В январе 2003 года неожиданно для самого возникла моя исповедь "Прозрение". Книги были разосланы в разные концы света друзьям, родным, знакомым, библиотекам и просто хорошим людям, с которыми хотелось бы поделиться пережитым.
Книга автора "Прозрение" (513 стр. с илл., Иерусалим 2003) имеется в библиотеках:
Реховот - Городская библ., Культурный центр ( библ.), "Зеленая лампа"(библ.);
Ашдод - библ. при "Бейт Канада";
России -
Москва - библ. бывш. "им.Ленина";
Санкт-Петербург - "Пушкинский Дом"; библ, бывш. "Публичная им. Салтыкова-Щедрина";
Иваново - обл. научная библ., библ. на ул. Багаева, библ. для детей и юношества, библ. завода "Ивтекмаш", библ. завода "Точприбор", еврейский центр, библ. бывш. радиотехникума туббольных;
Украины -
Могилев-Подольск - городская библ.;
США -
Библ. Конгресса в Вашингтоне;
Англии -
Британская библиотека, Русская коллекция;
а также в Интернете - lib.ru, Библиотека Мошкова, Заграница; proza. ru
Три года назад я закончил книгу под этим названием. Я думал над ней и работал несколько лет. Разделив свою жизнь на две части - за железным занавесом и в свободном мире, мне стало ясно что к чему.
Осмотревшись в свободном мире, я действительно прозрел, вытряхнул из мозгов мусор, загруженный настырной советской идеологией, и увидел жизнь как она есть.
Но постепенно осознал ошибочность, вернее неточность этого представления.
Прозрение - это непрерывный бесконечный процесс приближение к истине.
Прозрение - это нормальное состояние нормального человека.
* * *
И ещё одно ПРИМЕЧАНИЕ.
Здесь читатель получает мою книгу в супер оригинальной форме, рожденной эпохой ИНФОЗОЯ.
В отличие от бумажного издания книга, которую Вы открываете, живет, постоянно чуть прирастает и украшается. Это её качество сохраняется пока живет автор, который искренне рад встречам с уже знакомыми и новыми читателями.
Роман Трахтенберг
***
Спустя некоторое время чувство облегчения и удовлетворения сменилось каким-то беспокойством, позвавшим после двенадцатилетнего перерыва в дорогу на родину, где ждали встречи с героями моей книги.
* * *
Промелькнул передо мною в текущем виде старый мир. Вернулся и постепенно прихожу в себя. Одновременно всё настойчивее потребность рассказать о том, что видел и понял.
Это не частый случай, когда удаётся разговаривать с героями своей книги. И нет у меня возможности слишком долго выжидать отдаления событий для их укладки в успокоившееся сознание.
Так в августе-сентябре 2006 появился этот "Бросок на Север". (Мне давно нравился Паустовского "Бросок на Юг").
1. Первое касание
Я вернулся в свой город, но уже не таким,
Как казался когда-то себе и другим.
Был я молод, стремился в науки,
Но душили бесслёзные мамины муки.
Да, меня излечил чистый воздух свободы,
И спокойно смотрю на бегущие годы.
***
***
Говорят - чудес не бывает. А это что же? Мои друзья совсем далёкой молодости сидят напротив, и нас разделяют не бестелесные вечность и бесконечность пространства и времени, а какой-то метр поверхности стола. И тот заставлен блюдами с пупырчатыми огурчиками, белыми грибочками, ещё какими-то почти забытыми вкусностями.
Всё это не заслоняет таких родных лиц, чуть стушеванных временем, но если вглядеться - тех же. И ещё лучше прежнего.
А внутри творится что-то неведомое, распирает грудь, раздвигает для объятий руки и... хотя это неловко, да и забыл, что такое бывает - рыдания сотрясают меня и слёзы, словно пробудились, чтобы смыть пыль веков.
***
А всего за несколько часов до этого старший сын доставил папу с мамой в Бен-Гурион, а затем Боинг шутя перенёс нас из Израиля в Москву.
Это стало возможным после некоторой возни с российским консульством, но об этом будет ниже.
***
И была встреча с младшим сыном, которого не видели почти три года. А затем ночной пробег Шереметьево - Иваново. Не слишком авторитетные Жигули под уверенной Мишиной рукой вели себя идеально.
Эта дорога была мне хорошо знакома, но сколько перемен. Через каждые пяток километров на пустынной в эти часы кольцевой пролетаем под пешеходным переходом, охватывающим шоссе прозрачным космического дизайна полу-тороидом.
И дорога на Горький (извините, Нижний Новгород) изменилась, похорошела, прибавила в гладкости и ширине. Часто попадаются заправки, издалека читаются привлекательные цены бензина - 10 рублей (30 центов), а у нас больше доллара.
Постоянно из тьмы выплывают призывные вывески симпатичных придорожных кафе. Это тормозит движение, и мы, наконец, остановились у одного из таких домиков оригинальной русской архитектуры.
Симпатичный мальчик принял заказ на солянку(!), жаркое и чай с лимоном. Не прошло и пяти минут, как путешественники наслаждались горячей пищей, и совсем неплохого вкуса. Всё это в два часа ночи, в каком-то медвежьем углу.
Раньше на всём 300-километровом пути имелись две-три неопрятные общественные столовые с очередями, раздатчицами, нервами, туалетами, в которые лучше не заглядывать. И конечно, они были закрыты от вечера до утра.
После ночного обеда снова в путь. Из тумана, заливавшего дорогу в низких местах, вынырнула крепко завёрнутая в форму фигура. Поднята палочка, водитель должен выйти и догнать важно удаляющуюся особу, поторговаться и вручить 30 рублей. Миша объяснил: это ДПС - дорожно-патрульная служба (дай, пожалуйста, сто). Он также не велел пристёгиваться ремнями: милиция решит, что везут что-то серьёзное, а так штраф 30-50 р. и всё. За что - неизвестно, и интересоваться не стоит.
Ближе к Иванову ещё была техническая остановка. За стёклами машины так долго мелькали настоящие берёзы и уходящие вдаль лесные массивы, что я, наконец, не выдержал и попросил остановить слишком долгое и стремительное движение. Миша дождался, пока справа открылась площадка для дальнобойщиков, и заехал на неё.
Я вышел на отвыкшие от работы ноги и оказался в среде незнакомой или совсем забытой. Настоящий лес стоял передо мной:
Огромные деревья, сохранившиеся, конечно, с тех давних времён, спали или делали вид. Грудь с опаской вбирала влажный, холодный, словно только что образовавшийся воздух. Восток уже осветился.
Постепенно вибрация внутри стихла и я начал замечать окружающее. Ни один звук не рождался в неподвижном пространстве. Берёзы, травы, кусты... всё было напитано туманом. Заостренный кончик каждого листа едва удерживал тяжелую каплю. А я так скучал по воде, привык её ценить. Вокруг меня всё жило своей жизнью, явно не замечая пришельца.
Да, наш израильский мир иной, он всегда ближе к весне по-российски. Здесь в помине не было шумного нетерпеливого спора ярких цветов и вычурных форм. Взамен полное насыщение всех оттенков зеленого. И ещё источение влаги, воды, паров...
Не отсюда ли иллюзия самодостаточности впитывается в души обитателей этих мест, прорастая их сдержанностью, не любопытством, толками о значимости собственных культурных ценностей и готовностью жить с ними за металлическими завесами.
А там природа предлагает безудержное соревнование, постоянное вытеснение нового новейшим, сменяемость авторитетов, сегодня не подтверждающих вчерашних ожиданий.
* * *
Город бдизко, мелькнудо важное напоминание:
* * *
Раннеутреннее Иваново. Пустынные, слишком широкие и опасно побитые проспекты. Прошедшие за моё отсутствие годы отметили их морщинами старения.
Всплывают в памяти переданные со спутников первые фотографии Луны. Все заметили тогда - вот без заботы и ухода её поверхность покрылась кратерами и заросла пылью. На знакомых улицах мои ревнивые взгляды цепляются за облезшие провалившиеся дома, остатки одиноких ворот без забора и усталых заборов без ворот. А, смотри-ка, какие плотно-красно-кирпичные особняки возникли кое-где за полукремлёвскими стенами!
Вот и исторический центр города. Всё как было, только домики словно осели. Помнится, выглядели наряднее, да и ростом казались повыше.
Я снова очутился в том прежнем мире. На площади всё те же лежачий и поднимающийся революционеры.
* * *
Резанули отвыкший глаз символы самовнушения. Зачем-то хранится память о событиях и лицах, дурных или жестоких. Мелькают вывески: пр. Ленина, ул. Фридриха Энгельса (где Иваново, и где и зачем здесь этот иностранный философ). На фронтоне Горсовета заботливо сбережённая надпись "Ивановский пролетариат ... Ленин".
* * *
В центре города уже большое движение, машины со смелостью отчаяния перебираются через канавы, выбившиеся вдоль трамвайных путей. И в нашем авто всякий раз при переезде такого препятствия внутри всё вскидывается. Странно, мотор не отрывается и продолжает тащить экипаж, привык, или прошёл предраллиевую подготовку. А сами трамваи, переваливаясь, ползут по рельсам, скользят дугами по проводам, и замотанное электричество честно тащит готовую разделиться на составные части конструкцию, хранимую ремонтными болтами и сварками, которые не пытались закрасить, может, подчёркивая борьбу и заботу о жителях.
Встреча... Вот они, мои внуки!
Даня - спокойный, большой, добрый. Давидик прижался ко мне, замер на минутку, вырос мало, но шустрый и ловкий. Живут в пятиэтажке на съёмной квартире. Первым делом мне сообщили код подъезда. Не забыть бы, а то не войдёшь и останешься в тёмном дворе у забронированной двери без ручки.
Сразу, в первое утро, еле дождался - выскочил на улицу. Ага, здесь стояла Старообрядческая церковь... Раньше только сама постройка "без единого гвоздя" была достопримечательностью в городе. (2017 - Несколько лет назад это чудо исчезло, сгорело).
Теперь... старушка поманила войти в раскрытые двери. Внутри, оказывается, так нарядно, все стены, уходящие ввысь, завешены иконами и яркими картинами. Идет утренняя служба. Десятка три очень пожилых женщин стоят перед проповедником в богатой рясе. Он что-то им с утра внушает. Подумалось, что в нашем бейт-кнессет быть не может никакой пропаганды. Евреи - народ книги, рав читает молитвенник, а все посетители сидят и читают в своих книгах это же место - не подлаживающиеся ни к каким временам и властям вечные заповеди взаимосбережения.
На улице редкие прохожие. Одни прилично одетые, спешат, видимо, на работу, но вот на этих лицах следы растерянности и борьбы с тем самым змием. Известно, что с утра им живётся ещё труднее.
В определенном смысле человек - жертва эволюции. Не совладать ему с таким разросшимся мозгом. Вот он и стремится уйти в религию. Или замутиться наркотиками, алкоголем.
Подошёл к запертым воротам Ивтекмаша. Вот он мой завод, здесь вошел в мир техники, почувствовал производство, придумал первые штуки, которые понравились опытным инженерам!
Охранники, заметив странную личность, норовящую заглянуть через щель ворот на территорию завода, приоткрыли дверь в проходной. Произношу имена знакомых, никого не знают.
- Я здесь работал..., - говорю по инерции и тут же сознаю, что называть сейчас времена почти полувековой давности бессмысленно и смешно. - Как завод?
- Да почти распался. А вот напротив "Торфмаш" - живёт. Директор у нас старый, негодный. Надо же, один из цехов продал какому-то барыге из Армении, и он там устроил свою мастерскую. А Абрамович, гад, вывез российские деньги за границу. Ну, где он их взял?
- Конечно, не заработал на охране и канавы не копал. Схимичил. Но не в этом дело. Главное, чтобы что-то строил, давал людям работу и зарплату. Он ведь еврей?
- Да пусть хоть татарин, но зачем увозит деньги?
- Наверное, его спросили об этом, и он понял, что вот-вот отнимут.
Позднее позвонил тому самому директору - Балинову. Не с первого раза секретарша меня соединила. То было совещание, то ещё что-то. Назвал себя и напомнил о книге, которую послал из Израиля, с автографом: "Всем работникам завода". Мне говорили знакомые, что не видели книги. Попросил, передать её в библиотеку, чтобы люди читали.
Лишь он услышал, что я из Израиля, закричал:
- Ваш Израиль вместе с Америкой душат Россию!
- Ну, Америка ещё что-то может, но наш неразличимый на карте Израиль, что он способен сделать Великой России, и зачем?
Директор сбавил азарта, выключил Израиль, продолжал ещё бредить. Я закончил разговор повторением просьбы о книге. Обещал. Сомневаюсь, что отдаст. После в разговорах со многими людьми выражал удивление такой реакцией по еврейскому вопросу, с которой больше нигде не сталкивался в этой поездке. Собеседники переспрашивали:
- Кто, Балинов? Ну, это известный антисемит!
В следующие дни несколько раз ходил с Давидиком на стадион. Это минутах в пятнадцати ходьбы от их дома.
Хотя и не густ этот Торфмашевский спортивный центр, но, как только открылось передо мной зелёное поле с дорожкой по кругу, словно дрогнули внутри потерявшиеся струны. Забилось сердце, зуд в ногах. Я пробегал круг, а Давидик совсем запросто - два.
Он такой приятный мальчик, что сразу нашлась симпатичная девушка - бегунья, которая стала учить его низкому старту. Мальчуган был рад и совершенно неутомим. Чуть отдохнёт и просится пробежать ещё круг.
Обратно пошли другой дорогой. Места хотя и не отчётливо знакомые, но направление куда идти - понятно. Вот обнесённая новым забором торфмашевская зона (извините, вырвалось такое слово). Значит, в самом деле, завод жив.
Ого, как прочно построено: по верху бетонного ограждения ещё и "отгибка" с колючкой.
Но, позвольте, почему это отогнутая полоса направлена внутрь, а не наружу? Насколько понимаю, наклоненная наружу колючая верхушка забора как раз сильно затрудняет попытку пробраться на завод. Это что же начальство беспокоили не внешние воры, а... собственные трудящиеся?
После специально обращал внимание на все израильские ограды. Нет, всё так. Отгибка всегда делается наружу. Исключение встретил лишь в мощном ограждении тюрьмы.
Идём, так приятно деду вести внука за руку, направляя на правильный путь. Давид тактично этак замечает:
- Деда, нам надо идти направо.
- Нет, Давидик, мы пройдём вокруг этого завода и выйдем около дома.
Идём 10 минут и 15, ничто не подсказывает близость к знакомому району. Вышли на какую-то серьёзную улицу.
Решил спросить на автобусной остановке направление к Дворцу Текстильщиков (знаменитое сооружение неподалеку от нашего дома). Ожидающие с любопытством смотрели на меня: иностранец или с Луны...?
Наконец, один из более пожилых снизошёл:
- Лучше вам обратно идти вон туда.
- А эта улица куда идёт?
- Да в Пустыш-Бор, куда же ещё.
Как же всё-таки здорово запросто обратиться к первому встречному, спросить, ответить. Оказавшись в другой стране я со всей остротой ощутил свою недостаточность. Жил я в единственном языке, когда мир говорил на многих.
Завидую в Израиле говору малого ребёнка, который вдруг смело произносит на точном и звучном иврите знакомые и новые для меня слова.
Как-то раз понапружился и сумел поделиться с матерью разговорчивого младенца:
- Вот у вашего ребёнка соска закрывает весь рот, и он так здорово говорит на иврите, а я взрослый и не имею помех, но так сказать не могу.
А уж когда встречная китаянка заговорила со мной на красивом английском... замер и заскучал, что не умею хоть чуть похоже ответить.
М-да, странно, но после забегов и затянувшейся прогулки путешествие уже не сильно меня привлекало. Нашёл в себе силы припомнить совет внука. Он принял похвалу молча. Повернули обратно и спустя пару километров вышли снова к Торфмашу на пройденную утром трассу.
Дед подустал, а внуку хоть бы что, каждый раз подскакивает взбрыкивает ножкой, то будто пинает по высокому мячу, то наносит нападающий удар боксинга. Он просит идти через перекидной мост. Замер в восторге, когда прямо под нами загромыхал состав на Москву.
Мы оба вскрикивали от его нескончаемости. Вообще, почувствовалось, что Давид из таких, кто живёт со вкусом. Но он ещё мал, чтобы такое определить?
Но разве не замечали, что часто главные пружины личности явственно видны в ребёнке, которого катят навстречу в коляске. Посмотрите - вон тот выглядит букой, ему уже не нравится возникающий вокруг него мир. А этот, улыбаясь всему, расширяет глазёнки. И я всегда рад встрече с начинающим хорошим человеком. И он, похоже, тоже.
* * *
Очень медленно, по абзацу, по строке в день прирастает моя рукопись. Первая книга шла бойчее. Но чувствую, гнать этот экипаж нельзя. Новые пространства разворачиваются вдруг по каким-то неведомым законам. И я подчиняюсь им.
Век назад аристократия в России, потеряв чувство меры, называла простых людей смердами и подлым сословием. Пришедшие ей на смену ударились в другую крайность, прославляя неуёмно рабоче-крестьянскую трудовую доблесть. Даже граждане, отмеченные серьёзным талантом, не замечали фальши в призыве: "Ни дня без строчки!"
Нет, мои страницы - не результат тяжкого труда. Не прикасаюсь к рукописи, пока она сама не спросит.
2. Молодость возвращается
Эта страна с цветами и кровью
Стала моей долгожданной любовью,
Но сколько же милых сердечных друзей
Осталось в России заросших полей.
Август 2003
На квартире у моих ивановских друзей - встреча. Да, в первый же день, я ещё совсем тёпленький, ино-странный. Обнимаемся, не стесняясь слёз, и не можем оторваться друг от друга. Ведь уже не чаяли свидеться на этом свете.
( Это все самые близкие, родные. Для порядку назову: Роман, Маша Никифорова (Овсянникова), Вера (моя жена), Росина Доброхотова (Лобзина), Люся Марченко, Миша Аронов. Если что напутал - не сердитесь, поправьте и добавьте)
Всматриваюсь во всех вместе и в каждого персонально. Нет, не буду, хотя и хочется, подробно обрисовать каждого. Да и правила хорошего тона не советуют концентрировать внимание на лицах прекрасного пола в связи с энным промежутком времени перерыва. А уж на наших мужских лицах и тем более не интересно заостряться.
Скажу только, что вопреки логике, чем более вглядываюсь в лица моих друзей, тем более удивляюсь. Их нечеткость, возможно, по причине расплывчатости собственного зрения в первые минуты и ещё долго в последующие, а может из-за предательских (так их принято называть, хотя просится слово "милых") морщинок - быстро сменяется радостным сознанием узнаваемости. Ведь многих не видел лет пятнадцать, а кое-кого и без малого полвека - сразу разъехались по местам работы после окончания института.
Одни изменились мало, другие больше. Но это лишь означает, что надо попристальней всмотреться, и всё становится на место. А вместе с этим и себя чувствуешь вернувшимся в благословенную молодость. Наверное, более всего поразился, если бы увидел себя самого в этот момент.
И всё настойчивее бьётся мысль: как же я мог столько времени существовать без этих людей? Одним утешаюсь - лучше поздно, чем никогда. Теперь понимаю, что друзья... не то чтобы заново, но по-новому вселились в тоскливо пустовавшие уголки моей души, и от этого часа впредь буду чувствовать их постоянное укрепляющее присутствие.
Поднимаем бокалы, говорим тосты. Порываюсь и я, только странно - разучился произносить фразы, остались лишь возгласы удивления. Немногословны и все остальные. Зато многочувственны, и хоть выключай электричество, так сияют глаза. Вот вспоминаю сейчас об этом и... нет, ещё не получается рассказывать.
Наверное, мы были так поражены невероятностью встречи, что не нашли времени и места высказать всё, что накопилось. Столько всего произошло главного, что бы ни сказал - будет второстепенным. Мы ещё раз сошлись в сокращённом составе, иногородним пришлось уехать. Но осталось чувство, что это было всё предварительное. Настоящее - впереди, ждёт.
Все эти годы я пытался представить себе встречу с друзьями и чувствовал, что надо будет заново объясняться.
Я приехал сюда не тем человеком, что исчез тогда. Мы были очень близки, но что-то всегда стояло между нами. По крайней мере, мне так казалось. Это было состояние какой-то настороженности, непрерывной готовности к самозащите, если не действием, то своевременным замыканием и уходом в себя. Для человека открытого и искреннего - это тяжёлая нагрузка.
Теперь мне следовало найти способ рассказать близким людям некоторые тонкости. Например, что сотни тысяч москвичей, ленинградцев и жителей других городов России, уехавших в Израиль - это не стандартные эмигранты. Они с удовлетворением приняли своё новое имя "Олим хадашим", то есть "новые поднявшиеся". Не задумываясь, а в большинстве случаев и не зная, что по традиции евреев в Иерусалим не приезжают, не приходят, а поднимаются. И не только потому, что он расположен на высоте 800 метров.
Две тысячи лет евреи, прощаясь, говорили друг другу обнадёживающее: "На будущий год в Ерушалайме". Русскому человеку такого не понять. Да и не дай ему этого Бог. Вон сам великий Солженицын на этом поскользнулся. Чтобы объясниться, выжал из себя два тома про "200 лет вместе", чем подпортил свою заслуженную репутацию и получил в награду море ругательств. Он забыл простую вещь: чужая душа - потёмки. Тем более бесполезное и неблагодарное занятие - ковыряться в душе не своего собственного, а другого народа.
Я написал книгу в 500 страниц, во многом, чтобы объясниться с друзьями. Они прочитали. Хвалили мои способности. Мне кажется, моя исповедь заставила некоторых задуматься. И всё-таки, похоже, этого оказалось мало. Вот назначили деятеля еврейского происхождения премьером, и написали мне одни из самых близких в письме: "Видишь, зря ты уехал, мог остаться и не прогадал бы".
Я был ошарашен. Долго не мог приблизиться к продолжению этой рукописи. Ответил по Интернету: "Благодарю за доверие видеть во мне черты этого прозрачного подначальника".
Ответить-то ответил, только вошла в душу горечь и никак не выходит.
Конечно, уехав, я бросил многое. Невозможно перечислить. Главное - добытое в борьбе положение или, как принято выражаться, - "социальный статус".
В последние годы, ещё находясь в том же обществе, я смог вырваться из слишком обидного униженного состояния в гораздо более свободное и независимое. Что бы со мной ни вытворили, я уже мог, хотя бы отчасти, уравновесить обиду сознанием моих степеней и званий, которые, что бы там ни говорили, высоко ценились в той стране. Недаром все большие начальники не удовлетворялись сладостью абсолютной власти, а изо всех сил лезли в кандидаты и доктора всё равно каких наук.
Интересно, что об этой утрате я не задумывался, да и не сознавал, что такое положение, казавшееся незыблемым, запросто может исчезнуть. Я не ожидал, что в новой стране на дипломы, гревшие душу их обладателя, вообще не будут обращать внимания, а то и реагировать с улыбкой понимания: "Да, купить такое стоило тебе денег!" И ещё более того - никто не верил в мою квалификацию. Я вмиг превратился в глазах новых коллег, начальников и хозяев просто в старого, без смазливости и харизмы малоперспективного человечка, которого нет расчёта брать ни на какую работу. Не то что преподавать или технически направлять инженеров, но и просто собирать в пардесах урожай апельсинов.
Без языка, знакомств и денег я грохнулся в самый низ общественной лестницы.
Но я не пытался примазаться к начальству университетов. Наверное, была такая возможность. Встречал впоследствии некоторых коллег-учёных, с которыми когда-то ожидал приёма у дверей кабинетов, уже в числе работников этих заведений. Но не завидовал им.
Меня наполняла радость свободы, уверенность в том, что сила и ценность моя заключены не в праве рассказывать студентам о законах и устройстве техники, но в открывшихся мне её загадочных секретах и обязательном успехе их оживления.
И в результате - не ошибся, интересно работал, много изобретал, купил квартиру, поездил по миру, побывал в знаменитых фирмах, побродил по городам, имена которых звучали не ниже, чем Марс или туманность Андромеды. Закончилась эта активность немного рановато... зато - вот написал книгу и ещё стараюсь.
Проходит время, меняется жизнь, что-то новое, важное возникает, что-то казавшееся ценным - гаснет. Человек, сменивший родину, остаётся постоянно в тревожном раздумье: оправдан ли его драматический поступок.
Вот высказалась принятая людьми фраза и заставляет задуматься.
Правильно ли называть город, где человек родился, его родиной? Мой младший сын появился на свет в Барнауле, куда жена поехала на роды под крылышко своей мамы. Затем, начиная с месячного возраста, он всё время жил в Иванове. В паспорте у него стоит место рождения Барнаул. Так что же это его родина? Абсурд.
Является ли Иваново моей родиной? Я чувствую здесь много родственного. Но мои отец и мать родились не там. К сожалению, не могу их расспросить, но ясно, они особой любви к этому городу не испытывали. Они родились на Украине. Я, когда бывал в их Могилёве-Подольском, тоже чувствовал к этому городку что-то очень тёплое, домашнее. Но отец и мать моих родителей родились в Польше, а их дед в Германии. Если так отступать по ступеням истории, доберёмся до Испании, а далее и до Израиля.
Несерьёзно понятие родины выводить из записи в свидетельстве о рождении.
Родина у человека - это место на Земле, где его народ создал национальное государство, со своим языком, культурой, укладом.
Примерно так определяют это понятие филологи и историки.
Но..., но не так это просто. Почему же так неспокойно в груди. Где вы ивановские улочки? Как вы там без меня мои леса и поля?
Уж простите меня мои ивановские друзья, может, и самые дорогие для меня люди на этом свете, но врать не буду. Да и не так это важно. Пусть родился я хоть на Луне, какое это для нас с вами имеет значение. Разговоры такого рода втыкают нам во рты плохие люди, которые дёргают человека за струны его души, пытаясь перенастроить их в нужном для политиканов-спекулянтов звучании.
Говорят: "Родина-мать". Какими сын желал бы видеть своих родителей? Чтобы соседи при встрече с ними стремились подойти, уважительно поздороваться? Или боялись, искали куда свернуть, чтобы не столкнуться? Патриотизм бывает умный, доброжелательный. Некоторые готовы поселить на это место в душе агрессивное, наступательное чувство. Когда приходится обороняться такое ещё можно понять.
Смотрю в себя. Хотел ли бы я, чтобы расцвела земля России и её люди? Да, от всей души желаю. Но чтобы снова прорастала она ложью и квасным "патриотизмом" - ни в коем. Вот это и встречает во мне неприязнь, досадную отдачу.
До сего времени с экранов телевизоров всего мира не сходят кадры испуганных израненных детей в школе среди чёрных бандитов, могилы, гробы, рыдающие мужественные горцы и плачущие женщины. А российские власти, не сумев спасти людей, по зловещей инерции вновь изрекали ложь, каждый раз неуклюже подправляя "официальные заявления" с места событий.
Это было невыносимо. Ложь в глаза народу. За такое при взрыве в Испании, которая, как оказалось, смело борется в цирках с быками, но, испугавшись террористов, сбежала с поля боя в Ираке, но всё-таки даже там сразу полетело правительство и его глава. В России, говорят, рейтинг диктующего лживые версии событий даже поднялся.
Вот от такого мы и уехали. Хотя боль за прежнюю родину не проходит. Почему там держащие власть люди прежде, чем открыть рот перед микрофоном не вспомнят, что, сказав правду, рискуют быть временно отстраненным от должности, но, произнося слова бесстыдной лжи, покрывают своё имя вечным позором?
Или там для человека, издавна пропитанного страхом, ложь стала второй натурой?
Постепенно проясняется, что в первые годы нашей алии вырвались из СССР в Израиль сотни тысяч людей, для которых свобода была дороже материальных благ и престижа. Они готовы были потерять всё, но обрести СВОБОДУ! Как похоже это на исход евреев из Египта. Как верно диктует еврейская традиция говорить в праздник Пэсах о бегстве из рабства, имея в виду не только то, что случилось 3350 лет назад, но и совсем близкие события твоей жизни.
Так что, если в ответе друзей относительно моего просчёта и содержалась доля истины, то настолько малая, что не тянула даже и на ложку мёда в бочке дёгтя того рабского существования.
И снова хочется сказать. Люди, храните, как самое, самое - сердечную близость.
Знакомый сюжет: что-то случилось дома с электричеством, открываешь дверцы шкафчика, а там - провода, кнопки, разные штуки. Берегись, неосторожно тронешь что-то... искры, треск, свет погас, и вернуть его - проблема.
Послушайте старого электрика. Ради красного словца, любопытства, из мелкой досады или минутного каприза не касайтесь этой дверцы.
* * *
Но вернёмся в Иваново.
Много всяких дел в моей прежней жизни оказались связанными с заводом ГЗИП на южной окраине города. Когда его построили туда на работу перешли многие инженеры Текмаша, с которыми работал и был в приятелях не один год. А затем, спрашивая о месте работы любезных мне студентов вечерников, нередко с радостью слышал: "ГЗИП". Случилось так, что и моё изобретение смело приняли для испытательных приборов, выпускаемых этим заводом. Причём со временем все поняли, что именно эти электроприводы, благодаря особому принципу действия, словно и придуманы специально для этих машин, которые, "втянули" их в себя, как собственные органы, не подверженные отторжению. Прошли десятилетия, а родство нерушимо.
Всегда с удовольствием приезжал на завод, и принимали меня со вниманием. И люди и техника. Понятно, что спустя столько лет с неспокойной душой ждал новой встречи. Созвонился прежде с Борисом Смушковичем, главным конструктором.
- А, Роман, привет, ты в Иванове? - Зазвучал в трубке голос знакомый и по тембру, и по манере ничему не удивляться и сразу брать в собственные руки инициативу. - Хочешь приехать на завод, увидеть машины с твоим приводом? Ну, это не так просто, что-нибудь придумаем.
И вот в согласованный вторник к двум часам подъезжаю к району ГЗИПа. Никаких слов, что за мной заедут - не возникало. Да мне и хотелось прочувствовать знакомый издавна путь, вспомнить "троллейбус до гзипа", улицы и тропинки, ведущие к проходной с непарадной стороны. Всё же за столько лет подзабылась география.
Уточняю у пассажиров:
- Скажите, где лучше сойти к заводу гзип?
В ответ молчание. Странно, никто не знает что это за завод такой. Но здесь же работали несколько тысяч рабочих. А неподалёку они жили в заводском районе. Призываю на помощь зрительную память. Была тут тропинка, заросла что ли? Пробираюсь по порядочной грязи. Вот он парадный вход. Почти никто не идёт через проходную, хотя время обеденное. Дежурит женщина, ей помогает мужичок с традиционными признаками сочувствующего напиткам.
Завидев входящего, охранница сообщает:
- Велели вам ждать и не дергаться.
Ну что ж, свободолюбивый Боря мог так выразиться. Подождём здесь. Сел на б/у стул подозрительной окраски. М-да, вестибюль знакомый, но вид его далеко не рекламный. Через 15 минут встаю, настаиваю, чтобы позвонили начальству. Не знают телефона. Захожу в будочку вахтёра, пытаюсь позвонить. Не получается.
В этот момент появляется Боря. Конечно, это он. Толстый, солидный и самоуверенный. Здоровается так, словно не видел меня каких-то пару дней. Идём заводским двором с остановками. Входим в один корпус, но тут же возвращаемся. Начальник чего-то не спокоен, колеблется, куда вести гостя?
Завод пустой, страшно идти чуть освещёнными коридорами, чёрными цехами, трупы станков заполняют мёртвое пространство, ни одного рабочего. Так вскрикивал, когда за окном авто при загородных поездках выплывали одни заросшие поля, там где всегда что-то росло.
Да в чём, собственно, дело! Имеется же земля, строения под крышей, люди без дела. Нет только настоящего хозяина... Хотя... вон нашёлся умный энергичный Ходорковский. Теперь видим его красивое и грустное лицо сквозь прутья железной клетки.
Навстречу идёт старый добрый знакомый - Владимир Сергеевич Взоров, главный инженер. Мы оба не можем сдержать радости. Мне всегда был приятен этот высокий красивый человек, грамотный специалист, вежливый культурный "начальник".
Появляется мой старый друг Володя Иванников, он сохранился примерно в прежней форме. И не только внешне. В нём на удивление отчётливо просматривается тот студент-балагур, который всегда был приятен в компании и удивлял всех странным перевоплощением: после дружеских возлияний он начинал активно и, насколько я понимал, без акцента разговаривать со всеми... на немецком. Проверять это теперь не стали, но вспоминали и радовались встрече.
В экспериментальном цехе организовали для меня "разрыв образца". Молодой инженер вёл настройку. Не раз я наблюдал эту картину, но снова приятно следить, как в умной изящной машине родной упорный привод растягивает толстый металлический стержень, и опять - вздрогнуть - в момент внезапного удара при разрыве стали.
Всегда в этом цехе кипела жизнь, энергичные люди с вдохновенными лицами колдовали вокруг машин и приборов, добиваясь от них понимания своих замыслов и подчинения им. Сегодня кроме нас никого. На вопрос о перспективах производства мне, молча, указывают в угол, где сиротливо стоят несколько станин будущих малых разрывных машин. Они надеются на заказы.
В своём кабинете директор открывает в честь иностранного гостя "настоящий армянский коньяк", привезённый из Дагестана. Рассказывает о море подделок. Мне вручают заводской каталог, к которому приложен прейскурант с подписями и печатями..
Сидим, беседуем. Мне требуется усилие, чтобы вспомнить принятый здесь официальный этикет, а тогда уловить, что со мной говорят не просто так, а как с представителем и с надеждой смотрят, что я найду в Израиле заказы. Трудно сохранять бодрый вид, мои шансы помочь им - близки к нулю. После возвращения пытался позвонить в несколько мест. "Купить станки? Какой фирмы? В России..."
Затем мы вчетвером идём к Боре домой. Хозяин, которого всегда считал далёким от бытовых умений, неожиданно шустро и толково накрывает стол, отмечая мелкие подробности угощения. Водка - без изъяну, особые "с пупырышками" зелёные огурчики - хрустят, пышный чёрный хлеб из-под Москвы - с сохраненным старинным духом, судак - нежится в томате, картошечки, дослужившиеся до мундиров, - обжигают пальцы. Все рады достойной компании. Пьём, едим, счастливые встречей. Все до боли знакомые, родные люди. Откуда же пришло странное чувство, словно я с ними здесь на каком-то зыбком основании? Меня ждёт через короткое время материк, а их...
* * *
В понедельник вечером первого сентября мы приглашены к Милочке. На престижной когда-то улице Калинина в темноте не сразу находим нужный дом. Прохожие с наступлением вечера стараются не покидать укрытий, спросить некого. Пожалуй, здесь. Осталось догадаться, где нужный нам подъезд? Ага, вон сигналят из окна.
Входим в квартиру и сразу попадаем на конкурс красавиц. Это неустанно цветёт семейный ген Подкаменских, друзей моей мамы, которые спасли нас, когда папу забрали, а маму выгнали с работы.
На минуту вернемся в пошлое:
Редкое фото: Фрима Борисовна у нас дома в Иванове (слева Вера, справа я ещё молодые).
Наследственность в этой семье явно сохраняется с того счастливого момента, как Всевышний изваял подругу одинокому Адаму.
Перевожу взгляд с дам (по чину уже бабушек, хотя невозможно вымолвить такое по отношению к Милочке и Тане) на высокую эффектную Аллочку. Она, как бывший комсомольский работник, сходу опровергает мои наблюдения о заросших полях и тёмных улицах. А в сторонке скромно улыбается красавица следующего поколения Анечка, такая прелестная - глаз не отвести. Только немного грустная, наверное, от неопределенности своего пути в этой непонятной жизни. Было желание ехать в Израиль, да время прошло, и уже сомнения её одолевают. Всё время забываюсь и называю Милочку на "Вы", поддаваясь иллюзии её смещения в образ своей ушедшей мамы, любимого врача окрестных жителей. Она так похожа, что могла бы с успехом лечить её пациентов. И во всех поколениях красавицы-девочки удивительно напоминают своих родителей в доброте и такте.
* * *
Ещё с дорогими мне людьми я встретился после выступления в библиотеке на Багаева. Там в первом ряду сидел и мне кивал в нужные моменты мой самый близкий ученик и сотрудник Александр Ширяев, а во время беседы вошли Миша Фалеев, набравший солидности и, к сожалению, массы, и энергичный крепыш Саша Киселев.
После окончания, они подошли, и я с удовольствием обнял каждого.
Саша посадил нас на свои новенькие Жигули, которые я принял за иномарку, и привёз в новый ресторан, небольшой, но с салфетками домиком и официантом, спортивного сложения, без профессиональной гибкости, напряженно-тревожного, но в перчатках. Я предложил взять чего-нибудь попроще, например, по салату Оливье и бутылку сухого вина. Саша, как человек практичный в отличие от иностранца, потребовал меню на вина с ценами и обнаружил, что сухое стоит 900 р. (это и на шекели немало). Сошлись на водке. Ребята согласились, что я их называю по-старому и неофициально. Я расспросил каждого про жизнь, работу и немного о достижениях в нашем любимом приводе.
Миша рассказал о своей докторской защите с участием, за неимением других, профессора ЛПИ, который на защиту в Иваново из Санкт-Петербурга не приехал, а прислал отзыв с двумя страницами замечаний. Ха, снова встал передо мной, правда уже всего лишь тенью, этот "учёный-конкурент", когда-то молча прихвативший моё "зерно", успевший испечь из него каравай, правда, совсем невзрачный, которым он, тем не менее, успешно угощал властных коллег и обеспечил собственную карьеру.
Александр сказал, что прочитал в моей книге об усовершенствовании нашего привода и добавил, что они, конечно, сами нашли описываемый мной способ позиционирования - "ведь это было так очевидно".
Ранее, ещё в Иванове, мы умели точно управлять лишь скоростью вращения вала. Уже потом, в Израиле, я придумал простой и, трудно удержаться от нескромного слова, - изящный способ заставить вал мотора мгновенно замереть в точно заданной позиции. Для многих потребителей это было самым важным.
Больше о технике поговорить не удалось. А жаль, вряд ли представится мне ещё случай очутиться в оазисе, который не один десяток лет мы вместе обустраивали и выхаживали, который принёс нам несравнимую ни с чем радость совместных открытий. А также обеспечил всем звания, степени, положение в обществе.
Удовольствию встречи немного мешала моя бывшая роль учителя. Хотя ребята, кажется, чувствовали себя свободно. А мне хотелось быть никаким не руководителем, а просто другом.
Я расспросил всех о детях и высказал свои оптимистические мысли о жизни. В конце Миша не вынес и заявил:
- Всё это, Роман Михайлович, пропаганда, а Америка не будет давать нам деньги, и при случае сожрёт.
- Ты имеешь в виду конкуренцию?
- Ну, да.
- Видите ли, в мире принято работать вежливо, но без подаяний.
Вообще-то, мои отношения с Мишей были иными, чем с другими ребятами, выбранными из моих студентов, введёнными в бурно растущие сады точного привода, который тогда составлял в, сущности, мою жизнь - рабочую, творческую, общественную, личную и всякую прочую. Мы вместе горячо обсуждали всякий раз в неожиданном месте возникавшие проблемы нашей техники. Иногда казалось, что всё достигнутое рушится. Затем находилась затаившаяся причина ошибки, и главная идея абсолютной точности вновь занимала путеводное положение. На наших глазах случалось рождение блестящих (и не всегда тускневших впоследствии) мыслей, иногда глубоких и полуфилософских, а часто совсем конкретных, вскоре воплощавшихся в металл. Мы проводили вместе много времени изо дня в день в течение многих, как теперь стало ясно, - замечательных лет.
Мне претит чрезмерная фамильярность. Всегда трудно мне отойти от обороняющего достоинство человека "Вы". В отличие от многих преподавателей никогда не нарушал я этого барьера и в отношениях со студентами. Плохо это или хорошо, но так устроен. И всех моих ребят, которых со временем одного за другим вывел в ктн-ы, хотя и называл в нашем кругу обычно по имени, но вежливая форма общения не отменялась. Исключением был Миша. Просто его, ещё школьником, представили мне друзья мамы, чудесный и незабвенный Владимир Дмитриевич и его заботливая верная Галя. Молодой человек нуждался в помощи, скорее отеческого свойства, и я принял это на себя. Тогда и возникло естественное "ты" с моей стороны. Впоследствии, когда Миша пришел в мою группу, стал аспирантом и кандидатом, моё чувство к нему не менялось. Хотя... хотя в совместной работе возникали трудности и трения. Конечно, не исключено, что и я сам делал какие-то ошибки.
Вот таким длинным получился и мой рассказ, о том, почему к солидному профессору я продолжал обращаться "ты, Миша", несмотря на его "вы, Роман Михайлович".
Наш ужин завершился. При расставании с рестораном поразил меня почти израильским блеском туалет. Расчувствовавшись, я вернулся в зал, потребовал хозяина. Он вышел готовым к сопротивлению, но тут же успокоился, услышав мою благодарность за приятное обслуживание и пожелания удержаться в трудное время и в сложной обстановке, - кроме нашего стола в зале была лишь ещё одна пара, а в шикарной книжке-меню: 10 супов, 20 вторых, 30 салатов и много чего и т.д.
Саша отвез нас по домам и мы тепло прощались.
3. Встреча с родным городом
Только на третий день вырвался, наконец, в старый город. Прежде пришлось много повозиться с регистрацией прибытия. Уже забывшийся советский образ жизни возник передо мной в натуральную величину.
Прорезался он ещё в Тель-Авиве, когда поехал в российское консульство по поводу виз. Оказалось, что оно успело устроить себе и здесь привычный мирок с микроклиматом запретов и взяток. На приём к служащему не попасть, минуя охранника, печально сообщающего, уже забытое: "номерки кончились", но, сочувствуя вам, он... за 30 шекелей сможет помочь. Оказалось, что наша медицинская страховка, признаваемая всем миром, здесь не действительна, и требуется платить живые доллары. Что требуется виза, которая стоит 100 долларов. Причём она даёт право пробыть на родине только две недели. Да кстати выясняется, что такие визы тоже закончились, и можно купить лишь бизнес-визу за 150. Столько в России выдают пенсионеру на пять месяцев жизни.
Спросил Мишу, почему не прислали нам вызов, который, вроде, облегчает процедуру. Сын смущённо ответил, что нужен для этого месяц. Приглашающий должен представить кучу справок: о кв. метрах в квартире, о доходах... Дальше мы уже не слушали - не хватало ему только лишний раз подставляться властям.
Интересно, что почти в любую другую страну мира люди въезжают бесплатно. Даже, если они не едут на могилы родителей, и не подарили этой стране плоды труда всей жизни, на что она согласилась, прихватив попутно и их законную пенсию, и не едут они из страны, взявшей на себя заботу о достойной жизни сотен тысяч таким же образом ею изгнанных пенсионеров. Вспомнился проницательный И. Иртеньев:
Международные бандиты
Всех рангов, видов и мастей
Пытались навязать кредиты
Стране застенчивой моей.
Но нет, не такова Россия,
Она свободна и горда.
Ей можно что-то дать, насильно,
Но взять обратно - никогда.
Но чуткость родины на этом не кончалась. К нашей визе была приложена бумажка: "Прибывший в течение 72 часов должен зарегистрироваться, иначе штраф 30 долларов за каждый просроченный день". Пришлось идти в милицию. Это довольно грязные помещения в здании с колоннами под Парфенон, переполненные народом давно забытого нами неопрятного забитого вида. Начальник, симпатичный молодой парень с погонами лейтенанта, ухмыльнулся угрозе в нашей бумаге:
- По закону максимальный штраф 33 доллара, и это не за день или час, а за всё время. Но отметиться вам надо в другой инстанции...
Не время ещё выкладывать подробности, скажу лишь, что удалось это сделать с порядочным скрипом. Механики меня поймут, хотя и без них всем местным гражданам давно известно, что приходится делать, когда в шестерёнках быта случается шум и заедание. Через несколько дней выдали бумажку с подписью и печатью. Покрутил её в руках - почтения к высокой инстанции она не вызывала. Странно - все деловые бумаги Российской Федерации сократились до минимальной площади при близком к промокательному качеству носителя. О, наконец-то, взялись беречь лесные насаждения!
Между прочим, в Шереметьево, на контроле при вылете, приятного вида пограничница не обратила внимания на подозрительную суетливость выпускаемых за кордон, которые в последний момент, нарушая рекомендуемые шпионскими фильмами правила поведения, решали - показывать с трудом добытый документ или не выскакивать с ним, а ждать, когда спросят. Она не спросила.
Кстати, сосед в обратном самолёте поделился своим опытом. Он специально останавливался в Москве на два дня и потратил 50 долларов, чтобы пройти подобную регистрацию. На контроле его тоже ничего не спросили.
Только теперь я понял, каким грузом всю жизнь висело на мне это чувство беззащитности от произвола властей, то есть каких-то вязких клерков, намёки которых я не понимал и понимать не хотел. Умные люди удивлялись моей наивности и неспособности усвоить существовавшие правила игры. Для меня же за этим всегда стояла обидная дискриминация, согласиться с которой было свыше моих сил.
Но все препятствия позади. Вот она - моя Нижегородская улица! А я словно бы отделился от тела и не могу войти в себя. Как будто во сне ступаю по тротуару, к которому точно последним усилием прижимаются мелкие домики. Здесь каждая трещинка и выпавший кирпич, как старинные знакомые будят воспоминания.
За множество лет ничто не изменилось, не заасфальтировалось, не заштукатурилось, не закрасилось. Может, кто-то всё это заботливо сохранял для будущего визита бывшего земляка? Или напротив, этот "кто-то" давно покинул мою улицу. Всё вокруг и такое же и явно состарившееся, облезшее, пыльное, разрушающееся, осевшее, безвольно поддавшееся некоей странной апатии, как в мёртвом городе, в котором, однако, живут люди. Они идут и по моей улице. Какими-то тенями скользят мимо. Осторожно, отстраняясь, обходят меня. Ни одного хотя бы чуть узнаваемого лица. Откуда пришли эти новосёлы? Я-то подлинно здешний, могу каждому рассказать историю всякого строения или пробела между ними. Наверняка, они ничего такого не ведают. Однако, похоже их это вовсе не беспокоит. Они озабочены чем-то другим.
