Спросили бы меня в советское время, бывал ли в Лондоне, в Париже? Скорее всего, этот вопрос принял бы за насмешку. Но в новой жизни всё оказалось очень просто. Выбрали туристическую фирму. Заплатили доллары. Приехали в Бен-Гурион. И вот уже мы с женой гуляем по Англии, а потом и по Франции.
Я мог бы описать собственное удивление знаменитыми дворцами, площадями и газонами главных европейских столиц. Боюсь, не получилось бы, как у Володи Высоцкого: "Ой, Вань, смотри какие клоуны!" Об этом лучше почитать в романах классиков.
Меня всегда больше интересует, какие они - люди - в разных землях и странах. Однако, гуляя возле гостиницы, не встретишь местных жителей. Тем более в музее мадам Тюссо, где живого человека отличишь от восковой фигуры лишь, если он шевельнётся. Так же напрасно приглядываться к людям, ожидающим бесплатного концерта во внутреннем дворике Вестминстерского аббатства. Правда, в Гайд-парке нам повезло: на зелёных лужайках возле озёр сидели семьи, а по дорожкам прогуливались группы людей. Только странно, их вид и облачение были тревожно знакомы: чёрные усики, белые платки. Сплошь одни арабы. Какой-то их праздник, что ли?
Поселили нас в Лондоне в большой гостинице. Два её корпуса разделял дворик, в который каким-то чудом часто втискивались два-три огромных автобуса. В вестибюлях постоянно перемещались во всех направлениях свежие гости со всех концов света, жаждущие, наконец, выйти в город, или спешащие на самолёт "старожилы". Несмотря на сутолоку на всех лицах были приветливость и спокойствие.
С непреходящим смущением вспоминаю, как когда-то в фойе важной московской гостиницы я без колебаний вступил в партию возмущённых командировочных. Все мы, виляя хвостиками перед "императрицей" за стойкой, ждали удачи в "подселении". А в центре холла стояли у необычно крупных чемоданов непривычно аккуратно одетые весьма пожилые женщины с гневными лицами. И гостиничные клерки подходили, и что-то пытались объяснять этим молодящимся дамам, но те не соглашались на предложения. Оказалось, что это туристы из капстраны, и им вместо заказанных одиночных номеров дают двухместные. Надо же, какова наглость буржуев! Вот мы надеемся получить койку в 20-местном красном уголке - и ничего!
Но это было в той жизни. А теперь мы в Лондоне. Портье нашей гостиницы, к которым нужно было всякий раз подходить за ключом, размещались в одном из двух корпусов. За шесть дней никто из нашей группы не смог запомнить - направо или налево надо поворачивать при входе во двор, чтобы быстрее попасть в корпус с ключами. Это так осложнялось потому, что и из дворика имелись два выхода на соседние очень похожие улицы, а автобусы подвозили или ожидали нас то тут, то там, да ещё то справа от выхода на улицу, то слева. Моих логических способностей не хватало, и я вскоре сдался, а достигал цели за счёт скорости и маневренности, весело проскальзывая между озирающимися путешественниками. Если при входе в двери я оказывался перед стойкой с портье - радовался удаче. В противном случае - бодро разворачивался и быстро пересекал дворик в обратном направлении. Почему-то иногда это приходилось проделывать по несколько раз?
В остальном, в Англии нам везло. Например, как-то мы оказались перед знаменитым зданием парламента, которое вот-вот должно было открыться для посетителей, терпеливо и, видимо, долго стоявших в огромной очереди. Ситуация была безнадёжной, и мы подошли, хотя бы посмотреть снаружи на вход и обстановку. Вышел высоченный и столь же важный констебль в форменном шлеме. Он отодвинул загородку и занял такую позицию, что пропускал прежде очереди кучку людей, стоявших сбоку. При этом его холёное красивое лицо выражало чуть заметный привет и приглашение. Получалось так, что распорядитель обращался и к нам тоже. Мы прошли. Ни один голос или вздох из очереди не выразил несогласия. Что это было - не понимаю до сих пор?
Мы долго бродили по залу размером с футбольное поле и высотой метров тридцать, где всё буквально дышало историей. Постояли на табличке с надписью: "Здесь стоял Кромвель". Людей впускали малыми группами. Вряд ли последние из очереди сумели пройти внутрь.
Здорово меняют караул у Букингемского дворца. Строй гвардейцев совершает разные согласованные движения. Удивляет их искусство, ибо большая красивая шапка, надвинутая до носа, исключает возможность видеть, куда надо ставить ногу. Может поэтому, каждый раз, удачно завершая очередное перестроение, бравый правофланговый гвардеец высоко поднимает колено и со всей силой хлопает ногой о землю. Многочисленные зрители ждут этих моментов и дружно вздрагивают.
