Год кончался, а день только начинался. Солнце сушило асфальт, мокрый после ночного дождя. Вместе с солнцем день принес радость - письмо от Камиллы, друга из Англии. Обычно дружба между мужчиной и женщиной или придумана, или до добра не доводит, мешая страсти. Но мы с Камиллой уже много лет были разделены простором океана и материка. Это придавало отношениям ясность и позволяло обсуждать отвлеченные предметы, не сбиваясь на бытовые мелочи.
Она молчала почти целый год. И в письме оправдывалась многочисленными неотложными делами: нужно было помогать в деревенском магазине, грозящем иначе закрыться из-за конкуренции с супермаркетами; звонить в колокола в церкви по праздникам; навещать старую маму, живущую по соседству. Все это были достойные причины, каждая из которых сама по себе являлась достаточной. И я был не в обиде. Она все откладывала, пока ни почувствовала, наконец, что должна написать мне, поскольку писание (writing) помогает упорядочить мысли. "Разве не так?" - спрашивала она. Не знаю, не думал об этом. Во всяком случае, никогда из-за этого ничего не писал.
Бывшая жена издевательски ругала в письме "Exit" (во многом справедливо), а в конце заключала: "Интриги нет. С первых строк ясно, что удалось удрать. Не роман, не повесть, не рассказ. И зачем вообще писал?"
Я задумался: на самом деле, зачем? Банальное "не мог не писать" - неправда. Мог и не писать. Тогда так: не каждый год приходится переезжать из страны в страну, начинать жить с начала; серьезное событие. Ну и что. Нет, писал не поэтому. Как писал и прежде, хотя особенных событий не случалось. Это так просто: всегда был хорошим рассказчиком, замечал удачные детали в жизни, умел указать на них другим. Друзья из-за океана опять же просили: "Записывай помаленьку, что помнишь. У тебя память хорошая. А нам интересно будет почитать". Но уж никак не для того, чтобы упорядочить мысли. Для этого их должно быть слишком много.
Хорошо. Но надо написать ответ и послать Камилле, как обычно, календарь на Рождество. В книжном магазине черный кассир, изнемогая без передышки, но все равно улыбаясь, сказал очередной покупательнице, кивнув на длинную очередь позади нее: "Это называется lunch time в "Alexander's books!"
Календарей было много. С такими картинками я уже ей посылал в прошлом году. Этот черно-белый, ретро. Зачем он ей, никогда не бывавшей в Сан-Франциско? Этот какой-то дурацкий ...
И тут я увидел настольный перекидной календарь, который назывался "Sex every day in every way". Календарь с изображением поз. Всего поз было 281, то есть 365-7*12. Новый вариант каждый день, но каждый месяц одну неделю можно отдыхать. Тонкие плавные линии с большим искусством изображали на листках парные фигурки без вульгарности и излишнего натурализма.
----------
В Москве один из тех, кто просил записывать увиденное, познакомил с Лерой. Пока мы с ней пили шампанское, пришла ее подруга Наташа, показавшаяся мне очень красивой: высокая блондинка с огромными зеленоватыми глазами. Но Наташе сначала не понравился я. Она, адвокат, пообещала посадить меня в Бутырку за прикосновение, трактуемое в США как harassment. Оказалось, однако, что она живет в Замоскворечье, как и я когда-то. Ходит в церковь Николы в Вешняках, бывает по роду деятельности в Москворецком суде. Все эти места были мне близко знакомы. Она спросила, зачем я уехал, уже словно сожалея об этом. Причины отъезда, описанные в "Exit'е", не утратили своего значения. Но в тот момент они мне в голову не пришли. Я ответил просто, что в 93-м году в России был кризис, работы не было, и приходилось выбирать, попробовать ли стать сидельцем в ларьке у метро, или попытаться сохранить прежнюю профессию. И понял, что такой ответ понятнее и убедительнее долгих рассуждений.
"Так ты еврей, что ли?" - спросила Наташка. Не успел я ответить, как брюнетка Лера сказала: "Тебе не все равно? У меня вон бабка татарка, так что ж и я, блин, татарка?"
И Лера первая, плутовато усмехаясь, спросила: "Как?", имея в виду позу. Она рассказала, что за пять лет познакомила нашего общего друга примерно с двумястами девушками. Мало. Не хватает для 281 позы. Выходит, этот календарь годится на много лет. Вот удачное приобретение.
Я шел к метро "Динамо" совершенно опустошенный физически и финансово. Денег осталось только на одну поездку. А на тротуаре Ленинградского проспекта девушки толпой с радостным визгом бросались к подъезжавшим машинам. Летели, словно бабочки на свет лампы. Напоминали сюжет "Похищение сабинянок".
----------
Неожиданно прорезался, словно зеленый весенний стебель, Паша из Израиля. Профессиональная деятельность привела его на несколько дней в Калифорнию. Он мало изменился за 12 лет. Мы заговорили так, словно только вчера расстались на телефонной станции в МГУ. В китайском квартале Сан-Франциско спустились в полуподвал, в ресторанчик. Паша хотел краба. Крабы копошились на дне аквариума. А я советовал взять абалон.
