Мой доклад на НТО-2 прошёл совсем буднично. После выступил профессор Бродовский и подробно разжевал всем, о чём тут, собственно, рассказывали. К тому времени этот ученый уже имел звание лауреата Госпремии, он пользовался большим авторитетом, как специалист и как человек, который зря хвалить не будет. А Владимир Николаевич сильно хвалил мою работу и её автора:
- Вы посмотрите, он добился добротности в один миллион!
Цифра впечатляла. В отличие от вузовских профессоров, которые в основном занимались обучением, эти люди создавали сложную технику и по-настоящему ценили практический результат. Они отлично сознавали, что написать десяток формул и построить несколько графиков может каждый из их круга. Но сразу на порядок повысить точность - это что-то значит.
В заключение выступил начальник отделения проф. Борис Константинович Чемоданов
и ещё усилил атмосферу одобрения.
Нашёлся и оппонент, который пытался где-то подковырнуть докладчика. Этим человеком был начальник одной из лабораторий Блейз. Так вот получалось, единственный из членов совета - соплеменник, с которым я не раз делился и беседовал "за жизнь", имел не совсем положительное мнение. Причину этого я узнал позже.
В этом институте было достаточно не только докторов наук, но и академиков. Они не особенно ходили на работу, а использовались для представительства в разных Советах. Меня познакомили там с академиком Михайловым. "Критерий Михайлова" в теории регулирования - это классика. (Так нас учили, теперь увидел, что в западной науке это имя неизвестно). Живой Михайлов - высокий, сутулый и несколько суетливый. Будто ему самому было неудобно своей знаменитости. Впрочем, все говорили о нём с покровительственной усмешкой, как об устаревшем научном явлении. Хотя он совсем не казался старцем.
На этом месте у меня появилось время более подробно восстановить картину предзащитных приключений. Конечно, тогда всё это составляло для меня основательные нервы, и даже травмы. Это теперь, будучи вне огражденной железом арены, я смотрю на те дела, как на некоторые игры научных и кадро-наблюдавших властей.
Воспользуюсь-ка я тайно вывезенным из Советского Союза архивом. Но где же мои бумаги? Может, в этом ящике? Ах, на этой полке... Пусто. Ведь все мои защитные передряги происходили с так называемыми "Организациями п/я ?", или как коротко говорили - с "ящиками". Я не посмел сохранить даже черновики своих писем. Такие сочинения полагалось писать в специальных прошнурованных и пронумерованных журналах. Они хранились в 1-ом отделе и время от времени по особому Акту специальной комиссии предавались уничтожению. Думаете - швыряли бумаги в печку? Как бы не так. Каждая организация имела в специальной комнате специальную машину со специальным приводом. В неё засовывали такие бумаги, и машина разрезала их на специально, по-научному, дезорганизованные узкие змейки. Только после этого бумажную кашу можно было выбросить в спец. корзины, содержимое которых сжигалось в спец. печах, поджигаемых спец. спичками, под надзором не менее 2-х спец. сотрудников, и пепел развеивали над спец. океаном.
Шутки шутками, но, к сожалению, многие интересные имена, даты и формулировки - исчезли.
Но кое-что сохранилось. Вот приказ по Ивановскому энергетическому от 1972 года: "Перевести ктн Трахтенберга на один год на должность СНС для завершения докторской диссертации". Это означало, что меня освобождали от лекций, а сохраняли руководство аспирантами и хоздоговорами. И зачем же родное государство так тратилось на подготовку данного доктора наук, когда всем там наверху было известно, что с его 5-м пунктом этот кадр никуда не проскользнёт. (Может, кто-то не знает или забыл, что введённый на заре социализма для чистой статистики пункт личной анкеты ? 5 - национальность - приобрёл функцию фильтра для вылавливания одной, отдельно взятой нации). Нет, наше государство не было расточительным или расистским. Не обязательно должно было стоять - "русский", можно - армянский, турецкий или самоедский. Но - еврей - ни в коем. Так зачем же тратились? А существовал спущенный сверху (поднимали вверх глаза и указательный палец) план подготовки кадров высшей квалификации. И под него нужны были люди со статьями, изобретениями, аспирантами. Таковыми зачем-то часто оказывались эти... с 5-м пунктом. Но не выполнить план - опасно. Снимут с работы. Вот и мучилось начальство, выбирая из всех зол наиподлейшее.
