Морис попал в пробку уже только на мосту через Мистическую реку названному в честь своего тезки. Две полосы справа походили скорее на парковку у сетевого магазина в сезон распродаж. Впрочем, ничего другого от моста, носившего имя самого бесполезного человека в кабинете Трумэна, ожидать не приходилось. Как, впрочем, и от истинного названия реки, что тоже было большим расстройством в жизни Мориса с пятого класса. Слово "мистическая" на языке исчезнувших могикан переводилось примерно как "большое болото в пойме реки". Детство Мориса прошло в восточном Бостоне с видом на этот самый мост. Он очень гордился, что живет на берегу мистической реки - от нее веяло таинством, пиратством и приключениями. Но одним утром папа ему рассказал про могикан.
Минут через сорок под проливным дождем он добрался до скрытой в низкой облачности середины моста, где наконец стала понятна причина пробки. Морис в полумгле разглядел стоящий в самом правом ряду джип с включенным двигателем. Дверь с водительской стороны была приоткрыта, а фигура самого водителя, выхватываемая желтыми огнями фар, маячила на парапете. Фигура одной рукой держалась за стальные тросы ограждения, не замечая ни пробки, ни дождя. Машины, терпеливо объезжая препятствие, не сигналили. Еще один джампер, еще одна пробка. Подъехав ближе, Морис разглядел, что это была молодая женщина. Раньше Морис останавливался и, проклиная все прогулянные в колледже лекции по психологии, пытался что-то изменить. Последние полгода он перестал и теперь, как и другие, просто терпеливо ждал пока пробка закончится.
Неожиданно машина перед ним остановилась. Ее водитель, выйдя под проливной дождь и прикрываясь рукой от слепящих фар, дошел до джипа, выключил двигатель и направился к силуэту на парапете, предварительно захлопнув дверь чужой машины. Другие машины продолжали медленно двигаться. Взобравшись рядом на парапет, водитель, не посмотрев на женщину, спрыгнул.
Все эти джамперы плотно сидят на антидепрессантах. Самый дешёвый флуоксетин, еще до пандемии, находили в сточной и даже в питьевой воде всех крупных городов. Когда ты лежишь в кровати, потому что так дальше до петли, и эти чертовы таблетки только начинают действовать, ты едешь на мост Мориса Тобина в последней попыткеобрести контроль над жизнью. Волны, разбивающиеся о его каменные опоры, содержат огромное количество флуоксетина.
Морис не мог не оценить иронию могикан - все это вокруг нас, действительно, большое и топкое болото. Все мы - последние могикане.
Он позвонил отцу.
- Морис, это ты? - в сонном голосе отца он услышал удивление.
- Да, конечно... я все еще еду. Индюшка, надеюсь, еще не остыла? Еще один чертов джампер - опоздаю, наверное, на час.
Отец промолчал. До пандемии он тоже был врачом. Впрочем, кто из нас точно помнит, что было до пандемии. Сейчас даже вспомнить принял ли ты утром антидепрессант без звонка врача не каждый может - ранние стадии болезни характерны приступами антероградной амнезии и депрессией. Как выглядят более поздние стадии никто еще толком не знал. Раньше люди боялись заразиться, а теперь ученые говорят, только каждый сотый имеют особый защитный ген, предохраняющую от развития болезни. Такого везения было достаточно, чтобы правительство выдало тебе лицензию психотерапевта и оплачивало офис в центре Бостона. Но его было бесконечно мало, чтобы Морис чувствовал себя везунчиком.
- Ты принял свои таблетки? - спросил он отца
- Не учи ученого, я справляюсь. Так ты будешь через пару часов? Я тогда немного посплю.
- Да, конечно, скоро увидимся.
Он повесил трубку и прибавил скорость. После моста на дороге почти никого не было.
До сих пор у Мориса был только один настоящий джампер из всех клиентов. Главное - протащить пациента первые две недели - ежедневные звонки, сообщения два раза в день, координация лекарств с аптеками. Это было очень тяжело и львиную долю тащил на себе помощник Мориса. Сам же Морис, работая по двенадцать часов в день, мог уделять каждому своему пациенту только одну терапевтическую сессию в неделю. B особых случаях он даже выезжал к пациенту на дом. Несколько дней назад помощник Мориса по дороге в офис решил выйти на проезжую часть перед грузовиком. У помощника были маленькие дети и такой же защитный ген.
