слова живущего рядом с нами пророка Жени Евтушенко. Кстати, именно в этой больнице впервые попали мне в руки его стихи "...соленые брызги блестят на заборе. Калитка уже на запоре. И море...". Это показалось сначала так неблагозвучно - на запоре... море... Но, словно, их ждали. Эти и другие его строки освоились во мне. И на всю последующую жизнь.
Потом мне повезло на краткие встречи с Поэтом. Он очень тепло ко мне относился. А я так хотел... и не смог сказать, сколько раз он спасал меня. Но ведь он и так знает об этом? Не случайно же на одной из его книг, стоящих на моей полке, осталась его рука: "Моему старинному другу".