ДВЕНАДЦАТЬ ЦЕЗАРЕЙ (новогодняя почти сказка)
"Протокол заседания членов Попечительского Надзора.
Декабрь 200... года, Зал Слоновой кости резиденции Главного.
8 часов пополудни.
Председательствует: г-н Дракониус
Секретарь: г-н Котоштейн
На повестке дня:
1. Обсуждение новогодних празднеств с очередником-кандидатом.
2. Творческие товарищеские наставления коллег.
Выступили:
- г-н Тигроян..."
- ...Я не потерплю! Вы слышите: не - по-тер-плю ! Такого грубого вмешательства! - Тигроян лупил увесистой ладонью по столешнице, отчего чай в стакане Лошадкина, саке в чашке Змеяямы, мате в кувшинчике Собакьеры и коньяк в бокале Козгриджа норовили пролиться драгоценным содержимым наружу. Даже кальян у бин Петушарифа грозился вылиться через трубку.
- Тигроян, успокойтесь, - примирительно прогудел Дракониус, царственно протянув длань в сторону оппонента и, отхлебнув подозрительной жидкости из чаши Грааль, одобрительно хмыкнул, заглянув на донышко. - Мы вовсе не собираемся кардинально менять ход истории, Будда упаси - просто мягко подтолкнуть индивидуумов к принятию решения. Мне кажется, эта идея кандидата-очередника достойна более детального рассмотрения - а вероятно, даже и воплощения, невзирая на рискованность. Aut Сaesаr, aut nihil, знаете ли.
Бин Петушариф демонстративно булькнул кальяном, подчеркнуто отрешенно глядя в потолок, искусно расписанный крылатыми работниками Небесной Канцелярии.
Тигроян опять взорвался:
- Да что этот недощепенец понимает...
- Тигроян-сан, прекратите вести себя, как какой-нибудь Лев, - тихо, но твердо вмешалась Змеяяма, - или, прости Господи, даже Овен. Дайте высказаться остальным, наконец.
За столом воцарилась тишина и участники собрания выжидательно поглядывали друг на друга.
- Я вот думаю, - фыркнув, начал рослый Лошадкин, - что можно было бы всем миром, так сказать, закурочить эту идею. На почин - пусть вон Собакьера будет, а на посошок - уж Петушариф расстарается. Чтобы, стало быть, все чин чинарем, а не ярмарку здесь городить.
- Огород, - мягко поправил его теплый и уютный Котоштейн. - Городят огород, шоб вы знали. Но предложение поддерживаю.
Остальные согласно закивали - и взгляды обратились к Дракониусу. Тот задумчиво барабанил пальцами по подлокотникам, опустив голову. Присутствующие почтительно молчали, давая возможность председательствующей голове принять верное решение.
- Ну что ж, - Дракониус встал, одергивая белоснежную тогу, за ним повскакивали и остальные. - Да будет так. Попробуем вариант Цезаря. Прошу каждого по очереди.
Собравшиеся торжественно встали в центре залы, образовав большой круг, в центр которого смотрел Золотой глаз с купола.
Стройный поджарый Собакьера вышел в центр, смахнул с себя пончо, картинно снял сомбреро, тряхнул головой и хлопнул в ладоши. Потом пружинисто подпрыгнул на четырех лапах, высоко задрав морду, застыл.
Хашшшшш - отозвался ветер в Андах, кондор взмыл в понднебесье, строго и гордо запела сампонья, будя одиноких гаучо...
***
Аииииииийя.... сыво грай.... амэ сама тукэ мро лав... Серый конь, мы братья с тобою... эххх, ромале.....
Старый Рацуш приоткрыл один глаз и тут же закрыл. Так сладко мечталось о вольном просторе, о кибитке, о дороге - и столь же безрадостно было возвращаться обратно в совхозную конюшню. Правда, она теперь уже была не совхозная, а непонятно чьей власти, но кони по-прежнему оставались собой и уход им был необходим.
Кряхтя, Рацуш поднялся с завалинки и побрел открывать конюшню. Лошади, завидев его, дружелюбно всхрапывали и хлопали мягкими губами, ловя руки.
- Ну-ну, - миролюбиво говорил им Рацуш, - не балуй, не балуй.
Иээээх.... ту мро сыво грасторо... ту вылыджя мро шэро... выноси мою голову, ты, серый коник...