Поздороваюсь с тем, что знакомо.
Стоит на том же месте, хотя чуть потускнела и накренилась в цветном кафеле будка, про которую двухлетний старший сын чётко выговаривал: "Здесь живёт трансформатор!". Прохожие оглядывались, удивлялись незнакомому слову, да ещё в устах ребёнка.
Ещё несколько шагов и... наш дом. Вот он весь от вросшего в землю нижнего этажа до достроенного позднее (с моим участием) третьего. Здесь на втором этаже была наша квартира. Крайние слева высокие два окна, за которыми когда-то жила с надеждой и верой в будущее наша семья, где двигалась неутомимая в заботах мама, откуда метнулся на защиту родины, отдав ей всего себя, старший брат, где ушла жизнь из папы, зачем-то замученного властью той же родины.
Теперь это строение как на местной нищенской пенсии, стены крайне облуплены и чудом держатся. Ворота сгнили, лежат знакомые их куски, остатки калитки, дерево которой отполировано и родными руками. Прохожу пока мимо парадного входа и поворачиваю во двор. Он совсем запущен и зарос бурьяном. Странно, когда было голодно соседи и мы с мамой выращивали здесь всякие овощи. Теперь вялая беспросветность овладела всеми.
Смотри-ка, стоит наш сарай! Сколько было волнений, чтобы к зиме купить дрова. Сначала пилили их вместе с мамой, а после я научил двуручную пилу подчиняться одной моей руке. А колоть чурбачки уже было удовольствием.
Забор, отделявший наш двор от соседского, исчез. Через заваленный мусором и старьём проход пробираюсь во двор, принадлежащий соседней Красногвардейской улице. И рухлядь, что мешает пройти, отличается от израильских свалок: нигде не выставляются свежие полированные доски мебели, алюминиевые детали окон и подобные ещё годные в дело следы жизни. Только рассыпающиеся грязные отходы.
А здесь высился красивый дом, в нишах которого жили редкие для Иванова птицы - голуби. Нет уже прежнего шика в деревянных наличниках, покривилось и совсем не смотрится былым дворцом всё строение. И нигде не видно ни одного живого человека.
Возвращаюсь к входу в наш дом. Жива, но "дышит на ладан" широкая деревянная лестница на второй этаж, несколько ступеней запали. Подъезд не защищён, как в других домах. Да двери и вовсе нет. Зато оборона перенесена на входы в квартиры. На нашем втором этаже плотные двери с заплатами от многих укреплений и следами бывших рукояток, шаришь рукой и не за что уцепиться, чтобы попытаться открыть. Соседи из-за забронированных дверей не отозвались на звонки. На дверях грамотно выписанное объявление:
Граждане квартиросъёмщики!
В ЖЭКе унитазов, кранов и т.п. нет.
Не приходите спрашивать, не затрудняйте работу.
На третьем этаже - тоже не ответили на звонки. С улицы, заметив фигуру в окне, окликнул одного - живут временные переселенцы. Никого из прежних не знают.
Я шёл по улице, где впервые осознал себя человеком. Меня окружали до боли близкие вполне одушевлённые дома и камни. Наверное, прохожие задерживали взгляды на странном пожилом мужчине, что-то бормотавшем, обращаясь к стенам.
Нелепая мысль вопросительным знаком возникла и не отступала. Почему стал я тем, кем вот сейчас иду здесь? Мог ли из того мальчишки вырасти совсем другой человек? Более раскованный, свободный и успешный, легко переходящий в разговоре на язык собеседника, чувствующий за собой опору именитой фирмы, знаменитого университета, наконец, капитала. Подобный тем, каких встречал на улицах Сан-Франциско. Похожий на того, который приглашал меня в свой бизнес в беседе на пересадке в необъятном аэропорту Далласа. Таким же уверенным и доброжелательным, как главный инженер знаменитого "Ксерокса" и его коллеги, с явным интересом и доверием слушавшие профессора из Израиля о его приводе, который может придать ещё большую точность их машинам, рисующим на глазах огромные яркие картины, достойные Третьяковки. Столь же нормальным, как специалисты и бизнесмены, среди которых выступал на симпозиуме в Сан-Хосе в Калифорнии, и подобным ещё многим людям, которых встречал в офисах и на улицах Нью-Йорка, Ганновера, Лондона, Парижа...
Разве не эти стены и перекрестья улиц, усохшие и в морщинах, подобные постаревшему никчемному человеку, забывшему, что надо прилично выглядеть, определили направление моей жизни. Это они удерживали меня в цепких путах правил "положено-неположено", которым я вынужденно подчинялся. Ведь эти "законы" обманули меня, зря казались такими устойчивыми и обязательными. Вовсе не следовало так долго и слепо поддаваться их изгибам, надуманным глупой идеей и внедряемой злой волей, принимать их серость за какой-то цвет. Имелись же во мне молодые силы, чтобы вырваться, уехать в другие земли, познать иной уклад жизни, учиться и жить во многих городах и странах...
И в продолжение той мысли настойчиво звучали вопросы. Ну, почему так влипло это общество в порочный круг угрожающего другим и себе "патриотизма" и лжи? И почему должен страдать мой город! Почему во всём мире люди живут себе и не решают мировых проблем, а правительства, сменяя одно другое, сходны в одном - заботе о своих гражданах. Ведь с началом "перестройки" появились новые люди. Я видел на митингах выступали молодые умные ребята. Они говорили дело, и их слушали. Да не нужно было ничего изобретать, никаких новейших социальных систем. Только отвергнуть обернувшиеся большой кровью, всеобщей бедой заблуждения. Оглянуться на мир и жить бы так же. А если пока не получается, - ну забыли за 70 лет - пригласить на время кого из Ангальт-Цербстских?
Но нет. Куда там. Всё скользит назад. Вот они готовые, удобные властям советские рецепты: ругать Америку, хвалить себя, завести бутафорскую систему выборов и демократии, устроить небольшую войну, отнимать всё нужное у богатых, сообщать, что у нас "всё хорошо, прекрасная маркиза!".
Уже один Иванов, мастер иностранных дел, не краснея, врёт всему миру. Второй Иванов, вроде краснея, в упоении потирает руки, протаскивая новые ракеты. Бог троицу любит. Осталось заменить неуклюжего Грефа, что никак не соглашается в ближайшее время удвоить национальный доход, третьим Ивановым, который завтра же его утроит. Уставшие, потерявшие надежду, разучившиеся работать люди стекаются на концерты, где бессовестные "звёзды" морочат их сладкими песнями насочиненными когда-то подневольными композиторами. Хорошо ещё, земля жалится и выпускает нефть для прокорма народа.
Но моё путешествие в прошлую жизнь продолжается. Поворачиваю на улицу Московскую. Здесь тишь и зелень. Какой-то из ветхих домишек заменился краснокирпичным особняком. Но не тот, в котором, по словам мамы, я родился. Его, как и раньше, охраняет дряхлый забор, сквозь знакомые щели которого виден всё тот же бурьян, ничуть не продвинувшийся к культурным насаждениям, нисколько не сомневающийся, что приветствовавший его первым на земле криком и сегодня в новых краях не изменил сердечной привязанности к пустырям, буеракам и поросли, не уклонённой чьим-то усердием от чистоты явлений природы.
Вот и знаменитый наш торговый "Пассаж". Смотри, он ремонтируется, а поблизости новые магазины. На открытых прилавках книги.
- Возьмёте на продажу мою книгу?
Лоточница испуганно оглядывается по сторонам и отказывается. Но подходит продавец с соседнего лотка и предлагает: "Приносите".
"Горсовет" - большое здание, заполненное всякими конторами. Вдоль него по-прежнему имеется Аптечный переулок, привлекающий жителей магазинами и разными службами. Сохранился магазин "Учебно-ненаглядных пособий". Здесь я когда-то обнаружил существование множества интересных и недорогих штучек. Подолгу двигался среди витрин, вникая и соображая, как это возможно приспособить к моим надобностям.
А вот и "Аптека N1", которая, похоже, вечно здесь находилась. Всё такие же серьёзные за стёклами женщины-фармацевты. Многие лекарства здесь гораздо дешевле, чем в Израиле, где некоторых, самых привычных и вовсе нет. Купил белый стрептоцид, который впал в немилость у докторов, но сразу высушивает мои привычные к нему дефекты внешнего покрова. Простая настойка йода тоже почему-то в знаменитой нашей медицине не применяется. Пока рассматривал коробочки и бутылочки на витрине подходили "личности", торопливо покупавшие какую-то целебную настойку. Водка в России дорога, поэтому алкоголиков выручают иные средства. Спросил об этом симпатичную аптекаршу.
- А без этого нам и торговать будет нечем, - просто ответила она.
Отметил про себя перемену. Раньше эти покупатели, подходя к оконцу, сжимались и оглядывались, а обслуживать их выделяли самую отважную женщину в белом халате.
"Исторический" центр города. При каком-то из советских императоров властям города пришла блестящая мысль - сочинить легенду о заоблачной значимости города Иванова. Тогда всю его действительную историю затолкали, как водилось, под этот самый хвост, и открыли славное революционное прошлое. Ну просто, как Коперник открыл вращение Земли и планет вокруг Солнца, так университетские историки, получив партийное задание, выявили, что именно в нашем городе впервые во вселенной рабочие массы создали новую форму управления обществом - "Советы рабочих депутатов".
И пошло, и поехало. Переименование улиц, шумиха в печати, заказ памятников корифеям монументально-ж-лизального искусства. Поскольку, мол, первая сходка случилась за городом на речке Талке, соорудили на этом месте со слезами восторга и благодарности отважным предкам грандиозный мемориал. Раскопали ручеёк в достойный водоём, "облагородили" берега: дороги, асфальт, насаждения, вечный огонь. И завершая замысел, встали на возвышении в две длинные шеренги каменные фигуры в полный (с запасом) рост - члены "Первого Совета". Говорили, что когда скульпторы взялись за заказную выгодную работу, то некоторых из "знаменитостей" они по наводке соседей разыскали среди живых, на коммунальных кухнях, и те натуры никак не могли взять в толк, чего от них хотят, они открещивались и пугались. И было отчего: помнили время, когда многие "знаменитости", а за компанию и их открыватели, без лишнего шума сгинули с белого света.
А между прочим, учили же нас в школе, что за сотню лет до ивановских открытий парижский пролетариат создал Парижскую коммуну, то есть этот самый совет рабочих. Правда, он продержался только 70 дней и распался из-за раздоров, а главное - сострадания к богатым, которых не уничтожили подчистую. А вот в России дело пошло успешнее. Пролетарии свои цепи не потеряли, а заковали в них всю страну и 70 лет её пасли, пока окончательно не выродились в рабовладельцев, и всё лопнуло.
Кстати, и наш энергоинститут располагался на улице "им. Парижской коммуны", и каждый год в её юбилей все граждане знаменитой улицы (конечно, вряд ли кто-то из них знал суть этих слов), устраивали легальную всеобщую пьянку.
Ныне все "вечные" огни в городе погасили за недостатком средств на газ, но памятниками тем необычайным мозговым завихрениям - они ещё служат.
Боже, создавая человека,
Ты, признайся, всё же, поспешил:
С левой стороны пристроил сердце,
с правой, орган-совесть - не вложил.
А тогда к чему бы суетиться -
Только орган-совесть замутится,
Крови ток грозил остановиться.
И совсем избавился от сора
Род людской бы на путях отбора.
И без всяких клятв и конституций
Не было б ни войн, ни революций.
Эти строки возникли на бумаге ещё когда слово "революция" было свято неприкасаемым. Показывать кому-то такое было бы близко к самоубийству.
У меня, как, наверное, у многих, имеется, некоторое количество стихов. Они выручают, когда должен о чём-то рассказать, а получается слишком длинно. Живут они тихо в компьютере. Иногда открываю крышку сундучка, рассматриваю их. Не такое уж богатство, но с подключением воспоминаний возникает некоторое свечение. Подумаю, прикину, и закрываю снова. До лучших времён. А может они наступили? В этой откровенной беседе с вами?
Выхожу на центральную городскую площадь. Справа, возле мемориального двухэтажного особняка местной власти обитают всё те же скульптурные революционеры.
(Прошу извинить, некоторые фото относятся к разному времени и иным источникам)
Один из них, по замыслу автора - раненый, всё лежит, а другой, исполненный гнева, его по-прежнему пытается приподнять. В нашем городе издавна привыкли к таким сценам и потому сразу истолковали традиционную ситуацию в обычном житейском смысле.
Мне было дико услышать, что воспользовавшись демократией, власть в городе захватили выростки из старых коммунистов. Был уверен, что с упразднением "руководящей и направляющей", учитывая что она натворила с доверчивым народом, звание "коммунист" превратится в постыдную кличку. Нормой станет - спрятать руку за спину при встрече с тем, прежним. Что обманутые "комуняками" - покаются, а азартные последователи - попрячутся по углам. Я ошибся?
Вникая в каменные лица, при всем том вижу, что революционные фигуры явно не согласны с новым переворотом. Бывает, что история повторяется, но уже в виде фарса, то есть действия циничного и лицемерного. В котором те бывшие герои, судя по их свирепому виду, играть не хотят.
Мой отвыкший глаз режут многие символы распавшейся идеологии квасного патриотизма. На фасаде здания в трогательной сохранности огромными буквами художественно исполненная самохвальная надпись об "ивановском пролетариате". На площади имени посрамлённого историей вождя продолжает торчать его укрупнённая фигура.
Не потому ли земляки мои, голосуя за прошлое, так и не выбились из нищеты.
Ну что ты пристало ко мне, как репейник, это советское прошлое! Посмотри - на улицах оживление. Люди куда-то идут, попутно и навстречу, не очень чтобы спешили, но, по всей вероятности, имеют цель. Приятно видеть родной электрический транспорт. Троллейбусы, вообще не вспомню, встречал ли ещё где-нибудь в мире. Выглядят они прилично, и токосъёмники уверенно держатся за провода, а раньше всё соскакивали. Женя Евтушенко заметил в этом символ несвободы личности:
"...и с провода соскальзывавший ролик водители на место водворили
при помощи верёвочных удил."
Значит коллеги-электрики изобрели что-то дельное.
Вот у трамваев вид явно пенсионный, и едут еле-еле. Вдоль рельсов, утративших со сменой идеологии былую прямолинейность, образовались канавы, через которые с трудом и отвагой перебираются маршрутные такси. Их именуют "Газелями", возможно, отмечая скаковой экстерьер. На них едут состоятельные и молодые за 5 руб. На трамваях, которые часто замирают в пути, едут бесплатно пенсионеры и за 4 рубля остальные. Город взбудоражен "жадностью" владельцев маршруток. По указу городского головы пенсионеров должны возить бесплатно, чему частники, естественно, сопротивляются, подвешивают к дверям дерзостные объявления. Некоторые задиристые пенсионеры влезают в машины, а платить отказываются.
В трамваях, троллейбусах и автобусах меня встретила неожиданность - приятная и совсем забытая - кондукторши. Они, как правило, приветливы, охотно принимают расспросы и шутки, по-моему, соскучились по общительным пассажирам. Наслаждаюсь разговорами с ними. Как всё-таки здорово понимать всё что слышишь и в любой момент вставить слово, которое оценят, в мимолётный разговор. Там в Израиле такое мне недоступно. Всё ещё остро завидую говору ребёнка, который вдруг смело произносит на точном и звучном иврите знакомые и новые для меня слова. Даже совсем малый ребёнок, и даже соска, что прикрывает ему рот - не помеха. А уж когда встречная китаянка заговорила со мной на красивом английском... замер и заскучал, что не могу похоже ответить.
Для человека речь не менее важна, чем пища. Теперь в Израиле много чернокожих граждан. Это вывезенные из пустынь Африки эфиопы. Учёные наши открыли, что определенная их часть относится к евреям, и они являются потомками царицы Савской, которая навестила три тысячи лет назад царя Соломона и, восхищённая его мудростью, увезла в себе дитя, давшее начало этому особому племени, кожа которого коричневого цвета и по прочности намного превышает нашу белую, лица вовсе не африканские, а тонкие и красивые, точёные головки, изящные фигурки. Вот только пока работать не очень умеют, рекорды в беге стране не приносят, а чернокожих баскетболистов приходится по-прежнему покупать в Америке. Однако в армии служат. Со слов шоколадной женщины средних лет я узнал, что жили они там в деревнях, воду домой носили за спиной (как носят и теперь хорошеньких кудрявых малышек), грамоты не знают. Видно, поэтому, когда садятся в автобус - разговаривают без передышки. А что в наших русских деревнях я не видел, как таскают воду с колодцев на коромысле? И книжек они тоже тогда не читали.
Я провёл здесь почти всю жизнь. Российская да ещё провинциальная пыль так срослась с серым веществом, что в нём утвердились незыблемые понятия о мироустройстве, которые в новой жизни взрывались от соприкосновения с действительностью, вообще-то, всегда окружавшей нормальных жителей планеты.
Ну, могли ли мы - культурные люди - там в СССР подумать, что писать можно не только слева направо, но и наоборот справа налево. А, между прочим, так делает половина человечества, например, арабы, китайцы, настоящие евреи...
А следует заметить, что в этом есть резон. Письменность вышла из глубокой древности. Создавали её люди передовые умные, а следовательно подвижные. Ехал (не плёлся же) такой человек по дороге в город. Правители города должны ему что-то необходимое сообщить, о чём-то важном предупредить. Ставят вдоль дороги транспарант. Если бы человек пользовался новыми языками (построенными сидячими учёными) и пытался читать, то начал бы с конца текста, а, доехав до его начала, забыл конец. Вот и отрубят ему забывчивую голову. Другое дело, если надпись на иврите. Едущий читает последовательно предложение с начала до конца. Всё без труда понимает. И естественный отбор таких людей сохранял.
Да что там, кто бы из мальчишек, и из взрослых тоже, смог в нашем Иванове стерпеть, наблюдая как идёт по улице высокий человек в чёрном одеянии, чёрной шляпе, укороченных штанах, переходящих в гетры, уходящие в здоровенные ботинки? На лице у человека, задумчивом и тонком, выделяется чёрная без признаков парикмахерского насилия борода, а по бокам из-под шляпы вьются до плеч спирали локонов. А за этим субъектом, не похожим на всех(!), вызывающим удивление, переходящее тут же в раздражение, идёт следующий, на голове которого здоровенным блином плывёт меховая шапка. Оказывается - это просто евреи разных оттенков своей религии. А за ними ступает без всякого стеснения старая дама, разодетая в наряды восемнадцатого века. Оказывается - это просто пожилая женщина. И представьте - никто из прохожих во всех странах и континентах не только не задирает этих "ишь, вырядились!", но даже не пялит на них глаз. И это обычная картина и у нас в Израиле, и в Америке, и даже в Германии.
Помню, как, сойдя с самолёта на землю Америки, я растерялся, не обнаружив снующих автобусов, трамваев, троллейбусов и т.п. "общественного транспорта". Я попытался расспросить народ вокруг - никто не понимал, чего хочет этот иностранец. Оказалось, просто надо брать на прокат легковой автомобиль и садиться за руль. На незнакомую машину, по незнакомым дорогам?!
Встреча нескольких людей. Сидят за столом, договариваются о совместном бизнесе, шутят, пьют кока-колу или соки, жуют что-то сладкое. И никому в голову не приходит спросить вина-водки, чтобы произнести тост, "закрепить" соглашение или знакомство. То, что от алкоголя человек дуреет - бесспорно. Но все нормальные люди более всего на свете дорожат чистотой собственных мозгов. Кто же станет их мутить? Почему в угоду одному страдающему алкоголизмом, пусть и в лёгкой форме, - остальные обязаны строить из себя бодреньких радостных собутыльников. Ведь пьющий заводила поэтому и следит столь ревностно, чтобы кто-то не нарушил ритуал чоканья и сохранился трезвым, то есть со свежим умом. Наконец, прояснилось это для человека, коснувшегося свободного мира. К сожалению, иногда слишком поздно.
Даже симпатичный лик бывшего КВН-щика, а нынче уважаемого ведущего на русско-израильском телевидении всякий раз озаряется счастьем, когда он находит, наконец, повод поднять рюмку, и склоняет к тому же своего гостя, вовсе далёкого от любого вида наркомании. Это русский обычай? Но это и стиль пьянчуг низкого умственного развития или людей, заразившихся коварным зельем и не имеющих воли ему противостоять. Дома каждый волен вести себя, как хочет, но экран телевизора - не собственная кухня.
Во всех шикарных аэропортах миллионеры и роскошные дамы, спустившиеся с обложек журналов, летающие бизнес-классом (билеты вдвое дороже), без помощи слуг, своими руками с особым маникюром и собственными непривычными силами, катят и несут чемоданы по километровым переходам. Хотя в порту города Нашвилл, вдруг, свой порядок: на выходе из такси вас встречает улыбающийся, как родному, очень вежливый афроамериканец, в кителе с блестящими пуговицами. Он вежливым жестом предлагает поднести ваши вещи, даже, если чемоданчик чуть больше дипломата. Я подумал - хорошо, не придётся стоять в порядочной очереди, которую было видно сквозь стекло дверей, он устроит регистрацию - и отдал чемоданчик в руки в белых перчатках. Экзотический носильщик внёс в автоматически открывшиеся двери аэропорта мою мелкую поклажу, прошёл пяток метров к хвосту очереди, мягко опустил вещички на сверкающий мрамор пола и сладко улыбался пока ему не дали два доллара.
В Ганновере я понял, что без минимального английского оказываешься просто в дурацком и даже отчаянном положении - заблудился среди тысяч людей на огромной выставке новейшей техники и не мог спросить о дороге. В Париже голодный с деньгами в кармане не сумел в кафе поесть чего-то более существенного, чем лист салата. Эта строчка единственная прозвучал знакомо в меню, поданном мне такой француженкой, что я не решился расспрашивать о глупостях.
Или вот такая загадка. Железнодорожная станция. Поезд ушёл. Можно ли сообразить сколько он увёз пассажиров? Но ведь поезд ушёл!? И тем не менее, посчитайте автомобили на стоянке - вот вам и примерное число пассажиров.
Оказалось, что свободный мир неплохо существует без назойливого коллективизма и железной дисциплины. Здесь более уважают конкретного человека и менее - абстрактных "людей". Обычное зрелище: автомобиль вопреки "правилам движения" останавливается на перекрёстке или на "зебре", чтобы высадить поближе своего пассажира, хотя это мешает другим едущим и идущим. А вот на Манхеттене вообще пешеходы расслабленно идут под красным светом, и шоферы терпят. Здесь понимают "кайф" одного человека, хотя он и влечёт некоторое неудобство для многих людей. Мне пока ещё кажется, что это плохо, но так оно есть.
Оказалось, что существуют десятки, а, может быть, и сотни простейших вещей, которые напрасно были усвоены в отдельно взятой стране. Например:
- на улицах на деревьях висят апельсины, и их можно сорвать,
- на газонах удивительно зелёная ровная травка, и на ней можно лежать,
- в магазинах можно купить гвозди, отвёртки, краски и любые другие необходимые в жизни мелочи, их не обязательно "приносить" с работы.
Там меня учили - уходя, выключай свет! Здесь на первом месте работы хозяин сказал - да ладно ты со своим светом, ну фирма упадёт на день позже, лучше сделай или придумай что-нибудь крупное.
А могли мы представить девушек, шествующих в самых людных местах в брючках, опущенных так низко, что обнажаются нежные места до критического уровня? А парни, приняв этот сексуальный вызов, наголо бреют свои круглые головы. И полицейские не обращают внимания на это "безобразие". Ведь вот в Москве милиционер пристаёт к гражданам, у которых в руках имеется бутылка пива.
Или вот такая сценка. Утром к детскому садику, неподалёку от нашего дома, подъезжают на машинах молодые мамы, выводят детей и шествуют с ними в садик мимо охранника. Но почему же и обратно они возвращаются к машинам с детьми? Помню, меня мама, приводив в сад, убегала на работу. Закрыт что ли сегодня сад? Ах, так они просто оставили малышей определённого возраста, а остальных развезут по другим садикам и яслям. Семья-то у нормальных людей растёт не едва-едва и не до одного-двух отпрысков...
В туалетах везде идеальная чистота, и руки можно не только вымыть, но и вытереть или высушить, и специальные широкие удобные кабины для посетителей на колясках, для них же у входов в крупные магазины специальные наклонные дорожки рядом со ступенями (хотя не приходилось видеть, чтобы их использовали те, кому они предназначены). На переходах улиц часть бордюрного камня для той же цели заменена наклонным съездом. Горожане и строители давно сжились с заботой о тех, кому трудны обычные действия.
А могли мы там представить себе, что на улице выставлена (язык не поворачивается произнести - выброшена) приличная, и даже очень, мебель? Оказывается поговорка "с бору по сосенке" - это не иносказание, а буквально - побродил по "борам" и собрал себе мебель по вкусу.
И на камне уличной ограды аккуратной стопочкой лежат тщательно постиранные, выглаженные вещи - рубашки, джинсы и т.п., совершенно целые, а, может, и не надёванные. А в другом месте хорошая обувь, посуда... Люди берут, носят, и никакие не нищие.
Однако не всё так мило и просто в свободном мире. В порах демократии и свободы завелось немало всяких паразитирующих жучков. Будь на чеку. Например, в стране единоначалия и дисциплины мы никак не предполагали, что в своём доме взять трубку зазвонившего телефона и сказать расслабленным голосом "Алло" - чревато... Пока вы не услышали обращение, сведения о предстоящем разговоре равны нулю. Лишь одно каждый знает точно: в данный момент он абсолютно не намерен кому-то просто так, даже не за понюшку табака, отдать, скажем, 500 шекелей. Но голос в трубке оказывается столь магически убедителен, что через пять минут разговора вы соглашаетесь на... страховку, покупку, заказ, подарок - суть совершенно не важна, ибо до этих минут ничего такого вы не желали. Но в итоге сообщаете "личные данные", то есть отдаёте свои денежки.
Я человек спортивный. Куда ни забрасывала жизнь, в любом городе выходил вечером пробежаться или пройти быстрым шагом. В Реховоте построили вдоль восточного объездного шоссе тротуар, и объявили его "Тропой здоровья". И что бы вы думали. Пошли люди по тропе. Идут в любое время стройные и толстые, дети и старики, по одному и группами или семьями, бодрые мужчины и располневшие многодетные мамаши, атеисты и глубоко верующие, белые и, глазам не поверил, - уже и шоколадное эфиопское семейство. Многие идут быстро, меня сходу обгоняют. Некоторые насмотрелись где-то и лихо взмахивают согнутыми руками. Идут просто. Идут в наушниках. А вот шагает один в наушниках и с чашкой в руках, из под крышки пар идёт. А чего терять время - попьёт свой "кос кафэ" в дороге.
А помнишь, Даня, тот случай, когда ты вызвал дожди? Нет-нет, я не смеюсь. Об этом стоит рассказать.
Недалеко от нашего дома в Реховоте располагается "Ешива Даром" - интернат для религиозных мальчиков. Мы с внуком иногда заворачивали туда погулять по зелёным лужайкам среди спортивных площадок, посидеть в тени под оливами или гранатом, сорвать пару плодов, когда станут красными. Как-то, дело было под вечер в конце лета, мы забрались на плоскую крышу одного из учебных зданий. Когда сверху окидывали взором окрестности, на нас упало несколько капель дождя. Такое в Израиле, хоть и очень редко, но случается. И я без всякой дальней мысли, просто играя, предложил:
- А ведь мы находимся в божественном месте, хотя и не в Иерусалиме, но недалеко от него. Ты можешь здесь попросить Его о дожде.
Я и не ожидал особого внимания к моим словам от мальчика, переживавшего пору становление чувства самостоятельности. Но Даня внезапно вышел на середину площадки, воздел руки вверх и с какой-то страстью заговорил:
- Бог, ну что тебе стоит, дай нам дождя!
Что-то изменилось в вечернем небе. Откуда-то возникли и поплыли светлые округлые облака. Да, это, скорее, тучи, и от них протягиваются к земле, к стоявшему посреди темнеющего пространства мальчугану - волнующиеся космы. Меня поразило вдохновенное выражение ставшего почти незнакомым лица внука. "Вот насочинял ребёнку", - с досадой подумал я. А он всё стоял устремлённый к небу, и постепенно разгоравшиеся сполохи молний освещали одинокую, но исполненную странной силы и значительности фигуру мальчика. Через какие-то минуты чуть слышное ворчание грома сменилось настоящими раскатами. Над нами стремительно зарождалась гроза. Мы поспешили домой, и быстро крепнущий дождь заставил нас выбирать путь под деревьями и навесами. Тяжёлые капли уже во всю взрывались на асфальте дороги, забывшем о влаге за бесконечное палящее лето. Ручьи, да, самые настоящие быстрые потоки, заспешили вдоль обочин.
Дождь не закончился через минуты и даже час, он лил всю ночь, он продолжался сутки и не прекратился через неделю. Превратились в реки едва заметные русла. Ветер гнул деревья и рассеивал по земле припасённые ими семена. Проснулись травы и грибы на пустырях. В квартирах кондиционеры переключили с охлаждения на тепло. Автомобили включили фары и начали регулярно посещать мойки. Люди одели некоторую одежду и вспомнили про зонтики. Наступила израильская зима.
* * *
14 августа, четверг. Зашёл в музей на Батурина.
Фундаментальное здание, что построил фабрикант Бурылин до пролетарской революции для образования народа, кое-где облупилось, ремонтируют. В фойе, помнится, встречали посетителя красивые скульптуры, на стенах висели солидные картины? Теперь у входа стоит серьёзный охранник, в форме.
Купил билет за 1 рубль 50 коп. и сразу завернул в туалет. Довольно чисто, даже для избалованного иностранца. Взял на заметку, что за такие мизерные деньги нигде платный не найдёшь. Позже обнаружилось, что в городе они вообще исчезли, и за любую плату. Вероятно, местные люди научились обходиться без. А приезжие... нечего всяким тут шляться. (Надеюсь, извинит меня читатель за такие подробности. А кое-кто и поблагодарит).
Приняли меня директор музея и главная хранительница внимательно. Удивления не выразили. Между прочим так встречали и в библиотеках. Везде сидят профессионалы. Непрерывно занимаются своим делом с бумагами. К иностранному посетителю относятся вежливо и спокойно. За всем этим чувствуется, что живут они трудно. Зарплата мизерная, долларов 50-70. А другой работы не найти для грамотных культурных женщин, хорошо умеющих устраивать книжные хранилища, которые сегодня почти никому не нужны.
Открыли мне журналы регистрации сданных перед отъездом наших вещей и бумаг. Оказалось, они разошлись по разным филиалам. Предметы, например, Лёнины шахматы - здесь в подвалах, документы - на Советской и ещё где-то.
Ну как не побродить по музею. Приятно встретиться со знакомыми с детства картинами и вещами. Внизу открыты залы природы. Посреди островка яркого осеннего леса по-прежнему, как живой, огромный красивый лось. Похоже, удивился моему удивлению. Наверху "как часы" работают знаменитые французского мастера астрономические часы. Хотел посмотреть выставку японских наград. Крупные в бриллиантах и рубинах ордена всегда привлекали внимание. Помню во время войны мальчишки хвастались, вытаскивая их из карманов. Но теперь большинство залов закрыты.
Спустился к нашей Уводи. К парку возле цирка, деревья, кустик...
Это место хранит особую таинственность.
Река почти заросла осокой, на оставшихся просветах чистой воде плавают стаи птиц.
Смотри, вон утки дикие
в дыму и гаме городов
решились расселиться.
Зачем рискуют?
Да чтоб нам помочь
от дикости своей освободиться.
* * *
В субботу 16 августа снова отправился в свой район города. Вышел на Негорелую. Здание пожарной команды, подарившее улице надёжную защиту, было построено давно и прочно. Его предусмотрительно сложили из красного кирпича, декоративная укладка, заменила отделку. Поэтому даже трудное для города время не отразилось на этом фасаде.
Сюда в начале войны поступил мой старший брат. Лёня одновременно работал и учился в десятом классе. Дежурил сутками, а чтобы ничего не пропустить в учёбе, в свободные сутки успевал в обе смены. И кончил на все пятёрки. Школа неподалёку. Туда я обязательно зайду тоже.
Эти стены и камни, словно, оживают, когда к ним приближаюсь. В тот год я часто приходил к брату. Пожарные меня уже знали и встречали приветливо. Вели на второй этаж, где высокий ловкий юноша в полувоенной форме - мой родной брат, кивнув мне, возвращался к огромному бильярду. Его называли здесь "королём". Он всех обыгрывал. Его товарищи, простые грубоватые люди, относились к брату с какой-то особой теплотой. А мне позволяли даже спускаться по отполированному их робами медному столбу прямо в гараж, где в полной готовности ждали огненных событий сверкающие красные машины.
В последующие годы я был здесь непременным участником жарких волейбольных встреч. Вижу - во дворе уцелели и столбы для сетки. Спрашиваю сидящих молодых бойцов, играют ли в волейбол. Ребята охотно разговаривают с таким заслуженным прохожим. Пожаловались, что многих сократили, и им достаётся на работе. Среди всех лишь один средних лет. О военных годах нечего и вспоминать.
Напротив, в доме моего школьного товарища - ремонт. Двое молодых рабочих сидят, отдыхают. А и везде встречаю уже забытый труд по формуле "Работа не волк..." Охотно подсказали, что руководство в музее, в следующем здании. Зашел, вспомнив, что небольшое, но помпезное это строение возникло на скромной улице под шумиху кампании с открытием в Иванове "Родины Советской власти". Внимательная хранительница принесли описи моих документов. Удивительно, как серьёзно относятся к моим старым бумагам и хранят их, как достояние истории. Охотно сделали копии с тех листов, о которых попросил.
Иду дальше по Негорелой (историческое название не вернули на место, и на табличках упрямо значится - "Советская"). Вот и бывшая КЭЧ. В этом приземистом тесном доме место последней папиной работы. Тогда не умели лечить больное сердце. Да и куда мы могли обратиться за помощью, если мама едва смогла отстоять выпущенного из лагеря смертельно больного человека от повесток и мобилизаций. Сюда зимой 45-го принёс он свою последнюю просьбу - помочь с топливом. "Квартирно-эксплуатационная часть" шевельнулась, наложили обнадёживающую визу на его заявление. Но дров не привезли. Хотя город наш стоит в лесах, и контора занималась их доставкой госпиталям и начальству.
А вот и "Лёнина" школа. Я тоже поступал сюда. Сохранилось фото - корреспондент областной газеты дождался выходящих после первого учебного дня первоклашек. Случайно попал на снимок и бойкий мальчик в матросском костюмчике и с полной уверенностью в замечательном будущем на поднятом к солнцу лице (жаль не нашел это фото).
Вхожу по тем же ступеням. Знакомый обширный вестибюль. Глаза непроизвольно обшаривают его углы. В тот осенний вечер в 41-м, мы с мамой, измученной ожиданием сына, прибежали в школу, здесь по этим самым углам повсюду валялись остатки грибов, подтвердивших ещё до расспросов, что школа вернулась из похода в лес. А брат пропал. Лишь через четверо суток жестокой маминой муки пришла по почте от него записка:
***
Мамочка, дорогая! 13\10 - 41 г
Еду на фронт. Прости, что не смог сказать тебе раньше. Постараюсь писать при
первой возможности. Надеюсь, что папино дело повернется благоприятно.
Мои лучшие пожелания - с Вами, родные. Горячо целую тебя и Ромуську
Леня.
P.S. не пытайтесь наводить справки обо мне. Это будет безрезультатно.
Попробуйте написать в Москву Центральный почтамт до востреб.
Еще раз целую.
***
Поднимаюсь по знакомой широкой лестнице. Над площадкой на стене большой мраморный щит: "Учащиеся 33-й школы, погибшие в Великой отечественной войне". Пробегаю знакомые фамилии. Нашей - нет. На мой вопрос директор Ильин потупил глаза. На помощь поспешила учительница Муза Ивановна:
- Директор здесь недавно, мы это исправим.
Хотя место на мраморе имеется, сильно сомневаюсь, чтобы в близком будущем ивановская школа совершила такой смелый шаг.
Снова тянет к нашему дому на Нижегородской. Сильно изменились ближайшие его окрестности. Рядом с Пассажем, который ещё доживает примерно в старом виде, развернулась частная торговля. Скопление магазинов хотя и лёгкой постройки, но пристойной внешности. У входа невысокий, крутоплечий парень в форме. Сумок ещё не проверяют, зато демонстрируют готовность сопротивления грабежу. Магазины забиты разными товарами. В одном полки заставлены фото и музыкальными аппаратами, в другом всякие одежды. Покупателей мало. Скучающие продавцы без особого внимания встречают просто одетого пожилого человека. Видимо, здесь люди с деньгами выглядят иначе. Я, конечно, не куплю кожаный плащ, который у них почему-то стоит дороже, чем в нашем каньоне, но заслуживаю, как иностранец, большего почтения. Нет ещё у них остроты глаза и хватки наших спецов. Хотя выстаивают они здесь, наверное, не спроста. Уже почувствовал, что имеются лица, для которых сумма не имеет значения. Главное - престиж. Ради них и возникли и отрыты целыми днями шикарные заведения. Что с этих нищих взять, кому нужны их копейки. Вот заглянет крутой и сразу оправдает существование.
Во вторник зашли в сберкассу. Много людей у нескольких окошек - амбразур. Кладёшь свой документ сквозь узкую щель на выдвижной поднос, толкаешь его к служащей, отгороженной двойным стеклом. Она возвращает бумаги или деньги таким же макаром в обратном порядке. Накануне, мой друг, хранивший оставленные перед отъездом наши сберкнижки, сказал, что теперь дают порядочные компенсации. Однако, не подошли наши не красные паспорта. "Нет закона", - вежливо объяснила женщина после консультации с начальницей. И все они с любопытством, или сочувствием, смотрели на странных посетителей.
Ха, поэт Иртеньев сказал же, что назад здесь не дают, а мы, олухи из свободного мира, попёрлись. Как я не понял, что времена изменились, и теперь эта страна живёт "по закону".
4. Вхожу в Серый Дом
И вот я добираюсь до подспудной, возможно, главной цели моего внезапного броска на Север: я должен, наконец, УВИДЕТЬ ДЕЛА ОТЦА и БРАТА в НКВД.
К этому я приступал давно. В эпоху "перестройки" обращался и в Москву к прокурору РСФСР. Товарищ Блинов, высший страж справедливости, избегал смотреть мне в глаза, а только мямлил:
- Не положено по закону.
- В связи с тем как с ними поступили, уместно ли вспоминать о законе?
Вместо ответа он досадливо морщился и отворачивался.
В книге "Прозрение" я поручал ознакомиться с "делами" своим сыновьям, ибо, с трудом вырвавшись из лап советской системы, уже не чаял оказаться здесь. Но Бог распорядился иначе. Он мановением пальца закрыл Советскую власть, освободив мир от её страсти поиграть в смертельные ядерные игрушки, распустил раковую империю, отсёк от неё метастазы на всех материках.
И вот мне самому предоставил возможность пробиться к запретной ранее цели.
Я вёз с собой вырезку из российской газеты, где сообщалось, что дочь Старовойтовой получила из Конституционного суда России бумагу, подтверждавшую, что ближайшие родственники безвинно загубленного являются "пострадавшими" и потому имеют право знакомиться с их делами. Вместе с газетой я держал ответ на мою просьбу прокурора области, разъяснявший, что с делом может знакомиться исключительно сам пострадавший. Если интересуется, пусть прибывает с того света, а показать дело родственникам не предусмотрено законом.
Первый визит утром в Серый дом 15 августа 2003.
Иду пешком, чтобы собрать себя. Не оставляет чувство нереальности происходящего. Словно смотрю откуда-то издали на шагающего битыми тротуарами легко не по-здешнему одетого человека, как магнитом затягиваемого в эту ещё недавно гудевшую чёрную дыру.
Проспект всё тот же - Ленина, знакомые дома, трамваи, редкие прохожие...
Вывеска новая:
УПРАВЛЕНИЕ ФСБ РОССИИ
по Ивановской области
Вхожу в знакомые парадные двери. Теперь они надсадно скрипят. Смазчика что ли объявили стрелочником. Солдат при входе уже не стоит. Он выглядывает из прорубленного слева в стене оконца.
Представляюсь, начинаю объяснять, что хочу попасть на приём к начальнику управления ФСБ..., но дежурный, поймав слово реабилитация, берется за трубку телефона, а мне предлагает подождать в комнате напротив. Вхожу, осматриваюсь.
Безмолвны видевшие виды стены.
Но почему же, почему вы немы?
Ведь чувствую - витает в них
Дыхание и стон моих родных.
Минут через двадцать появился высокий спортивного вида молодой человек в штатском. Представился: "Сотрудник отдела реабилитации Осейкин". Без всяких эмоций и удивлений выслушал меня. Моя газета с конституционным судом не потребовалась. Предложил продолжить встречу позже, пока он найдёт дела
- Когда? Я приехал не надолго...
- Сегодня.
Пришел снова в назначенный час. Вышел Осейкин и пригласил внутрь, открыв двери с номерным замком. Оглядываю вестибюль.
Бросается в глаза стоящий на пути входящих на тумбочке черный чугунный в натуральную величину бюст Дзержинского. И букетик свежих красных гвоздик, со значением лежащих подле.
Не ожидал столь откровенного подчёркивания кровавой преемственности. Указание сверху? Но ведь на Лубянке его чёрную фигуру сорвали краном.
Не случайно же кругом по городу всё ленины, энгельсы, марксы и прочие революционеры. Только главный тиран пока за кадром. Хотя на выборах городской власти победили коммунисты. И теперь, каждый раз, с горечью встречаю в Интернете новости из моего города, типа: "Иваново предложило продлить полномочия президента Путина до семи лет, четыре - это не срок" или "...передать детский интердом военному министерству" (в ответ дети объявили голодовку и отстояли созданный в 30-е годы для детей из Испании, потерявших родителей, пансионат; испанские ребята давно захотели вернуться на родину, на их месте жили сироты местные).
А я думал - это так, решили выпендриться, когда объявили о приоритете города Иванова в изобретении советской власти.
Стоп, раздумья. Мне вручают тощую папку с завязками и обложками из неопределенного цвета потрёпанного рыхлого картона. Чернилами выведено:
ДЕЛО М.Р. ТРАХТЕНБЕРГА (даты)
Открываю: заполненные бланки, листы с пишущей машинки, страницы крупно исписанные от руки.
Всюду печати, печати жирные, разборчивые и подписи, подписи крупные, с лихими завитушками.
К обороту обложки прикреплен конверт с фотографиями. Пытаюсь открыть... руки не слушаются...
Папа!
Тюремный стандарт - в фас и в профиль... Что это в горле, так мешает дышать...
Худой, с заостренными чертами красивого лица. Смятая рубаха, обвисшие плечи. Но смотрит напряженно, нетерпеливо и требовательно. Нет, это взгляд загнанного в угол, но не сломленного человека. Не могу отвести глаз...
Но дома всего неделю назад мой добрый и общительный папа выглядел иначе!
Заглядываю в конец папки - как удар током:
...ВИНОВНЫМ СЕБЯ НЕ ПРИЗНАЛ...
А я-то думал, что мой папа был общительным, но слабохарактерным. Вот как. Значит он не подогнулся, выстоял!
Словно свежим ветром продуло в моей душе тёмные углы, куда всегда боялся заглядывать. Теперь это останется во мне, покуда жив.
Вот чего ради я ехал!
Но что это! - в нескольких местах листы в папке зашпилены скрепками в пачки, и даже тщательно прикрыты бумагой. Куратор тоном уставшего от многих повторений человека разъясняет:
- По закону нельзя смотреть что-то, касающееся третьих лиц.
Я читаю, а напротив неотступно сидит, не сводя с меня глаз, сотрудник Осейкин. Открытых страниц совсем немного, большая часть запрятана в пачки.
- Почему же нельзя, этих лиц уже и нет в живых?
- Неважно, имеющиеся сведения могут повредить их детям или родственникам, - с теплой ноткой в голосе, говорит сотрудник.
- Но если речь идёт о доносчиках, которые, судя по оправдательному приговору при пересмотре дела, оказались клеветниками, то им по закону полагается наказание, а не забота?
- Таков закон. Со всем делом можно будет ознакомиться через 75 лет. (Прикидываю, прошло лишь 62).
Они выхватили папу из дома, из семьи, из жизни 23 июня 1941 года. Папе было 48 лет, маме 40, брату 17, мне 9.
В тот момент, когда все в стране привыкали к мысли, что наступившее утро начинает не рядовой рабочий день новой недели, а непонятный, тревожный день войны, для нас открылась пропасть разрыва со всем и всеми, провал в стихию обиды, беззащитности, отчаяния и безумия.
Как появиться перед соседями и знакомыми, идти в школу? Вскоре пришли, с руганью отрезали и унесли телефон.
Маму выгнали с работы. Мы остались существовать без малейших средств поддержки в положении врагов народа.
Чтобы доказать невиновность отца, брат убегает на фронт, он гибнет на передовой.
Через два с половиной года папу "сактировали" (у него было больное сердце), но после лесоразработок он вскоре умирает.
Проходят годы и годы. Меняются генсеки. Мы получаем извещение, что отец был арестован напрасно и, нет состава преступления. Свои дела власти не считают преступными и продолжают преследование остатков семьи.
Я рассказываю это молодому человеку. Говорю о том, что как раз хотел бы убедиться в порядочности наших друзей, которые по моим сведениям не дрогнули на допросах. Человек напротив всё выслушивает с каменным лицом. Он сообщает, что можно делать выписки и ксерокопии отдельных листов. Но лишь той их части, которая не закрыта скрепками.
Тогда прошу разрешения обратиться к начальству.
