Сентябрь 1941-го. Тревожные сообщения с фронтов. Папа, как враг народа, сослан в Вятку. Он среди уголовников работает на лесоповале. С больным сердцем. Маму нигде не берут на работу. Она пытается продавать вещи, но пища стоит дороже.
Лёня начал учебный год в последнем 10-м классе. В начале сентября вместо учёбы весь класс выходит в лес за грибами. В том году грибов много, и мы надеялись подкормиться. Уже вечерело, а Лёня не возвращался. Беспокойство мамы всё возрастало, и она побежала в школу. Там было пусто, лишь по всем углам вестибюля валялись остатки грибов. Мама кинулась к учительнице и услышала: "Ваш сын пренебрёг важным мероприятием и не явился утром в школу".
Лёня не пришёл домой и к ночи. Что с ним? Что делать? Утром следующего дня мама металась по городу. Может, друзья что-то знают? Но никаких ответов, и не похоже, что скрывают... Оставалось последнее средство - в милицию. Но ведь мы немели, когда кто-нибудь в форме задерживал на нас свой взгляд.
Четверо долгих суток билась мама в тисках неизвестности. То присаживалась на минуту, опустив руки, то снова вскакивала, выискивала адреса...
Только на пятый день в почтовом ящике оказалось письмо:
Мамочка, дорогая! 13.09.41
Еду на фронт. Прости, что не мог сказать тебе раньше. Постараюсь писать при первой возможности. Надеюсь, что папино дело повернётся благоприятно. Мои лучшие пожелания - с Вами, родные. Горячо целую тебя и Ромуську
Лёня
P.S. не пытайтесь наводить справки обо мне. Это будет безрезультатно. Попробуйте написать в Москву - Центральный почтамт до востреб. Ещё раз целую.
Чёткий спокойный почерк, живая Лёнина рука. Мы вздохнули. Ушла страшная тревога неизвестности. Но, где же он? Что с ним будет? Осень, он не одет, не обут, что ест?
Конечно, можно было ожидать, что Лёня будет искать способ доказать, что папа не может быть врагом народа. Это ошибка. Он думал, да и все тогда так считали, что дело за немногим - ошибка. Надо только рассказать, доказать правду.
Каждый, кто знал папу, видел его честность, искренность, доброту, общительный и весёлый характер. Стать жертвой своего простодушия - он мог. Но самому втайне готовить и расчётливо исполнять чёрные замыслы...?
Но очевидное - почти невозможно доказать. Разве только ценой собственной жизни. Такой путь в отчаянии избрал мой старший брат.
Были люди вокруг нас, которые знали - "зря не посадют". Но не все нас сторонились. Виктор Ильич Гусев не выразил словами своего отношения к событию у соседей за стенкой и не испугался, что было бы естественно в его положении рабочего человека, вовлеченного в партию. Напротив, он начал, заботиться о нас, охотно помогал в хозяйственных делах. Он сердцем понимал нашу беду. И спустя много лет, если я шёл на Нижегородскую, то первым делом, чтобы встретиться с Виктором Ильичём. Мы не разговаривали о прошлом, просто я чувствовал в нём родного человека, и он всегда радовался мне.***
В нормальной семье мать плачет, когда сына забирают на фронт. Конечно, мама тревожилась, ведь Лёне только исполнилось 17, и он один, а не вместе с товарищами, и шла жестокая война. Но теперь она хотя бы что-то знала о нём, а его поступок восставал против нашего подавленного состояния.
Около двух недель Лёня добирался до Москвы. Наконец, он попал в воинский эшелон, который шёл на фронт. Командир в вагоне, выслушав исповедь юноши, пожурил его: "Матери и так было тяжело, а ты ещё добавил". Он объяснил, что вышел приказ - брать в армию только прошедших "всеобуч", то есть начальную военную подготовку. Поэтому военные с ним не разговаривали. Он убедил Лёню, что отцу так не помочь, а через год его призовут и всё пойдёт нормально.
Лёня расстался с этим добрым человеком и со своей идеей.
В Москве, оставив эшелон, он отправился на розыски дяди Мирона.
Дядя Мирон - это особый рассказ. Этот человек, один из немногих, который и сегодня живёт во мне. Когда, уже после войны, я юношей приезжал в Москву, на метро и троллейбусе добирался до солидного дома на Новослободской, с некоторой робостью, поднявшись на лифте, нажимал кнопку звонка - мне открывал человек, лицо которого вдруг озарялось таким приветом, теплом и радостью, что все неловкости родственника из провинции (как говорила тётя Таня - "из Иваново-Вознесенска", хотя мой город уже сто лет назывался просто Иваново) испарялись. Я оказывался в непривычной среде истинно родных людей. Меня не знали куда посадить и чем угостить.
- А гусиную печенку, ты любишь? Положить тебе к судаку майонез? А этот соус тебе понравился?
Я не знал, что отвечать. О многих блюдах и не слыхивал, тонкости сочетания разных приправ - не различал. Война, карточки, пайки... осталась одна оценка - съедобно. Может, чем-то я был симпатичен дяде Мирону, но главная причина слышалась в том, как он, оглядываясь на окружающих, произносил: "Это Бузи сын!". Моя мама была для него эталоном лучших человеческих качеств.
