Патрик Лафкадио Херн. Мимолетные впечатления о незнакомой Японии. Глава 8. Кидзуки.

Мимолетные впечатления о незнакомой Японии

Лафкадио Херн (LAFCADIO HEARN)

(посвящение)

Друзьям,

чья доброта сделала возможным

мое пребывание на Востоке;

взявшему на себя все расходы Митчеллу МакДональду, U.S.N.

и Базилю Холл Чемберлену, ESQ,

бывшему профессору филологии и японского языка

Императорского Токийского университета,

в знак расположения и благодарности

Я посвящаю эти записки

Содержание

Вступление

1 Мой первый день на Востоке

2 Рукописи Кободаиси

3 Дзидзо

4 Паломничество на Эносиму

5 На рынке мертвых

6 "Бон-Одори"

7 Главный город Провинции Богов

8 Кидзуки: Древнейший храм Японии

9 В пещере детских привидений

10 В Мионосеки

11 Заметки о Кидзуки

12 В Хиномисаки

13 "Синдзю" (двойное самоубийство влюбленных)

14 Синтоиский храм Яегаки

15 Лисица

Вступление

"Книги, которые были написаны о Японии в последние годы, либо переписаны с официальных источников, либо содержат эмоциональные наброски проезжих путешественников. Мир знает о внутренней жизни японцев - об их религии, суевериях, образе мышления, скрытых источниках их поведения - очень мало: все это пока остается тайной".

Введение в удивительные Сказки о Старой Японии,

м-р Митфорд,

1871 год.

Эта невидимая жизнь, о которой пишет м-р Митфорд, и есть Неизвестная Япония, которую мне удалось увидеть мельком. Читатель, вполне возможно, будет разочарован этими редкостями: чуть более чем четырехлетнее проживание среди этих людей даже для тех, кто пытается привыкнуть к их обычаям и традициям, едва ли достаточно для того, чтобы чужестранец начал чувствовать себя как дома в этом незнакомом мире. Никто, кроме самого автора, не может почувствовать, насколько несовершенны эти записки и как много нужно сделать для того, чтобы улучшить их.

Популярные религиозные идеи - особенно те, что имеют корни в буддизме, - и курьезные предрасудки, изложенные в этих записках, в незначительной степени разделяются образованными слоями общества Новой Японии. Вестернизированный современный японец опирается на ту же интеллектуальную почву, что и образованные парижане или бостонцы, если не учитывать его характерное безразличие к абстрактным идеям в целом и философским рассуждениям в частности. Однако он склонен относиться с чрезмерным презрением ко всем концепциям о сверхестественном; его отношение к великим вопросам времени - одно из самых равнодушных. Очень редко университет, преподающий современную философию, побуждает его приступить к самостоятельному изучению взаимоотношений, будь то социологические или психологические.

Для него суеверия - лишь суеверия; их связь с эмоциональной природой человека интересует его в меньшей степени[1]. И это происходит не потому, что он глубоко понимает людей, а потому, что слой общества, к которому он принадлежит, все еще беспричинно, хотя и вполне естественно, стесняется своих старых верований. Большинство из нас, кто называет себя сегодня агностиками, может вспомнить те чувства, с которыми в период нашего освобождения от веры, более иррациональной, чем Буддизм, мы взирали на темную веру наших отцов. Интеллектуальная Япония стала неверующей в течение всего нескольких десятилетий. И стремительность этой ментальной революции вполне объясняет принципиальные, хотя, возможно и не все, причины современного отношения высшего класса по отношению к буддизму. Сегодня это, определенно, граничит с нетерпимостью. До тех пор, пока существует чувство равнодушия по отношению к религии, так отличной от суеверия, негативное чувство по отношению к суеверию, которое отлично от религии, должно быть более глубоким.

Экзотическую привлекательность японской жизни, так сильно отличающейся от остальных стран, невозможно найти в ее европеизированных кругах. Ее можно обнаружить лишь среди простых людей, которые так же, как и в других странах, демонстрируют и в Японии свои национальные особенности и которые до сих пор цепляются за свои восхитительные старые традиции, красочные костюмы, буддистские статуи, семейные храмы, прекрасные и трогательные культы предков. Это и есть жизнь, от которой иностранный наблюдатель никогда не устанет, если достаточно удачлив и расположен к тому, чтобы войти в нее, - жизнь, которая заставит его когда-то засомневаться, действительно ли наш хвастливый западный прогресс шел по пути этического развития. Каждый день в течение долгих лет ему будет открываться ее немного странная и несомненная красота. Как и любая другая жизнь, она имеет темную сторону. Пока же даже ее светлая часть сравнивается с темной стороной западного существования. Она имеет собственные слабости, глупости, пороки, жестокости. Пока еще кто-то видит это, еще кто-то восхищается экстраординарной добродетелью, удивительной терпеливостью, всегда присутствующей вежливостью, чистотой сердца, интуитивной благожелательностью. В нашем широком западном понимании ее самые банальные суеверия, осуждаемые в Токио, имеют редчайшую ценность как фрагменты незафиксированной литературы ее надежд, страхов, опыта истины и лжи - ее примитивные попытки разгадать тайну невидимого потока более светлых и воспламеняющих людских суеверий, прибавляющихся к очарованию японской жизни, и действительно могут быть поняты только теми, кто жил внутри нее очень долго. Лишь немногие из их поверий зловещи - подобно лисицам-демонам, которых государственное просвещение, впрочем, быстро изгнало. Но большинство заслуживает сравнения с причудливой красотой тех греческих мифов, в которых наши современные именитые поэты до сих пор находят вдохновение. В то время как другие верования, поощряющие доброту по отношению к несчастным и доброту по отношению к животным, не приводят ни к чему, кроме как к счастливому моральному выводу. Занимательная самонадеяность домашних животных и сравнительное бесстрашие множества диких созданий в присутствии человека, белые облака чаек, которые парят на каждой дымовой трубой в ожидании подачки хлеба, вспархивание голубей с храмовых карнизов для того, чтобы подхватить рисовые зерна, разбрасываемые для них странниками, знакомые аисты древних, открытых публике садов, олень святых храмов, ожидающий печенья и ласки, рыба, поднимающая голову из священных лотосовых прудов, когда тень странника падает на поверхность воды, - эти и тысячи других милых образов проявляются благодаря фантазиям, которые, хотя и зовутся суевериями, в простейших формах внушают великую истину Единства Жизни. И даже, рассуждая о верованиях менее привлекательных, чем эти - суевериях, чья гротесковость может вызвать улыбку, непредвзятый наблюдатель вспомнит слова Лекки:

"Множество суеверий действительно и несомненно соответствуют греческой концепции рабского "страха перед Богами" и являются производными их невыразимой скупости по отношению к людям. Но существует и множество других совершенно иной направленности. Суеверия взывают к нашим надеждам также, как и к страхам. Они часто отвечают и потворствуют сокровенным желаниям сердца. Они предлагают определенность там, где причина может только позволить существовать предположениям и возможностям. Они поддерживают те концепции, на которых любит селиться фантазия. Они иногда даже по-новому утверждают моральные ценности. Творимые потребности, которые только они могут удовлетворять, и страхи, которые только они одни могут подавить, часто становятся основными элементами счастья. Утешительный эффект их особенно ощутим в часы скуки или трудностей, когда наиболее необходимы. Мы в бОльшем долгу перед нашими иллюзиями, чем перед знаниями. Фантазия, которая в целом конструктивна, возможно дает больше для нашего счастья, чем разум, который наиболее критичен и деструктивен в области предположений. Грубое очарование, с которым в часы опасности или несчастья дикарь хлопает так уверенно по своей груди, тот священный образ, в котором он уверен, что тот распространит освященное и защищающее влияние на бедную человеческую хижину, может даровать более реальное утешение в темные часы человеческих страданий, чем могут дать великие философские теории... Ни одна ошибка не может быть более губительной, чем предположение о том, что, критический дух за пределами того, во что крестьянин верит, будет сохраняться, а болезненные фантазии будут погибать по одному".

Несомненно, нужно сожалеть о том, что критический дух модернизированной Японии сегодня опосредованно способствует более, чем противоречивые усилия зарубежного фанатизма, разрушению простых и счастливых верований людей и занимает место этих диких суеверий, которые и сам Запад долго взращивал интеллектуально, - капризы непрощающего Бога и вечный ад.

Более чем сто шестьдесят лет назад Кэмпфер написал о японцах: "в моральной практике, в чистоте жизни и внешней набожности они далеко превзошли Христианство". За исключением тех мест, где моральные ценности пострадали от иностранного осквернения, как в открывшихся портах, эти слова правдиво отражают современную Японию. Мое собственное убеждение и убеждение большинства непредвзятых и более опытных наблюдателей за японской жизнью - в том, что Япония не достигнет посредством перехода в христианство ничего, ни морально, ни в чем-то другом, а лишь больше потеряет.

Из 27-ти историй, вошедших в эти записки, четыре были заимствованы из газет и представлены в сильно переработанном виде, а шесть были уже опубликованы в "Атлантическом ежемесячнике" (1891-1893). Остальные истории - совершенно новые.

