Аннотация: Главы из книги воспоминаний "Бросок на Север", гл. 9
http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaistrany-95.shtml
Роман Трахтенберг
9. Встречи с земляками
На субботу 23 августа, к 12-00 я приглашен в Еврейское общество города Иваново. Ориентир, который мне дали - Серый дом. Да, опять он на моём пути. Как объясняли, перехожу на другую сторону проспекта Ленина. В глубине двора среди разных построек глухая дверь. Вывески никакой.
"В целях предосторожности", - пояснил председатель Эрвин Кирштейн, очень живой, улыбчивый, умелый и общительный, приехавший из Риги. В маленьком помещении человек 30. Многие в возрасте, близком к моему. Пожалуй, ещё никогда не видел в своём Иванове сразу столько откровенно еврейских лиц. А говорят, что все уехали. Вижу - моя книга на столе, её крутят, рассматривают.
Сначала Эрвин зачитал новости из Интернета: теракты в двух автобусах в Иерусалиме, террорист-самоубийца ворвался в дом и расстрелял в упор спящих детей, палестинцы пляшут на улицах, а их учителя раздают им сладости. Известия из Европы более сдержаны. Газеты выражают сожаления, что такой молодой патриот - погиб.
Дают слово гостю.
- Я чувствую, вы смотрите на меня, как на человека с фронта. Но это не так. Мы живём совсем спокойно. Ночью идут по улицам девушки и по одной и группками, смеются, и их мамы совершенно не беспокоятся. Кстати, здесь родные предупредили меня очень настойчиво, чтобы вопреки своей привычке в темноте по улицам не ходил.
- Мне тревожно видеть осуждение Россией действий Буша в Ираке. Наконец, нашелся человек, посмевший начать борьбу против террористов, угрожающих всем людям. Мир должен быть благодарен Америке. А вот радио России с удовлетворением сообщает о взрывах в Ираке, изыскивает, чем бы уязвить американцев. Даже и такое: американцы затрудняются применить умные бомбы, их не удаётся выпихнуть из самолёта. Может, это и анекдот, но известно, что если в шутке есть доля правды, то в настоящем анекдоте львиная доля.
- Это только кажется, что жизнь человека содержится исключительно в нём самом. Нет, её части хранятся и в дорогих ему людях. И уходят вместе с ними. Или остаются в них, когда мы уходим. Немного твоей жизни помещается даже в одушевляемых тобою вещах. Например, когда слышал сообщения о наполнении прошедшими дождями тревожно обмелевшего Кинерета, что-то прибывало и во мне.
Говорил, рассказывал и удивлялся: совершенно исчезла из меня всегда мучившая застенчивость. Поэтому получалось лучше и интереснее людям. А в заключение предложил: "В любом возрасте можно стать молодым, просто нужно переехать в другую страну - станешь молодым её гражданином. Ещё нужно написать книгу - окажешься молодым писателем..."
После подходили люди и среди них Мира Наумовна Шершова с сияющими мокрыми глазами, сказала, что слушала и всё время заливалась слезами, и поцеловала меня. Слышал, что к ней в советское время заезжал опальный Растропович, будучи на гастролях в Иванове. Может, это виолончель так расширяет душу живущего с нею хорошего человека?
* * *
Вторник 26-е августа. В 9-15 выступаю в Библиотеке для детей и юношества на Крутицкой. Знакомое двухэтажное здание. Посетителей ещё нет, а работники все в сборе. Первым делом принесли мою книгу, которая уже несколько месяцев обитает здесь. Провели меня по залам.
Эх, если бы наш реховотский мэр видел эту специальную детскую библиотеку в провинциальном городе нищей России. Зал для самых маленьких, просторный, уютный. Полки с книжками, сделанные в форме Мишки на задних лапах, и другие подобные. Залы для более взрослых детей, обширные хранилища. С особой гордостью показывают мне новый зал, в котором доброй улыбкой встречает гостей огромный лежащий на сцене Гулливер. Художники только что закончили оформление, говорят, что вскоре появятся и лилипуты. Я вспоминаю таких же милых хранительниц интеллекта человеческого в залах Эрмитажа. Дай Бог им выжить в заплутавшем обществе.
Пока что собираются мои слушатели. Пожалуй, человек 20, среди них узнаю работников этой библиотеки и кое-кого из Областной научной. Туда я заходил пару дней назад. Меня даже ввели в кабинет директора, которому писал из Израиля прежде, чем послал книгу. Похоже, он вспомнил этот не совсем заурядный для них случай - вышел из-за стола, приветливо пожал мне руку и сказал пару тёплых слов.