Дядя Мирон не раз с волнением начинал мне говорить: "...ты не знаешь, твоя мама чудный человек, как она о нас заботилась, когда мы голодные прибегали в их дом, она всегда спешила нас кормить...". При этом лицо его озарялось каким-то светом и становилось просто прекрасным. Я дальше не расспрашивал, а мама никогда ни слова об этом не говорила. При каждом случае дядя Мирон стремился сделать хорошее любому из нашей семьи. А был он в советской Москве на виду, во время войны руководил Главком пищевой промышленности у Микояна. В 1944-м, когда папа, чуть окрепший после лагеря, быстро продвинувшего его больное сердце к последнему рубежу, приехал в Москву - дядя Мирон не побоялся встречаться и поселить дома "антисоветского преступника", которому и в Иванове-то жить было запрещено. Он нашёл способ помочь нам, не прибегая к благотворительности.
Помню и такой случай. Уже после войны, в 1966 мы приехали в Москву вместе с мамой. Жили, конечно, у дяди Мирона. Мама всегда была близорука и хотела использовать поездку, чтобы сделать себе очки. С всякими справками мама пришла в аптеку, но её быстро отшили. Узнав об этом, дядя Мирон тут же отправился с мамой. Он попросил позвать заведующего. И что-то в его внешности и голосе заставило работников немедленно подчиниться. Зав сходу начал надменно объяснять провинциалке, что ей ничего не полагается. Однако строгие слова и властный голос незнакомца мигом его остудили. Вскоре он сам вынес маме пакет с очками, и извинялся "за недоразумение".
Что же руководило этим человеком в его постоянном стремлении помочь нам?
Передо мною письмо от деда Шомшона от 1.7.1941. Это значит - война уже бушует. 3-4 июля Могилёв бомбили, улица, где жили дед и баба, была разрушена. По-видимому, когда это письмо добралось до Иваново, деда и бабы уже не было среди живых. А их останков - среди могил.
Вот это письмо. "... Мы за нас не думаем, только мысли о наших детях. Мы считали к 1.7 выехать к Дорусе, так мы остались, очень больно переносить такое. Как Доруся останется без Вили в таком положении. Ликвидировали всё и теперь надо было возвратить каждому деньги обратно, хоть это поможет нам положить голову на своё место. Ваш папа Шамшон".
Вдумавшись в отмеченные мной строки, я поразился. Как эти люди из евреев-торговцев, продав свои вещи, получив за них столь необходимые сейчас деньги - отдают их обратно? На грани спасения жизни! Может быть, и их сестра Хэйвед успела передать своему сыну Мирону этот ген? Не его ли ощущаю и в себе: если тебе от души сделали добро - оплатить это невозможно никогда.
Но вернёмся в военную Москву. К этому времени дядя отправил семью в эвакуацию и жил один. Вернувшись однажды поздно вечером с работы, он увидел сидящего на лестнице у дверей грязного оборванного человека, который после отмытия оказался Лёней. Только Бог мог послать дяде Мирону такой случай помочь своей дорогой сестре Бузе, а Лёне встретить в критический жизненный момент сердечного и сильного человека. Брат пару недель побыл в сытой и спокойной (при воздушной тревоге они не спускались в бомбоубежище) квартире дяди Мирона. Он окончательно отговорил Лёню от отчаянных действий, объяснил его роль в семье.
Мой брат вернулся другим человеком. Он стал взрослым, заботливым главой семьи. Вскоре он устроился на работу бойцом в пожарную команду, которая располагалась недалеко на Негорелой улице.
Лёня начал получать деньги и главное - "рабочую" карточку на хлеб.
***
Дополнение 20.01.2015
Сегодня мне приснился сон.
Я в Иванове, в квартире наших соседей Гусевых на Нижегородской. Посреди комнаты что-то, может стиральная машина, на её боку прореха и внутри видно, что висит на проводах какая-то крышечка, изогнутая дугой по форме стенки машины. Я пытаюсь вправить её на место.
Виктор Ильич:
- Не надо, Ромик, что-нибудь сгорит.
- Ну что вы забыли, что я инженер-электрик?
Беру аккуратно, вправляя провода внутрь, приставляю крышечку, и она готова точно сесть на место. Думаю спросить, нет ли быстросохнущего клея и... видение улетучивается.
Жаль, дорогого мне человека видел смутно. Он стоял в глубине комнаты. Людмилу Ивановну не видел, но она тоже была здесь.
И так тепло и приятно мне было у этого человека, который в черном 41-м не спрятался от нас, не испугался, не поверил навету, а только своему сердцу.
А последний раз мы виделись с Виктором Ильичем, думаю, году в 89 или 90. Перед отъездом зашел к нему, мы обнялись и оба не сдержали слез.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-8/lenjazapiska.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-8/djadjamiron.gif)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-8/lenjarabotaetwpozharnoj.jpg)