В 1947 году я оказался на 2-ом курсе техникума, но уже другого - Индустриального. И специальность моя будущая зазвучала сверхмодно - радиолокация. Было несколько причин такого перескока. Главная - зав. отделением по этой специальности в техникуме оказался Вильям Григорьевич Шейвехман, то есть, мой дядя Виля.
Приезд в Иваново дяди с женой(!) и дочкой(!!), был событием невероятным. Читателям об этом уже известно из рассказа "День катастрофы".
Учиться было интересно. Все лаборатории срочно создавались на пустом месте. Мы учащиеся принимали в этом участие. Завлекающе звучало само название специальности. Многие спрашивали, что это такое - радиолокация, но мы были предупреждены о секретности того... о чём и понятия не имели. Ситуация оказалась оригинальной: учились тому, чего никто не знал, и говорить вслух запрещалось. Тогда эта техника делала первые шаги и имела только военное применение. Учебников не существовало. Следовало успевать всё записывать на уроках. Но тут возникали трудности.
Например, Геннадий Иванович сегодня объясняет устройство клистрона. Он перерисовывает с какого-то обрывка бумажки на доску схему этой лампы и начинает объяснять её работу. Вскоре выясняется, что, исходя из только что продиктованных основ, не получается логично доказать, почему эти упрямые электроны вылетают и разгоняются. Преподаватель умолкает, упорно смотрит на доску, читает в бумажке, вытирает лоб платком, но ничего придумать не может. Наконец, томительно сгущающуюся тишину разряжает бойкий голос Женьки Юматова: "Да они вылетают справа, а возвращаются слева". Кто-то возражает, что нет причины для разгона... и т.д. Наконец, один, самый догадливый, нарушая субординацию, выбегает к доске, водит по схеме пальцем, объясняет. Класс добавляет детали. И вот все согласны. Всем стало понятно, почему родит радиоэнергию этот хитрый электровакуумный прибор.
Только Геннадий Иванович продолжает упорно и тоскливо смотреть на схему. К счастью, звенит звонок.
Один из радиотехнических предметов нам преподавал очень полный и медлительный дядя Ваня - Пуазо. Это прозвище приклеилось к нему сразу же, как только он важно открыл нам в своей лекции, что радиолокация позволяет вести огонь по самолётам автоматически с помощью ПУАЗО, т.е. прибора управления артиллерийским зенитным огнём. Сообразительностью он не отличался от своего молодого коллеги, часто попадал в тупик, но относился к этому философски, изящно переходя к следующему вопросу, будто с прежним покончено. Занятие шло спокойно. Не потому, что мы всё понимали. Просто вскоре стало ясно - ответа на вопрос придётся ждать так долго, что забудешь, что, собственно, не понял. Перед его лекцией кто-то рисовал на доске таинственный знак: вертикальную линию и примыкавшую к ней посредине полуокружность. Преподаватель не догадывался, что это его экслибрис, т.е. личный знак, в сжатой форме изображавший обычную картину: в дверях появляется пузо, это сигнал, что пора всем усаживаться и доставать тетрадь. Затем выплывал сам дядя Ваня и хвалил нашу готовность к занятиям.
Гедалий Яковлевич был совсем иного склада. Он запросто расправлялся с техническими вопросами, но они не исчерпывали и в малой доле его взрывного темперамента. Прервав по какой-то ассоциации скучную техническую речь, он с жаром пускался в воспоминания. Он сильно огорчался, когда звонок прерывал его на интересном месте. К следующему уроку получалось, что в конспекте после заголовка - ни слова, ни цифры.
- Переверните две страницы и пишите заглавие следующей важной темы,
бодро говорил преподаватель.
Так и осталась тетрадь с его предметом заполненной названиями и пустотами. А экзамен все сдали успешно. Ну, разве мог преподаватель дождаться, пока учащийся начнёт что-то мямлить по вопросу билета. С полным доверием, глядя на экзаменующегося, Гедалий Яковлевич всё подробно объяснял сам. И ставил хорошую оценку.
Лучшим из преподавателей в техникуме, всё-таки, был В.Г. Шейвехман. Ну, ещё бы, скажет читатель - всё же родной дядя! Нет, к большому моему сожалению, сегодня особенно это чувствую, отношения между нами были... ищу слова... никакие. Ни разу у нас не получился разговор по душам. Разница в возрасте, опыте жизни, какая-то застенчивость? Не могу и теперь определить - что не подпускало нас друг к другу? Хотя я очень уважал дядю и много полезного от него усвоил. Да и он нормально ко мне относился.