--
А что это?
--
На вкус что-то среднее между курицей и грибом. Моллюск такой.
От американского пива Паша справедливо отказался, а вино, продающееся в магазине за $2, здесь стоило $25. "Не надо", - сказал я официантке.
Паша рассказывал о Новой Зеландии, где недавно работал. "Вот где натуральный коммунизм", - сказал он. Я в аптеке был единственным покупателем. Остальным выдавали лекарства бесплатно. Из-за меня пришлось вызывать кассиршу из дому. На дверях полицейского участка по воскресеньям висит замок, поскольку всем известно, что преступления совершать следует с понедельника по субботу ..."
- А город как выглядит? - прервал я. - Азиатский или европейский? Небоскребы там есть?
- Есть, - сказал Паша. - Один.
Я улыбался и думал, что этот календарь Камилле не пошлешь. И еще о ее словах, зачем писать. Кажется, больше всего из удовольствия от сделанного. Сквозь помехи и сомнения к солнечному проблеску ясности и точного слова.
Краб и абалон были хороши. А на верху, на улице, Паша захотел взглянуть на нэцкэ в сувенирном магазинчике. Среди фигурок попалась на глаза целая серия с позами секса. Конечно до 281 не доходило. Еще бы, в рисунках календаря использовались офисные столы, стулья на колесиках и другие приспособления. А здесь, хотя и подделка, но под древнее искусство. В отличие от графических миниатюр натурализма в костяных фигурках было в избытке. "Смотри, вот девушка с тигром и даже с кабаном", - указал я Паше на витрину острым концом зонта.
----------
На "картошке", на третьем курсе, бородатый комиссар разогнал танцы в холле и велел всем расходиться по комнатам. Но уходить совсем не хотелось. "Давай сюда!" - дернул за руку Валера и, коротко постучав, сразу же вломился в комнату. На кроватях сидели три девушки, только что вошедшие перед нами. Еще одна спала, с головой накрывшись одеялом. Валера объяснил, улыбаясь, что нам нужно переждать здесь комиссара, а затем устроить гульбу, чтоб чертям стало жутко. Девушки хихикали и не возражали против такого плана. Познакомились. Их всех троих звали Наташами. "Что хорошо, то хорошо! - сказал я искренне. - Не собьешься". Одна Наташа была светло-рыжей. Позже выяснилось, что ее прозвали Пальмой за оригинально повязанную как-то раз косынку с двумя длинными концами. Пальма нравилась мне модными американским джинсами "Lee", высоким ростом, тонкой талией и большой красивой грудью. А поза на скрипучей продавленной кровати была одна.
----------
Мы поднялись на башню Coit. Высокие окна открывали круговую панораму вечернего города. Видны были небоскребы финансового района, Oakland и Berkeley за заливом, мост "Золотые ворота", остров Alcatraz с бывшей тюрьмой и маяком.
Приехавшие с Пашей два немца из Франкфурта звали его на экскурсию по острову, но он отказался. "И правильно, - одобрил я. - Конечно, там сидело несколько уважаемых людей. Но по сравнению с многочисленными тюрьмами покинутой родины это несерьезно. Алкатраз - не Лубянка, Ал Капон - не Савинков. А знаешь, что рассказывал парикмахер Беня? Он работал вон в том высоком доме на Montgomery. Он говорил: "Я воспитывался в еврейской семье. Мой дедушка, когда слышал по радио, что через 20 лет все будут жить при коммунизме, всегда ворчал: "Фигня! Будем, но не в этой стране!" Ты видишь, как он был прав: в СССР за углом давали по потребностям, а в Новой Зеландии - лекарства бесплатно. К Бене раз приехал в гости его друг из Одессы, отсидевший два года за нетрудовые доходы. Беня повез его на Алкатраз, но тот быстро заскучал. Вот здесь, говорит, у них карцер был, здесь оперчасть, здесь столовая. Зачем ты меня сюда привел? Так что нечего там смотреть".
----------
Друг, познакомивший в Москве с Валерией, рассказал о Валере. Валера уехал из Москвы и занимался теперь бизнесом на Урале. К нему пришли искать правду малярша Тазикова с мужем, которому не доплатили. Похоже было на сюжет Чехова: "Я женщина слабая, беззащитная". Но Валера существенно отличался от деликатных и податливых банковских служащих старой России. Он выпил принесенную в подарок бутылку водки, выгнал мужа и овладел 40-летней маляршей Тазиковой здесь же, в конторе. Поступил, как монах из притчи, рассказанной когда-то великим тибетским учителем Высоцкому и Шемякину, пришедшим просить помощи от алкоголизма. Тот монах, давший обет безбрачия, был принуждаем вдовой к одному из трех грехов: выпить вина, овладеть женщиной, убить козу. Он решил, что вино - наименьшее из зол. Но, выпив вина, он переспал с вдовой и зарезал козу. Не доверять Марине Влади нет оснований. Валера только козу убивать не стал (т.е. мужика Тазиковой), а просто ее прогнал. А поза в конторе, должно быть, была одной из календарных.