К вечеру он сидел под светом керосиновой лампы и чинил упряжь, снова напевая.
Как последний сухой лист на дереве, так и Рацуш был одинок на белом свете: от своих ушел, женившись на местной, но и местные не приняли чужака, да еще цыгана.
Так и мыкался всю жизнь, ни туда и ни туда, а как женка померла, и вовсе задичался. Терпели его только ради совхозной конюшни, где он колдовал: лошади не болели, исправно приносили потомство, всегда были ухожены и спокойны.
Рацуш отложил работу и сидел, задумчиво глядя в пол: всю жизнь был цыганом, а как цыган, почитай, и не жил даже. Осталась только эта нутряная тяга куда-то туда, где еще не бывал, где каждый день нов и непредсказуем, и где серый коник выносит его седую голову из любой беды.
Айиииииия.... нанэ ило дрэ колын... нет уже сердца в груди...
Наутро на заснеженной трассе, километрах в пятидесяти от совхозной конюшни, тормознула легковушка. Водитель спросил дорогу у седого старика странного вида, неспешно едущего верхом на кобыле в яблоках. Потом неожиданно поинтересовался:
- Дед, а куда ты собрался-то? Там только степь, в город в другую сторону.
- Ада дром баро джинэл, - непонятно ответил дед, улыбнувшись - и поехал себе дальше.
Это большая дорога знает.
***
В круг степенно вплыла Свиндзмана, развела руки, подняла голову в пестром высоком тюрбане. Потом резко наклонилась, треугольные уши съехали на быстрые глазки, пятак носа оживленно зашевелился.
Печной жар саванны дохнул, зеленые джунгли вздыбились, заспешили где-то барабаны, покрывая рябью влажную шкуру озера Чад.
***
- Виченцо, да идем же! - голоса под балконом еще пошумели немного, потом им надоело и они стихли, удалившись в сторону праздника.
Виченцо хмуро курил, сидя на полу возле окна. Он был зол, как три тысячи чертей - нет, как вся преисподняя, вместе взятая. Даже нет, не зол - он был колоссально, несправедливо несчастлив, унижен, растоптан и раздавлен!
Ух! Ему захотелось что-то сломать или разбить.
Весьма кстати вспомнив о традиции, Виченцо схватил дубовый тяжелый стул и с трудом перевалил его через подоконник. Отскочил, заткнув уши: раздался оглушительный грохот по булыжнику.
Осторожно выглянув, он поразился: стул, как ни в чем не бывало, огорченно лежал посреди мостовой.
Виченцо присвистнул, оценив качество работы предков, и оглядел комнату в поисках очередной жертвы.
Вот! Эта дурацкая, в каких-то немыслимых золотых кружевах, статуэтка румяного ангела. Пусть! Пусть Анита теперь знает, что она ему без-раз-лич-на!
Кровожадно схватив ангела под крылья, он замешкался возле окна: а ведь эта статуэтка так много помнит.... и Анита всегда отворачивала ангела к стене, говоря, что святые не должны видеть людские грехи. И так гладила эти крылышки... Помимо воли Виченцо всхлипнул - но тут в прихожей раздался стук в дверь.
Продолжая держать статуэтку в руке, Виченцо утер локтем предательские немужские слезы и пошел открывать.
- Виченцо... - начала Анита и запнулась, глядя на ангела в его руке. Потом подняла на Виченцо взгляд, полный такой нежности, что ангел со вздохом понял: сегодня его опять отвернут к стене.
***
Кры Серое Перо, покачивая роучем, вышел под Золотой Глаз, сложил руки на груди, закрыл глаза. Обвил себя гибким хвостом, встав на задние лапы, вытянулся, принюхиваясь.
Терпкий запах прерии ворвался вместе с ветром, Большая Равнина забугрилась Каньоном, подоспело ожерелье Великих озер, отражая своими зеркалами звуки флейты лакоты.
***
Пепа осторожно складывала добычу: вот так, рукава сюда, теперь пополам.... Подумаешь, чуть порван манжет - для фавел это просто королевский наряд, почти новая рубашка, дурень же какой-то выбросил, да еще как раз под Рождество.
Правда, пришлось подраться из-за нее с Жозе, но пусть помнит, где его участок на свалке.