Л.Х.

Кумамото, Кюсю, Япония. Май 1894 года.

Часть 8. Кидзуки: древнейший храм Японии

"Син-коку" - священное имя Японии. "Син-коку" означает "страна богов", и именно провинция Идзумо является наиболее священным местом этой страны. Сюда с голубых небес первыми спустились поселиться ненадолго создатели Земли, Идзанаги и Идзанами, родители богов и людей. Где-то на границе этой земли похоронена Идзанами; в темную страну мертвых за ее пределами последовал за ней Идзанаги, чтобы тщетно искать и попытаться вернуть. Разве не об этом описано в "Кодзики", сказании его потомков о нижнем мире и о том, что происходило с ним?[1]. Из всех первобытных историй об аде эта самая роковая, более фатальная, чем даже ассирийская легенда о снисхождении Иштар.

Именно потому, что Идзумо - особенная, божественная провинция и место детства нации, которая все еще поклоняется Идзанаги и Идзанами, самый божественный город и древний храм Идзумо Кидзуки является и родным домом древней религии Синто.

Посетить Идзумо было моим самым искренним желанием с тех пор, как я прочитал легенды "Кодзики". Это желание укрепилось во мне после того, как я узнал, что очень мало европейцев посетили храм Кидзуки, более того, никто из них не был допущен в него.

Некоторым, фактически, не позволили даже приблизиться к территории храма. Но я верил, что буду чуть более удачлив - благодаря имевшемуся у меня рекомендательному письму моего близкого друга Нисида Сентаро, кто в свою очередь был личным другом высшего понтифика храма Кидзуки. Таким образом, я был просто уверен, что, если даже не получу разрешения посетить храм - привилегия, которой удостаиваются даже немногие из японцев, я все равно буду удостоен чести поговорить с Гудзи, духовным главой храма Кидзуки, Сенке Таканори, предки которого вели свое происхождение от богини Солнца. [2].

Я выезжаю из Мацуэ в Кидзуки в полдень прекрасного сентябрьского дня, взяв билет на крошечный пароходик, в котором все, от механизмов до навесов, лилипутское. В купе нужно преклонить колени. Под полками невозможно стоять во весь рост. Но миниатюрное судно столь изящно и мило, будто кукольное, а движение удивительно мягкое и постепенное. Обнаженный симпатичный парень разносит пассажирам кофе с пирожными и ставит тарелочки с углем перед теми, кто хочет покурить: за все оплачено около три четверти цента.

Я выбегаю из под навеса, чтобы подняться на верхнюю смотровую палубу; вид оттуда неописуемо прекрасен. Мы идем под парами по прозрачной воде озера навстречу далеким нагромождениям прекрасных очертаний, окрашенных в странно мягкий голубой цвет, которым подсвечены любые расстояния в японском воздухе, - очертания горных вершин и мысов, неясно отраженные в озере, граничат с белоснежно-фарфоровым горизонтом. И ни одной детали, ни одной. Только силуэты - абсолютно ясного цвета. Слева и справа вокруг озера Синдзи расходятся зеленые волны лесных холмов. Перед нами, на северо-западе, величайшая гора Якуно-Сан. На юго-востоке, позади нас, растворился город, однако за смутными его очертаниями гордо возносится Дайсен - громадный, призрачно-голубой и призрачно-белый, горный пик мертвого кратера, достигающий пояса вечных снегов. Все это обрамляет небо, призрачное как мечта.

Это почти ощущение божественной тайны, разлитой в атмосфере ясного дня, погруженной в туман, в течение прозрачной голубизны и земли - ощущение синтоизма. Ритмическое песнопение механизмов проникает в меня, полного легенд из "Кодзики", звуками синтоистского ритуала, смешиваясь с именами богов:

Кото-сиро-нуси-но-ками, охо-куни-нуси-но-ками.

Большое пространство справа поднялось возвышенностью, как только мы подплыли; и его холмы, медленно двигающиеся навстречу нам, начали обнажать все богатые детали своей листвы. В чистом небе на вершине одного заросшего лесом пика стала виднеться многоугольная крыша большого буддистского храма. Это и есть храм Ичибаты, на вершине горы Ичибата-яма, храм Якуси-Ньораи, или Целителя Душ. Но на Ичибата он обнаруживает себя более специфически - как целитель тел, Будда, дающий зрение слепым. Считается, что любой с проблемами зрения будет исцелен посредством искренней молитвы в этом великом храме; и тысячи страдающих из множества дальних провинций приходят сюда и совершают восхождение по долгой утомительной горной тропе и 640 каменным ступеням, ведущим к обдуваемому ветрами храмовому двору на самом верху, откуда можно увидеть один из прекраснейших пейзажей Японии. Там странники промывают свои глаза водой святого источника, преклоняют колени перед храмом и шепчут слова священной молитвы Ичибаты: "Он-коро-коро-сендаи-матоки-совака", слова, значение которых давно забыто, подобно множеству других буддистских заклинаний; слова были скопированы с санскрита на китайский и затем на японский и понимаются теперь только обученными священослужителями, заучены наизусть и произносятся с предельным усердием преданности.

Я спускаюсь с верхней палубы и присаживаюсь почти на корточки за столик под навесом, чтобы покурить рядом с Акирой. И спрашиваю:

- Сколько Буд там, Акира? Знаешь всех просветленных?

- Будд - бесчисленное множество, - выдает Акира, - однако истина в том, что Будда только один, остальное лишь формы его воплощения. В каждом из нас - будущий Будда. Все мы без исключения более или менее понимаем истину. Однако дурак может не понимать эти вещи и, таким образом, искать прибежище в символах и формах.

- А ками - божества синтоистской религии?

- О Синто я знаю немного. Около восеми миллионов божеств живет на небесах, так говорит Древняя Книга. "Из них три тысячи сто тридцать два обитает в различных провинциях страны, будучи оберегаемыми в двух тысячах восемьсот шестьдесят одном храме. Десятый месяц нашего исчисления называется "месяцем-без-богов", потому что в это время все божества покидают свои храмы, чтобы собраться в Идзумо, в великом храме Кидзуки. Поэтому этот месяц в Идзумо, и только в Идзумо, назван "месяц-бог". Однако образованные люди называют его иногда "праздником присутствия богов", используя чтение китайских иероглифов. Некоторые верят, что в это время змеи выходят из моря на землю и образуют круг на самбо, что является божественным столом, объявляя наступление праздничного месяца; и тогда царь-дракон отправляет посланцев в храмы Идзанаги и Идзанами, родителей богов и людей.

- О, Акира, я никогда не смогу запомнить имена миллионов ками, потому что способности моей памяти ограничены. Расскажи мне немного о тех богах, чьи имена наиболее редко произносятся, о духах удивительных мест и странных вещей, наиболее удивительных богах.

- От меня ты сможешь немного узнать о них, - отвечает Акира. - Тебе нужно спросить у тех, кто знает больше меня. Но есть боги, с которыми не стоит знакомиться. Например, с богом бедности и богом голода, богом нужды и богом препятствий и проблем. Они черного цвета, подобно тучам хмурых дней, и их лица подобны лицам гаки. [3]

- Акира, с богом препятствий и проблем я хорошо знаком даже более, чем обычно. Расскажи мне о других.

- Я знаю совсем немного о каждом из них, - молвил Акира, - за исключением Бимбо-гами. Говорят, что существует два божества, которые всегда ходят вместе, - Фуку-но-ками, бог Удачи, и Бимбо-гами, бог Бедности. Первый белого цвета, а второй черного.

- Потому что последний, - я осмелился прервать, - является только тенью первого. Фуку-но-ками - это вместилище тени, а Бимбо-гами и есть Тень. Я наблюдал, странствуя по этому миру, что как только куда-то идет первый, вечно за ним следует второй.

Акира отказался согласиться с этим объяснением и продолжил:

- Когда Бимбо-гами начинает следовать за кем-то, очень трудно освободиться от него снова. В деревне Умицу, что в провинции Оми и не так далеко от Киото, жил когда-то буддистский священник, которого в течение долгих лет мучительно изводил Бимбо-гами. Он много раз бесполезно пытался освободиться от него. Он даже попытался обмануть его, объявив всем, что отправляется в Киото. Но вместо этого отправился в Цуруга, провинции Эчизен. Когда он вошел в гостиницу в Цуруге, его встретил худой и бледный как гаки молодой человек. И он сказал ему: "Я ждал тебя". Молодым человеком был Бимбо-гами.

Был и другой священник 60-ти лет, кто тщетно пытался избавиться от Бимбо-гами и кто в конце концов решил уехать в дальнюю провинцию. В ночь после того, как решил сделать это, он увидел странный сон, в котором увидел чересчур истощенного молодого человека, обнаженного и грязного, в плетеных соломенных сандалях (варадзи), одетого как путешественник или странник. Сандалий было так много, что священник был удивлен и спросил, по какой причине тот сплел столько сандалий. И молодой человек ответил: "Я собираюсь путешествовать с тобой. Я Бимбо-гами".