- Это ваше право. Генерала нет, он в отпуске. Вас может принять начальник отдела.
Нач. отдела реабилитации Рузняев - суетится, непрестанно что-то невнятное говорит и ничего не слушает. Улавливаю только постоянно повторяемое: "По закону". Всем видом всячески подчеркивает, что ему очень некогда. Наконец, удаётся получить слово. Рассказываю эпизод с парижскими полицейскими, к которым мы обратились после кражи у жены сумки с документами. При входе в участок в первый момент её спросили: "Не выпьет ли мадам воды?" На это лицо, назначенное восстанавливать справедливость, отвечает:
- Эмоции надо отделять от реалий.
Понимаю, здесь ничего не добиться. Остаётся пока брать что дают.
Я погружаюсь в пожелтевшие страницы, иногда восклицаю, ёрзаю на стуле. А напротив неотступно сидит, не сводя с меня глаз, сотрудник Осейкин. Я смотрю дело, а он на меня, уже около двух часов.
- Извините, можно выйти в туалет?
- Нет, это запрещено.
- Странно, а в 1954-м я свободно расхаживал по этому зданию.
Видимо, ссылаться на закон по такому поводу было неловко, и куратор пробурчал что-то невнятное.
Прочитать всё сразу не было ни времени, ни сил. Я приходил несколько раз. Однажды сеанс не состоялся. Осейкина не оказалось на месте. Мне сказали:
- Он сегодня на стрельбище.
- Отдел реабилитации учится стрелять?
- Это была ошибка, он болен.
Прошло время, могу спокойно смотреть на привезённые бумаги.
Передо мной протокол последнего допроса. Обнаружил, что дата его 13 августа, а обвинительное заключение от 10 августа. Причём нолик в этой дате так ловко подправлен на 9. Поймал подделку, детская шалость рядом с взрослыми их делами.
Это странно, но образ отца не представляется мне вполне отчётливым. Обидно, что нет в моей памяти ясных картин, движений, взгляда и слова папы. Лишь очень смутное, почти исчезающее ощущение его присутствия и запрета обращения с вопросом. Время, что ли, отодвинулось слишком далеко. Или его лицо заслонили те несколько фотографий, которые удалось сохранить, и на которые я смотрю довольно часто и настойчиво. Это невозможно понять. С этим нестерпимо примириться. Стараюсь войти в его мысли, пробудить собственные спальные районы памяти.
Его забрали утром на следующий день после начала войны. Мне было вполне достаточно лет, чтобы воспринять многое.
Отчётливо помню предыдущий воскресный день. Мы все, вчетвером: мама, папа, Лёня и я возвращаемся из театра, где представляли "Ивана Сусанина". Идём по центральной улице мимо Гастронома N1. На перекрёстке направляет движение регулировщик в милицейской форме, и с противогазом на боку. Слышу, как родители перекинулись словами удивления.
Мы задержались на переходе, и папа спросил милиционера о причинах его формы. Совершенно чётко вижу округлое приятное лицо в милицейской фуражке, и слышу спокойный вежливый ответ: "Как вы не знаете, началась война с Германией."
Может, надо сосредоточиться и хорошо подумать? Папу вернули домой в июле 1943 года, и ещё полтора года он был с нами. Не могу припомнить ни одного папиного слова о тюрьме, лагере. Видимо, он и никому не говорил об этом. Он слишком хорошо понимал, что жизнь вовсе не вернулась к нормальной.
Ведь по документу, которым его снабдили там, ему запрещалось даже жить в Иванове, со своей семьёй. Была только видимость свободы. В любой момент, ночью и днём всё могло оборваться. Любой мог на него донести. Он никак не мог бы защитить себя, свою жену и детей. И сверх всего болезнь, каждый раз сжимавшая его сердце смертельным охватом.
Но я в Иванове. Иду до неправдоподобия знакомыми улицами и захожу в то единственное место, куда его насильно привезли, держали, издевались, стараясь лишить человеческого облика.
Вот она бумажка, решившая судьбу нашей семьи. Одна страница, вся в жирных печатях и разудалых подписях. Так не подмахивают положенную на стол бумагу. Тем более в раздумьи или сомнении. Всё говорит об упоении властью и злобном удовлетворении. (Здесь и далее форма документов приводятся с точностью фотоснимков.)
УТВЕРЖДАЮ АРЕСТ САНКЦИОНИРУЮ Начальник Управления НКГБ И.О. Пом. Военного Прокурора МВО
Майор Гос. Безопасности по спецделам Ивановской обл.
(БЛИНОВ) Военный юрист 2 ранга
23 июня 1941 года. ( ЗАХАРОВ) 23 июня 1941 г.
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
( на арест )
1941 года, июня, 23 дня, я ст. опер.уполномоченный 2 отд. КРО УНКГБ по И.О. мл.лейтенант ГБ ШИШКОВ, рассмотрев имеющиеся материалы на ТРАХТЕНБЕРГА Михаила Романовича, 1893 года рождения, уроженца г. Могилев, по национальности еврея, грамотного, беспартийного, гр-на СССР, проживающего гор. Иваново. Нижегородская ул., N17, КВ.4 и работающего агентом по заказам Т-ва Художник,
Н А Ш Е Л:
ТРАХТЕНБЕРГ Михаил Романович резко антисоветски настроенная личность, систематически высказывает контрреволюционную клевету на существующее положение в СССР, восхваляет жизнь за границей, восхищается немецкой культурой и техникой, клеветнически сопоставляет ее Советской культуре и технике.
ТРАХТЕНБЕРГ высказывает сожаление и сочувствие расстрелянным врагам народа, в тоже время высказывает контрреволюционную клевету на тов. СТАЛИНА.
ТРАХТЕНБЕРГ длительное время проживал в Румынии, служил в штабе румынской армии. Проживая в Иванове и разъезжая по городам Советского Союза. ТРАХТЕНБЕРГ проявляет интерес к объектам оборонного значения, что дает основание подозревать его в шпионской деятельности в пользу немецкой разведки.
На основании вышеизложенного, -
П О Л А Г А Л-Б Ы:
ТРАХТЕНБЕРГ Михаила Романовича подвергнуть аресту и обыску.
Ст.опер.уполн. 2 отд.КРО УНКГБ И.О.
Мл.Лт Госуд. Безопасности (ШИШКОВ)
СОГЛАСНЫ: Нач.2 отд. КРО УНКГБ И.О.
Сержант Гос. Безопасности (МОЗЖУХИН)
Нач.КРО УНКГБ по Ивобласти
Ст.лейтенант Госуд. Безопасности (МАРКОВ)
Вот и всё.
Старший опер "полагал-бы"... и в тот же миг наша семья была разгромлена, отца ввергли в камеры и иезуитские издевательства сытых гебистов над беззащитным человеком, затем в голод лагерей с нечеловеческими унижениями в среде бандитов и блатных и каторжными работами, быстро спалившими его больное сердце.
Мать, мою кристально честную и преданную добру и людям маму, вмиг вытолкнули из общества нормальных людей в среду неприкасаемых врагов народа, лишили нормальной семьи, довели до страшной болезни.
Старшего брата, гордого талантливого юношу с возвышенным и патриотическим восприятием окружающего заставили защищать честь отца ценой собственной жизни, лишили будущего, обрекли на мучения унижением и голодом, закончившиеся гибелью на фронте.
Мне неизвестны команды дирижеров, поступавшие сверху, но злобная пляска исполнителей - вот она налицо. Известно, как освободился этот свет от "Великого Учителя", читали о ползавшем в ногах перед расстрелом главном гебешнике, а эти сержанты и лейтенанты, которые, резвясь, сочиняли зловещие басни, измывались над безвинными и беззащитными, были сразу кем-то заботливо спрятаны, растворились, впитались заразой в тело народа.
Посмотрите на приведенное выше произведение. Этот Трахтенберг явно румынский шпион и антисоветский агитатор. Нормальному человеку однако ясно - такие профессии несовместимы. Шпион должен делать свои дела тихо, скрытно. Ему никак не следует светиться и болтать на людях. Но сочинители логикой себя не затрудняют, знают, у читателей их баек не будет ни времени, ни желания вникать в суть.
В моих руках наскоро написанный протокол обыска. Дата та же 23 июня. Какие способности: в одну ночь сочинить, изготовить и подписать в четырёх инстанциях официальную бумагу, чтобы с утра Китин и Лашин исполнили, то, что полагал бы их коллега. Они спешили. Искали и читали небрежно. Наверное, в этот день их ждало много работы. Главным было - быстренько и без трений забрать указанное в бумаге лицо. Дело обычное. Никаких сомнений, тем более угрызений при виде ужаса на лицах жены и детей.
В протоколе указано, что изъяты: паспорт, профбилет, личная книжка, трудовая книжка, удостоверение бывшего красногвардейца. Последнее исчезло и в деле отсутствует. Мой куратор ничего сказать не может. Видимо, революционные заслуги добровольца Красной гвардии и Красной Армии не вписывались в образ шпиона и антисоветчика.
Оказывается я мало знал о папиной семье. Знакомлюсь по анкете, им заполненной. Оказывается моего деда (папиного отца) звали Роман Гершкович, он был часовым мастером и умер в 1926 году.
Вот откуда моё имя, а, может, и интерес к механизмам.
Далее разрешается прочитать один из протоколов допросов. Остальные зашпилены. Это был последний допрос. Он зачем-то им потребовался, хотя обвинительное заключение, как я понял, рассматривая документы, уже было заранее составлено и утверждено во всех ихних инстанциях.
Протокол допроса
Обвиняемого Трахтенберга Михаила Романо
от 13 августа 1941 года
Вопрос: На допросе в июле Вы заявили, что Вы сочувствовали расстрелянным врагам народа. Дайте по этому вопросу показания?
Ответ: Я такого заявления следствию не давал.
Вопрос: Вы говорите неправду. Вы заявляли относительно сочувствия к расстрелянным врагам народа в том числе Бухарину?
Ответ: Нет, этого я не говорил, но я считал, что Бухарин одно время был большим человеком в ВКП(б), но потом стал на путь прямой измены.
Вопрос: Следствие настаивает рассказать правду о Вашем сочувствии врагам народа в том числе Бухарину и контрреволюционных выпадах против руководства ВКП(б)?
Ответ: Я заявляю, что никакого сочувствия к расстрелянным врагам народа я не имею. Никаких контрреволюционных выпадов против руководителей ВКП(б) я не делал.
Вопрос: Следствие располагает материалами, что Вы не только сочувствовали Бухарину, но также идеализировали Троцкого, считая его одним из руководителей страны и организатором Красной Армии. Дайте по этому поводу показания.
Ответ: Я Троцкого не считаю одним из видных руководителей страны, а также организатором Красной Армии. О Троцком у меня вообще ни с кем из близких знакомых не было разговоров.
Вопрос: Нам известно, что Вы высказывали: если бы жив был один из руководителей страны, то жизнь в СССР была бы лучше, он мог бы предотвратить многое. Вы говорили, что существующая власть в своих мероприятиях слишком резка. Дайте по этому поводу показания.
Ответ: Я такого никогда не говорил и полностью отрицаю.
Вопрос: Следствие располагает материалами, что Вы в разговоре с Золоторевским об аресте Вашего сына высказывали клевету по отношению к Советской власти и органам НКВД. Дайте показания?
Ответ: В разговоре с Золоторевским я говорил, что мой сын был арестован НКВД, что арест был не справедлив, почему его через 6 месяцев освободили, не найдя его вины перед советской властью. Никакой клеветы я не высказывал.
Вопрос: Вас изобличает свидетель Шевенков в том, что Вы проводили антисоветскую агитацию среди своего окружения. Враждебно относились к проводимым мероприятиям ВКП(б) и Советской Власти, восхваляя Гитлера. Дайте показания.
Ответ: Я ещё раз заявляю, что антисоветской деятельностью не занимался, враждебных взглядов по отношению ВКП(б) и Сов. власти у меня не было.
Вопрос: На следствии 11 июля 1941 Вы показали, что на путь недовольства Сов. властью стали с 1938 года. Дайте показания.
Ответ: Да, я это говорил.
Вопрос: В чём выражалось Ваше недовольство по отношению Сов. власти?
Ответ: Недовольство моё было в том, что прокуратура и НКВД неправильно арестовали 14-летнего моего сына.
Вопрос: Значит поводом для деятельности против Сов. власти послужил арест Вашего сына органами НКВД?
Ответ: Нет это не так.
Вопрос : Что Вы говорили в отношении ареста Вашего сына органами НКВД?
Ответ: Я говорил, что арест моего сына неправильный и его неправильно обвиняют в контрреволюционной деятельности.
Вопрос: Значит Вы среди своих знакомых распространяли клеветнические измышления по адресу органов НКВД?
Ответ: Нет, клеветнических измышлений по адресу НКВД среди своих знакомых я не высказывал.
Вопрос: Вы говорите неправду, нам известны факты, когда Вы в присутствии Золотаревского и других высказывали клевету по отношению НКВД и органов следствия. Дайте показания.
Ответ: Это не правда, в присутствии Золотаревского и других я никакой клеветой по отношению органов НКВД и органов следствия не занимался.
Вопрос: Следствие настаивает рассказать правду о Вашей антисоветской деятельности, клеветнических измышлениях по отношению НКВД.
Ответ: Я ещё раз заявляю, что антисоветской деятельностью я не занимался, клеветнических измышлений по отношению НКВД и следствия я не высказывал.
Записано с моих слов, мной прочитано. Трахтенберг
Допросил: Опер. Уполномоченный 2 отделения
КРО УНКВД (Ксенофонтов)
И ещё один документ:
УТВЕРЖДАЮ С направлением дела на обв.
Начальник Управл. НКВД И.О. Трахтенберга Михаила Романовича
Майор Государств. Безопасности по ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР на
Управлением НКВД по Ивановской области 23 июня 1941г. за антисоветскую деятельность арестован и привлекается к ответственности ТРАХТЕНБЕРГ Михаил Романович.
Проведенным по делу расследованием установлено, что ТРАХТЕНБЕРГ будучи враждебно настроенным по отношению к существующему в СССР политическому строю, систематически проводил контрреволюционную агитацию и распространял клеветнические слухи по поводу существующего в стране положения.
В 1938 году ТРАХТЕНБЕРГ идеализировал разоблаченных врагов народа и в тоже время высказывал контрреволюционную клевету по адресу одного из руководителей Советского правительства.
(Из агент. матер. л.д. 74, из показ. свид. Шевенкова л.д. 50-51-55-56).
В 1938 и 1939 гг. в неоднократных высказываниях дискредитировал законы и органы Советской власти.
(аг. материалы л.д. 74).
В 1941 году высказывал контрреволюционную клевету на положение трудящихся в СССР и систему выбора в органы государственной власти, восхваляя Гитлера и фашистский строй в Германии.
(Из агент. Материалов л.д. 74 и из показ. свид. ШЕВЕНКОВА
л.д.50,51,55,56).
На основании вышеизложенного ОБВИНЯЕТСЯ:
ТРАХТЕНБЕРГ Михаил Романович, 1893 года рождения, урож. г.
Могилев-Подольск, по происхождению сын кустаря, по нац.
еврей, гр-н СССР, беспартийный, грамотный. До ареста
работал агентом по заказам в Т-ве Художник, проживал гор.
Иваново, ул. Нижегородская, дом N17, кв.5.
В ТОМ, ЧТО:
На протяжении длительного времени проводил антисоветскую агитацию.
Т.Е. в преступлении, предусмотренном ст.58 п.10,ч.1 УК РСФСР.
Обвиняемый ТРАХТЕНБЕРГ в предъявленном ему обвинении ВИНОВНЫМ СЕБЯ НЕ ПРИЗНАЛ
, но достаточно изобличается приобщенными к делу агентурными материалами и частично показаниями свидетеля ШЕВЕНКОВА.
Считая следствие по делу законченным и виновность обвиняемого ТРАХТЕНБЕРГА доказанной, но принимая во внимание, что свидетельских показаний, изобличающих ТРАХТЕНБЕРГА в антисоветской деятельности для рассмотрения дела в открытом судебном заседании недостаточно, а поэтому руководствуясь ст.ст.207 и 208 УПК РСФСР, -
П О Л А Г А Л - БЫ:
Следственное дело N11399 по обвинению ТРАХТЕНБЕРГА Михаила Романовича в преступлении предусмотренном ст.58п.10,ч.1 УК РСФСР, по согласованию с Облпрокурором, направить на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР.
Опер. уполн. 2 отд. КРО УНКВД И.О. (КСЕНОФОНТОВ)
СОГЛАСНЫ: Начальник 2 отделения КРО УНКВД И.О.
Сержант Государств. Безопасности (МОЗЖУХИН)
/ Начальник КРО Управления НКВД ИО
Ст.лейтенант Гос. Безопасности (МАРКОВ) (подп неразб.)
Составлено
16 авг.1941г.
г. Иваново
СПРАВКА: Обвиняемый ТРАХТЕНБЕРГ арестован 23.06-41г. и
содержится под стражей во внутренней тюрьме НКВД.
Вещественных доказательств по делу нет.
Отобранные при аресте документы сданы на хранение
во 2 отделение УНКВД И.О. (л.д. 12-13-14)
Опер. уполн.2 отд.КРО УНКВД И.О. (КСЕНОФОНТОВ)
Итак: ВИНОВНЫМ СЕБЯ НЕ ПРИЗНАЛ, чтобы не возиться - Судить тройкой
Вскоре последовало и решение затянувшегося на три месяца вопроса.
Выписка из протокола N 71
Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР
При Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР Т. им.Воровского. Н. 9829
Уже дома я высмотрел, что на печати этой выписки указан Куйбышев. Понятно, храбрая гебешная тройка успела ускакать вместе с правительством из Москвы. Сомневаюсь, чтобы заключенных возили так далеко для оформления "Выписки". Скорее всего, в Иваново прислали печать. Или папка по секретной почте съездила в новую столицу, где такое очевидное дело удалось решить заочно.
ИСТОРИЯ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА ПОСЛЕ ЭТОГО ПРИБЛИЗИЛАСЬ К КОНЦУ. Хотя было ещё много заявлений от мамы и от брата-красноармейца ген.прокурору, верх.суду, Сталину, Калинину и т.д. с просьбами пересмотреть дело безвинного человека. Получали в ответ несколько бумажек: Ваше заявление направлено туда-сюда. Изредка приходили письма от папы, из которых цензура вытряхивала содержание, оставалась только папина живая рука.
Подробности возвращения папы осенью 1943 года, смертельно больного, без права жить дома, его призыв в армию, направление на нестроевую службу и последующие события описаны в моей книге "Прозрение" (ЗГ "Проблеск надежды", "День победы")
Здесь приведу сохранившееся заявление папы начальству Квартирно-Эксплуатационной Части, в которой он работал.
Председателю Месткома
Иван. КЭЧ Начальнику Топливной группы
т. Тюрину
От работника Ив. КЭЧ
Трахтенберга М.Р.
Заявление
Прошу В/содействия и ходатайства перед Нач. КЭЧ об отпуске мне 3-х куб. дров, так как я уже 3 недели болею, а в квартире нечем топить. Заявление Начальнику я подал ещё 2 месяца тому назад.
Прошу не отказать в моей просьбе.
8/12-44г.
Резолюция: Начальнику КЭЧ майору т. Маргулис
Ввиду болезненного состояния т. Трахтенберга, прошу Вас
оказать ему помощь топливом.
Пред. МК 16/01-45г.
Приблизились последние минуты. Дыхание человека в холодной квартире и слышно, и видно... "Скорая " не приехала на помощь.
1-го февраля 1945 года папы не стало. Мы с мамой и несколько провожающих долго шли за гробом, который на санях везла лошадка. В то время Сажевый завод, возле которого было ближайшее кладбище, засыпал своими отходами окрестности. Мы шли по чёрному снегу, на санках катались чёрные дети, по улицам бегали чёрные собаки. Мы вернулись с похорон и молча сидели в холодной опустевшей квартире. В двери постучали. Вошёл Натан Израилевич (главный бухгалтер городского отделения банка, который в 41-м не побоялся взять маму, жену врага народа, на работу), он поставил на стол что-то завёрнутое в платки и одеяло и, смущаясь, объяснил, что его Фрима Борисовна прислала нам горячий суп.
Прошло десять лет. Наконец, призвали Наверх "отца народов", едва ли, Там затруднились с выбором места его вечной дислокации. Новая власть сгоряча начала кампанию по реабилитации "репрессированных". Таким ярлыком обозначили миллионы невинных людей, которых власти схватили, истязали, многих лишили жизни или превратили в инвалидов.
Появились слухи, что присылают официальную бумагу о том, что зря этого человека беспокоили, и выдают двухмесячную его зарплату.
Мама написала заявление ген. прокурору. Через какое-то время, действительно, пришла оправдательная бумага, которая вызвала у нас больше горечи, чем удовлетворения.
Выплачивать что-либо отказались. Директор худ. фонда заявил, что папа работал у них по сбыту худ. продукции, твёрдого оклада не имел, и вообще эта должность ныне упразднена. Снова мама, уже по инерции, вынуждена была толкаться в прокурорских приёмных, и, в конце концов, нам выдали мизерные деньги.
5. Заключительный акт спектакля
Теперь мне открывается заключительный акт КГБ-шного спектакля.
Советская система дала течь. Первым движением нового Генерального защитника справедливости было по традиции поручить пересмотр дела "репрессированного" тем самым "органам", которые всё это натворили.
Вот их новое произведение. Обращает на себя внимание гриф "Сов. Секретно". Раньше и мысли не было, что кто-то чужой сможет это читать. Теперь, хотя шить дело уже некому, новые портные озабочены чистотой мундиров или благополучием доносчиков. У рулей на этот раз уже не сержанты, а полковники. А подписи их поусохли, потеряли в размашистости.
Итак, привожу с некоторыми несущественными сокращениями (но сохранением орфографии и пунктуации) бумагу, занимающую аж 4 страницы.
Сов. секретно
Экз.N1
УТВЕРЖДАЮ
Начальник Управления Комитета
Гос. Безопасности При Совете Министров СССР
По Ивановской Области
П о л к о в н и к (Желтухин)
07 января 1955 года
З А К Л Ю Ч Е Н И Е
(по архивно-следственному делу N 923099)
Гор. Иваново, 1955 года, январь 17 дня.
Я, следователь Следственного отдела УКГБ при СМ СССР по Ив. Области капитан ШАРОНОВ, рассмотрев заявление ТРАХТЕНБЕРГ Б.С. о пересмотре дела её мужа - ТРАХТЕНБЕРГА М.Р. и материалы архивно-след. дела N923099, по которому был осужден:
ТРАХТЕНБЕРГ Михаил Романович, 1893 г.р., уроженец
г.Могилев-Подольска, по нац. еврей, гр-н СССР, из семьи
кустаря, б/парт.,образ. 4 класса,женат, жена и сын 23 лет,
ранее не судим, прож. в г. Иваново, работал агентом по
заказам в товариществе Художник.
Н А Ш Е Л:
Управлением НКВД по Ивановской обл. ТРАХТЕНБЕРГ М.Р. был арестован 23 июня 1941 года по ст. 58-10ч.1 УК РСФСР.
Из материалов дела видно, что на предварительном следствии ТРАХТЕНБЕРГ был признан виновным в том, что систематически проводил контрреволюционную агитацию и распространял клеветнические слухи о существующем положении в Сов. Союзе.
Как видно из материалов дела основанием к аресту ТРАХТЕНБЕРГ послужили оперативные материалы, из которых видно, что он на протяжении длительного времени среди своих знакомых высказывал антисоветские суждения.
Допрошенный в качестве обвиняемого ТРАХТЕНБЕРГ, в предъявленном ему обвинении виновным себя не признал и заявил, что антисоветской агитации он не вел.
В антисоветской деятельности обв. ТРАХТЕНБЕРГ изобличается показаниями свидетеля ШЕВЕНКОВА А.И. и оперативными материалами, приобщенными к наст. делу.
Так на допросе 24 июля 1941 года свидетель ШЕВЕНКОВ показал:
...Я, ТРАХТЕНБЕРГА считаю враждебным человеком. В мае 1938 года, будучи с ним в служебной командировке в г. Ярославле, в разговоре о проходившем процессе правотроцкистского блока, он высказывал сожаление к врагам народа и измышления по отношению руководителей ЦК ВКП(б). Он говорил: судят лучших людей страны, вот возьми Бухарина, он был большим человеком, из лучших политических деятелей и если хочешь знать, то даже больше чем Сталин...
Далее свидетель Шевенков показал:
...При последующих с ТРАХТЕНБЕРГОМ встречах в 1941 году в разговорах о политических событиях в Сов.Союзе он иронически ко всему относился и выражал свою злобу. ТРАХТЕНБЕРГ всегда в отношении тех или иных проводимых политических мероприятий выражался НЕЦЕНЗУРНОЙ БРАНЬЮ НА ЕВРЕЙСКОМ ЯЗЫКЕ. (Выделено мной Р.Т.)
На очной ставке с обвиняемым 26 июля 1941 года свидетель показал:
...В марте 1941 г. при встречах с ТРАХТЕНБЕРГОМ, последний возводил клевету на жизнь трудящихся в СССР, восхвалял фашистский строй в Германии. Он говорил: Вот я жил у хозяина и получал немного, но имел возможность купить себе костюм, мог выходить на улицу, как человек хорошо одетый, в шляпе. Теперь я получаю большую зарплату, но купить ничего не могу, нигде ничего нет. Вот сейчас идет война между Англией и Германией. Немцы народ высококвалифицированный. Гитлер - большая голова.
В процессе предварительного следствия был допрошен также свидетель ПРОВОРОВ М.Р., который об а/советской деятельности обв. ТРАХТЕНБЕРГА показаний не дал.
Следствие по делу было закончено 16 августа 1941 года, а 27 сентября того же года решением Особого Совещания при НКВД СССР ТРАХТЕНБЕРГ М.Р. за антисоветскую агитацию был осужден на 5 лет ИТЛ. Из заключения ТРАХТЕНБЕРГ был освобождён досрочно по болезни и 29 июля 1943 года прибыл на жительство в город Иваново, где 1-го февраля 1945 года умер.
На имя Генерального Прокурора СССР 3 сентября 1954 года жена ТРАХТЕНБЕРГА М.Р. - ТРАХТЕНБЕРГ Б.С. подала заявление, в котором просит пересмотреть дело мужа и его реабилитировать.
Таким образом, из материалов архивно-следственного дела N923099 усматривается, что преступная деятельность ТРАХТЕНБЕРГА М.Р. следствием доказана и в 1941 г. он был осужден обосновано в соответствии с имеющимися в деле материалами.
Согласно Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии от 27.3-1953 года судимость с ТРАХТЕНБЕРГ снята.
На основании изложенного -
П О Л А Г А Л Б Ы:
1. Осуждение ТРАХТЕНБЕРГА М.Р. считать правильным.
2. Заявление жены о реабилитации ее мужа оставить без удовлетворения.
Следователь Следственного отдела УКГБ
При Совете Министров СССР По Ив Области
капитан - (ШАРОНОВ)
СОГЛАСЕН Начальник Следственного Отдела УКГБ
При Совете Министров СССР По Ив Области
подполковник - (ТИМОФЕЕВ)
Когда я, прочитал отмеченные выше строки о том, что папа ругал правительство нецензурной бранью на еврейском языке, то не выдержал и расхохотался. Хранитель законности, сидевший, как обычно, напротив, вздрогнул, и выражение тревоги или досады возникло на каменном до этого лице. Кто знает, может, в его практике бывали случаи, когда посетители этих стен трогались умом?
Пришлось объяснить:
- В еврейском языке не существует грязных выражений, подобных русскому мату. Поразителен и выбранный преступником способ антисоветской агитации - на еврейском языке в таком русском городе, как Иваново. Странно также, что чисто русский доносчик-свидетель понял то, чего не существует, и даже легко убедил в этом профессионалов-следователей.
Ну, а в остальном, всё узнаваемо. Опять это иезуитское "полагал бы", с которым, не икнув, соглашаются верхние чины. Хотя новый следователь занимается пересмотром прежнего решения не просматривается ни тени анализа или сомнения в его справедливости. Свидетель, который не слышал от обвиняемого преступные слова, - не интересует и этого капитана.
Не помню, чтобы сообщали маме это решение.
Вскоре последовало развитие процесса в связи с общим изменением в гебистских верхах. Появляется следующий документ. Хотя и не "Сов", но всё ещё секретный.
Секретно
Надзорное производство N 02/3262-с-1955 г.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ
СУДЕБНАЯ КОЛЛЕГИЯ ПО УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ
ВЕРХОВНОГО СУДА СССР
В составе: председательствующего - Аксенова И.Т.
Членов - Давыдовой М.Я. и Коробко Р.Я.
Рассмотрела в заседании от 28 сентября 1955г. протест Генерального прокурора СССР на постановление Особого совещания при Народном комиссаре Внутренних дел СССР от 27 сентября 1941 года, которым осужден к заключению в исправительно-трудовой лагерь на пять лет:
ТРАХТЕНБЕРГ Михаил Романович, 1893 года рождения, уроженец города Могилева-Подольска, еврей.
Протест принесен Генеральным прокурором СССР для отмены постановления по делу Трахтенберга.
Заслушав доклад члена Верховного суда СССР Коробко Р.Я. и заключение помощника Генерального прокурора СССР Ермишкина Н.Ф., поддерживающего протест, Судебная коллегия
УСТАНОВИЛА :
Трахтенберг признан виновным в антисоветской агитации.
Соглашаясь с протестом, Судебная коллегия находит, что постановление по делу Трахтенберга подлежит отмене по следующим основаниям :
Трахтенберг виновным себя в антисоветской агитации не признал.
В обвинительном заключении указано, что Трахтенберг на протяжении 1938-1941 г.г. вёл среди окружающих его лиц антисоветскую агитацию: клеветал на материальные условия жизни трудящихся в СССР, пытался дискредитировать одного из членов Советского Правительства и восхвалял Гитлера и фашистский строй.
В обоснование обвинения Трахтенберга в совершении инкриминируемого ему преступления в обвинительном заключении сделана ссылка на агентурные материалы и на показания свидетеля Шевенкова.
В марте 1955 года произведена дополнительная проверка материалов обвинения Трахтенберга. В процессе этой проверки установлено, что агентурные сведения об антисоветской агитации также исходили от свидетеля Шевенкова. Допрошенный в процессе дополнительной проверки свидетель Шевенков заявил, что как агентурные сведения, данные им органам УНКВД Ивановской области, так и его показания об антисоветской агитации Трахтенберга являются вымышленными, что дело по обвинению Трахтенберга сфальсифицировано следователем, производившим следствие по его делу, и что в действительности он никакой антисоветской агитации от Трахтенберга не слышал.
На основании изложенного Судебная коллегия, руководствуясь ст.418 УПК РСФСР,
ОПРЕДЕЛИЛА :
Постановление Особого совещания при Народном комиссаре Внутренних дел СССР от 27 сентября 1941 года по делу Трахтенберга Михаила Романовича отменить и дело по обвинению его в уголовном порядке производством прекратить за недоказанностью предъявленного ему обвинения.
Председательствующий - Аксенов
Члены - Давыдов и Коробко
Верно: За Председателя Судебной Коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР (Коробко) Секретарь (подпись)
Поубавилось пафоса у новой тройки, меньше торжественных слов и крупного шрифта, даже "прокурор" и "комиссар" сжались до мелкого. И подписи не те, без размаха, поскучневшие.
Интересное дело, если не врёт агент-свидетель, то виноват в аресте и смерти невинного человека был следователь, который сфальсифицировал дело и должен понести наказание. Если же этот тип врёт, и он просто взял и оклеветал невиновного, то его должна захватить рука правосудия?
Возможно, клеветник испугался. Всё же не шутка - самого Берию и его ближайших подельников недавно расстреляли. И доносчик, вызванный в родной дом, от всех своих измышлений открестился. Проверяющие были так благодушны, что сомнений в честности скользкого типа у них не возникло.
Но вероятнее всего, сам проверяющий предложил ему такой ход и пообещал всё забыть. Ведь такой проверкой и он сам берёт на себя что-то вроде укрывательства.
Позже известная ивановская артистка, рассказала мне, что Шевенкова была её близкой подругой, хорошей и очень несчастливой женщиной. Она часто приходила к ней в гости, но никогда с мужем.
Что же касается наказаний, которые должны следовать за преступлениями, то до этого в СССР и затем в РФ дело не дошло. Помнится, в прессе прозвучали робкие призывы, однако они были тут же заглушены.
Даже разоблаченные палачи, истязавшие Николая Ивановича Вавилова, Андрея Дмитриевича Сахарова, были тихо отпущены на пенсию и тоже растворились во всепрощении, впрыснув свои гены потомкам. Так. На всякий случай.
Как не вспомнить тут остальной мир, который по сей день разыскивает преступников 2-й мировой войны даже и на пороге их укрытия в мир иной. Не так уж ретиво старается, но всё же.
В России на это наложено абсолютное табу. И не понять, почему все согласились играть с ней в эту игру? Даже самые храбрые и дерзкие люди, даже цивилизованные страны? И сами пострадавшие, смирившиеся с небрежно-оскорбительным званием "репрессированных", вместо "униженных и застреленных по приказу вождя" или "схваченных по клеветническому доносу и умерщвлённых на каторжных работах", или "безвинно страдавших в лагерях ГУЛАГА", - стесняются, что ли, напомнить о справедливости?
Человечество не может делать вид, что не было этого культа всеобщей лжи, массовой клеветы, предательства и садизма - изобретенных советской властью форм геноцида, который не знает "срока давности".
Теперь остается привести последнюю бумажку, уже и не секретную, полученную нами в окончание папиного дела. Её прислали по почте. Она отпечатана на типографском бланке прокуратуры СССР, и начинается с того старого герба с колосьями и серпом с молотом.
Герб
ПРОКУРАТУРА
Союза Советских
Социалистических Республик
-----------
Москва-центр, Пушкинская, 15-а
____________
30 сентября 195...5г.
N13/3-2-3410
г. Иваново (обл), ул. Молотова, дом 13. КВ. 5
гр. ТРАХТЕНБЕРГ Р.М.
Сообщаю, что по протесту Генерального Прокурора СССР Верховный суд СССР дело по обвинению Трахтенберга М.Р. за отсутствием в его действиях состава преступления прекратил.
Прокурор отдела по спецделам, юрист 1 класса (Прошляков) 29.09.55
Вот так. Это ответ уже на моё заявление. В связи с окончанием института решил и я добиваться гражданских прав.
Бумажка, правда, опоздала, ибо уже не смогла мне помочь в справедливом распределении на практику и работу.
Теперь я догадываюсь о том, что моя студенческая победа над НКВД (!) в сентябре-октябре 1954 года, (http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-23.shtml ) когда я явился к ним в Серый дом и добился, чтобы меня послали на преддипломную практику на Горьковский автозавод, была связана с тем, что как раз в это время они дергались вокруг папиной реабилитации.
Итак, пересмотр дела в январе 1955 в НКВД определил - ПРАВИЛЬНО НАКАЗАЛИ АНТИСОВЕТЧИКА.
Пересмотр в Верховном суде 28 сентября 1955 - дело закрыть за НЕ ДОКАЗАННОСТЬЮ ОБВИНЕНИЯ.
Через 2 дня Прокуратура Союза - дело прекратить за ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ.
Известно, что полному оправданию человека соответствует именно последняя формулировка. Любопытно - в течение 2-х дней случился переход от условного оправдания к полному? Похоже, что прокурору дали указание плюнуть на Верховный суд и закончить переписку, чтобы родственники больше не беспокоили высокие инстанции.
Обдумывая теперь всё, что с нами произошло в то далекое время и впоследствии, понимаю.
НЕТ НИКАКОЙ ВИНЫ ОТЦА, ЧТО ПО СЛУЧАЮ ПРИНЯЛ ОН В КРУГ СВОИХ ЗНАКОМЫХ НЕГОДЯЯ, КОТОРЫЙ ПОГУБИЛ НАШУ СЕМЬЮ.
НИЧЕГО НЕ МОГ ОН ПОДЕЛАТЬ С ТЕМ, ЧТО ЕГО ЖИЗНЬ ПРИШЛАСЬ НА ЭПОХУ РЕВОЛЮЦИИ, ОБМАНУВШЕЙ ВСЕХ ОБЕЩАНИЯМИ СВОБОДЫ И СПРАВЕДЛИВОСТИ.
БЕДОЙ ЕГО БЫЛО, ЧТО РОДИЛСЯ ОН В НИЩЕЙ И ТЁМНОЙ УКРАИНСКО-РОССИЙСКОЙ "ЧЕРТЕ ОСЕДЛОСТИ", КУДА СГОНЯЛИ ОТВСЮДУ ЕВРЕЕВ.
ЧТО ЕГО РОДИТЕЛИ НЕ НАШЛИ В СЕБЕ ЭНЕРГИИ И СМЕЛОСТИ, КОГДА БЫЛО ВОЗМОЖНО, БРОСИВ ВСЁ, ДВИНУТЬ ЗА ОКЕАН, КАК САМ ПАПА В СВОЁ ВРЕМЯ МЕТНУЛСЯ ОТ ГОЛОДА И РАЗРУХИ, НО НА СЕВЕР, ПОДДАВШИСЬ ФАТАЛЬНОЙ ИНЕРЦИИ ИСТОРИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ ЕВРОПЕЙСКИХ ЕВРЕЕВ В КАТАСТРОФУ.
ТОЛЬКО СЛУЧАЙ, ПРИБРАВШИЙ В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ ДЬЯВОЛЬСКОГО СТРАТЕГА, СПАС ВСЕХ НАС ОТ СОСКАЛЬЗЫВАНИЯ В БЕЗДНУ И ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РЕШЕНИЯ ЕВРЕЙСКОГО ВОПРОСА.
6. Мой брат выбрался чудом
Дела КГБ с нашей семьей не исчерпывались убийством без вины отца. Ещё ранее в 38-м, на пике сталинского террора эта фирма готовила обвинения моего старшего брата, ученика 6-го класса. Конечно, в антисоветской деятельности. Сказать, что брат был непричастен к такому - это ничего не сказать. Лёня был комсомольцем, активным организатором множества дел в школе: олимпиады по физике и литературе, английский, стенгазета, спорт, походы в противогазах, война с Франко... проще было бы перечислить, чем этот юноша не занимался, пожалуй, абсолютно чужд был лишь чему-то антисоветскому.
Сегодня, в эпоху "Наших", когда мы видим толпу молодых людей приличного вида с фабричными плакатами, которые за соответствующую оплату доставляются к посольству Англии, демонстрируя предписанный начальством гнев, трудно говорить о чести и совести гражданина страны. Но 70 лет назад в СССР это существовало, и для брата моего было превыше всего.
В мой третий визит куратор сообщил, что дело Лени отсутствует. На моё недоумение посоветовал обратиться в прокуратуру города.
Зашёл в прокуратуру (недалеко, бывший Облсуд). Сразу направили к спецчеловеку по делам зря репрессированных. Передо мной возникла довольно пожилая суетливая личность:
- Крупин Иван Иваныч.
- Я смотрю в ФСБ дело отца, но многие куски зашпилены.
- Хм, а я даю смотреть дела полностью.
- А нельзя ли запросить дело, чтобы я смотрел его здесь?
- Да нет, да я... если уж они делают так, то мы вмешиваться не будем.
- Но ведь вы прокурор и имеете право.
Сделал вид, что не слышит. Встречался я уже с таким приёмом судебной власти. Пришлось перейти к главному вопросу, что дела брата не находят.
- Дел 38-го года не сохранилось.
- Но я в 89-м был у прокурора области Гуряева, и он в официальном письме привёл строчки из дела.
- Вот я при вас позвоню.
Крутит телефон.
- Марь Иванна, ведь у нас нет...? Ну, видите... А я вот смотрел материалы по этому, верховному... как его...
- Ульриху, - подсказываю я.
- Да, да. Так он иногда давал и оправдательные приговоры. Зря кричат в печати. Ну, вот я вам помог...
Встает из-за стола и направляется к двери, готовится запирать её снаружи.
Насколько же мерзко мне стало. Выхожу, не прощаясь. Не пошёл даже в туалет, и писать не хочу возле этих.
Через два часа он позвонил домой. Сказал жене, что дело нашли и завтра смогу смотреть его в ФСБ. Потом ещё позвонил, вроде как что-то объяснял.
На следующий день, утром я снова в ФСБ. Осейкин положил на стол две серые папки. Одна из них знакомая, а вторую вижу впервые.
Толстая - Дело Л.М. Трахтенберга. Основная часть страниц снова зашпилена.
Сразу за обложкой конверт. Не могу быстро открыть...тюремное фото Лёни. В фас и в профиль. Таким я его не помню, и фотографий похожих не видел. Красивый юноша, мальчик, замкнут, но спокоен и нет растерянности.
Читаю разрешённые страницы. Смех, да и только. Двое мальчишек играют в "Организацию": "Ты останешься после уроков в классе, если в углу доски увидишь три секретные буквы..." И ещё в том же духе.
Но на желтых страницах со многими подписями и печатями формулировки не шутят: "...активный участник контрреволюционной ученической организации... проводит активную антисоветскую деятельность... - арестовать".
О Лёне мне удалось осуществить несколько публикаций. И 100-страничный очерк в толстом "Сборнике статей по еврейской истории и литературе" (1994, изд. Сезам, Реховот, много фотографий, факсимильных материалов, никогда не публиковавшиеся его стихи). Большую статью в "Еврейском камертоне" (приложении к газете "Вести"). В книге "Прозрение". Поэтому здесь привожу только новое.
Теперь стало модным в статьях и книгах направо и налево обсуждать события тех уже далёких трагических лет. Прорезались всякие авторы, которые по-своему комментируют "факты", не давая себе труда убедиться в их достоверности и стремящиеся провести собственные идеи, часто направленные на обеление палачей.
Выход из этого свежего потока традиционной лжи - в публикации фактов. Поэтому считаю нужным привести и те немногие бумаги из "Дела Л.М. Трахтенберга", которые оказались не зашпиленными и копии которых теперь у меня в руках.
Вот первая по хронологии.
Оказывается уже в 38-м утверждающие освоили размашистую лихость и подавляющий размер подписей.
УТВЕРЖДАЮ
НАЧ УПРАВЛ. НКВД по ИО
КАПИТАН ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ
(ЖУРАВЛЕВ)
25 сентября 1938г.
печать Нар. Комиссариат Внутр.Дел
АРЕСТ САНКЦИОНИРУЮ
ВРИО ОБЛПРОКУРОРА
(СУХОВ)
25 сентября 1938 года
печать Военная Прокуратура 115
СПРАВКА
(на арест)
4-му Отделу УГБ Унквд по Ивановской области известно, что ТРАХТЕНБЕРГ Леонид Михайлович, 1924 года рожд., ученик 7-го класса средней школы N30, сын служащего (отец работает зав.рекламным отделом Товарищества Художник) является одним из активных участников контрреволюционной ученической организации под названием Ленинский Союз Освобождения (ЛСО).
ТРАХТЕНБЕРГ совместно с руководителем этой организации учеником ВЯЗОВЫМ проводит антисоветскую деятельность в школе: вовлекает в организацию других учеников, ведут антисоветскую агитацию, истолковывают в контрреволюционном свете книги.
Лично ТРАХТЕНБЕРГОМ вовлечено в контрреволюционную организацию 6 учеников, которым дано задание завербовать в свою очередь по 6 человек.
П О Л А Г А Л Б Ы:
ТРАХТЕНБЕРГА Леонида Михайловича - арестовать.
НАЧ 5 ОТДЕЛЕНИЯ 4 ОТДЕЛА УГБ УНКВД
ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ - (ГУБИН)
СОГЛАСЕН: ЗАМ НАЧ 4 ОТДЕЛА УГБ УНКВД по ИО
ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ - (КОЗЛОВ)
И снова это издевательски вежливое "полагал бы"...
А я полагал бы, что после всего, чего нахлебалась эта страна, она взвоет при проблеске из-за горизонта обличья старого злодея... Но даже и умнейшая и благороднейшая надеялась:
"и если когда-нибудь в этой стране поставить задумают памятник мне..."
Нет, пока не надумали. Вот спустя шестьдесят лет поставили знак на кладбище в Москве над местом, где предположительно(!) были закопаны тринадцать известных еврейских писателей членов антифашистского комитета, внесшего весомый вклад в победу над Германией. Они были расстреляны после зверских пыток по приказу вождя.
Спустя 60 лет! И лишь на кладбище, а не среди людей в городе!
Итак, отчётливо видим на местном примере, что уже в 38-м машина отлажена и заботливо смазана, колёсики на легком ходу. Смотрите, в ней действуют не сержанты, как будет в папиных делах три года спустя, а лейтенанты. И глаз не останавливают знакомые фамилии. Куда подевались эти "чекисты", так им нравилось всегда себя называть, 38-го года? Почему не выросли, а опустились в званиях? Не в Москву же их за усердие пригласили?
И ещё странно, сейчас исследователи упорно пишут, что в НКВД заправляли евреи, но среди множества имён только без подвохов русские фамилии, потомки известных родов - козловых, волковых, блиновых и т.п. Видно, в ивановских делах обошлось без "наших". И всё-таки следует учесть. Представители избранного народа - врачи, учителя, музыканты, учёные... - сделали для человечества множество добрых дел. Но это ладно. Зато любое дурное дело, в котором они, хотя и в малой степени, участвовали, им никогда не забудут.
Еврей должен помнить, что он всегда остаётся под антисемитским прицелом истории.
Но пойдём дальше. Следующая бумага из дела напечатана на стандартном бланке. Появился местный рационализатор. Конечно, работы по это самое, чего там каждый раз сочинять формы.
УТВЕРЖДАЮ
25 сентября 1938г.