А так - теперь есть что отцу принести в подарок, прямо не стыдно показаться на глаза.
Хотя глаза его давно не видят и сам он уже четвертый год не встает, так и что ж с того: вот оденет она его в новую рубашку - а хоть бы и с порваным манжетом - и скажет: давай, старик, нечего рассиживаться, вон уже Лорд над Рио, раскинувший руки, золот от заката, самое время зажечь такую румбу, что про все годы забудешь...
- Пепа, - отводя взгляд в сторону, Жозе переминался с ноги на ногу.
Она сразу всполошилась, пряча рубашку за спину. Но Жозе, по-видимому, вовсе не собирался драться.
- Я тут тебе... нашел, в общем, - и он протянул Пепе в вымытой по такому случаю ладони одну маленькую серебряную сережку в форме сердечка.
***
Быкссон тучно вздохнул, становясь в центре, повел могучими плечами. Взбоднул головой с крепкими рогами, стукнул булатными копытами.
Тяжелый ветер фьордов упал, синее небо, синяя вода, синий лес, синие песни викингов, драконы, ставшие скалами...
***
Сэр Ротчистер задумал с честью уйти из жизни. Разобранный, тщательно вычищенный и вновь любовно собранный браунинг, подарок деда, вопросительно глядел на хозяина.
С честью - это, конечно, больше для самоутешения. Долги не делают джентельмену чести, особенно, если последний в летах и пятно на его имени вполне может лечь на его детей и внуков. Если, конечно, он не выполнит последний долг.
Сэр Рочистер грустно смотрел на браунинг: столько лет следования кодексам, принципам, традициям, а все впустую - карьера не ахти, богатства не нажил, покойная жена за тридцать пять лет совместной жизни так никогда и не сказала "люблю", собственные дети лишь открытки к Рождеству присылают...
Он перевел взгляд на карту мира, что висела на противоположной стене. А ведь где-то там, в Бомбее, уже пятнадцатый год живет Ричард, старый дружище.
Билл, говорил он, да брось ты эту свою светкость, ну смешно же быть профессиональным аристократом, когда из тебя бы вышел первоклассный профессиональный врач. Зря, что ли, тебе дурь стукнула в младые годы, когда ты столько лет учился, чтобы хирургом стать? Ты же врач от Бога!...
Врач, грустно ухмыльнулся сэр Рочистер. А ведь Ричард все пятнадцать лет его зовет к себе - сам-то среди бедняков, лечит. Живет тем, что принесут. И утверждает, что самый счастливый человек на земле.
Браунинг продолжал вопросительно смотреть на хозяина. А тот снял телефонную трубку, быстро набрал номер:
- Кэтлин? Да, это я - простите, столько лет... Не окажете мне еще одну услугу по старой памяти?...
Через семь часов от земли Королевства поднялся самолет, держащий курс на Индию.
Сэр Рочистер передумал стреляться.
***
Тигроян мягко, невзирая на внушительную комплекцию, прошествовал в середину круга, торжественно снял папаху, пригладил волосы. Полосатая шкура вздрогнула на мускулистых лапах, желтые глаза прищурились вертикальными зрачками.
Горное раскатистое эхо разбежалось по ущельям, заглушил его Терек, подхватила Кура, Арагац зовет: Арарат! Здесь я, здесь... Виноградная лоза тянется к солнцу и несет в себе будущие хмельные капли, как мать дитя...
***
Эрдэнэ нетерпеливо пританцовывала на месте. Укрыться в степи было особенно негде, а в этой ложбине ее могли заметить очень быстро.
Из узелка она достала маленькое старое зеркальце, с удовольствием вгляделась в отражение: глаза ясные, брови черные вразлет, нежный румянец на смуглых щеках. Неудивительно, что Джаргал влюбился в нее по уши.
Эрдэнэ довольно повела головой в стороны, не отрывая взгляда от отражения, спрятала зеркальце.
Вот только куда он запропал? Она уже десять минут тут ждет, а жениха все нет. Жених... Эрдэнэ даже зажмурилась от удовольствия, улыбаясь: наконец-то она выберется из опостылевшей тесной юрты, полной младших братьев и сестер, от бесконечных нравоучений матери и отцовских неодобрительных взглядов. Ведь ей уже шестнадцать - у цаатанов возраст, когда давно пора замуж, а ее за служанку держат!