Иногда Морису казалось, что пациенты его ненавидят. Ведь гораздо легче знать, что все вместе, без исключений пойдем ко дну вместе с этим Титаником. Вполне возможно, что люди боятся несправедливости больше смерти. Сам же Морис боялся, что не справится и что все его пациенты будут обречены на мучительную смерть. Он боролся за каждого из них, но его страх медленно переходил в уверенность. Аптеки все больше делали ошибок, а пациенты все реже брали трубки.
На случаи, когда Морису становилось совсем страшно, у него было припасено детское воспоминание абсолютной бронебойной радости. Мама, молодая и красивая, танцует с ним, маленьким Морисом. Морис еще не умеет танцевать, пытается повторять ее движения, все время сбивается - боже, как это сложно! Но мама все равно танцует только с ним. Важные люди вокруг с удивлением качают головами: как же это так, что она выбрала этого маленького мальчика? Волна почти щенячьего восторга захлёстывает маленького Мориса, он смотрит только на маму, повторяя ее движения.
Морису пришлось поморгать, чтобы опять сфокусироваться на дороге. Он подумал, что это, наверное, хорошо, что мать не дожила до всего этого ужаса. Интересно, как бы она отнеслась к тому, что он унаследовал этот особый ген от нее? Выравненное было настроение немедленно опять упало ниже уровня флуоксетинового моря - у отца защитного гена не было.
Надо бы предупредить его что опаздываю. Он вздохнул и позвонил отцу.
- Морис, это ты? - в сонном голосе отца он услышал удивление.
- Да, конечно... я все еще еду. Индюшка, надеюсь, еще не остыла? Еще один чертов джампер - опоздаю, наверное, на час.
Отец промолчал. Никто уже не помнил каким мир был до пандемии.
Попытка ограбления
Сквозь толстое стекло лицо банковского служащего казалось искаженным то ли немым ужасом, то ли приступом зубной боли. Более беспомощного рта я не видел даже у аквариумных рыб. Не в силах произнести что-то связное, он протянул мне смятую бумажку, на которой красным маркером было выведено печатными буквами: 'Это ограбление. Выдайте мне, пожалуйста, миллион фунтов'. Странно. Может это предназначалось кому-то из очереди за мной? Я оглянулся. Очередь недоуменно смотрела на меня. Работяга в промасленном комбинезоне сделал шаг назад. Я смущенно повертел бумажку в руках и положил в карман.
Повернувшись к банковскому служащему, я заметил, что выражение его лица не поменялось и что на самом деле никакого стекла между нами и не было. Действительно странно. Это что же, он намекает что эта записка моя?! Неужели у меня были какие-то особые, кроме весьма обычных и распространенных, причины ограбить банк? Я стал припоминать какие могли быть причины, хотя ситуация явно требовала вовсе не размышлений, а какого-то решительного, и, даже скорее, вызывающего действия.
Видя мое замешательство, служащий нажал на скрытую кнопку, и по всему помещению банка затрещал звонок похожий на механический будильник. Работяга в комбинезоне пожал плечами и направился к выходу. Постояв еще с пару минут, очередь тоже стала расходится. Звонок продолжал трещать. Служащий стоял, укоризненно смотря на меня, сложив руки на груди. Такой слегка обиженный вид принимают учительницы географии в ответ на утверждение, что Австралия все-таки остров.
Наверное, я действительно пришел грабить этот банк, потому что к служащему подошел толстый полицейский с надкушенным сандвичем в руке и опасливо посмотрел на меня. Сандвич был с сыром и котлетой. Из-под котлеты выглядывал листик салата. Хмм... завтракал ли я сегодня?
- Вы точно пришли грабить банк? - осторожно наконец спросил полицейский, словно надеясь, что я просто ошибся дверью.
К сожалению, я не мог дать ему ни утвердительного, ни отрицательного ответа. С другой стороны, ну не пришел же я, в самом деле, в этот банк просто так?
- Не знаю, - признался я, - хотя, если предположить, что записка моя, то вроде да.