Дядя был очень замкнутым человеком. Не знаю, может, в кругу приятелей он был другим? Он всегда был углублён в себя. Я не помню случая, чтобы он разговаривал с мамой, с Дорой или дочкой. Хотя охотно отвечал на вопросы, когда решались нарушить его отъединенность. Он был очень серьёзным и ответственным человеком. У него я научился (оценил это, когда сам оказался преподавателем) составлять подробные конспекты на полстраничках с удобным для быстрого взгляда расположением слов и схем. Хотя я всегда тщательно готовился к занятиям, у меня не хватало терпения, да и умения, так обстоятельно подготовить конспект и самого себя для встречи со слушателями.
На своих лекциях В.Г объяснял и диктовал в полной тишине. Как-то самый наш непоседливый и малый ростом Женька Юматов стал выскакивать с вопросами, перебивая В.Г. Преподаватель, красноречивым взглядом призывая аудиторию в соратники, заметил что-то в духе - вот самый мелкий, а больше всех шумит. Женька тут же отбился:
- Мал золотник, да дорог!
- Есть и иная пословица насчёт малого количества ... - в своей спокойной манере обронил В.Г. Возмутитель затих, а постепенно догадывающиеся не без удовольствия (Женька многих доставал своим острым язычком и агрессивными манерами) присоединялись к уже хохотавшим.
Между прочим, через несколько лет после окончания техникума я случайно столкнулся на улице с Женькой Юматовым. Он был в новенькой офицерской форме, но это ладно - он был заметно выше меня ростом?!
Вообще, В.Г. предлагал задавать вопросы в конце занятия и специально спрашивал об этом, закончив объяснения. Но часто, спустя столько времени, и не вспомнишь своего вопроса. Поэтому иногда кто-нибудь, а нередко и я сам, задавал вопрос, требовавший, вроде, пояснения в данный момент. Обычно В.Г. делал вид, что ничего такого не прозвучало, однако в конце занятия, когда все уже и забыли о вопросе, он вспоминал его и обстоятельно разъяснял. Мне казалось, что в первый момент он не знал, что ответить и параллельно с объяснением новых вещей продумывал ответ.
После второго курса нас повезли на производственную практику в некоторый городок (тс-с, нельзя называть) Саратовской области. Группа высадилась из вагона на, так называемый, перрон у, так сказать, вокзала. С полчаса мы шли в направлении постепенно поднимавшихся корпусов, очевидно, нашего будущего завода. Остановились в отдалении, уселись, кто на свой чемодан или мешок, кто прямо на горячую землю. Уже знакомый читателю, Геннадий Иванович, который вёз нас на практику, раскрыл свой чемодан, достал и надел чёрный клеёнчатый плащ и морскую фуражку с кокардой. "Для солидности", - серьёзно пояснил он, распорядился его ждать и ушёл в направлении предприятия.
Всю группу разместили в спортзале сельского вида школы, пустовавшей во время каникул. Койки захватывали, кто как успел. Мы с Борей опоздали, и нам досталась длинная деревянная скамья у самых дверей. Через несколько дней стало понятно, как мне повезло. Тридцать человек в одном помещении - это уже настораживает. Наше питание в основном состояло из хлеба и кислого, крестьянского изготовления, молока. Поэтому к утру многие койки оказывались пустыми, а их хозяева после чертыханий досыпали на свежем воздухе в школьном садике. Мы же у открытых дверей чувствовали себя почти в санатории
Да, кислое молоко в глиняных крынках было необыкновенно вкусным. Мы покупали его у окрестных жителей. Заинтересованные в неожиданных клиентах, они отдавали молоко вместе с крынкой с тем, чтобы потом вернули её и взяли следующую. Наши денежки, несмотря на экономное питание, быстро подходили к концу. Кто-то сообразил относить крынку не её владельцу, а другому хозяину, за что получал скидку. Опыт нашёл общее признание. Правда, теперь, приближаясь к хате, надо было не зевать. Иногда на учтивое обращение: "Хозяйка продай молочка!", - выскакивала разъярённая женщина с чем-то тяжёлым в руке. Приходилось поскорей отдаляться и искать виллы, хозяева которых ещё не были испорчены цивилизацией.