Эрдэнэ фыркнула, поплотнее запахиваясь: холодный ветер пробирал до косточек. Машинально поправила серебряный обруч-шанаавч с колокольчиками: а ведь, чтобы купить его, родители отдали тогда олененка... Такой смешной был: нос большой, мокрый... Как все радовались, когда он родился: вот будет подспорье в будущем - но для Эрдэнэ надо было справлять приданое.
Она нежно погладила шанаавч, колокольчики грустно вздрогнули.
А ведь не так она представляла себе свою свадьбу... не увозом, не тайком - всем миром чтобы, и она - гордая и красивая невеста, от которой гости не могут взгляд оторвать...и жених бы привел ей оседланного коня, укрытого белым войлоком, а она бы сидела на востоке юрты и пила бы чай с белым-белым молоком...
... Джаргал недоуменно крутил головой во все стороны, поднявшись на стременах: и куда только провалилась эта глупая девчонка?
А Эрдэнэ быстро бежала, смеясь, к родительской юрте, и колокольчики весело вторили ее шагам.
***
Котоштейн поправил камилавку, но снимать не стал, лишь улыбнулся примирительно присутствующим по-чеширски. Прикрыл блаженно глаза, заурчал, потянулся, слегка показав когти передних лап.
...Ай, золотой город, ай, поют возле Стены, поют, не плачут, никто не плачет, когда слезы песней становятся. Читай, читай Книгу - много лет будешь жить, а все равно глупцом останешься. Только глупец будет думать о том, что произошло тысячи лет назад, только мудрый будет этим жить.
***
Кемаль совсем озяб. Особого мороза не было, но попробуй пробудь на улице целый день, да.
Притопывая, он стоял на углу Унтер дер Линден, натягивая на голую шею воротник: с одной стороны был широченный проспект с ярмаркой через дорогу, с другой - канал с прижавшимся к нему рождественски украшенным Кунстмаркетом.
Сам Кемаль продавал хотдоги и кебаб. Торговля шла бойко: замерзшие художники и многочисленные посетители Кунстмаркета охотно покупали, даже по случаю праздника чаевые перепадали.
- Глинтвейн? Кофе? - рядом стояла, улыбаясь, маленькая перуанка с двумя огромными термосами.
У этих ребят тоже бизнес сегодня шел неплохо, судя по всему. Кемаль застолбил эту точку пару месяцев тому и знал немного их всех в лицо, а некоторых - по именам, но знакомыми не обзаводился.
Он улыбнулся в ответ, отрицательно покачав головой: каждый пфеннинг на счету, долго еще на учебу собирать. Тяжело турку в Берлине, да.
Художники, замотанные в шарфы по самые носы, весело переговаривались: на немецком, испанском, английском, китайском. Кемаль прислушивался к незнакомой речи, улыбался чему-то, перемигивался с ближайшими, приветственно махал рукой тем, что подальше.
- Ой-ой, Гюнтер, что-то вонь такая? Гляди-ка: у нас тут очередная мусульманская задница, оказывается, своим гнилым кебабом торгует!
Кемаль вздрогнул, прижимая руки к куртке с сегодняшней выручкой. Нет, не скинхеды, хвала Аллаху: обычные с виду четверо дойчей, рослые, белозубые, прилично одетые. Непонятно - то ли пошутят и отойдут, то ли драку затеют. А им что? Полицейские на такие дела сквозь пальцы смотрят, не спешат подходить.
- Ха, да он еще и хотдоги продает! Клаус, эти приползшие, как тараканы, в Германию черномазые начали приобщаться к цивилизации!
Дойчи весело заржали, недобро кося взглядами. Покупатели Кунстмаркета торопливо обходили их стороной, глядя подчеркнуто в сторону. Кемалю не было страшно - ну, разве чуть-чуть - а просто было грустно и очень досадно на себя самого.
- Эй, вы! - неожиданно донеслось со стороны художников на ломаном немецком, - Оставьте парня в покое и валите.
Дойчи удивленно развернулись на голос: длинновязый Хорхе из Аргентины, продающий всякие латиноамериканские безделушки, исподлобья глядел в их сторону.
- Э, а вот еще... - начал один из четверки, но его перебил другой голос:
- Не покупаете - идите себе, а то полицию сейчас вызову: мешаете торговле, - мягко картавя, француженка Жюли вызывающе скрестила руки на груди.