- И что, Акира, нет никакого другого пути, чтобы избавиться от Бимбо-гами?

- Записано в книге под названием Дзидзо-Кьо-Косуи, - продолжил Акира, - что старый Эндзобо, священник, живший в провинции Овари, смог освободиться от Бимбо-гами посредством заклинаний. В последний день последнего месяца года он, его ученики и остальные священники секты Сингон взяли по ветке персикового дерева и прочитали молитву. Затем, с ветками, изображая проводы человека из храма, они закрыли все двери и прочли другие молитвы. Той же ночью Эндзобо приснился скелет священника, сказавший ему: "После того, как я провел с тобой так много времени, как ты смог бросить меня?" Однако после этого до дня своей смерти Эндзобо жил в богатстве.

За полчаса пространство слева отступило, а справа приблизилось. Прекрасные голубые формы скользят к нам, становясь зелеными, и затем, медленно уходят за спину, снова становясь голубыми. Однако дальние горы непосредственно перед нами - недвижимые, неменяющиеся - остаются как всегда призраками. Внезапно маленький пароходик поворачивает прямо к берегу - земля столь низка, что возникает неожиданно, - и мы поднимаемся узким проходом между рисовыми полями к странной, причудливой, милой деревне на берегу канала - Шобара. Здесь я должен буду взять дзинрикшу, чтобы тот довез нас до Кидзуки.

Если я хочу достичь Кидзуки до вечера, то нет времени осматривать Шобару. Я только проскользнул взглядом по одной длинной и широкой улице (столь колоритной, что если была бы возможность, то провел бы на ней целый день), так как наша курума проскочила сквозь небольшой город на открытое пространство за ним, в безбрежные рисовые поля. Дорога сама по себе является плотиной, вполне широкой для того, чтобы двое дзинрикша могли бы разойтись. С каждой стороны пригородные поля окружены горной цепью, отделяющей их от белого горизонта. Безлюдная тишина, необъятное чувство сонного спокойствия и роскошный мягкий туманный свет поверх всего, как только мы въезжаем в Каминавое провинции Хьясуги. Зубчатая цепь слева - гора Шусай-яма, вся ярко зеленая, с нависающей над ней гигантской горой Дайкоку-яма. Все эти вершины носят имена богов. Наиболее удаленная, справа от нас, огромная, фиалково-пурпурная башня Кита-ямы, или Северных гор, заполняющих огромное пространство до заката, покрывающих все больше и больше места, по мере того, как они растягиваются на запад и, в конце концов, исчезают внезапно, как-то немыслимо призрачно, в дневной дали.

Все это красиво и неизменно уже который час. Путь лежит через мили рисовых полей, как пестрая стрела с бумажными крыльями - стрела прихожанина синтоиского храма. Постоянное квакание лягушек - будто лопание бессчисленных мыльных пузырей. Постоянное зеленое пространство слева, фиолетовое справа, погружаясь на западе в высокий свод подсвеченных призраков, которые всегда в конце концов превращаются в ничто, как будто создавая воздух. Монотонность пейзажа прерывают только случайные дороги, ведущие сквозь милые японские деревни, или появление у дороги необычных памятников и скульптур ангелочков, дорожных Джизо, или могилы воинов, подобные тем, что можно увидеть на берегу Хиагавы, - широкая гранитная плита с вырезанными словами "Икумо Матцу кикусуки".

Однако после Кандогори - мост через широкую, но мелкую реку - появились новые детали в пейзаже. Над горной цепью слева от нас неясно прорисовался громадный голубой силуэт, почти в виде седла, в один момент опознанный как грозный вулкан. Он известен под разными именами, но в давние времена носил имя Са-химе-яма; и об этом также существует синтоиская легенда.

Говорят, что вначале Бог Идзумо, обозревая страну, сказал: "Это новая земля Идзумо небольшая, поэтому я сделаю ее больше, присоединяя к ней другие". Сказав это, он осмотрелся и, увидев Корею, обнаружил земли, которые отвечали его целям. Огромной веревкой он притянул четыре острова и присоединил их к Идзумо. Первый остров был назван Я-о-йо-не и составил провинцию, на которой сегодня расположен храм Кидзуки. Второй остров был назван Сада-но-куни и стал местом расположения священного храма, где все боги собираются ежегодно на свою вторую встречу, после того как проведут первую ассамблею в Кидзуки. Третий остров был назван Курами-но-куни, чем сегодня является Симанэ-гори. Четвертый остров стал местом, где стоит храм великого бога, в котором хранятся священные амулеты, защищающие рисовые поля. [4]

Вытягивая эти острова через море в их нынешнее месторасположение, бог привязал свою веревку к мощным горам Дайсен и Са-химе-яма, и до сих пор на них сохранились следы этой чудесной веревки. В древние времена [5] часть веревки сама по себе превратилась в протяженный остров, который назвали Йоми-га-хама, и в длинный пляж Соно.

После того, как мы проехали реку Хори-кава, путь сужается и становится все более и более неровным, однако все время держится около цепи Северных гор. К закату мы подошли довольно близко к высоким холмам, чтобы различить детали листвы. Дорога начала снижаться; мы спускались медленно по собравшейся пыли. В конце концов перед нами предстали неисчислимые мерцающие огни. Мы приехали в Кидзуки, священный город.

Мы въехали по длинному мосту под высокие тории к опускающимся вниз улицам. Как и на Эносиме, в Кидзуки тории являются городскими вратами, однако здесь они не бронзовые. Затем мимолетное видение открытых прилавков магазинчиков, освещенных лампами, ряд светящихся седзи под высоко склонившимися навесами, буддистские ворота, охраняемые каменными львами, длинные, низкие, покрытые черепицей стены храмового двора, занятого кустарниковым садом, и синтоиские храмы встречают нас другими высокими ториями. И ни одного намека на само святилище. Оно лежит позади города, у подножия заросших лесом гор. А мы уже слишком уставши и голодны, чтобы войти в него сразу же.

Мы останавливаемся перед просторной и кажущейся комфортабельной гостиницей - действительно, лучшей в Кидзуки - и отдыхаем, едим и пьем сакэ из изысканных маленьких фарфоровых чашечек - подарка прелестной певуньи из этой гостиницы. Так как стало уже достаточно поздно для посещения Гудзи, я отправляю в его резиденцию посыльного со своим рекомендательным письмом-вежливой просьбой, вручную написанной Акирой, принять меня в его доме до полудня следующего дня.

Затем хозяин гостиницы, выглядящий вполне добропорядочным, выходит к нам со светящимся бумажным фонарем и приглашает пройтись до Охо-ясиро.

Большинство домов уже закрыли свои деревянные скользящие двери на ночь, так что улицы темны, и фонарь нашего хозяина очень кстати. Ночь безлунна и беззвездна. Мы проходим по главной улице почти шесть перекрестков и небольшой холм и оказываемся за городом перед бронзовыми ториями, входом на аллею, ведущую к священному храму.

Стирая цвета и сглаживая расстояния, ночь всегда преувеличивает намеком на бОльшое пространство и огромность зданий. Под неясным светом бумажного фонаря приближение к великому храму - довольно впечатляющий сюрприз, столь неожиданный, что я почувствовал сожаление от простой мысли увидеть это завтра при дневном свете, без очарования: загородная аллея под покровом огромных деревьев, убегающая от взгляда под ряд гигантских торий, на которых развешаны огромные сименава, обладающие прекрасной способностью божества небесной руки, чьим символом они и являются. Однако, более чем из-за торий и их гирляндовых символов, впечатляет темная величавость широкой аллеи, усиленная поражающими воображение деревьями - многие из них, возможно, тысячелетние - искривленными соснами, чьи косматые верхушки затерялись в темноте.

Аллея, определенно, длиной не менее четверти мили; она пересекает два моста и проходит между двумя священными рощами. Вся земля по обе ее стороны принадлежит храму. Формально, ни один иностранец не получил разрешения пройти под ториями. Аллея заканчивается высокой стеной с проходом, напоминающим вход на территорию буддистского храма, но выглядевшим более массивно. Это и есть вход во внутренний двор; тяжелые двери все еще открыты, и множество теней входят в них и выходят.

Внутри двора все уже в темноте, в которой мутные желтые светлые пятна плавно двигались туда и обратно как множество больших светлячков - фонари пиллигримов. Я мог различить только очертания безмерных строений слева и справа, выстроенных из огромных бревен. Наш гид пересек широкий двор, вошел во второй, и остановился перед внушительным строением, чьи ворота были все еще открыты. Над ним, в отблеске фонарей, я смог увидеть прекрасный бордюр из драконов и волн, вырезанных искуссной рукой мастера из дорогих сортов дерева. Внутри я смог разглядеть символ синтоизма, слева, на прилегающем к основному храме, и прямо перед нами фонари осветили поверхность покрытого татами пола, настолько огромную, что я и не мог представить.

