Exit

Right lane must exit

Во время медицинского осмотра высокий пожилой доктор спросил: "What brought you in America?" Я задумался, потом сказал: "It so happened that I am here." А подумал о том, что если отвечать подробно, то понадобится рассказать историю, приводимую ниже.

За всю свою жизнь в Советском Союзе, позже - в России, все равно советской, я так и не научился жить по законам социализма, не завел нужных знакомых среди продавцов, парикмахеров, милиционеров. Так и не привык стоять в очередях с номером на руке, записываться в списки, перекликаться; не умел давать взятки и не считал нормальным, что официант зарабатывает больше профессора, а инженер - нищий по сравнению с мясником.

Зато привык обходиться малыми деньгами, никогда не держав в руках больших. Шутя, говорил, что изобрел диету: питаться теми продуктами, за которыми в магазинах нет очереди. И только свой опыт программиста, знания в литературе и чуть-чуть в живописи стал ценить все больше, хотя ясно видел, что они никому не нужны и не имеют материального воплощения.

Чем дальше, тем движение становилось оживленнее, левые ряды двигались быстрее меня, мне мигали фарами, влезали перед носом и оттесняли вправо. И я постепенно оказался в самом крайнем ряду и вдруг заметил слева сплошную белую полосу и за ней плотно машины друг за другом, а впереди появился указатель: Right lane must exit. И я съехал с freeway'я в незнакомом месте, без карты, и бензина было немного. Выбирайтесь своей колеей.

Дорога на Запад.

Думаю, что СССР развалился во многом из-за того, что многотысячными тиражами стали издавать все, что раньше было запрещено. Описание заграничной жизни, их среднего класса; зверства, глупости, несправедливости советского периода; воспоминания о лагерях, о Сталине. Свою лепту внесли "Окаянные дни" И.А. Бунина, сказки про Фиту Е. Замятина, "1984" Д. Оруэлла, "Моя лениниана" Вени Ерофеева. Но еще оставалась иллюзия частных ошибок, и только "Архипелаг ГУЛАГ" все поставил на свои места, открыв, в какой именно стране мы живем. Один пожилой сослуживец рассказывал о древних египтянах и ацтеках. Тоже государства, построенные на централизованном распределении, запрет на перемещения, вместо прописки - цвет одежды у ацтеков, особенный для жителей каждой местности, обожествление и, как результат, бальзамирование после смерти вождя - верховного распределителя. Но странно: человек знал все это давно, но для себя выводов не делал. По-видимому, это и было двоемыслие, описанное Оруэллом. Сотрудник тот продолжал участвовать в распределении мяса через профком, ездил его разгружать в грязи и радовался доставшемуся куску.

Примерно в 1990 г. стало ясно, что существующий государственный порядок обречен. Холодным ноябрьским днем зашел в пивной бар в Юрмале подвыпивший парень-латыш. Когда он садился за стол, то из кармана его распахнутого полушубка выпала бутылка с пивом, ударилась пробкой об пол, но не разбилась, а лишь зашипела, брызнув пеной, как из огнетушителя. Парень поднял бутылку, стряхивая пену на пол, и сказал, покачав головой: "Коммунизм исчерпал свои возможности!"

Исчерпал, потому что оказался противным человеческой природе. В Москве стали собираться митинги по несколько сот тысяч человек с требованиями отставки правительства и лозунгами "Долой КПСС". Потом был путч ГКЧП в августе 1991 г., который многим показался шуткой, особенно тем, кто пересидел его где-нибудь на даче. Но у меня после этого путча появилось чувство, что жизнь меняется, и надо в этой перемене участвовать. Тогда я находился в заблуждении, не понимая, что люди остались прежними, что государство не терпит резких скачков, что законы советские, пусть частично измененные de uro, все равно действуют de facto.

События на работе развивались примерно также. Представлялось, что и здесь все должно пойти по-другому. Важной оказалась командировка в Петербург. У конторы, где я работал, был договор с большим питерским военным заводом на установку русифицированного программного обеспечения. Стоимость этапа составляла 300 тысяч рублей, что тогда равнялось годовому фонду заработной платы нашего отдела. Никто не интересовался заранее, как и когда я туда поеду, не думал о билетах, гостинице. Мне сроки сдачи точно были неизвестны; всю работу выполнял я один, спешил, и не думал ни о каких билетах. Когда выяснилось, что осталась неделя до сдачи этапа, то пришлось ехать срочно, не имея обратного билета, который купить под Новый год было очень трудно. Зная, что оборудование на заводе ненадежное, я поспешил в день приезда за 3-4 часа установить сетевой вариант базы данных на двух машинах и не успел еще проверить все функционирование полностью, как одна из машин сломалась, "упала", как говорят программисты в России, и больше не загружалась. Но уже было видно, что система работает. Акт о приемке начальник по фамилии Кучер подписал. А поселили они меня в общежитии на окраине, без горячей воды и душа. Обратный билет купили, но в сидячий вагон, в дневной поезд. Не был я избалован, и в прежнее время не обратил бы на это внимания. Но повторюсь, был словно ослеплен, не мог трезво оценить происходящего. Утром, перед отъездом, позвонил Кучеру и сказал, что очень недоволен таким к себе отношением и сделаю все, что в моих силах, чтобы к ним больше не ездить. Позже мне рассказали, что Кучер жаловался: "Что ж его в "Асторию" селить?" На что даже наш зам директор заметил, что и надо было селить в "Асторию" человека, сделавшего работу на 300 тысяч.

