Аннотация: Главы из книги воспоминаний "Бросок на Север", гл. 2
http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaistrany-95.shtml
Эта страна с цветами и кровью
стала моей долгожданной любовью,
но сколько же милых сердечных друзей
осталось в России заросших полей.
На квартире у моих ивановских друзей - встреча.
Да, в первый же день, я ещё совсем тёпленький, ино-странный.
Обнимаемся, не стесняясь слёз, и не можем оторваться друг от друга. Ведь уже не
чаяли свидеться на этом свете.
Всматриваюсь во всех вместе и в каждого персонально.
Нет не буду, хотя и хочется, подробно обрисовать каждого. Да и
правила хорошего тона не советуют концентрировать внимание на лицах прекрасного
пола в связи с энным промежутком времени перерыва. А уж на наших мужских лицах
и тем более не интересно заостряться. Скажу только, что вопреки логике, чем
более вглядываюсь в лица моих друзей, тем более удивляюсь. Их нечеткость,
возможно, по причине расплывчатости собственного зрения в первые минуты и ещё
долго в последующие, а может из-за предательских (так их принято называть, хотя
просится слово "милых") морщинок - быстро сменяется радостным
сознанием узнаваемости. Ведь многих не видел лет пятнадцать, а кое-кого и без
малого полвека - сразу разъехались по местам работы после окончания институтаю.
Одни изменились мало, другие больше. Ноэто лишь означает, что надо попристальней всмотреться, и всё становится на место.
А вместе с этим и себя чувствуешь вернувшимся в благословенную молодость.
Наверное, более всего поразился, если бы увидел себя самого в этот момент. И
всё настойчивее бьётся мысль: как же я мог столько времени существовать без
этих людей? Одним утешаюсь - лучше поздно, чем никогда. Теперь понимаю, что
друзья... не то чтобы заново, но по-новому вселились в тоскливо пустовавшие
уголки моей души, и от этого часа впредь буду чувствовать их постоянное
укрепляющее присутствие.
Поднимаем бокалы, говорим тосты.
Порываюсь и я, только странно - разучился произносить фразы, остались лишь
возгласы удивления. Немногословны и все остальные. Зато многочувственны, и хоть
выключай электричество, так сияют глаза. Вот вспоминаю сейчас об этом и... нет
ещё не могу рассказывать.
Наверное, мы были так поражены невероятностью встречи, что не нашли времени и места высказать всё, что накопилось. Столько всего произошло главного, что бы ни сказал - будет
второстепенным.
Мы ещё раз сошлись в сокращённом составе, иногородним пришлось уехать. Но осталось чувство, что это было всё предварительное. Настоящее - впереди, ждёт.
Все эти годы я пытался представить себе встречу с друзьями и чувствовал, что
надо будет заново объясняться. Я приехал сюда не тем человеком, что исчез тогда.
Мы были очень близки, но что-то всегда стояло между нами.
По крайней мере, мне так казалось. Это было состояние
какой-то настороженности, непрерывной готовности к самозащите, если не
действием, то своевременным замыканием и уходом в себя. Для человека открытого
и искреннего - это тяжёлая нагрузка. Теперь мне следовало найти способ
рассказать близким людям некоторые тонкости. Например, что сотни тысяч
москвичей, ленинградцев и жителей других городов России, уехавших в Израиль -
это не стандартные эмигранты. Они с удовлетворением приняли своё новое имя
"Олим хадашим", то есть "новые поднявшиеся". Не
задумываясь, а в большинстве случаев и не зная, что по традиции евреев в
Иерусалим не приезжают, не приходят, а поднимаются. И не только потому,
что он расположен на высоте 800 метров. Две тысячи лет евреи, прощаясь,
говорили друг другу обнадёживающее: "На будущий год в Ерушалайме".
Русскому человеку такого не понять. Да и не дай ему этого Бог. Вон сам великий
Солженицын на этом поскользнулся. Чтобы объясниться, выжал из себя два тома про
"200 лет вместе", чем подпортил свою заслуженную репутацию и получил
в награду море ругательств. Он забыл простую вещь: чужая душа - потёмки. Тем
более
бесполезное и неблагодарное занятие - ковыряться в душе не своего
собственного, а другого народа.
Я написал книгу в 500 страниц, во
многом, чтобы объясниться с друзьями. Они прочитали. Хвалили мои способности.
Мне кажется, моя исповедь заставила некоторых задуматься. И всё-таки, похоже,
этого оказалось мало. Вот назначили деятеля еврейского происхождения премьером
(говорят: "Чтобы было как потом спасать Россию"), и написали мне одни
из самых близких в письме: "Видишь, зря ты уехал, мог остаться и не
прогадал бы".
Я был ошарашен. Долго не мог
приблизиться к продолжению этой рукописи. Ответил по Интернету: "Благодарю
за доверие видеть во мне черты этого прозрачного подначальника".
Ответить-то ответил, только вошла в душу горечь и никак не выходит.