Полицейский с сочувствием посмотрел на меня, а служащий - с легким разочарованием. Чувствуя, что не совсем соответствую их ожиданиям, я на всякий случай спросил:
- Может, вы мне тогда все-таки отдадите деньги?
Полицейский молча смотрел на меня с минуту, потом сказал:
- Ладно, пошли, я тебя отведу в участок.
Я понуро поплелся за ним. Мы вышли на улицу, которая показалась мне знакомой, но никаких вывесок и магазинов я решительно не узнавал. Прохожих и машин тоже почти не было. Зато была жара и рубашка на спине полицейского скоро начала темнеть. Такая липкая жара бывает только в августе у моря. Может быть у меня отпуск?
То, что передо мной шел полицейский было понятно по позвякивающим в такт ходьбы наручникам на его поясе. Бедняге с его комплекцией было совсем невмоготу. Обернувшись, он кивнул на скамейку под деревом.
Скамейка была умеренно теплой, если не касаться ее железных частей. Мы молчали. Наконец, полицейский не выдержал:
- При исполнении, в такие дни особенно страдаю от жары. Обидно, что весь этот груз - он кивнул на пояс с пистолетом, рацией и наручниками, - он вроде как теперь ни к чему. Раньше нас уважали, даже боялись, а теперь.... черт его знает!
Мы помолчали. Посмотрев на меня, как будто видит меня впервые, он улыбнулся:
- Вы не представляете, теперь ни в чем больше нет смысла. Вот я могу, например, арестовать преступника, но что я с ним буду делать? Или и того хуже - а вдруг он и не преступник, а просто больной человек?
Он взглянул на меня, словно ища поддержки, и продолжил:
- Все говорят, что скоро изобретут лекарство, и все больные снова станут просто преступниками. А я не верю. Почему лекарство не изобрели раньше, лет пять назад, когда все еще работало? Если тогда не смогли, то сейчас не смогут и подавно.
Он виновато посмотрел на меня.
- Так что вот... продолжаю работать полицейским. А что делать? Вы же сами понимаете, что в нынешней ситуации даже просто иметь работу - это уже счастье. Ведь это же и медицинская страховка прежде всего. Вот вы, где, например, работаете?
Я молчал. Лицо толстяка погрустнело, и он повторил вопрос:
- Но вы же работаете, надеюсь, где-то?
В небе появилось облако, такое как рисовали в детстве. Оно плыло мимо солнца и было одновременно похоже и на слона, и на сахарную вату за полтора доллара. Только вата держится на пластиковой палочке, а это облако нет.
Не дождавшись ответа, полицейский поднялся, поправил свой пояс и, слегка похлопав себя по брюшку, сказал:
- Ладно, я пойду обедать... А вы не переживайте, верьте, что лекарство от болезни обязательно найдут.
Надежда
Джун сразу обратила внимания на этих двоих, как только они вошли в ее бар. Они не ответили на ее вопросительный взгляд и смотрели на посетителей как охотничьи псы на окна проходящего поезда. Наконец, они посовещавшись подошли к стойке бара и один из них заказал Асахи с водкой. Другой достал телефон и начал куда-то звонить. Джун давно не удивлялась алкогольным вкусам ее клиентов.
- Нам бы двух девушек для мальчишника. До утра... Сколько? Нет, это дорого. А если часа на два? - Чен прикрыл трубку рукой и обратился к приятелю, - Черт-тe что, они совсем озверели! Хотят тыщу за каждую. Приятель, может позвонить в другую контору?
Его неизменный еще со студенческих времен сосед по комнате не обращал на него внимания и пристально смотрел куда-то вглубь бара.
- Гейзенберг, эй, - окликнул его Чен, - может позвонить в другую компанию? А то у нас денег даже на выпивку...
Гейзенберг остановил его жестом американских коммандос предупреждавших друг друга о присутствии бойцов вьетконга. Это его прозвище, кстати, не имело никакого отношения к квантовой физике и приклеилось к нему после того, как он побрил голову перед экзаменом по психотропным препаратам.
- Не мельтеши, Чен. У меня есть идея.
- В смысле? - Чен спрятал телефон в карман.
Вместо ответа Гейзенберг жестом предложил приятелю следовать за ним.