Вернувшись из Петербурга, я перестал ходить на работу, требуя повышения. Так проявилось противоречие между собственной оценкой своего профессионального уровня и отношением ко мне. Действовал я сгоряча, необдуманно. Но, может быть, это и к лучшему. Найти хорошую работу было очень трудно, и пришлось бы мне терпеть по-прежнему свинское к себе отношение.

Что же вышло? Я не приспособился и не смирился с советской жизнью. И осталось уехать.

Возле одного из зданий телефонной компании Pacific Bell в Сан-Франциско есть памятник золотоискателям. Три металлические мужские фигуры в натуральную величину: один - с лопатой, второй - с ведром, третий - с лотком, стоят на берегах узкого ручья. Памятник сделан в реалистической манере, в виде фонтана, так что в ручье течет вода. Памятник охотникам за удачей, бросившим дом и уехавшим искать счастье на Западе.

----------

Итак, стало ясно, что в СССР все уже больше 70 лет стоит вверх ногами. И перевернуть обратно на протяжении человеческой жизни не представляется возможным. Слишком сильно изменились люди. Кто опускается, кто махнул на себя рукой. Но большинство приспособилось к социализму и не хочет изменений. Стало проясняться, что постепенный путь лучше резких скачков, приводящих к кризису и анархии. Моисей 40 лет водил евреев по пустыне, дожидаясь, когда умрет последний гражданин, рожденный в рабстве. Но жить-то надо было сейчас, а не через 40 лет. И стала все больше привлекать дорога на Запад.

А вокруг евреи как раз массами уезжали в Израиль и США. Они ясно представляли, как там нужно жить, что работу можно найти, имея квалификацию примерно моего уровня. Почерпнул я от них и практические сведения, куда обращаться, какие анкеты заполнять.

На переезд в США серьезно рассчитывать не приходилось: родственников там нет, национальность неподходящая. Света все же заполнила американскую иммиграционную форму и опустила ее в безнадежный ящик у входа в посольство на улице Чайковского. Об этой бумажке я сразу же забыл.

Обращались мы также в Австралию, Канаду, Аргентину, Венесуэлу, еще куда-то. Ответа не было, или требовали гарантий наличия сумм в твердой валюте, операции с которой для частных лиц были запрещены. Да и где ж ее было взять, эту валюту?

Другие дела тем временем шли все хуже и хуже. Летом 92 года ушел я с работы, окончательно поругавшись с начальством. Перебивался в кооперативе. Работы было мало. Ковырялись едва-едва на персональных ЭВМ почти бесплатно. На турнире МГУ серьезно повредил колено, и футбол пришлось оставить. В доме на Ордынке почти каждый день ломался лифт, по целой неделе не было никакой воды. Как-то вдруг позвонил знакомый из Америки, Гриша, уехавший туда уже больше года назад. Предложил подписать за меня какое-то соглашение о поиске работы в США. Я даже вникать не стал, только сказал, подписывай, мол, что хочешь, не веря в успех. Вечером у выхода из метро негр попросил меня поднести ему чемодан. Я отказался и подумал, что дальше уже упасть некуда.

Через пару недель после разговора с Гришей ночью позвонил Джим из Огайо. Он говорил по-английски довольно быстро, но понятно. Я ответил на его вопросы про работу, про зарплату. Джим обещал быть в Москве через месяц и дал телефон, по которому его можно было найти.

Действительно он приехал, хотя телефон назвал неправильный. Я тогда подумал, что это случай, но позже оказалось, что это для Джима обычное дело. Он терял документы, путал адреса, телефоны, даты. "Crazy man" - так он сам называл себя неоднократно. Тем летом он отправлялся через Москву в Новосибирск на поезде. Я пришел на Казанский вокзал, чтобы с ним встретиться. Джима легко было узнать по описанию: маленький, с седеющей бородой, в безрукавке, мятых вельветовых штанах, с рюкзаком и парой бесформенных сумок. Казалось, он приехал не для вербовки программистов, но собрался в поход на несколько дней. В ожидании отхода поезда он задал несколько простых вопросов по программированию и взял мое резюме.

На обратном пути из Новосибирска Джим заходил к нам домой, рассказал кратко об американских перспективах: работа за $500 в месяц, нужно уметь водить машину, хорошо говорить по-английски. И уехал, ничего не пообещав. Спустя примерно 10 дней принесли и вручили под расписку пакет американской "Federal Express" почты, в котором оказалось приглашение на работу в США на 3 года. Это и было начало дороги на Запад.

. . .

Тогда выехать из России было намного сложней, чем нынче. Требовалась выездная виза. О том, чтобы поехать работать за границу самому по себе не было и речи. ОВИР такие приглашения не рассматривал, в МИД частных лиц вообще не пускали: должен быть представитель от командирующей организации. В американском посольстве H1 виза тоже была диковинкой. Так что отъезд затянулся.

