Глубокой ночью я сидел в кресле и читал "Обломова", книгу, переизданную в 1919 г. в Берлине. Старый переплет совсем истерся, и толстый том разваливался в руках. За окном все было тихо, ничто не нарушало покой комнаты. Книга изумляла меня. Казалось, что ее целиком уже никто не прочтет в XXI веке, настолько медленный ритм гончаровской прозы, изобиловавшей повторениями, размышлениями, описаниями, не соответствовал современному ритму жизни.
Но что-то неуловимо стало отвлекать от повествования жизни Ильи Ильича. Будто невидимый гость стоял за плечом, не желая потревожить, и ждал, чтобы я сам обратил на него внимание. Я не выдержал и обернулся. Никакого гостя не было, но взгляд наткнулся на фотографию на полке за стеклом книжного шкафа. Я открыл шкаф, взял фотографию и стал внимательно ее рассматривать.
Фотография была черно-белая, с подписью "1943 г. Июль" на обороте. На ней был запечатлен Иван Сергеевич, которому тогда, в 1943 г, шел 46-й год, как и мне сейчас. На нем была гимнастерка с погонами старшего лейтенанта войск связи. Такую же эмблему носил когда-то и я. Слева на груди у Ивана Сергеевича были две медали. Одна - "За боевые заслуги", надпись на второй разглядеть было невозможно. Я знал, что позже была еще медаль "За взятие Кенигсберга", но она не могла оказаться на фотографии 1943 г. Под правым плечом возле ремня портупеи на гимнастерке заметна была круглая дырочка. На груди не хватало 4-й пуговицы. Странно, Иван Сергеевич всегда был аккуратен. Но кто знает, что и как было тогда, в июле 43-го?
Пропорциональное лицо, ровная полоска губ, подбородок с ямочкой. Лоб высокий, нос довольно тонкий, прямой. Белые волосы зачесаны со лба вверх. Иван Сергеевич был сед уже в 35 лет. Тонкие круглые очки. Выражение лица серьезно, даже как будто скорбно.
Я долго вглядывался в фотографию, поднося ее к свету лампы. Взгляд Ивана Сергеевича как будто выражал настойчивую просьбу. Как будто он ждал от меня чего-то, что я должен был исполнить.
Эта фотография была со мной больше 25 лет. Не спрятанная в альбомы, а постоянно на виду, в книжных шкафах. Но прежде я никогда не чувствовал беспокойства в этом взгляде. Как будто оно появилось только сейчас. Что же надо исполнить? Я всматривался в черно-белый снимок, забыв Обломова. Зато вспомнил православного китайца Илью, которому было 107 лет. Илья нешуточно сердился, если ему желали долгих лет жизни. Он отвечал, что Бог его забыл. Дети его умерли, немолодые внуки жили своей жизнью. Китаец этот был ровесник Ивана Сергеевича. Две жизни - его и моя, с соприкосновением в 10 общих лет как раз равнялись одной долгой китайской. Стало быть, надо рассказать о том, что вместилось в эти годы в XX веке.
Взгляд Ивана Сергеевича на фотографии словно прояснился, и я подумал, что угадал.
----------
Однажды в прошлом, в Москве, сидел я за столом в комнате, в которой находилось еще несколько человек инженеров и преподавателей. Татьяна, девушка лет 25, сказала, улыбаясь, что она - хороший человек. Я посмотрел на нее и спросил: "А разве не все считают себя хорошими людьми?" Татьяна ничего не ответила. Я спросил своего непосредственного начальника: "Вот ты, Миша, служил во внутренних войсках. Зэков охранял. И что, они считают себя плохими людьми?" Миша задумался, ничего прямо не ответив. А я сказал, что у Моцарта есть опера "Так поступают все". Сюжет в ней натянут, а смысл в том, что все грешат, изменяют невестам и женихам. Все хорошие люди. А есть ли такие, которые не поступают, как все? Но Татьяна только повторила, что она - хороший человек, и разговор на этом закончился. Но Слово было сказано.
Однажды весной на садовый участок возле станции Бронницы заглянул старик и спросил Ивана Сергеевича. Услышав, что тот умер, он перекрестился и сказал: "Царствие небесное, святой человек".
Еще одно Слово было сказано. Итак, хороший человек и святой человек.