НАЧ УПРАВЛЕНИЯ НКВД по ИО
КАПИТАН ГОСУД.БЕЗОПАСНОСТИ
(ЖУРАВЛЁВ)
АРЕСТ САНКЦИОНИРУЮ
ВРИО ОБЛПРОКУРОРА
(СУХОВ)
25 сентября 1938г.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Об избрании меры пресечения и предъявления обвинения
Город Иваново 193 8г. сентября 14 дня
Начальник 5-го отделения четвертого отдел УНКВД по ИО
Должность Лейтенант Государственной Безопасности - Фамилия ГУБИН_____
Рассмотрев следственный материал по делу N ______ и приняв во внимание
гр. ТРАХТЕНБЕРГ Леонид Михайлович, 1924 года рождения____________
ученик 7-го класса средней школы N30, сын служащего (отец зав рекламным отделом)
достаточно изобличается в том, что является активным участником ученической контрреволюционной организации Ленинский Союз Освобождения (ЛСО) и ведёт антисоветскую деятельность.___________________________________________________
поэтому руководствуясь ст. ст. 128-145-147_______________УПК
ПОСТАНОВИЛ:
ТРАХТЕНБЕРГА Л.М.________________ привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58-10 и 58-11 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда принять содержание под стражей во внутренней тюрьме.
Настоящее постановление мне объявлено 14 октября____________193 8 г.
Подпись обвиняемого ЛТрахтенберг.
Да, в низу бланка чётко дата и подпись, узнаваемой, но ещё не приобретшей будущей твёрдости, детской руки Лёни.
Большое место в толстой папке "Дела" занимают протоколы допросов, и почти все они зашпилены. Мне разрешается лишь взглянуть на одну страницу. Там от руки крупным почерком написано:
...Голубева я не знаю. Вязов говорил, что существует организация, в которую он мне предложил вступить. Я его спросил, что это за организация, он сказал, когда вступишь, расскажу. Вязов после уроков предложил остаться. Он предложил завербовать 5 человек. После лета я ему сказал, что задание выполнено. На самом деле ничего не было.
...У меня к советской власти было отношение всегда прекрасное.
Просмотрев дозволенные обрывки дела, я понял, что в организации ЛСО, угрожающей существованию державы, состояли: главный и единственный взрослый контрреволюционер директор областной научной библиотеки Голубев и два члена - ученики 7-го класса Лёня и Олег Вязов.
Директор был, что называется, заслуженным человеком. Из трудовой семьи, участвовал в революционном движении, был знаком с крупными советскими деятелями, занимался историей. Он и его отец сидели в царских тюрьмах. Голубев был болен туберкулёзом, он оказался в тюрьме без лекарств и лечения.
Из кусочка протокола допроса моего брата, который мне показали, следует, что никого он не завербовал, а просто так сказал Олегу, чтобы не показаться слабаком. Их антисоветская деятельность состояла в нескольких встречах вдвоём после уроков.
Я хорошо помню другое. Как по вечерам брат и папа азартно обсуждали испанские события, успехи республиканцев и коварство Франко, а Лёня на картах отмечал красными флажками продвижение "наших".
Однако тщательное расследование показало иное.
Утверждаю
Зам. Нач.Управл.НКВД по ИО
Старший Лейтенант Гос.Безопасн. (НАРЕЙКО)
15 ноября 1938 года
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
1938 года,ноября 10 дня, Я Пом.Нач,5 отделения,4 отдела УГБ УНКВД по Ивановской области, Сержант Государственной Безопасности - ПЛЕХАНОВ, рассмотрев следственное дело N 10513, по обвинению в контрреволюционной деятельности учеников средней школы: ВЯЗОВА Олега Евгеньевича и ТРАХТЕНБЕРГА Леонида Михайловича,
Н А Ш Е Л :
Следствием и личными признаниями ВЯЗОВА и ТРАХТЕНБЕРГА установлено, что они являлись участниками контррев. Ученической организации, существовавшей в средней школе N 30 г. Иваново, под названием Ленинский Союз освобождения.
ВЯЗОВ О.Е. показал, что эта контр. организация создавалась им лично по заданию исключенного из ВКП(б) - троцкиста ГОЛУБЕВА (арестов.).
ВЯЗОВ и ТРАХТЕНБЕРГ так-же показали, что они производили вербовку в организацию других учеников этой школы, устраивали с ними антисоветские сборища и обрабатывали их в контрреволюционном направлении.
Учитывая, что срок ведения следствия истекает 26.11.-1938 года, а по делу необходимо произвести дополнительные следственные действия, в направлении:
1) Получения признаний от ГОЛУБЕВА, о вербовки им ВЯЗОВА и дачи задания последнему на создание контр-революционной ученической организации;
2) Выявлении других лиц, причастных к организации ЛСО и их практической контрреволюционной деятельности,
П О Л А Г А Л _ Б Ы :
Необходимым, продлить срок ведения следствия по спец. делу N 10513 на один месяц, т.е. до 26 декабря 1938 года и на этот срок содержание под стражей обвиняемых -ВЯЗОВА О.Е. и ТРАХТЕНБЕРГА Л.М.
ПОМ.НАЧ.5 ОТД. 4 ОТД.УГБ УНКВД
СЕРЖАНТ ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ- (Плеханов)
СОГЛАСНЫ: НАЧАЛЬНИК 5 ОТД.4 ОТД.УГБ
ЛЕЙТЕНАНТ ГОС. БЕЗОПАСНОСТИ - (Губин)
НАЧАЛЬНИК 4 ОТДЕЛА УГБ УНКВД
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУД. БЕЗОПАСН. - (Волков)
На этот раз обошлись без строгого глаза прокурора. Адвокаты-защитники в те времена существовали, но о них никто и не вспоминает. Сержанты-лейтенанты ещё месяц потрудились и, переборов сомнения (ведь опоздали на два дня, видимо, мешали им угрызения совести или что-то подобное), порешили: эти двое ребят-школьников явно угрожают безопасности Государства рабочих и крестьян с интеллигентской прослойкой.
УТВЕРЖДАЮ
Начальник 4 отд УГБ УНКВД
Ст. Лейт. Гос. Безоп. (ВОЛКОВ)
28 декабря 1938 года
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
1938 года, декабря 26 дня. Я Пом.Нач. 5 отд. 4 отд. УГБ Управления НКВД по ИО - Сержант Государственной Безопасности - ПЛЕХАНОВ, рассмотрев материалы следствия по след. делу N 10513 по обвинению в контр-революционной деятельности ТРАХТЕНБЕРГА Леонида Михайловича, 1924 года рождения.
Н А Ш Е Л :
ТРАХТЕНБЕРГ Л.М. достаточно изобличается в том, что являлся участником контрреволюционной ученической организации,существовавшей в 30-й средней школе г. Иванова под названием ЛЕНИНСКИЙ СОЮЗ ОСВОБОЖДЕНИЯ.
Знал и полностью разделял задачи группы на ведение борьбы с Советской властью и проведение вербовочной работы по вовлечению в организацию новых участников.
Высказывал контр-революционные взгляды на политику ВКП(б), ее руководителей и Конституцию СССР, восхваляя Троцкого.
А поэтому руководствуясь ст. 128, 145-147 УПК -
П О С Т А Н О В И Л :
Предъявить обв. ТРАХТЕНБЕРГУ Л.М. обвинение по ст. 58 п.10 ч.1 и 11 УК РСФСР.
ПОМ.НАЧ.5 ОТДЕЛЕНИЯ 4 ОТД.УГБ
СЕРЖАНТ ГОСУДАРСТВЕН.БЕЗОПАСНОСТИ - (ПЛЕХАНОВ)
Постановление мне объявлено
28 декабря 1938 года лтрахтенберг
Вот теперь находится место для бумаги, которую мама хранила с довоенных лет.
10.3.1939 Копия 15/36
О П Р Е Д Е Л Е Н И Е
СУДЕБНОЙ КОЛЛЕГИИ ПО УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ ВЕРХОВНОГО СУДА РСФСР
В составе председателя МАЛЬЦЕВА и членов ТАЛГАЗОВА и МОРОЗОВОЙ.
Рассмотрев в заседании от 8.3.39 г. в кассационном порядке по жалобе в порядке надзора по протесту тт. Председателя Верховного Суда РСФСР на определение Подготовительного заседания Ивановского Облсуда от 5.2.39, которым принято к производству обласного суда уголовное дело по обвинению ВЯЗОВА Олега Евгеньевича и ТРАХТЕНБЕРГА Леонида Михайловича по ст. 58-10 ГУК.
Заслушав члена докладчика т. Мальцева, судебная коллегия нашла:
Обвиняемым ВЯЗОВ О.К. и ТРАХТЕНБЕРГ Л.М. рожд. 1924 г. в момент начала их преступных действий имели по 13 лет каждый. При этих условиях привлечение к уголовной ответственности ВЯЗОВА и ТРАХТЕНБЕРГА учащихся 7-го класса средней школы N30 по контрреволюционному преступлению противоречит Закону Правительства от 7.4.35 г.
На основании вышеизложенного Судебная Коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, руководств. ст. 418 УПК определяет:
Отменить определение подготовительного заседания Ивановского Облсуда от 5.2.39 г. и дело в уголовном порядке производством прекратить.
ВЯЗОВА Олега Евгеньевича и ТРАХТЕНБЕРГА Леонида Михайловича из под стражи освободить.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ МАЛЬЦЕВ
ЧЛЕНЫ ТАЛГАЗОВ МОРОЗОВА
И тогда Лёня вернулся домой. Этот момент я помню хорошо. Я пришёл со двора, как всегда насквозь в снегу, потный и голодный. Все были в комнате, и как-то смущены моим появлением.
За полгода, что Лёня был там, он очень переменился. Худой, высокий, взрослый, опустошенный. Из него словно вынули моего родного брата.
Мы неловко обнялись. Видно было, что я прервал тяжелый разговор, который ни в коем случае не должен был слышать младший брат. Конечно, родители боялись, как бы и семилетний сын не начал преступных контрреволюционных действий. Помню, потом заставал дома каких-то людей, говорили о переводе брата в другую школу. Так он расстался с 30-й на Степановской и перешёл в 33-ю на Негорелой. Туда и я поступил осенью.
После гибели брата на фронте в 1943-ем, я нашёл среди его бумаг листок, записанный его мелким и чётким почерком :
* * *
(Здесь Лёня чуть старше - 17 лет)
* * *
Бывают в жизни неудачи:
на каждом есть они шагу.
Один от неудачи плачет,
Другой молчит и ни гу-гу.
14 мне только лет,
Но с высоты упал:
Был неудавшийся поэт,
Теперь в тюрьму попал.
Вот неудача первая моя,
Но плакать я не буду.
Теперь себе свободу я
Любой ценой добуду.
В борьбе погибну может быть,
Тогда пусть строки эти
Расскажут тем, кто будет жить
о молодом поэте.
Да, может быть я потерплю
И в этом неудачу.
Но и тогда я запою,
И тоже не заплачу.
Но хочу закончить о новом знании. Только теперь мне стала ясна реальная грозная перспектива. Мальчиков обвинили не только в агитации, но и деятельности. И Областной суд уже приступил к производству. Оставалась какая-то малость до неизбежного. Действительно чудо спасло ребят. Отец Олега, юрист, смог в Москве добиться защиты.
Не скрою, приходит ко мне мысль - а может, тюрьма спасла бы его от не меньших мучений, унижений и голода в Шуйских военных лагерях, и он бы не погиб в 1943-м на фронте? Но, продолжая эти думы, понимаю, что даже, если бы судьба повернулась иначе, то после начала войны он приложил бы все силы и добился штрафного батальона. Чтобы доказать невиновность, свою, а потом и папы. И не искал бы в бою прикрытия.
Из всех бумаг, которые я читал, нельзя понять, ограничивалось ли всё допросами, разговорами или применялись пытки. Прежде поиска ответа следует уточнить, что кроме избиений, иголок под ногти и т.п. они изобрели не менее мучительные для обычных людей технологии: одиночки, сильный свет день и ночь, лишение сна, целенаправленная ложь, унижение, угрозы ареста и пыток родных, клевета - сведение с ума. Эти методы брат испытал на себе.
Известно, что в России при "реакционном" императоре Александре Втором за 15 лет было 60 казней. И единственный палач, которого посылали из Москвы то в Шлиссельбург, то в Вильно, чтобы убить единственного человека.
В СССР с 35-го по 41-й Сталин уничтожил 7 миллионов. Сколько же потребовалось палачей? Где о них сведения, кто ответил?
Поймёт ли кто-нибудь из будущих поколений, что это было такое - СССР? Навряд ли. Уже и теперь никому не объяснить. Начинаешь рассказывать - видишь вежливую скептическую улыбку, кипятишься, приводишь живые примеры и... отступаешь.
Настолько отошёл тогда народ той страны от простейших норм человеческого поведения, что уже и сами участники-современники сомневаются - было ли такое?
Возможно ещё услышать мудрого человека:
Сказал Булат Окуджава
- Булат Шалвович, что кажется вам самой страшной бедой нашей страны? -
спросил у поэта в 1992 году журнал 'Столица'.
Ответил он так:
- То, что мы строили противоестественное, противоречащее всем законам природы и истории общество и сами того не понимали.
- Более того, до сих пор по-настоящему степень этой беды мы не осознали...
- Мы по-прежнему не умеем уважать человеческую личность, не умеем видеть в ней высшую ценность жизни, и пока всё это не будет у нас в крови, ничего не изменится, психология большевизма будет и дальше губить нас и наших детей.
- К сожалению, она слишком сильна и разрушительна, и необыкновенно живуча...
- Мы - не просто рабы, которые страдают от тягот,
мы - профессиональные рабы, которые гордятся своим рабством...
7. Лекция в ФСБ
Что видит в думских джунглях впереди
aграрий, по-чекистски брови хмуря,
прижав, как мать кормящая к груди
Дзержинского - пока в миниатюре
Евг. Евтушенко, 2001
* *
Бросается в глаза стоящий на пути входящих на тумбочке
черный чугунный в натуральную величину бюст Дзержинского.
И букетик свежих красных гвоздик, со значением лежащих подле.
* *
Как-то, читая дело в ФСБ, я сказал своему куратору, что встречаюсь с ивановцами, рассказываю о своей жизни, знакомлю с книгой воспоминаний. Многие интересуются. Предложил передать его начальству, что согласен выступить и здесь.
Через несколько дней мне позвонили.
- Роман Михайлович, с вами говорят из ФСБ, Афонин. Нам передали, что вы согласны выступить у нас. Удобно ли вам будет в среду?
- С кем я буду говорить?
- Мы хотели бы, чтобы вы выступили перед нашим офицерским собранием. Оно назначено на среду 3-его сентября в десять.
Это было для меня рановато, учитывая утренние трудности с умыванием (чайник с водой на газ, разбавить в тазике и т.д.). Приглашавший меня сразу принял моё предложение - "в одиннадцать". Определенно чувствовалась его заинтересованность.
Должен признаться, под влиянием тревоги домашних в меня тоже вселилось некоторое беспокойство. В голову лезли "мудрые" слова, что стоит проявить осторожность и избегать слишком резких фраз. Всё-таки контора не шуточная.
Правда, подобные мысли были мне весьма противны, они шли вразрез со всем "мероприятием". Какова была его цель? Я не задумывался об этом. Если 50 лет назад я входил сюда студентом, возмущенным преследованием, которое неожиданно проявилось при окончании института, с чётким намерением вернуть положение гражданина в своей стране, то теперь, почти прожив жизнь, меня, наверное, влекла сюда всегда сидевшая внутри обида, неудовлетворенность, необходимость высказаться в этих враждебных стенах перед наследниками режима.
Мной владело непреоборимое желание как-то замкнуть мои отношения с этой организацией.
До этого, встречаясь в Иванове со многими людьми, мне не приходилось задумываться, как и что говорить, я делал это от души.
Сориентируюсь по реакции публики - решил я и успокоил себя этим привычным правилом лектора.
К назначенному часу я снова вхожу в серое здание с колоннами, уже ставшее почти свойским. Хотя и что-то таившим. Дежурный в окошке, завидев меня, сразу сказал:
- Сейчас к вам выйдут, подождите напротив.
Через пару минут вошел в приёмную - узкую с высоким потолком комнату без окон - среднего роста невысокий без особых примет человек лет сорока. Он с любезной улыбкой представился:
- Афонин Александр Николаевич.
- Можно узнать ваше звание и должность?
- Полковник, начальник отдела контрразведки, - охотно ответил он.
Мы прошли через зашторенные двери в вестибюль, и снова резанула хозяйская невозмутимость чёрного чугунного лица на пьедестале. У меня даже вырвалось что-то вроде: "А этот зачем здесь!" (Недавно ведущий ТВ-передачи из Нью-Йорка Виктор Топаллер определил этого деятеля предельно точно: "создатель российского гестапо").
- Хотите посмотреть наши помещения? - отвлёк моё внимание хозяин, превращаясь в гида.
- Пожалуй, я ожидал, что с началом перестройки здесь будет музей...
- Ну, пришлось бы сооружать что-то новое, кстати, это здание построено в виде пули, а проект утверждал сам Берия.
- Понятно, то была эпоха конструктивизма. Вот рядом Дом-корабль...
- Верно, а там Подкова?
Мы переглянулись. Показалось, что между нами возник какой-то контакт. А, может, это работала всего лишь профессиональная выучка полковника в штатском. Действительно, когда-то в Иванове одновременно появились большие здания, по форме напоминавшие многопалубный корабль, круглую подкову, да вот ещё, оказывается, и пулю.
Мы двинулись на второй этаж. Поднявшись по знакомой широкой лестнице, я заметил висевшее на стене большое объявление о встрече с профессором Р.М. Трахтенбергом, бывшим ивановцем, ныне жителем Израиля.
- Знаете, хотел бы сказать, что я уже давно живу в свободном мире и отвык от ограничений в свободе выражений, мои слова...
- Можете говорить всё, что хотите, нашим людям это будет интересно и полезно.
Он открыл дверь и ввёл меня в один из кабинетов.
- Видите, из-за особой формы здания комната постепенно расширяется и даже имеет два окна наружу.
Действительно, заметно было что-то уродливое в этом помещении с письменным столом и парой стульев. Выйдя из комнаты, я открыл рот, чтобы спросить своего гида о пыточных камерах, но за очередной открытой дверью увидел ожидавшее меня собрание.
Актовый зал средних размеров. Препровождающий и я стоим на возвышении типа сцены за длинным столом, а публика - 20 сорокалетних и около того сотрудников обтекаемо-непроницаемого вида разместились внизу в отдалении от сцены. Меня коротко представляют, я шагаю на самый край сцены, поближе к зрителям и начинаю импровизацию.
Сначала несколько кратких замечаний о моей биографии и зловещей роли в ней КГБ. Воспринимают спокойно, среди публики нет резких движений и попыток возразить. Решаю снять всякие ограничения и говорю всё что думаю, в том числе и об их организации.
- В течение нескольких дней я читал здесь наконец показанные мне дела отца и брата. Ваш коллега очень тщательно исполнял свою работу, опекая меня. Он неотступно без секундного перерыва часами не сводил с меня глаз, наверное, чтобы не заглянул на запрещенные почему-то страницы. Под запретом оказался и туалет. А между прочим, при советском режиме в 1954-ом меня по пропуску впустили в здание, и я бродил, где хотел. Куратор много раз повторял о приоритете законности и, я понимаю, действовал строго по инструкции. За эти несколько дней, мне казалось, что мы уже достаточно познакомились, однако он отмёл мои попытки пробиться к человеческому разговору, назвав это эмоциями.
Похоже я напрасно взывал к сочувствию слушателей, но не было заметно и какого-либо злорадства. Тогда я привлёк свой европейский опыт.
- А вот недавно на экскурсии по Франции, пока я глазел на собор Парижской богоматери, жена успела втиснуться среди интересующихся сувенирами в ларьке. Когда она отошла, то не обнаружила сумочки на плече. А там паспорта и документы. Гид сразу усадил группу на ступени очередного собора и повёл нас в полицию.
Заштатный вход, узенькая полутёмная лестница, тесное помещение. Навстречу вышли двое высоких, солидных, в форме человека, и один из них что-то произнёс. Естественно, по-французски. Гид перевёл: "Не выпьет ли мадам стакан воды?" А ведь они тоже должны были совершить формальные действия (чуть позже полицейский с трудом примостился за крохотным столиком у пишмашинки и выдал нам необходимую бумагу). Но в первый момент им, видимо, руководило обычное чувство человека, увидевшего растерянную женщину, на которой лица не было.
Вот я и опасаюсь, что достаточно какой-то новой инструкции и произойдёт реставрация коричневого времени.
Этот эпизод с французскими полицейскими я рассказал здесь начальнику отдела реабилитации. Он не принял мои намёки. Защитник оскорблённых и замученных тоже назвал это "эмоциями".
Они слушали, и на некоторых лицах мне виделось понимание.
- Меня сильно смущает, что в моём городе на главной площади всё ещё стоит Ленин. И это после всего кошмара, поставленного им преступного эксперимента над многомиллионным народом.
Мне странно было узнать, что в моём городе у власти коммунисты. Пусть, как говорят, уже и не те, что раньше, но сама дерзость власти называть себя так и согласие жителей видеть и подчиняться людям с таким названием - удручает.
Никаких движений в зале, многие сидели потупившись, но некоторые смотрели на докладчика и мне виделось в них понимание и согласие.
- Мне дали, наконец, возможность ознакомиться с делами моих растерзанных отца и брата. Однако многие страницы в папках оказались зашпиленными.
Мне объяснили, что по закону нельзя видеть всё, что касается третьих лиц. Почему? Во избежание ущерба от мести и т.п.
У меня в руках решение Верховного суда о признании отца невиновным в связи с отсутствием состава преступления. Значит те доносчики, свидетели и следователи, кто написали на него свои сочинения, допустили клевету. Закон требует за такие дела наказания.
Почему же вы продолжаете игры с пострадавшими и покрываете преступников?
Они слушали и на некоторых лицах, мне кажется, виделось смущение.
- Я приехал в это непростое для меня место в надежде, что концы оборванных струн у меня внутри и встречные линии новой системы в России, которые сейчас искрят при контакте, - сомкнутся. Передо мной извинятся, и я пойму, что прошлое исчезло. Моя цель одна - благо моего города. Я кончил.
Мне хлопали неожиданно дружно и долго. Афонин, улыбаясь, пожал мне руку и вручил два тома книги, которая не распространяется открыто.
Потом было несколько вопросов. Запомнился один: есть ли в Израиле еврейский национализм? В ответ лектор шумно вздохнул и пожелал, слушателям приехать в Израиль, чтобы самим понять невозможность этакого явления. Еврей в Израиле - абстрактное понятие. У нас евреи со всех концов света, в разных одеждах, с разными традициями, культурой, языками, они резко расходятся во мнениях об устройстве страны... Да вот миллион русскоязычных, разве они едины? Даже здесь, в России, уже существует две спорящих еврейских организации. Конечно, против арабов, которые взрывают наших детей, есть единство.
Мы вышли из зала, и внезапно Афонин спросил:
- Может быть, зайдём ко мне и выпьем по рюмке виски?
- Не откажусь.
Мы сели за столик в его кабинете, появились рюмки и фирменная бутылка. Короткое обсуждение качества напитка. Вошёл, человек, которого мне представили, как начальника отдела кадров. Отпили ещё втроём. Я отказался снова добавить, мне нужно вскоре ещё выступать в библиотеке.
- Но у меня тост, - сказал со значением хозяин кабинета. - За безвинно погибших ваших родных.
Я допил свою рюмку. Затем мы ещё не менее часа беседовали втроём, и я от души досказывал всё, что не успел на собрании. Афонин очень просил подарить им мою книгу. Но она была последней, и я обещал подумать и, возможно, прислать из Израиля.
- Запишите мне ваш почтовый адрес.
Афонин подумал и написал, а затем ещё подумал и дописал свою фамилию. Он проводил меня до выхода, и мы расстались, как добрые знакомые.
Я порядочно был утомлён, но весь путь до дома словно крылья некоей победы над чёрной силой, над собой, над скептиками и осторожными снимали усталость и играли марши.
Теперь я думаю - могут сказать: вот, простодушный человек, расчувствовался, да они профессионалы, артисты, изобразят что хочешь.
Действительно, наблюдая на экране ТВ их начальника, вышедшего нынче в президенты, нельзя прогнать подобные мысли. Хотя он имеет дела с незаурядными людьми - руководителями государств свободного мира, но в "искусстве общения" последние выглядят самоучками, наивными детьми перед натренированным спецом.
И всё-таки не могу отказаться от того впечатления, что было по горячим следам. Никто не может знать, как изменится человек в новых обстоятельствах, но тогда они были искренними. Так мне хочется думать.
Перечитал последние строки после просмотра "Последних известий" по 1-му каналу России. Очень похоже, что уже опаздывают мои заметки по свежим следам.
На днях ко Дню Красной Армии 23 февраля (теперь его назвали иначе, и дана команда праздновать его с небывалой помпой) Путин приказал провести стратегические учения, каких не было 30 лет. Весь мир увидел, как, несмотря на грозный взгляд главнокомандующего из-под морской с каракулем фуражки, не взлетели ни первая, ни вторая баллистические ракеты подводных лодок.
Ну осечка, бывает. Только от граждан России это спрятали. Прирученное телевидение скромно сообщило: "Испытания прошли с невиданным успехом". А затем раздалась его угрожающая антиамериканская речь. Такое всегда называли: "Бряцанием оружием".
Как остановить лихорадочную реставрацию имперской гордыни? Что делать, если напрочь атрофировался инстинкт самосохранения у этого народа, затасканного фанатиками?
25 января 2008. Последние известия
Поступило и подтвердилось сообщение, что в районе Нового Года здание ФСБ (МГБ-НКВД), в городе Иваново, построенное на главном проспекте (им. Ленина) невдалеке от площади того же имени, на которое с надеждой на незыблемое советское будущее указует всё ещё рука мраморной копии виновника всех бед страны и планеты в 20-м веке, дворец с колоннами, предусмотрительно сооруженный в плане в виде пули, по проект утвержденному Берией - сгорело.
Пожар начался ночью в момент празднования неким полковником какого-то радостного события.
По свидетельству очевидцев горело хорошо. Пожар длился всю ночь. Были закрыты главные улицы в центре. Выгорели все внутренности.
По сообщению органов удалось спасти ценную документацию.
Думаю, что мне повезло увидеть то, что я увидел. Сегодня по уважительной причине я бы ушел с носом.
Долго же готовился Бог отметить шельму. А может проще - система прячет ещё сохранившиеся концы в воду?
8. Прости меня, папа
Последние свидания с уголками родной земли, хранящими лишь для меня одного память об отце.
Прошёл по Негорелой улице. Вот и бывший КЭЧ, этот приземистый дом держал его перед концом. Тогда не умели лечить больное сердце. Да и куда мы могли обратиться за помощью, если мама едва сумела отстоять выпущенного из тюрьмы смертельно больного человека от повесток и мобилизаций.
Пятница оказалась единственным днём без дождя. Поехал на кладбище к папе. Прошел снова наш старый длинный путь. Ничто не изменилось в этом краю города. От остановки трамвая, по деревенского вида улицам, мимо Сосневского магазина, остатков Сажевого завода, перестроенных в "Искож", через старую железнодорожную колею.
Здесь уже давно не принимают новых постояльцев. Боялся, что не найду могилу. Поднялись деревья и кусты. Потерялись дорожки. Искал нашу берёзу, и вот она! Ограда стоит крепко, только сильно облезла краска, и заросла мхами. Надо красить.
Рассыпал в изголовье красную израильскую землю, взятую из-под моего кипариса. Он растёт одиноко на окраине Реховота у бывшего поля, последний страж того времени, когда новый оле начинал новый виток жизни и любовался простиравшимися вдаль апельсиновыми садами, вдыхая их явственно доносившийся сюда аромат. Горизонт замыкали очертания Иудейских гор.
Горсть этой же земли лежит теперь и у памятника маме на Ново-Талицком кладбище, в другом конце города. На этом камне решил нанести и имя брата. Где-то, среди Брянских лесов и оврагов, хранящих следы войны, лежат его останки. Надеялся, спрашивал, просил, писал всюду о нём. Никто не отозвался.
Это так говорят - покрасил ограду. В один приезд только отскрёб металлические части от заносов времени. На другой раз пришел со светло-зеленой краской, кистями и всем, что потребуется. Оглядываясь на подтекающее небо взялся за дело. Оно двигается медленно. Отвык уже подолгу трудиться на корточках. Каждый металлический прут надо прежде протереть, после прогладить кистью, снаружи и изнутри. Уже казалось мне, что не справиться. Но через три часа с половиной закончил. Старой, но совсем не пострадавшей от времени алюминиевой проволокой, прикрепил к ограде табличку с улыбающимся папой. Сделали её по фото из книги. Глазам не верилось, что всё удалось.
Выглянуло солнце, тихо разместило свои лучи по свежеокрашенным переплетениям ограды, взяло под свою опеку сохранность моей работы.
Всё, пора прощаться.
Снова возникают передо мной последние дни. Прожелтевшие страницы "дела" в гебешной библиотеке. Открывшаяся мне тайна:
ВИНОВНЫМ СЕБЯ НЕ ПРИЗНАЛ.
Как же так получилось, что я считал своего отца добрым, честным, общительным, но слабым и боязливым человеком?
Это я сам в той жизни поддался страху, стеснялся быть евреем, постыдно терял хладнокровие рядом с начальником или партайгеноссе.
Извини меня, папа, я не должен был так думать.
Я только понимал несправедливость сотворенного с тобой, догадывался о муках, но не чувствовал мужества и силы твоего сопротивления - мужчины, защитника семьи, обиды обманутого солдата той революции.
Мой старший брат, видно, это знал точно, если метнулся из тёплого дома от мамы в ненастье осени, в смертельное пекло войны, чтобы доказать невиновность отца.
Когда у моих сынов вырывается тёплое слово, да просто "папа" - бальзам проливается на душу. Почему я упустил столько случаев, хотя бы вниманием и теплом помочь ему в жуткое время? Почему лишь спустя столько десятилетий страдания отца проникли в мою душу?
Только теперь раскрывается мне заповедь Бога:
"ЧТИ ОТЦА СВОЕГО".
И опоздавшие на целую жизнь слова произносятся сами собой:
"ПРОСТИ МЕНЯ, ПАПА".
Приложение
Папа, таким он был всю жизнь до подлого ареста
* * *
* * *
Некоторые секретные документы
* * *
Папа в тюрьме НКВД через пару недель после ареста
9. Встречи с земляками
На субботу 23 августа 2003, к 12-00 приглашен в Еврейское общество. Ориентир, который мне дали - Серый дом. Да, опять он на моём пути. Как объясняли, перехожу на другую сторону проспекта. В глубине двора среди разных построек глухая дверь. Вывески никакой. "В целях предосторожности", - пояснил председатель Эрвин Кирштейн, очень живой, улыбчивый, умелый и общительный, приехавший из Риги.
В маленьком помещении человек 30. Многие в возрасте, близком к моему. Пожалуй, ещё никогда не видел в своём Иванове сразу столько откровенно еврейских лиц. А говорят, что все уехали. Вижу - моя книга на столе, её крутят, рассматривают.
Сначала Эрвин зачитал новости из Интернета: теракты в двух автобусах в Иерусалиме, террорист-самоубийца ворвался в дом и расстрелял в упор спящих детей, палестинцы пляшут на улицах, а их учителя раздают им сладости. Известия из Европы более сдержаны. Газеты выражают сожаления, что такой молодой патриот - погиб.
Дают слово гостю.
- Я чувствую, вы смотрите на меня, как на человека с фронта. Но это не так. Мы живём совсем спокойно. Ночью идут по улицам девушки и по одной и группками, смеются, и их мамы совершенно не беспокоятся, что с ними что-то может случиться. Кстати, здесь родные предупредили меня очень настойчиво, чтобы вопреки своей привычке в темноте по улицам не ходил.
- Мне тревожно видеть осуждение Россией действий Буша в Ираке. Наконец, нашелся человек, посмевший начать борьбу против террористов, угрожающих всем людям. Мир должен быть благодарен Америке. А вот радио России с удовлетворением сообщает о взрывах в Ираке, изыскивает, чем бы уязвить американцев. Даже и такое: американцы затрудняются применить умные бомбы, их не удаётся выпихнуть из самолёта. Может, это и анекдот, но известно, что если в шутке есть доля правды, то в настоящем анекдоте львиная доля.
?- Это только кажется, что жизнь человека содержится исключительно в нём самом. Нет, в действительности её части хранятся и в дорогих ему людях. И уходят вместе с ними. Или остаются в них, когда мы уходим. Немного твоей жизни помещается даже в одушевляемых тобою вещах. Например, когда слышал сообщения о наполнении прошедшими дождями тревожно обмелевшего Кинерета, что-то прибывало и во мне.
Говорил, рассказывал и удивлялся: совершенно исчезла из меня всегда мучившая застенчивость. Поэтому получалось лучше и интереснее.
А в заключение предложил: "В любом возрасте можно стать молодым, просто нужно переехать в другую страну - станешь молодым её гражданином. Ещё нужно написать книгу - окажешься молодым писателем..."
После подходили люди и среди них Мира Наумовна Шершова с сияющими мокрыми глазами, сказала, что слушала и всё время заливалась слезами, и поцеловала меня. Слышал, что к ней заезжал опальный в те времена Растропович, будучи на гастролях в Иванове. Может, это виолончель так расширяет душу живущего с нею хорошего человека?
* * *
Вторник 26-е августа. В 9-15 выступаю в Библиотеке для детей и юношества на Крутицкой. Знакомое двухэтажное здание
Посетителей ещё нет, а работники все в сборе.
Первым делом принесли мою книгу, которая уже несколько месяцев обитает здесь. Провели меня по залам.
Эх, если бы наши реховотские видели специальную детскую библиотеку в провинциальном городе нищей России. Зал для самых маленьких, просторный, уютный. Полки с книжками, сделанные в форме Мишки на задних лапах, и другие подобные. Залы для более взрослых детей, обширные хранилища. С особой гордостью показывают мне новый зал, в котором художники только что закончили оформление сцены и на ней огромного лежащего Гулливера, который доброй улыбкой встречает гостей. Говорят, что вскоре появятся и лилипуты. Я вспоминаю таких же милых хранительниц интеллекта человеческого в залах Эрмитажа. Дай Бог им выжить в заплутавшем обществе.
Пока что сюда собираются мои слушатели. Пожалуй, человек 20, среди них узнаю работников этой библиотеки и кое-кого из Областной научной. Туда я заходил пару дней назад.
Меня даже ввели в кабинет директора, которому писал из Израиля прежде, чем послал книгу. Похоже, он вспомнил этот не совсем заурядный для них случай - вышел из-за стола, приветливо пожал мне руку и сказал пару тёплых слов.
Оказалось, что присланная мной книга находится не в этих стенах, где провёл много незабываемых дней и недель, вводя свои технические фантазии в русла физических законов, опирающихся на несговорчивость математики и упрямство экспериментов.
Жаль, именно этим залам, с их особой напряженной атмосферой тихого, порой отчаянного труда посвятил я порядочно строк. Книгу сослали в краеведческий фонд, далеко отсюда, возле бывшего Пединститута, ныне - Университета.
Прогуляться из центра на край города мне нетрудно, даже приятно. Разыскал старинный особняк, в котором разместился отдел областной библиотеки. Тесновато от полок и стеллажей с книгами.
Пожилые библиотекарши не поднимают голов от работы. Принесли книгу. Я сказал, что у меня есть возможность размножить книгу, если к ней имеется интерес. Об этом говорил и при других встречах. Энергичная женщина - главная хранительница - настойчиво уговаривала меня передать им диск с книгой. Но я проявил благоразумие. Решил, что такая вещь должна оставаться у меня. (Прим. А теперь этот диск украден). Кто-то из работниц с тревогой на меня взглядывал, не решаясь при начальстве предостеречь от опрометчивого шага, а в секунду, когда оно отвернулось, я услышал:
- Конечно, не делайте такого.
Были опасения, что в диск без меня смогут внести изменения. А именно в Иванове я хотел, чтобы всё читалось только в том виде, какой опубликован. Вот эту начальственную женщину тоже вижу в зале.
Обращаю внимание на ещё одно мучительно знакомое лицо. После этот высокий седой человек подходит:
- Не узнаёте, Роман Михайлович? Неужели я так изменился?
- Ну, напомните!
- Ханаев.
Я обнимаю Алексея Викторовича, самого талантливого и опытного из моих учеников-сотрудников, который во многом мне помогал, всегда оставаясь образцом порядочности.
Это фото в нашей лаборатории ИЭИ. Первый слева Алексей Викторович Ханаев, он ушел из жизни, мне трудно это выговорить, но постоянно живет во мне.
Нас тактично оставляют вдвоём. Расспрашиваю его обо всём. Доцент получает в месяц 3000 руб ($100). Без подсобного овощного хозяйства в деревне - трудно выжить. Студент - плохой. Все поступают за взятки. Даже с золотой медалью человек вынужден сдавать один экзамен - 5000 руб. Мои бодрые высказывания не вызывают у него никакой поддержки. Он подавлен, пессимистичен, и чувствуется, что опасается чужих ушей и глаз. А мне тревожно, что он так изменился.
* * *
В среду 3-его сентября, сразу после лекции в ФСБ отправился в библиотеку им. Гарелина, где меня встретила симпатичная и весьма привлекательная молодая женщина - Наумова Людмила Викторовна, зав методическим отделом.
В небольшом зале на местах для зрителей сидело немного людей. Меньше, чем нужно артисту для возбуждения его творческих механизмов. Но я попал в опытные руки ведущей. Она не предоставила мне, как обычно, слово, а задала вопрос, заглянув в исписанную тетрадку.
- Вам не досталось в жизни гладкой дорожки к профессорству?
Она рассчитала точно. Сообразив, что книгу мою большинство, конечно, не читали, мне пришлось начать издалека. Через несколько минут, продвигаясь собственно к ответу, я понял, что, углубившись в дорогие мне воспоминания и удачно подвёртывавшиеся ассоциации, утерял суть вопроса. Чтобы выпутаться из смешного положения, я обратился к ведущей:
- Вы взялись вести меня в нашей беседе, отдаюсь в ваше распоряжение для следующего шага...
Людмила Викторовна тут же плавно подыграла, выведя лектора на дорожку, и у него получилось логичным образом закончить ответ. В таком же стиле продолжалась беседа. Вопросы были настолько по делу, что я прямо воспарил и отвечал-рассказывал ей-ей с вдохновением. Необычное интервью. И, чувствую, здорово получилось.
В первом ряду сидел и мне кивал в нужные моменты мой любимый ученик и сотрудник, ныне доцент и лектор Саша Ширяев (на фото справа), а во время беседы вошли весьма раздобревший Миша Фалеев (на фото второй слева, вечная память) (стал профессором) и крепыш Саша Киселёв (на фото сверху). После, они подошли, и я с удовольствием обнял каждого.
* * *
Киселёв (на фото рядом со мной) посадил нас в свои новенькие Жигули, который я принял за иномарку, и привёз на старую улицу, мне показалось, Почтовую, в старое здание какой-то бывшей советской конторы. Здесь пришлось удивляться неожиданным переменам.
Мы вошли в небольшой уютный зал, с мягким светом - новый ресторан. На столиках с чистыми скатертями высились домики салфеток. К нам подошел молодой официант в свежих перчатках и недавно заученной учтивости, через которую настойчиво пробивался мальчишеский гонор. Я предложил взять по салату Оливье и бутылку сухого вина. Опытный в житейских делах Саша, потребовал меню на вина с ценами. Обнаружилось, что сухое стоит 900 р., что даже на шекели означало запредельную цифру - 150. Остановились на водке с каким-то броским именем, но не затмевающей назначения ценой.
Мы сразу сошлись на том, что обращаемся друг к другу по-старому (ведь пошло более 13 лет). Мне было приятно вернуться в нашу молодость, в тепло и заботу научного руководителя о своих учениках. По-моему, и моим "ребятам" это доставляло удовольствие.
Я расспросил каждого про жизнь, работу и немного о продвижении нашего детища - точного привода.
Миша поведал о докторской защите с участием, за неимением других, моего старого знакомца Ковчина, который на защиту в Иваново не приехал, а прислал отзыв с двумя страницами замечаний. В родных стенах не нашлось глубоко компетентных или придирчивых, и защита прошла гладко.
Ширяев рассказал, что они, конечно, нашли в нашем приводе способ позиционирования (который я открыл в Израиле). "Ведь это было так очевидно", - смущённо добавил он. Мне хотелось бы узнать от него подробности, да как же было успеть за всем в краткой встрече.
Я расспросил всех о детях и высказал свои мысли о жизни. В конце Фалеев не вынес и заявил:
- Всё это, Роман Михайлович, пропаганда, а Америка не будет давать нам деньги, и при случае сожрёт.
- Ты говоришь о конкуренции?
- Ну, да.
- Видишь ли, в мире принято работать вежливо, но без подаяний.
Кто-то из читателей может быть неприятно удивлён моим обращением на "ты" с одним из моих бывших учеников. К тому же ставшему профессором. Это требует пояснений.
Мне всегда претило принятое с подачи партийных лидеров панибратское "тыкание". (Интересно, что в Израиле этого не понимают, ибо в иврите не существует двух форм обращения. Здесь генерал солдату и солдат генералу без тени покровительства или храбрости говорят "ты"). Но в СССР было иначе. Всякий "вышестоящий", изображая, кроме всего, этакого демократа, подчёркнуто лихо говорил "ты" подчиненному или ниже расположенному на партийной лестнице. Однако этот "ниже" никогда не смел поступить симметрично. Он с привычным подхалимством, а кто-то с хорошо спрятанной обидой - отвечал этому "выше" на "Вы". Это спокойно уживалось рядом с официальной установкой на класс-гегемон, к коему как раз принадлежали и "простые" рабочие. Мне это было противно. Старался избегать подобной игры. Хотя, надо признаться, удавалось это не всегда. Слишком велик и опасен иногда оказывался разрыв между хозяином и рабом. Но уж со своей стороны никогда, ни одного студента не называл на "ты".
С Мишей Фалеевым - особый случай. Как-то к моей маме зашла её сотрудница по банку со своим сыном и попросила посодействовать его поступлению в наш институт. Позже мама рассказала мне о трудностях на пути этой симпатичной семьи, и я почувствовал, что для этого мальчика должен сделать исключение в своих правилах неучастия в делах абитуриентов. Впоследствии эти люди стали мне близки, а за успехами Миши я следил. Правда, учился он хорошо и никакой формальной помощи не требовалось. На последних курсах я привлёк Мишу в свою научную группу, затем была аспирантура, совместная работа, защита. Согласно принятой терминологии он стал учеником, а я учителем, но одновременно в отношениях наших сохранялось обычное - дети обучаются жизни, кусая и царапая своих родителей. Я старался не обращать на это особого внимания и быстро забывал досадные случаи. Впоследствии нашлась возможность выделить Мише одного из переспективных заказчиков, и он работал самостоятельно, хотя мне и жаль было терять одного из самых способных и изобретательных помощников. А вот теперь, при встрече оказалось, что родственные чувства к нему живут во мне, несмотря ни на что.
Расставаясь с рестораном, я по традиции навестил туалет, который поразил меня прямо израильским блеском. Расчувствовавшись, вернулся в зал, потребовал хозяина, поблагодарил его за приятное обслуживание и пожелал удержаться в трудное время и в сложной обстановке. Ведь кроме нашей компании была ещё лишь одна пара, а в шикарной книжке-меню: 10 супов, 20 - вторых, 30 - салатов и т.д. Владелец действительно симпатичного заведения, похоже, не столько был доволен комплиментом, сколько озабочен и напряжен, ибо не мог поверить, что за поступком клиента не спрятан какой-то затаённый смысл. И снова с неприятным скрипом вывернулось на поверхность благополучно забытое российско-советское "двойное мышление". И снова с удовлетворением ощутил ничтожность этой "науки" и наслаждение говорить и слышать искренних людей мира свободного, в который я скоро вернусь.
К сожалению, водка, хотя и с новым наименованием, работала по старой схеме - было тепло, приятно, но в голове вязко и пусто. Нет, не зря цивилизованные люди "не употребляют".
Саша усадил нас в свою блестящую новизной и умытую непрекращающимся дождём машину и повёз по домам. Я тепло распрощался со своими ребятами. А в голове навязчиво звучит добавление: "Скорее всего - навсегда".
И еще, вспоминая теперь нашу встречу, не могу отделаться от мысли, что это только я чувствовал себя так легко и беззаботно. Они были весьма осторожны в своих высказываниях, а, возможно, и сам факт встречи потребовал мужества. Им всем ещё предстояло там жить и работать под известным нам начальством. Вот и мой наиболее способный ученик, давно ставший заведующим кафедрой в вузе соседнего города, так и не решился ответить мне даже в Интернете. Рассказывая о моих встречах знакомым, жалуюсь на такие фортели, и все согласны в причине - боится.
* * *
На следующий день к 10-00 я шел в мой радиотехникум туббольных - место первой работы после окончания института. По обыкновению - пешком. Для полного удовольствия выбрал короткую дорогу, но местность не узнавал, заблудился, возвращался, угодив в непролазную грязь, обходил какие-то древние раскопки. Наконец, вышел к железной дороге, и в памяти всплыло, что поезда на Ленинград проходили от нас слева. Тогда ориентация окрепла, и я вышел куда следовало с опозданием всего на пять минут.
Знакомое двухэтажное здание, здесь я за год превратился из беззаботного студента в человека ответственного за жизнь и судьбы нескольких десятков отмеченных тяжелой судьбой рано повзрослевших людей.
Мысли о возможности заразиться совершенно не посещали меня, хотя, как я позднее узнал, мой дорогой лаборант Саша Бабушкин вскоре отправился на поддувание.
Здесь я изо всех сил стремился вырвать своих подопечных, смирившихся с безысходностью, в жизнь с надеждой на свободу, работу и обычное человеческое счастье.
В учительской меня тепло встретили и проводили в актовый зал, где плечом к плечу сидели человек двести ребят, лет этак от 14-ти до 17-ти. Все они имели (как объяснили заранее) не ниже третьей группы инвалидности, но не по инфекционным, а внутренним болезням. С палочкой Коха, которая когда-то дирижировала жизнями моих учеников - теперь здесь не знались.