. . .

Шел жаркий август 92 года. У нашего кооператива был договор об аренде времени на персональном компьютере (звучит смешно, но тогда так это и было) возле Варшавского шоссе. Я ехал на метро до "Пражской", потом шел пешком одну длинную автобусную остановку вдоль парка или пустыря - просто полосы шириной метров в 300, заросшей густой сочной травой, с тропинками вдоль и поперек, ведущими от автобусных остановок к ближайшим блочно-панельным домам. Шел, смотрел и думал. Увижу ли вновь такое московское лето? Радовался яркому солнцу и ливням иногда, хотя дела были плохи. Но не мог не замечать с удовольствием зелень трав и теплый ветер в лицо. Привыкшему к работе изо дня в день, мне ясна была временность сегодняшней деятельности. Хотелось чего-нибудь прочного, устоявшегося. И никак не верилось, что удастся попасть после этого пустыря и пыльного завода на окраине Москвы в неведомую Америку.

Костя тоже работал в кооперативе, был недоволен и тоже искал что-нибудь серьезное, но здесь, в Москве. Он неожиданно предложил попробовать устроиться на заграничную фирму. Я помог ему написать резюме по-английски, и мы поехали на Авиамоторную улицу. Там, возле железнодорожной сортировочной станции и "Мосочистовода", обнаружили обширную территорию за бетонным забором, и внутри здание, похожее издали на школу или телефонный узел. Это была фирма OCTOPUS. Даже сегодня, в 1995 году, в Америке, приятно написать это название, хотя проработал я там недолго. Внутри все было отделано по западному, полы покрыты плиткой или ковром. Фирма имела двух хозяев - Азизи и Реля. Рель был немец, по-русски почти не говорил. Запомнился он тем, что на праздновании Нового года в ресторане "Прага" сел за один стол с уборщицами и поварами, сказав, что не терпит советского рассаживания по чинам. Второй, Азизи, родился в семье иранского генерала, попавшего в немилость к шаху и расстрелянного. Как-то случилось, что Азизи оказался в советском детском доме для иностранных детей в Иванове, где и воспитывался до окончания школы, лет до 17. Потом объявились родственники и увезли его в Западную Германию. Так что он стал гражданином Германии. Азизи свободно говорил на русском, немецком, фарси и английском языках. Может быть еще на каком-то, но я не слышал. После изгнания шаха Азизи жил в Иране, имел там собственность, так же как и в Германии и в России.

Все это мы с Костей узнали позже, а тогда у нас состоялось интервью. Кроме Азизи присутствовали два наших будущих сослуживца. Они задали несколько несложных вопросов по системе ORACLE. Азизи расспросил о нашей прежней работе, сказал, что готов принять нас в отдел, который разрабатывает собственную информационную систему. Поговорили о деньгах. Азизи сразу определил, что платить зарплату как в Америке он не будет. "Сколько вы сейчас платите за квартиру?" - спросил он. Я назвал сумму в рублях, включив телефон и электричество. "Это одна марка", - сказал Азизи, имея ввиду немецкую валюту. Окончательное трудоустройство было отложено примерно на месяц.

Некоторые даты следует помнить. Но случилось как у Гоголя в "Записках сумасшедшего": "Числа не помню. Месяца тоже не было. Было черт знает что такое". Уходя из дома, я обнаружили в почтовом ящике большой конверт из Вашингтона. В нем были разные анкеты и приглашение на интервью в посольство на предмет получения статуса, дающего право на переселение в США навсегда. Это был неожиданный ответ на бумажку, брошенную Светой двум годами раньше в ящик у посольства.

На это интервью ушел целый день. Очень долго мы ждали своей очереди, несколько часов стоя, потому что не хватало стульев в помещении посольства даже на всех стариков и детей. Еще примерно за месяц до интервью международная еврейская организация ХИАС прислала обширную инструкцию о том, как заполнять анкеты, чтобы убедить американские официальные лица в том, что нас притесняли в СССР. Большая часть инструкции к нам не относилась. Мы не могли сетовать на преследования по национальной принадлежности и по религиозным соображениям. Я написал, приукрасив слегка, что Свете не разрешили в свое время поступить в аспирантуру из-за плохой комсомольской характеристики, что соседи подожгли дом на даче, а милиция не приняла мер. Но все это, по-видимому, никого не интересовало. Чиновник, проводивший интервью, плотный, усатый, задавал формальные вопросы: В какой стране были за границей? Что там делали? Какую религию исповедуете? Где работаете? И заносил все это в компьютер.

Ожидать результатов вышли мы на улицу. Фасад посольства ремонтировался, был в лесах. Шел холодный дождь, и мы стояли под лесами, с которых капало. Вокруг делилась впечатлениями еврейская толпа. К нам подошел высокий интеллигентный мужчина лет за 30. Поинтересовался, какие вопросы нам задавали, сказал, что сам ожидает интервью на следующей неделе. Спросил, не сложилось ли у нас впечатление, что результат определен заранее в Вашингтоне или еще где-то. Мы отвечали, что сложилось. Рядом слышалось: "Ты по какому обряду молишься, спрашивает. Я говорю: по старому!"

