Несколько месяцев маму не брали ни на какую работу. Боялись иметь дело с женой врага народа. Как-то явились двое мужиков с телефонной станции. Что случилось, мы исправно платим? Телефон был той соломинкой, которая позволяла маме к кому-то обращаться и просить о работе, минуя запертые двери и охранников. Главный из телефонистов начал злобно выговаривать маме, как это она продолжает пользоваться телефоном, когда столько честных граждан ждут очереди на установку аппарата. Мама пыталась показать ему телефонный справочник, где стояла папина фамилия, как одного из издателей. Провода обрезали. Телефон забрали.
Лет через пятнадцать, когда пришла бумажка о реабилитации папы, мама по совету чиновников обратилась к прокурору с заявлением о восстановлении телефона. Хранитель законности пояснил женщине, что в отличие от конфискованной мебели - телефон не возвращается. Запишитесь в общую очередь. "Но мы уже стояли в этой очереди много лет, а теперь снова?" - воскликнула жена, признанного незаконно "репрессированным". "Ничем не могу помочь, закон один для всех", - был ответ.
Нас выручил наш знакомый, тихий и скромный, Натан Израилевич Подкаменский, работавший главным бухгалтером в Городской конторе Госбанка. Он уговорил начальство взять работника, чтобы привозить обеды из Областной конторы вместо организации собственной столовой и экономии времени сотрудников сокращением обеденного перерыва. Нужно было вёдра с горячим обедом привозить на санях за несколько кварталов, пересекая дороги, затем подать еду служащим, вымыть всю посуду (какой-то специальной мойки, конечно не было). Ещё этот работник должен быть чужд "традициям" людей пищеблока.
Мама возила неустойчивые санки с привязанными вёдрами, укутанными в тёплые вещи. Труднее было молча слушать догадки тех, кого мама кормила, о причинах малого количества и сильного разбавления супа. Время уже было голодное. Люди хотели отнести что-то домой, детям. А как разделить этот суп на 30 порций, чтобы всем поровну хватило и ничего не осталось? За этим тоже было, кому следить. Я не мог помогать маме и только пару раз издалека наблюдал за всем этим. И не приближался. Лишь спустя много времени, мама осмелела и иногда приносила свою порцию в бидончике.
А был случай, когда из-за поворота вынырнул трамвай, она заторопилась, санки опрокинулись. Кто бы маме поверил, что она спасла половину супа? Она была в отчаянии. Неожиданно оказалось, что на кухне, где она получала обеды, отнеслись к этому спокойно, и ей долили заветной жидкости. Рассказывая вечером об этом эпизоде, мама замирала, и вся светилась благодарностью той поварихе.
И вот снова вижу я свою рвущуюся в тисках беды худенькую и преданную маму. Как хотела она делать людям добро. Как ранили её их подозрения.
Нет, моя мама не была белоручкой. Каждое своё утро независимо от самочувствия она начинала энергичными упражнениями с веником и тряпкой. А что стоила стирка на кухне без окон и вытяжки, с помощью только шумящих примусов и стиральной доски, по волнистой поверхности которой приходилось бесконечно и с силой протискивать парящее мокрое бельё. Это длилось часами. Одновременно она успевала готовить завтрак и обед и улаживать конфликты темпераментных своих мужчин!
Это фото было послано папе, в лагерь.
Но такая работа в банке была маме не по силам. Не физическим. Здесь нужен был человек с российской рабоче-крестьянской основой. Поэтому мама приложила все силы, чтобы выбраться, и вскоре попутно освоилась в совсем новом для себя банковском деле. Её посадили на "группу", т.е. на место служащего со специальной подготовкой. Она быстро овладела этой нудной и нервной специальностью, избавившей её от касания к общественному питанию. Первое время она ещё поработала на более привычном посту - секретаря управляющего, но, видимо, это было слишком освещённым местом.
Натан Израилевич всячески успокаивал и поддерживал маму в этом нелегком и для него деле. Подкаменские оказались настоящими друзьями. Такие проявляются в трудный момент жизни.