Когда думал о сегодняшней встрече, то рассчитывал прочитать из книги главу об этом заведении, рождении из его швейной среды высокотехничной радио специальности, трагические страницы о любви его воспитанников, возникшей на грани жизни и смерти.
Встретив напряженные вопрошающие необычно серьёзные глаза ребят, я сразу отказался от мысли читать что-то из книги. Я почувствовал, что все мысли и слова, из меня исходящие, словно расщепляются на 200 долей и поэтому должны быть более насыщенными и эмоциональными.
Я начал рассказывать о времени, когда здесь работал, о трудной судьбе моих учеников, об их стремлении разорвать отчаянный круг больниц и пенсий, получить профессию, войти в обычную жизнь обычных людей.
Возможно, впервые они увидели человека, живущего в Израиле, посетившего знаменитые фирмы Америки, гулявшего под небоскрёбами Нью-Йорка. Я с похвалой отозвался об их радиоэлектронной специальности, хорошее владение которой даёт теперь во всех странах уверенный заработок, а значит и интересную жизнь. (После преподаватели смотрели на меня благодарными глазами).
Слушали меня со вниманием, но немного отъединено, настороженно. К сожалению, желаемого контакта с этой сложной аудиторией не получалось. Чего-то я не понимал, что-то сильно изменилось в этой стране и отражалось в глазах её молодых людей.
Наверное, жизнь стала строже, надеяться приходилось только на себя. Через час с четвертью, пожелав успехов и здоровья, закончил встречу. Ребят и учителей ждали уроки.
Вспомнилась лекция в институте, когда её трудность оценивалась по влажности рубахи.
Завуч, бывший "энергет", проводил меня по лабораториям, заходя в классы, останавливая уроки. Я попросил его не мешать занятиям, и мы посетили лишь класс ЭВМ, где за хорошими современными компьютерами сидели человек семь, а приятная женщина-учитель сказала, что всё это недавно подарило им министерство. В целом было видно, что заведение живёт лучше, чем в те времена, когда я начинал здесь радиодело в дополнение к традиционно швейному.
10. Встречи с ивановскими писателями
Ещё в начале своих путешествий по городу я заметил на старом здании напротив бывшего кино "Центральный" вывеску:
"Организация ивановских писателей".
О, это теперь для меня!
В следующий раз зашёл, познакомился: Юрий Васильевич Орлов - боевой поэт-председатель. С гордостью показывает свой кабинет, в котором когда-то заседал сам Фурманов.
На стене над огромным письменным столом большой портрет в крепкой раме знающего себе цену молодого человека в военной форме. Наверное, полагается восхититься, но странно, не ощущаю врожденного, казалось, почтения к знакомому имени "писателя-революционера"... Даже и как к музейному экспонату...
Заглядываю в себя - странно, когда уезжал, это помещение было полно авторитетами, значимыми фигурами. Они многие годы настойчиво вводились сюда через все возможные двери, окна и щели. Куда всё делось. Пусто внутри, пусто и проветрено. Чувствую себя замечательно, таким независимым и перспективным. Оказывается в любом возрасте можно стать молодым. Нужно всего лишь переехать в другую страну, и ещё - написать книгу.
Орлов представил меня средних лет мужчине с бородкой: Валерий Алексеевич Клячин - прозаик.
dd
Ощущаю себя на удивление в своей тарелке. Надписал и подарил свою книгу. Орлов дарит свою. Пьём вкусный чай. Клячин углубился в мои страницы. Говорит, что нравится и возьмёт читать. При следующей встрече сильно хвалил и сказал, что это "роман-воспоминания", а не просто мемуары.
Писатели жаловались на трудности с изданием своих произведений и вообще на жизнь. Председатель заметил, что новый хозяин дома хочет отобрать у них эти комнаты, и со дня на день они ждут решения суда.
Один из писателей с тревогой проговорил, что ему вообще нечего есть и негде жить. Теперь меня гложет мысль - надо было тихо вынуть из кармана денег и дать ему. Прочитал недавно, что в 30-х так поступали писатели, к которым обращались скитавшиеся бездомные Мандельштамы. Но в тот момент я ещё о таких поступках не знал и боялся выставить себя этаким карикатурным иностранцем-богачём, а ещё больше - обидеть человека. А следовало просто быть умнее.
После мне переслали рецензию на мою книгу. На словах добавили, что опубликовать её удалось не сразу. Мне тогда вспомнилось, как после выступления в одной из библиотек ко мне подошла бойкая симпатичная женщина, представилась корреспондентом "Рабочего Края" (в моё время так называлась главая областная газета) и моей бывшей ученицей. Она выражала горячий интерес к моему возникновению в Иванове, записала телефон, спрашивала об интервью. Что было после? Нуль. Перед отъездом я звонил в редакцию, но все значимые лица были заняты на совещаниях.
* * *
Должен заметить, что при встречах с очень разными людьми и в совсем не сходных местах всюду чувствовалась некая напряженность, мои собеседники не казались спокойными и свободными, а скорее вокруг витал какой-то страх. Может в результате общения с иностранцем, или с семьей "репрессированного". Даже и с моими ребятами бывшими аспирантами. Меня не отпускала мысль, что они опасаются возникновения сложностей на работе. Фсб не дремлет.
Даже думается, что мои книги, подаренные библиотекам, не выдаются просто так, а может их и вообще глубоко запрятали.
* * *
Рецензия Валерия Клячина показалась мне интересной и внушительной. В первом прочтении. Решил тогда пригласить её в эту мою книгу. Однако, перечитав отзыв теперь, засомневался, нужен ли ей этот гость. С одной стороны никто так внимательно и аналитически не входил в моё "Прозрение", да к тому же из живущих в стране и городе, где происходит половина событий. Правда, с другой стороны, он обзывает меня нехорошими словами... Гость несколько неудобный... Но достойный. Позову, пусть читатели сами решают.
Привожу здесь рецензию с некоторыми несущественными сокращениями.
ГОВОР ЖЕСТОКОЙ РОДИНЫ
Валерий Клячин
Пожилой незнакомец, посетивший в конце минувшего лета музейную экспозицию Ивановской писательской организации, увидев номера наших альманахов "Откровение", смущённо улыбнулся и признался: "А я издал книгу своих воспоминаний и назвал её "Прозрение". Как созвучны эти понятия!" Сейчас, внимательно прочитав пятисотстраничный том нашего земляка, шесть десятков лет (до 1991 года) прожившего в Иванове, но покинувшего его и саму Россию уже более десяти лет назад, я убедился в правоте его догадки.
СТРАННОЕ, мучительное чувство не оставляло меня во всё время "вживания в жизнь" автора "Прозрения", изданного в нынешнем году в Иерусалиме, и мне никогда ещё не было так трудно думать о прочитанном. Не покидает смутное ощущение чего-то стыдливого, совестливого, но и беспомощного во мне. Может быть, вины? Стараюсь понять. Откладываю в сторонку "Прозрение" и смотрю на обложку последнего выпуска "Откровения", в каком присутствует и мой крик души - рассказ "Притча о блудном сыне".
Мой рассказ родился после двух лет жизни в селе Вязовском, где мы пытались создать свой маленький крестьянский мирок, но разбили нашу мечту о стену чиновничьего равнодушия и даже произвола, после чего к нам пришло прозрение: о России и нашем месте в её мирской географии. Возвращение наше к городской жизни совпало с волной гонения на Ивановскую писательскую организацию и Российскую православную церковь в Суздале и всюду по стране. Мы оказались ненужными, лишними, изгоями в глазах прокоммунистических вождей новой России и рабски покорного им народа. Изгоем знал себя всю жизнь на родине и автор "Прозрения", бывший профессор ИГЭУ Роман Михайлович Трахтенберг.
Предвижу многие и многие негодующие взгляды и предслышу ропот "законопослушных граждан", готовых в скором времени вновь скучковаться возле избирательных урн и затем ещё пятилетку за пятилеткой удовлетворяться предложенным им "пойлом" в виде громких слов о свободах слова, совести, прав и выбора... орудий самоубийства. Уже более трёх лет миновало после выхода в свет труда А.И.Солженицына о двухвековом сосуществовании в России русского и еврейского народов, однако горячие дебаты вокруг его книги не то что не стихают, но всё более накаляют сердечные страсти... нет, не атмосферы нашей жизни, но пустоты вокруг и внутри неё. (см. ниже мою реакцию на книгу Солженицына, Р.Т.).
К сожалению, очень и очень немногие понимают суть происхождения этой "искры", из которой вновь и вновь раздувается губительное для России пламя, и кто конкретно более всего заинтересован в нашем очередном духовном пожаре. "Я хотел бы любить страну Россию, но очищенную от скверны лжи, бахвальства и агрессии - чувств совершенно чуждых тем настоящим русским людям, которых посчастливилось мне знать. - пишет Роман Трахтенберг. - И не может Родина отворачиваться от своих детей. Россия перестала быть империей. Ещё бы освободиться от остатков зла".
Трудной была его жизнь в СССР. Военное детство в коммуналке на Нижегородской, голод, разлука с репрессированным отцом, долгие проводы на фронт и переживания гибели старшего брата... Удивительно, но основная доля его любви, помимо сыновьей, распределилась в равной мере между природой малой родины и делом, какому оказалась посвящённой вся жизнь. Не случайно и лучшими в художественном отношении эпизодами повествования являются детальные описания ивановских, городских и загородных пейзажей и исполненные своеобразной поэзией углубления в тайны создания точного привода. И даже в Израиле Роман Трахтенберг восклицает стихами:
Я так любил, почти по плотски,
Рассвет берёз, туман полей
И тихий говор вологодский
Жестокой родины моей.
Между тем, он отнюдь не заостряет внимание на "жестокостях", и портреты множества окружавших его людей - от соседей по коммуналке до академиков, директоров ведущих советских предприятий и секретарей обкома - созданы добрыми и лишь иногда доверчиво-недоуменными словами. Должно быть, это и служит причиной увлекательности его книги, вызывающей честное чувство сопереживания и желание сострадания. А ведь это свойство не столько мемуарной, сколько художественной прозы. Хотя автор нет-нет да и старается уверить нас в том, что он не писатель, и подчёркивает свое преклонение перед гением Бунина. Мне же во всё время чтения книги навязчиво заурчали стихи другого русского поэта - Владимира Набокова, посвящённые России:
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер долог, гул жизни затих.
Я беспомощен, я умираю
От слепых наплываний твоих...
Глупо бесконечно и страстно спорить о национальности Бориса Пастернака или Осипа Мандельштама, или Иосифа Бродского. Такова тайна русского языка: всякий говорящий и пишущий на нём даже против воли является русским человеком. И если в нём есть ещё и искренняя любовь к нашей земле - он не может оставаться свободным от этих "наплываний".
Мольба о том, чтобы и его - бывшего россиянина Романа Трахтенберга - Россия оставила в покое, "отвязалась" от него, слышится в контексте его "Прозрения". И вот тут невольно встаёт вопрос: а что же таит в себе это полумистическое "отвяжись"? Или по другому: чем могла Россия так привязать к себе многих и многих разных по судьбам и характерам людей, что в их мольбе вопиет не обида - нет! - но разочарование в справедливости её к ним отношения?
Увы ни Набоков, ни Бродский, ни Трахтенберг не могут найти в себе сил дать честное и справедливое толкование образа этой самой России. Они любят русскую природу, историю, даже русский народ и жаждут совсем не их забвения. Очевидно, что забыться им нужно от пережитой на родине боли, причиненной им в России, однако чудесным каким-то образом сама эта боль принимает имя России, и в конечном счёте, Россия становится синонимом боли.
Ну, а тому, кто не покинул её. Кто остался в ней и с ней и испытывает ту же боль изо дня в день, о чём надо молить? Они не могут крикнуть "Отвяжись!", хотя и готовы предъявлять этой боли те же претензии (об отношении к компартии, например, или к писателям, или к евреям), и как будто имеют на них больше права. Но додумался ли кто-нибудь из ивановских писателей, сносящих нападки со стороны обезумевшей в своих амбициях губернаторской клики, заявить, что на них накинулась Россия? Да даже сами живущие в ней люди еврейской национальности - объявить антисемиткой всю Россию, зная, что отъявленнейшими антисемитами являются как раз засевшие в российском правительстве и Думе люди еврейской национальности?!
Однако, мягко говоря, неразумно говорить о вине российского народа в некоем согласии и соучастии с мракобесами, клеветниками и гонителями, тогда как сам он подвержен тем же напастям. Поэтому-то я и был разочарован, найдя в книге Р. Трахтенберга вместо чаемого (и обещанного её названием) прозрения, давно знакомое мне по творчеству Вл. Набокова - нытьё. Позволяю себе это грубое словечко, памятуя о том, что народ-то этот хотя тоже и ноет, но продолжает терпеть. Тот же, "кто вольно отчизну покинул, волен быть на вершинах о ней", как писал в следующем (после приведённого) четверостишии поэт, но волен ли судить? И предъявлять обвинения в жестокости, которые как-то сами собой становятся приговором. Вынесенным лицом отстраненным.
И всё же я искренне благодарен Роману Трахтенбергу за его книгу, которой он, сам того не предполагая, заставляет прозреть прежде всего всех нас - живущих в России. И прозрение это в том, что мы не можем, не имеем права - морального, духовного, исторического - оставаться и впредь "отстраненными лицами". Изданная в Иерусалиме и верно прочитанная в России книга недвусмысленно вопиет о недопустимости молчаливого согласия с болью, требующей беспромедлительного её исцеления. Не антисемитизмом, о каком подавляющее большинство россиян даже понятия не имеет, но беспощадной борьбой с теми, кто пытается нам его навязать: чтобы убедить весь народ России в его исторической несостоятельности, или, как модно стало говорить, непассионарности.
Я послал ответ.
Уважаемый Валерий Алексеевич!
Друзья прислали мне вырезку из газеты "Будни-2"(N24,2003) с Вашей статьёй. Хотел сразу поблагодарить Вас, но телефон ивановских писателей молчал. Теперь получил Ваш адрес, надеюсь, что это письмо доберется в глубинку.
Мне сказали, что газету "Будни" власти не пускают в свет. Жаль, казалось, что мы могли бы устроить полезную и интересную для ивановцев дискуссию.
Желаю Вам здоровья, терпения и успехов.
Роман Трахтенберг Реховот Израиль 19 янв. 2004
* * *
Уместно здесь привести слова ещё одного мудрого человека.
Сказал Булат Окуджава
- Булат Шалвович, что кажется вам самой страшной бедой нашей страны? -
спросил у поэта в 1992 году журнал 'Столица'.
Ответил он так:
- То, что мы строили противоестественное, противоречащее всем законам природы и истории общество и сами того не понимали.
Более того, до сих пор по-настоящему степень этой беды мы не осознали...
Мы по-прежнему не умеем уважать человеческую личность, не умеем видеть в ней высшую ценность жизни, и пока всё это не будет у нас в крови, ничего не изменится, психология большевизма будет и дальше губить нас и наших детей.
К сожалению, она слишком сильна и разрушительна, и необыкновенно живуча...
Мы - не просто рабы, которые страдают от тягот,
мы - профессиональные рабы, которые гордятся своим рабством...
* * *
Но вернёмся к отзыву писателя. Сразу видна рука профессионала, к тому же человека, чувствующего ответственность за всю свою страну и весь русский народ. Так понимал и Евтушенко: "Поэт в России больше, чем поэт". Пожалуй, оценка книги, а более её автора довольно двусмысленна. С одной стороны его хвалят, но затем обзывают нытиком и лицом отстраненным, правда в почётном соединении с Набоковым и Бродским.
Но смотреть надо в сущность. Настоящий писатель не заблудился в моих пространных откровениях. Он верно уловил обиду автора, отдавшего "молодую жизнь" и способности стране и её народу. И он взял на себя право и труд сформулировать и высказать их приговор. Только в отличие от, например, Герцена или Лермонтова, поднявшихся до обличения "страны рабов", мой судия считает, что "мягко говоря, неразумно говорить о вине российского народа" и напрасно в сознании оскорблённых и изгнанных соотечественников "Россия становится синонимом их боли". Не отдельно взятые начальники, которые досаждают и ему, а "сама страна и сам народ". Как же разобраться, как отсеять этих действительно негодных начальников от чистой и незапятнанной массы людей - народа? Как не обидеть людей честных и непричастных?
В этих спорах помогают чётко разобраться свежие события. Обычный человек принимает за "народ" несколько десятков, ну, пару сотен людей, с которыми знаком, встречался. Согласитесь, этого маловато, чтобы определять, чем дышат сто миллионов. Но вот недавние выборы в России подтвердили, что уже не отдельные личности, а 70 ПРОЦЕНТОВ - ОСНОВНАЯ МАССА НАСЕЛЕНИЯ решила добровольно отдать власть над собой последователям, хотя пока и втихаря, прежних коммунистических начальников и гебистов. Да ещё подкрепила это решение привлечением 13 процентов профашистских хулиганов. А людям, говорящим правду и желающим нормальной цивилизованной жизни, - отказали в праве даже и говорить.
Это не заставляет усомниться в "пассионарности" народа? (Слова такого нет в словарях русского языка. Если обратиться за помощью к английскому, то его можно перевести примерно, как - "страстное служение божественному началу").
Справедливость требует сказать, что современное идолопоклонство это не порок именно русского народа. Сообщество людей в странах, где отсутствуют свобода и гражданские ценности, превращается в социальном смысле в первичный бульон. Попавшая в такую среду бацилла готова в мгновение размножиться и застуденеть в своих зловредных качествах. Вот и на вчерашних выборах в Палестинской автономии неожиданно 70 процентов проголосовало за террористов Хамаса.
Выборы в обществе, которое не имеет глубоких демократических традиций, - процесс во многом случайный. Можно ли делать из этого глубокие выводы?
Обратим внимание на приведенные в книгах Льва Разгона, да и ранее известные, данные:
за 35-41-й годы прошлого века НКВД было посажено около 17-ти миллионов "политических". Из них 7 миллионов расстреляно, а большинство остальных погибло в лагерях. К ним следует добавить соизмеримое число схваченных в 41-53-ем годах.
Стандартные обвинения - шпионаж и антисоветская деятельность. Над "разоблачением" шпионов работали "Органы". Таких "разоблаченных" штатными НКВДистами было относительно немного. Подавляющее большинство невинных людей были уничтожены по 58-й и их "разоблачение" - дело рук не профессионалов, а доносчиков из простого народа. Каждый из этих патриотов "разоблачал" одного из своих коллег или соседей. Вряд ли он писал доносы на нескольких. Так ведь и самому можно было излишне засветиться и угодить туда, куда Макар...
Очевидно, количество этих доносчиков было того же порядка, что и число их жертв. Сегодня многие из этого потаённого общества выпали по естественным причинам, но остались их благополучные дети, внуки. Ведь не зря имена доносчиков тщательно скрывает ФСБ. Мне они откровенно сообщили: "чтобы не повредить родственникам". Учтем при этом, что у погибших 17-ти миллионов граждан оказалось мало детей. Они или не успели родиться, или их смертность была значительно выше в семьях без кормильцев, да ещё преследуемых.
В результате в стране возник ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ПЕРЕКОС - существенное преобладание граждан, самих по себе быть может и добропорядочных, но вынуждаемых своим прошлым цепляться за "удачно" вставшую у руля власть ФСБ.
В этом и скрыта одна из веских причин столь охотного голосования многих миллионов за партию начальника ФСБ, которая только и гарантирует сохранение угрожающей их благополучию ПОЗОРНОЙ ТАЙНЫ.
Обращает на себя внимание тишина вокруг общества "Мемориал". Когда-то выжившие в ГУЛАГе пытались развернуть деятельность, направленную на восстановление моральной силы российского народа. Я видел на стенах комнат, где начал действовать "Мемориал" списки погибших, а напротив списки их убийц и доносчиков. Начали выпускать небольшие разоблачительные издания. Только всё это быстро заглохло. Руководители - несколько не очень здоровых людей - не смогли преодолеть активного замалчивания и гашения властями нежелательных для слишком многих светильников.
Дадим слово известному писателю ВЛАДИМИРУ ВОЙНОВИЧУ. ("Новые Известия", канун выборов).
На канале ТВЦ в пятую годовщину гибели Галины Старовойтовой телезрителей спросили, как они относятся к политическим убийствам. Как и следовало ожидать большинство, 53% убийства осудили. Но 35% одобрили! И ещё 13% сказали, что им всё равно. Увидев на экране эти цифры, я глазам своим не поверил. Я подумал, что если такой расклад мнений характерен для всего российского общества, то дело плохо.
Конечно, в каждом обществе есть свои уроды, которые не против убийства людей по тем или иным причинам. Но чтобы их было больше трети, а вместе с теми, кому всё равно, даже почти половина, это уж слишком. Это значит, что мы живём в обществе больном, диком, с преступными наклонностями. Обещаниям построить в обозримом будущем великую Россию (если не считать признаками величия бомбы и ракеты) не верю. С такими людьми не только что великую, а сколько-нибудь нормальную страну построить нельзя. Разве что, как мечтали чеховские герои, лет через 200-300.
Извините за длинную цитату, но Войновича стоит послушать, он один из немногих, умеющих сверху видеть и понимать наше бытие. А оно обнаруживает, что совсем недавно и довольно неожиданно от новой России стремительно отскочили её ближайшие соседи Румыния, Чехия, Польша, Словения, Болгария, Литва, Латвия, Эстония, Грузия. Причём эти бывшие друзья и даже братья убегают в НАТО - блок, считавшийся вражеским.
Поражает решение Болгарии. Я там был, когда разрешили поездки в "народные демократии". Болгары питали нежные чувства к русским, считали и себя выходцами с Волги. В софийской гостинице, заслышав мою русскую речь, красавец болгарин упросил буфетчицу, несмотря на позднее время, открыть уже навешенные замки, пригласил меня за стол с пивом и слышать не хотел о моём участии в оплате.
Возвращаясь к рецензии Валерия Клячина, приходится усомниться, что в народе найдётся достаточное количество борцов, кои "без промедления поведут беспощадную войну" с властью.
Пусть мои читатели сами оценят метания русского писателя - человека с большим жизненным опытом, талантливого и честного, страдающего от произвола над его совестью.
Реакции на мой ответ не поступало. Может просто нет денег, письмо из России стоит дорого, или обижен? А, возможно, просто не дошло моё письмо к батюшке в село Вязовское.
Недавно получил от В. Клячина послание по Интернету. Пишет, что бедствовал, чуть не стал бомжом, но чудесным образом ситуация изменилась, и теперь он живёт в Москве с видом на Кремль, имеет свой сайт и обещает вскоре продолжить разговор со мной на страницах "Литературной газеты". Ну что ж, подождём.
Только что прочитал в Интернете, что Валерий Алексеевич ушел из жизни в 2014 году. А я всё надеялся на продолжение нашего удивительного разговора: настоящий писатель, чуткий, искренний человек так вчитался в мою книгу... Жаль безмерно, вечная память. 8 января 2018
* * *
В рецензии В.Клячина на моё "Прозрение" речь зашла о книге Солженицына. Она действительно наделала некоторого шума среди русскоязычных граждан нашей еврейской страны. Понятно, здесь люди особо чувствительны к национальному ущемлению и не держатся за язык. Короче говоря, "Двести лет вместе" вызвали резкое осуждение.
Я старался не поддаваться общему тону и насколько мог беспристрастно, а скорее, именно сохраняя память о беспримерном в советское время поведении этого человека, который шаг за шагом, книга за книгой оставил мокрое место от всего коммунистического иконостаса, включая самого Ленина, а заодно и их "религии" - я прошел по его новому труду. Ниже приводится мой отзыв, посланный по некоторым адресам.
ЧИТАЯ НОВОГО СОЛЖЕНИЦЫНА
Все давно поняли, что Солженицын человек исключительной храбрости. В кровавое советское время он заговорил и делал по-своему то, что находил нужным.
Недавно Солженицын не побоялся выступить с "еврейским вопросом". Сегодня из России евреи уже капитально изгнаны: из редакций, киностудий, институтов, КБ, органов власти, даже школ и больниц и всех других мест, где они высовывались и занимали должности, интересующие других граждан. При этом, следуя традиции "чести, доблести и геройства", их подвергли унижению и ограбили. Вопрос этот сохранил лишь исторический интерес. На что указывает и сам Александр Исаевич во вступлении к своему "исследованию новейшей русской истории" - "Двести лет вместе". (По-видимому, надо бы поправить заголовок: "Двести лет были вместе").
Хотелось бы удержать некоторые впечатления от чтения книги. Позади первый том. Представляется, что в литературном смысле, то есть, как книга, которую должен читать не учёный-историк, а просто читатель - получилось произведение довольно нудное. Вряд ли самые убежденные поклонники автора, коих он привлёк своей дерзкой смелостью и талантом, смогли подряд читать все страницы с бесконечными ссылками и цитатами. Где и трудно понять отношение "исследователя к материалу", хотя ясно, что оно следствие не только логики, а и темперамента. Что и свойственно писателю, но запрещено учёному.
Уже выступило достаточно людей с более или менее резким осуждением этого труда. Некоторые буквально клеймят автора за оголтелый антисемитизм. Другие более сдержаны, но тоже видят в нём "анти".
Что сохранилось у меня после первого тома? Извините, но - какофония звучаний. И среди этого настойчивые всклики об уклонении евреев от армии, от благодарности властям, об их стремлении в структуры наживы, об их тоже вине в погромах и т. п. Это оставляет неприятное, липкое впечатление.
Но вместе с тем мне показалось основательным его замечание во втором томе (стр. 120), что евреи не должны думать об участии многих соплеменников в зверствах коммунистов в оправдательном ключе. Согласен, надо понять суть того что было и почувствовать свою вину даже и за дурных овец нашего стада.
Заглянул в конец тома и, наконец, услышал голос Солженицына. Только опять лезут досадные акценты. И ложные факты. Вот пример.
Цитирую: "С 1985 года был открыт свободный выезд евреев из СССР".
Какая же это свобода, если отняли личные сбережения, заработанную пенсию, фамильные ценности, личный архив и книги, заставили платить за снятие гражданства, заставили сдать "государственную" квартиру, будто и в самом деле за шестьдесят лет два поколения не заработали на это скромное жильё? К тому же перед тем, как сдать квартиру, заставляли сделать её ремонт, хотя не было в этом никакой нужды. В виде милости соглашались принять деньги в оплату этого ремонта. Отъезд часто сопровождался криками хулиганов, оскорблениями. Евреи убегали, увозя свои тела и головы, а несчастная страна получала в результате всё что человек нажил за жизнь, а также его изобретения, школу учеников, редакцию, журнал и т.п.
Странно, что такой проницательный и восприимчивый человек, как Солженицын, называет это свободой.
Неловко говорить о деньгах. Такое в нас вживили. Хотя было, когда, выслушав мой доклад о новом проекте, группа специалистов и бизнесменов из Бельгии, удивилась: "Если бы вы приехали раньше в свободный мир, то были бы уже богатым человеком". Что на языке нормальных людей означало: не искали бы, как продать себя или своё новшество, а имели удовольствие от собственного успешного дела.
Другой пример. Солженицын очень сочувствует словам известного нашего хорошего человека, которого иногда здорово заносит влево, М. Хейфеца: "Катастрофа была следствием не только злобных умыслов врагов человечества, но и огромных роковых просчётов самого еврейства, его лидеров и активистов". Конечно, в размягчённых благополучием мозгах наше гипотетическое прошлое может рисоваться и пасторальной картиной, где на зелёном холмике континента... (географию сразу не сообразить) сидят в кружок евреи во главе с лидером Герцлем вместе с Эйнштейном, Мендельсоном, Ротшильдом и другими активистами. И уже неугнетаемые жители многих стран любуются ими. Издалека... Тогда бы неосторожный мальчик-еврей не обидел честолюбивого мальчика Гитлера...
Да в каждой стране и даже группе людей имеется горючий материал, которого достанет для порядочного пожара. Беда, когда находится поджигатель-фанатик и зрители, радующиеся возможности погреться у огня. А пожарники делают вид...
В отличие от учёного, который сталью скальпеля препарирует ткани истории, литератор Солженицын пытается вникнуть в "душу" алии, евреев и, конечно, по-писательски фантазирует. Это интересные страницы, давно ждал такое прочитать. Внимаю каждому его шажку и проницанию, и чувствую: НЕ ТО, НЕ ПРАВДА, ВСЮДУ КАКОЕ-ТО СМЕЩЕНИЕ В ПРЕДВЗЯТУЮ СТОРОНУ, ВЕРНЕЕ - ВНИЗ.
Вроде, он подходит с добрыми намерениями, а от результатов, извините, "пахняет", как говорил мой сын, когда был ребёнком. Ха, да это точное отражение того, что он пишет о сохранении в глубине души самого ассимилированного в русскую жизнь и культуру еврея - его кровной связи со своим национальным. При всём желании Александра Исаевича быть объективным именно этот ген продуцирует в нём белки, управляющие подбором соответственно окрашенных фактов и уже "естественным" из них выводам. И ничего ему тут не поделать. Он может открыть что-то новое, залезая лишь в русскую душу. И ничего не поймёт в "осадке" чужой души, которая, как известно - потёмки.
БЕСПОЛЕЗНОЕ И НЕБЛАГОДАРНОЕ ЭТО ЗАНЯТИЕ - КОВЫРЯТЬСЯ В ДУШЕ ДРУГОГО НАРОДА.
* * *
Попробовав на вкус заманчивую для простого человека работу писателя, я начал невольно примериваться в своих оценках к новой точке зрения. Где-то в своей книге я "лягнул" писателя Битова. Не сдержал досады от предложенной сложной работы по осознанию его текста. А вот на днях в интервью с Виктором Топаллером, Андрей Битов выдал уникальное открытие. Композитор пишет музыку, а затем артист, исполняя её, доводит до слушателей. Для писателя таким исполнителем является читатель. Как читатель сумел прочитать текст, так писатель и приходит к людям. По-разному, в зависимости от читательских способностей. Вот и получил я ответ на своё "лягание" прямо из уст автора.
* * *
Известный борец за возрождение еврейского государства Зэев Жаботинский, когда-то сказал: "Мы любили русскую культуру любовью свинопаса к царевне". Голосом пророка, как известно, говорит сам Бог. Поэтому со временем становится слышен ещё иной смысл предсказания. Теперь, когда свинопасы откочевали в Израиль или Америку, всем слышен стал визг, отдельных, резвящихся на свободе, избранных в российскую Думу особей. Некоторые предлагают вернуть Дзержинского на прежнее место, другие - запретить все еврейские организации, а сын юриста отказался почтить память погибших в катастрофе, сказав: "На каждый праздник не навстаёшься". Говорят, что он по каким-то меркам тоже еврей, но раскаявшийся, крещеный.
О таких ещё очень давно серьёзный антисемит Эразм Роттердамский сказал: "Из противного иудея получается наипротивнейший христианин".
Россия 2000-х тревожно напоминает Советский Союз в начале своего отвердения.
Но есть и различие. В 20-х - 30-х активно, бесстрашно звучали, хотя и всё более в эзоповском преломлении, голоса Пастернака, Ахматовой, Зощенко, Мандельштама, да и самостоятельных деятелей в правительстве вроде Бухарина. Теперь же глухо, как в бочке - "Наши речи за десять шагов не слышны..." Да и где они сами речи? Когда я, "испорченный" свободой, громко начинал говорить в кругу близких друзей или работников Союза писателей, библиотек - собеседники поджимали губы. Правда, не все смотрели на меня со страхом, иные, например, "чекисты" - с интересом.
P.S.
Прошло достаточно времени. Чувствую это по реакции на внезапно всплывшее воспоминание об отзыве писателя на мою исповедь. Не буду скрывать, то словечко, самим автором определенное как "грубое", вновь резануло меня.
"Нытьё". Однако всегда в литературе и науке о ней, если хотите - в традиции, чувство тоски по родине, одиночества, боли, отчаяния от потери друзей, родных мест - применяли термин "ностальгия".
Странно, что профессиональный писатель, тоньше, чем я чувствующий слово, решил сказать иначе - "нытьё".
По прошествии вылечивающего времени мне не услышалось за этим естественного осознания, сочувствия к судьбе и жизни множества людей, оказавшихся в сходном со мной положении. Возможно, это было сказано так сразу, сгоряча или под давлением невзгод, преследовавших писателя.
"Нытьё". Признаюсь этот ярлык, как заноза сразу засел во мне, сначала не находя соответствующего понимания и ответа.
Теперь слышу за этим родственное поразившему всех, но проглоченному, а, может, с удовлетворением принятому - это типичное для не самого лучшего слоя русского народа дерзко-высокомерное: "мочить в сортире".
Между прочим, цивилизованный мир был шокирован и не захотел подобным образом обсуждать действительность и выносить решения. Таким определением российский лидер поставил себя и потянул за собой свой народ в положение туземного племени и его вождя.
11. Мои леса и поля
Итак, удалось мне более-менее высказать многое из того, что встретил и случилось в этом путешествии в родной город. Однако самое задушевное остаётся внутри, распространилось, улеглось и сопротивляется отъединению. Видимо, нуждается оно в созревании реактивов, проявляющих отпечатки памяти, и ещё более таинственных сил прозрения.
Только ждать мне некогда! Никак не рассчитывал так далеко забраться, аж в третье тысячелетие. Опасаюсь, нет, не внезапного обрыва, просто обидного ослабления "проявителя", превращения чёткого в смутное, цветного в чёрно-белое, объёмного в плоское, живого и дышащего в гербарийное, сокровенного в формальное.
А поход мой "в природу" всё откладывался. Уговаривал себя, что некогда, вот надо то и это. Да ещё погода... Хотя чувствовал, что настоящая причина в ином. Так после слишком долгой разлуки с дорогим человеком стремятся к нему и опасаются встретить что-то даже чуточку чужое, незнакомое, грозящее нарушить устоявшееся.
Но уже нестерпимо ныла во мне так долго не утоляемая жажда встречи с милыми моими лесами и полями, куда много лет в любую погоду, летом и зимой, пешком или на лыжах, вырывался не на пару часов, а и целый день с утра до заката бродил, теряя понятие о дороге назад. Не на прогулку я отправлялся, а убегал от житейских напастей, обидных притеснений, на которые ответа не было. И находил сочувствие прозрачных берёз, понимание желтеющих трав, утешение ветра. Туманные дали воскрешали надежду. Вопреки всему едва дышавшее чувство свободы оживало, наполняло грудь, приказывало жить и бороться.
Я возвращался в город, домой, а внутренне ещё долго оставался там среди лесов и полей, даривших своё спокойствие, терпение и мудрость. Свидания эти врачевали душу, смывали оскорбления, давали силы жить дальше.
И всякий раз выступали неотложные дела, встречи, а потом пошли бесконечные всё более холодные дожди.
Но больше ждать не могу. Всё отодвинул и, усмотрев в небе слабую надежду на просветление, ринулся за город. Обычно мой поход начинался от троллейбусного кольца в Курьянове. Прежде чем откроются дали, требовалось довольно долго шагать по окраине города, постепенно переходящей в деревню.
Но с людьми и домами я успел пообщаться достаточно. Поэтому попросил сына, и он охотно повёз меня сразу к подъёму на Беляницы.
Новая дорога уложена среди долин и возвышенностей, порожденных когда-то игрой нашей Уводи. Неожиданно раскрывается справа округлое милое поле, а слева призывно возникает лесок. Но не хочу растратиться прежде времени и изо всех сил сдерживаю себя. За окнами машины тем временем приспосабливается малый дождик.
Вот и знакомый поворот, дорога уходит вверх к деревенским порядкам. Эти дома выстроены относительно недавно.
Вспоминаю, как 10 июня 1984-го я подходил сюда на следующий день после неслыханного в наших краях бедствия - возникшей ниоткуда, внезапно средь бела дня в обычном ласковом воздухе стремительно закрутившейся огромной грозно ревущей воронки от земли до неба - неистового серого чудовища - смерча.
Вся восточная часть деревни была сметена. От каждого дома оставались только печная труба, квадрат кирпичного фундамента, да иногда один-два ряда брёвен сруба. Остальное было унесено и развеяно. Деревья оторваны под корень. На месте огородов серая земля с остатками общипанных растений. Повсюду разбросаны обломки досок, осколки стекла, посуды, обрывки бумаги, тряпок... И поверх всего - толстый слой серой пыли, впрессованной во всё, что осталось после минутного набега стихии.
Пара унылых фигур бродила по остаткам вчера ещё живой зелёной жизни, не в силах осознать, что их годами заботливо устроенное жилище, превратилось в пыльную отталкивающую свалку. У одного из таких домов на бревне сидел, понурив голову, человек в ватнике. Я присел рядом, подыскивая слова. Человек был не в себе.
- Слышал, что у вас все уцелели, а вон на кладбище сколько людей погибло. Пришли навестить своих.
- Да, у нас только почтальоншу убило. А я в аккурат в подполье за картошкой слез, вылезаю, а дома нет. Телёнка за огородами нашли. Живой, стоит ничего не понимает.
- А вы как же теперь? Может, ко мне пожить пойдёте?
- Нет, спасибо, сейчас зять приедет, он на Дзержинке работает, заберёт меня в город.
Среди полного этого разора, являя упорство или невозмутимость, или ещё что-то мистическое, высилось краснокирпичное тело большой часовни.
Она давно уже утратила всякое ритуальное значение и служила... не в соответствии с предназначением строителей и даже не укрытием путников от непогоды. Лучше было не заглядывать через искорёженные железные двери в тёмное внутреннее пространство. И даже не подступать к этим дверям. Странно, не нашлось за семь десятков лет ревностных христиан, чтобы выбрать пару часов для отчистки храма от срама.
Строение не пострадало, лишь вся его поверхность была словно ощипана какой-то могучей силой, которая вырывала из плотных стен отдельные кирпичи.
После бедствия власти приняли участие в судьбе пострадавших. Фабрики получили задания по постройке новых домов, и к зиме они были в основном готовы.
Я поблагодарил сына, поспешно вышел из машины в назначенном месте и двинулся в спецкупленных перед поездкой заграничных полуботинках вверх к деревне.
Дождик и в самом деле оказался нешуточным. Раскрыл зонтик. А что делать? Капли щёлкают по моей "крыше" вроде и весело. Но предупреждающе. Скоро их стуки сливаются в сплошной треск, который уже совсем внятно подсказывает - "Будет покруче, не идут вдаль в такую погоду". Но нет у меня выбора.
По опыту прошлой жизни, представив себе в этих местах человека с зонтиком, усмехнулся. Так же смотрелся бы деревенский в резиновых сапогах и ватнике на улице Герцель у нас в Реховоте.
Но что это!? Над знакомой часовней сияет чистым золотом большой узорчатый крест. Стены ещё хранят следы бешенства стихии, но само помещение уже жилое, на окнах белые занавески. Хотел заглянуть внутрь, да на дверях убедительный замок. Что-то строится рядом - забетонирована площадка. Всё-таки вычистили вековое отхожее место.
В определенном смысле человек - жертва эволюции. Не совладать ему с таким разросшимся мозгом. Вот он и стремится уйти в религию. Или замутить себя алкоголем, наркотиками.
Знакомые повороты ещё не очень грязной дороги, спуск по бетонке к водохранилищу. В памяти оживают картины, казалось, прочно забытые. Когда-то никакого озера здесь не существовало. С высокого берега открывался вид на обширную долину - обиталище своевольного ручья. Весной он превращался в бурлящий поток, а осенью в оправе грустно желтеющей осоки тихо уходил под снег. Мне его тихий нрав особо памятен.
Этот привычный воскресный поход на лыжах был необычен тем, что удалось уговорить принять в нём участие старшего сына. Он был уже в том возрасте, когда папины восклицания о свежем воздухе и искрящемся снеге воспринимаются, как горох, который зачем-то пробуют бросать в стенку. Но в этот раз Лёня легко согласился.
Мы миновали ближние деревни и вступили в местность, чистота которой не нарушалась хозяйственной деятельностью человека или его беспечными выходками. Свежий ночной снежок припорошил уже подтаявшую на мартовском солнце лыжню. Всё вокруг сияло совершенной белизной. В душу забирался восторг свободы и единения с природой, взамен принужденности городского обитания.
С высокого склона мы скатились в низину, промытую малой речушкой. Много лет, пользуясь слабиной берегов, она удачно находила новые пути и теперь прихотливо разложила петли своего ложа. Я заскользил вдоль чуть заметного русла, почти сравненного с окружающим пространством стараниями матушки-зимы. Позади ехал сын. Заметная сквозь свежий намёт лыжня плавно опускалась, чтобы через пару десятков метров снова подняться на противоположный берег.
Внезапно моя опора исчезла. Я провалился по пояс в воду, задержав своё дальнейшее погружение руками и палками.
Я крикнул сыну, чтобы он не ехал за мной, а сам попытался выбраться на лёд. Не тут-то было. Длинные лыжи, как капканы, не выпускали ноги наружу. Пришлось наклониться, погрузив руку и плечо в воду, чтобы отцепить лыжи. На весу не получалось то, что легко делалось, стоя на твёрдой опоре. Надо придумать что-то иное.... Между тем ледяная вода охватила меня до уровня груди, и я почувствовал, что остающееся время быстро тает. Способность головы исполнять своё назначение убывает. Внутри всё сжимается. Дышать трудно. Воля бороться за жизнь гаснет. Возникло и растёт желание отдаться обстоятельствам.
Собрав силы, я крикнул сыну:
- Сбрось лыжи, беги по берегу и протяни мне палку.
С трудом оглянувшись назад, я пришёл в ужас: сын полз ко мне на животе, его округлившиеся глаза выражали страх, но ещё более - решимость "спасать!". В любое мгновение Лёня может провалиться. И я не помогу ему, и никто не поможет. Всё будет кончено, мы оба быстро превратимся в ледышки. Но нас так учили! Ясно всплыла в остатках памяти подобная картинка в книжке. Однако это, может, и годилось для открытого водоёма, здесь же под нами явно слабый лёд - промоина, а рядом берег.
- Беги по берегу! - прохрипел я, собрав в замерзающей груди остатки воздуха.
И он услышал, и понял, пробрался по глубокому снегу сквозь редкие берёзки, росшие на берегу, и протянул мне лыжную палку, за которую, как полагается, намертво ухватился утопающий. Наших общих усилий хватило, чтобы я выкарабкался на лёд...
Это была победа, но ещё оставалось не окоченеть в лыжном костюме, с которого стекала вода, правда, не "рекой", поскольку тут же попадала во власть порядочного морозца. Мы побежали к видневшимся вдали на высоком берегу деревенским домикам. Здесь нам уже везло. Одна из калиток была распахнута и хозяин стоял рядом. Он не стал ожидать пояснений. Не сказав слова, повёл нас в тёплую избу. Вынес сухую одежду. Дал пить горячий чай. Оказалось, он работал шофёром в нашей больнице. Через пару часиков мы были дома. Потери составили лишь одну лыжную палку, которая, видимо, и теперь покоится на дне этой речки.
В последующие дни никакая простуда и даже насморк не напомнили о ледяном купании. Я зашёл в гараж больницы и отнёс сумку со спасшей меня одеждой (завернув в неё бутылочку). К сожалению, сам спаситель в этот день не работал, но его товарищи с удовлетворением выслушали мою историю, не удивились и предложили оставить вещи.
После знакомые любители зимней рыбалки объяснили мне: "На широкой реке или озере по льду можно на тракторе ездить, но бойся малых речек, где струи и течения могут и в суровые морозы промывать лёд до тонкой корочки".
Но если твоя судьба - не утонуть, а закончить дни иначе, то нечего было и беспокоиться?
А ручей тот, за борьбой которого с берегами я наблюдал годами, теперь сам утонул в обширном озере, затопившем всю даль Розовой долины. Это случилось в эпоху "великой мелиорации". Тогда по велению местных партийных властей, которым не терпелось отозваться на призыв Генсека, обширное поле на верху, уладившееся многими годами аккуратной пахоты, разбередили глубокими траншеями, уложили в них трубы, оставив на поверхности "посты". Ручей, запруженный плотиной, залил свою прежнюю вольницу, создав таки искомое водохранилище. Потом были торжества по случаю пуска системы и гарантирования города Иванова от неурожая и недорода. Насосная станция пару раз покачала воды на просторы вверх. Вода есть вода, она промывала в бедном поле новые глубокие русла, унося тонкий плодородный слой.
Помнится, на следующий год нас заливали дожди. Такими же были и несколько последующих лет. А когда пришло, наконец, засушливое лето, трубы засорились, вода не захотела двигаться по предначертаниям партии. И уж не вернуться было к прежним крестьянским приёмам. "Окультуренное" поле утратило веками выглаженную поверхность. Сельхозмашины по нему пробирались с трудом. Около постов-крестов образовались сорняковые очаги. Кроме клевера ничего путного здесь уже не вырастало. На том и завершилась очередная великая стройка. Только природа не вернулась к себе.
Иду по высокому берегу. Справа заросшее бурьяном сирое поле с хранящейся под землёй системой толстых и тонких труб (археологам будет работа распознать тысячелетие), слева - всё тот же лес. Прямо навстречу в легкой накидке мужик с ведром.
- Ну, что, как грибы?
- Буду я ещё... эту мать... сплошная вода! Вот прошел вдоль поля, нет ничего, одни поганки.
Когда приехали, все говорили, что в этом году много грибов. Надеялся, и мне достанется, да, видно, опоздал. А искать грибы - занятие из самых увлекательных.
В Израиле тоже обнаружил на соседних пустырях после первых осенних дождей нашествие шампиньонов. Местные жители предпочитают получать их в магазинах готовенькими, под прозрачной плёнкой в стерильных белых кувсах (коробочках). Пытаюсь разъяснять при случае, что там они покупают нечто не совсем естественное, выращенное без солнца и на химии. Все смотрят на специалиста с интересом, но вижу - сомневаются в пригодности того, что я им с гордостью показываю. Городские жители со школы напуганы "научными данными" о ядовитых представителях грибного мира.