Раздали бумажки с результатами. Как мы и ожидали, статус беженцев нам не дали, а дали статус "parole". Это значило, что для въезда в США нужно было найти спонсора, согласного гарантировать финансовую поддержку в течение трех лет. При внимательном изучении описания статуса выяснилось, что вместо спонсорства может быть предложение конкретной работы.

----------

В тот день мы поехали на юг и остановились в Pescadero. Там в океане у самого берега лежат несколько огромных камней. И когда волны несильные, можно пройти по песку с берега на эти камни, не замочив ног. На камнях, в трещинах, полных воды, гибнут мелкие крабы, занесенные приливом или выброшенные волной. Они величиной со спичечный коробок и меньше. Много уже мертвых, но живых поймать трудно, так проворно они прячутся в щели.

Ближе к вечеру почти все разъехались, и было пустынно. Мы сидели на песке и смотрели на океан. Раза два низко над водой чередой, с севера на юг, пролетели утки. Кряквы. Такие же, как та, которую застрелил когда-то охотник на Озерне. "Осень", - подумал я, хотя осень не чувствовалась больше ни в чем. Волны шумели, набегая на берег, и я написал на песке возле полосы прибоя большими буквами: "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Мимо проходили мужчина, пожилая женщина и девочка. По голосам было понятно, что это бывшие советские граждане, скорее всего - евреи. На ходу они прочли надпись, и мужчина посмотрел на нас с явным неодобрением. Позже прояснилась и причина его. Разные национальности по-разному приспосабливаются к новой обстановке. Приходилось встречаться со многими евреями из разных мест. Все хвалили свои квартиры, места, где они живут. Хвастались успехами в делах. Один мужчина, приехавший 4 года назад, сказал, что ему кажется, будто он здесь, в Калифорнии, родился, а Одесса вспоминается как сон. Поэтому и не одобрил он моей надписи. Для них, вероятно, счастье есть. Именно здесь, в Америке.

----------

На следующий день после интервью в посольстве я позвонил туда, чтобы узнать, нельзя ли мне теперь получить рабочую визу. Тот, с кем я разговаривал, прямо спросил, не евреи ли мы, не имеем ли в США родственников - евреев. Услышав, что нет, удивленный, сказал, что поскольку я выразил желание въехать в США на постоянное жительство, никакой другой визы мне дать не могут. Но предложил зачем-то прийти в посольство на следующей неделе. Мы пришли, встретились с человеком, с которым, судя по голосу, я говорил по телефону. Он разыграл перед нами небольшой спектакль. Позвал еще одного чиновника. Они достали толстую книгу, свод законов, что ли, листали ее, показывая в ней что-то друг другу. Кажется, специально для нас, отделенных стеклянной перегородкой и с отключенным микрофоном. После чего он заявил окончательно и довольно развязно, что единственный путь для меня в Америку - найти спонсора и въезжать по паролю. Так то, что, казалось бы, должно было облегчить задачу, сделало ее почти неразрешимой. Оставалась слабая надежда на Джима, что он выступит в роли спонсора. Джим снова собирался в Москву в конце ноября.

День его приезда памятен одной встречей. Утром, миновав бывшую усадьбу Ржевского, я намеривался через дыру в железной решетке, огораживающей двор, попасть на Ордынку ближе к метро. Решетка была старая, может еще дореволюционная, и состояла из высоких железных копий. Одно копье было выломано, и через пролом вела тропа. Возле решетки топтался слепой парень с собакой на поводке. Собака вела его к дыре, а парень палкой постукивал по решетке и не понимал, как же он сможет здесь пройти. Женщина ему объясняла. Была температура ниже нуля, а на парне надета только майка с коротким рукавом и штаны вроде велосипедных, повыше колена. И ступал он босиком. Голые руки и ноги его были красные от мороза, но сам он как будто холода не замечал. Я проследил, как он прошел сквозь решетку и двинулся куда-то по двору. Он был похож на юродивого старых времен неподвижностью слепого лица и нечувствительностью к холоду.

Вечером я встретился с Джимом в чьей-то квартире возле Новодевичьего монастыря, объяснил ситуацию с паролем и отдал бланк affidavit of support. Джим обещал разобраться в этом "parole business".

Вскоре у меня появилась возможность пользоваться компьютерной почтой, потому что фирма OCTOPUS стала абонентом Relcom, одной из первых в Советском Союзе, предоставлявшей доступ к международным компьютерным сетям. И я стал обмениваться сообщениями с Джимом. Первое, что он мне прислал, был его отказ стать спонсором, так как в случае, например, моей болезни ему пришлось бы тратить большие средства на лечение. Взамен он сообщил номер параграфа из Закона об иммиграции США, на который я мог сослаться, требуя визу. Я был в посольстве еще 2 раза, беседовал с вице-консулом, но мои номера статей законов он, как тузов козырями, бил другими номерами и отказывал. По указанию Джима я также написал заявление по-английски на имя генерального консула. Ответа не было.