Здесь я смог более менее понять размеры строения и предположил, что это и есть храм. Однако, хозяин гостиницы сказал нам, что это еще не храм, а лишь Хайден, или Холл молящихся, перед которым просящие произносят свои молитвы. Днем через открытые двери холла можно увидеть сам храм. Однако, мы не увидели его в этот вечер. Только нескольким посетилям было разрешено войти.

- Люди, в массе своей, не входят даже во двор великого храма, - объясняет Акира. - Они молятся перед ним в отдалении. Слышишь?

Все, что я слышу во тьме, есть звук, подобный всплеску и брызгу воды - хлопание множества ладоней прихожан.

- Почти никого, - говорит хозяин. - Очень мало людей сегодня. Подождите до завтра, праздничного дня.

Как только мы пошли назад по аллее, пройдя под ториями и гигантскими деревьями, Акира пересказал мне то, что хозяин сообщил ему о священном змее.

- Маленький змей, - говорил он, - назван людьми царственным Змеем-Драконом, потому что тот был послан драконом-царем объявить о пришествии богов. Море темнеет, поднимается и грохочет перед приходом Рю-дза-Сама. Мы называем его Рю-дза-Сама, потому что он посланник Рю-гу-дзо, из дворца драконов. Однако его можно также называть Хакудза или просто "Белый Змей".[6]

- Маленький змей приходит в храм сам?

- Нет, конечно. Его вылавливает рыбак. И только один единственный может быть пойман в течение года, потому что только один посылается в храм. Кто-то вылавливает его и приносит или в Кидзуки-но-охо-ясиро, или в храм Сада-дзиндзя, где боги собираются на свою вторую ассамблею в период Ками-ари-дзуки, и получает один "хьо" [7] риса в качестве компенсации. Поймать змея стоит большого труда и времени; однако, тот, кто поймает змея обязательно становится впоследствии богатым [8].

- А много божеств постоянно проживает в Кидзуки? - спрашиваю я.

- Да. Однако самым главным в Кидзуки является Охо-куни-нуси-но-Ками[9], кого люди обычно называют Дайкоку. Здесь также обитает его сын по имени Эбису. Этих богов обычно рисуют вместе: Дайкоку сидит на мешке с рисом, держа Красное Солнце перед собой в одной руке, а другой сжимает волшебную колотушку, один удар которой дает благополучие. Эбису же несет удочку и держит под мышкой большую хвостатую рыбу. Эти божества всегда рисуются улыбающимися, у обоих большие уши, что является признаком благополучия и удачи.

Немного притомившийся от дневного путешествия, я лег раньше и проспал без сновидений до тех пор, пока меня не разбудил на рассвете тяжелый, ритмичный, громкий звук, встряхивающий мою деревянную подушку, на которой покоились мои уши, - звук кацу, издаваемый комецуки, начавшего свою вечную работу по очистке риса. Затем миловидная мусумэ гостиницы открыла комнату для свежего горного воздуха и утреннего солнца, скатала все деревянные жалюзи в связки в конце коридора, опустила коричневую сетку от комаров, принесла хибачи со свежими тлеющими углями для моей утренней затяжки и удалилась за нашим завтраком.

Вернувшись, она сообщила, что посланник от Гудзи, потомка богини Солнца Сенке Таканори, уже прибыл. Посланником был величавый юный синтоиский священник, одетый в обычный японский костюм, но поверх покрытый голубым шелковым хакама - японскими церемониальными штанами, красочно расширяющимися к низу. Он принял мое приглашение выпить чашку чая и сообщил, что августейший учитель ожидает нас в храме. Эта была радостная новость, но мы не могли отправиться к нему сразу же. Одежда Акиры, по словам посланника, не соответствовала ситуации. Акира должен был одеть свежие белые таби и хакама, чтобы предстать перед Учителем: никто не имел права войти в храм без хакама. К счастью, Акира смог взять на прокат хакама у хозяина гостиницы. И после тщательной, как только смогли, подготовки, мы отправились в храм, ведомые посланником.

Я был приятно удивлен, увидев, что, когда мы сново прошли под величественными бронзовыми ториями, которыми я восхищался ночью, приближение к храму нисколько не потеряло своего торжественного характера и при дневном свете. Великолепие деревьев осталось поражающим; пространство аллеи огромным, дикое пространство рощ и полей справа и слева впечатляло даже более, чем я ожидал. Множество пиллигримов приходили и уходили; пожалуй, все население провинции могло бы двигаться по этой аллее без толкотни. Перед входом в первый двор синтоиский священник в полном жреческом одеянии ждал встречи с нами: старый человек, с приятным добрым лицом. Сопровождающий передал нас под его опеку и исчез в воротах, в то время как старый священник по имени Саса повел нас дальше.

Я мог уже слышать тяжелый, как прибой, звук внутри храмового двора. Как только мы вошли, звук стал громче и узнаваем - поток хлопков. Пройдя под огромными воротами, я увидел тысячи пиллигримов перед Хайденом, тем самым огромным строением, который мы посетили ночью. Внутри никого не было; все стояли перед входом с извивающимися драконами и бросали свои молитвы в монетный ящик, стоящий перед входом; в основном в ящик кидали небольшие монеты, а самые бедные - только рисовые шарики размером с ладонь. [10] Затем они хлопали в ладоши и склоняли головы перед входом в храм, с почтением вглядывались сквозь Холл молящихся в высоту зала, Святое Святых, за ним. Каждый из просящих на секунду останавливался и хлопал в ладоши четыре раза. Но входящих и уходящих было так много, что звук хлопков был сравним с звуком водопада.

Продвигаясь вместе с массой страждущих на другую сторону Хайдена, мы очутились у подножия широкой площадки уносящихся ввысь обитых железом ступеней, ведущих в святилище, - ступеней, к которым, как мне сказали, ни один европеец до меня не был допущен. На нижних ступенях жрецы храма в полном священном одеянии ожидали нас. Они были высоки ростом, в шелковых фиолетовых и пурпуровых одеяниях с переливающимися золотом драконами. Высокие фантастические прически, многослойные великолепные одежды и торжественная неподвижность таинственности делала их на первый взгляд похожими на удивительные статуи. Каким-то образом они напомнили мне странную французскую открытку с изображением ассирийских астрологов, которой я удивлялся, когда был ребенком. Как только мы приблизились, лишь глаза их дрогнули. Однако, как только я взошел на ступень, все одновременно приветствовали меня грациозным поклоном, ведь я был первым иностранным путешественником, удостоившимся чести поговорить именно в священном храме с высочайшим жрецом, их учителем, потомком богини Солнца, с тем, кто до сих пор называется множеством смиренных верующих в отдаленных от этой древней провинции местах "икигами", "живущим божеством". Затем все опять стали статуэподобными.

Я снял обувь и как только начал подниматься по ступеням, высокий священник, тот, кто первым приветствовал нас перед внешними воротами, указал одним единственным жестом, что религия и древняя традиция требуют от меня провести церемониальное омовение перед входом в храм богов. Я держал свои руки вытянутыми; священник полил их чистой водой трижды из ковшевидного бамбукового сосуда с длинной ручкой и затем подал мне маленькое голубое полотенце, специально вышитое согласно традиции таинственными белыми иероглифами, чтобы вытереть их. Затем мы все вместе поднялись по лестнице. Я чувствовал себя как неуклюжий варвар в своем неловком чужестранном наряде.

На секунду остановившись на вершине лестницы, священник спросил, каково мое положение в обществе. В иерархической структуре Кидзуки статусные формы строго сохраняются так же аккуратно, как и во времена богов. Существуют специальные формы и правила для приема посетителей каждого социального уровня. Я не знаю, что за комплимент в мой адрес сказал Акира священнику, но результат был таков, что я был воспринят за простолюдина, что, собственно, соответствовало действительности, и, без сомнения, спасло меня от формальностей, которые следовало бы провести согласно смущающему, прекрасному и очень сложному этикету, в котором я до сих пор несведущ и в котором японцы лучшие в мире мастера.

Священник ввел нас в огромные и высокие аппартаменты, открытые во всю ширину просторной галереи, на которую вели ступени. Следуя за ним, у меня было время только заметить, что здесь расположились три храма, в виде небольших комнат по обеим сторонам галереи. Все они были прикрыты белыми занавесками от потолка до пола - занавесками, декорированными перпендикулярными рядами черных кругов по 10 сантиметрова в диаметре, с золотым цветком в каждом диске. Однако перед третьим храмом, в дальнем углу комнаты, занавесь была распахнута. Это была золотая парча, и храм, перед которым она была поднята, был главным святилищем, местом Охо-куни-нуси-но-ками. Внутри виднелись только обычные знаки синтоизма, внешний вид святого святых, в который никто не мог заглянуть. Перед храмом стояла длинная низкая скамья, со странными предметами, уходившая одним концом в галерею, а другим - во внутреннюю комнату. В конце скамьи, рядом с галереей, я увидел величественную фигуру, странно причесанную и одетую во все белое, которая сидела на полу с татами в позе жреца. Наш божественный проводник пригласил нас присесть перед ним и поклонится ему. Ему, Сенке Таканори, Гудзи храма Кидзуки, с которым даже в его собственном доме никто не может говорить, не преклонив колени, потомку богини Солнца, до сих пор почитаемому миллионами как живущий сверхчеловек.