А, между прочим, любопытно, что сначала после дождя грибы растут исключительно культурные - настоящие стопроцентные шампиньоны белыми или чуть подрумяненными влажными шарами выступают из зелени молодой травки на недавно ещё прокалённой растрескавшейся земле. Но со временем к ним примазываются, под них маскируясь, разные поганки. Постепенно они наглеют, принимают новые формы и краски, и, наконец, когда поймут, что никто уже ими не обманывается - выступают на свет откровенные красавцы-мухоморы в крупных ярко-красных шляпах, украшенных белым жемчугом.
Занятно, что часто и в общественных движениях выдвигаются вначале чистые личности, с благородными намерениями, а спустя время вокруг них проявляются карьеристы и откровенные подонки. Природа неделима.
А сверху - дождь, уже создавший на тропах водоёмчики, достаточные для рождения пузырей. Эх, такой дождь для путника в поле добром не кончается. Впрочем, когда высадился на российскую землю, молился каждой луже. Забывается, а надо бы хранить трепетное отношение к мокрости.
Попробую здесь спустится в долину. Похоже, что эта, едва заметная тропинка и становилась зимой моей лыжнёй? Прохожу сквозь красные рябины, ягоды, как когда-то, приятно горчат. Висячие капли, наконец, дождались и спешат на мои одежды. Вот знакомая поляна, где обычно разводил костерок. Ого, узнали меня комары, из-под всех листов с радостным писком бросились целоваться.
Но это не тот спуск, который хочу найти. Снова поднимаюсь по лесной тропе и выхожу к полю. Вернуться назад? Была тут прямая тропа к той опушке вдали, не обходя этот выступ поля. Прошёл, увы, тропы нет, снова повернул и обхожу всё поле, и еще раз вдоль и до лыжного спуска. У воды следы стоянок рыбаков, чисто, но мокро, мокро... Перехода на ту сторону нет, разлилось это море.
Вдруг прямо на меня выходит огромная овчарка. Между лопаток малость похолодело.
- Ну, где твой хозяин?
- Тёмные глазища грустно смотрят в ответ.
Собака делает движение назад, а из зарослей возникает весь в мокром мужик, показывает корзину, наполненную немного берёзовыми, а более фитюшными грибами.
Я ещё сколько можно до явной топи продолжаю поход. Вот она - "долина", что однажды на закате предстала мне в таком волшебном освещении, что получила название "Розовой". Сейчас это тихие воды с водорослями, вся поверхность играет расходящимися кругами и капельками-брызгами. Тихо, сыро, костёр, пожалуй, быстро не разжечь.
Где вы тут, заблудшие или на постоянном жительстве отроки моей души? О, слышу голос, издалека и прямо в сердце!
А я уже не тот. Памяти прошу у тебя, лес, а не защиты, как раньше. (Вот ещё отвлекают ноги, которые окончательно промокли... И брюки выше колен туда же. Но жить можно).
А помнишь как открывал ты мне, через годы доверительного знакомства, сокровенные свои урочища, светлые поляны с молодыми берёзками, у стройных ног которых кружили грациозные ландыши и изящные фиалки с божественным ароматом? Большой удачей было их встретить.
Здесь в Израиле я тоже иду в природу, отдавая ей своё время и получая взамен щедрый дар покоя и уверенности. В этих местах она по-новому открылась мне.
Я понял - природа скромна по своей натуре. Немного земли на камне, чуть влаги, и она оживает. Бывают, как у людей, гулкие выбросы - огромные скалы, пропасти. Они поражают, подавляют, привлекают недостижимостью.
Люди переживают, если не удалось выдвинуться. А для природы это обычное дело. Что-то живое родилось, выросло, но вовсе не обязательно оно проходит полный цикл жизни. Подышало, посмотрело вокруг, побыло на свете и исчезло с него.
На новой родине тоже открыл заветные уголки, и в местах самых неожиданных и совсем доступных. Возникают они обычно в сезон дождей, который язык не поворачивается назвать зимой, - ну, в самом деле, если иногда прошелестит дождик или прогремит с грозой ливень и землю озеленит молодая поросль... А деревья зацветут алыми и всех других немыслимых оттенков цветами - это разве не называется весной? Вдоль дороги в пардес (то есть апельсиновый лес), лишь в одном единственном её месте, строгие колючие кусты оплетают быстро разрастающиеся вьюны, а на них расцветают колокольчики такого пронзительно знакомого цвета...
Сиреневые очи вьюнов полевых,
Ну, где вы достали сей цвет заграничный?
А, может, напротив, из этой земли
Он послан сирени? От Имени - лично!
Весной, где-нибудь в марте, расцветут долгожданные белые цветы. Но вот напасть - тут же налетают резвые мохнатые черно-карие жуки. Они набрасываются на нежные цветы и торопливо пожирают их, оставляя жалкие объедки, вроде зонтиков, у которых сохранились только спицы. На это невозможно смотреть! Своим вредоносным поведением они заслуживают того, чтобы, напружив пальцы, щёлкнуть их изо всей силы. Иногда жук, получив нужное ускорение, исчезает. Но нередко он остаётся на месте, поднимает усатую морду и удивленно оглядывается.
А цветы эти напоминают мне ландыши, только вместо свисающих вниз робких жемчужных колокольчиков... И вместо обещающего счастье аромата...
Глубокой осенью, не такой, как сегодня, когда окрестности города закрывались для нормальных людей, я с нетерпением спешил в мои леса и поля.
Иду отчаянной дорогой,
Кругом, куда достанет взгляд,
Не проберутся вездеходы
И сам суворовский солдат.
Учёные всё спорят до сих пор,
Кто славы более достоин - Ньютон или Бор?
А я бы выше всех поставил - изобретателя резиновых сапог.
Привет тебе, безвестный мой дружок!
Благодарю за чудо превращенья
Унылого пустого воскресенья
В покой и умиротворенье.
Много удовольствия доставляли мне нехитрые приспособления под названием лыжи. Обычный спуск по тропинке из хмурого хозяйства хвойных в рощу лиственных превращался в сказочный полёт:
И вдруг распахнулись зелёные двери,
От света зажмурил глаза,
Из шороха пасмурных елей -
В белейших берёз голоса...
Здесь всюду душа нараспашку,
И, чёрные ротики дружно раскрыв,
Поёт себе лес бесшабашно
Свой радостный, дивный мотив!
А вот и опушка, где пришла ко мне на встречу настоящая рыжая лиса.
Это случилось, когда весна ещё только подбирала ключики к всевластной, размашистой владелице суровых морозов. Ночью бушевала вьюга, местами засыпав снегом, а кое-где обнажив неровности на полях. Лес обновил, отбелил свои одежды, а накатанные лыжни, позволявшие вольно бежать, наслаждаясь скоростью преодоления опасных спусков и неожиданных поворотов, почти исчезли.
Пробираясь по опушке, где каждый шаг требовал дополнительных усилий и внимания, чтобы не повредить лыжи, без которых отсюда не выбраться, я заметил вдали на поле какой-то движущийся предмет. Самое время было остановиться, чтобы удержаться от перегрева и переувлажнения. Несколько забитых снегом сосенок отделяли меня от бескрайнего поля, но не заслоняли его. Интересующий меня объект быстро приближался и скоро явно превратился в лису, которая почему-то бойко двигалась во все стороны.
- О, да она мышкует, - вспомнил я известное слово, смысл которого теперь прояснился.
Лисица неожиданно взмывала в воздух. Управляя хвостом, как рулём, она в полёте резко складывалась пополам, и, вновь выпрямляясь, с силой вонзалась мордочкой в сугроб. Через несколько секунд энергичной борьбы, возможно, проглотив мышку, лисичка перебегала, меняя направления на новое место. На секунду она замирала, определяя точку шуршания, и неутомимо в точности повторяла свой трюк.
Она была одна в этом зимнем поле. Абсолютная тишина убеждала её в безопасности. Лёгкий ветерок, тянувший в направлении близкого леса, не приносил никаких подозрительных запахов. Мышки под снегом, которых продула и оглушила ночная буря, потеряли осторожность. Охота была столь удачной, что полностью захватила зверя и вела к опушке леса. А человек, затаив дыхание, стоял уже совсем близко. Он отчётливо видел всю ладную гибкую фигуру, огромный, шикарный огненного цвета пушистый хвост, острую черноглазую мордочку с забитыми снегом торчащими усами...
Что делать? Ещё немного и она наступит на меня... Видимо, я непроизвольно шевельнулся... Лисица вдруг замерла. На её беззаботной только что рожице отразился весь ужас осознания, что вот где-то совсем близко таится величайшая опасность... возможность выстрела... Она мгновенно сжалась, метнулась назад, вправо, влево и, вжимаясь в малейшие ложбинки, быстро, быстро побежала подальше от ужасного места. Её удаление было стремительным. Никакой автомобиль на ралли по этой пересечённой местности не смог бы так мчаться. Не прошло и минуты, как она скрылась из глаз. Читал у Брема, что лиса при крайней опасности развивает скорость 70 километров в час, и ни собака, ни волк не могут её догнать.
Жаль, но боюсь, что после такой встречи, эта лисичка уже никогда не испытывала того полного восторга свободы, удачи, сознания своей силы, ловкости, находчивости.
А человек перевёл дух, и с тех пор в его музее явлений, подаренных природой, бережно хранится этот краткий эпизод доверительной близости, проникновения в таинственный мир, которому нет дела до наших забот и дум.
Всё-таки, дождик слишком настойчив. У нас в Израиле так не бывает. Вот, скажем, услышав по радио: "Ожидаются местные дожди", не удивляешься, когда стоишь и разговариваешь с приятелем, который вдруг начинает искать укрытия от дождика, хотя на тебя и не каплет. Но что ему мои новые знания. Раскрываю зонтик. Он, конечно, бережёт голову и плечи, но в остальном начинаю испытывать полное единение с окружающим мокрым миром. Не уверен, что он также легко принимает этакого иностранного пижона с зонтиком. А идти стало проще, под ноги смотреть уже не требуется.
Когда идёшь усталый, не намечай себе на пути далёких ориентиров. Легче - от ближайшего куста к соседнему дереву и так далее.
Разве не так и в жизни? Жил когда-то один теоретик, что определил путь человечеству в будущее. Замутил он миллионы этим "открытием" чуть не на два века. Внедритель его теории оповестил верных соотечественников (неверных убрал для чистоты эксперимента), что изобилие наступит "через 2-3 пятилетки". Затем бывший у него за шута-плясуна объявил, что полное благоденствие наступит ровно через 20 лет, и ввёл страну в голод и развал. А в это время соседние страны, не зная теорий и рубежей, шагали потихоньку, богатели и процветали.
Вот и бюро прогнозов в нормальных странах не предсказывает погоду далее трёх-четырёх дней. Никак не на месяц или год.
Живи, иди - и всё. Разве это не чудо - малое движение - ты переходишь от этого места к соседнему? Смотри, рядом высоченная сосна не может шажок переступить из скопившейся грязи на чистую поляну. Томится, бедная.
Постой, не с этой ли опушки начиналось то магическое место, которое я для себя называл Философской аллеей?
Это здесь пришли ко мне строки:
Ты к огромной сосне подойди, подползи,
И замёрзшие пальцы в кору погрузи...
Вековые морщины замшелой коры
Неизменны живут с той далёкой поры,
Когда тёплые пальцы отца твоего
Их погладили... в миг "не от мира сего".
Да, это здесь дорога, огибавшая по полю край обычного леса, почему-то входила в среду высоких тёмных деревьев. Приглядевшись, можно было заметить, что они не случайно располагались двумя ровными уходящими вдаль рядами. Получалась настоящая со смыслом организованная аллея, в которую неожиданно попадал из дикого разноплеменного леса, населённого кустами бузины, мелкими ёлками и прочим несерьёзным народцем. Менялось не только окружение, но и во мне самом исподволь совершалась таинственная перестройка.
Может, под влиянием сумрака, обитавшего в этом двойном строю высоких густо заросших листьями и ветками деревьев, или сужения поля зрения и отмены заботы постоянно быть на чеку из-за лесных препятствий, шатавшиеся до этого вольные мысли приобретали стройность и даже какую-то торжественность. Они сосредоточивались и направлялись ввысь, подчиняясь строю аллеи. А вскоре во мне проявлялось странное, будто нашептанное откуда-то сообщение: "Внимание! Сейчас ты получишь ответы на самые сокровенные вопросы жизни человека". И я замирал, боясь неосторожным движением, хрустом ветки под ногой, облачком посторонней мысли смутить открывающийся свет, потревожить раздвижение пространства, в просматривающейся уже дали которого мерцал пророческий текст. Это было так близко... Но всякий раз досадное "что-то" нарушало это состояние. Просвет сжимался, и я понимал с огорчением, что сегодня Оно не состоится. Хотя и не отменяется. Только надо подождать следующего раза, когда я снова войду в философскую аллею и, наученный неудачей, буду более чуток и осторожен.
Чего же я ждал, каких откровений? В этих призывах к истине и прозрению не было, как теперь стало модным выражаться, - "политической составляющей", каких-либо сомнений, требований к режиму и власти.
Хотя... хотя это не было бы чем-то странным. Ведь кандидат в пророки не так давно окончил институт с красным дипломом и похвальной грамотой N1 Министра высшего образования. Только в отличие от сокурсников - не получил назначения на работу по специальности и вскоре оказался преподавателем радиотехники в заведении соцобеспечения, где учились ребята с открытой формой туберкулёза. Спустя несколько лет он защитил кандидатскую, имея несколько десятков изобретений и статей в ведущих специальных журналах. Многим не удавалось и за всю карьеру сделать работу, которую принял бы такой журнал, но в отличие от своих молодых коллег-преподавателей, ехавших поработать за границу и возвращавшихся оттуда с багажом солидности и благополучия - к нему это отношения не имело. Ещё через десяток лет его изобретения приняли к серийному производству несколько крупных заводов, а научная книга была раскуплена в столицах за пару дней. Только в отличие от других соискателей докторской степени, которые часто не могли опереться на подобные достижения, его не подпустили к защите. Без объяснения причин.
И при всём этом я искал у провидения не помощи или защиты. Нет, мне не давала покоя совсем иная мечта. Мне чудилось, что существует спрятанное до поры ото всех единственное таинственное откровение, обладание которым сразу поведёт всех людей к справедливости, удовлетворению и счастью. Здесь я просто кожей ощущал возможность проникнуть в эту идею, ухватить её и принести в мир.
Воспоминания пришли, а философской аллеи уж нет.
Но сегодня в лесу оказался иной,
Свою "Дружбу" приставил, упёрся ногой,
И столетия шелеста, пения птиц
Разрядил за минуту отчаянный визг...
И напрягшийся
в ужасе
струнами
лес
Привыкал
к пустоте
этих бледных
небес.
Наверное, по плану мелиорации потребовалось спрямить контуры поля.
Так и не случилось природе подарить через меня людям золотой ключик.
Возвращаюсь. Жаль, но приходится больше смотреть не по дорогим мне сторонам, а просто под ноги. Специально приобретенные заграничные ботинки с всепогодной подошвой, не держат здешнюю настоящую водичку. А лужи разрослись, грязь приспособилась к их обводам, на траве же, если шагнёшь в сторону - готовы душики свежей дождевой водицы. И сверху неутомимо сыплет дождь.
- Плачешь ты что ли, моя Природа, по прошедшему? Или обижена столь долгим моим отсутствием? Или, действительно, не осталось нам уже утешения, и встреча эта - на краю жизни?
Обратный путь оказался короче, чем ожидал. У знакомого магазина в Беляницах - стайка "Газелей". Одна из них стартует, и я устраиваюсь рядом с лихим не русскоязычным шофёром. Едем через село Авдотьино, подсаживаются новые и новые не по-деревенски одетые люди. Машина скрежещет, рычит и дёргается. Водитель борется с колдобинами и коробкой, включая со второго или четвёртого раза ту передачу, на которую соглашается его антилопа. Место которой, окажись она в наших краях, давно бы определилось на верхних слоях длинных рядов околотельавивских автосвалок.
Всего за пять рублей меня высаживают у самого дома, где на всякий случай глотаю горячий чай и меняю на себе всё, включая последнее.
12. Вечерняя прогулка
К вечеру вышел прогуляться. Смеркалось.
Мне нравится, когда "беспристрастный свет дня" уступает на недолгое время редкому состоянию природы: на всё окружающее и особенно на лица людей ложится тёплый шоколадный тон. Всматриваюсь в лица, ставшие вдруг приветливыми и красивыми. Может, и всем людям нравятся эти минуты, и они действительно улыбаются им, просто так.
Всегда стараюсь это уловить и прожить.
Мне повезло на редкое зрелище.
На западе закатные облака, меняя оттенки оранжевого, смещаются по лику Луны, уже хорошо видимой. Поражает удивительное сочетание мгновенного и вечного. Самое устойчиво неизменное, что все люди видели во все времена и эпохи - Луна, и самое скользящее, прихотливое, непостоянное - облака.
А мы со всеми своими проблемами - посредине?
Хотя и настойчиво предупреждали меня родственники, что на улицах в темноте опасно ходить, но уже за много лет сложилась привычка и, кажется, не засну без часовой разрядки быстрым шагом. Когда-то это начиналось с пробежки. Удавалось на ходу детально обдумать возникшие днём на работе технические загадки, и нередко являлись озарения (извиняюсь за высокий слог, но другого источника не вижу), которые на следующее утро проверяли помощники, и мы вместе радовались неожиданным подаркам. Теперь двигательный аппарат, а также и мыслительный - капризничают. Бегу редко и мало, а мозги загружаю не формулами, а чем полегче.
Давненько не был в своём городе, и интересно всё увидеть. Вот среди саморастущей зелени в стороне от тротуара возник телефон-автомат неизвестного типа. Хочу позвонить. В ответ на нажатые кнопки выкидывает на табло английские и русские слова. Понять намёки не удаётся. Наконец выпихнул мою карточку и затих. Деньги закончились, или он и не работает вовсе?
Вот так живёшь, живёшь, а придёт момент, когда, как телефон-автомат, жизнь вытолкнет вложенную тобой карточку. Ты только успеешь понять, что все её резервы исчерпаны, и уже ничего, даже света и воздуха тебе далее не причитается.
Но и тогда припомним того старичка, которого спросили:
- Куда бы вам хотелось попасть после...
Он в задумчивости ответил:
- В раю обслуживание, конечно, лучше, но в аду общество интереснее.
В сентябре этого 2003-его года Марс так близко подкатил к Земле, что его красный диск соперничает с бледной Луной. Шестьдесят тысяч лет ждали и вот оно - самое время разузнать, "есть ли жизнь на Марсе?"
Постойте, а есть ли жизнь на нашей Земле?! Всегда, прогуливаясь вечером в своём городе, я встречал под этим деревом знакомого человека. Завидев меня, он громким голосом спешил поделиться чем-то особо поразившем его сегодня.
А теперь его нет на Земле.
Не получилось с телефоном-автоматом, так воспользуюсь мобильным аппаратом, который дал мне сын. Жму на кнопки, молчит, тоже капризничает. Делать нечего, остаётся разговаривать самому с собой.
В моём городе среди явного всеобщего разора и одряхления неравнодушного гостя поражают вознёсшиеся тут и там купола церквей, словно спешащие роскошным, чистым золотым сиянием расквитаться за семидесятилетнее унижение. Их надёжные стены привлекают взор и ярким росписями. Смотри, церкви здесь лучше получились, чем техника!
И слышится мне, примерно, такой спор между техническим человеком и религиозным.
Инженер: Я всё придумываю собственной головой, а потом делаю своими руками. В чём-то ошибся - хоть разбейся в молитве - работать не будет.
Верующий: Ничего подобного. Всё уже было заложено Всевышним. Мы только на ощупь открываем двери в давно построенные апартаменты. Бог создал законы мира, а человек, думая, что открывает новое, только натыкается на давно разложенное играющей Рукой.
И.: Ну, допустим, но технические изобретения? Вряд ли можно было предвидеть заранее автомобиль на колёсах, мобильный телефон, сердце с дополнительно вживлёнными сосудами?
В.: Но, посмотри, как лихорадочно человек перебирает новые формы и конструкции нужных ему вещей. И вдруг останавливается на чём-то, и десятки лет остаётся неизменным именно этот тип устройства. Он просто находит спрятанную ранее самую удобную и разумную форму. Вот перед глазами ... трисы на окнах, тройка мебели в салоне, а твой компьютер...? Помнишь, он занимал целый зал? Потом быстро, быстро менялся и замер. Каждые пару лет выходит новая модель, только готовь деньги, но формы его застыли, нашли себя! А такая мелочь, как микросхемы? Посмотри в каталоги двадцатилетней давности - там те же, что и сегодня, типы и схемы основных элементов. И это несмотря на вашу техническую революцию.
И.: Это естественный ход жизни. Вот налившаяся на ровное место вода, расползаясь лужицей, рыскает туда-сюда, словно испытывая неудобства на слишком плоской поверхности, и вдруг стекает во встретившееся углубление, образуя спокойное озерцо.
В.: Всё правильно, и вода подчиняется предписанному Им закону тяготения. Иначе вышел бы утром на улицу, а сегодня по ней протекает Средиземное море.
Мои фантазии прерывает шум у соседнего дома. Звучит современная музыка, которая, собственно, и отличается от шума единственно назойливым соблюдением периодического закона. Возле входа в здание несколько авто, в том числе и
полиции. Пришлось остановиться. Туда-сюда идут поперёк тротуара, от иномарок к приоткрывшимся укреплённым дверям, невысокие крепкие ребята. Они полны самоуважения и не опускаются до отклонения взглядов от цели. Простого народа - ни души. Какая-то спец-тусовка?
Странно, как успела перемениться родная земля. За всё время, что нахожусь здесь, мне не попадались привычные за прошлую жизнь смачно матерящиеся личности. Ни разу не видел на траве или скамейках группу вдохновенных выпивох. Куда это всё подевалось? К нам в Израиль, что ли, репатриировались?
Ноги снова меня выносят на центральную улицу. Опять приближается ко мне монумент революционера, указующего протянутой рукой путь в светлое будущее.
А нужны ли вообще человечеству революции?
А есть ли польза организму от перенесённых болезней? Приобретается иммунитет? Но если и так, то лишь от этой же болезни. Многие ею вообще не заболевали. В лучшем случае болезнь оставляет шрамы, а часто портит всю последующую жизнь.
А приносят ли пользу отрицательные мутации в развитии живых существ? Никакой, все ветви ими начатые были неудачными и исчезли в ходе эволюции. Всё ныне живущее - результат нормального развития и положительных изменений.
Нельзя надёжно предвидеть будущее. Но осмотр прошлого убеждает в абсолютной бесцельности болезни-революции. Говорят, социализм, битвы бедных с богатыми придали капитализму "человеческое лицо", заставили богатеев делиться доходами, вывели массы трудящихся из нищеты. На самом деле эти опыты только протащили страны через мучения, кровь, гибель миллионов. Задержали рост благополучия.
Простой пример из ближайшего прошлого. Это я сейчас не смог воспользоваться аппаратом связи, а во всём мире фирмы мобильных телефонов стремительно обогатились. Но для этого им нужны сотни миллионов покупателей среди "простых людей", способных платить за эту технику. При этом пелефон пока не относится к хлебу насущному. Это всё-таки, скорее, предмет роскоши.
В капиталистическом обществе автоматически действуют силы, развивающие культуру и уровень жизни наиболее широких слоёв населения. Капиталист хочет увеличения прибыли, поэтому он находит пути, чтобы его автомобили, холодильники, компьютеры, квартиры, турпоездки и т. п. интересовали простых граждан. Капиталисты не существуют в обществе, лишенном потребности в их продуктах.
Конкуренция заставляет бизнесменов всеми силами и средствами снижать цены и повышать качество их товаров. В противном случае очень быстро всплывает угроза их собственному благополучию, да и самой жизни.
Возможно, капитал людей очень богатых необходим для общества, как резерв на случай катаклизмов.
Конечно, из разряда капиталистов надо выделить тунеядцев, что овладели капиталом без труда и сидят на нём без риска.
Это, в первую очередь, с трудом влезающие в кресла фигуры в белом и с нимбами на головах.
Американские геологи и инженеры открыли в их песках залежи нефти и построили сооружения с кранами, из которых хлещет чёрное золото.
У арабских шейхов хватило лишь ума не выпендриваться и качать деньги на свои счета. В своей безмятежности они проглядели, как капиталы ответвились крупным пакостникам вроде Бин Ладена.
Сегодня революционеры превратились в террористов, в диких безжалостных убийц. Мировое сообщество приходит к пониманию этого. Часто не остаётся иного пути кроме физического уничтожения потерявших облик человека "борцов" за национальные или социальные "права" народов.
Вот на днях они нашли новый повод раздуть безумие: некий художник посмел нарисовать карикатуры на мусульманского пророка. Виноваты, конечно.... Ох, опять эти евреи, которые много тысячелетий назад умудрились изобрести или понять, что Бог невидим и неизобразим. И даже злобный хитрющий иранский фюрер не смог выжать из себя иного яда, выбрав мишенью память о шести миллионах евреев - жертвах гитлеризма. Полезно помнить, что на этом пути не так давно отметился "сын юриста", который, хорошо устроившись в российской Думе, назвал Катастрофу "праздником".
Не хочу, не люблю никого поучать. Но глядя на каменно упрямые советские символы в вечернем небе моего города, не могу не спросить земляков:
Не пора ли очнуться, отпустить уже на покой ненависть к богатым и американским, вернуться в сообщество свободных и ответственных граждан, заслужить честное и мирное правительство, которое будет внушать странам не страх, а уважение.
13. О встречах, которые не состоялись
Это отдельный разговор. Когда ехал в Иваново, у меня не было чётких намерений о посещении некоторых мест и встречах с отдельными героями моей книги. Оставил это на волю желания или случая.
Казалось бы, согласно традиции, я должен был начать с визита в свой институт, предстать перед людьми, с которыми много лет ежедневно имел дело. Моё новое независимое положение снимало трудности таких встреч. Вошел же я совсем легко в Серый дом и даже выступал там.
Несколько раз в поездках по делам мой путь пролегал мимо Энергоинститута.
Проплывали за окном авто такие знакомые за четыре десятка молодых лет здания, газоны, парадная лестница... Странно, но тихо было в душе, и заботливо молчала память. Возможно, потому, что внутрь не зашёл. После встреч с дорогими моими учениками понял, что их зависимое положение, боязнь повредить хотя и очень скудной, но всё-таки более-менее надёжной обеспеченности, сделают свидания с хорошими людьми в стенах института тягостными и неоткровенными. Наверное, это было главной причиной. Хотя теперь я вполне мог спокойно встречаться и с теми, о ком, мягко говоря, не скучал.
Написал и заколебался. Ведь недавно в интервью ивановской газете ректор, ныне профессор, академик, член всяких советов и т.п., назвал меня первым, среди всех, кто научил его чему-то полезному.
Жена всё помнит лучше меня, тем более, что уезжал ещё не оправившись от тяжелой болезни. Она сказала: "А помнишь, как тебя перед отъездом в Израиль навестил твой ученик-ректор и, не колеблясь секунды, обещал, что, конечно, вас отвезёт моя служебная "Волга", и, конечно, передам вам кассету с программой, которая и сделана по вашей идее".
Всё это осталось пустым звуком. Правда, при нашем разговоре в комнате был полумрак, ибо и слабого местного освещения я тогда выносить не мог.
Пусть их. Что поделать, если приходится крутиться в старом мире лжи, подхалимажа и страха, обновлённого безнадёжностью. Мои вольнолюбивые речи и мой вид свободного человека не был бы им понятен и, во всяком случае, нарушал принятое, не от хорошей жизни, согласие с действительностью.
Последние вести 2007: ректор Нуждин запил (ранее в рот не брал), отстранен от руководства. Смотрю в себя - нет во мне следа злорадства. Пускай сам разбирается со своей совестью. Родственников его жалею.
* * *
Смотрю на лица ребят нашей 31-й группы приводчиков - все они мне дороги. Эх, память...
Некоторых смогу назвать: в верхнем ряду, слева Безуглов,....., это я, Филиппов.
В ряду ниже Морозов Юрий Федорович, Лебедев, Киселев,........ Талпеш (из Венгрии).
Ещё ниже: Уткин, Кукушкина. Осокин,......
В нижнем ряду: ..... Ратникова......
а остальных , надеюсь, постепенно вспомню.
* * *
Не удержусь, вот ещё одно фото, 15 сентября 1990 (прошло 35 лет после окончания института):
В то лето миновало полтора года с момента, когда выкатили мне из типографии на тележке под яркое иерусалимское солнце сто моих книг, в красивых голубых нарядах. Очень хотелось, чтобы состоялась их встреча со своими героями. Многих адресатов непросто было разыскать. Затем следовало ещё убедиться, что гостью по прибытии встретят, если не объятиями и поцелуями, то хотя бы впустят в дом. Мои терпеливые телефонные звонки обычно приносили адрес и чувство заинтересованности. Конечно, старался не приблизить эти действия к навязчивости. Мне только хотелось угадать доброжелательные руки и передать в них книгу.
И она покатила, полетела и поплыла во все концы света.
* * *
Возможно, люди, о которых Вы здесь прочтёте, Вам неизвестны, но поверьте - они заслуживают того, чтобы о них знали и помнили. Мои книги "Прозрение" и "Бросок на север" не продаются, и найти в библиотеках не просто, но, спасибо Интернету, легко почитать их в: "lib.ru, Библиотека Максима Мошкова, Заграница", а теперь и в "проза.ру".
* * *
Из первых я послал книгу одному из основных моих защитников в период попыток официального признания квалификации учёного в главном секретном институте Москвы - профессору Владимиру Николаевичу Бродовскому (lib.ru , Заграница : "Поверь глазам своим", "До защиты один шаг", "Защиты не будет" и далее).
В ответ на моё сообщение об этом по домашнему московскому телефону я услышал до боли близкий тихий говор. Мне показалось, что радости слышать меня после полутора десятков лет перерыва, мешали какие-то опасения. После эта мысль получила подтверждение в том, что никакой реакции на мой звонок и высланную книгу не последовало.
Больно было узнать, что и этог замечательный человек ушел из жизни.
Даже такой смелый человек, как профессор Борис Константинович Чемоданов (lib.ru, там же)
который в тяжкие дни, когда в одном шаге от докторской защиты меня выкинули из его института, не боялся в своём кабинете неоднократно произносить в спрятанные микрофоны: "Боритесь, если ко мне обратятся, я вас поддержу". (Правда, эти слова приводили меня в замешательство: с кем же я мог бороться, и каким таким способом? Ни до какого противника было не дотянуться и даже не дозвониться). Думаю, что и он тоже без колебаний отстранил моё обращённое к нему послание, игнорировал посвящённые ему в книге благодарственные страницы (если ему их показали, что мне представляется состоявшимся) и промолчал. Может, подивился наивности субъекта и предпочёл не ставить под угрозу свою репутацию и положение.
Хотелось бы мне ошибиться в этих предположениях.
После раздумий и сомнений, я всё же решусь оставить здесь имена этих достойных людей, ибо боюсь, что в болоте их секретности навечно задохнётся простая человеческая правда, коей единственно и стоит сохраниться в веках. Тем более, что ничего плохого, кроме хорошего, они не совершили. Да и их подопечный, автор этих строк - тоже.
Мой бывший руководитель, а ныне украинский академик Владимир Ильич Скурихин,
которому посвящено много страниц в книге (lib.ru "Практика на ГАЗе" и др.), отозвался из Киева по Интернету с кратким выражением благодарности и подтверждением правдивости зарисовок нашей совместной жизни и работы.
Мне казалось, что существует почтенный возраст, когда страх сползает с души человека и позволяет ему, наконец, расправиться и пожить в своё удовольствие.
Но, наверное, я ошибаюсь. Эти люди до последнего дня (и даже после него), оставаясь формально на службе, дорожат выслугой своих многолетних трудов, ожиданием следующего звания, прибавки к пенсии, чести упоминания в юбилейные даты. Ожившее во мне радостное чувство свободы им не знакомо.
Или просто уже не в силах они стряхнуть с себя въевшуюся в душу чёрную коросту страха.
А вот взрослый сын Скурихина сообщил, что они, вырывая из рук друг у друга, читают мою книгу, и в его молодом голосе не слышалось и тени пропитавшего старшее поколение ужаса от сознания непременного ежесекундного присутствия той противной всеслышащей, всевидящей и всё запоминающей ядовитой стихии.
* * *
Только сейчас добралась до меня горькая весть, что скоро четыре года, как ушел из жизни Владимир Ильич. Тяжело осознать. Много лет в молодости он заменял мне и отца, и брата. И до сих пор чувствую в себе его твердую веру в святое свойство труда для науки и людей. От души соболезную родным и близким. (24 февраля 2018. Реховот)
* * *
Я был весьма озадачен реакцией моего хорошего ленинградского знакомого Владимира Васильевича Андрущука. Во многих беседах, даже и последних, когда я звонил уже из Израиля, он жаловался на несправедливости в своём ЛПИ, на зав. кафедрой, что не давал ему хода. Однако мой откровенный рассказ в книге о конкретных поступках этого псевдоучёного, рядом с похвальными словами самому Андрущуку, видимо, его напугали, и он совершенно замолчал, спрятавшись в эфире. Неужели и за рубежом 80-летия его начальник сохраняет такую грозную силу? Скорее, затурканный пожилой доцент опасается повредить своему хотя и тусклому, но привычно установившемуся положению, любым неосторожным движением, спонтанным всплеском замороженной души в ответ на слова истины, благодарности и похвалы, от которых давно отвык, боясь тени косых взглядов коллег и начальства.
* * *
Неужели и на пороге свидания с Высшим судией человек не может освободиться от гипноза "целесообразности"? Врезанный в него, подобно осколкам металла давно прошумевшей войны, страх и трепет перед дирекцией, отделом кадров, "органами" сохраняет жёсткую власть над малейшими, робкими позывами души?
Я убедился в незыблемости этого недуга бывшей советской личности недавно, встретившись с опытным инженером-радистом, который очень по-умному в 83 своих года оставил славный, но холодный и голодный для него Питер и переместился в солнечный деликатесно сытый Израиль, в квартирку с личным садиком и множеством удобств, обгоняющих потребности даже столичного жителя. Этот закалённый, в завидной памяти и здоровьи человек буквально затрепетал, увидев на случайно открывшейся странице моей книги слово "Секретно" в начале приведённого там документа - письма в ВАК из моего института.
- Зачем вы это сделали, - в ужасе повторял этот человек, прошедший войны и несущий в теле их осколки. - Они вас разыщут!
Его не удавалось успокоить никакими логичными аргументами. Слова о том, что я уже почти полтора десятка лет не состою в гражданах той страны, а живу в другой, что уже давно нет на свете СССР, и его бумажки утратили силу, "ну, посмотрите, сколько всего публикуют о тех временах в газетах" - всё это не воспринималось бывшим руководителем бригад по наладке техники на кораблях и подлодках. Наконец, терпение покинуло меня:
- Да плевал я на них, что они теперь могут мне сделать, всё это в прошлом, да и нет в этом письме вообще никаких сведений, это обычная бюрократическая бумажка!
Но он стоял на своём, и чтобы успокоить его, я рассказал о моём недавнем контакте с самими "органами" - о лекции перед начальниками ФСБ (о чём рассказано выше). Это его почти потрясло. Он смотрел на меня, как на героя, закрывшего собой амбразуру ДОТа. Мои дальнейшие попытки перевести возникший нимб моей исключительности, в простое осознание естественного для всякого человека чувства свободы, он принял сдержанно. И вряд ли поверил.
* * *
Особое место в моей душе занимал всегда Слава Кудряков (lib.ru "Как отыскать то, что совсем спряталось").
Хотя наше знакомство было относительно кратковременным - пара лет совместной работы в СКБ при Текмаше, да несколько кратких встреч, когда Слава навещал Иваново, приезжая из далёкого наглухо засекреченного города Северодвинска. Он законтрактовался и вкладывал там свой талант в поумнение атомных субмарин, активно грозивших существованию жизни на планете. Да, вот такая несовместная штука - предельно интеллигентный, добрейшей души Славка, и угроза сжечь, отравить всё сущее.
Этот человек обладал редким даром, совмещая в себе совершенно раскованный ум оптимиста-фантазёра с терпеливо-настойчивым умением сухаря-инженера. Из своих многих придумок он точно выбирал самые верные и дожимал дело без единого помощника до чертежей и схем, а затем и действующих образцов. Не могу похвастать, что был его близким другом, но с первых дней знакомства почувствовал особую привлекательность этого щедрого, доброжелательного, красивого человека, преклонялся перед его незаурядностью и был горд его расположением. Хотя Слава со всеми был ровен, улыбчив и одновременно серьёзен. Короче, когда появилась моя книга о прошлом, где он, естественно, был прописан, и жизнь позволила мне обратить взоры во вне, сразу начал розыски.
Мне повезло, обнаружил очень давний номер телефона, и совсем неожиданно зазвучал в трубке ответ с берегов Белого моря. Я узнал мелодичный голос Нины, красивой девушки - жены Славы. Её слова сразили меня. Несколько лет, как Слава ушел из жизни. Он всласть работал на огромном заводе, имел устроенный по своему желанию кабинет, начиненный всякими удивительными техническими штучками. Не понимал лишь, что такое отдых. Увлеченно отдавал выходные и отпуска овеществлению своих идей. И не выдержал поездки в санаторий. Заскучал, загрустил, внезапно потерял речь, затем не прожил и двух дней. До сих пор приходят к ней бланки авторских свидетельств на изобретения, которые родились его талантом.
Ну как смириться с тем, что не могу представить его взгляду воспоминания о нашей молодости, что не услышу оценку моих переживаний этой замечательно чистой и честной душой. Не могу себе простить, что не взялся его разыскивать раньше.
Не от подобной ли боли приняли многие люди веру в загробное существование.
Пускай хотя бы эти мои строки цветком положу к его памяти.
* * *
При всем том новое моё занятие требовало продолжения усилий. И снова прошлое сурово осадило посмевшего его разворошить.
Я сознавал, что могу опоздать, но непреоборимым было желание принести свою долю памяти сыну прекрасных родителей, которые в трагические дни ареста папы оказали нам душевную помощь и поддержку вопреки всеобщему страху, заставлявшему многих заслониться от самых близких друзей.
Я разыскал адрес Бори Шварца, родители которого, друзья моей мамы, Наум Ильич и Елена Борисовна (lib.ru "Проблеск надежды), обожали своего единственного красивого, талантливого, доброго и тактичного сына, своих малышек-внучек, но до конца дней не смогли смириться с его выбором в жены нееврейской женщины и никогда не встречались с ней.
И вот ответ из Бреста.
Здравствуйте, Рома!
Извините, что так к Вам обращаюсь. Я знала, что Вы гораздо моложе Бори, ну, вот поэтому я так к Вам и обращаюсь. Очень жаль, что Ваше письмо не застало Борю. Борис умер 2 февраля 2001г. Уже пошел третий год. У него был обширный инфаркт , долго лежал в реанимации , но потом перевели в отделение. Не надо было ему вставать, а он в силу своей застенчивости встал, упал и, конечно, снова реанимация и смерть.
Очень жаль, что Ваше письмо уже не застало Борю. Он ведь в свое время переписывался с вашей мамой, а когда бывал в Иванове, то заходил к Вам в дом, а после смерти папы то и ночевал у Вас. Но вот написала вам и сообщила скорбное известие.
Было бы очень интересно прочитать Вашу книгу.
С уважением Шварц Вера Федоровна
Ах, как же я опоздал. Ну почему не исполнил заветное вовремя? Остаётся смириться и принять неизбежное. Так ведь и вся наша жизнь расписана не по логичному сценарию, а, скорее, подчиняется порядку карты, выпадающей из старой слипшейся колоды.
* * *
Случаи подобного рода подстерегали меня и в этой поездке в Иваново. Я считал, что Владимир Дмитриевич Фалеев, работавший шофёром у советских послов в Бельгии и Франции, отвечая на мой вскрик за рулём относительно нахального обгона попутной машиной, спокойным - "значит он спешит", - выражал свою уникальную доброту. Впоследствии я понял, что наряду с этим у человека, пожившего в свободном мире, сказывалась и естественная реакция нормального человеческого общества.
Не скажу, что твёрдой рукой звонил я после столь длительного перерыва по оказавшемуся в моей записной книжке его номеру. Но услышав такой знакомый сразу повеселевший голос его Гали, обрадовался, спросил о моём друге, и мгновенно погасло оживление: "Нет моего Володечки". И снова тяжким грузом легло на душу сознание, что, позвонив немного раньше, легко мог бы исполнить мечту, услышать дорогого и незабвенного человека.
* * *
Я хочу вспомнить ещё одного человека, сыгравшего заметную роль в моей жизни - Владимира Григорьевича Клюева
(lib.ru "Мой город должен за меня заступиться"), бывшего первого секретаря обкома, властителя ивановского края, а затем министра текстильной промышленности СССР. Мне казалось, что обрисованные в моей книге его поступки, связанные с моей семьёй, противостоят той резкой и, наверняка, в большой части несправедливой критике, которая гуляет по городу, где он жил. Я знал, что Клюева уже нет, но очень хотел донести мой рассказ до его семьи. В ответ на высланную книгу я быстро получил от его супруги короткую записку с благодарностью.
Возможно, строки, посвящённые Клюеву показались ей бледными и крайне недостаточными. Всё-таки она жизнь прожила в типичной советской замкнутой среде овеществлённого властью для своих лидеров сказочного строя, где каждый имел по потребностям. В тех условиях всё обращённое к первому лицу сочилось елеем высшей пробы.
Хотя доходят до меня воспоминания знающих людей о том, что она жила очень тяжело. Удовлетворюсь тем, что исполнил свой долг - сохранить правду.
Кто-то из прочитавших книгу "Прозрение", может подумать, что автор тёплыми красками рисует образ начальника потому, что он помог его докторской защите. Признаюсь, я надеюсь на более внимательного читателя, который за внешней стороной событий уловит существенное. А оно состояло в искренней благодарности каждой, к сожалению, редчайшей встрече со справедливостью, что единственное поддерживало меня среди унижений и преследований.
Только вспомню, что Володя Клюев был приятелем моего брата. Они не раз забегали к нам из школы, и мама встречала и спешила угостить ребят. Владимир Григорьевич сердечно относился к нам и реально помог в случае, когда мы с мамой решились обратиться к нему.
* * *
Одними из первых получили мои книги племянницы тёти Кати - Екатерины Васильевны Захарьиной (lib.ru "Проблеск надежды" и др.)
- ангела хранителя нашей семьи в Иванове. Я испытывал трепетные чувства, когда в книге обратился к этому имени. В памяти всплывало прекрасное лицо настоящего Доктора с большой буквы, настоящего интеллигента, человека, посвятившего свою жизнь страждущим и делавшего это без намёка на ожидание какой-либо благодарности. Эта самоотверженная женщина всегда, в любую погоду в пургу и ливень надевала свой видавший виды кожаный плащ и отправлялась по звонку взволнованных родителей, и спасала их ребёнка.
К великому сожалению, к моменту выхода моей книги тётя Катя давно оставила этот мир. Я мог только попытаться обратиться к её известным мне родственникам, которых она опекала, заботилась, чьими неудачами болела и успехами радовалась. Хотелось сделать им приятное, напомнив, что и через много лет образ тёти Кати чистым светом сияет людям. Странно, но мои послания и телефонные переговоры оказались почти безответными.
Наверное, это не такой уж редкий случай, когда переполненный благодарностью человеку, перед которым преклоняешься, желаешь передать это чувство его наследникам, но наталкиваешься на неудачу. Возможно, самому следует обладать большим запасом терпения и такта. Никто не обязан взрастить в себе тобой почитаемые качества.
* * *
Каждый неравнодушный человек, даже не отдавая себе в этом отчёта, стремится воздействовать на окружающую жизнь согласно собственным представлениям. Тем более человек, проживший порядочной длины жизнь и написавший о ней что-то вроде книги. Припоминаешь встречи с крупными личностями, которые вынесены в активный слой событий и принимающими непосредственное участие в их формировании.
Таким является Натан Щаранский,
человек замечательного ума и мужества, поднявший в своё время Америку против советских работорговцев, которые начали взыскивать с выезжавших евреев плату за полученную специальность. Вообще, думаю, что Щаранский сыграл главную роль в создании того давления на советскую элиту, которое свернуло ей шею. Во многом благодаря его борьбе мы все оказались на свободе и в Израиле. В последнее время он проявил себя одним из самых стойких защитников Израиля от левой патоки.
Мне посчастливилось познакомиться с ним сначала через его книгу, где производят сильное впечатление рассказы о борьбе с КГБ, несгибаемом сопротивлении насилию вопреки карцерам и интригам. Позже Щаранский, будучи министром промышленности, вручал премии наиболее успешным ученым из теплиц. В их числе оказался и я. В книге имеется удачная фотография, где Щаранский внимательно разглядывает на выставке наши экспонаты, стоя рядом и в полном согласии с родителем точного привода, которому он вскоре вручит грамоту.
Когда книга вышла из типографии, мне захотелось немедленно переправить её Щаранскому. Найти его оказалось не так-то легко. Министр в Израиле довольно плотно прикрыт секретаршами, которые стоят, как солдаты на последнем рубеже обороны. Всё-таки удалось узнать нужный адрес и послать электронное письмо:
Уважаемый Натан!
Вряд ли Вы вспомните, как вручали в Тель-Авиве счастливому профессору из теплицы Сде-Бокер премию за успешный результат в точном электроприводе. И очень внимательно смотрели на крутящиеся мои моторы.
Но дело не в этом.
Закончив работу, я написал книгу воспоминаний. Возможно, меня подтолкнула к этому и Ваша книга, которую я проглотил уже здесь. Мне очень близки ваши понимания нашей действительности. Это важно для всех, ибо много людей со своими точками зрения, создают простор для террора.