В феврале 1993 года Джим сообщил, что его адвокат послал факс в посольство, и чтобы я снова наведался туда через неделю. Я разговаривал с Сандрой, генеральным консулом, полной спокойной женщиной лет за 40. Она долго смотрела мои бумаги, которых у них в папке накопилось порядочно. Потом сообщила, что получен факс. Показала на моих глазах листок факса тому вице-консулу, который отказал в прошлый раз, причем они чему-то смеялись. После чего задала в который уже раз слышанный вопрос: "Зачем вы хотите ехать в США?" Я отвечал, что собираюсь там работать в течение трех лет. "А потом?" - спросила она. "Неизвестно, что будет потом". Она кивнула. Взяла мой паспорт, просунула в щель под стеклом синюю картонку-расписку и велела приходить за визой после четырех часов. Мне поставили визу H1-B сроком на три года. Выездная советская виза была действительна до апреля, так что дело как будто оставалось только за билетом. И я послал Джиму сообщение с известием о визе и скором приезде.

Купить билет в США было все еще трудно, но я рассчитывал на А.И., знакомую со старой работы, покупавшую раньше билеты для дирекции. Лишь имея билет, я собирался сообщить Азизи об уходе. Но с первого раза дозвониться до А.И. не удалось.

Программисты в OCTOPUSе работали на 3-м этаже в длинной узкой комнате. За стеной помещались продавцы нашего программного продукта - системы SEDAB. Там главным был приятель Азизи еще с детдомовских времен кореец Толя. Работали там еще четыре женщины и Серега по кличке Доктор.

Компьютер, с которого можно было отправлять и принимать сообщения, стоял у Доктора на столе. Своего адреса у меня не было, так что о приходе писем сообщал он.

Я сидел, стучал по клавишам, соображая, что надо сделать до отъезда, когда заглянул Доктор и сказал, что мне пришло сообщение. Похоже, что он успел прочесть его или хотя бы начало, понимая более-менее по-английски, и уловил важность информации для меня. Я переписал сообщение с его компьютера на дискету, принес к себе, распечатал, прочитал. "Try to delay your trip," - писал Джим. И дальше жаловался, что сейчас работы совсем нет, и мне нечем будет заняться в случае приезда. В первый момент в глазах у меня, что называется, потемнело. Перечитав письмо, я убедился, что Джим меня не ждет. "Еще полчаса, и я бы уже заказал билет и сказал Азизи. Зачем же он посылал факс в посольство и вообще торопил меня? Crazy man!" - думал я.

. . .

Стало ясно, что на Джима всерьез рассчитывать не приходится, но, имея визу, отказаться от попытки казалось глупо. Лавина медленно тронулась, увлекая меня. Движение ее было пока незаметно, но уже необратимо.

. . .

Сослуживец Игорь предложил устроиться на курсы английского языка. Занятия проходили на Пречистенке, в школе рядом с музеем А.С. Пушкина. Мы с Игорем прошли собеседование с пожилым американским господином, после чего нас записали в группу 2-го уровня. А занятия вела Adrienne, американка из Калифорнии, из Mountain View. Тогда я ничего не знал о Mountain View, да и о Калифорнии мало что слышал. В группе кроме нас была еще супружеская пара. Жена работала в московской редакции какой-то французской газеты, муж, бывший коммунист и профсоюзный деятель, люто ненавидел Ельцина и демократов. Еще менялись по одному, по два разные люди. Я занимался старательно и немного улучшил разговорный язык.

Игорь был армянин. Он слегка смешил постоянным бахвальством. Например, рассказами о поездке в Индию, Южную Америку вместе с Кикнадзе - спортивным журналистом, известным тем, что во время шахматных матчей Карпова и Корчного писал ругательные статейки в "Комсомольской Правде" против Корчного. Еще Игорь рассказывал, что родился на корабле по пути из Лиепаи в Англию. В Англии, по его словам, он прожил до 5-летнего возраста и умел говорить по-английски. Но потом забыл. Не знаю, умел ли, но забыл прочно. Отец Игоря был адмирал, живший почему-то в Тбилиси, где моря нет. Так что мы в OCTOPUSе шутили, что у Игоря папа - вице-адмирал КГБ, по Вене Ерофееву. Жена его, мадам М-а, как он ее называл, была еврейка. Одного их сына звали Денис, другого - Максим. Более образцовой советской семьи по умению устроиться я не встречал. Устроились они конечно и при Горбачеве и при Ельцине. Всюду у них были знакомые. Достать любой билет, купить водительские права, заказать гостиницу им не составляло труда. Общение с Игорем было полезным уроком: ему здесь всегда будет хорошо, значит, мне хорошо не будет никогда.

. . .

Несколько месяцев ушло на продление паспорта, отмененного вошедшим в силу российским законом о выезде. Удалось купить и билет в один конец до Нью-Йорка. Гриша, живший неподалеку, обещал встретить и помочь в поисках работы, если Джим снова подведет.

. . .

Джим неожиданно объявился в Москве в июле и даже прожил у нас в квартире дня три. Он ходил в Кремлевский дворец на балет "Золушка", встречался с молодым человеком, которого тоже хотел завербовать. При этом, как обычно, все путал, терял телефоны и адреса. Приглашал осенью в Огайо.