Повергнув себя в ниц перед ним, согласно традиции японского этикета, я приветствовал его с той изысканной вежливостью, которая сразу же способствует легкости общения с незнакомцем. Священник, служивший нам проводником, сидел уже на полу перед Гудзи с левой стороны, а остальные, сопровождавшие нас только до входа в святилище, заняли места в галерее.

Сенке Таканори был молодым и сильным мужчиной. Так как он сидел передо мной в неподвижной величественной позе, с удивительно огромной прической, тяжелой завитой бородой и просторном белоснежном жреческом одеянии, покрывавшем его величавыми волнами, он воплотился для меня в тот образ, который я и представлял себе по старым японским гравюрам о величии древних принцов и героев. Само по себе звание этого человека должно уже было непреодолимо вызывать уважение. Однако наряду с чувством уважения во мне пронеслась также мысль о глубоком почтении к нему населения древнейшей провинции Японии, мысль об огромной духовной силе в его руках, его божественном происхождении и ощущение древнего благородства его рода - и мое уважение превратилось в глубокое чувство сродни благоговению. Он оставался также неподвижен и выглядел священной статуей - храмовый рисунок одного из его обожествленных предков. Однако торжественность первых нескольких секунд была прервана словами, которые были произнесены низким густым басом, в то время как его темные добрые глаза оставались неподвижными, смотря мне в лицо. Мой переводчик перевел его приветствие - длинную красивую вежливую фразу, на которою я ответил так, как смог, выражая благодарность за столь исключительную привилегию, предоставленную мне.

- Вы, действительно, первый европеец, кому разрешено войти в храм Охо-ясиро, - ответил он через Акиру. - Несколько европейцев посещали Кидзуки, кое-кому было даже дозволено войти в храмовый двор. Однако, только вам разрешено посетить место обитания бога. В последние годы нескольким путешественникам, кто изъявлял желание посетить храм не из-за обычного любопытства, было отказано даже в посещении двора. Но письмо мистера Нисида, объяснившего причины вашего визита, позволило доставить нам удовольствие принять вас.

Я снова поблагодарил его, и после секундного обмена вежливостями разговор продолжился через Акиру.

- Великий храм Кидзуки старше храмов в Исэ? - спросил я.

- Намного старше, - ответил Гудзи. - Действительно, настолько, что мы даже не знаем его точного возраста. Он был построен по приказу богини Солнца в те времена, когда жили только боги. В те времена он был необычайно великолепен: высотой 320 метров. Перекладины и столбы были больше, чем может быть любая ныне существующая балка. Вся конструкция была жестко обвязана веревкой из лыка таку [11], в тысячу морских сажен длиной.

В первый раз он был реконструирован во времена императора Суи-нин [12]. Храм, перестроенный по приказу императора Суи-нин, был назван Конструкцией железных колец, потому что столбы, которые были составлены из множества огромных деревьев, были туго стянуты широкими железными кольцами. Этот храм был также великолепен, однако менее величественен, чем первый, созданный богами, так как его высота составляла всего сто шестьдесят футов.

В третий раз храм был перестроен во время правления императрицы Сай-мей. Однако и его высота была всего 80 футов. С тех пор храм не перестраивался. Впоследствии план реконструкции, которого строго придерживались, касался лишь деталей, видных в структуре нынешнего здания.

Охо-ясиро реконструировался 28 раз. Существует обычай перестраивать здание раз в течение 61 года. Однако во время долгого периода гражданской войны он не переделывался в течение почти ста лет. В четвертый год Тайэи, Амако Цунэ Хиса, ставший правителем Идзумо, передал храм во владение буддистского священника, вследствие чего были даже выстроены пагоды вкруг него, грубо нарушив священные традиции. Однако, когда клан Амако был смещен Моро Мотоцуго, последний очистил храм и восстановил древние праздники и церемонии, до этого позабытые.

- В то время, когда храм был в расцвете, - спросил я, - балки для его конструкции привозились из лесов Идзумо?

Священник Саса, приведший нас в храм, ответил: "Записано, что в четвертый день седьмого месяца третьего года эпохи Тен-ин тысяча огромных деревьев была выброшена морем на побережье Кидзуки и перевязана веревками. Из них был выстроен храм в третий год эпохи Эй-кю. Именно это строение было названо Зданием-Из-Деревьев-Выброшенных-На-Берег. В третий же год эпохи Тен-Ин, огромный ствол дерева, сто пятьдесят футов длиной, был выброшен на берег моря около храма Убэ-но-ясиро в деревне Мияносита-мура, что в провинции Инаба. Несколько человек хотели распилить его, но, увидев огромного змея, свернувшегося вокруг него кольцом и выглядевшего угрожающе, испугались и стали просить божество Убэ-но-ясиро защитить их. Божество появилось и сказало: "Когда храм в Идзумо должен перестраиваться, один из богов каждой провинции шлет бревно для строительства. В этот раз моя очередь. Перестройте его побыстрее из моего дерева". Сказав это, божество исчезло. Из этого и других источников мы поняли, что божества всегда намеревались или помогали строительству великого храма Кидзуки.

- В какой части Охо-ясиро боги собираются во время месяца Ками-ари-дзуки? - спросил я.

- В восточной и западной частях внутреннего двора, - ответил священник Саса, - есть два длинных здания, названных Дзию-куся. В них 19 священных комнат, но ни одна не принадлежит какому-то конкретному божеству. Мы верим, что боги собираются именно в Дзию-куся.

- Сколько верующих из разных провинций посещает храм ежегодно? - вновь спросил я.

- Около двухсот пятидесяти тысяч, - молвил Гудзи. - Но число увеличивается или уменьшается в зависимости от состояния сельского хозяйства. В более благоприятное время приходит большее количество. Оно редко снижается до двухсот тысяч.

Множество удивительных вещей поведали мне Гудзи и его главный жрец: священные названия каждого из дворов, оград, рощ и множества храмов и их божественных покровителей, даже названия девяти основных колонн в храме, центральная из которых носит высочайшее наименование Колонна-Сердце-в-Центре. Все элементы внутри храма имеют священные имена, вплоть до торий и мостов.

Священник Саса привлек мое внимание к факту, что великий храм Охо-куни-нуси-но-Ками обращен на запад, хотя основной храм Кидзуки смотрит на восток, как и все синтоиские храмы. Комнаты в других двух храмах, также смотрящих на восток, принадлежат первому священному Кокудзо провинции Идзумо, его семнадцатому потомку и отцу Номиносукунэ, мудрого правителя и известного борца сумо. Во времена правления императора Суи-Нин некий Кехая из Таима хвастался, что среди живущих нет ни одного равного ему по силе. Номиносукинэ по приказу императора боролся с Кехая и бросил его на землю с такой силой, что дух вышел из Кехая. Это стало началом для развития борьбы сумо в Японии, и борцы до сих пор просят у Номиносукунэ сил и способностей.

Храмов такое множество, что я не мог бы перечислить имена всех их божеств, не утомив читателей, незнакомых с традициями и легендами синтоизма. Однако почти все те божества, о которых говорится в легендах о правителе Священной Земли, считаются живущими здесь, рядом с ним в своих храмах: одна из них, прекрасная и магически рожденная из жемчужины, вплетенной в волосы Богини Солнца и названная людьми Принцессой Быстропроносящегося Облака; и дочь Хозяина мира теней, которая любила правителя Священной Земли и последовала за ним в край призраков, чтобы стать его женой; и божество, названное Удивительные-Восемь-Духов, внук "бога морских ворот", кто первым изобрел огненное сверло и тарелки из красной глины для высочайшего банкета богов Кидзуки; и множество других небесноподобных.

Священник Саса также рассказал мне следующее.

Когда Наомасу, внук прославленного Иэясу и первый даймье из могущественного клана Мацудайра, что правил в Идзумо в течение двухсот пятидесяти лет, прибыл в провинцию, нанес визит в храм Кидзуки и попросил, открыть мию храма для того, чтобы он смог лицезреть священные реликвии - синтай, то есть останки богов. Это нечестивое желание было опротестовано Кокудзо [13]. Однако несмотря на протест и извинения в отказе, тот угрожающе настаивал на своем так, что священники вынуждены были открыть святыни. И мия была открыта. Наомасу увидел внутри нее великую аваби [14] с девятью отверстиями, столь огромную, что она скрывала все позади себя. Когда он приблизился рассмотреть получше, аваби неожиданно превратилась в огромного змея более чем 50 футов длиной [15]. Змей черными кольцами увеличивался в размерах перед открытой святыней и издавал грозное огненное шипение, выглядел столь устрашающе, что Наомасу и те, кто был с ним, бежали, так и ничего не увидев. После этого Наомаса стал бояться и почитать бога.