- Эй, привет. Меня зовут Гейзенберг, а его - Чен, - представился он молодой женщине, сидящей в конце бара у самой стены.
- Меня зовут Лу, - сказала она, не отрываясь от экрана телевизора с вечерним телешоу.
- Горная роса - красивое имя.
Молодая женщина неопределенно кивнула. Она была явно из северной провинции - Гейзенберг любил таких длинноногих, с пухлыми губами и высокими скулами.
- Мы с Ченом собираемся на вечеринку. Там будет хорошая музыка. Ты же любишь хорошую музыку?
Лу отвлеклась от своего шоу и с интересом посмотрела на него.
- Это правда. Как вас зовут?
- Гейзенберг, - довольно улыбнулся тот.
- Гейзен...берг, - медленно повторила Лу, - Вы иностранец?
- Нет, это длинная история. - Гейзенберг быстро посмотрел на часы. - Я тебе на вечеринке все расскажу. Ты же не хочешь опоздать на вечеринку?
- Нет, - удивилась Лу. - Какая вечеринка? Простите, я ужасно рассеяна.
- Она тебе точно понравится. Всяко интереснее, чем смотреть этот отстой, - заверил ее Гейзенберг и поймал себя на том, что завороженно смотрит как губы Лу расплылись в улыбке. Смутившись, он сказал:
- Прости нас на секундочку, просто нужно уточнить адрес.
Чен увлек Гейзенберга от стойки:
- Приятель, ты, по-моему, зря теряешь время. С такими всегда проблемы - полиция проведает и нас потом будут искать по свалкам в Юрика-Сити. Давай я позвоню в нормальный сервис - чтобы без всяких...
- Ты что не видишь, что у нее болезнь - она ни черта не помнит. Она ничего не вспомнит ни о тебе, ни обо мне, и ни о развлечениях сегодня ночью. Если кто к нам и прикопается - у нас с этой Лу возникли разные взгляды на жизнь на ближайшем перекрестке, и она пошла обратно в этот гребаный бар. Поверь мне, это отличный и абсолютно безопасный способ сэкономить.
К ним подошла Джун и протянула Гейзенбергу заказанный напиток.
- Это будет за счет заведения, если вы немедленно покинете мой бар и оставите Лу в покое. Здесь вам не рады.
Взяв напиток, Гейзенберг медленно отпил, не сводя глаз с разгневанного лица Джун. Словно смакуя ощущения во рту. Чтобы исключить всякое ложное представление о том, что ее бар предоставляет бесплатные напитки сексуальным маньякам, Джун отчеканила:
- Ее каждый вечер приводит сюда ее муж смотреть телевизор, пока он работает в ночную смену. Ты что не понимаешь, в каком она состоянии?
Гейзенберг снисходительно улыбнулся.
- А что, Лу теперь нельзя развлечься? Откуда она знает, где ее муж шатается всю ночь?
Он достал из кармана купюру в пятьдесят юаней и протянул Джун.
- Это тебе на чай и больше не указывай клиентам что им делать.
- Придурок! - сказала Джун и пошла за стойку не взяв денег.
Торжествующий Гейзенберг повернулся к Чену:
- Ну вот видишь, и здесь сэкономили. Не бойся, эту Лу нам послало небо! Стой здесь, я ее сейчас приведу.
Через минуту он вернулся со счастливой Лу, прижимавшейся к сумке из дешевого кожзаменителя. Проследив вопросительный взгляд Чена, она сказала:
- У меня там термос с жасминовым чаем. Хотите чаю?
Очаровательно покраснев, она добавила:
- Простите, я не знаю, как вас зовут.
Чрезвычайно довольный собой Гейзенберг хмыкнул и ткнул пальцем в соседа:
- Запомни, его зовут Чен, а меня - Гейзенберг.
* * *
Когда ранним утром Джун закрывала наружную дверь своего бара, она услышала за собой шаги. Нащупав в сумочке 'мэйс', она повернулась и увидела Лу с большой спортивной сумкой на плече.
- Лу, ты меня напугала! Ты не могла сначала позвонить? - она внимательно посмотрела на подругу. Она была в том же платье и парике, в котором покинула заведение Джун несколько часов назад. Лицо Лу выглядело уставшим.