Я все-таки до конца не верил, что попаду в США, помня присказку, что загранкомандировка начинается тогда, когда уже сидишь в самолете, но не раньше. Поэтому не стал объявлять Азизи об уходе, а написал заявление для отдела кадров, письмо с кратким объяснением, и оставил в столе на работе, попросив Костю передать их в случае моего отъезда. Валютную часть зарплаты в OCTOPUSе мы получали не через бухгалтерию. В конце июля я взял отпуск на весь август и попросил Азизи заплатить за него вперед. Он вздохнул, спросил что-то вроде, не придется ли мне потом голодать, и добавил еще $200 к обычным 300DM. Я последний раз пообедал в столовой OCTOPUSа, где кормили сотрудников вкусно и дешево. Правда, один раз потравили почти полфирмы. Но не очень сильно. В больницу попали только 2 человека. Оглянулся, уходя, на зал: больше сюда не вернуться.

Самолет Аэрофлота по пути из Москвы в Нью-Йорк делал посадку в Канаде. Чтобы там пассажиры не разбежались, канадские власти требовали получать транзитную визу от советских граждан и от жителей некоторых африканских стран.

За визой я простоял в очереди в Староконюшенном переулке часа три. Было жарко, душно. Публика возмущалась, что в других посольствах хотя пускают внутрь, а здесь стой на улице. Документы принимала советская гражданка, которая вдруг заинтересовалась, почему это в моей американской визе стоит слово "two", разрешающее въезд в США два раза. Это было привычно: очередной чиновник строил из себя начальника. В конце концов, она взяла анкету и паспорт. За визой и здесь надо было приходить после 16 часов. Но расписку не давали.

В четыре часа пошел теплый летний дождь. Под козырьком у входа в посольство снова стояла очередь и ждала. На этот раз, когда пробурчат, коверкая, в микрофон твою фамилию. Получив паспорт, я пережидал дождь в подъезде школы. Край неба светлел и солнце уже проглядывало, но все еще сильно капало за высокими старинными стеклами черных дореволюционных дверей. Канадская виза была зелено-синяя, с кленовыми листьями, и еще раз подтверждала, что right lane must exit.

----------

Когда-то светило солнце над речкой Северкой, узкой ниже плотины. Здесь ловили мы с отцом окуней, варили уху, жарили картошку. Река тихо струилась под ветлами, плавно качая кувшинки. И били холодные родники из известковых глубин. Прозрачная, чистая вода. Во время одной рыбалки узнали мы, что умерла бабушка. Собрали, как попало, путая и обрывая, снасти и уехали второпях. Позже еще несколько раз возвращались на Северку, но меньше становилось рыбы, родники мелели и исчезали. "...разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобраные скатерти, ... иссякли животворные ключи ...". Речка Северка. Где был счастлив, туда не возвращаются. Челлентано, правда, имел в виду тюрьму, из которой только что сбежал.

----------

На другой день я заехал к Валере в его контору на Октябрьское поле. Мы договорились, что он одолжит мне $500. Посидели, поговорили. Он пошел в комнату, где стоял сейф, достал толстую пачку долларов. Улыбаясь, выбрал несколько бумажек с надписями, помятые. "Тебе же все равно, там любые берут".

Снова моросил дождик. Я шел к метро через дворы сталинских домов, прощался и с этим районом Москвы, с которым много было связано воспоминаний студенческих лет, и недавних, прошлогодних.

. . .

В Шереметьево были проблемы и с таможней, справедливо не верившей, что у меня с собой только разрешенные $500, и с аэрофлотовским представителем, требовавшим предъявить обратный билет, которого у меня как раз не было, и с пограничником, не доверявшим штампу МИДа, продлявшему мою истекшую выездную визу. Штамп этот обошелся в $120, и никто не гарантировал, что с ним выпустят. Но все удалось преодолеть, потому что лавина, несшая меня, уже набрала ход, и ее не могли остановить никакие преграды.

. . .

Еще больше часа оставалось ждать посадки в самолет. Я прогуливался и думал сперва о том, что Родина что-то уж слишком сильно не хотела со мной расставаться. Потом о том, что помогло единственное мое богатство - мои друзья. Эмиль - продленной визой, грузовой машиной, тем, что проводил; Валера - деньгами; Лев - штампом на фиктивной справке и запасным адресом в Нью-Йорке; Паша - в перевозке вещей; Гриша - тем, что нашел Джима, прислал приглашение, обещал встретить. И конечно Света, потратившая на этот отъезд сил и нервов едва ли меньше моего и оставшаяся сейчас одна, беременной, вынужденная уезжать из полюбившейся квартиры на Ордынке. На этом кончился первый этап дороги на Запад.

----------

Юрмала. Жаркое солнце после полудня припекает поросшие мхом песчаные склоны между сосен. На станции Дубулты пахнет летом горячая платформа под ногами; и трогается электричка, все громче звук мотора, стук колес мимо, и потом отдаляется; зелень леса рядом с платформой, и где-то за лесом тихое море, нагревшееся за день. Снова и снова вспоминается этот звук трогающейся летней электрички в Юрмале. Нет, и сюда, пожалуй, не вернуться.