Не надо думать, что, увлечённый странностями, я просмотрел истинные красоты и редкости Лондона. Всё видел. Восхищался и радовался в великих музеях. Молча бродил среди мрачных башен Тауэра, видевших бесконечные казни и кровь. С замшелых стен смотрят на вас большие чёрные вороны. Их подкармливают, и для этого выделяются специальные деньги из госбюджета. Особо меня поразило, что в церквях, где хоронили королей и епископов, заботливо охраняются могилы писателей и учёных. Здесь приютили даже величайшего безбожника всех времён и народов Чарльза Дарвина. Его книги об эволюции бесповоротно опровергли основу религии - чудо создания животных и человека. Но он был великим сыном народа и человечества. Это поняли и приняли.
Из Лондона мы переместились в Париж. Это произошло незаметно. Группу подвезли к вокзалу. Мы сели в опрятный не тесный вагон поезда. Плавно набирая скорость, он покатил нас мимо зелёных пригородов английской столицы, а через небольшое время похожие пейзажи уже относились к земле французской. Никакого Ла-Манша, никаких пограничников.
В Париже так же легко ошибиться, приняв за француза кого-то из молодых людей, во множестве непринуждённо сидящих на ступенях у собора на самом высоком городском холме или стоящих в очереди на лифты, вползающие по ногам Эйфелевой башни. Наверняка была местной неопределенных лет женщина, спавшая на матрасике под деревом возле телефонной будки. Когда я хотел подойти, она поднялась и что-то мне сказала. Я промолвил: "Пардон" и поспешил отойти. Ещё был контакт с парижанином, содравшим 30 франков за полстакана простого вина за столиком открытого кафе на Монмартре. Меня утешило то, что экономная туристка, взявшая минеральную воду, выложила ещё больше. И, пожалуй, только раз в вагоне метро не мог отвести глаз от настоящей парижанки, как показывают в кино, и так похожей на подругу Ива Монтана.
Наконец, в университетском районе Сорбонны, знаменитом Латинском квартале, у жены, заинтересовавшейся товарами в ларьке, у которого толпились несколько личностей (наверное, бедных студентов), стибрили сумку с небольшими деньгами, но со всеми документами. Хорошо ещё билеты на самолёт оставались в гостинице. Наверное, наш вид не оставил гиду выбора. Он посадил группу на ступенях очередного собора, объяснил, как добираться домой, и отправился с нами в полицию. Пройдя довольно мрачные подъезды и коридоры, мы вошли в крохотное помещение. Вот уж тут нам навстречу поднялся настоящий француз. Не дослушав рассказ гида, человек в форме и с совсем не полицейским лицом что-то произнёс.
- Может быть, мадам выпьет немного воды? - перевели нам.
Затем он пристроился к пишущей машинке, и мы получили первый документ с перечислением украденного.
На следующий день мы отправились в израильское посольство. Решётчатые ворота, узкая проходная, внимательные охранники. Любезная женщина заполнила анкету, нашла в компьютере подтверждение наших данных, и после оплаты приличной суммы мы были возвращены в число законных земных существ.
Затем был Лувр. Джоконда оказалась на месте, и я тоже удостоился её божественного взгляда. Собор Парижской богоматери явился мне величественным, но совсем не таким мрачным, как писали классики, а, напротив, изукрашенным множеством разных штучек. Версаль словно специально при нас включил свои фонтаны. Красиво, просторно. Но меня преследовало всюду чувство, что петербургские интерьеры и фонтаны Петергофа превосходят европейские.
На вершине Монмартрского холма изо всех уголков города видно величественное белое здание с куполами - церковь Сакре-Кер. Она построена на деньги, собранные по подписке, в знак покаяния перед тысячами павших от жестокостей во времена революций. Вокруг храма всегда полно народа.
Поворачивая взгляд в собственное прошлое, мне подумалось, что история России могла пойти по другому пути, если бы Сталин после войны в 45-м изменил режим, в котором жил измученный и заслуживший пощады народ. В день Победы был для него удачный момент объявить о смягчении порядков, извиниться от имени власти за гибель невинных. Всё пошло иначе. Его жестокость и самомнение были безмерны. А вокруг оставались лишь льстивые трусы.
Привезли нас на кладбище Сен Женевьев Дю Буа. Здесь на участках, купленных родственниками на определённое время (20 или 40, или 60 лет), почему-то, лежат гении России. Под серой плитой - Бунин. Я поражён неожиданной встречей.
- Спасибо Вам, столько лет ношу в себе благодарность за "Жизнь Арсеньева". Этой книгой Вы подарили людям прозрение бездны содержания в обычных предметах нас окружающих.
А рядом под газончиком из пёстреньких цветов - Коровин. И к нему у меня слова.
- Только недавно прочёл "Воспоминания о Шаляпине". Оказалось, что Вы не только гений цвета, один из открывателей импрессионизма, но и настоящий писатель.
Сотни и сотни талантов, рождённых русским народом, живших для него, были выброшены революциями из своей страны. Их родовые жилища в неистовстве сожгли. Нечаянно сохранившиеся - украли. Ведь и до сего дня возле Плёса в Порошине на Волге существует "бывшая" дача Шаляпина в качестве дома отдыха "трудящихся".