Как мама познакомилась с Подкаменскими, я не знаю. И никто уже не расскажет. Только чувствую вечную благодарность этой семье, хотя Натана Израилевича и Фриму Борисовну замещают на этой земле уже даже не их дочери, а внуки, правнуки и ещё более молодое поколение. Три дочери этих замечательных людей оказались удивительными красавицами и истинными представительницами лучшей половины человечества. Их качества продолжились в следующих поколениях девочек. Да, появлялись на свет в основном девочки, но какие! Все они были на редкость хороши собой. И не только с виду.
Ближе других я познакомился с Фримой Борисовной. Скудная пища военного времени, видимо, не доставляла зубам всех необходимых элементов и, хотя, следуя известным предостережениям о роли сладкого, я должен был сохранить зубы на века, вскоре уже оказался в зубоврачебном кресле Фримы Борисовны. Она была строгим доктором. Удивляясь, когда я стонал при погружении зубного сверла в проклятую дырку, а сам погружался глубже, чем было возможно в недра пыточного кресла, она сверлила меня долго и настойчиво. Мне казалось, как раз до того момента, когда я уже хотел высвободиться и отказаться от всех этих зубов, дарованных человеку и будто бы украшающих его жизнь. Иногда я удачно попадал к другой врачихе, такой доброй и ласковой. Правда, её пломбы выпадали через неделю-другую. К Фриме Борисовне с жалобой на тот же зуб я никогда не приходил. Только их было во рту так много!
К весне еда становилась всё менее доступной. Во всех организациях раздавали участки земли. Лёня в пожарной команде тоже получил одну сотку. Участок был далеко, у самой колючей проволоки, ограждавшей Южный аэродром. В ближайший выходной мы пришли на свою землю. Она оказалась этакой чистой и гладкой полоской в 5 метров шириной и 20 длиной (мы, конечно, предварительно всё измерили). Соседи уже работали, перед ними чернели у кого большие, у кого меньшие куски свежей пашни. Мы с жаром принялись копать. Для меня, да и для брата, это был первый опыт такой работы. Очень быстро выяснилось, что, хотя у других это смотрелось совсем просто, но копать землю у нас не получалось. Может, потому, что раньше на этой "целине" пролегала дорога, годами уплотняемая повозками, а, может, ещё почему-то, только через пару часов руки наши были в кровавых мозолях (о голицах - простейших варежках - мы понятия не имели), а от столь малой выделенной нам земли удалось отгрызть до обидного узкую полоску, состоящую из тонких, как ломтики сыра, только чёрных, чешуек. В следующий раз мы работали гораздо успешнее, вскопали и засадили около трети участка. Правда, чувствовали себя как-то странно, когда решились своими руками закапывать в землю хотя и мелкую, но, наверное, такую вкусную круглую картошечку.
Через месяц, явившись на поле, мы были удивлены дружным всходам. Бережно присыпали землёй весёленькие кустики. А осенью работа оказалась радостной: крупные красивые картошины выворачивала лопата, и столько... Вместо принесённых сумок наполнился и надёжно занял вертикальное положение настоящий мешок. Потом ещё была забота доставить этот дорогой груз домой.
Интересно, что впоследствии, уже умудрённый в сельском хозяйстве, я понял, что далеко не всегда вырастает хорошая картошка - то её крот съедает, то вредители-насекомые, то год выдаётся холодный и сырой. А тогда первый опыт голодных учеников оказался таким удачным.
Наш порядочного размера двор на Нижегородской тоже поделили между жильцами, раскопали на грядки, и потом каждый год мы, без особых хлопот и никаких удобрений, собирали всякую зелень, вплоть до настоящих с пупырышками огурчиков, которые я нашаривал в маскировке зарослей репы и прочего, и даже помидоров. Эти, конечно, не вызревали, но мы заполняли зелёными шариками всё внутреннее пространство нашего дивана, служившего теперь не только для приятного времяпрепровождения, но и таинственным хранилищем, заглянув в которое, находили несколько совсем красных и вкусных плодов.