Всё население городка работало на этом военном заводе. На вопрос любознательного практиканта - "Что там делают?" - жители смущённо пожимали плечами. Работники завода реагировали примерно также. Когда мы попали в цех заключительной сборки, то увидели, что продукция завода никак не напоминает танки или пушки. Это были защитного цвета ящики, начинённые всякими шестерёнками и рычажками. Так что уклончивые ответы людей были совершенно искренними: они не понимали связи этих штуковин с оружием, ничто в них не стреляло и даже не пугало. После я догадался, что это и были те самые таинственные ПУАЗО.
Нам издали показывали: вот сварка деталей, вот обточка барабанов и т.п. Подробнее говорить и показывать - нельзя. Хотя предварительно, конечно, звонили и предупреждали, всё равно, лица местных начальников становились сильно испуганными, когда открывалась запретная фанерная дверь, и 30 гавриков входили в какое-нибудь строго секретное место, например на литейный участок, и в 30 пар глаз смотрели на кучи литейной земли на полу и груды опок (ящиков) у стен.
Вот такая "практика". Кроме способа пропитания с минимальными денежными затратами никаких навыков в радиолокации я не приобрёл.
Всё искупила преддипломная практика в Ленинграде. Воспоминания об этом, освобождённые из запасников памяти, устремляются наперегонки, радуясь возможности ожить хотя бы таким способом.
Впускаю первое - это сам Ленинград. Не только мосты, дворцы, шпили, проспекты, парки и, вообще, то внешнее, что сразу бросается в глаза каждому. Но и более важное - ощущение, что находишься в непривычной среде, сообществе иных особых людей, чем-то неуловимо, но явственно связанных между собой. Может, это выражается одним понятием - культура? Нет... есть ещё что-то пронзительно трогательное, хрупкое, такое домашне-доверчивое. В меня вошло это, заполнило какие-то сиротливые пустоты души и приятно поселилось навсегда.
В Москве люди столичные - воспитанные, вежливые, но застёгнутые, спешащие, всё уже постигшие и потому ко всему безразличные. Вообще, в глубинной России народ общителен, доброжелателен, но легко в разговоре ломает деликатную грань влезания в душу.
В Питере встречаешь нечто среднее и более высокое. Даже и дама в мехах в метро или троллейбусе просто и с улыбкой взглянет в глаза случайному попутчику, охотно посоветует что-то полезное, узнав, что он гость её города. И без тени нравоучения или превосходства. Приличный мужчина на улице на вопрос, как пройти, остановится и, не спеша, серьёзно объяснит, да ещё и взглянет внимательно - понял ли? Это называется - Ленинградцы. Вчера только приехал, а сегодня чувствуешь, что давно здесь живёшь, и люди вокруг немножко твои знакомые. (Невозможно слушать теперь об обманах, склоках и убийствах в этом городе. Уверен, что это действуют "лимитчики" - пришлые строительные рабочие, наводнившие сначала окраины, а затем проникшие и в сердце доверчивого и, как всё доброе, беззащитного народа.)
Нас расселили по частным квартирам. Мне повезло оказаться в самом центре на улице Герцена, рядом с кино "Баррикада". Хозяйка комнаты, где я и Веня, прошедший армию мой напарник, получили спальные места, работала в столовой. Первым делом мы набросились на макароны. Их продавали дёшево и свободно. На огромной хозяйской сковороде мы жарили, с обильной маргариновой поддержкой, достаточное для хорошей семьи, макаронное поле. И всё поедали. Такое пиршество в нашем Иванове было невозможно. Через некоторое время хозяйка, присмотревшись к голодным и неплохим ребятам, принесла нам мясо, и далее мы лопали макароны с мясом. Ни о какой плате и речи не было.
В первые дни я поспешил в "Музей обороны Ленинграда", ибо, как и у всех, жила во мне тревога и сочувствие Ленинградцам. Это было очень давно, глубокой осенью 1949-го, но вижу всё словно сейчас стою перед раскрытыми дверями здания.
В вестибюлях мусор, обрывки бумаги, куски досок. Стоят наспех прислоненные к стенам лицевой стороной большие фанерные щиты. Редкие стены сохранили остатки фотографий. Во корридорах распахнуты двери всех кабинетов. Немногочисленные хранительницы вежливо улыбаются посетителю и стремятся ускользнуть от распросов.
- Что музей работает?
- Страдальческая улыбка...
- Или сегодня ремонт?
- Тот же ответ.