Дойчи не успели ответить - со всех сторон разные акценты теснили их с улицы, отталкивали от прилавков, смеялись вслед.
Кемаль ошарашенно стоял, все так же прижимая руки к куртке.
- Эй, парень, держи, а то уже синий весь, - немолодой китаец протягивал один из своих товаров: теплый разноцветный шарф, - и, увидев испуганное лицо Кемаля, негромко рассмеялся. - Да не надо денег, подарок.
Кемаль повязал шарф, неожиданно погладил его, счастливо поглядел вокруг. Художники зааплодировали, приветственно засвистели, засмеялись. Повернувшись опять к своему кебабу, Кемаль обнаружил пристроившийся рядом пластиковый стаканчик с ароматным дымящимся глинтвейном.
Поднял его приветственно, обращаясь к присутствующим - и выпил.
За Рождество, да.
***
Дракониус оказался в центре круга неожиданно - никто так и не успел толком заметить. Наклонил голову, скрестив руки, резко поднял, раскрыл пасть, сдерживая огонь, мощные сияющие крылья развернулись, шелестя, тяжелый хвост, поблескивая чешуей, ударил по полу, выбив несколько плиток.
Ушло, ушло великое время хлеба и зрелищ, фронтоны и купола исчезли, погребая под собой плебс и не щадя патрициев, но все же что-то зацепилось, что-то осталось человечеству, вынужденному барахтаться в собственных философских системах, что-то вросло в беспокойные гены потомков, позволяя говорить им спустя века и века на давно умершем языке: siс transit gloria mundi.
***
Эрик подддел ногой камень, но тот оказался слишком тяжел и Эрик чуть не упал, споткнувшись. Выругался сквозь зубы и побрел дальше. Конечно, зима в этих местах - не время для пеших прогулок, но, видимо, сегодня это был последний шанс попрощаться с побережьем: на завтра обещали прескверную погоду, а через пару дней они уезжают.
Засунув руки поглубже в карманы, Эрик запрокинул голову и вздохнул, глядя в ясное небо. Звезды смотрели недвижно и безразлично.
Эрик вздохнул еще раз, понурившись: скоро его деревеньки не будет - океан подступает, всем предложили переселение на материк.
Правда, инуиты наотрез отказались, а белые гренландцы вот едут...
В воздухе еле слышно зазвенело и Эрик по привычке посмотрел на небо: разворачивало свои паруса северное сияние. В его приглушенном свете яркие разноцветные домики вдалеке казались фантасмагоричными, но все равно - очень родными.
Фьорд в темноте представлялся спящим гигантом - а ведь летом он и синий, и зеленый и кто его еще знает какого цвета, особенно когда начинает цвести камнеломка... Наверное, так же все выглядело во времена тезки, Эрика Рыжего. А когда Якобсхван сбрасывает свои льды обоим океанам, то кажется, что вздрагивает весь гигантский остров...
Ну что за ерунда, в конце концов, с этим глобальным потеплением: не завтра ведь случится, хотя старый причал Свена уже почти под водой, но можно выстроить новый, инуиты упрямы, они так и сделают. Еще несколько лет можно здесь жить - а может, просто потом перебраться повыше. А бежать... всегда успеется.
Эрик широко улыбнулся и решительно зашагал домой.
***
Змеяяма выплыла на середину в безукоризненном кимоно с райскими птицами, покачивая маленькой аккуратной головой, лениво обмахиваясь расписным веером.
Развернула кольца, демонстрируя гибкость и гармонию, опасность и изящество.
Вот и последняя сакура стряхивает белый цвет, как обидно - не равняться ей белизной с Фудзиямой. Одна струна запела, вторая, третья... четвертая порвалась, всхлипнув и напоследок порезав палец музыканту.
***
Ндереймана считал себя удачливым торговцем. Во всяком случае, ту сувенирную дребедень, которую он за гроши заказывал и скупал по дальним деревням, неразборчивые и щедрые на руку туристы расхватывали быстро.