Оказалось, что присланная мной книга находится не в этих стенах, где провёл много незабываемых дней и недель, вводя свои технические фантазии в русла физических законов, преодолевая несговорчивость математики и упрямство экспериментов. Жаль, именно этим залам, с их особой напряженной атмосферой тихого, порой отчаянного труда посвятил я порядочно строк. Книгу сослали в краеведческий фонд, далеко отсюда, возле бывшего Пединститута, ныне - Университета.
Прогуляться из центра на край города мне нетрудно, даже приятно. Разыскал старинный особняк, в котором разместился отдел областной библиотеки. Тесновато от полок и стеллажей с книгами. Пожилые библиотекарши не поднимают голов от работы. Принесли книгу. Я сказал, что у меня есть возможность размножить книгу, если к ней имеется интерес. Энергичная женщина - главная хранительница - настойчиво уговаривала меня передать им диск с книгой. Но я проявил благоразумие. Решил, что такая вещь должна оставаться у меня. Кто-то из работниц с тревогой на меня взглядывал, не решаясь при начальстве предостеречь от опрометчивого шага, а в секунду, когда оно отвернулось, я услышал:
- Конечно, не делайте такого.
Собственно говоря, я опасался, что в диск смогут внести изменения. А именно в Иванове хотел, чтобы всё читалось только в том виде, какой опубликован. Вот эту начальственную женщину тоже вижу в зале.
Обращаю внимание на ещё одно мучительно знакомое лицо. После этот высокий седой человек подходит:
- Не узнаёте, Роман Михайлович? Неужели я так изменился?
- Ну, напомните!
Я обнимаю самого талантливого и опытного из моих учеников-сотрудников, который во многом мне помогал, всегда оставаясь образцом порядочности. Нас тактично оставляют вдвоём. Расспрашиваю его обо всём.
- Доцент получает в месяц 3000 руб. ($100). Без подсобного овощного хозяйства в деревне - трудно выжить. Студенты...
Впрочем, воздержусь от дальнейшего пересказа. Хватит и того, что моё имя вряд ли облегчает жизнь и работу в стенах альма-матер моим ученикам, хотя в профессиональных и человеческих качествах каждого из них невозможно сомневаться.
Пытаюсь воззвать к оптимизму, но бодрые высказывания не вызывают поддержки. Чувствуется подавленность, опасения чужих ушей и глаз. А мне тревожно, что он так изменился.
* * *
В среду 3-его сентября, сразу после лекции в ФСБ отправился в библиотеку им. Гарелина, где меня встретила симпатичная и весьма привлекательная Наумова Людмила Викторовна. В небольшом зале на местах для зрителей сидело немного людей. Меньше, чем нужно артисту для возбуждения его творческих механизмов. Это надо быть Блоком, который в замерзавшем Петрограде вдохновенно читал свою лекцию единственному студенту - Ираклию Андронникову.
Но я попал в опытные руки ведущей. Она не предоставила мне, как обычно, слово, а задала вопрос, заглянув в исписанную тетрадку.
- Вам не досталось в жизни гладкой дорожки к профессорству?
Она рассчитала точно. Сообразив, что книгу мою большинство, конечно, не читали, мне пришлось начать издалека. Через несколько минут, продвигаясь собственно к ответу, я понял, что, углубившись в дорогие мне воспоминания и удачно подвёртывавшиеся ассоциации, утерял суть вопроса. Чтобы выпутаться из смешного положения, я обратился к ведущей:
- Вы взялись вести меня в нашей беседе, отдаюсь в ваше распоряжение для следующего шага...
Людмила Викторовна тут же плавно подыграла, выведя лектора на дорожку, и у него получилось логичным образом закончить ответ. В таком же стиле продолжалась беседа. Вопросы были настолько по делу, что я прямо воспарил и отвечал-рассказывал ей-ей с вдохновением. Необычное интервью. И, чувствую, неплохо получилось. В первом ряду сидел и мне кивал в нужные моменты мой любимый ученик и сотрудник Саша Ширяев, представитель той замечательной генерации людей, у которых сердце вначале. Во время беседы вошли весьма раздобревший Миша Фалеев (стал профессором) и крепыш Саша Киселёв. После, все они подошли, и я с удовольствием обнял каждого.
* * *
Киселёв посадил нас в свои новенькие Жигули, который я принял за иномарку, и привёз на старую улицу, мне показалось, Почтовую, в старое здание какой-то бывшей советской конторы. Здесь пришлось удивляться неожиданным переменам.