- Все в порядке? - продолжила Джун тоном скорее похожим на утверждение.
Лу пожала плечами и выудив из сумки несколько дорогих мужских часов, хмуро протянула их Джун:
- Это твоя доля.
Джун взяла часы:
- Ого, значит их там было много...
- Да, мне пришлось даже пальнуть один раз из "глока".
Джун оценивающе посмотрела ей в глаза. Да, конечно, деньги были очень нужны... Но вдруг она отчетливо поняла, что понятия не имеет как далеко ее подруга готова была зайти ради покупки этого чертова лекарства.
- Нам нужно завязывать с этим, - осторожно сказала Джун, - рано или поздно, кто-нибудь вернется с пушками, и мы вляпаемся по самые уши.
- Навряд ли. Эти подонки прекрасно знают, что полагается за секс с больными.
- Ну, тогда в какой-то момент или ты просто кого-нибудь грохнешь, или твой глок даст осечку и грохнут тебя - тихо сказала Джун.
- Навряд ли, - повторила Лу - нам нужно провернуть это еще один раз, и тогда мне хватит на лекарство для сестры. Еще один раз, я обещаю.
- Как там Лиан? - вместо ответа спросила Джун.
-Без изменений... - сухо сказала Лу. - Тогда я приду вечером к восьми, хорошо?
Последний рейс
Хотя еще было раннее утро, но и с первого взгляда было заметно как все устали. Возможно, именно это осеннее изнеможение и собрало этих незнакомцев здесь. Собственно, их было совсем немного по сравнению с размером салона самолёта. Незнакомцы, не сняв даже шапок и шарфов, сидели поодиночке или лежали поперек кресел, безвольно закрыв глаза.
Последним в холодный салон вошел пилот. Он прошелся взад и вперед по салону, считая пассажиров и сверяясь с мятой бумажкой в руке. Он немного замешкался у единственного пассажира с ребенком. Мальчик лет пяти жался к пожилому мужчине, годившемуся ему в деды. В кулачке он держал пластикового солдатика и автоматически водил им по своей щеке. По взгляду ребенка было понятно, что он еще никогда не был там, где хоть чему-то радовались. Взгляд же мужчины выражал только одно - желание поскорее заснуть.
Пилот посмотрел на него осуждающе.
- Вы за двоих заплатили?
Не глядя на него, пожилой мужчина устало кивнул.
- А мальчик действительно один из тех? - кивнул на ребенка пилот, словно не знал, что детей болезнь настигает быстрее взрослых.
- Да, как и все.
- Грех на душу берете. Нужно было в приют сдать - да и деньги бы сэкономили, - с раздражением сказал пилот и пошел к следующему пассажиру.
Закончив сверку пилот обратился к толстяку в самом первом ряду. Tолстяк был в зеленом шарфе и с дорогими часами, которые носят только очень важные чиновники.
- Вы бы не могли мне подсобить?
- Зачем?
- Мне нужно, чтобы кто-то сверял мои действия со взлетной инструкцией. А то вообще можем не взлететь.
- Господи, - проворчал толстяк. - я такие деньги платил чтобы умереть от рук ютьюбного пилота?! Вы хоть до этого вообще летали?
- Летал - сдержанно ответил пилот, - а ваши денежки все равно все на топливо ушли. Да и вообще другого рейса не будет. Так вы идете?
Толстяк пожал плечами и пошел за ним в кабину. Сев в кресло пилот деловито осмотрел приборную доску. Потом нажал какую-то кнопку - загорелась желтая лампочка питания. Потом, помедлив, повернул какой-то циферблат над головой, и на пульте загорелись много лампочек.
Он удовлетворенно пробормотал себе под нос:
- Так, это я помню.
Толстяк скептически посмотрел на него:
- Пора включать ютьюб?
Пилот достал из-под сиденья ламинированную летную инструкцию, открыл на нужной странице и не глядя, сунул в руки толстяку.
- Пока, вроде, помню. Вы следите по инструкции - скажите, если что пропущу. У нас есть пара минут пока двигатели прогреются...
Он положил замерзшие руки в карманы и откинулся в кресле.
- Холодно... - начал он.