Эка невидаль - грубо вырезанная статуэтка из дерева, но, ставя ее у себя в заграничных больших домах на каминную полку, бывший турист станет гордо говорить: это я купил у старого Ндерейманы. А кто это - Ндереймана, спросят его. А это такой почтенный седой старик, что живет в нижнем районе Бужумбуры, ответит турист. А где это - Бужумбура, спросят его опять. Большой город в Бурунди, ответит. А что за Бурунди, удивятся. А это такая страна в самом пупке Африки, ответит знающий турист. Вот и выходит, что Ндереймана и Африка будут значить одно и то же.
Хотя бы в заграничных больших домах.
Сам Ндереймана никогда не пытался что-то мастерить, свысока поглядывая на умельцев, сидевших день-деньской под навесами и что-то резавших, выпиливавших, шлифовавших...
В этот год с удачей Ндерейманы что-то приключилось: сувениров набрать не вышло. Оказалось, скупили за более высокую цену некстати объявившиеся конкуренты.
Порядком огорченный, он сидел дома в старом кресле-качалке, причудами кресельной судьбы попавшем в нижний район Бужумбуры. На пиво денег не было и Ндереймана печально разглядывал опустевшую банку колы. Местное питье он не признавал, покупая яркие заграничные упаковки: так он немного чувствовал себя причастным к большим, но таким далеким домам.
От нечего делать, достал перочинный нож, стал осторожно разрезать банку на гнущиеся полоски. Все так же в тяжести дум машинально начал что-то из них вертеть и лепить. Пригляделся, удивившись сам себе: получался полуслон-полужираф. Увлекшись помимо воли, Ндереймана решил сделать все же жирафа.
Когда красный зверь с длинной шеей, на одной стороне которой можно было различить часть заглавной С, а с другой - почти целую маленькую L, был воодружен на стол, Ндереймана наклонился вровень со столешницей, придирчиво разглядывая изваяние: а ведь ноги, пожалуй, подлиннее должны быть...
Неожиданно им овладел азарт. Он начал подбирать по углам дома пустые банки, валявшиеся там в изобилии. Соседи были очень удивлены неожиданной просьбе поделиться ненужной тарой и в будущем частенько видели Ндерейману, не гнушающегося рыться на помойке.
Через несколько месяцев туристы будут толпиться возле лавки в нижнем районе Бужумбуры, покупая невиданные прежде серьги, браслеты, фигурки животных и людей, даже подстаканники и вазы, причудливо выплетенные - из чего бы вы подумали? - из использованных банок колы.
И когда удивленные гости, видя на каминных полках в больших заграничных домах странных животных со знакомыми буквами, будут интересоваться, откуда такой сувенир, хозяева с гордостью станут отвечать: о, это один почтенный седой художник в Африке, он борется за чистоту окружающей среды.
***
Лошадкин стремительно вышел в круг, притопнул молодецки, бросил кафтан под ноги. Фыркнул, забил копытом, нетерпеливо переступив.
Разлилась Волга весенняя, подталкивая свои воды к Каспию, наморщил лоб Урал, но остерегся будить Хозяйку, навалилась тайга, смяла, но натянулись поводки Лены да Амура, откатилась волна обратно - к золотым маковкам, к желтым хлебам.
***
"...и да благословит вас Господь" - закончила поздравление на открытке миссис Хагетт, старательно поставив очередную галочку в длинном списке адресатов. Пожалуй, стоило на сегодня немного отвлечься - тем более, что предстоял еще рождественский шоппинг, а это очень нелегкое и утомительное занятие.
Впрочем, миссис Хагетт уже составила список подарков в строгом соответствии с табелью о рангах: к примеру, в этом году подарок соседям Уэйнам предусматривался быть совсем символическим(они не поздравили в прошлом году), а подарок боссу мистера Хагетта предполагался с намеком (на повышение зарплаты и увеличение отпуска: это не Европа, где месяц можно на работе отсутствовать).
Оставался открытым лишь вопрос о подарке единственному племяннику, Шону, но миссис Хагетт решила оставить его напоследок.
Правда, Шон очень просил самолет, пусть даже самый маленький, но тетя всегда дарила что-то развивающее: наглядные пособия и книги, нечего баловать детей всякой глупостью.
Огромный молл был удручающе шумен и многолюден. Решительно прижав к боку сумочку, миссис Хагетт направилась в магазин, соответствующий первому подарку в ее списке.
Отмечая галочкой семнадцатый, она почувствовала себя совсем утомленно и решила выпить кофе. Со сливками. И коричной булочкой, так и быть - все-таки праздник.