Гудзи обратил мое внимание на необычные реликвии, лежащие на длинной низкой скамье между нами, которая была покрыта белым шелком: металическое зеркало, найденное в фундаменте храма во время его реконструкции несколько сот лет назад; магатама в виде шара из оникса и яшмы; японские дудочки из нефрита; несколько отличных мечей, подарки сегунов и императоров; шлемы древних мастеров и связку огромных стрел с двойными латунными наконечниками, вилкоподобными и остроотточенными. Как только я разглядел и выслушал рассказ о них, Гудзи поднялся и сказал мне: "Сейчас мы покажем вам древние огненные палочки Кидзуки, от которых был зажжен священный огонь".

Спускаясь по ступеням, мы направились вновь к Хайдену и вошли со стороны двора в пространный холл, что был равен по размеру Холлу Молящего. Здесь я был приятно удивлен, увидев длинный стол в одном конце комнаты, которую нам показали, и стулья из красного дерева вокруг него для приема гостей. Я направился к одному из стульев, мой переводчик к другому. Гудзи и его священники сели также вокруг стола. Затем один из сопровождающих поставил передо мной бронзовую подставку около трех футов длиной, на которой находилось что-то продолговатое, тщательно завернутое в белоснежные ткани. Гудзи сбросил покрывало. И я увидел наиболее примитивную форму палочек для зажигания огня, известные на Востоке [16]. Это была просто очень тонкая часть белой доски, около двух с половиной футов длиной, с линией небольших отверстий, выполненных вдоль ее верхнего угла, так что верхняя часть каждого из них разрушала край доски. Палочки, которыми высекался огонь, были сделаны из белого дерева, вставлялись в отверстия и быстро терлись между ладонями рук. Они были около двух фунтов длиной и так тонки, как обычный карандаш.

В то время, пока я изучал этот удивительно простой инструмент, изобретение которого легенды приписывают богам, - плод научных изысканий раннего детства человечества, - жрец положил на стол лампу, большой деревянный ящик около трех футов длиной, 50 сантиметров шириной и 10 сантиметров высотой, поднимающийся в центре, так чтобы верх создавал арку в виде панциря черепахи. Ящик был сделан также из дерева хиноки, что и палочки. Две длиные тонкие палочки лежали позади него. В первый момент я подумал, что это должно быть другой экземпляр. Однако, никто не может найти ответ на вопрос, что это на самом деле есть. Он назван кото-ита, простейший музыкальный инструмент. Маленькая палочка используется для удара по нему. По знаку Гудзи два священника положили ящик на пол, сели с разных его сторон и, взяв по маленькой палочке, начали ударять ими по крышке, медленно и попеременно, одновременно издавая наиболее однообразный и монотонный повторяющийся звук. Один из них произносил звук "Анг! Анг!", а другой отвечал "Онг!Онг!" Кото-ита издавала резкий, мертвый, глухой звук в то время, когда палочки ударяли по ней в такт каждому возгласу "Анг!Анг!" "Онг!Онг!" [17].

Вот что еще я узнал.

Каждый год храм получает новые палочки для священного огня. Но они никогда не производятся в Кидзуки, а только в Кумано, где с божественных времен сохраняются традиционные правила их изготовления. Первый Кокудзо провинции Идзумо, став понтификом, получил первые палочки для храма из рук самого божества - младшего брата богини Солнца, и доныне обитающего в Кумано. С тех пор палочки для возжигания священного огня для Охо-ясиро в Кидзуки изготовляются только в Кумано. До недавнего времени церемония отправки новых палочек для Гудзи в Кидзуки всегда происходила в великом храме Обы, во время праздника Унохиматаури. Этот древний праздник, который проводился в одиннадцатом месяце, был позабыт после революции Мейдзи везде, кроме Оба в Идзумо, где почитается Идзанами-но-Ками, мать богов и людей.

Один раз в год, во время этого фестиваля, Кокудзо всегда отправляется в Оба, взяв с собой в качестве подарка двойной рисовый пирог. В Оба его встречает персонаж по имени Камэ-да-ю, который забирает палочки в Кумано и отправляет священникам в Оба. Согласно легенде, Камэ-да-ю должен был играть какую-то комическую роль, а так как ни один синтоиский священник не может играть, был нанят для этого один человек. Обязанностью Камэ-да-ю было обнаружить погрешность в подарке, принесенном Кокудзо в храм. В этой части Японии до сих пор существует поговорка о тех, кто наиболее склонен к беспричинным ошибкам - "Он подобен Камэ-да-ю".

Камэ-да-ю следует осмотреть рисовый пирог и начать его обсуждать.

"Он слишком мал в этом году, - следует сказать ему, - чем был в прошлом". Священник должен ответить: "Вы, почтенный, ошибаетесь. Он в действительности даже больше, чем в прошлом году". "Однако его цвет не столь бел в этом году, каким был в прошлом. Рисовая мука не столь хороша". Священник должен либо что-то ответить, либо принести извинения за эти выдуманные причины некачественности приготовленных мочи.

В конце церемонии ветки сакаки, использованные для ее проведения, продаются за высокую цену, так как считается, что они становятся магическими талисманами.

Почти всегда сильный шторм приходит либо в день, когда Кокудзо едет в Оба, либо в день его возвращения оттуда. Путешествие должно завершится в течение наиболее ветренного сезона в Идзумо (декабрь по новому календарю). Однако в легендах эти ветра страшным образом связываются с божественной личностью Кокудзо, чьи характерные черты отождествляются таким образом в современной, некоторой удивительной аналогии с божественным Драконом. Будь это так или нет, однако, сезонные шторма до сих пор в этой провинции называются "являющиеся Кокудзо" [18]. До сих пор существует обычай приветствовать пришедшего во время бури гостя: "Откуда? Ты подобен Кокудзо!"

Гудзи помахал рукой и с дальнего конца широкой комнаты раздался внезапный взрыв странной музыки - звуки барабанов и бамбуковых флейт. Повернув голову, я увидел музыкантов, трех человек, сидящих на татами и молодую девушку рядом с ними. Девушка поднялась по следующему знаку Гудзи. Она, девственная монахиня, была необута и одета в белоснежные одежды. Под тканью белых одежд я увидел блеск темнокоричневого шелка хакама. Она подалась вперед к небольшому столу в центре комнаты, на котором лежали странные инструменты, в форме пучка веток, связанных снизу, с каждой из которой свисал колокольчик. Взяв этот странный предмет в обе руки, она начала священный танец, подобный тому, что я уже видел. Каждое ее движение было поэмой, так она была изящна. Ее представление едва ли могло бы быть названо танцем, если мы поняли правильно. Это было легким быстрым шагом вдоль круга, во время которого она покачивала инструмент в такт ритмичного звона колокольчиков.

Ее лицо оставалось безэмоциональным как прекрасная маска, спокойным и милым как лицо спящей Каннон. Ее белые ноги были безупречной формы, как ноги мраморной нимфы. В белоснежных одеждах, с белой кожей и безэмоциональным лицом, она выглядила больше прекрасной живой статуей, чем японской девушкой. Все это время странные флейты всхлипывали и пронзительно кричали, а грохот барабанов был подобен заклинанию.

То, что я увидел, называлось Танцем Мико, предсказательницы.

Затем мы посетили другие сооружения, принадлежащие храму: амбар, библиотеку, зал для собраний, массивное здание в два этажа, где можно увидеть потреты тридцати шести великих поэтов, написанные Тосано Мицу Оки более чем тысячу лет назад и до сих пор сохраняющиеся в великолепном состоянии. Здесь нам также показали удивительный журнал, публикуемый ежемесячно администрацией храма - описание синтоиских новостей, являющихся источником для обсуждения вопросов, касающихся древних текстов.

После того, как мы увидели все чудеса храма, Гудзи пригласил нас в свою частную резиденцию недалеко от него, чтобы показать другие сокровища - письма Йоритомо, Хидейоси, Иэясу, рукописные документы древних императоров и великих сегунов. Сотни из этих драгоценных манускриптов он хранит в кипарисовом ящике. В случае пожара немедленный перенос ящика в безопасное место является первой обязанностью служащих.

В своем собственном доме Гудзи, одетый только в простое японское платье, уже как обычный человек, появился не менее величаво, чем выглядел в первый момент как понтифик в своем многослойном белоснежном одеянии. Однако ни один хозяин не был более вежлив и более гостеипримен. Я был также очень впечатлен его появлением в костюме его юных жрецов, что были поверх них сейчас, подобно им в национальном костюме. Но внешностью, орлиным, аристократическим лицом, совершенно отличным от тех обычных японских лиц, что бывают более у солдат, чем у священников. Один из молодых жрецов имел привлекательные тонкие черные усы, которые очень редко встретишь в Японии.

На прощание, с офуда, священным талисманом для путешественников, наш гостеприимный гость подарил мне два милых изображения главных божеств Кидзуки и несколько документов об истории храма и его сокровищах.

Получив разрешение Гудзи и его свиты покинуть его, священник Саса и другой каннуси проводили нас до Инаса-но-хама, небольшого побережья за городом. Священник Саса был великолепным поэтом и человеком глубоких знаний об истории синтоизма и древних текстов священных книг. Он рассказал нам множество удивительных легенд, пока мы прогуливались вдоль берега.