Видимо, как и многие в такой ситуации, пилот хотел рассказать про свою усталость. Он посмотрел на сидяшего рядом толстяка и продолжил:
- Лично меня достало, что все вокруг бесконечно врут. Врут все - чиновники, врачи... Вы помните, сначала нас успокаивали, что будет вакцина и все будет хорошо?
Толстяк посмотрел на часы:
- При чем тут чиновники? Мы делали все что могли - ведь тогда главное было спасти от смерти. Лично я вакцинировался чтобы элементарно выжить.
- Ну выжили вы, и что? Все равно мы все здесь... - пилот прислушался к гулу двигателей и нажал какой-то рычажок. - Посмотрите, что там дальше - закрылки?
- Да, написано, что выставить в положение пять, - сказал толстяк, водя пальцем в инструкции.
- Спасибо... - сказал пилот, поворачивая тумблер над собой. - ... мы все радовались, когда на первой стадии смерти прекратились. А потом через десять лет болезнь все равно начала прибирать всех к рукам - кого-то медленнее, кого-то быстрее.
Рука пилота нерешительно парила над приборной доской.
- Надо включить огни руления и стробы, - подсказал толстяк.
Пилот кивнул и продолжил:
- Потом врали про защитные гены. Потом оказалось, что это только ничтожная часть населения. Потом лет десять обещали, что будет чудо-лекарство, что идут клинические испытания и вот-вот...
Толстяк прервал его:
- Здесь написано, что нужно ввести номер взлётной полосы. Предлагается 28-я, только какая, левая или правая?
Пилот задумался и потом признался:
- Не помню...
Наконец самолёт вздрогнул и медленно тронулся вперед, следуя выцветшим желтым полосам рулёжки.
Толстяк с сомнением посмотрел на пилота и кивнул в сторону взлётной полосы:
- Там дальше ютюба нет. Вы сможeте?
- Летать - это у нас в крови. Не бойтесь.
По тону голоса было понятно, что он обращается скорее к себе. Чтобы отвлечся от сомнений, пилот продолжил:
- Так вот... Потом за бешеные деньги люди покупали это чудо-лекарство. Продавали последнее или, кто понахальнее, грабили и убивали. И что? Тоже обман. Я это лекарство принимал три месяца и абсолютно ничего!
- А вы убивали или грабили? - уточнил толстяк.
- Нет, что вы. Пилотам, эвакуировавших моногорода, давали это гребаное лекарство в первую очередь. Побочка от него была довольно мерзкой - люди летали за полярный круг в памперсах.
- Понятно.
- Короче, ну просто достали этим постоянным враньем.
- И это понятно...
Видимо, толстяка тоже тянуло в это утро исповедоваться:
- А с другой стороны, что нам в правительстве оставалось делать? Может, мы и сами не знали про это лекарство до последнего. А у нас же тоже дети... - он запнулся, словно ему стало понятно, что объяснятся нужно было давно и не перед совершенно посторонним человеком.
Пилот зло посмотрел на него:
- Да плевать, что это чертово лекарство не сработало - мы потеряли почти половину летного отряда, прежде чем такие как вы остановили это безумие, - он хотел еще что-то добавить, но передумал. - Ладно, пристегните ремни, если хотите.
- А если не пристегнусь, то чего будет? - мрачно огрызнулся толстяк. - Мне не дадут прохладительных напитков? Все равно ж не на Мальдивы летим.
Самолёт вырулил на взлётную и замер перед неизвестностью.
Пилот вздохнул и вопросительно посмотрел на толстяка:
- Ну, что с богом?
- Не богохульствуйте, - строго заметил толстяк, кусая нижнюю губу.
- Да ладно вам... Всяко ближе к небу.
Самолёт начал свой разбег.
* * *
В салоне вплоть до набора высоты ничего не менялось. Теплее не стало. Некоторые пассажиры пересели к иллюминаторам и безучастно смотрели вниз. Пожилой мужчина отчаянно прижал к себе ребёнка, его губы беззвучно шевелились, словно он читал какую-то молитву. Женщина в соседнем ряду долго смотрела на ребенка взглядом путешественникa испытывающего дежавю в незнакомом городе. Вдруг она подняла голову:
- Нет... остановите, я больше не хочу.