На этом кладбище на таких же временных условиях "покоятся" те самые корнеты и гусары белой гвардии. В семнадцатом-двадцатом годах прошлого века Франция приняла миллион бежавших от уничтожения русских людей. Культурный слой нации был выплеснут наружу, как, извините, помои. Между прочим, нам рассказал местный гид, что сейчас просят правительство России выкупить участки русских захоронений, спасти их от исчезновения, ибо по окончании срока аренды свезут останки в общую могилу. Ответа пока нет.
Разрушилась советская система "народной" власти, кровавый опыт чему-то научил народ? Нет, реакция та же - через 70 лет снова миллион самых дельных и преданных вышвырнуть наружу. В шелесте молодых берёзок над могилами мне слышалось: "Вот и ты тоже - частица нового выплеска из России. Маленький Израиль не мог найти приложение этому сгустку интеллекта. Вот он - новый Бабий Яр!"
Вообще вклад России в горе человечества велик и тягостен. Кроме убийства десятков миллионов из собственного народа, это и несчётное множество жертв коммунистической инфекции, внесённой на все континенты.
Это, мягко говоря, - полуправда - заявлять, что мир ценит духовность России.
Не так давно советские люди потешались, сквозь врождённый испуг, когда телевидение показывало торжественное вручение дряхлому генсеку нового ордена. Теперь так занятно вглядеться в лица истово и неловко крестящихся новых начальников, недавних партийцев. Каждый в интервью сообщает, что, вообще-то, он крещёный. Воспитанные корреспонденты не спросят: как же вы раньше осмеливались обманывать партию или жили в страхе - вдруг узнают?
Часто по российскому каналу слышишь фразу: "Народ России украсил свою землю величественными храмами". Имеется, наверное, в виду срочно восстановленная в Москве на том месте, где когда-то я плавал в бассейне, церковь с золотыми куполами. А мне вспоминается большая часовня в соседней деревне Беляницы поблизости от моего Иванова. Даже грозный смерч, унёсший многие дома, только пощипал её старые стены. Но попробовали бы вы войти, спрятаться от дождя в её приоткрытые двери. Нет, уж лучше было мокнуть снаружи. Подобное было в каждом селе. Ну, в запале революции нарушили эти церкви и часовни, загадили. Но почему десятки и десятки лет не нашёлся нигде ни один безымянный христианин, который бы тайно, ночью почистил святое место?
Почему я, берусь рассуждать и осуждать русский народ? Не становлюсь ли подобным тем, кто там, с сальным блеском в глазах, по-свойски, объяснял мне, смотри, мол, вот евреи, что делают... И всё-таки, нет здесь сходства. Эти типы не жили среди еврейского народа, да и мысли о существования такого народа не допускали. Просто - евреи, и всё. Я же там родился и шестьдесят лет своей жизни был коренным жителем России. И семья моя своей кровью и жизнью защищала эту страну, как свою собственную. Поэтому, как переживаю и не могу согласиться со многими вещами в Израиле, так заставляет меня говорить боль прежней родины.
Перед моими глазами прошла в концентрированном виде история двух из главных европейских народов. Везде были революции. Отрубали головы. Знать зарывалась в пресыщении. Возмущение просвещённых поджигало бунты черни. Но каждый такой взрыв учил и воспитывал народ. Укреплялся парламент, ограничивался произвол власти, принимались и соблюдались законы.
Взглянув на историю России, мы видим иное. Истории, как последовательности этапов развития и самообучения нации, здесь не просматривается. То цари, то варяги, то самозванцы, то ленины-сталины, то их продукты.
Недавно показывали, как президент спустился в шахту Норильска. Но и здесь на глубине в целую тысячу метров потомственный шахтёр подаёт правителю... грамоту в знак посещения. И все млеют в умилении. Как всё-таки глубоко пропиталась эта земля рабством! Молодому президенту похлопать бы парня по плечу, ладно, мол, братишка, живи спокойно человеком. Нет, он, как тот престарелый генсек, что, жмурясь от наслаждения, подставлял груди под очередную золотую бляшку, - принимает дары холопов. И как тогда тысячный зал замирал в подхалимском кайфе, так нынешний экран "Последних известий" всех российских каналов крутит снова и снова это историческое явление.
Почему же веками не могут умом понять Россию?
Если народ своей горбатой и кровавой жизнью, наконец, дождался достойных в данном поколении, почему он их убивает или изгоняет? Почему, чуть что, даже ерундовую медаль не дали на олимпиаде, в России - поднимается крик: "Поставим вместо одного по десять расщепляющихся зарядов на межконтинентальные ракеты!" Почему сохраняется лихая страсть навредить ближним и дальним?
И снова прихожу к воспоминанию. Дождливая холодная осень. Я в очередной раз руководитель группы студентов "на картошке". Иду в резиновых сапогах по грязи через соседнюю деревню. Возле лужи на пустынной улице копаются двое симпатичных трёх-четырёхлетних малыша. На ходу угощаю их удачно сохранившимися сладостями, глажу по русым головкам. Слышу... за мной топочут. Наверное, конфеты понравились? Разбираю слова: "Давай этому дядьке ткнём шилом в жопу!"