...И угораздило ж этого голубя ныть любовную песнь прямо на подоконнике! Артем все утро, чертыхаясь, гонял пегого мерзавца, но вчерашняя мечта понежиться подольше в постели была безобразно испорчена этим пылким пернатым казановой.
****
- Темушка, надо бы съездить на могилку-то... годовщина ведь скоро, памятник заказать надо бы... Темушка, ведь кроме тебя, некому сейчас...
Мать сидела перед ним, не поднимая глаз, говорила тихой скороговоркой. Ее руки с синими вздувшимися венами старательно разглаживали юбку на коленях.
Артем раздраженно выдохнул:
- Ладно, съезжу на днях.
****
И вот теперь приходилось тащиться с этим голубиным мерзким настроением к черту на кулички, за окружную, на городское кладбище номер 8.
Деревенька, втянутая большим городом в его вечно голодное нутро, официально считалась городской чертой, хотя городом ее нельзя было пока назвать даже в страшном сне. Только старая церквушка подле растекшегося во все стороны кладбища была хороша, пряча в своих кирпичных ладонях запах времени, ладана и свечных огней.
С силой захлопнув дверь своей восьмерки, Артем зашагал по весенней непыльной грунтовке к кладбищу. Церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи ранее была ясных зеленых и белых тонов - теперь же кому-то взбрело в голову перекрасить ее, соединив тяжелый бордовый и скрипучую охру. От этого здание сразу осело, стало угрюмо-земным и неповоротливым - лишь яркие кресты всполошенно выпархивали из беспокойных березовых крон.
Артем с неудовольствием взглянул на обновленную покраску и прошел дальше, к скособоченному сараю на краю кладбища, старательно прячущемуся среди сирени и берез. Из-под стрехи сарая неуверенно выглядывала щербатая вывеска "Изготовление мемориальных плит и памятников", а полутемное помещение было битком забито гранитными глыбами скорбной окраски. В сарае никого не оказалось, и Артем решил обождать снаружи, благо к стене была пристроена скамейка.
Однако на скамейке уже сидел почтенных лет дед, явно городского вида, в застегнутом наглухо пенсионерском драповом пальто и темно-синем берете на одуванчиковой голове. Сухие кисти его рук покоились на трости из темного дуба.
Артему ничего не оставалось, как сесть с другого краю. Дед вежливо поздоровался и стащил с головы берет, вынудив кивнуть в ответ.
Помолчав для приличия, дед откашлялся и обратился, коротко взглянув и сразу отведя взгляд в сторону церкви напротив:
- Вы здесь тоже по печальной причине, не так ли? - то ли утвердил, то ли спросил он.
Голос у деда оказался довольно твердым, с поставленным произношением человека, привыкшего излагать свои мысли.
Артему захотелось поинтересоваться, какое кому дело до его причин, но, искоса взглянув на светящийся против солнца белый пушок на дедовской макушке, утвердительно буркнул.
- Впрочем, простите мою невежливость, - дед вздохнул и извинительно улыбнулся, - Здесь обычно не находятся по иному поводу... Кто у Вас... тут? Родитель?
Ему явно не хотелось выталкивать изо рта колючее и дурно пахнущее слово "кладбище".
- Сестра, - коротко бросил Артем, надеясь, что собеседник поймет его правильно и отвяжется.
- Сестра... - дед вздохнул, сжимая обеими руками свою трость, - Такие молодые... - неизвестно к чему заключил он, - А вот я здесь свою жену оставил, давно уж...
- Ничего, время лечит, - усмехнулся Артем, демонстративно откидываясь на спинку с намерением понежиться на майском солнце.
Ему почему-то неприятно было думать о том, где сейчас его сестра, как будто ширма, отделяющая мир живых от мира мертвых, была холодной и скользкой на ощупь.
- Заблуждаетесь, молодой человек, - ничуть не обиделся неугомонный дед, опустив голову и что-то чертя в пыли концом трости, - По крайней мере, исцеленных временем мне еще не доводилось встречать. Это, конечно, если ушедший человек хоть что-то значил...
Он пожевал губами и еле заметно улыбнулся, вздохнув и продолжая свои манипуляции тростью. Артем, не удержавшись, взглянул вниз: довольно недурной фрегат проступал сквозь пыль и опавшие березовые сережки на земле.