Иван Сергеевич родился в селе Сенино под Можайском неподалеку от деревни Бородино, прославленной битвой 1812 г. Отец и старшие братья считали его "парнем болезненным, малым слабосильным", старались не использовать на сельских работах, а больше посылали за грибами. Много позже мне тоже случилось несколько раз ходить с Иваном Сергеевичем за грибами. Был он очень музыкален от природы, и найдя белый гриб, не окликал меня, а начинал чисто насвистывать "Турецкий марш" Моцарта. Однажды я пришел на этот сигнал, но Иван Сергеевич вместо белого гриба показал мне ежа, свернувшегося клубком. Погладил его по иголкам обратной стороной ножика, которым срезал грибы, и улыбнулся: "Пойдем, пусть его".
Каролина Карловна, жена Ивана Сергеевича, была полька из Белостока, части Российской империи. Она с семьей ехала в поезде среди прочих беженцев, в Москве вышла за кипятком и в суете 1917 г. от этого поезда отстала. Так и осталась в Москве и больше со своими родителями, оказавшимися в Сибири, никогда не встретилась. Зато встретилась с Иваном Сергеевичем. Она как-то рассказала, что прежде у него был хороший баян. Но Каролина Карловна была лишена музыкального слуха, не любила музыки и однажды подарила баян какому-то знакомому, зашедшему в гости и не заставшему Ивана Сергеевича дома. Так поступают все хорошие люди. Дарят и принимают нежданные подарки. Иван Сергеевич вернулся, заметил отсутствие инструмента. Узнав, в чем дело, он ничего не сказал, но взгляд его выразил немой укор.
С тех пор он других музыкальных инструментов не завел. Я несколько раз слышал, как он играл на расческе, обернутой папиросной бумагой, разные мелодии. Запомнился вальс "На сопках Маньчжурии". Моцарт кроме "Rondo a la Turka" сочинил еще оперу "Cosi fan tutte". Так поступают все [хорошие люди].
Незадолго до начала Первой Мировой войны Иван Сергеевич оказался в Москве и работал учеником электрика. На фронт его не взяли из-за близорукости. Насколько его зрение было слабо, мне неизвестно, но позднее Иван Сергеевич оказался годным к военным действиям Второй Мировой войны. Как говорила главврач медицинской комиссии на ГСП в 1984 г, к Третьей Мировой негодных не будет. Работая в Москве, Иван Сергеевич из учеников стал электриком, мастером.
Он пережил в Москве 1917 год и военный коммунизм. Настал НЭП. Иван Сергеевич проводил электричество в разных зданиях. Например, в магазине "чайного короля" на Мясницкой. Этот магазин действовал в советское время и назывался "Чай". Другими местами работы Ивана Сергеевича были церкви. В том числе одна на Таганке прямо против знаменитого театра. Церковь эта называется "Св. Николая на Болвановке". Собираясь креститься, я купил в этой церкви крест. Точнее, старинный серебряный крестик отдали мне бесплатно, зато шнурок стоил 7 рублей. Я дополнительно пожертвовал церкви 500 рублей. Крестился я тоже в церкви Святого Николая, только в Пыжах, по странному стечению обстоятельств 27 ноября, в день памяти апостола Филиппа, распятого вниз головой. В тот же день, 27 ноября 1937 г. был расстрелян в Бутово протоиерей Александр Покровский, служивший в церкви Владимира в Старых садах, дед моей бывшей жены.
При НЭПе Иван Сергеевич зарабатывал хорошо. Он покупал серебряные часы, цепочки, картины безвестных художников с сельскими видами. Даже шубу из выхухоли, принадлежавшую прежде шведскому посланнику в Москве.
Иногда в ресторане электрики развлекались, заказывая чай с сахаром вприкуску. Сахар этот приносили на отдельном блюдце вместе со щипцами, чтобы его колоть на мелкие кусочки. И тогда кто-нибудь брал эти щипцы и легко ломал их натренированной на перекусывании проволоки крепкой рукой. Требовали новые щипцы, но и они оказывались сломанными. Ломал ли щипцы Иван Сергеевич, я не видел, но застал, как он вместо тестера пробовал провод под напряжением 220 вольт голой рукой.
В комнате в Черниговском переулке, в которой Иван Сергеевич жил с Каролиной Карловной, стоял самодельный платяной шкаф, в который было встроено зеркало примерно полтора метра высотой. Позже шкаф разломали, но зеркало сохранилось, как обычное напольное. Оно было очень тяжелое, сделанное из стекла чуть ли не в 20 мм толщиной. Это зеркало сделал на заказ к свадьбе Ивана Сергеевича его друг Морозов. У Морозова была своя зеркальная мастерская. Когда умер Ленин, то именно к Морозову обратились с заказом на стеклянный гроб для мумии вождя. И Морозов тот первый гроб сделал.