----------

Но вышло так, что это был не окончательный отъезд для меня. Гриша, как и обещал, встретил. Я прожил у него почти две недели и с его же помощью переехал в Калифорнию. Там меня приняли на фирму, где техническим директором был приятель Гриши, знакомый и мне. Фирма согласилась стать спонсором, подписав job offer, и мы могли теперь въехать в США со Светой на постоянное жительство. Но для этого мне пришлось вернуться в Россию. Адвокат, оформлявший документы, советовал не говорить в посольстве США, что я был в Америке и вернулся назад. Это могло, по его мнению, вызвать трудности.

Как раз в день моего возвращения в Москву родилась дочка. Нужно было ее включить в состав семьи в американских документах.

Заграничный паспорт стал уже окончательно недействителен, пришлось получать новый. В посольстве высокий рыжий парень взял анкету, фотографии, взял паспорт. Просмотрев его, он сказал, что это не тот. Почему не тот? Он покачал головой. "Там про вас в компьютере целая история". Я пожал плечами: "You are smart. You are embassy. You know". "Ok, - сказал на это парень, - подождите, с вами будет интервью".

Я сел на стул и стал ждать. Это было в том же помещении, где больше года назад мы тоже ждали вызова на интервью. Только сейчас народу было мало. Скоро кроме меня остался всего один гражданин, пытавшийся убедить американского чиновника, что ему ошибочно не дали статус беженца, что он преследуется КГБ, и если останется в России, то его убьют. Но его эмоциональная неформальная речь не находила отклика у американца. Тот отвечал, что Соединенные Штаты ведут широкую деятельность по приему беженцев, но не могут удовлетворить всех желающих, что у вице-консула, проводившего интервью, были основания для принятия решения и изменить ничего нельзя. "Тогда меня убьют", - повторил гражданин, собрал в папку свои документы и понуро ушел. Со мной вскоре после этого разговаривала женщина. Она не интересовалась, был ли я в США, только спросила, была ли там Света. Я ответил, что нет. Женщина сказала, что наши документы будут в МОМ*), и получить их можно, пройдя медицинскую комиссию в госпитале САНА. На этом наши взаимоотношения с чиновниками США закончились до самого пограничного осмотра в аэропорту Сан-Франциско. Зато началась борьба с советской бюрократией.

. . .

Отъезд на постоянное жительство - дело хлопотное. Нужны заявления от родителей, новые паспорта. Особенно много проблем было с квартирой. В доме еще царской постройки постановлением товарища Сайкина, 1-го московского партийного секретаря, в 1987 г. была закрыта прописка. КПСС уже не была "определяющей и направляющей" силой, но постановление продолжало действовать. Так что квартиру ни приватизировать, ни продать, ни обменять было невозможно. Когда казалось, что она уйдет в бездонный государственный фонд, чудесным образом удалось прописать в нее мою маму. Без взятки, по закону, висевшему в коридоре паспортного стола. На Святой Руси нет невозможности!

. . .

В госпитале САНА, УВИРе, МОМе встречались деловые евреи, ехавшие на запад. Но было их уже немного. Кто хотел, как видно уехал раньше. Часто среди них можно было услышать слово "исход".

----------

Исход, исход. Для одного красивое слово, другой хочет оправдаться, ссылаясь на традиции своего народа. Не знаю, как дело обстоит в Израиле, но в Америке это почти всегда неверно. Исход евреев из Египта был связан с бегством из рабства и возвращением на землю отцов, с укреплением веры, обрядов. Те же, кто приехал в Америку, особенно в Калифорнию, из СССР, до отъезда заявляли письменно и устно, что их преследуют из-за национальности, не разрешают посещать синагогу. В США, однако, многие из них сделались православными, баптистами, пятидесятниками и т.п. То есть как раз отказались от веры отцов. Что касается аналогии с бегством из рабства, то опять имеется отличие от исхода из Египта во время оно. В СССР тоталитарное, рабовладельческое государство на месте России было создано как раз евреями. И особенно в первое время им-то и было в нем жить лучше, чем, например, русским. Так что пенять не на кого. Исход ни при чем. Если при Екатерине II немцы переселялись из Германии в Россию, а при Горбачеве двинулись обратно, то это естественный процесс.

----------

Летний вечер. На Гоголевском бульваре возле станции метро имени князя Кропоткина многолюдно. У поворота в Хрущевский переулок навстречу попадается Володя, с которым мы учились в МИЭМе в одной группе. Он растолстел, но, в общем, мало изменился. Он работает в медицинском учреждении, чуть ли не у Святослава Федорова, по-прежнему программистом. Сообщает, что женился и дочка есть. Удивляется почтительно моей визитной карточке из OCTOPUSa. Записываю его телефон, обещаем созвониться. Игорь смотрит на мешковатого Володю снисходительно, сразу оценив, что это человек бесполезный. А мне смешна его расчетливая проницательность. Но надо уже идти. И вышло так, что больше мы не увиделись.