Сидя за столиком в окружении вороха разноцветных пакетов, миссис Хагетт удовлетворенно отмечала, что выполнила две трети намеченного и уложилась тратами в половину.
Никому не нужные сувениры, стаканы со снеговиками, рамочки для фотографий со снежинками, носки с Сантой на пятке и галстуки с Сантой по всему полю... Она удовлетворенно улыбнулась, потягивая кофе: это был ритуал из года в год, рождественские подарки означали проявление внимания и очень важно было оказывать его в строгом соответствии с правилами.
Неожиданно она вспомнила собственные подарки, даренные ей в течение многих Рождеств. Броши в виде Санты, шарфики со снежинками, вазы с оленями и снеговиками.... которые она изредка одевала или выставляла в прихожей... и которые ей никогда не нравились.
Даже супруг дарил ей всегда одно и тоже: кольцо с брилллиантом, подвеску с бриллиантами, браслет с бриллиантами... часто просто выписывал чек и предлагал найти самой себе.
А ведь так хотелось, чтобы хоть раз в жизни он бы пришел домой с неожиданными билетами на завтрашний рейс куда-нибудь в Бразилию или Малайзию, или хоть с предложением совершить парашютный прыжок в Бока-Райтон... Или просто с букетом роз, безо всякого повода...
Через двадцать минут ухоженная статная женщина с ворохом пакетов и отчего-то заплаканным лицом привлекла внимание услужливого продавца в магазине игрушек.
- Могу я помочь леди что-то выбрать в подарок? - елейно заулыбался он, подпорхнув. - Мальчику? Что вас интересует? Машина? Конструктор? Велосипед?
- Самолет, - рассеянно ответила леди, скользя взглядом по полкам.
- Отлично! - восхитился продавец. - Вот модель пассажирского лайнера, маленькая изящная упаковка, вот....
- Вот это, - твердо сказала миссис Хагетт и, бросив покупки на пол, указала пальчиком на огромный, в полтора метра, авианосец с целой эскадрильей.
***
Козгридж изысканно оперся на трость, поклонился присутствующим. Цокнули копытца по полу, дуги рогов уперлись чуть не в хребет.
Родовые замки горбатятся колоннадами и барокко на юге, дальше к северу сбрасывают ненужную мишуру, распрямляют плечи, сливаются с камнями Шотландии, гулкие залы наполняются шипением эля, балладами об Артуре и протяжными звуками лютни. А рядом все плачет и плачет зеленая Ирландия, собирая никому не нужные трилистники в подол.
***
Маленький Лю старательно рисовал дракона. От усердия высунув язык, он пыхтел, стараясь удержать верный нажим кисти. Почти так же высовывал язык дракон на тонкой рисовой бумаге.
Рука, не выдержав, дрогнула - и линия, идущая по драконьему хребту, получилась в два раза толще необходимой.
Лю расплакался: ну вот, опять учитель рассердится, отец накажет, и придется весь вечер коротать в темной комнате без окон. А отец возлагает на него такие большие надежды как на художника, как на свою опору в старости... Он ведь потратил почти все семейные сбережения, чтобы устроить Лю учиться к прославленному учителю.
За окном пошел снег, сразу сделав свет в комнате мягким и умиротворяющим.
Лю вздохнул. Поскольку времени до прихода учителя было еще довольно, а рисунок все равно был уже безнадежно испорчен, Лю осторожно обмакнул кисть в чернила и стал дорисовывать дракона не по правилам, а так, как захотелось.
Воооот, выросли шипы на его спине, чешуя заскрежетала, отливая металлом, а вот - когти! Да! Тяжелые, кривые.... а ноздри раздуваются жаром, а вот - хвост! Арррррх.... Сейчас хлестнет, убьет наповал, ленты на нем сдержанно развиваются, а вот...
Он вздрогнул, чуть не посадив кляксу: за спиной стоял учитель и молча внимательно следил за созданием рисунка.
Лю испуганно отскочил в сторону, вжав голову в плечи. Но учитель невозмутимо смотрел лишь на дракона. Потом так же молча взял рисунок и удалился к себе.
Когда отец Лю вошел, поклонившись, учитель продолжал рассматривать дракона. Потом встал и тихо, но твердо произнес:
- Мне больше нечему учить вашего сына, почтенный Чжу. Он мастер.
***