Мы вошли в небольшой уютный зал, с мягким освещением - новый ресторан. На столиках с чистыми скатертями высились домики салфеток. К нам подошел молодой официант в свежих перчатках и недавно заученной учтивости, через которую настойчиво пробивался мальчишеский гонор. Я предложил взять по салату Оливье и бутылку сухого вина. Опытный в житейских делах Саша Киселёв, потребовал меню на вина с ценами. Обнаружилось, что сухое стоит 900 р., что даже на шекели означало запредельную цифру - 150.
Мы сразу сошлись на том, что обращаемся друг к другу по-старому. Мне было приятно вернуться в нашу молодость, в тепло и заботу научного руководителя о своих учениках. По-моему, и моим "ребятам" это доставляло удовольствие.
Я расспросил каждого про жизнь, работу и немного о продвижении нашего детища - точного привода.
Миша поведал о докторской защите с участием, за неимением других, моего старого знакомца проф. Ковчина (http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-48.shtml), который на защиту в Иваново не приехал, а прислал отзыв с двумя страницами замечаний. В родных стенах не нашлось излишне компетентных или придирчивых, и защита прошла гладко.
Ширяев рассказал, что они, конечно, нашли в нашем приводе способ точной установки позиции вала. Раньше мы не думали, что такое возможно, хотя заказчиков это очень интересовало. Мне открылся этот простой и изящный приём лишь в Израиле. "Ведь это было так очевидно", - смущённо добавил Саша. Мне хотелось узнать от него подробности, да как же было успеть за всем в краткой встрече.
Я расспросил всех о детях и высказал свои мысли о жизни. В конце Фалеев не вынес и заявил:
- Всё это, Роман Михайлович, пропаганда, а Америка не будет давать нам деньги, и при случае сожрёт.
- Ты говоришь о конкуренции?
- Ну, да.
- Видишь ли, в мире принято работать вежливо, но без подаяний.
Кого-то может неприятно удивить моё обращение на "ты" к одному из бывших учеников. К тому же ставшему профессором. Поясню.
Мне всегда претило принятое с подачи партийных лидеров панибратское "тыканье". (Интересно, что в Израиле этого не понимают, ибо в иврите не существует двух форм обращения. Здесь генерал солдату и солдат генералу без тени покровительства или храбрости говорят "ты"). Но в СССР было иначе. Всякий "вышестоящий", изображая, кроме всего, этакого демократа, подчёркнуто лихо говорил "ты" нижестоящему. Однако этот "ниже" никогда не смел поступить симметрично. Он с привычным подхалимством, а кто-то с хорошо спрятанной обидой - отвечал этому "выше" на "Вы". Это спокойно уживалось рядом с официальной установкой на класс-гегемон, к коему как раз принадлежали и "простые" рабочие. Мне это было противно. Старался избегать подобной игры. Хотя, надо признаться, удавалось это не всегда. Слишком велик и опасен иногда оказывался разрыв между хозяином и рабом. Но уж со своей стороны никогда, ни одного студента не называл на "ты".
С Мишей Фалеевым - особый случай. Как-то к моей маме зашла её сотрудница по банку со своим сыном и попросила посодействовать его поступлению в наш институт. Позже мама рассказала мне о трудностях на пути этой симпатичной семьи, и я почувствовал, что для этого мальчика должен сделать исключение в своих правилах неучастия в делах абитуриентов. Впоследствии эти люди стали мне близки, а успехами Миши я интересовался. Правда, учился он хорошо и никакой формальной помощи не требовалось. На последних курсах я привлёк Мишу в свою научную группу, затем была аспирантура, совместная работа, защита. Согласно принятой терминологии он стал учеником, а я учителем, хотя одновременно в отношениях наших сохранялось обычное: дети, обучаясь жизни, покусывают своих родителей. Я старался не обращать на это внимания и быстро забывал досадные случаи. Впоследствии нашлась возможность выделить Мише одного из перспективных заказчиков, и он работал самостоятельно, хотя мне и жаль было терять одного из самых способных и изобретательных помощников.
Вот и теперь, через много лет оказалось, что родственные чувства к нему живы во мне, несмотря ни на что.