----------

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит,

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить, и глядь, как раз умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля -

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

----------

Интересен список организаций, которые посетил я перед вторым отъездом в Америку: ОВИР, ЗАГС, Посольство США, Госпиталь САНА, РЭУ, БТИ, ТУ "Замоскворечье", Жилищное управление при ТУ "Замоскворечье", Центральный административный округ (ЦАО), Департамент муниципального жилья (так и пишется "жулья"), Акционерное общество "Оргкомитет", Бюро обмена Октябрьского района, Бюро обмена Москворецкого района, Москворецкий народный суд, Паспортный стол 47-го отделения милиции, Центральный паспортный стол г. Москвы, Москворецкий военный комиссариат, УВИР, Комиссия по вывозу книг, Московский таможенный комитет, МОМ.

О чем вспомнить особо? Ну хотя бы ужасающую толчею БТИ или огромное, всегда пустынное, здание бывшего райкома партии на Марксистской улице - ЦАО. Дитя демократии. Рассказывали, что новое административное деление Москвы - введение округов и территориальных управлений, было вызвано тем, что надо было куда-то устроить весь аппарат бывших райкомов партии. Не на завод же им идти в самом деле. Это все ценные кадры, "ум, честь и совесть". Так что многим, наверное, даже не пришлось менять кабинет.

----------

Мы шли по дороге вокруг острова Ангела по крутому склону. Внизу, по обрыву росли густые кусты и деревья. А еще ниже была небольшая бухта. По воде хорошо виден был след отливного течения, похожий на волжский фарватер под Саратовом. Вдруг снизу, от воды, послышался голос, усиленный мегафоном, говоривший по-русски: "Еще, еще, ребятки". Мы подошли к краю дороги, к откосу. Одинокий гребец на байдарке боролся с течением и большой катер с высокой рубкой, с пристегнутым к корме водным мотоциклом, искал места бросить якорь. То ли дно там было твердое, то ли просто глубоко было, но не смогли они зацепиться сразу, а капитан все говорил по-русски, так спокойно, как где-нибудь на Клязьминском водохранилище июньским воскресеньем. До катера было метров 150. Но в тихом безветрии голос через мегафон хорошо был слышен. Выговор московский или петербургский. На скамье возле дороги отдыхала чета пожилых американцев. Услышав наш русский язык, мужчина спросил, о чем они там говорят, на катере. "Якорь опускают", - перевел я. Новые русские.

----------

Путь по всем этим кабинетам был, как нарочно послан для того, чтобы убить последние сомнения в необходимости отъезда, чтобы еще раз показать, что обычный человек со своими проблемами - бессильная букашка перед государственной тоталитарной машиной, и нет прямого пути в борьбе с ней. В "Театральном романе" М.А. Булгаков описал, как Максудов, собиравшийся застрелиться, в минуту слабости начал думать о гадкой уборной в своей коммунальной квартире и после этого снял пистолет с предохранителя. Я в минуту сомнений вспоминал все эти РЭУ, ЖУ, БТИ.

----------

Киев ранним сентябрем 1992 года. Днем еще тепло по-летнему, даже жарко, а к вечеру свежо. Прозрачен воздух и далеко видно с колокольни Киево-Печерской Лавры. Даль Днепра и громада города. В Гидропарке уже пустынно, лишь редкие купальщики отваживаются окунуться в остывающую воду. Длинная полоса песчаного пляжа и кое-где на ней одинокие фигуры. Тихо, солнечно. Множество людей в парках, играющих в шахматы, в домино, никуда не спешащих. Так еще все спокойно по сравнению с Москвой, вовсю охваченной уже новой жизнью, где шахматисты давно исчезли со Сретенского бульвара.

Огромный новый (19-го века) Владимирский собор с росписями Врубеля и Сурикова. Холм над Андреевским спуском с высеченной цитатой из Нестора: "...отсюда есть пошла Русская земля". Вот уже и другое государство, не Россия. А все-таки соборами, старыми домами, ширью Днепра прорывается сквозь современность древняя Русь.

----------

Эта история похожа на сказку П. Ершова про Конька-Горбунка. Иван (дурак) нашел перо Жар-птицы и взял его с собой, хотя Конек его отговаривал, предупреждая, что "...много горя ... принесет оно с собой". Но кончилось все, как и положено в сказке, счастливо для Ивана-дурака. Для нас пером Жар-птицы оказался пакет из Вашингтона. Но, несмотря на все трудности и с визой, и с квартирой, тоже все как-то устроилось к лучшему. В завершение приведу слова Ф.М. Достоевского, поучения старца Зосимы:

"Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда будете вы с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, - в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигните цели и узрите ясно над собой чудодейственную силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего".

Август 1994 - Октябрь 1995,

Февраль 2000

/-\/

Примечание

*) МОМ - Международная Организация Миграции

Комментарии: 20, последний от 05/01/2007. © Copyright Ayv (ayv_writeme@yahoo.com) Обновлено: 17/02/2009. 41k. Статистика. Повесть: США		Оценка: *5.7115** Ваша оценка:
Аннотация: История отъезда из СССР

Ayv: другие произведения.

Exit