Никто не обратил на нее внимание.
Она поднялась и пошла вперед к кабине пилота, говоря каждому пассажиру, что она больше не согласна. С каждым рядом кресел уверенность в ее голосе понемногу обгоняла тревогу.
- Я больше не хочу. Давайте, поворачивайте назад! - сказала она распахнув дверь кабины.
Пилот, словно ожидая чего-то подобного, посмотрел на датчики автопилота, потом перевел взгляд еще выше - между тумблером подачи топлива и кратчайшим расстоянием до бога, и сказал, ни к кому, в сущности, не обращаясь:
- Ну черт-тe что, мы же договаривались...
Толстяк, сидящий в кресле второго пилота, тоже обернулся и изучающе посмотрел на нее.
- Гражданка, как минимум, есть четыре причины почему это невозможно. - начал он. - Во-первых, мы все подписали бумажку что это действительно то, что мы хотим и что не будем иметь никаких претензий. Во-вторых, мы заправились последним керосином если не на всей планете, то по крайней мере в питерском аэропорту. И его просто может не хватить вернуться, не говоря уже на повторную попытку...
- Я не хочу - повторила женщина.
- Кстати, уважаемая, почему ваше внезапное желание жить должно перевесить контрактно закрепленное желание их всех? - он кивнул в сторону пассажирского салона. - Не видите противоречия?
- Мне очень нужно домой... - пробормотала женщина. - Я не могу умирать!
- Поймите, что вся эта боль, стыд и... эта чертова усталость уже скоро прекратятся. - Сказал толстяк, смотря в пол как оправдывающийся ученик.
Его бравада куда-то исчезла, лицо сильно побледнело. Собравшись с духом, он обратился к женщине:
- Гражданка, ну почему я должен вас уговаривать? Это уже невозможно. Смотрите, даже наш мужественный командир корабля едва вспомнил как завести этот чертов самолет. Как вы думаете, он вообще в состоянии совершить посадку без топлива, навигации, всяких глиссад и элементарных огней на посадочной полосе?!
Пилот не вмешивался и безучастно смотрел на розовые облака, далеко внизу окрашенные восходящим солнцем.
Не найдя поддержки, толстяк продолжил:
- Он славный парень, но даже если за штурвал сядете вы у нас будет столько же шансов приземлиться.
Женщина смотрела на толстяка с нескрываемым ужасом, явно не вникая в смысл его слов. Наконец она неуверенно пробормотала, удивившись своим собственным словам:
- У меня, кажется, остался ребенок...
- Бляха муха! - выругался пилот. - даже помереть спокойно не дадут...
Он поднялся с кресла, дивясь что граница его мира, давно совпавшая с границами его тела вдруг исчезла, и он впервые за долгое время двигается, повинуясь эмоциям, а не необходимости.
- Пойдем! - обратился он к женщине, - если больше половины проголосует...
Не успели они миновать отсек, где обычно стюарды бизнес-класса занимаются чем-то вызывающим одновременно классовую зависть и хмурый протест, как вдруг самолет резко накренился. Пилот, едва устояв на ногах, удивленно обернулся в сторону кабины. Толстяк яростно щелкал всеми подряд тумблерами. Приборная доска начала мигать разноцветными огнями как новогодняя елка. Нажав последнюю кнопку и прислушавшись к заполнившей кабину жалобной какофонии предупреждающих сигналов, он нервно посмотрел на пилота:
- С детства мечтал поуправлять самолетом.
Самолет бросило вправо, и пилот то ли упал, то ли прыгнул в кабину. Женщина, потеряв опору, упала в проход. Последнее, что она услышала были крики отчаяния, смех похожий на всхлипывания, и кто-то над самым ухом отчетливо сказал:
- Ну это вообще полный трындец...
Начало
Восход серо-розовыми разводами не вызывал никаких эмоций. И даже если бы выглянуло солнце ожидать чего-то хорошего было в высшей степени наивно. Это безразличие не покидало с лета, когда по крайней мере было тепло и, оглядываясь назад, даже нормально.
- Да, нынче будущее уже совсем не то, что было раньше, - философски заметил вслух капитан Батожaбаев.