Мне было бы очень приятно сознавать, что моя книга и в Ваших руках.
Роман Трахтенберг
Пришел ответ.
31.03.2003
Иерусалим
Уважаемый господин Трахтенберг!
Ваше письмо получено по электронной почте канцелярией министра по делам Иерусалима и диаспоры Натана Щаранского.
Министр просил передать благодарность и, безусловно, будет рад получить и прочитать Вашу книгу.
Книга тут же отправилась по адресу с автографом:
Дорогoй Натан!
Обращаюсь к Вам так не только потому, что в нашей стране принята такая замечательно простая форма разговора, но и потому, что Ваш пример служения еврейскому народу сближает нас всех.
Мне очень приятно подарить Вам эту исповедь бывшего советского инженера.
Через месяц я получил письмо.
Уважаемый Роман!
Я получил Ваш подарок - книгу "Прозрение" и с удовольствием ее прочел.
Вы, безусловно, поскромничали, намекнув в предисловии, что Вы непрофессиональный писатель. Все, о чем Вами написано, узнаваемо, мы или наши родители в той или иной степени прошли схожий путь. Тяготы войны, голодные военные и послевоенные годы, антисемитизм, пропитавший насквозь нашу жизнь, для многих - тюрьмы и лагеря - таков "малый джентльменский набор" большинства наших соотечественников старшего возраста.
Еще раз позвольте поблагодарить Вас за теплые слова в мой адрес и доставленное книгой удовольствие.
С уважением и пожеланием здоровья и успехов,
Натан Щаранский Иерусалим
Согласитесь, мне простительно гордиться таким ответом. Скажу больше. Теперь, когда слышу о замечательном упорстве Щаранского односторонним уступкам палестинцам и вообще антисемитам, мне хочется верить во влияние той капли "гласа народа", которую я донёс до этого человека.
* * *
Многие мои обращения остались совершенно безответными. Например, я узнал, что из Израиля едет делегация в Могилёв-Подольский. Созвонился с руководителем, передал с ним книгу с автографом:
Дорогим землякам моих погибших родных!
В первые дни войны погибли на дороге из Могилёва-Подольского в Шаргород мои незабвенные дед и бабушка Гринберг Шомшон (Самсон) и Сара-Шифра. Они ехали на подводе и фашистский лётчик расстрелял стариков. Прошу Вас, может, кто-то помнит, знает, где могила - сообщите. (Обратите внимание в книге на стр. 15, 16 и 22-27).
Будьте все здоровы и счастливы Ваш Роман Трахтенберг Израиль 9 мая 2003
И письмо, на имя председателя М-П. еврейского общества:
Уважаемый Абрам Давидович!
Посылаю Вам, председателю еврейской общины моего родного города Могилёва-Подольского, этот рассказ о жизни еврейского парня в Советском Союзе и в свободном мире в Израиле.
Мне хотелось бы надеяться на три вещи:
1. Найдутся люди, которые прочитают эту книгу и вспомнят о своих мытарствах, и мои мысли покажутся им созвучными или полезными.
2. Кому-то из колеблющихся мои искренние рассказы о той жизни и о нашей еврейской стране помогут принять единственно верное решение.
3. Может кто-то знает о судьбе моих несчастных деда и бабы Гринберг Самсона (прим. 1870 г.р.) и Сары-Шифры (1880 г.р.)
Желаю от всей души Вам и всем могилевчанам здоровья, выдержки и удач
Ваш проф. Роман Трахтенберг Реховот, Израиль 9 мая 2003
К сожалению, все мои вопросы остаются без ответа. Также и простое сообщение о получении книги не поступило. Наверное, немного евреев сохранилось в этом городе, который никогда не имел каких-то перспектив развития. И живётся им несладко.
* * *
Но пора же сдвинуться тёмной полосе событий. В последний день перед отъездом позвонил Юре Тайкову, герою многих, почти классических историй нашего студенчества (lib.ru "От смешного до великого" и др.).
( Я справа, в гостях у Юры, 2007)
На этот звонок мне ответил ничуть не изменившийся, внимательный, заряженный энергией голос:
- Роман, ты здесь, нам надо встретиться!
- Да, Юра, только сегодня последний день, завтра утром уезжаю.
- Вот дьявол, как раз сегодня не могу.
- Ну, что делать. Говорю так легко, поскольку оставляю главное своё содержание в ивановских библиотеках, и ты сможешь всё обо мне узнать.
Я дал ему координаты, и Юра обещал непременно найти и почитать. После этого мы обменялись письмами, и я послал ему книгу.
Тайков ответил огромным письмом. Оно написано таким раскованным живым языком, что я снова убедился: когда-то он был недосягаем для меня по многим качествам, которым мальчишки завидуют, и я где-то успел больше, только потому что бил в одну точку, а Юра не мог собраться в одном месте, да наверное, и не хотел. Так и теперь мне удалось сделать толстую книгу опять-таки за счёт сосредоточенности. А талантов у Тайкова больше. И я, честно, рад этому.
* * *
В пятницу накануне отъезда из Иванова позвонил Регине Михайловне Гринберг.
Говорили, что она в плохом настроении, ни с кем не встречается и почти не выходит из дома.
Она меня сразу вспомнила, хотя кроме перерыва в тринадцать лет я и раньше всегда при встрече считал нужным напоминать своё имя.
Она тотчас заговорила о развале своего театра, об ужасном пожаре, который уничтожил всё в чём она жила. В памяти возникли стены, перегородки, панели в её знаменитом Театре поэзии, испещренные росчерками великих рук. Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина и многие другие поэты, которые приезжали по зову оригинального талантливого режиссёра, провели здесь во вдохновенном горении много часов, добиваясь истинно авторского звучании спектаклей. Действительно, лишиться такого - невосполнимая потеря для всех.
Тяжело было слышать нотки отчаяния в её рассказах о пренебрежении новых властей к театру. Пытался высказать своё сочувствие, в котором, наверное, звучала и привычно упрятанная горечь отстранения от собственной работы. Логически ясно, что театр не может жить вечно, так было всегда, а уж в эпоху распада системы... Однако на том конце провода не принимали никаких утешений, никакой логики - полная безнадёжность, горе и страдание звучали в её голосе.
Мне хотелось хоть немного отвлечь Регину Михайловну от мрачного настоящего, я сообщил, что в конкурсе четверых претендентов на последний экземпляр книги, который остался у меня, победила она, и я хочу прямо сейчас привезти ей книгу.
Её голос оживился, однако она наотрез отказалась принимать меня, хотя я отказывался от чая, и только предлагал просунуть книгу в дверь. В результате отправился на почту и отправил бандероль с оплаченной доставкой и всеми прочими гарантиями. Позднее узнал, что она позвонила сыну о получении подарка.
Уже по возращении в Реховот я был на спектакле "Поющий Михоэлс", который прозвучал, как вопль в защиту еврейского народа. Когда зрители покидали зал, я подошёл к сцене, где артисты сворачивали кабели и собирали листы, которые по прочтении главный исполнитель, он же автор и постановщик, сам Марк Розовский, красиво выпускал из рук в продолжении всего двухчасового действия. Заметив зрителя, желающего что-то сказать, он приблизился к рампе.
Я спросил руководителя одного из самых популярных в России "Театра у Никитских ворот":
- В Москве вы будете произносить те же самые слова? - и не услышал твёрдого
ответа.
- Вы могли бы получить в Израиле гражданство.
- Я не могу оставить свой театр в Москве.
- А вот мы уехали из Иванова, и здесь нам тепло.
Разговор коснулся ивановского театра поэзии и Регины Гринберг. Оказалось, что он с ней близко знаком. Я заметил:
- Недавно был в Иванове, но смог поговорить с ней лишь по телефону, а книгу свою подарил (она выразила желание) только посредством почты.
Он ответил с явной тревогой в голосе:
- Недавно навещал её, она гениальный режиссёр и в ужасном психическом состоянии.
Недавно мне снова посчастливилось видеть Евгения Евтушенко. После выступления поэт был бледен и утомлен. Я напомнил ему о встречах в Иванове и Тель-Авиве.
- Да, я помню, помню. А Гринберг умерла, - произнес он с глубокой грустью.
Сожжение "Театра Поэзии" было последним смертельным ударом. Талантливейший человек, она отдала всю себя открытию людям новой грани великой поэзии. Чтобы поднять такой пласт искусства в провинциальном русском городе нужна была абсолютная самоотдача, хотя и этого не было достаточно, требовался подвиг самопожертвования. Это без колебаний, с открытым сердцем совершила еврейская женщина Регина Михайловна Гринберг.
* * *
Фишкин Валентин Израилевич,
талантливейший хирург, человек великого сердца. Это один из самых дорогих мне людей. И это одна из самых обидных несправедливостей жизни, что он покинул наш мир. Ему было всего 63. Уж если природа удачно рождает выдающегося человека, к тому же он становится в полном смысле спасителем множества людей, освещает жизнь ещё большему кругу, зачем забирать его так рано?
Я созвонился и мы навестили его вдову, живущую почему-то не в центре на престижной улице в той приличной квартире, которую подарило ему благодарное Иваново (рукой всесильного Клюева, щедрой к заслуженным гражданам города), а в окраинном посёлке промзоны.
Лиля Израилевна встречала нас на остановке троллейбуса, иначе трудно было бы отыскать среди типовых усталых построек, ту, где нас ждали. Оказалось, что в этом нищенском окружении существует вполне ухоженное уютное пространство, начинающееся за дверью квартиры.
Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя, встретив погасшее лицо с густыми тенями, совершенно скрывавшими взор. Постепенно я привыкал к новому облику хозяйки, которая лет тридцать назад при первой встрече ослепила меня красотой.
После ухода из жизни мужа распался весь её приятный налаженный до мелочей мир. Как будто зазвучало вокруг: "При счастье все дружатся с нами, при горе нету тех друзей". Она произвела неудачные размены, потеряла квартиру, много лет жила без телефона. А тут ещё добавился полный развал "перестройки", пропали, наверное, сбережения, нарушилась работа. Мне было страшно расспрашивать людей о её жизни.
К счастью, она сумела овладеть собой. Привела жильё в пристойный вид, научилась водить оставшиеся от В.И. "Жигули", нашла работу в частной клинике, восстановила контакты с некоторыми друзьями.
Мы сели за стол. Что-то словно подталкивало меня дать возможность высказаться испытавшей крушение женщине. Мне больше всего хотелось помочь человеку хоть на короткое время вырваться из состояния привычного горя к полной жизни, которой заслуживает всякий живущий. Я не очень деликатно повернул вежливый светский разговор к её молодости, обстоятельствам знакомства красивой девушки с успешным молодым человеком.
Рассказывая, она охотно погружалась в юность, осветилось лицо, рассеялись траурные тени вокруг глаз, плавными стали движения.
Я был захвачен видением свиданий разборчивой невесты с кумиром всех девушек города молодым красавцем-врачём, их быстрым продвижением по работе. Меня не удивляли всесильные сибирские царьки, которые заманивали эту пару к себе, осыпали их дарами, обещали немедленно роскошную квартиру, самолёт в Сочи и все условия для работы. Я понимал их жизнь, которая удаётся счастливым влюблённым и достойным людям. Я увидел, что справедливость не обошла стороной дорогого мне человека. И мне стало легче примириться с его ранним уходом.
В конце визита Лиля Израилевна заметила, что скоро к 75-летию Фишкина готовится выпуск сборника статей и предложила написать о нём. По приезде в Израиль я с удивившей меня легкостью исполнил просьбу. Вот что у меня получилось.
Здравствуйте, Валентин Израилевич!
Кого-то, возможно, удивит такое обращение. Но для меня оно совершенно естественно. Мне посчастливилось встречаться с этим ярким человеком. Затем я уехал из города и страны. И вот уже много лет во всех трудных жизненных ситуациях мысленно обращаюсь к нему и следую его советам. Я рассказываю о нём всё новым людям и вижу, что его частицы, живущие во мне, как свойственно живым клеткам, - отделяют половинки, переходящие и в моих собеседников.
Не могу сказать, что был в числе его близких друзей. Но на меня и мою семью простиралось его внимание, а бодрая энергия немедленной помощи не раз переходила в реальное спасение из, казалось, безвыходных положений.
Расскажу о нескольких случаях.
Наверное знакомство с врачом именно в критический момент вашей жизни - дело обычное. Так оказалось и у меня. Обрушилась беда, тяжело заболела мама, её
состояние внезапно осложнилось травмой. Врач "скорой помощи" утешил меня, что она долго не проживёт. Больницы не реагировали на мои мольбы. "Скорая" больше не приезжала. А боли всё усиливались, мы не знали чем помочь, и были в отчаянии. По совету друзей я обратился к Фишкину. Маму забрали в 7-ую Горбольницу. Здесь я и встретился с профессором. Он совсем не считал, что больная должна погибнуть. Сделали операцию, мама вернулась домой. Валентин Израилевич сам пошёл со мной в Облздрав. Секретарша не успела загородить ему дорогу. Он в секунды объяснил начальнице, что для того делал операцию, чтобы человек вернулся к жизни, а не мучился. Мне выдали коляску. Мама ещё четыре года была с нами.
Надо ли говорить о переполнявшей меня благодарности к спасителю мамы. Это происходило глубокой зимой, я проник в городское цветочное хозяйство, разыскал главного цветовода. Чуткий человек понял, что сейчас вся жизнь этого странного посетителя зависит от букета цветов. С охапкой прекрасных тюльпанов я позвонил в квартиру на улице Красных Зорь и... остолбенел. Нет, из разговоров я слышал, что у профессора интересная жена. Но когда мне открыла дверь и заулыбалась моей растерянности такая красавица, дар речи нескоро вернулся к опытному лектору.
Через некоторое время уже совсем иная боль заставила меня искать сочувствия и совета.
Я прибежал к Валентину Израилевичу и рассказал, что моего сына провалили на экзамене в МГУ. Я был в совершенной растерянности.
Сын, как победитель всесоюзной математической олимпиады, окончил Колмогоровский интернат в Москве. Его преподаватель - профессор МГУ, сказал мне при встрече, что Лёня в числе десяти лучших из двухсот выпускников, его алгебраические способности чётко определяют дальнейший путь - мехмат МГУ. Сын говорил мне: "Папа, туда евреев не берут". Но я накричал на него, чтобы не слушал всяких. И вот... (Прошу принять во внимание, что эти воспоминания пишет человек, 12 лет живущий в Израиле, лишенный тогдашними советскими властями гражданства страны, где он родился, трудился, и которой отдали свои жизни его родные).
В явном волнении Валентин Израилевич заходил по кабинету, сжимая руки, которые всегда знали, как прийти на помощь человеку. "Это что же, надо идти и класть партбилет", - говорил он сам с собой. Его лицо выражало одновременно тревогу, гнев, сочувствие и растерянность. Позднее, когда я пробивался со своей докторской, мне случалось видеть такое у расположенных ко мне людей, облечённых властью, но отмеченных врождённым приоритетом совести.
Овладев собой, главный травматолог области, врач-хирург от Бога, понимавший устройство человека от клеточек тела до завихрений души, отдававший всего себя страждущим людям и городу, сказал: "Если бы я не столкнулся с таким же наглым противодействием, то никогда не стал бы никаким профессором".
Специалисты, которые работали с Валентином Израилевичем, конечно, лучше меня могут рассказать и о другой стороне его интересов - изобретении техники, помогающей хирургу в его работе. Вспоминаю, что мой электропривод тоже сильно ему понравился. Особенно его способность заставить механические части двигаться исключительно плавно, медленно и точно. Он даже планировал применить его для конструкции подобной аппарату Елизарова. Что-то помешало тогда развитию этой идеи. Слишком много важных дел ожидало его личного участия.
Когда я бывал у Валентина Израилевича в госпитале, на меня особое впечатление производили его консультации своих сотрудников. На стенд устанавливали рентгеновский снимок поражённого места. Фишкин несколько секунд всматривался в снимок, а затем чётко излагал диагноз и план операции. Я невольно представлял себя в подобной ситуации. Нет, мои аспиранты не внимали мне с таким доверием. Здесь присутствовала иная мера ответственности, прицельная точность советов. И я видел, как светлели лица хирургов, получивших решение трудных и спорных вопросов. Они уносили снимки, и было ясно, что теперь шансы на здоровье человека укрепились, и всё возможное будет сделано.
Валентин Израилевич Фишкин принадлежал к тем людям, которые приходят на Землю по личной воле Создателя. Они навсегда остаются в жизни всех, кому посчастливилось с ними встречаться.
И вот в моих руках тонкая книжка "Незабываемые минуты общения". На её обложке обращённое ко мне прекрасное и немного грустное лицо. Перелистываю страницы. Воспоминания коллег, учеников, друзей... Повсюду слова восхищения, благодарности. Охватывает чувство, словно он сам входит ко мне, праздник встречи с дорогим человеком.
Немного успокоившись, читаю одну статью за другой. Особо хороши воспоминания жены и сыновей. Только удивляет на первой странице: "книга адресована ортопедам, интересующимся историей отечественного здравоохранения". Все мы уважаем врачей, но, слава Богу, досталось начитаться научных книжек, - эта вовсе не из таких. Это искавший выхода из многих душ выплеск благодарности, долг, что несут в себе многие, свет, который поселил в них действительно незабвенный, подлинно Великий Человек.
А вот и публикация под моим именем. Ого, как проехалась по ней уже забытая советская цензура. Никаких уклонений от лубочного образа "хорошего еврея", без намёка на особые преграды на его пути.
Где же элементарная логика? Почему, если всё так сладко и распрекрасно, если десятки признательных учеников защитили диссертации, заняли должности, если построенный его энергией и нервами госпиталь спасает граждан города, лечат страждущих им созданные центры помощи в окрестных городах - почему двоих его прекрасных сыновей, избравших профессию отца и успешно в ней работавших, отпустила кафедра его имени, не удержал благодарный город? Почему они сразу уехали, ну, один в престижную Америку, но второй - в проблемный Израиль? (Кстати, работает здесь замечательно, и пациенты говорят о нём с любовью).
Кому не ясен трагизм таланта не "коренной национальности" в советском обществе.
Это был человек не провинциального размаха. Преступно было расходовать потенциал гения на преодоление глупости чиновников. Часть его жизни, ушедшую в бетон и мебель пристройки к госпиталю, время, воля и сердце, потраченные на пробивание хозначальства, - позволили бы ему в нормальном мире осуществить сенсационные "пристройки" в науке восстановления тела человека. Кому это не понятно. Зачем предаваться самообману?
Если бы его отпустила система, то без хлопот здания строила бы лучшая фирма с внимательным исполнением его указаний. Самые современные приборы выбрал бы он по каталогам и через несколько дней нажимал на их кнопки.
Если бы евреи поняли катастрофу скольжения на Восток и вовремя ринулись на Запад...
Если бы...
Невольно оглядываюсь на собственный путь. Не могу сравнивать себя с Фишкиным. Но ведь и мой точный привод, который теперь оказался конкурентным западному, готов был ещё за двадцать лет до того. Тогда не существовало возможностей приблизиться к моей точности, и выход в мир проложил бы иной путь развития этой сферы техники. Но за железным занавесом не существовало даже "если бы".
Но отчего и сегодня в России, освобождённой от рака прежней власти, оживают его безумные гены? Что заставило нового зав. фишкинской кафедрой отсечь не надуманные, а живые черты образа своего учителя? И да - еврея, как и Эйнштейна, Мечникова, Ландау и сотни других Нобелевских лауреатов. Посмел ли бы он это сделать перед его живыми глазами? Ну, написал какой-то иностранец свои воспоминания, он за них и отвечает. Ведь не висит уже над администратором райком или КГБ. Райкомы давно издохли, а в Сером доме мне - израильтянину - недавно, после откровенного рассказа о прошлом и настоящем НКВД, аплодировало офицерское собрание вместе с начальством. Что двигало скальпелем этого "хирурга"? Хотелось бы надеяться, что это лишь въевшийся в души страх, а не что-то похуже.
* * *
Боркум Владилен Исаакович
- ещё один человек, который живёт во мне. Он приехал в Иваново с группой инженеров для подъёма в городе текстильщиц станкостроения. Боркум с коллегами пришёл в мою лабораторию. Улыбающийся, оживлённый он заговорил со мной так, словно мы век знакомы. Ему понравились наши точные приводы. А я сразу оказался под обаянием этого весёлого и общительного человека. Впоследствии мы часто встречались. Многие способные выпускники нашей специальности, в которых и я старался добавить свои флюиды, составили ядро его отдела.
Он в чём-то походил на Фишкина. В накале жизни, в непрерывающейся ни на минуту радости существования, особом умении общаться с тобой и одновременно со всеми присутствующими. Он жил, как Фишкин, только воздуха ему не хватало. Хирург имел за плечами неоспоримые подвиги - живых людей, которых своими искусными руками вытаскивал почти с того света и ставил на ноги. Боркум же мог опираться лишь на железные станки, которые его ум и прозорливость тоже вводили в жизнь, только эти чудо-машины не умели быть благодарными. Ещё этих людей объединял талант, который в советской системе вооружался энергией преодоления, умением заставить любого типа, которого сначала почему-то озаряло видение пятого пункта собеседника, поглубже запрятать или даже на время проглотить свою сущность, присмиреть и стать вдруг почти доброжелателем.
Владилен Исаакович тоже рано ушел из жизни. Наверное, сердце его не имело большого запаса прочности, хотя на домашних вечеринках в шумном кругу друзей он был из самых азартных исполнителей современных атлетических танцев.
Время от времени мы встречаемся, я вновь вглядываюсь в его яркие снимки, снова проживаю короткие отрезки времени, когда с радостью принимал его подшучивания, становился участником, пожалуй, актёром в спонтанно возникавшем действе, коего он был автор и режиссер.
Известно, что отец ему говорил: "Спеши сделать всё, что хочешь, помни - Боркумы долго не живут". И он не терял времени даром, всегда окруженный коллегами, на ходу весело рассеивал советы и идеи, которые, как откровения, принимали специалисты.
Это было время, когда у нас оживал крупнейший в Европе завод расточных станков, то есть самых умных и сильных машин, определявших успех всего машиностроения. Рождалась новая философия техники. Казалось невозможно заставить станок сделать что-то с большей точностью, чем его собственная механика. А вот автоматика с помощью появившихся тонких оптических датчиков позволяла решить эту задачу - научить станок "прыгать выше собственной головы". Боркум стоял у руля этого направления, действуя не столько начальственными правами, коих никто ему вручить не торопился, или техническими рецептами, которые всегда легко заморочить в обсуждениях, - сколько интуицией, симпатией и умным напором.
И внезапно его сердце остановилось. Даже оказавшийся в этот момент рядом главный кардиолог области не смог его спасти. Провидение дало ему легкую смерть и уберегло от ещё более ужасного удара - неожиданной смертельной болезни любимой единственной дочери, приятной, умной, весёлой и красивой девушки, только что поступившей в университет. Ирочки не стало спустя менее года после кончины отца.
Горе жены и матери было непосильным. Поражаюсь её мужеству. Лидия Сергеевна удержалась в жизни, в работе, где её окружили непривычной для общества теплотой. Наверное, единственной родной ниточкой, связывавшей с ушедшим, оказался молодой парень, который любил её дочь. Она приняла его в сердце, как верного сына, а его двое сыновей стали её внуками. Такое заслуживает отдельной книги о безжалостности судьбы, силе духа, о каких-то высших формах взаимоотношений с решениями обходящимися без слов и объяснений, вне материальных интересов, когда формально чужие, далёкие люди становятся прочно близкими и более, чем родными.
14. Мои книги в крупнейших собраниях мира
Поскольку я фактически перестал быть профессором электропривода, то естественно было как-то определиться в том, что осталось. Не ругательные и даже иногда хвалебные отзывы на неожиданно родившуюся книгу, и она сама - вполне толстая и симпатичная - намекнули: "А почему бы тебе не стать писателем?" Это звание показалось мне удобным. Тогда я начал рассылать свои книги по библиотекам. Сначала в Иваново - это понятно. Затем в другие города, и даже страны.
Была у меня мечта, чтобы новая книга попала в Пушкинский Дом в Санкт-Петербурге. Для этого было несколько причин. Во-первых, некоторая весточка о нашей семье уже была прописана там. Кроме того, этот город всю прежнюю жизнь поддерживал меня, что называется "на плаву", и теперь сохраняет, уже необъяснимым образом, это качество. Да, просто, люблю я его. И в этом не оригинален.
Но лучше обратиться к письмам, которые приобрели со временем вес "документов".
To: Директору "Пушкинского Дома" г. Скатову Н.Н.
Россия, Санкт-Петербург, Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
From: prof. Roman Trachtenberg, Rehovot, Israel
Уважаемый Николай Николаевич!
Моё обращение к Вам не совсем обычно. Постараюсь коротко объяснить суть дела.
В 1990-м году перед отъездом из г. Иваново в Израиль я решил расстаться с книгой, которой очень дорожил мой старший брат, погибший на фронте в 1943. Это было редкое художественное издание "Слова о полку Игореве". Я послал её в Ленинград академику Лихачёву, которого безмерно уважал и знал о его профессиональном интересе. Дмитрий Сергеевич мгновенно ответил мне письмом, благодарил, прислал свою книгу. Всё это храню.
Теперь пришло время воспоминаний. Питер любят все, но не всем повезло любить Питерцев. С 1950 и до 1990 я провёл в этом городе много недель и месяцев, благородные люди помогали не сломаться и работать. Мне выпала судьба жить в советском режиме и в свободном мире. Всё это составило книгу: "Прозрение" (Записки бывшего советского инженера), 513 стр. с илл., изд. "Ной", Иерусалим, 2003.
Я был бы счастлив, если в библиотеке Пушкинского дома рядом с моим подарком, переданным Д.С.Лихачёвым, оказалась и моя книга (там, в частности, приведено его интереснейшее письмо).
Если Вы согласны, прошу известить меня.
С уважением Роман Трахтенберг 25.01.03
P.S. Из нашего телефонного разговора 04.02.2003 я понял, что вы не получили моих сообщений, но согласны с моим предложением. Поэтому высылаю книгу.
Я множество раз убеждался в исключительных личных качествах петербуржцев. Об этом мне напомнило снова Ваше мгновенное положительное решение.
Искренне благодарен за честь впредь проживать в такой блестящей компании. Надеюсь, что знаменитые книги, нашедшие законный приют в стенах Пушкинского Дома, смирятся с внедрением этакого самозванца.
Читателю может показаться чрезмерной благодарность человеку за его согласие принять подарок. Подумаешь, какие для этого нужно иметь "личные качества"! Поясню. У меня уже имелся опыт обращения к начальству известных библиотек. Почти ни разу не прозвучал из России "естественный", казалось бы, ответ. Нередко на том конце линии возникало замешательство, ссылались на отсутствие специального работника и т.п. Просили перезвонить.
Вашу книгу "Прозрение" (Иерусалим, 2003) мы получили. Благодарим Вас за доверие и за добрую память об академике Д.С. Лихачёве. Ваша книга будет занесена в основной фонд библиотеки Пушкинского Дома под шифром 117 5/792.
С уважением и добрыми пожеланиями
директор Института русской литературы
(Пушкинского Дома) РАН
член-корреспондент РАН Н.Н. Скатов
Вроде не страдаю особым самомнением, но, должен признаться, - видение таких слов: "Пушкинский Дом" и т.д. греет что-то внутри.
Для ясности приведу из книги "Прозрение" описание моего виртуального знакомства с знаменитым Д.С.Лихачёвым.
Дело было до войны, году в 39-м. Была у нас ещё в Иванове особо ценная книга - красивое художественное издание "Слова о полку Игореве". Хорошо помню, какой радостью светился мой брат, когда однажды ворвался в квартиру с небольшой, пахнувшей типографией, книжечкой в руках. Она хранилась у нас после исчезновения Лёни, "без вести пропавшего" на фронте, как символ надежды на чудо его возвращения. Академик Лихачёв начал тогда активно выступать с речами о совести и свободе. Его слова очень трогали меня ещё и потому, что звучали из Ленинграда. Лихачёв был известен, как специалист по древнерусской литературе. Я отправил ему эту книгу с небольшой запиской.
Вскоре пришёл ответ - письмо от Д.С. Лихачёва.
Большое спасибо Вам за письмо и книгу. Книгу я знал только по библиографиям, а сам её не имел, не держал в руках. Я передал её в библиотеку Пушкинского Дома.
Очень тронут тем, что Вы пишите, особенно о том, что экономические законы не могут действовать в обществе, лишённом морали. К сожалению, этого не могут принять даже весьма образованные люди.
Но главная моя забота (не скажу огорчение), что число моих недоброжелателей в ближайшем моём окружении растёт и они очень агрессивны. Мои "друзья" убеждены, что я работаю ради денег и не верят, что я не получаю денег в Советском фонде культуры и других обществ. организациях. Поэтому бешено завидуют, стараются всячески меня очернить. Думаю, что я принёс бы больше пользы, если отовсюду ушёл и стал бы писать воспоминания. Это нужно, чтобы замечательные люди, с которыми я встречался, не исчезли в безвестности. Я так откровенно вам пишу, так как Ваше письмо меня очень тронуло.
Будьте здоровы, желаю счастья Д. Лихачев 4.11.90
***
Увидев это фото, я просто почувствовал - вот Дмитрий Сергеевич произносит мне то, что написал.
Я был обрадован и поражён ответом прошедшего Гулаг человека. Это было не просто "спасибо" за оказавшийся удачным подарок, но и крик души. И он исходил от всеми (казалось) почитаемого пророка возрождающейся (тоже казалось) страны. А через несколько дней пришла бандероль... книга Лихачёва "Заметки и наблюдения. Из записных книжек разных лет". Открываю книгу - мистика! Передо мной ответы, точно на те вопросы, которые хотел бы ему задать.
Начавшаяся "перестройка" возбуждала во мне чувство ответственности за ближайшее будущее страны и мира. Об этом написал Дмитрию Сергеевичу.
Теперь, когда человечество проморгало и выпустило из бутылки атомного джина, под угрозой исчезновения оказалась сама жизнь на нашей планете. Да, не через миллиард лет, как мы поняли в школе, когда из жёлтого станет красным наше Солнце, а прямо сейчас, вот в это самое мгновенье. Инстинкт самосохранения начал с несовместимости живых клеток. Он быстренько продвинул нас, через копья и щиты, к такой "обороне", которая через 15 минут подлётного времени может испарить враждующих. А заодно и всех нейтральных и развивающихся. Если сквозь заслон умнейших противоракет прорвётся только один процент из тысяч многомегатонных зарядов (точнее техника сработать неспособна), уже никто не пожалуется в ООН. И некому будет вспоминать, что эти буквы обозначали.
Остаётся единственное - принять в себя сознание полной зависимости от соседа, умертвить чувство вражды к нему.
Разве такое возможно?
Как это сделать со стороны нашей державы, где властвует безумный клич - "разрушить всё до основанья"?
Где найти в России корни благородства и порядочности, не охранявшиеся и "Красной книгой"?
Можно указать точный адрес - Ленинград и его граждане! Здесь взывают к нам с Пискарёвки души шестисот тысяч прекрасных ленинградцев, голодных, замерзавших, истопивших последние стулья, но не срубивших ни единого дерева в городских парках; дух неистового Монферана, оставшегося в своём Исаакии, несмотря на запрет царя; очищенная от тёплой садовой земли Ноченька в Летнем саду и сегодня хранящая гордую душу Ахматовой; звучит над миром трагическая симфония Шостаковича; смотрит в глаза живущих Вавилов, накормивший народ хлебом и погибший от голода и обиды в Саратовской тюрьме... Ленинград, возьми волю, и твой благородный дух оживит страну.
Так писал я в своём обращении, но не смог отправить его, заболел, уехал в Израиль и... слова мои только сейчас, быть может, кто-то услышит.
* * *
Особо помнилась мне замечательно огромная, прохладная, доступная и приятная библиотека в Нью-Йорке. Туда нашёл я координаты и начал переписку. В то время мной владела мысль, что подаренная книга не ценится, затеряется, а вот купленная - вызывает почтение, а за ним и - прочтение.
Немного разобравшись в многочисленных разветвлениях интернетовского сайта и выйдя на отдел "приобретения книг", я бодро предложил им купить моё оригинальное и достойное произведение. Все переговоры были на английском и приводятся ниже в вольном переводе. Термин "вольный" здесь означает, что, вероятно, сохраняется смысл диалогов, ибо, с учётом несоответствия уровней английского у договаривающихся сторон, истинное содержание речей остаётся тайной.
Ответ из Америки звучал вполне обнадёживающе.
- О-кей, как раз у вас в Иерусалиме имеется наш пункт, занимающийся такими вопросами. И далее адрес и телефон мистера..., его имя, извините, как-то выпало из памяти, надеюсь, читатель скоро поймёт причину моей забывчивости.
Я тут же позвонил и сообщил в Иерусалим о радостном событии. Примерно в той же тональности мне ответил мистер..., что будет рад познакомиться с книгой. Я вспомнил, что типография в Иерусалиме, которая печатала книгу, как раз, оставила себе экземпляр и попросил, если ему удобно, он сможет там взять книгу.
- О-кей, я хорошо знаю эту типографию, мне, как раз, надо к ним заглянуть, после шабата в воскресенье зайду туда и свяжусь с вами.
Я тут же предупредил моих издателей о визите и попросил дать почитать книгу.
- Нет проблем, книга у нас на полке, - ответили из типографии.
Спустя три воскресенья, я позвонил мистеру Вайнбергу (о, смотри, вспомнилось имя!), предварительно убедившись, что в типографию никто не заходил.
- О-кей, - донёсся знакомый голос. - Да я знаю, в воскресенье зайду.
Ещё через несколько недель ответ прозвучал так.
- О-кей, я помню, но болезнь помешала исполнить намеченное... нет-нет, теперь никаких препятствий, в воскресенье всё свершится.
Затем мистер был в отпуске, затем уезжал в командировку. В следующий раз трубкой владела секретарша.
- Босс занят, в чём дело? Вы хотите говорить только с ним? Он сказал: "О-кей, пусть пришлёт четыре-пять экземпляров книги".
Теперь я сказал:
- О-кей, пришлите, пожалуйста, письмо или факс с этим предложением и адресом.
Ну, в самом деле, не мог же я последовать словесному предложению, чтобы потом снова месяцами ждать. Неизвестно чего. Надеюсь читатель простит меня, если на этом прерву затянувшийся рассказ.
Но, что это я так завёлся! Почему забыл давно открытое? На Западе - обещание - это просто ободряющий жест или вежливый отклик, типа "о-кей". И только.
Набравшийся опыта писатель вернулся непосредственно в Вашингтон. Да, именно в столицу Штатов, ибо к этому моменту он рассмотрел, что "Библиотека американского конгресса", с которой переписывался, размещается в прекрасном старинном комплексе в Вашингтоне. Это не та библиотека, что произвела на него такое впечатление, когда гулял по Нью-Йорку, но ещё более знаменитая.
Жалко читателя, да откровенно говоря, и себя тоже, чтобы приводить все дальнейшие послания, напоминания и т.п. с обеих сторон. Разумеется, я уже не заикался о продаже книги, а лишь хотел, чтобы её приняли в дар и сообщили данные регистрации.
Сменилось три корреспондента. Наконец, ответил мне "старший работник" отдела славянских изданий. На радостях контакта с языково близким я применил русский язык. Не думаю, что он был понят. В конце концов, просто послал книгу. Мне ответили, что несмотря на огромную загрузку - 20 тысяч изданий ежедневно - мою книгу получили, направили, и предварительно зарегистрировали. Вскоре получил успокоение в следующем виде.
Dear Mr. Trachtenberg
Thank you for your message. We have finally received your book, and are very grateful to you for sending it.
I have sent it over to be cataloged, and this process can take quite a long time, so I cannot unfortunately immediately tell you the card number or the LC call number, as you requested. These should be available within several months.
Please let me know if you have any questions, and thanks again for sending your very interesting book,
Harold Leich
Затем пришли и данные регистрации.
LC Control Number: 82191858
Type of Material: Book (Print, Microform, Electronic, etc.)
Personal Name: Trakhtenberg, R. M. (Roman Mikhailovich)
Main Title: ImpulЄsnye astaticheskie sistemy elektroprivoda s diskretnym upravleniem / R.M. Trakhtenberg.
Published/Created: Moskva : Energoizdat, 1982.
Description: 168 p. : ill. ; 20 cm.
LC Classification: MLCS 92/03822 (T)
CALL NUMBER: MLCS 92/03822 (T)
Request in: Jefferson or Adams Bldg General or Area Studies Reading
Library of Congress, 101 Independence Ave., SE, Washington, DC 20540
Как видите - это солидная организация. Там даже имеется моя книга по приводу 1982-го года.
Не буду утомлять читателя подобными историями о российских библиотеках. Послал книгу в Москву, в бывшую Библиотеку им. Ленина (Российская государственная библ., рег. номер. И 5159-03), в Санкт-Петербург (бывшую Публичную, ныне Российскую национальную библ., шифр 2003-3/9925).
Всего разослал во все концы света знакомым людям и организациям около 60 экз. книги, ещё часть тиража подарил или "дал почитать" и около десятка продал по практикуемой в Израиле "мивце" - за полцены.
И вдруг озорным воробышком порхнула ко мне мысль, что теперь имею право скромно заявить: "мои книги находятся в крупнейших собраниях мира".
Когда-то один из читателей укорил меня, что заголовки моих произведений такие вялые, что не хочется их читать. Вот так и родилось громогласное название, жирным шрифтом поставленное при входе в эту главу.
15. Возвращение домой
Вот и пришла последняя суббота - день нашего отъезда.
Утром последний раз поцеловали внуков, и сын повёз нас в Москву. Обратный пробег по трехсоткилометровой трассе не занял много места в памяти.
Уже в Москве выполнили и последнее задание в посещении России. На Востряковском кладбище произошли порядочные перемены. Появились роскошные чёрно-мраморные скульптурные ансамбли над погребениями. Вместе с тем стена нового колумбария, построенного в советское время под предлогом отсутствия места, зияет пустыми ячейками.
Богатые покупают обширные куски земли, а бедные со своими урнами - нужны они кладбищенским бизнесменам.
Нам повезло довольно быстро отыскать могилу московских родственников. Она оказалась совсем заросшей, засыпанной листьями и ветвями, годами опадавшими с деревьев, и уже почти превратившимися в почву. Всё отчистили.
Разместили среди всех оставшуюся землю Израиля.
Известно, что мир полон случайностей и совпадений. Буквально на следующий день навестила эту могилу, проездом из Ленинграда в Израиль, жена одного из покойных, и была удивлена чистотой и порядком.
Мир тесен. Это изречение, претендующее на некое философское обобщение жизненного опыта, часто слышится от людей, удивленных неожиданной встречей.
Но "теснота" мира проявляется и в другом. Нередко нас поражает обилие разного вида совпадений и антисовпадений - обманов законного ожидания события. Видимо, не так уж необъятен наш "шарик" со всем своим имуществом.
До рейса оставалось порядочно времени, и Миша устроил нам трёхчасовую экскурсию по Москве. Помог случай: в честь праздника "Дня города" объявили о закрытии центра. Движение было малое, и мы везде легко, без пробок проезжали. Водитель наш проявлял чудеса шофёрской интуиции, разгадывая с полвзгляда предписания дорожных знаков, объезжая закрытые участки и неуклонно приближаясь к желаемым объектам.
Проплыл мимо новый храм Христа Спасителя, напористо поднявшийся из бывшего водоёма. С улицы видна только верхняя часть собора, ибо снизу он окружён мощными крепостными стенами. Видимо, учтён прежний опыт и предусмотрена возможность обороны от новых революционеров.
Когда-то эта церковь уже существовала, но была выкорчевана,
как источник "опиума для народа". Чтобы постоянно омывать раненное место памяти у этого самого народа, здесь соорудили бассейн. Конечно, самый большой в мире.
Я там плавал, зимой это было любопытно: среди клубов пара, поднимавшегося с подогретой воды в морозный воздух, неожиданно возникали на перекрестных курсах голые тела. При желании легко было почувствовать себя среди моржей и моржих.
Кстати, недавно специалист-историк, читавший Маркса в подлиннике, разъяснил мне, что последний, говоря об опиуме, имел ввиду вовсе не яд, отравляющий сознание, а напротив - средство, спасающее человека от боли и уныния.
Это советские "марксисты" вырвали слова из контекста и сделали из них дурной клич, с которым были разгромлены или загажены молитвенные дворцы, а тысячи служителей оклеветаны и истреблены.
Вообще столица словно подготовлена к ярмарке. Многие дома раскрашены, словно лубочные картинки. Из развала империи Москва выкрутилась и на этот раз. Как и при советской власти нашла способы высасывать деньги и труд из всей страны. "Народные избранники" продвинули закон, по которому новые собственники из всех областей должны ехать в столицу, чтобы узаконить свою фирму. Налоги тоже поступают в Москву. Вот и хватает денег на всякие причуды.
Так на Москва-реке появился остров, а на нём возвышается памятник... Петру Великому, работы знатного Церетели. Странная затея. Насколько известно, царь-реформатор душу вложил в свой Петербург, а прежнюю столицу, мягко говоря, ненавидел, интриг её опасался и карал за них жестоко.
Возможно, это компенсация за снятого с должности Дзержинского. Народ должен всегда помнить про "кузькину мать".
Вышли размять ноги на популярном в Москве месте - Ленинских горах. Когда-то нас учили, что здесь разбуженный декабристами Герцен с проспавшим кое-чего Огарёвым давали страшную клятву бороться с самодержавием. Ведь и сам Пушкин мечтал: "Россия вспрянет ото сна, и на осколках самовластья напишут наши имена".
Россия всё "вспрядывает", только из режима личной власти не выбраться ей никак.
Сейчас на знаменитых горах повсюду милиция и... пустые бутылки из-под шампанского брачующихся.
К шести приехали в Шереметьево, покушали, подождали. Встали в очередь на регистрацию. Постепенно отдалялись, продвигаясь к окошечку. Миша долго за нами следил, находя удачные оконца за решёткой ограждения. Сын прощально махал рукой...
* * *
Ранним утром израильский таксист удивлялся нашей подозрительности при посадке. А мы, действительно, боялись сесть в машину к арабу. В дороге согласовали плату 115, плюс 5 за чемоданы. Израиль динамичная страна: вот всего месяц нас не было, а таксисты уже сообразили, что можно в аэропорт возить пассажиров и их багаж раздельно. А если вместе - доплачивай. В России привык уже к цифрам в рублях. Подумаешь, сотня рублей, это разве деньги? Наши шекели ценнее в семь раз, но об этом мы успели забыть.
Постепенно разговорились. Оказалось, что и шофёр почему-то опасался нас. Расспрашивал о России. Через час расставались друзьями.
Реховот встретил нас, как своих, заботливой сухой чистотой, порядком, безмятежностью устроенного цивилизованного быта.
Дом нас дожидался, живущая во дворе кошка лёгкого поведения приветливо мяукнула, цветы в квартире заметно подросли, всё, скучавшее по электричеству, дисциплинированно включилось, душ охотно выдал согретую израильским солнцем горячую воду на зароссиенные тела.
Не теряя времени, поспешил подарить близким и соседям по тарелочке настоящих свежих белых грибов. Удивлялись, нюхали. В самом деле, аромат проникновенный! Вдали от своих берёз и они расчувствовались, бедные.
Мне не терпелось поделиться впечатлениями, но мои российские подвиги никому не показались особо интересными - все уже бывали недавно в России.
Путешествие закончилось, снова живи себе тихо и не дёргайся.
Вечером, наконец, вернулся к традиционной проходке. За месяц отсутствия число желающих размяться заметно прибавилось. Уже много лет, не подсчитать, хожу или бегаю по улицам городов, которые подвёртываются под ноги. Помнится, ивановские жители диву давались, видя бегущего взрослого и, вроде, солидного человека. Я старался бегать по малолюдным и малособачным улицам, благо такой район недалеко от моего жилья имелся. Был случай, открылась калитка, мимо которой пробегал, высунулась заспанная физиономия и вскричала: "А что, разве магазин уже открыли?!"
Здесь в Израиле моё быстрое хождение или бег никого не удивляли. А вот теперь появилось и много единомышленников. Городская власть построила тротуар длинной в несколько километров вдоль новой восточной окружной дороги. Повесили указатель: "Тропа здоровья".
И что бы вы думали - множество граждан словно только этого всю жизнь ожидали. Особо отозвались жители примыкающего сюда религиозного района. Идут семьями, бородатые величавые мужчины в чёрных кипах, полные женщины в платках и юбках до земли, девочки и мальчики, иногда ещё везут грудного в коляске, идут группами и поодиночке, молодые и старые, стройные и согбенные, спортивного облика и инвалиды. На ходу оживлённо переговариваются. Идут, многие побыстрее меня. Не мог себе представить, чтобы эти вечно занятые люди (если свободны, то читают молитвенник) так просто без срочной важной причины двинулись с места, а тем более ринулись в бесцельный дальний поход туда, чтобы затем спешить обратно. Сначала я гордился, что своим примером вызвал всенародное явление, и, проходя среди коллег, всматривался в лица, ожидая знаков признательности. Понемногу успокоился.
До сих пор удивляюсь, ведь не было никакой агитации, не развесили афиши, не убеждали по радио, не шумели местные газеты, коих и вообще-то у нас толком не существует. Это оздоровительное движение не могу объяснить иначе, как изначальной крепостью еврейского народа воскресшей на своей земле.
Но всё-таки, многие прекрасно обходятся без физкультуры. И выглядят довольными. Кем же лучше быть - худым и спортивным или толстым и добродушным?
Возможно, в одном из многих измерений все люди делятся на:
- худых, изнуряющих себя режимом, зарядками, ограничениями в еде и поэтому нервных, раздражительных, стремящихся всех поучать; их можно узнать по жестким морщинистым лицам и озабоченным взглядам; для них поход к врачу, приём лекарства отягощающее событие, правда, болеют они редко и не тяжело;
- и толстых, которые лопают и пьют что и сколько влезает, не знающих распорядка дня и ночи, и потому довольных и весёлых; их отличают гладкие красивые лица и безмятежность; правда, они чаще болеют, висят на врачах и лекарствах, но при этом не сильно огорчаются.