И опять-таки, получив в далёком будущем на нашей "даче" настоящий опыт огородничества, я не мог понять, как это без научно созданных удобрений, защиты от ночных холодов плёнкой, опрыскиваний всякой насекомоядной штукой и прочих ухищрений, из этого не приспособленного к сельскому хозяйству двора, мы дёргали маслоподобную репу, петрушку, корневища которой подобно женьшеню напоминали человечков и многое другое. Все семена, что удавалось достать в расположенном по соседству, казавшимся раньше таким бесполезным, полуподвальном магазинчике "Семена", втыкались в землю, водички и... всё, собирай урожай.
Осенью 1941-го в нашей большой и красивой 33-ей школе на Негорелой развернули госпиталь. Учёба продолжалась на квартирах учеников. Дошла очередь и до нас. В один необычный день наша заботливая и терпеливая Ольга Дмитриевна Бугримова (помню её красиво одинаковые подписи в табелях, подтверждавшие мою не блестящую успеваемость, особо по таким трудным предметам, как чистописание) вошла в класс... то бишь - в нашу квартиру. Она положила портфель, повидавший не только виды, на не раздвигавшийся с довоенных гостей наш прочный обеденный стол, достала и раздала каждому по кусочку хлеба (дополнительному пайку для учащихся) и начала урок. Помню, однажды стояла в маленькой комнате наша ученица в слезах и рядом её мать, слышен был её настойчивый голос. Ольга Дмитриевна была необычно смущена. Девочка пропустила два дня, и мать, видимо, рассчитывала на дополнительные кусочки хлеба. У учительницы были свои малые дети, наверное, когда ученики не приходили на занятия остатки хлеба были для неё важным подспорьем. Ведь и хранить эти кусочки было негде (не в портфеле же?), да и ученики нередко исчезали надолго или насовсем - уже начиналось бегство, эвакуация семей, близких к власти.
Сначала это показалось очень здорово - не вставать так рано, не искать ботики или валенки, не выходя из дома - прямо на урок! Но не вспомню, чтобы чему-то научился в этой "школе". Доски с мелом не было, в перемену не побегать, всё в комнате отвлекает. Вскоре нас начали пристраивать в разные ближние и дальние школы, во вторые и третьи смены.
Особенно запомнилась зима в школе ? 44 на улице Балаганной. Это было довольно далеко, минут 20-30 надо было идти по улице Станко. Почему такой разброс по времени на дорогу? Идёшь себе, и вдруг из какого-нибудь двора выходит к тебе пацан:
- Чего несёшь?
- Да учебники, тетради.
- Дай посмотреть! А это что?
Тут из ворот появлялись его соратники, отбирали мамин завтрак. Конечно - копейки, если найдут. "За обман" ещё пнут пару раз. Хуже всего, что тебя "запоминали". Снова встретиться со "знакомыми" - точно пристанут. А другой дороги нет, и другого времени - тоже.
Но это ещё были "семечки". В окрестностях этой школы город переходил в какие-то овраги, пруды и редкие частные дома с глухими заборами. Здесь обитали настоящие банды. Раз к нам прямо на урок сунулись несколько парней, разглядели, кого искали. На перемене услышали шум, крики. Выскочили из класса - стоит наш нескладный долговязый Петро весь в крови. Его порубали маленькими топориками (они были тогда на вооружении этих групп). Петро, вроде, тоже был в одной из соперничающих компаний, и война между ними шла с переменным успехом, и по каким-то правилам.
Лёня быстро освоился в пожарной команде.