Берег, сегодня популярный пляж, окруженный комфортными маленькими гостиницами и милыми чайными домиками, назывался Инаса потому, что, по преданиям синтоизма, именно здесь бога Охо-куни-нуси-но-Ками, или правителя-Священной-Земли, впервые попросили отказаться от владения землей Идзумо в пользу Маса-ка-а-кацу-качи-хаяби-аме-но-оси-хо-мими-но-микото. Слово "инаса" означает "Согласны вы или нет" [19]. В тридцать втором параграфе первого тома "Кодзики" записана легенда, откуда я цитирую следующее:

"Двое богов (Тори-буне-но-Ками и Таке-мика-дзучи-но-во-но-Ками), спустившись на небольшое побережье Инаса, что в провинции Идзумо, вынули свои мечи в 10 метров длиной, и воткнули их сверху вниз в гребень волны, сели, скрестив ноги, на рукоятки мечей и спросили божество правителя-Священной-Земли: "Высочайшее-Небесно-Сияющее-Божество и Высшее-Совершенное-Божество отправили нас с поручением спросить "Мы поручаем нашему высочайшему сыну эту провинцию для управления ею. Где ее центр?" Он ответил: "Я не могу сказать. Мой сын Я-хе-кото-сиро-нуси-но-Ками единственный, кто скажет вам это"... Тогда они спросили у божества снова: "Этот сын Кото-сиро-нуси-но-Ками сейчас ответил нам таким же образом. Есть ли у тебя другие сыновья, кто расскажет?" Он снова сказал: "Есть другой сын Таке-ми-на-гата-но-Ками".... В то время пока он говорил это, божество Таке-ми-на-гата-но-Ками вышел (из моря), неся на кончиках пальцев скалу, которую могли поднять лишь тысяча человек, и сказал "Я хочу устроить состязания". Здесь, рядом с берегом, стоит небольшая мия, названная Инаса-но-ками-но-ясиро, или Храм бога Инаса, и в нем почитается Таке-мика-дзу-чи-но-Ками, кто выиграл состязание. Недалеко от берега можно увидеть поднимающуюся из воды небольшую скалу, которую Таке-ми-на-гата-но-Ками поднял на кончиках пальцев. Она называется Чихики-нойха.

Мы пригласили священников поужинать с нами в одной из маленьких гостиниц с видом на волнующееся море. Там мы говорили о множестве вещей, но в особенности о Кидзуки и Кокудзо.

Всего лишь одно поколение тому назад религиозная сила Кокудзо все еще распространялась по всей провинции богов. Он был фактически также и духовным лидером Идзумо. Так как его юрисдикция сегодня не распространяется далее Кидзуки, правильно было бы назвать его не Кокудзо, а Гудзи. [20]. Однако все еще для простых людей дальних районов он остается божественным или полу-божественным существом, и называют его прежним титулом, потомком тех, кто жил в эпоху богов. Каким глубоким было уважение, проявляемое к нему, в прежние времена можно только догадываться сегодня тем, кто не жил в провинциальной среде Идзумо.

За пределами Японии возможно не существует другого человека, за исключением Далай Ламы в Тибете, кто был бы столь глубоко почитаем и любим в религиозном смысле. В пределах Японии только сын небес, "Тенси-сама", посредник "между людьми и Солнцем", удостаивается подобного уважения. Но почтение, оказываемое императору, являлось более почтением к недоступной мечте, чем к личности, к имени более, чем к реальности, как к невидимому Тенси-сама, потому что он "божественно уединен" и в общепринятой религиозной практике никто не может увидеть его лица и его жизни. [21] Невидимость и тайность в значительной степени усиливают легенду о божественном происхождении Микадо. Но Кокудзо, в своей собственной провинции, хотя и видим множеству и часто путешествовал по стране, получил почти такую же преданность, что его реальная сила, хотя меньше, чем когда-то, была востребована, была едва ли меньше, чем у самого даймье провинции Идзумо. Она была действительно достаточной для того, чтобы сделать его человеком, которого сегунат посчитал за мудрую политику оставить до лучших времен. Предшественник нынешнего Гудзи даже оказывал открытое неповиновение великому Тайко Хидейоси, отказавшись подчиниться приказу снабдить солдат с высокомерным ответом, что он не будет выполнять приказы человека простого происхождения. [22] Такое поведение стоило его семье потери большей части имущества, конфискованного за проступок, но реальная сила Кокудзо осталась неизменной вплоть до времени прихода новой цивилизации.

Кроме сотен историй подобного содержания, две небольшие традиционно могут проиллюстрировать то, что Кокудзо имел в прошлом.

Одна рассказывает о том, что был человек, который верил, что станет богатым благодаря Дайкоку из Кидзуки, и надеялся выразить свое почтение подарком в виде одежд для самого Кокудзо. Кокудзо вежливо отказался от предложения, но благочестивый прихожанин настаивал на своем и заказал у портного сшить одеяния. Портной, сшив их, потребовал цену, от которой у заказчика перехватило дыхание. На вопрос, почему он запросил такую цену, тот ответил: "Сшив одеяния для Кокудзо, я не смогу отныне ни для кого шить одежды. Поэтому я нуждаюсь в достаточном количестве средств, на которые смог бы жить всю оставшуюся жизнь".

Вторая история произошла сто семьдесят лет назад.

Среди самураев клана Мацуэ во времена Нобукори, пятого даймье клана Мацудайра, был некий Сугихара Китодзи, который расположился в военных казармах в Кидзуки. Его хорошо принимали у Кокудзо, и он часто играл с понтификом в шахматы. Во время одной игры, в один вечер, офицера неожиданно будто парализовало, он потерял способность двигаться и говорить. На время все встревожились. Но Кокудзо сказал: "Я знаю причину. Мой друг курит, и хотя курение противоестественно моей сущности, я не хотел расстраивать его, сказав ему об этом. Однако боги, видя, что я почувствовал себя плохо, разозлились на него. Сейчас я помогу ему прийти в себя". После чего Кокудзо произнес несколько магических слов, и офицер сразу же стал прежним.

Еще раз мы прошли сквозь тишину этой священной земли тайн и легенд, прокладывая свой путь между зелеными лигами зреющего риса с белыми вкраплениями стрел молившихся, между далекими цепями голубых и свежезеленых пиков, что названы именами богов. Мы оставили Кидзуки далеко позади. Однако, как во сне, я все еще вижу большую аллею, длинные тории с их огромными сименава, величавое лицо Гудзи, добрую улыбку священника Саса и девушку-монахиню в ее белоснежном одеянии, исполняющую прекрасный призрачный танец. Мне кажется, что я все еще слышу звуки хлопающих ладоней, подобно реву стремительного течения. Я не могу сдержать слегка восторженного возгласа при мысли, что мне позволили увидеть то, чего не удостоился ни один иностранец, - внутренние покои древнейшего храма Японии, и те священные рекликвии и старейшие ритуалы древнего поклонения, что имеют несомненную ценность для антрополога и эволюциониста.

Однако увидеть Кидзуки, как видел его я, - то же, что увидеть нечто большее, чем просто один великолепный храм. Видеть Кидзуки означает видеть живой центр синтоизма, чувствовать пульс жизни древней религии, живущей так же мощно в этом 19 веке, как было в далеком прошлом, откуда дошли до нас "Кодзики", хотя и записанные сложным языком, но в современной редакции. [23] Буддизм, изменяя форму или медленно деградируя на протяжении веков, выглядит обреченным исчезнуть, по крайней мере, в этой части Японии, в которую он пришел как чужеродная религия. Однако Синтоизм, не изменяемый и неизмененный, пока остается доминирующим в провинции, где и возник, и выглядит со временем даже более сильным и почитаемым [24].

У буддизма обширная, как море, теология, глубокая философия и литература. У Синтоизма нет философии, нет этического кодекса, нет метафизики. Тем не менее за счет своей нематериальности, он может сопротивляться нашествию западной религиозной мысли как ни одна восточная религия. Синтоизм принимает западную науку, но остается оппонентом, неспособным жестко противостоять, западной религии. Иностранные фанатики, пытающиеся противостоять ему, бывают удивлены, обнаружив силу, которая уничтожает их огромные усилия, столь неопределенную как магнетизм и неуловимую как воздух. Действительно, лучшие из наших ученых так и не смогли объяснить нам, что такое синтоизм. По словам некоторых, он возник просто как простейшая религия предков. Согласно другим, религия предков объединилась с поклонением природе. А третьи вновь говорят, что он вообще выглядит как религия по определению. Согласно необразованным миссионерам, это наихудшая форма язычества. Без сомнения, трудности в объснении, что же такое синтоизм, существуют благодаря простому факту, что синологи ищут источники его происхождения в книгах: в исторических записях "Кодзики" и "Нихонги", в молитвеннике Норито, в комментариях Мотовори и Хирата, которые были просто великими учеными. Но реальность синтоизма живет не в книгах и не в ритуалах с предписаниями, она в национальном сердце, с его высочайшим эмоциональным религиозным выражением, бессмертным и вечно молодым.