Поэт говорил, хотя и по другому поводу: "Каждый выбирает для себя..."
Однако я заговорился и едва... Не стоит забывать, что современное общество состоит не только из людей, но также из собак. Нет, нет не подумайте, что я на кого-то обозлился. В самом прямом смысле. Эти, извините, животные ходят среди нас по улицам и ведут за собой на верёвочках млеющих от признательности хозяев. Их воспитание не всегда соответствует эре цивилизации. Могут на прохожего налаять и даже наброситься. Правда, последнее случается довольно редко, ибо владельцу такое удовольствие сулит большие неприятности и расходы. А вот напачкать под ноги - это пожалуйста. Посему будь на чеку, не заглядывайся на витрины и голые животики. Вступишь - и пропал. Личную машину - не продашь, из автобуса - выгонят, друзья - отвернутся, любимая - уйдёт к другому. Отмыть современные ботинки с рельефными подошвами - не получится. И никакой адвокат не возьмется предъявить претензии о материальном и моральном ущербе. Сможешь утешиться в трагический момент лишь, опустившись до ненормативной лексики.
* * *
Не всё происходящее на святой земле радует. Недавно столкнулся в магазине со старинным другом. Этот человек после первого знакомства на своей машине повёз нас показывать страну. Едва оказавшись в Израиле, я увидел идеально ухоженные поля, горы, на склонах которых всходили посаженные заботливой рукой кипарисы, неземной город Иерусалим, прикоснулся лбом к отполированной тысячелетиями доверия Стене Плача.
Кстати, на родном языке - иврите - она называется просто "Котель", а по научному - "Западная стена Иерусалимского храма". Нигде никакого плача? Да, это же антисемиты на нас придумали. А мы, как попугаи, повторяем.
Мы тогда покрутились по арабским кварталам, где водитель немного нервничал, затем долго ехали вдоль Кинерета, забирались на Голаны. И сразу для новых олим наполнились смыслом слышанные ранее слова и имена.
Теперь, увидев его, я было раскрыл объятия, но мой добрый друг неожиданно закричал на весь супермаркет:
- Вот понаехали, испортили Израиль!
Не спеши с удивлением или обидой, говорю я себе. Это надо понять. Не так давно недоубитые, недосожженные люди получили собственную землю. Отстояли её от злобных врагов. На этой войне пали тысячи их близких, братьев, детей. Наконец, установилась своя жизнь. Родилась и выросла прекрасная страна, народ, общение, привычки, традиции, язык. Старые женщины, спокойно шествующие в модных когда-то шляпках, евреи - работяги, щедрые сердцем соседи, изящные девушки-солдатки, беззаботные красивые дети.... И вот без боя, без причин сдают всё это. Власти не могут понять, что достойные евреи из России уже приехали. Теперь ввозят оттуда в большой мере какое-то отребье, которому плевать на страну, для кого это просто удобство обитания в деликатном обществе
А ведь в самом деле, до последнего года или двух жил в привычном уже климате страны евреев. И вдруг что-то лопнуло, где-то прорвало наши кордоны. Неделю назад иду по обычному пути. Вижу, под деревом расположились странные люди. Трое типично блатных татуированных мужиков. Только не сидят в привычной медитации вокруг бутылки, и вместо разрезания на три части плавленого сырка суетятся вокруг жаровни с мясом. Кругом мусор, грязь, местные жители здесь не задерживаются, уходят подальше.
Прошёл стороной, чтобы не слышать той гнусной формы речи, от которой уехал десять лет назад. Да вот, она сама пришла к нам теперь. Попробуй, объясни нашим мальчикам и девочкам, выросшим на свободе и привыкшим к тому, что люди говорят на разных языках, растолкуй им, что эти выражения не "крутые", а мерзкие.
А недавно вечером вышел на пробежку и сразу в тёмном переулке у забора религиозной школы наткнулся на лежащего человека. Первая мысль - теракт, убит! Потрогал пальцем - тёплый. Позвал охранника из будки, по мобильному вызвали "Маген Давид адом". Через пять минут сирена. Вышел шофёр, он же врач, с тремя девочками-практикантками. Посветили сильным фонарём: да это парень лет двадцати пяти, ни слов, ни движений, только рука в последней судороге накрепко прижала к телу пакет, из которого выставляется отпитая на треть и тщательно завинченная литровая бутылка водки, не дешёвой.
А ещё совсем недавно пьянство в Израиле выглядело примерно так.
По старой привычке я употребляю с обедом рюмку водки. Думал, это относится к тем вещам, о которых лучше не распространяться. Но с недавних пор в прессе зазвучал настойчивый совет врачей, что малая доза алкоголя разжижает кровь и спасает от инфаркта. Получается, что в этом ничего зазорного нет, даже наоборот... Постепенно я вышел на "Александров". Хозяин лавки вин на рынке - объяснил мне, что ту, которую я у него спросил, более дешевую, делают из обычного спирта, а "Александров" - из пшеницы. Меня вполне удовлетворил авторитет этого человека, тем более, что доплата была небольшой. Как-то раз так получилось, что купил сразу три бутылки. Вскоре по радио пошла реклама: "Покупайте водку "Александров",
именно она пользуется в Израиле наибольшим спросом!" Ещё спустя неделю дали на неё в магазинах заметные скидки.
Читатель, прошу прощения, но ведь вспоминаю о России... Хотя эта водка, кажется, из Голандии.
Сегодня, возвращался с грибной прогулки. Не удивляйтесь, те самые шампиньоны, которые граждане покупают чистенькими в красивой упаковке, но, как я понимаю, выращенные на химии, с приходом осенних дождей начинают весело прорастать на пустырях, удобренных стадами овец бедуинских пастухов. Навстречу мне шли израильтяне. В шабат некоторые семьи выводят детей на природу, чтобы увидели зимнюю травку, золотые апельсины на деревьях, порхающих в воздухе, а не на экране компьютера, прытких бабочек - природу, возникающую по собственному желанию, а не стараниями садовников.
Но что это за крик, ругань, и опять отвратный мат? Идёт по полю "господин" и орёт что есть мочи в миниатюрную коробочку: "Ты сразу меня оскорблять, матьтвоютак.... Да, я тебя.... Да, пошёл ты..." Нет бы нажал на кнопку и разомкнулся, чтобы не слышать невежливые реакции приятеля. Раньше такие ораторы, сообщив входную информацию, быстро переходили к действию, получая по физии. Теперь им стало комфортно и безопасно. А насилуемая антенна должна принимать эту грязь и покорные электроники бережно переправлять её по эфиру. Вот судьба создателей чудо-техники: вместо благодарности потомков, они, безвестные, переворачиваются в могилах. Вот она работа "Сохнута" - организации, выискивающей рассеянных по миру "сынов Израиля". И получающей за результат поштучно.
И густо начали селиться в нашем квартале личности ни видом, ни речью, ни повадками не похожие на тех, кто последние полвека съезжаются в это убежище со всего мира. А как две капли воды эти гости подобны тем, с которыми соседствовал, когда жил там, а они выходили на короткое время из "тюряги". Сначала они берутся за работу грузчиков и т.п. непрестижные занятия. Но чуть освоятся и быстро развернутся в коренной своей профессии. И ведь не выловить их потом нашей полиции рыхло-демократической, не видевшей никогда и не слышавшей о подобном штамме человекообразных.
Очень похоже, что Россия, не без помощи наших чиновников, приступила к сплаву в еврейскую страну своего хлама - пьяниц, хулиганов, воров.
Да вот только вчера вошел в наш Супер-Саль, где ежедневно покупаем съестное. Вижу - все кассиры крайне возбуждены.
- Что случилось?
- Надо же какие подонки! Взяли три бутылки водки и две виски и идут мимо кассы. Зачем их сюда напустили?
Сколько ещё надо примеров.
Ну, как тут не взвыть - испортили Израиль!
* * *
А теперь на ту же тему, но с другой стороны.
В Советском Союзе трогательно заботились об "угнетенных народах" и готовили "борцов за освобождение". В ивановских вузах их обучали на факультетах химических взрывчатых веществ. Наготовили кадры и для борьбы палестинцев с Израилем. Было это давно, сильно засекречено и со временем как-то забылось.
Наконец, пришло время, когда Арафата, вероятно, черти поджаривают на тефлоновой сковороде, чтобы не пригорел, а палестинцы, если выпадает случай, режут горло нашим женщинам и одновременно готовятся к демократическим выборам. Мир следит за процессом. Обычная сцена на экране телевизора: корреспондент Гранкин разговаривает с одним из вождей террористов в ихней столице Рамалле. Прямо на улице и без переводчика. Разговаривает по-русски?! Это в глуши-то восточных пустынь - довольно приличная русская речь? Вот он ученик советских кагебешников - засветился!
А теперь и новая угроза - Иран на виду у всех спешит к атомной бомбе и рассказывает, что его интересует исключительно "мирный атом". Плавает на нефти, но "нуждается в атомной энергетике". Его президент заявил, что Израилю нет места на карте мира. И этот самый мир никак не может принять в ООН резолюцию, осуждающую такое поведение одного из своих членов по отношению к другому. У России свой план. Построила Ирану реактор, поставляет новейшие зенитные ракеты, чтобы он мог оборонить свои ядерные производства. И нежно заботится, чтобы его не обидели подозрением.
Наконец Запад решился и выступил с "Заявлением" о ядерных делах Ирана.
Над угрозами Европы смеются не только аятоллы, но и куры, в холодильнике.
* * *
Итак, я дома после месячного отсутствия. Позвольте, неужели я месяц пробыл в моём Иванове? Это было настолько несбыточно, что проскочило мгновенно. Вообще жизнь что-то слишком заспешила. Да это не только мне так кажется. Даже Володя Высоцкий умолял: "Чуть помедленнее, кони!" А недавно услышал ещё интереснее: "Остановите Землю, я сойду!"
Между прочим, могу предложить формулу скорости жизни:
V = 1/(T - t),
где V - скорость течения жизни;
T - полный срок жизни;
t - прожитый отрезок жизни.
То есть: скорость течения жизни обратно пропорциональна остатку жизни.
Например, если вам жить до 70, а прожили на сегодня - 40 , то эта скорость равна 1/(70-40) = 1/30, то есть малая. Если вам 65, то скорость равна 1/(70-65) = 1/5, то есть в 6 раз выше. А уж когда подойдёт к 70, скорость приблизится к бесконечности, и жизнь улетит в миг.
Но главнее этой формулы понимание - жизнь имеет смысл только при хорошем настроении. И не имеет решающего значения, где человек находится - на морском пляже или в тюрьме, живёт он в собственной вилле или снимает угол. Мы часто допускаем плохое настроение по причинам, которые на данный момент уже утратили своё значение. А это просто бессмысленно.
Я всегда любил бродить по незнакомым местам, но никогда не думал, что заберусь так далеко. Легко вспомнить и, как бы, посетить прошлое, войти в окружение Пушкина, вникнуть в работы Леонардо, отправиться в Египет к Иосифу. Этим обладало великое множество людей. И среди них много Великих. Но оказаться впереди времени?! Вот уж чудо так чудо. Ни одному гению не удавалось навестить будущее, а я, обычный человек, сегодня здесь, где вчера не был никто. И завтра я буду ещё дальше. Всё правильно устроено на нашей планете. Крутись вперёд, не притормаживай!
Поспешил навестить мои новые "леса и поля". Подошла очередная наша зима-весна с заветными дождями.
Луга дают зелёный свет,
И желтый, чтоб ты встал - им удивиться:
Ведь я вам брат по гамбургскому счёту.
Среди пустой и огненной вселенной
Отличья наши, в сущности, ничтожны,
В нас одинаков импульс жизни,
Настойчивый, но так пугающе нестойкий.
Однако преждевременно читать кадиш Природе.
Она ещё за свою волю постоять сумеет,
Без помощи Киотских протоколов.
Мне жаль тех, кто придёт сюда в следующих поколениях. Пройдёт ещё некоторое количество лет и то, что я называю природой - исчезнет. И герои-первопоселенцы, которых обидно называют "сорняками", и наивно выступающий из весеннего бурьяна бледно-желтый ещё не впитавший достаточно солнца колоколец кислицы, и сиреневые очи вьюнов полевых, и давно забывшие своих родителей одичавшие, но не потерявшие сладости золотые апельсины, и тянущийся к вам змейкой росток спаржи, кончик которого хрустко отломится и напомнит вкус зелёного горошка, и сами змеи, уползающие в кусты от приближающегося человека, и стукающиеся панцирями в весенней страсти черепахи, и возмущенные, что их побеспокоили, взлетающие ракетным залпом, семейства подросших куропаток, и танцующие над полянами бабочки, и серьёзные работяги-пчёлы, и бесконечное множество иных неучтённых людьми видов и форм жизни - все они исчезнут.
И даже родные мои святые горные фиалки
Останется асфальт улиц, благоустроенное шоссе с рычащими авто, ухоженное кладбище ещё расширится, а вольной земли, где распоряжается природа - не станет. Я даже готов делить её со всё наглеющей свалкой. Но и это её не спасает.
Только зачем ты, моя любезная природа, взялась за меня? Чем-то провинился? Двоится молодая луна, поредели звёзды, всё меньше вижу цветов и их кавалеров- насекомых.
Мало мне было забот, так ещё старость накатила.
16. Новые знакомства
Наконец, она состоялась - встреча с одним из самых знаменитых моих родственников.
Мы с женой приехали в Иерусалим на прохладном шикарном автобусе. Таким способом перемещаются по стране бедные безмашинные граждане, не страдающие амбициозом.
У входа в новую "Тахану мерказит" (центральную автобусную станцию) - огромным сверкающим отполированным и отчищенным до зеркального блеска мрамором собранием шикарных магазинов, кафе, салонов музыки и ещё, и ещё - стояла очередь. Два парня в военной форме, тщательно прощупывают прибывших пассажиров, на специальных столах протряхивают их огромные сумки.
Так тоже вынуждена защищаться страна от жаждущих нашей крови зомби. Убийцы изобретают всё новые способы, цель которых одна - убить побольше евреев, неважно это солдат, грудной ребёнок, юная девушка или древний старик. Они поощряются запрятанной от яркого света замшелой ненавистью лжегуманистов мира. Эти тоже без стыда и совести лезут в любую щель, чтобы напакостить нам.
Мы уже привыкли к тому, что любое заведение - огромный каньон или детский садик, научный городок или поликлиника приобретают черты защищённой крепости, с охранниками при входе, жизнь которых защитить невозможно.
Мы быстро разыскали высокий особняк, в котором размещена Иерусалимская русская библиотека.
Любезная директорша (известная всем в Израиле Клара Эльберт), пока имелось время, по витым лестницам вывела нас на плоскую крышу старого здания. Могучие сосны, отбиваясь от тесноты строений, вымахали в небо, и превратили эту площадку в ароматный хвойный лес.
Сквозь ветви внизу вдали просматривались вечерние улицы святого города.
На презентацию моей книги в небольшом зале собрались гости. Мой взгляд сразу остановился на человеке приятной внешности, который также пристально вглядывался в меня. Мы сначала осторожно, а затем всё более уверенно начали улыбаться друг другу. И тут улетучились остатки сомнений.
- Марк!
- Роман!
Мы обнялись. Прошли десятки лет с того момента, когда я узнал, что известный советский, вернее "молдавский", композитор Марк Копытман наш родственник. Мама объяснила мне, что её мама и его бабушка - родные сёстры. С тех пор ухо выделяло из радио-шумов это имя, а обычно не запоминающая ничего постороннего кроме электропривода - память - аккуратно укладывала в особое хранилище сообщения об опере "Каса Маре", концертах и новых произведениях.
Оказалось, что отъезд в Израиль в 70-х годах был для него не простым. Власти потребовали выкуп в 30 тысяч рублей. Подобные деньги и близко не водились у советских людей. Тогда помогли местные и заокеанские родственники. Марк с семьёй уехал и постепенно стал в Иерусалиме ректором музыкальной академии и концертирующим по всему миру музыкантом.
Когда почувствовалось, что мне есть что сказать этому человеку, я позвонил ему и послал книгу. В автографе написал:
понимаю, отчего у нас никто не имел музыкальных способностей - чтобы не растекались собрал Он крупицы музыки, скучавшие в нашей родне, и вложил всё в одну душу, и она оказалась "обязанной трудиться и день, и ночь" за всех.
Некоторое время я ревниво выискивал в новом лице знакомые черты нашей крови. Всё гармонично, причёска а-ля Леонардо да Винчи, никакого подчёркивания значительности, быстрые гибкие движения...
- Мне приятно увидеть красивого человека, настоящего еврея с голубыми глазами, - по-родственному без стеснения резюмировал свой анализ специалист в точных науках.
Возможно, и он занимался тем же, ибо проявил сдержанность. А куда денешься? Рассматривая красивые лица мамы, папы и брата, у меня в своё время возникали претензии к собственной наружности.
Марк снова начал высказывать удивление достоинствами прочитанной книги, но пришло время мне занять место за столом невдалеке от пианино, молчаливо напоминающего значительность события, и приступить к рассказам.
Они начались с последних событий в Иванове, лекции перед ФСБ. Все со вниманием слушали. После Марк выступил, выразил изумление смелостью автора, с чем последний поспешил не согласиться, объяснив всё глубоко засевшей обидой и долгом перед погибшими.
Мы ещё побеседовали некоторое время, помещение закрывалось. На улице оказалось весьма холодно. Мы с женой надели припасённые на этот случай одежды, а Марк, недавно тяжёло болевший гриппом, попрощался и заспешил в машину.
С этой встречи мы иногда перезваниваемся и подолгу разговариваем. Марк рассказывает о тяжестях работы, занятиях с учениками, изданием партитур, поездками на исполнение своих произведений в Россию и Финляндию. Я говорю о лёгкости бездельного существования бывшего технаря и нынешнего графомана.
А недавно мы были приглашены на концерт в нашем Реховоте. Марк встретил нас при входе в красивый зал "Викс" и вручил билеты. Сначала оркестр исполнял что-то Баха, и певица довольно вяло, монотонно сопровождала вокалом круги его музыки. Затем вышел молодой изящный скрипач и зазвучало произведение Марка Копытмана, полное живости и мелодий. Я был взволнован и несколько удивлён реакцией зала, не полностью повторявшей моё восхищение.
Мне приходилось бывать на концертах классической музыки в авторитетных залах, например, ленинградской филармонии, где всё - от входной широкой и уютной лестницы со ступенями, за много лет оглаженными подошвами спешащих
любителей, до ажурных столбиков бельэтажа и роскошных хрустальных люстр - дышит музыкой и тайной. Там собиралась изысканная публика, уходившая в себя по взмаху дирижера.
Так хотелось бы проникнуть в это таинственное умение, которому почему-то нельзя научиться, как автоматике или электронике, прочитав книги или прослушав лекции и выполнив лабораторные работы. Мне всегда мешают неуместные логические мысли, которые, наверное, следует быстрее подавить, чтобы отдаться вольному течению фантазий.
Марк утешал меня тем, что я умею что-то в других областях.
Иногда я прослушиваю снова записи музыки Марка. Я не специалист, не знаток и даже не могу назваться любителем музыки. Не берусь говорить о том, чего не понимаю. Лишь одно - садовые цветы напоминают красавиц, подвергшихся макияжу визажиста-пейзажиста. Истинные дети природы даже на скудных израильских лугах смотрят на нас, хотя и робкими, но чистыми глазами. Такой мне слышится музыка Марка Копытмана.
* * *
В Израиле живёт и работает удивительная женщина. Она сочиняет музыку на самые проникновенные стихи лучших поэтов. Музыку мелодичную, запоминающуюся, которая, кажется, была заложена поэтом в собственные строки, да не могла прозвучать пока не явилась душа, способная её воспринять и выразить.
Её абсолютный шедевр - "Реквием" на стихи Ахматовой. Она прекрасно исполняет свои произведения. Её божественный голос мгновенно проникает в наш центр наслаждения. Она сама аккомпанирует себе на уровне солиста-исполнителя, успевая выжимать красочное звучание из двух этажей клавишей и многих рычажков электромузыкального помощника. И при всём том, дарит присутствующим истинное наслаждение видеть вдохновенную красавицу.
Этого человека зовут Злата Раздолина. Попав однажды на её концерт, я начал везде разыскивать записи. И нашёл. И не только музыку.
Дорогая Злата!
В бессчётный раз слушая Ваш диск, обнаружил на нем неосторожно занесённый Ваш адрес в Интернете. Теперь мне не удержать желания высказать Вам хотя бы малую часть тех чувств, которые Вы поселили во мне.
Я понимаю, что много красноречивых и достойных людей, тронутых Вашим искусством, сообщали Вам об этом. Присоединяюсь к ним и добавлю, что давно и всегда спрашиваю, где только можно, записи Раздолиной, что Ваш голос теперь часто звучит в моем доме.
Моя любовь к Петербургу, к прекрасным и трагическим его поэтам находит в Вашей музыке, голосе, блестящем аккомпанементе необычайный отклик. Я множество раз бывал в Комарово, пытался (что уж скрывать) увидеть сквозь зелень знаменитую обитательницу "Будки". Замирал у окна в комнатке Фонтанного дома. Чувствовал всю обиду того, кто готов был прижаться щекой к асфальту равнодушной отчизны.
Но смею сказать, что я не из тех неуемных почитателей, что платили прислуге Лемешева, чтобы минуту постоять в его галошах. Нет, я совсем даже технарь. Как положено в Израиле, доктор наук и профессор. А ко всему ещё написал книгу воспоминаний, где много есть о той нашей родине, о Питере, о моей борьбе там и здесь.
Я был бы счастлив подарить Вам свою книгу. Только сообщите почтовый адрес.
Роман Трахтенберг
Ответ пришел быстро, и книга тут же отправилась в путь.
А сегодня 11-го сентября, почти через год, случилось чудо. Зазвонил телефон, и в трубке зазвучала сама Злата.
Пока она извинялась за долгое молчание, я успел придти в себя и с наслаждением слушал её голос, и с гордостью, о том, как ей понравилась моя книга, что она читала и к некоторым местам возвращалась, что это просто энциклопедия жизни и т.д. - не смею повторить все её оценки. Я с трудом вставил слова благодарности. Но она продолжала ещё несколько минут хвалить автора, а когда объявила, что ей понравились мои стихи, я аж воскликнул:
- Но они самодельные!
- У всех самодельные, - ответила она. - Особо хороши ваши "Фиалки лесные...", а на "В Реховоте дождь" хочу написать романс.
Вот.
Меня похвалила певунья-красавица,
Сказала - мне нравятся ваши стихи,
Как сирых детей приласкала избранница
Волшебного мира, нездешних стихий.
Если случится, не пропустите выступление Златы Раздолиной.
17. Оглядываясь назад
Мне казалось, излив душу перед друзьями и знакомыми в родном городе, подкрепив это обширной письменной исповедью, я могу рассчитывать на полное взаимопонимание. Однако всё не так просто.
Мои самые-самые друзья со студенческих лет в отчётном письме за 2003 и начало 2004 года перед длительным молчанием, связанным с с/х работами, которые дают им на зиму овощи и помогают выжить на мизерную пенсию, написали мне вот такое:
Вон смотри Фрадкова Ефимыча назначили на какую должность, и зря ты, Роман, отсюда уехал.
Мне такое "понимание" показалось сильно обидным, и по электронике (на адрес внучки) ответил:
Прошу передать бабушкам спасибо за письмо. Благодарю их за доверие
видеть во мне этого прозрачного подначальника. Как раз, новые
картины по ТВ подтверждают: всё было сделано правильно. Читайте
тщательнее книгу Вашего знаменитого друга, в свободное от с/х работ
время.
Только по вас скучаю.
Всю жизнь занозой сидела во мне мысль, что отношения с самыми дорогими друзьями молодости страдают неискренностью. Чтобы избавиться от этого дурмана, угнетавшего среди всех жизненных невзгод, написал я толстую книгу. И выслал её каждому в руки. Чтобы вникли, поняли, простили взаимно друг друга. Только после этого возникло во мне разрешение, желание приехать на родину. И встретились мы... ну об этом было в начале. Омыл душу слезами. Видел в их глазах ту же бесконечную преданность старых друзей. И вот тебе на - зря уехал, мог продвинуться по службе, проползти слизняком.
Вот как меня это обожгло.
Неужели глубже всего сидит в них та советская ложь. И никакой силой, никакой книгой не объясниться? Чуть отойдёшь, и снова эта ржа выступает. Как мне всех нас жаль. Как обидно.
Но - всё, успокаиваюсь. Прошло.
* * *
Не сразу покидает меня ивановская подпитка, земля и люди, где я был им и интересен, и значителен. И гость, и свой в доску...
Любопытно, что в первые же часы на российской земле обронил где-то всегдашнюю застенчивость, которая мешала всю прежнюю жизнь. Да, выпала эта мучительница и куда-то сгинула. И стал я по-настоящему свободным человеком. Дальше уже, кажись, и некуда. Мог со всеми говорить, рассказывать и слушать. Интересно, окончательно ли излечился?
* * *
Месяц провёл в России. Там трудно услышать мировые новости. Да и свои местные - тоже. Нет, наследник знаменитой "тарелки" на кухне непрерывно вещает, и экран просить не надо - показывает, НО....
Все СМИ заботливо с утра до вечера кормили меня бульончиком со старой лапшой, которая уже не подвешивалась к отвыкшим ушам. Странно, для меня жителя Реховота, где жара и влажность, в ивановской комнате, с радио и ТВ, становилось нестерпимо душно. Ну, дайте же, наконец, воздуха!
Что же произошло в мире и там, где я только что побывал?
Включаю телевизор. Ищу российские новости. Симпатичная дикторша выдаёт, как самое заветное: "Испытана новейшая ракета, долетевшая почти до США..." На экране конструктор с испуганным лицом: "На демонстрации вооружений в Саудовской Аравии американский танк забуксовал на маленьком холмике, а наш..." Российского сменяет толстый человек в куфие: "Раньше мы думали, что американское оружие лучшее, но теперь..."
Жванецкий объяснял: "России нужен авианосец, чтобы с его мостика президент мог смотреть в бинокль".
Вновь любимой темой становится поношение Америки:
- Эти американцы крайне примитивны, они всегда говорят о деньгах.
Ответ прост:
- Тупицы, просто всё нужное человеку им доступно, чего же о нём болтать.
И сильно смущает так и бьющее изо всех щелей желание хвастать. Просто страсть какая-то, заместившая здравый рассудок.
Вот только последние несколько минут с телеэкрана.
Инаугурация российского президента (слово-то какое, мало кто выговорит правильно, просто вступление в должность - не устраивает?). Кремль в золоте, Золотой зал дворца, Тысяча гостей на пределе напряжения. Привратники в белых перчатках открывающие двери маленькому человеку, который кладёт руку на специально запакованный в кожу варана текст конституции и произносит речь... о невиданных успехах России.
Ну, ладно. Это всё-таки официальная церемония официального лица. Но затем идёт трогательный репортаж о фестивале памяти Окуджавы в Польше. И снова: "...Он проходит на самой большой площади Европы... Нет более знаменитого во всех странах поэта..."
И Булат не может на них цыкнуть.
Но позвольте, ни один из моих знакомых русских людей не скажет такого. Кто же эти выразители национального колорита? Зачем лгут миру и самим себе? И приходит на ум: "...тихим звоном заливается колокольчик, гремит и становится ветром разорванный в куски воздух... Русь, куда несёшься ты?...Редкая птица долетит до середины Днепра..." Да, и классика заносило. Впрочем, все уже давно пересели на авто.
Было дело, вминали в нас такое там, начиная с детского сада и школы. Многие тогда исчезли, другие стали калеками, третьи поддались этим увечным, которые, прихрамывая и завывая, увлекли всех в порочную пляску.
А пресса сообщает, что мэр-коммунист города Иванова пытается взорвать существующую российскую компартию. Ясно, Путина не устраивает слишком независимый Зюганов, превратившийся в единственного серьёзного оппонента власти. И стыдно сознавать, что мой "город Первого Совета" норовит продолжить свою штрейкбрехерскую линию в истории России.
Снова в цене "патриотизм". Но, чем, собственно, гордиться? Опять Чайковский, балет? Хорошо, это было. А сегодня? Делать ничего полезного не умеем. Кроме ракет и атома на вынос. Сверлим в земле дырку французским сверлом, вытекает нефть, её продаём. На этом и живём. На вопрос - в чём же опора для гордости - российский человек оглянется беспокойно, задумается и... не на чём зацепиться. И остаётся дерзость. А мы всё равно ткнём всем шилом в ж.
Неужели снова погнали уже и молодое поколение по тому кругу, который не так давно сбросил страну в пропасть!
Перейдём на более спокойный канал. О, что-то из деятельности зелёных. На экране приятное женское лицо, в момент крайнего страдания. Слышим исполненный муки голос: "Как возможно жить, зная о неимоверных страданиях домашних животных!" Плывут кадры - головки зажмуривших глазки курочек захватывает железное приспособление, и... тянет конвейер строй безвольных куриных тушек. Далее: рука в перчатке берётся за длинную белую шею гуся и здоровенным шприцем вводит ему насильно порцию специального, явно противного, корма. Голос: "Так выращивают гусей с укрупнённой печёнкой". Далее видим множество толстущих гусей с трудом передвигающих ноги. Репортёр сладострастно расписывает муки "братьев меньших". Потом он, конечно, получает гонорар и идёт кушать гусиную печёнку.
В чём же проблема?
Да исключительно в репортёрах, которые отличаются от упомянутых выше гусей патологическим разрастанием амбиций и жадности в ущерб усохшей вовсе совести. Ни один хозяин мясной продукции не выпустит рекламу с картинами процесса лишения животных жизни. Это "эксклюзивный", как они любят выражаться, репортаж корреспондента, точно рассчитанный на разжигание опасных страстей в душах людей. Ведь не ставится вопрос о переводе рода человеческого на растительную пищу. Впрочем, следуя этой "логике", почему бы не поужасаться, когда ложится под нож бесчувственного комбайна "волнующееся пшеничное поле"?
Просто есть вещи, которые здравый смысл не позволяет выставлять на обозрение. Если красочно представить некоторый акт, то кто-то создаст общественное движение за выпуск переработанной пищи другим менее отталкивающим способом. Жаль, не находится человек, который просто дал бы такому журналюге по заждавшемуся месту.
Получается так, что миром правят не президенты и не ООН, а пресса. Тогда следует, хотя бы, потребовать сменяемости корреспондентов и их начальников через 4 года - как президентов. А также допускать к такой работе только человека с дипломом, при вручении которого он даёт клятву: "Не навреди!" Должна же демократия защищать себя!
Говорят - журналисты умеют сделать "срез общества". Очень сомнительно. Попробуйте, срезать простой арбуз. И то одни косточки окажутся справа, другие - слева. И ни одна не расколется. Для таких специалистов лучше подходит арбуз вообще без косточек. Одна сплошная красная масса.
Дай Бог простой и ясной жизни,
Спокойствия и гордости отчизне,
Прости и обласкай любимых,
И успокой неукротимых.
Дай каплю совести азартно врущим
Ведущим нас в огонь - телеведущим!
* * *
Выключил телевизор, голова разболелась. Назавтра пошёл к своему семейному врачу. Милая и проницательная женщина сказала: "Начнём с анализа крови". Оказалось - амилаза втрое выше нормы. Пришлось сдавать кровь снова. Результат - амилаза в норме. Причина переполоха - ошибка.
Во-от откуда поговорка: "За ошибки платят кровью".
* * *
Проходит время. Живём уже в июле 2004-го. Смотрим и слушаем Россию. То, что там происходит не позволяет остановить мой труд, грозящий растягиваться в летопись.
Только глухой и слепой может не замечать, как смещаются акценты в речах и картинках российских СМИ. Правда сползает в ложь. Спекулируя на интересе людей к открывающимся архивам, подсовывают подкрашенную историю советского времени. Главными доверенными авторитетами, беспристрастность коих не вызывает сомнений, стали дети бывших членов политбюро.
Мы ещё помним, как Сталин детей "врагов народа" изымал и отправлял в переплавку мозгов. Новый российский режим детей сатрапов не тронул. Оправившихся от естественного испуга их востребовали для раскрытия "истинных" личностей родителей, которые сгоряча попачкала переходная, не сразу сориентировавшаяся власть.
Вот с экрана телевизора сын Берии толкует о замечательных качествах отца, его доброте, любви к семье и домашности. Мне запомнилось подобное выступление пару лет назад. Тогда на его лице читался оттенок извинения и неуверенности. Теперь от этого нет и следа. Берия младший уже не боится ворошить прошлое, висит на экранах, приучает нас с легкой улыбкой произносить страшные имена. Рисует лубочные варианты кровавых событий.
А вот откровенничает сын Хрущёва в специальном двухсерийном телефильме (и находятся деньги в нищей стране). Оказывается, то, что все видели: сняв ботинок и колошматя им по трибуне,
перебивал глава государства в ООН докладчика и председателя - не было такого. Нет, всего-навсего, когда Н.С. шел к своему месту в зале, кто-то наступил(!) ему на ногу и снялся ботинок. Хрущёв сел, ему подали ботинок, он положил его рядом, а застучал просто, как любым случайным предметом, например, зонтиком, когда просил слова для ответа.
И притесняли его бывшие политбюровцы. Не давали разоблачать - ох, что это за слово прорвалось, - рассказывать на съезде о сталинских делах. Тогда предложил Хрущёв: "Сделаем доклад секретным, но мы обязаны зачитать его членам партии".
Так узнали обо всём шесть миллионов людей. Заметим, что все они были строго предупреждены, и кроме этого все были в разной степени замараны той кровью или подлостями.
Потом, продолжил с подкупающей улыбкой потомок:
- Хрущёв сказал, что не можем же мы не обратиться и к будущим членам партии? И доклад по секрету зачитали комсомольцам, которых было 17 миллионов. Ну, а теперь, представьте, какая получилась тайна? (Улыбка уверенности в понимании милыми слушателями).
Но это, извините, 100-процентная ложь, я сам тогда был комсомольцем, ничего подобного не было. Люди узнали из того доклада лишь пару примеров, которые были напечатаны в "Правде". Остальное десятки лет, до "Архипелага ГУЛАГа" оставалось скрытым от общества.
Далее потомок выдал байку, будто бы доклад выкрала в Польше израильская разведка и всунула его сомневающемуся Даллесу. Это окончательно сделало смелое поведение Хрущёва достоянием мира.
Итак, опять евреи. No comments.
* * *
Меняю канал. На экране "Старые песни". Известные артисты выглядят странно... ого, они напялили уже позабытые любимые костюмы героев советского времени: рабочих, крестьян, НКВД-шников. Сохраняли, на всякий случай. И не просчитались. Артисты то ли с удивлением, то ли с удовлетворением оглядывают друг друга, поют старые, за душу берущие песни, с полным набором современных кино-, свето- и пляс-эффектов. В первый момент приятно услышать спокойные мелодии. Но... тут же озноб охватывает душу, как близко всё это к возврату в советский режим. Старые забывают, а молодые не знают, что под такие песни советская власть топила страну в крови. Только по официальным данным с 1 января 1935 по 22 июня 1941 было арестовано 19 840 000, из которых 7 000 000 расстреляли. Большинство остальных погибли в лагерях.
Вспоминаю, как в хоромах ФСБ уже совсем недавно звучало это гордое "чекисты", и красовался при входе заботливо сохраненный божок-основатель со свежими гвоздиками, как дорогому родственнику.
Страстное единодушие, мания величия, ненависть к американцам, богатым и "умным" - это не изъян именно русского народа. Разве не так же ведут себя безликие массы в Северной Корее, Иране, а как было в Ираке у Саддама?
Кто в истории России симпатичен Путину? В какой-то мере он петербуржец. Известно, что Петр Первый отправился учиться в Европу, и стал называться Великим. Новый президент России тоже жил в Европе, он вербовал агентов для КГБ в Германии. Он говорит вежливо: "Иосиф Виссарионович". Но Сталин был не больно грамотным восточным человеком, не выносил образованных соратников, преследовал за "низкопоклонство перед Западом". Поэтому не Петр Великий, а Иван Грозный был его кумиром. Неужели Путин больше кагебист, которому нравятся цари с опричниками, чем лидер, стремящийся вывести свой народ к свету?
* * *
Пишу эти строки и самому досадно чувствовать, что каждый раз выносит меня на какую-то антисоветчину.
А собственно говоря, почему я - один из сотни тысяч обворованных Россией - должен стесняться? В конце концов, я уехал в таком возрасте, когда стране от этого человека мало пользы, но много забот. Почему меня должен кормить и заботиться о здоровье другой народ, которому я ничего толкового не сделал. Почему тяжело работающие соседи должны отчислять от своего заработка деньги, чтобы их выплачивали мне. Да ещё бережно объяснять, что я полноправный гражданин этой страны, чтобы не подумалось о каком-то благодеянии.
Может быть, я провёл свою жизнь в праздности бомжа? Разве не отработал я там по совести и по закону, за зарплату, возмещавшую лишь естественные потребности человека, разве государство не забрало остальное, торжественно обещая обеспечить работника в старости? Нас использовали и, как простаков, с усмешкой, вытолкнули и обманули. Прежняя родина "освоила" оставленные уехавшими евреями квартиры, коллекции картин и книг, фамильные ценности, изобретения - всё нажитое трудом поколений.
Делая вид, будто не слыхивала о святой для любого человеческого сообщества заботе о своих ветеранах, Россия не остановилась перед тем, чтобы украсть у стариков заработанные ими пенсии. Правительство России (читай Путин), прикрываясь фиговым листком "гражданства", совершили весьма низкий поступок. Как так? Почему? За что? Это называется - срам.
Сейчас цена нефти взлетела непредсказуемо. Власти купаются в долларах. Ежедневно им идут огромные деньги, сверх всех плановых доходов.
И не скрыть теперь, что украли пенсии стариков не из-за бедности страны. И уже не спрятать причину, и каждому она ясна: "ну, не любим мы этих евреев и не для того обокрали, чтобы возвращать".
И смотрите - простой народ, так сказать, и обычно болтливые газетчики, телеведущие, депутаты, демократы и либералы - все словно чего-то в рот набрали.
А президент России, выступая в Освенциме, где отравили газом, а затем сожгли полтора миллиона евреев, заявляет перед всем миром, что ему стыдно проявлений
антисемитизма... Одновременно строит Ирану, кричащему об уничтожении еврейского государства, заводы атомных бомб и даёт ракеты, чтобы кто-нибудь, упаси бог, их не повредил. А ныне это государство рассылает повсюду убийц. Из-за террористов у нас превратилось в крепость каждое заведение - детский садик, продуктовый магазин, филиал поликлиники.
И после всего этот человек звонит нашему президенту с выражением соболезнования пострадавшим в новом теракте. Что тогда называется двуличием, лицемерием, цинизмом?
Эх, Путин, случай и история дали тебе великий шанс вывести несчастную страну и её задолбанный народ к достойной жизни. Зачем России столько генералов? Для чего нужно столько солдат, которых мучают и унижают? Земли с большим избытком. В земле - больше, чем можно взять. Никто не нападает. Давайте будем нормально работать, пахать и строить, просто жить. Почему России это не подходит? Зачем ты опять поворачиваешь их в болото?
* * *
А всё-таки, жизнь на планете нашей неудержимо меняется к лучшему. Вот величайшее продвижение техники вручило каждому телефон. Свой ручной, карманный.
Ещё недавно человека, который стоит или идёт в одиночестве и разговаривает, считали того... Нынче все болтают по "мобильникам". Скоро, пожалуй, чтобы не сойти за ненормального, придётся ходить с рукой приложенной к уху и бормотать чего-нибудь.
А благодарить безымянных инженеров всё же есть за что. Кроме очевидной сегодня возможности заговорить немедленно, а теперь уже и увидеть, человека, находящегося за тридевять земель, кстати, о таких чудесах люди никогда не мечтали в самых смелых фантазиях и волшебных сказках, - со временем выявляется и кое-что иное.
Мы привыкли на улице уходить в себя или небрежно скользить взглядом по лицам чужим и замкнутым. Сегодня нередко можно нечаянно увидеть и залюбоваться юным или явно помолодевшим лицом, озарённым неподдельным счастьем слушать любимого, которое доставляет ему... прижатый к уху аппаратик.
Только часто не успеем мы привыкнуть к хорошему, а уже, как чёртик из табакерки, выскакивает озабоченность. Смотри, владельцы новейших этих "табакерок" не могут оторвать прилипших глаз от цветных экранов, где соблазнительные девы предлагаются сладкими голосами, с указанием меню и близкого адреса.
* * *
Когда я вышел из самолёта в Израиле и начал жить в новой стране и новом мире, у меня была иллюзия, что теперь смогу, да что там, - просто обязан - повлиять на окружающее. Такое нетерпение охватило всех вырвавшихся из Советского Союза. Они оставили горячую работу и кипели текущими идеями, неоконченными проектами, надеждами на их, наконец-то, справедливый разворот.
Никакие переселенцы никогда и ни в каких землях не смогли бы выжить без определенной самонадеянности. Кроме этого в нас, бывших советских, была впрыснута изрядная доза презрительного отношения к капиталистическому обществу и его слишком деликатной технике, внушенная якобы рабочей закваской и здравым смыслом уличного мальчишки, этим отличавшегося от маменькиных сынков богачей.
В большинстве случаев эти представления оказались ошибочными. И техника нормальная, явно надёжней и умнее советской, и никаких тебе белоручек, а напротив - работяги без страха и упрёка. Правда, и оценивают такой труд хорошими деньгами в карман, а не отделываются бумажными грамотами на стенку или металлическими жетонами на грудь, чтобы потомки вместо наследства получали гордость.
Каждый человек за свою жизнь что-то для мира сделал, в чём-то его изменил, улучшил. Иначе, откуда взялось всё окружающее нас? Жаль, постоянно заводятся в сосудах человечества вирусы-разрушители, молодчики, после которых нужно много труда, чтобы вернуться к нормальной здоровой жизни.
На путях созидания цивилизации некоторым счастливцам удаётся многое, но и малый человек своё добавляет.
Вспоминаю, с каким упорством, упрямством, зачастую отчаянием сидел я над новым приводом, затаившим причину неисполнения ожидаемого эффекта. Непредставимое количество душевных сил и здоровья расходует инженер на крохотное продвижение своего открытия. Которое затем без всякого внимания, хотя бы памяти, хватается людьми для своего удовольствия и благополучия.
Оглядываясь на собственную персону, осмеливаюсь предположить, что и мне удалось, самую малость, подправить мир в его восхождении. Например, с точным приводом, кредитными карточками, книгой прозрения, советом "пополам" и кое-чем ещё. Нет, конечно, и я не удостоился его внимания, тем паче - благодарности, просто, походя, мир слизнул уж слишком очевидные пенки с разложенных мною на прилавке блюд, и, не оглянувшись, проспешил вперёд.
Иду среди трав и цветов. Хорошо, спокойно. В окружении людей будь на чеку, а здесь... ну, в крайнем случае, воткнут тебе пару порядочных шипов. Эту дорожку я когда-то прорубил через колючки заброшенного поля. Теперь она утвердилась - немало путников пользуются ей.
Человеку приятно сознание, что он проложил хотя бы малую тропинку, чтобы потом люди по ней шли.
Только случаем не загордиться. Совсем рядом с краем города, где я живу, ухоженное, чистенькое еврейское кладбище. Иду мимо. На просторной стоянке десятка три-четыре автомашин. Приехали хоронить кого-то значительного. Ко мне приедут три. Ну, от силы четыре. И ради этого стоит беспокоиться, стараться, чем-то жертвовать?
Сказал нам мудрый Жванецкий: "Зачем бояться смерти? Великие все умерли - и ничего".
А может, мы всё-таки плохо понимаем, что есть счастье? И совсем не обязательно строить дома, писать книги.... Вот, едва переступая, опираясь на особую палку с четырьмя ножками-присосками, поддерживаемый сопровождающей, идет навстречу старик. Он поднимает на меня глаза, отрывая их от тротуара, и... я поражен - у него совершенно счастливое лицо.
Но постой, было же в той советской жизни и хорошее. Помнишь, как пели :
"Эх ты, дорога длинная, здравствуй, земля целинная,
скоро ли я увижу свою любимую в степном краю!"
Скажете - то была молодость. Нет, не только. И полёт, воодушевление новым трудным общим делом. Ну, не кончилось это добром...
А искусство? Балетные труппы в сотню красавиц. Ведь в театрах свободного мира удерживают едва десяток артистов, остальных приглашают на спектакль. А союзы писателей, художников и т.п., разве не давали массе творческих людей хотя бы малые условия для творчества. В свободном мире редкий писатель может зарабатывать на своих книгах.
Хотя часто хрипели советские поэты из-под ноги, стоящей на горле их песни.
Мы всё ищем точку, с которой на наше прошлое можно взглянуть, не с ностальгией, а хотя бы без извинений, перед собой же, что поддавались одурачиванию.
И никто этой точки обзора не может найти...
Простой вопрос - хотел бы я вернуться туда?
Встретиться с друзьями - да. Побродить по моим лесам и полям, по травке и на лыжах - конечно.
Но смотреть каждый день это оскоплённое ТВ, после которого спешишь открыть в комнате окна, ходить снова по улице с Лениным, существовать под лживой властью, ждать пробуждения народа и уговаривать себя, мол, в конце концов, что ты можешь и хата твоя далеко от центра?
Нет, ребята. Я бы снова всё бросил и уехал в Израиль.
За окнами потемнело, зарокотал гром. О, помянешь добрым словом старую пишмашинку, всегда готовую меня услышать. И вспоминаю о той единственной молнии чуть не с ясного неба, что вмиг превратила в бесполезный хлам мой искусный факс и верный многокнопочный телефон. Такова судьба богатства. Кое в чём марксисты были правы: хорошо живётся пролетарию, у него нет добра, а есть только цепи...