Везде чувствуется растерянность, безысходность, страх. Много позднее я понял, что явился в этот храм в самом начале "Ленинградского дела". Когда по приказу "Верховного" некоторые руководители города были расстреляны, других ещё пытали в застенках, и, как было принято, схвачены многие невинные и непричастные и замкнуты в тюрьмы.
В свободное время, а его выпадало достаточно, я погружался в город, о котором уже много знал. Я вслушивался в тишину под сводами Исаакия. Оборот за оборотом ходил вокруг Петра, вглядываясь в стремительные линии коня и всадника. Замирал на Невском перед блокадным знаком об обстреле и всегда свежими гвоздиками памяти. Проверял, а верно ли, что их пять углов, на пересечении улиц с обнаруженным названием... Я до изнеможения шёл и насыщался удивительным городом.
Мама дала мне адрес наших родственников, которые жили в Ленинграде. С расспросами я вышел на Международный проспект, нашёл дом N 14 и ... N 18. Несколько раз пересёк скверик, стараясь разыскать нужный мне N 16. Обращался к прохожим - никто ничего не знал. Уже хотел уходить, когда нашлась опрятно одетая старушка, рассказавшая, что прямо в этот дом попала бомба. Никого живых не осталось. Да и остатки дома, вот, разобрали и сделали сквер.
Окинул взглядом последние строки, и послышалась обида города, где родился и вырос. Здесь тоже были не просто дома и улицы. Правда, почувствовал это много позже, когда жизнь вила из меня очередную верёвку. И были это отнюдь не центральные, а тихие полудеревенские улицы, утопавшие в сирени. А пока у нас активно утверждалась хвастливая традиция. Помню, в небе над площадью Революции появился капитальный плакат со светящимися буквами: "Покупайте котлеты Ивановского мясокомбината!". Будто могли существовать котлеты иного производителя? Будто вообще могли в нашем городе удержаться в продаже котлеты. А плакат, теряя отдельные буквы, ещё годы лез в глаза, хотя обвыкшийся во лжи народ, давно забыл о таких экзотических продуктах.
Конструкторское бюро, в котором мы проходили практику, располагалось рядом - на улице Гоголя. Жители близлежащих домов, и не подозревали, что здесь рядом, среди нарядных магазинов и исторических достопримечательностей, расположилось жутко секретное это предприятие. Правда, никакой техники я там не видел, только папки отчётов и "синьки" чертежей.
Для будущего дипломного проекта мы здесь "собирали материал", т.е. передирали страницы и схемы из всяких томов, смутно представляя, зачем это потребуется и как свяжется в собственную работу. Так и получилось. Мне повезло придумать свою тему проекта на основе догадки похожей на изобретение. Для любознательных могу пояснить суть дела.
В радиолокационной станции требуется сначала произвести, генерировать энергию. Затем передать её к антенне, которая пошлёт радиоволны к цели. Отражённые, например, от самолёта волны вернутся к антенне и снова попадут на нашу станцию. Зная направление, в котором антенна излучала импульсы, и, измерив, время пробега радиоволн туда и обратно, легко определить, где находится цель и расстояние до неё. Ну, а дальше уже вступает в дело пушка, с помощью того самого ПУАЗО.
Моё "возможно-изобретение" касалось проблемы передачи энергии от генератора радиолокационной станции к антенне. Задача эта довольно трудная, ибо энергия всегда стремится улизнуть в землю, особо радиоэнергия. Тут требуется опора передающей линии на особые дорогие изоляторы. Хотя всё равно часть энергии через них просачивается. Вот я и придумал, как передать энергию без всяких изоляторов, а поэтому и без потерь.
Но это невозможно, совсем без потерь? Не волнуйтесь - можно. В дальнейшем я посвятил много лет созданию привода, работающего тоже - нахально без ошибок. Многие возмущались. Но несколько заводов эти вещи выпускали. Расскажу об этом подробнее в своё время.
Чтобы объяснить насчёт энергии, представим себе водоём типа обыкновенной лужи. Начнём в нём палочкой "воду морщить" (этот приём изобрёл Балда у Пушкина). Естественно, волны пойдут, к другому берегу. Отражаясь от него, они побегут обратно к палочке. Можно так подобрать расстояние, что отражённая волна точно наложится на прямую волну. При этом волны уже не будут бежать по луже, а как бы - стоять на одном месте. Такие волны в физике называют "стоячими".