После разгрома НЭПа Морозова забрали на Лубянку, кормили в камере селедкой и не давали пить, требуя сдать драгоценности. Так на самом деле выглядел театр, в котором сидел Никанор Иванович, описанный М.А. Булгаковым. Позже Морозова все-таки отпустили. Может, вспомнили о гробе Ильича.
Еще в той комнате стоял шкаф с книгами. Одна книга была - отчет о XVII съезде ВКП(б), проходившем в 1934 г. В той книге в конце был напечатан список выбранных в ЦК, кандидатов и членов Политбюро. Против большинства фамилий стояли пометки цветными карандашами. Во времена гласности я прочел многое о 1937 годе и догадался, что Иван Сергеевич отслеживал по газетам, по описаниям судебных процессов над врагами народа, фамилии осужденных членов ЦК и ставил галочки. Против фамилий расстрелянных он ставил крестики. Без пометок осталось всего несколько фамилий из длинного списка. Не тех выбрали в ЦК и Политбюро на XVII съезде.
Во время Второй Мировой войны Иван Сергеевич работал на центральном телеграфе. В критические дни ноября 1941 г. сотрудникам телеграфа раздали ломы и кувалды и приказали в случае сдачи Москвы крушить телеграфное оборудование.
В Москве было голодно. Иван Сергеевич обратился к своему старшему брату, по-прежнему жившему в селе Сенино неподалеку от Бородина. Они поехали с сыном в Сенино, и брат дал им большой мешок картошки. Правда, взял за него толстую золотую цепочку от часов. Иван Сергеевич поблагодарил брата, хорошего человека. Так поступают все.
Позже Ивана Сергеевича мобилизовали в войска связи. По поводу его проводов на фронт сын-подросток написал стихи с такими строчками: "...а пили водку одну, потому что не пьют шампанское, когда идут на войну". Впрочем, Иван Сергеевич и водки не пил, поскольку был совсем непьющим.
О войне Иван Сергеевич рассказывал мало. В его обязанности входило обеспечение связи штаба армии с дивизиями. Поэтому ему больше грозило быть расстрелянным за неисправность связи, чем погибнуть от немецких пуль и снарядов. Один рассказ запомнился. В каком-то городе, кажется, уже в Европе, сигнал воздушной тревоги застал Ивана Сергеевича во дворе многоэтажного дома. Укрыться в подвал он не успевал. Зашел в подъезд и встал у стенки. Слышно было, как во дворе ударил по самолетам многоствольный зенитный пулемет. Раздалось несколько взрывов, дом сотрясся, посыпались стекла, пулемет смолк. Иван Сергеевич вышел наружу. На месте пулеметного гнезда дымилась воронка, а у подъезда лежала кровавая нижняя челюсть, очевидно, принадлежавшая пулеметчику.
Трофеев с фронта Иван Сергеевич не привез, а привез складной ножик с двумя лезвиями - ножом и отверткой. Нож был американский, поставляемый в качестве военной помощи. Много лет спустя я работал в компании, снабжавшей Калифорнию электроэнергией. Я показал своему немолодому сослуживцу ножик Ивана Сергеевича. Тот посмотрел, удивился на старую вещь и сказал: "Нож электрика".
Когда мне было лет 8-9 возле нашего садового участка ребята постарше поставили самодельный стол для пинг-понга. Привлеченная этим столом и игрой, подошла местная шпана, здоровые, уже взрослые парни. Поначалу они просто веселились и матерились за забором. Потом один вошел в нашу калитку воровской походкой на носках и сорвал яблоко с дерева, растущего у входа. Я ощутил беззащитность. Никто не мог ему помешать, например, пройти дальше в сад, в дом. Взять, что приглянется. Иван Сергеевич подошел неспеша. Я ждал, что будет. Иван Сергеевич улыбнулся благодушно. Он явно не был ни рассержен, ни испуган. Хотя и не думал заискивать перед нахалом. И одной своей выдержкой и кротким спокойствием удержал шпану от дальнейших безобразий.