Он сидел, откинувшись в кресле командира смены и смотрел в окно, шедшее узкой полосой вдоль всей стены. Серо-розовые разводы медленно становились сиреневыми, а вот цвета неубранных полей под ними не менялись давно.
Ночью позвонили из штаба и сообщили, что может к обеду начнется война. Причем, не 'команда 60', а так и сказали война. Поэтому капитан пришел на свой пост заранее, еще до рассвета проверить уровень топлива в движке и подготовить антенну для сеанса дальней связи. Из шестнадцати зарезервированных для этого случая спутников остались доступными всего два, что было предостаточно для обеспечения канала связи со всеми подлодками и пусковыми шахтами, еще способными нанести ответный удар по американцам. В общем, все было готово чтобы не ударить в грязь лицом ни перед начальством, ну и ни перед, собственно, американцами.
Надо заметить, что начальство в последнее время было так же эфемерным, как и американцы. Единственное, что не давало сомневаться в его существовании, были вот такие звонки по тревожной связи. Где-то раз в полгода, и почему-то всегда ночью. Последний такой звонок известил, что американцы отключили свои системы раннего оповещения и залили ракетные шахты бетоном. Прямо с электроникой и боеголовками - от греха подальше.
Видимо их лекарство работало хуже, подумал тогда капитан, но эта мысль почему-то не вызвала никакой гордости за державу. Дело в том, что наше лекарство давали только несущим боевое дежурство офицерам. Они же, в большинстве своем, отдавали лекарство своим семьям, дробя нужную дозу на множество бесполезных, и в итоге на боевом посту остались только неженатый капитан Батожaбаев, да генерал Коврига, который по рангу получил лекарство и на семью. В общем теперь в военном городке по вечерам загорался свет только в двух квартирах. У генерала лекарство вызвало интересный побочный эффект - он стал играть на балалайке и перестал здороваться. Все остальные или разбрелись или просто пропали.
Почему сегодня должна быть война? Этот вопрос с утра не давал Батожaбаеву покоя. С кем они собрались воевать? Они. Капитан никак не мог представить себя воюющей стороной. С кем?! Может видя, что мир все быстрее летит в тартарары, они решили ускорить процесс? Дескать, если же не получается обрести контроль над жизнью, то, по крайней мере продемонстрировать контроль над смертью. Или же все наоборот- главнокомандующий, глядя на адъютанта опять забывшего, где лежат парадные запонки, понял, что все лекарства все равно бесполезны и его империя восстановлению не подлежит?
В любом случае, капитан как ни старался, не мог понять а при чем тут лично он. Его мысли прервал звук, который он не слышал уже несколько лет - где-то летел самолёт. Может, все не так плохо? Может мы сможем повторить, только уже без ошибок, империй и этих чертовых ракет. И уж точно без этого абарга могой!
* * *
- Капитан Батожaбаев, - представился капитан.
- Почему нет канала связи? - без всяких обиняков рявкнула в ответ трубка тревожной связи.
- Антенна ушла на концевик, - пожал плечами капитан.
- То есть как? - опешил голос.
- Движок сгорел.
- Да я тебя под трибунал отдам! - распалялся голос в телефонной трубке. - Чтобы через пять минут...
Капитан вдруг почувствовал, что его страх перед этим голосом змея с двадцатью семью головами и тридцатью тремя хвостами куда-то улетучился. На другом конце провода был мелочный и мстительный человек, пытающийся доказать непонятно что и непонятно кому. Какого черта? Капитан вдруг понял, что терял время, что должен был много месяцев назад уехать к родителям. Когда это еще имело для них значение.
- С кем вы собрались воевать? - просто спросил он.
- Ты как смеешь отвечать, чурка нерусская? Да я тебя...
- Чамайг новш, - равнодушно прервал его капитан и повесил трубку.
Тревожная связь бесновалась еще где-то с час.
Капитан сидел в кресле командира смены, положив ноги на пульт. Он смотрел в узкое окно, шедшее вдоль всей стены. Там, где серо-желтое поле сливалось с синим без единого облака небом появилась точка. Она медленно увеличивалась, пока не разделилась на фигуру полного человека в зелёном шарфе, ведущая за руку ребёнка.