Его гордый, независимый характер и множество "умственных" интересов на удивление легко совмещались с полувоенной средой грубоватых и малограмотных бойцов и командиров в брезентовой робе. Мне было приятно видеть, что эти люди, взрослые и бывалые, обращались к юноше, как равному. И ещё с какой-то даже нежностью и уважением. Кроме основной работы пожарного, Лёня вник в сложную систему оплаты дежурств, составил особые таблицы, из которых рядовым и начальству стал ясен порядок этой работы. Его авторитет ещё поднялся. Но мне виделось главное - Лёня оказался там королём бильярда. Наверху в большой комнате, где пожарные ожидают вызова на огневое дело, стоял огромный профессиональный бильярд. Я с гордостью наблюдал, как брат по-хозяйски расхаживает возле широченного зелёного поля, сосредоточенно всматривается в расположение самоуверенных крупных жёлтых шаров и вдруг, странно выгнувшись спиной к полю битвы, замирает на секунду у борта и выстреливает тяжеленным кием. Шары пулями летят во все стороны и удивлённые трепещут в сетках луз.
Мне очень нравилось приходить в "пожарную". Бойцы весело и добро встречали меня, охотно показывали свою технику. Раз пожарные повели меня спуститься со второго этажа, где они ожидали сирену тревоги, по отполированному годами и брезентом медному столбу прямо вниз в гараж. Там стояли в полной готовности блестящие красно-чёрные мощные машины. Нужно было захватить весь свой дух, чтобы решиться провалиться под пол, обнимая этот таинственный столб. Мешкать было некогда - вдруг загудит сирена, или увидит начальство.
Иногда Лёне случалось дежурить в кинотеатре. Меня легко пропускали к нему в кино "Арс". Теперь его уже не существует - расширили улицу. А тогда мне повезло раз десять смотреть "Музыкальную историю" с Лемешевым. На немых фильмах сбоку у экрана за пианино садился настоящий тапёр и умудрялся в темноте зала бойко находить нужные клавиши. Бывал я таким способом и в театре Музыкальной комедии, но там не всегда контролёр с должным почтением относился к младшему брату дежурного пожарника. Уловив обидные интонации, я обследовал здание театра и обнаружил вполне приличный вход, где никто ничего не спрашивал.
Лёня дежурил в пожарной команде через день по 24 часа. Так у него получался свободный день, в который он ходил в 10-й класс своей школы. Дважды - в первую и во вторую смены. Чтобы не пропустить ничего. Весной 1942-го в его документе об окончании школы стояли только "отлично".
Наступила холодная дождливая осень 42-го года. Постоянное чувство голода заслонялось тревогой за папу, из редких писем которого можно было догадаться (всюду цензура) о его болезни. Да ещё новая угроза - Лёню заберут на войну.
Однажды Лёня влетел в квартиру и, смущаясь собственной радости, выложил на стол два 100-граммовых пакетика... настоящего сливочного масла.
- Что это такое! Где ты взял? Может, пришла победа?
- Понимаете, я решил подойти к постоянной толпе у Гастронома, спросить, что дают, а стоявшая в очереди какая-то бабушка в платке сказала: "Пройди, сынок, возьми маслица". Видно, приняла мою полувоенную форму пожарника за одежду призванного в солдаты. Я не успел сообразить, как продавщица в дверях спросила: "Давай деньги"... и вот...
Вспоминаю и такой случай. Дело к ночи, за окнами дождь, холодно и неприютно. Вдруг шум за дверью. Открываем - Лёня, мокрый и грязный, вваливается с огромным мешком картошки на плечах. Оказалось - пожарная выезжала на уборку в колхоз за сотню километров от города. За день работы им разрешили взять картошки, сколько хотят, и все взяли по мешку. Как он смог справиться с такой непривычной ношей?
Подошёл призыв в армию. Возможно, мама надеялась втайне, что по известным причинам Лёню не заберут. Но всё прошло гладко. Пару раз посетил сборный пункт, и вот он, уже не различим среди нескольких сотен одетых кое-как ребят. Их нестройная колонна под резкие окрики офицеров проплыла мимо заплаканных матерей.
Мы с мамой вернулись в пустую квартиру. Нас осталось двое. И тень надежды - все были ещё живы.
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-9/mamalenjaromafotowernulosxspapojizlagerja2.jpg)
![[]](/img/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-9/lenjafotonapropusk.jpg)