Конечно, уехав, я бросил многое. Невозможно
перечислить. Главное - добытое в борьбе положение или, как принято выражаться,
- "социальный статус". В последние годы, ещё находясь в том же
обществе, я смог вырваться из слишком обидного униженного состояния в гораздо
более свободное и независимое. Что бы со мной ни вытворили, я уже мог, хотя бы
отчасти, уравновесить обиду сознанием моих степеней и званий, которые, что бы
там ни говорили, высоко ценились в той стране. Недаром все большие начальники
не удовлетворялись сладостью абсолютной власти, а изо всех сил лезли в
кандидаты и доктора всё равно каких наук.
Интересно, об этой утрате я не задумывался, да и не сознавал, что такое положение, казавшееся незыблемым,запросто может исчезнуть.
Я не ожидал, что в новой стране на дипломы, гревшие
душу их обладателя, вообще не будут обращать внимания, а то и реагировать с
улыбкой понимания: "Да, купить такое стоило тебе денег!" И ещё более
того - никто не верил в мою квалификацию. Я вмиг превратился в глазах новых
коллег, начальников и хозяев просто в старого, без смазливости и харизмы
малоперспективного человечка, которого нет расчёта брать ни на какую работу. Не
то что преподавать или технически направлять инженеров, но и просто собирать в
пардесах урожай апельсинов.
Без языка, знакомств и денег я грохнулся в самый низ общественной лестницы.
Но я не пытался примазаться к начальству университетов.
Наверное, была такая возможность. Встречал
впоследствии некоторых коллег-учёных, с которыми когда-то ожидал приёма у
дверей кабинетов, уже в числе работников этих заведений. Но не завидовал им.
Меня наполняла радость свободы, уверенность в том, что сила и ценность моя
заключены не в праве рассказывать студентам о законах и устройстве техники, но
в открывшихся мне её загадочных секретах и обязательном успехе их оживления. И
в результате - не ошибся, интересно работал, много изобретал, купил квартиру,
поездил по миру, побывал в знаменитых фирмах, побродил по городам, имена
которых звучали не ниже, чем Марс или туманность Андромеды. Закончилась эта
активность немного рановато... зато - вот написал книгу и ещё стараюсь.
Проходит время, меняется жизнь, что-то новое, важное возникает,
что-то казавшееся ценным - гаснет. Человек сменивший
родину остаётся постоянно в тревожном раздумье: оправдан ли его драматический
поступок.
Вот высказалась принятая людьми фраза
и заставляет задуматься.
Правильно линазывать город, где человек родился, его родиной? Мой младший сын появился на
свет в Барнауле, куда жена поехала на роды под крылышко своей мамы. Затем,
начиная с месячного возраста, он всё время жил в Иванове. В паспорте у него
стоит место рождения Барнаул. Так что же это его родина? Абсурд.
Является ли Иваново моей родиной? Я чувствую здесь много родственного. Но мои отец и мать
родились не там. К сожалению, не могу их расспросить, но ясно, они особой любви
к этому городу не испытывали. Они родились на Украине. Я, когда бывал в их
Могилёве-Подольском, тоже чувствовал к этому городку что-то очень тёплое,
домашнее. Но отец и мать моих родителей родились в Польше, а их дед в Германии.
Если так отступать по ступеням истории, доберёмся до Испании, а далее и до
Израиля.
Несерьёзно понятие родины выводить из записи в свидетельстве о рождении
Родина у человека - это место на Земле, где его народ создал национальное
государство,со своим языком, культурой, укладом.
Примерно так определяют это понятие филологи и историки.
Уж простите меня мои ивановские друзья, может, и самые дорогие для меня люди на этом свете,но врать не буду. Да и не так это важно. Пусть родился я хоть на Луне, какое
это для нас с вами имеет значение. Разговоры такого рода втыкают нам во рты
плохие люди, которые дёргают человека за струны его души, пытаясь перенастроить
их в нужном для политиканов-спекулянтов звучании.
Говорят: "Родина-мать". Какими сын желал бы видеть своих родителей? Чтобы
соседи при встрече с ними стремились подойти, уважительно поздороваться? Или
боялись, искали куда свернуть, чтобы не столкнуться? Патриотизм бывает умный,
доброжелательный. Некоторые готовы поселить на это место в душе агрессивное,
наступательное чувство. Когда приходится обороняться такое ещё можно понять.
Смотрю в себя. Хотел ли бы я, чтобы расцвела земля России и её люди? Да, от всей души желаю.
Но чтобы снова прорастала она ложью и имперским "патриотизмом" - ни в коем.
Вот это и встречает во мне неприязнь, досадную отдачу
До сего времени с экранов телевизоров
всего мира не сходят кадры испуганных израненных детей в школе среди чёрных
бандитов, могилы, гробы, рыдающие мужественные горцы и плачущие женщины. А
российские власти, не сумев спасти людей, по зловещей инерции вновь изрекали
ложь, каждый раз неуклюже подправляя "официальные заявления" с места
событий.