Вы думаете, читатель, что я сгущаю краски? Вон их сколько было евреев-профессоров. Про других достоверно не знаю. А о моём профессорстве - сами увидите впереди. Если у вас хватит терпения читать, а у меня воздуха - восстанавливать это на бумаге.
В это время я изо всех сил и способностей рыл и строил теорию точного привода в солидной форме с дискретной цыпкинской математикой. И опять, как во времена кандидатской, я не успокаивался, когда выводил искомые уравнения, пока всё не сходилось к одинаковому результату: расчёты по новым точным формулам, расчёты по прежним приближенным формулам и данные тонких экспериментов. Нередко получался настоящий сизифов труд. Я достал широкие бумажные ленты от ЭВМ и метр за метром убористо заполнял их выкладками и таблицами. Такие ленты были удобны - всё перед глазами, легко сравнивать новое со старым и отдельные варианты друг с другом. Всегда приятно добиться также и красивых по виду, лаконичных формул. И я просиживал часами в поисках возможных упрощений. Короткая чёткая формула не просто привлекательна для глаз специалиста, но и способна вдруг высветить физический смысл обнаруженного в эксперименте явления. Вполне нормальным было вытащить из метров бумаги лишь две-три строки в диссертацию.
Известно, что в научных трудах существуют недоработки или ошибки. Обычно это не признак недобросовестности, а просто человеку, как марафонцу, не хватило выносливости. Могу признаться, что в своей работе никогда, ни в каких малостях, я не останавливался, пока не добивался путём полных и точных доказательств - уровня истины. За все годы мне неизвестно, чтобы в каких-то работах с точными приводами, уже не под моим надзором, а в разных других организациях, выявился случай заметного несоответствия моей теории и новых результатов.
Могут сказать, а чего уж он так старался, ведь достаточно пинали и не признавали. Но словно Кто-то стоит за спиной инженера. Если хотя бы в одном месте пойдёшь на уступку этой сопротивляющейся парочке - технике с её математикой - после где-то неожиданно вылезет авария. Машины с моими приводами разбежались по свету (а может, их потомки и продолжают рождаться), они живут своей жизнью, с ними работают не известные мне люди. Если придумано плохо - закон естественного отбора быстро выведет из жизни такие изделия.
Результаты труда учёного и изобретателя - это частицы его самого, и они показывают, как на самом деле работает в нас этот удивительный "моральный закон".
В эти годы всё бывало против меня. И только неравнодушная природа говорила мне - утешься и живи. Меня спасали окрестные леса и поля. Я подолгу плутал там пешком или на лыжах. Я понял язык застенчивых берёзок и шелест грустных трав на берегах ручья. Я разговаривал с лосями и заснеженными опушками. Особо заботилась обо мне аллея рослых берёз. Она забирала мои мысли и вела их вдаль и ввысь, в загадочные пространства прозрения истины. Дрожь охватывала в предчувствии - вот сей миг откроется абсолютная тайна, которая посвятит меня в смысл всего сущего, сделает жизнь надёжной и ясной. Ещё усилие... ну, ещё чуть-чуть сосредоточиться, вот уже клочьями тумана расступается вечная завеса... но в последний момент затягивает свет лёгкая пелена, она сгущается, и ничего не остаётся, как согласиться ждать следующей встречи.
Я возвращался домой, и ещё долго во мне звучали тишина, покой и смирение.
После одобрения диссертации на Отделении, меня выпустили на Большой учёный совет. Сидевшие в мягких креслах первых рядов в просторном актовом зале весьма солидные люди мало интересовались моими формулами и графиками. Представлявший работу профессор Чемоданов лестно отозвался о ней, и Совет проголосовал за представление к защите. Тут я ещё раз поверил в фантастическую идею о моём переходе в учёное сообщество и начал усиленно готовить всё, что должно было способствовать успеху защиты.