Расставаясь с рестораном, по традиции навестил туалет, который поразил меня прямо израильским блеском. Расчувствовавшись, я вернулся в зал, потребовал хозяина, поблагодарил его за приятное обслуживание и пожелал удержаться в трудное время и в сложной обстановке. Ведь кроме нашей компании была ещё лишь одна пара, а в шикарной книжке-меню: 10 супов, 20 - вторых, 30 - салатов и т.д. Владелец симпатичного заведения, похоже, не столько был доволен комплиментом, сколько озабочен и напряжен, ибо не мог поверить, что за поступком клиента не спрятан какой-то затаённый смысл. И снова с неприятным скрипом вывернулось на поверхность благополучно забытое российско-советское "двойное мышление". И снова с удовлетворением ощутил никчемность этой "науки" и наслаждение просто говорить и слышать искренних людей мира свободного, в который я скоро вернусь.
Саша заботливо усадил нас в свою блестящую новизной и умытую непрекращающимся дождём машину и повёз по домам. Я тепло распрощался со своими ребятами. А в голове навязчиво звучит добавление: "Скорее всего - навсегда".
И еще, не могу отделаться от мысли, что это я чувствовал себя так легко и беззаботно. Они были весьма осторожны в своих речах, а, возможно, и сам факт встречи потребовал мужества. Им всем ещё предстояло там жить и работать под известным нам начальством. Вот и мой наиболее способный ученик, давно ставший заведующим кафедрой в вузе соседней Костромы, так и не решился ответить мне, даже в Интернете. Рассказывая о моих встречах знакомым, жалуюсь на такие фортели, и все согласны в причине - опасаются.
* * *
На следующий день к десяти ноль-ноль я шел в мой радиотехникум для туберкулёзных больных - место первой работы после окончания института. По обыкновению - пешком. Для полного удовольствия выбрал короткую дорогу, но местность не узнавал, заблудился, возвращался, угодив в непролазную грязь, обходил какие-то древние раскопки. Наконец, вышел к железной дороге, и в памяти всплыло, что поезда на Ленинград проходили от нас слева. Тогда ориентация окрепла, и я вышел куда следовало с опозданием всего на пять минут.
Знакомое двухэтажное здание, здесь я за год превратился из беззаботного студента в человека ответственного за жизнь и судьбы нескольких десятков отмеченных тяжелой судьбой рано повзрослевших людей. Мысли о возможности заразиться совершенно не посещали меня, хотя, как я позднее узнал, мой лаборант и друг Саша Бабушкин вскоре отправился на поддувание. Здесь я изо всех сил стремился вырвать своих подопечных, смирившихся с безысходностью, в жизнь с надеждой на свободу, работу и обычное человеческое счастье.
В учительской меня тепло встретили и проводили в актовый зал, где плечом к плечу сидели человек двести ребят 14-17 лет. Все они имели (как мне объяснили заранее) не ниже третьей группы инвалидности, но не по инфекционным, а внутренним болезням. С палочкой Коха, которая когда-то дирижировала жизнями моих учеников - теперь здесь не знались.
Когда думал о сегодняшней встрече, то рассчитывал прочитать из книги главу об этом заведении (http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-25.shtml), рождении из его швейной среды высокотехничной радио специальности, трагические страницы о любви его воспитанников, возникшей на грани жизни и смерти. Встретив напряженные вопрошающие необычно серьёзные глаза ребят, я сразу отказался от мысли читать что-то из книги. Я почувствовал, что все мысли и слова, из меня исходящие, словно расщепляются на 200 долей и поэтому должны быть более насыщенными и эмоциональными.
Я начал рассказывать о времени, когда здесь работал, о трудной судьбе моих учеников, об их стремлении разорвать отчаянный круг больниц и пенсий, получить профессию, войти в обычную жизнь обычных людей. Возможно, впервые они увидели человека, живущего в Израиле, посетившего знаменитые фирмы Америки, гулявшего под небоскрёбами Нью-Йорка. Я с похвалой отозвался об их радиоэлектронной специальности, хорошее владение которой даёт теперь во всех странах уверенный заработок, а значит и интересную жизнь. (После преподаватели смотрели на меня благодарными глазами).
Слушали меня со вниманием, но немного отъединено, настороженно. К сожалению, желаемого контакта с этой сложной аудиторией не получалось. Чего-то я не понимал, что-то сильно изменилось в этой стране и отражалось в глазах её молодых людей. Наверное, жизнь стала строже, надеяться приходилось только на себя. Через час с четвертью, пожелав успехов и здоровья, закончил встречу. Ребят и учителей ждали уроки. Вспомнились лекции в институте, когда их трудность оценивалась по влажности рубахи.
После меня провели по классам и лабораториям. В целом было видно, что заведение живёт лучше, чем в те времена, когда я начинал здесь радиодело.