Точно такую картину (только невидимую глазом) можно осуществить на радиоволнах в трубе, по которой бежит энергия от генератора к антенне. Можно подобрать такую длину трубы, чтобы в ней возникли стоячие волны. Длина волны - это расстояние от одной самой высокой точки волны до следующей такой же точки. Разумеется, между этими высокими точками примерно посредине расположится точка, где будет наоборот самый низкий уровень волны. Ну, а между самой высокой и самой низкой точками обязательно будет точка, где подъём волны будет нулевым - ни подъема, ни опускания. Вот я и подумал, что, если в этой точке поставить опору на землю, то никакой энергии туда не уйдёт (её же в этом месте просто нет). Вот и получится передача энергии к антенне без особых изоляторов и без потерь.
Дёшево и здорово!
Уф, наконец-то, объяснил свой дипломный проект. Комиссии на защите он понравился, и я получил искомую оценку. Кстати, это спасло начальство техникума от излишних неприятностей. (Об этом поведаю в следующем рассказе).
Особое приключение нам преподнесла практика в этом секретном КБ. Предстоящий выходной день был необычным. Как писали газеты, "Блок коммунистов и беспартийных выдвигает своих лучших представителей в Верховный Совет". Среди простого народа это называлось проще - "выбора". Теперь этого и не понять, но в те времена партийная верхушка, соблюдая "Сталинскую конституцию", устраивала торжественный ритуал назначения особ, отличившихся в лизании её деликатного места, в члены "высшего органа государственной власти". Для показухи в их число включали: из "рабочего класса" пару мало пьющих токарей и сталевара, из класса крестьян - розовощёкую доярку и из интеллигентской прослойки - прикормленного писателя. Для исключения каких-либо неясностей на каждое место выдвигали по одному кандидату. Задача избирателей упрощалась - придти, взять бумажку с именами и опустить её в урну. Чтобы довести число участвующих в этой добровольной процедуре до необходимых 99,9 %, на избирательные участки доставлялась, в ограниченном количестве, колбаса отдельная по цене 2 руб. 20 коп. и ещё некоторые подобные деликатесы. Народ спешил с утра, пока не разобрали колбасу, "явиться, чтобы исполнить свой гражданский долг!" - так это называлось в газете "Правда".
В Ленинграде к этому дню проспекты украсили "кумачом", на площадях выступали артисты и играли оркестры. Поэтому мы с Венькой закончили свои дела в КБ пораньше и пошли поболтаться по городу. К вечеру мысли о жареных макаронах затмили флаги и иллюминацию, и мы пришли домой. Нас встретила встревоженная хозяйка: "За вами несколько раз приходили с работы, вас ищут по городу". Мы поспешили на Гоголя. КБ оказалось не закрытым, кабинеты не опечатанными. Ждали двоих шпионов-студентов, которые не сдали в спецчасть взятые утром материалы с грифом "Совершенно секретно". Они содержали описание английской радиолокационной станции довоенной эпохи. (Видимо, тогда разведка стянула и до сих пор скрывала эти, вряд ли кого интересующие, секреты).
Хорошо, что к нам не отнеслись серьёзно, поругали и отпустили на волю.
Для моего напарника практика оказалась особенно плодотворной. После защиты его послали на работу в Ленинград, где он женился на библиотекарше из того самого КБ. Немного спустя, при встрече я удивился его удаче, девушка была, что надо. Венька поделился опытом: "Зашёл почитать газету, смотрю - среди книг кто-то шевелится, сдул пыль, оказалась симпатичная, записался в читатели". Помнится, показали мне и дочку, хорошенькую и развитую явно не по возрасту.
Мне тоже следовало подумать о будущем. Я зашёл в приёмную комиссию знаменитого ЛЭТИ, рассказал о своей специальности и возможном окончании техникума "с отличием". Мне любезно ответили, что сможете поступить к нам без экзаменов в числе 5% отличников.
Однако после защиты, хотя я и попал в эту категорию, в Ленинграде пока не оказался. Выяснилось в техникуме, что, хотя этот выпускник и отличник, но его не пошлют на работу в Ленинград или другое хорошее место, да и вообще он был принят на такую специальность непонятно почему. Видимо, дядя Виля что-то говорил маме по этому поводу, я видел растерянность на их лицах. Мама сказала: "Ты будешь там совсем один. Может, пойдёшь в наш институт, тоже станешь инженером?" Позднее мне не раз случалось видеть на лицах очень расположенных ко мне людей это странное выражение - одновременно тревоги, гнева, сочувствия и растерянности.
Спустя годы, я ещё вернусь в этот город, и он не обманет мои мечты.