Первой мечтой было просить Цыпкина выступить одним из трёх необходимых официальных оппонентов. Непосредственно во время защиты трудно суметь разобраться в сущности огромной и сложной работы и дать ей оценку. Мало кто был способен на такое (хотя в этом Институте, как меня предупредила всезнающая секретарша Совета, - такие люди, понимающие суть "с листа" - были). Цыпкин лучше, чем кто-нибудь иной, был знаком со всеми этапами моей работы. Однако ещё при кандидатской защите он отказался от такой роли. Поэтому я придумал нечто иное. Соискателю кандидатской степени назначается очень важный помощник - научный руководитель, обычно достаточно известный в научных кругах специалист. Докторскую - полагалось делать полностью самостоятельно. Однако разрешалось иметь "научного консультанта". Мне трудно было просить этого человека об участии в моих мелких делах. Преодолев стеснения, всё же обратился к Якову Залмановичу с письмом, где вспоминал о многих советах, помощи и главное - бесчисленных консультациях через его книги. Поэтому я просил его согласия быть научным консультантом моей работы.
Как же счастлив я был, когда, спустя всего неделю, уже держал в руках ответ:
"Уважаемый коллега! Я получил ваше письмо и оглавление диссертации. Я хорошо знаю ваши работы и высоко оцениваю их. Если вы считаете, что указание моего имени как научного консультанта в какой-то мере поможет вам, то у меня нет возражений. Желаю вам успеха.
11 ноября 1974. Цыпкин
И в конце его простая, по-школьному разборчивая, взлетающая к окончанию подпись.
В тот момент мне не были понятны какие-то сомневающиеся интонации в письме: "...если вам поможет...". Я не то что "считал", а сразу почувствовал себя на вершине успеха.
На первой странице моего красивого и солидно толстого тома появилась надпись: "Научный консультант Лауреат Ленинской премии, член-корреспондент АН СССР, профессор Я.З. Цыпкин".
Мне казалось, что теперь не существует человека, который бы смог сказать - "Нет".
Надо упомянуть, что определенную долю уверенности добавила мне и дискуссия, развернутая в эти дни вокруг моей статьи "Можно ли жить без денег". Я вдруг понял и предлагал платить в магазинах вместо наличных карточкой. В нарядном новогоднем номере "Литературки" (1973) на целый разворот поместили статьи журналиста В. Моева и академика Глушкова, обсуждавшие "полуфантастическое письмо в редакцию, которое прислал доцент из Иваново". (Чтобы не уклоняться, потом отдельно расскажу о своих гуманитарных идеях).
Виктор Михайлович Глушков в то время был исключительной личностью - знаменитым учёным - математиком, автором ярких теорий и книг, лауреатом Ленинской и Государственной премий, известным всем деятелем, Героем труда, членом ЦК, вице-президентом украинской академии наук, ещё и ещё чего-то. Имело немалый вес уже то, что он несколько раз повторял фамилию доцента и даже сказал, что "автору делают честь его размышления".
Для раскручивания "поддержки", как теперь выражаются, я обратился к нескольким знакомым. Пришло согласие приехать на защиту В.И. Скурихина, моего ещё студенческого руководителя. Он уже был в Киеве зам. директора Института Кибернетики, то есть самого Глушкова. Узнав от Скурихина о его бывшем ученике, он заметил в Литературке: "мир тесен". Вышло, что я уместился в этом промежутке между великими. С таким материалом 2-х метровый Скурихин, умевший выступать, был бы в предстоящих баталиях мне защитником.
Итак, всё складывалось на редкость благоприятно. Рефераты секретной почтой разъехались по заводам на отзывы. Диссертация была разослана 3-м официально назначенным оппонентам. Все они были известными специалистами. Одним согласился быть профессор Бродовский. Второй - оппонент из МВТУ имени Баумана, крупнейшего инженерного центра страны (когда я пришёл для знакомства на кафедру, там, в обычной большой комнате, увидел сидящих плечом к плечу, как студентов, человек 40 профессоров, и из одного ряда поднялся навстречу - Заслуженный деятель науки проф.Медведев). Третьего пригласили из Ленинграда - профессора ВНИИЭМ (электромеханики) лауреата Госпремии проф. В.С.Короткова.
В сущности, после одобрения Советом сама защита - чисто формальный акт. Случаев отрицательного голосования практически не бывало. Ведь я не был каким-то деятелем или начальником и не мог оказаться на скрещениях борьбы всяких течений и интересов. Уже начали поступать отзывы на мою работу. Все они были положительными.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-38/chemodanow.jpg)
и ещё усилил атмосферу одобрения.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-38/cypkinakademik.jpg)