Это было невыносимо. Ложь в глаза народу.
За такое при взрыве в Испании, которая, как оказалось, смело борется в
цирках с быками, но, испугавшись террористов, сбежала с поля боя в Ираке, но
всё-таки даже там сразу полетело правительство и его глава. В России, говорят,
рейтинг диктующего лживые версии событий даже поднялся.
Вот от такого мы и уехали. Хотя боль за
прежнюю родину не проходит. Почему там держащие власть люди прежде, чем открыть
рот перед микрофоном не вспомнят, что, сказав правду, рискуют быть временно
отстраненным от должности, но, произнося слова бесстыдной лжи, покрывают своё
имя вечным позором?
Или там для человека, издавна
пропитанного страхом, ложь стала второй натурой?
Постепенно проясняется, что в первые
годы нашей алии вырвались из СССР в Израиль сотни тысяч людей, для которых
свобода была дороже материальных благ и престижа. Они готовы были потерять всё,
но обрести СВОБОДУ! Как похоже это на исход евреев из Египта. Как верно диктует
еврейская традиция говорить в праздник Пэсах о бегстве из рабства, имея в виду
не только то, что случилось 3350 лет назад, но и совсем близкие события твоей
жизни.
Так что, если в ответе друзей относительно моего просчёта и содержалась доля истины, то настолько малая, что
не тянула даже и на ложку мёда в бочке дёгтя того рабского существования.
И снова хочется сказать. Люди, храните,
как самое, самое - сердечную близость.
Знакомый сюжет: что-то случилось
дома с электричеством, открываешь дверцы шкафчика, а там - провода, кнопки, разные
штуки. Берегись, неосторожно тронешь что-то... искры, треск, свет погас, и
вернуть его - проблема.
Послушайте старого электрика.
Ради красного словца, любопытства, из мелкой досады или минутного каприза не
касайтесь этой дверцы.
* * *
Но вернёмся в Иваново. Много всяких дел
в моей прежней жизни оказались связанными с заводом ГЗИП на южной
окраине города. Когда его построили туда на работу перешли многие инженеры
Текмаша, с которыми работал и был в приятелях не один год. А затем, спрашивая о
месте работы любезных мне студентов вечерников, нередко с радостью слышал: "ГЗИП".
Случилось так, что и моё изобретение смело приняли для испытательных приборов,
выпускаемых этим заводом. Причём со временем все поняли, что именно эти электроприводы,
благодаря особому принципу действия, словно и придуманы специально для этих
машин, которые, "втянули" их в себя, как собственные органы, не
подверженные отторжению. Прошли десятилетия, а родство нерушимо.
Всегда с удовольствием приезжал на
завод, и принимали меня со вниманием. И люди и техника. Понятно, что спустя
столько лет с неспокойной душой ждал новой встречи. Созвонился прежде с Борисом,
главным конструктором.
- А, Роман, привет, ты в Иванове? -
Зазвучал в трубке голос знакомый и по тембру, и по манере ничему не удивляться
и сразу брать в собственные руки инициативу. - Хочешь приехать на завод,
увидеть машины с твоим приводом? Ну, это не так просто, что-нибудь придумаем.
И вот в согласованный вторник к двум
часам подъезжаю к району ГЗИПа. Никаких слов, что за мной заедут - не
возникало. Да мне и хотелось прочувствовать знакомый издавна путь, вспомнить
"троллейбус до гзипа", улицы и тропинки, ведущие к проходной с
непарадной стороны. Всё же за столько лет подзабылась география. Уточняю у
пассажиров:
- Скажите, где лучше сойти к заводу гзип?
В ответ молчание. Странно, никто не
знает что это за завод такой. Но здесь же работали несколько тысяч рабочих. А
неподалёку они жили в заводском районе. Призываю на помощь зрительную память. Была
тут тропинка, заросла что ли? Пробираюсь по порядочной грязи. Вот он парадный
вход. Почти никто не идёт через проходную, хотя время обеденное. Дежурит
женщина, ей помогает мужичок с традиционными признаками сочувствующего
напиткам. Завидев входящего, охранница сообщает:
- Велели вам ждать и не дергаться.
Ну что ж, свободолюбивый Боря мог так
выразиться. Подождём здесь. Сел на б/у стул подозрительной окраски. М-да,
вестибюль знакомый, но вид его далеко не рекламный. Через 15 минут встаю,
настаиваю, чтобы позвонили начальству. Не знают телефона. Захожу в будочку
вахтёра, пытаюсь позвонить. Не получается.
В этот момент появляется Боря. Конечно,
это он. Толстый, солидный и самоуверенный. Здоровается так, словно не видел
меня каких-то пару дней. Идём заводским двором с остановками. Входим в один
корпус, но тут же возвращаемся. Начальник чего-то не спокоен, колеблется, куда