- Видите ли, юноша, - продолжал дед, стирая подошвой фрегат и начиная новый рисунок, - Поначалу всегда кажется, что становится легче, вроде как... Но все равно, где-то глубоко, сидит эта окаянная заноза... И радость уже не так полна, и в каждой счастливой минуте уже есть червоточина, и снов боишься и бежишь их, потому что свидание с ушедшими мучительно, сколь бы желанным оно не казалось... - из-под трости выползал дракон, растопыривший когтистые лапы в пыли, - Как будто вот сердце вынули, а уголь горячий вместо него опустили: и вроде как и неживое уже, а жжет.
Дед замолчал, откинулся на спинку скамейки, скрестив руки на набалдашнике и глядя на прячущиеся в березах купола. Артем почему-то не мог оторвать взгляд от драконового хвоста:
- У меня не так, - только и выкатилось на язык.
- У всех по-разному, - изрек вселенскую истину дед, вздохнув, - Порой время надобно, чтобы осмыслить, иногда годы на это уходят, - он отправил в небытие дракона, начав новый рисунок, - И горечь ведь каждый по-разному чувствует. Кто-то кается, что не ценил; кто-то удручается, что недополучил; кто-то радуется, что забыл; кто-то живет себе, как раньше, но на донышке его души, даже утонувшая, скребет по стенкам уверенность, что так, как раньше - уже никогда не будет.
Из-под трости стремился на волю стриж.
Дед снова улыбнулся, неспешно поднялся и, продолжая сжимать берет в одной руке, побрел, опираясь на трость, прочь от кладбища. В одуванчиковой его шевелюре, будто соломины в стогу, застряли солнечные лучи.
****
- За каким лешим тебя понесло в Ригу?! Мало того, что покалечили, так теперь по твоей милости вся семья без копейки сидит - и будет так сидеть еще долго, между прочим!
Катька молча вздыхала, баюкая сломанное предплечье. Поправляла волосы, заводя их за уши. Фенечки на ее уцелевшей руке разъезжались в стороны, потом вновь бесшабашно налетали одна на другую.
Наверное, она должна была чувствовать себя виноватой: ну, накидали в Риге одним подонкам, потом они - им. Потом, как граждан почти чуждого государства, их быстро расфасовали по полицейским участкам. А после по одному каждого долго и слезно выкупали родственники у местной бюрократии.
Артем нервно смял сигарету в пепельнице:
- Ты что-нибудь можешь сказать за все время?!
Катька подняла взгляд, склонив набок голову и отрешенно улыбнулась.
- Ну, дура - дура и есть! - он отшвырнул стул, выходя из ее комнаты.
****
Артем молча смотрел вслед деду, потом перевел взгляд на экспонаты сарая. Сразу возле канцелярского стола, символизирующего собой пункт приема заказов, нахохлилась серая гранитная глыба памятника. С фотографии-медальона растерянно взирал на мир немолодой мужчина с одуловатым лицом, под медальоном была вколочена в гранит надпись "Седых Виктор Семенович" с никому не нужными датами рождения и смерти. А повыше - приклеена бумажка: "Образец".
Видимо, памятник так и не выкупили - то ли с деньгами не получилось, то ли что похуже произошло. Артему вдруг показалась страшно нелепой мысль, что, вот, бренное тело этого неведомого Седых покоится где-то на кладбище номер 8; могильный памятник ему навеки, похоже, застрял в образцах в сарае на этом самом кладбище; а неуспокоенная душа разрывается между призрачной небесной обителью, могильным холмом и образцовым памятником.
Артем посмотрел на Седых, Седых посмотрел на Артема - тот встал, стер ногой стрижа и направился к церкви.
Храм был, как нарочно, закрыт, Артем смог пройти только в притвор. Он постоял немного, прилипнув лбом к стеклу в двери, глядя бездумно на тлеющие лампадки и самодельные оклады икон.
Возле ограды храма сидела бабулька, торгующая аляповато выполненными берестяными картинками на богословскую тематику, церковными буклетами и отпечатанными на картонках иконками и молитвами.
Артем, проходя мимо, приостановился.
Бабка моментально оживилась:
- Вот, молодой человек, - окая, затараторила она, - Есть молитва Оптинских старцев, вот - о путешествующих, о болящих, о чадах...