Вся масса причудливых суеверий, безыскусных мифов и фантастической магии вызывает трепет мощной духовной силы, всей души нации со всеми ее импульсами, движениями и интуициями. Тот, кто знает, что такое синтоизм, должен был прежде понять таинственность той души, в которой чувство красоты, сила искусства, огонь героизма, магнетизм честности и эмоции веры стали врожденными, постоянными, неосознаваемыми и инстинктивными. Немного зная о том, что такое восточная душа, в которой присутствует радостная любовь к природе и жизни, даже неизвестной, можно разглядеть и странную ее похожесть с душой древнегреческого народа. Верю, что имею право позволить себе однажды рассказать о великой животворной силе этой религии, называемой сегодня синтоизм, но более известной в прошлом как "ками-но-мичи", или "Путь богов".

Примечания к введению

1. В борьбе против этого равнодушия есть замечательное исключение - строгий, рациональный, дальновидный консерватизм барона Торио.

Примечания к главе 8.

1. Наиболее ранний источник на древне-японском языке. Одновременно является наиболее священным писанием синтоизма. Превосходно переведенный, с подробными комментариями и замечаниями, профессором Базил Хол Чемберленом из Токио.

2. Генеалогия семьи опубликована в небольшой книге, с которой меня ознакомили в Кидзуки. Сенке Таканори является восемьдесят первым по счету главой (формально называемого Кокудзо) храма Кидзуки. Линия его рода ведет через 65 поколений Кокудзо и 60 поколений ранних божеств к богине Аматерасу и ее брату Сусанноо-но-микото.

3. В санскритских источниках, "гаки" - голодающие призраки того круга мучений в аду, в котором наказанием является голод. Рты некоторых из них "меньше, чем острие иглы".

4. Мионосеки.

5. В настоящее время неотделяемы от основного острова. Множество экстраординарных изменений, представляющих интерес для физиографов и геологов, имели место быть вдоль всего побережья Идзумо и на прилегающей к великому озеру территории. Даже сегодня каждый год происходят небольшие изменения. Я лично видел некоторые из них, очень странные.

6. Хакудзя, или Белый змей, а также слуга Бентена, Бен-зай-тена или Бога Любви, Красоты, Красноречия и Моря. "У хакудзя лицо древнего человека, с белыми бровями, с короной на голове". И бог, и змея могут быть соотнесены с древнеиндийскими мифологическими персонажами. Они появились в Японии с проникновением Буддизма. Среди японцев, преимущественно среди жителей провинции Идзумо, некоторые буддистские божества часто соотносятся или путаются с определенными ками в ежедневной религиозной практике и речи.

С того момента, как были написаны эти слова, я имел возможность видеть Рю-дзя в течение нескольких часов после вскрытия. Он был около двух-трех футов длиной и около 10 сантиметров в самом широком обхвате. Верхняя часть тела была темно-коричневой, остальная часть желтовато-белая. К хвосту на коже виднелось несколько симпатичных желтоватых пятна. Тело не было цилиндрическим, но странно четырехсторонним подобно некоторым рыбам. Японский учитель средней школы в Мацуэ, м-р Ватанабе, назвал это существо водяным растением семейства Pela-mis bicalor. Оно редко встречается. Думаю, дальнейшее описание его не вызовет интереса у некоторых читателей.

7. "Иппьо", или один "хьо". Два с половиной "хьо" равно одному "коку" или 5.13 бушелей. Слово "хьо" означает также контейнер, вмещающий один "хьо".

8. И в Кидзуки, и в Сада можно купить фигурку змея. На домашних "божественных полках" можно часто увидеть статуэтки змея. Я видел одну, которая высохла и почернела от старости, но прекрасно сохранялась особым способом, природу которого я не узнал. Она была привлекательно установлена в крошечной металической клетке, изготовленной специально для того, чтобы уместиться в маленьком шкафчике белого дерева, и должно быть была, когда жива, около двух футов длиной. Перед ней горела днем маленькая лампадка, и синтоиская молитва повторялась бедной семьей, которой она принадлежала.

9. "Божественный правитель-Великой-Земли" в переводе профессора Чемберлена - один из наиболее древних божеств Японии, в ежедневной религиозной практике путается с Дайкоку, богом Богатства. Его сын, Кото-сиро-нуси-но-Ками, также ошибочно воспринимается за Эбису, покровителя честной работы. По мнению некоторых японских авторов, происхождение синтоиского обычая хлопать в ладоши во время чтения молитвы относится к жесту, данному самим Кото-сиро-нуси-но-Ками. Оба божества представлены в японском искусстве в разных видах. Изображение обоих божеств вместе, продававшееся в Кидзуки, были столь же великолепны, сколь и экзотичны.

10. Большие средства передаются храму богатыми прихожанами. Деревянные таблички на Хайдене, на которых записываются названия подарков и имена благотворителей, перечисляют несколько недавних вложений в виде тысячи йен или долларов; подношение в 500 йен не очень распространенно. Подарки высокопоставленных лиц редко бывают ниже 50 йен.

11. "Таку" - японское название бумаги из шелковицы.

12. Смотри эту удивительную легенду в "Кодзики", в переводе профессора Чемберлена.

13. С давних времен теоретически существовало два Кокудзо, хотя действующим был один. Два ответвления одной семьи - соперничающие дома Сенке и Китадзима - настаивали на праве преемственности. Правительство однозначно решило вопрос в пользу первой. Но глава семьи Китадзима обычно назначался его заместителем. Семья Китадзима до сих пор имеет собственную небольшую резиденцию. Титул "Кокудзо", правильнее говоря, не является духовным, а рабочим названием. Кокудзо всегда был представителем императора в Кидзуки - человеком, назначенным служить богам вместо императора. Настоящий духовный титул этой должности - то название, которое до сих пор носит современный Гудзи, "Мицуйе-Сиро".

14. "Морское ухо". Это удивительная раковина с рядом отверстий, количество которых различается и зависит от возраста и размеров живущего в ней животного.

15. Буквально, "тен хиро", или японская морская сажень.

16. Конструкция палочек, используемых в синтоиском храме в Исэ, намного сложнее, и определенно представляет более развитую степень знаний о механике, чем показывает конструкция палочек в Кидзуки.

17. Во время следующего своего посещения Кидзуки, я узнал, что инструмент "кото-ита" использовался только в качестве примитивного "звукового" инструмента. Он задает правильный тон для песнопения, которого я не слышал во время моего первого посещения. Песнопение, древний синтоиский гимн, всегда предшествует представлению, описанному выше.

18. Буря Кокудзо.

19. То есть, согласно комментатору Мотовори. Или более коротко "нет или да?" Согласно профессору Чемберлену, это просто капризная этимология. Однако она была принята синтоизмом, и потому здесь и представлена.

20. Титул Кокудзо, действительно, существует до сих пор, но сегодня просто как почетный, не имеющий официальных обязанностей, связанных с ним. Его носит барон Сенке, отец Сенке Таканори, живущий в столице. Религиозные обязанности Мицуэ-сиро сегодня возложена на Гудзи.

21. В 1890 году один проживающий в Японии иностранец, который много путешествовал по стране, сказал мне, что в некоторых районах можно встретить пожилых людей, которые до сих пор верят, что увидеть лицо императора то же самое, что "стать Буддой", то есть, умереть.

23. "Кодзики", в своей записанной версии, датируются 722 годом нашей эры. Однако, устные легенды и рассказы существовали с более древних времен.

24. В некоторых провинциях Японии буддизм за несколько веков практически слился с синтоизмом, однако в Идзумо, наоборот, синтоизм трансформировал буддизм. Сегодня то, что синтоизм поддерживается государством, уже стало видимой тенденцией к исключению из культа определенных элементов буддистского происхождения.

Глава синтоистской религии (яп.).

Мацуэ.

Или "бесчисленное множество" - пер.

Мера длины, равная 4.8 км.

Оставить комментарий © Copyright Усманова Лариса Рафаэлевна Обновлено: 17/02/2009. 73k. Статистика. Сборник рассказов: Япония Иллюстрации: 9 штук.		Оценка: *6.003** Ваша оценка:
Аннотация: Патрик Лафкадио Херн (Patrick Lafcadio Hearn) (27.06.1850 – 26.09.1904) – американский журналист, приехавший в 1890 году в Японию, ставший автором множества книг о Японии, в частности собраний японских легенд и мистических историй. Прожил в Мацуе (префектура Симанэ, Западная Япония) один год и два месяца в 1890-1891 годы, где преподавал английский язык в средней школе и женился на девушке из самурайского клана. После получения японского гражданства сменил имя на Коидзуми Якумо (小泉八雲), которое стало его творческим псевдонимом. С1896 по 1903 год преподавал английскую литературу в Токийском университете, а затем в университете Васеда. Запечатлел Японию периода Мейдзи. ·Мимолетные впечатления о незнакомой ЯпонииЋ - его первая книга о Японии, завершенная в 1894 году.

Усманова Лариса Рафаэлевна: другие произведения.

Патрик Лафкадио Херн. Мимолетные впечатления о незнакомой Японии. Глава 8. Кидзуки.