Мы с отцом навестили Ивана Сергеевича в квартире в Черниговском переулке. Он был очень плох, отечен из-за слабой работы сердца, но не жаловался. Позже, вечером того дня, когда мы ушли, Иван Сергеевич умер. Когда его глаза застыли и облик стал меняться, Каролина Карловна испугалась и закричала: "Ваня! Что ты!" Иван Сергеевич ответил: "Не пугай людей". Квартира была коммунальная, за стеной жили соседи. Лев Толстой написал в дневнике: "Слова умирающего особенно значительны".
Похоронили его на Калитниковском кладбище рядом со старшим сыном. Как-то приехав из Америки, я пришел навестить ту могилу. Долго не мог ее найти, потом после молитвы отыскал. Когда возвращался, увидел у ворот кладбища автобус-катафалк. С похмелья мучала жажда, и я стал пить воду из крана для поливки цветов. Ко мне подошел человек, похожий на церковного старосту, и спросил: "Вы не из автобуса?" Я посмотрел на него и ответил: "Пока нет".
----------
На мою долю не выпало ничего серьезного по сравнению с событиями жизни Ивана Сергеевича. Он пережил 1917 год, когда все грабили, что могли. Иван Сергеевич не грабил. Пережил эпидемии тифа и "испанки". Пережил репрессии 30-х годов, ни на кого не донося, только удивляясь расправе над выбранными на съезде членами ЦК и Политбюро. Участвовал во Второй Мировой войне. Получил медаль за взятие Кенигсберга. Теперь, из Америки, кажется, что за оборону.
По словам Достоевского, он ничего не достиг в глазах людей низких, то есть хороших людей. Но своей жизнью показал, что можно прожить без "мышьей беготни", не радеть о стяжании. Мне же досталась всего одна ночь в августе 1991 г, прогулка по Москве к Белому дому, разбитый троллейбус и кровь возле него. Иван Сергеевич был человек малообразованный, по-французски знал одну фразу. Но я вспомнил ее в ту августовскую ночь:
Allons enfants de la Patrie
Приведу список семи сметных грехов.
Гордыня
Зависть
Алчность (жадность)
Чревоугодие
Похоть
Уныние (отчаяние)
Гнев
Не приходит в голову представить себе Ивана Сергеевича грешным этими грехами. Надо ли говорить, что за всю свою жизнь он ничего не украл, даже у государства, что уж вообще кажется хорошим людям верхом глупости.
Сергий Радонежский - канонизированный русский святой. Борис Зайцев написал о нем: "Прохлада, выдержка и кроткое спокойствие, гармония негромких слов и святых дел... Не оставив по себе писаний, Сергий будто бы ничему не учит. Но он учит именно всем обликом своим: одним утешение и освежение, другим - немой укор".
У нас с Иваном Сергеевичем были некоторые точки соприкосновения. Я 13 лет жил в той квартире и комнате в доме в Черниговском переулке, в которой умер Иван Сергеевич. Эту квартиру, часть ее, я продал в 2010 году. Зеркало Морозова, подаренное Ивану Сергеевичу, долго служило и мне. После отъезда в США оно перешло к моей матери и сгинуло после ее смерти. Американский нож электрика долго был со мной, пока не был украден вместе с сумкой из машины. Машину вскрыли хорошие люди, разбив боковое стекло. Род войск, войска связи, у Ивана Сергеевича и у меня был один и тот же. Звание - старший лейтенант, в котором мы оба вышли в запас, было одинаково. Сохранилась старая пуговица от шинели Ивана Сергеевича. На пуговице обычные советские серп и молот пересекала еще ступенчатая молния - символ войск связи.
В 1989 году в Москве гастролировал Миланский театр La Scala. 16 ноября исполнялась опера Моцарта "Cosi fan tutte". Еще в метро на станции Пл. Свердлова стоял парень с плакатом: "Куплю билет на Ла Скалу". Все спрашивали лишний билет возле входа в Большой театр, никто не продавал. Я собирался уже уходить домой, но в 7:05, уже после начала представления, ко мне подошла девушка и предложила купить у нее 2 билета. Я их и купил у нее за три номинала. Так я услышал оперу "Cosi fan tutte" в исполнении певцов из театра La Scala. Так поступают все. Все хорошие люди.
С той ночи, когда я читал "Обломова", прошло 16 лет. Фотография Ивана Сергеевича по-прежнему со мной. Взгляд на ней теперь кажется спокойным. Анатоль Франс написал где-то, что мертвые обладают тем бытием, которым их наделяют живые.
![[]](/img/w/wasilxew_a_j/cosifantutte/ivansergeevich.jpg)