- Это что? - Артем взял один из берестяных квадратиков, на котором раскинула крылья странная птица с женским лицом и неестественно огромными глазами.
- Сие есть птица Сирин, символизирующая собой печаль, - бабка назидательно подняла вверх указующий перст, - Песнь ее приносит забвение и отдохновение ото всех мирских забот и горестей.
Повертев непонятного сирина в руках, Артем осторожно положил бересту на место и, поблагодарив, направился к машине.
Заказывать памятник сегодня решительно не хотелось.
Бабка разочарованно вздохнула вслед.
****
- Она так решила! Нет, ну вы видели! - беря белый свет в судии, уже почти кричал Артем, - А на что жить будешь? На гитаре тренькать с парке городском? С собутыльниками? Или кто они тебе - братья во шприце?!
Его возмущало даже не катькино объявление о том, что она собирается жить отдельно, снимая с друзьями квартиру. Скорее, то, что она поведала об этом совершенно буднично, между прочим, укладывая немногие пожитки в старую спортивную сумку.
Опустив голову, Катька молча стояла в прихожей с сумкой на плече. Старалась не глядеть на тихо плачущую мать, без возражений слушала разбушевавшегося Артема.
Когда она подняла глаза, он понял: все равно уйдет.
****
Конечно, по всем законам, его поджидала на обратном пути основательная пробка на трассе. Да еще угораздило застрять на мосту. Чертыхнувшись, Артем поставил машину на ручник и скрестил руки на груди, прикрыв глаза и намереваясь расслабиться.
Закатное солнце еще не жарило так зло, как летом, сквозь полуоткрыте окна протискивался ветерок, отчаянно хлопая крылышками.
Артем вздохнул и положил руки на руль, оттарабанивая пальцами быстрый такт.
...И надо же было Катьке сесть тогда с этим длинноволосым полубуддистом на мотоцикл! А дзен-полудурку - не вписаться в такой простой поворот. Это патлатое пугало как ни в чем не бывало выбралось из-под врезавшегося в здоровенный тополь мотоцикла - а Катька не поднялась уже никогда.
После суматошных похорон мать чуть не каждый день, в любую погоду, ходила через лесопарк к злосчастному тополю. В пластиковую банку с водой ставила загодя купленный букетик, а тополиный ствол в два обхвата - обвязывала черной и красной лентами.
Тополь недоуменно съеживался в этих упорно навязываемых ему предметах, но поделать ничего не мог, обреченно неся свою кару за месторасположение.
Артем вдруг подумал, что, как и у Седых, Катькина душа мечется в небесах обетованных, потом кидается к кладбищу номер 8; и, в конце концов, застывает возле тополя, горестно прижимаясь щекой к необъятному стволу, а руки ее с играющими в догонялки фенечками раскидываются по светлой тополиной коре.
Гулкое царапанье по корпусу машины выдернуло Артема из размышлений. На капоте, прямо перед лобовым стеклом, сидела небольшая птица.
Артем не заметил, как она прилетела и раздраженно подумал о том, что эта дуреха сейчас обгадит всю сияющую полировку. Он взмахнул руками, отгоняя.
Птица вела себя нахально, даже не думая улетать. Она топталась на капоте, издавая скрежещущий звук лапами и смотрела на Артема то одним глазом, то другим.
Потом она вдруг склонила набок голову, застыв, черно поблескивая глазом.
У Артема неожиданно стремительно пересохло в горле, кровь застучала морзянку в виски.
- Катька. Господи, Катька...
*****
...Птица встряхнула крыльями, глядя на непонятного человека, исступленно кричащего что-то сквозь слезы и бьющего ладонями в лобовое стекло машины. Потом подпрыгнула, отталкиваясь, расправляя крылья.
Кричащий человек за стеклом быстро уменьшался, как уменьшались в размерах и гудящие вокруг машины.
...Мост ровной соломиной держал два зеленых берега за руки, глубины реки таили в своих волосах запутавшихся серебряных рыб, отражающих чешуей донные камни.
А надо всем этим медленно колыхался, поворачиваясь, огромный колокол ясного неба с оранжевым солнцем-языком.
Синий воздух перебирал перья в крыльях, становясь все невесомее и роднее - и в конце концов осталась только эта невозможная синева и столько простора, что сердцу не вынести.
![sirin []](/img/t/turandot/sirin/sirin.jpg)