----------
Темнело. Снова позвонили немцы. Теперь они звали Пашу на Twin Picks - другую высокую точку города. Там, на одном из парных холмов, стоит телевизионная вышка. Город спланирован, освещенные улицы делят его на клетки. Может быть, сверху это красиво. Мы ехали по Geary бульвару, Герибасовской, как называют эту улицу одесситы, заселившие западную ее часть. Вдруг что-то случилось.
- Фонарь погас, - отметил я.
- Да не один, а все погасли, - сказал Паша радостно. - И светофоры к тому же.
- И окна в домах, - добавил я, оглядевшись.
Улица освещалась теперь только фарами машин. Делая полный стоп на каждом перекрестке, мы проехали несколько блоков и свернули налево, под гору, на 25-ю улицу. Внизу ширь парка "Золотые ворота" тонула в кромешной осенней тьме без единого проблеска. "Сейчас самое время ехать на Twin Picks, - сказал я. - Как раз увидишь Сан-Франциско ночью". Я имел в виду продающиеся, наверное, в любом городе абсолютно черные открытки. Сан-Франциско ночью, Нью-Йорк ночью, Париж ночью ...
----------
Москва ночью.
- Не зажигай света! - твердила она.
- Почему? У тебя замечательная фигура!
- Не зажигай! Я тебя прошу ...
Свет все же проникал в комнату из окна сквозь прозрачную занавеску. Бледный, отраженный от снега, свет чужих окон и фонарей. Правильную позу она тоже никак не хотела принять и молча, но настойчиво сопротивлялась. Я ничего не понимал, пока она ни призналась дрожащим шепотом:
- Первый раз ...
- А сколько тебе лет? - спросил я нетактично, поскольку удивился и не поверил.
- Двадцать семь, - ответила она.
Скоро выяснилось, что она сказала правду. Я достал бутылку водки "Золотое кольцо", налил, почти не видя краев, две маленькие рюмки, чокнулся с ней и пожелал, чтобы дальше у нее все сложилось хорошо. Она выпила, жалко сморщилась и тихо сказала:
- Когда я тебя увидела в первый раз, то сразу поняла, что вот это - хороший человек.
- А как поняла-то?
- Не знаю.
Больше ничего от нее добиться было нельзя. Она не знала, что на свете так много хороших людей. Праведных мало.
----------
Итак, черным беспросветным облаком внизу раскинулся парк "Золотые ворота". Там мы расстались с Пашей. Снова надолго. Может быть, навсегда, хотя он и звал меня в Израиль, а я его в Калифорнию следующим летом. Но человеческая жизнь слишком коротка, чтобы загадывать далеко вперед.
Я позвонил Даниеле и спросил: "У тебя свет есть?" "Нет, но это ничего. Приезжай, я зажгла свечи", - ответила она.
Я ехал и думал о Валере и малярше Тазиковой. Неужели Лимонов прав, и всех следует торжественно лишать невинности в 13 лет, в день рождения? Но и Валера, бывало, покупал девушкам воздушные шарики в таких количествах, что за ним бежали мальчишки и кричали: "Дядя, дай шарик, а то улетишь!" Но остались лишь позы. "Маски, позы, два листа прозы. Это так просто - сочинять песни". Совсем не просто. И, кажется, автор этих строчек поплатился за свою гордыню. Бабочке когда-то так легко и приятно было порхать над июльским лугом. Но лето прошло, и способность летать исчезла вместе с солнцем и теплом. Исчезла способность легко сочинять песни.
Почему почти всегда случалось так: задумывал что-то романтичное, а выходили позы? Все начиналось самым безобидным образом с желания купить подарок для знакомой дамы, для далекого друга. Но в руках оказался перекидной календарь с позами. Показывал Паше китайский квартал, но попадались на глаза позы, застывшие в нэцкэ.
Или наоборот. Когда все существо было озабочено только позами, получалось что-нибудь неожиданное, трогательное и жалкое. Как с испуганной и застенчивой 27-летней девушкой, некстати заговорившей о хорошем человеке.
И что же потом? Будет ли легче и лучше хотя бы там, за границей земной жизни?
У Даниелы была большая немецкая овчарка по кличке Natasha. Пальму тоже звали Наташей, как ее соседок, как и зеленоглазую подругу Валерии в Москве. При свече я показывал Даниеле позы из календаря. Она смеялась: "Я же не акробатка!" И была мила, весела, может быть, даже добра.
----------
День кончался, а год только начинался. Вокруг ничего не изменилось. Что тут удивительного? Ровный климат, из-за которого ранняя осень сразу переходит в позднюю весну. Паша уехал в Израиль, поздравив по телефону с Новым годом. Календарь, другой, не с позами, а с видами Сан-Франциско, был отослан Камилле.
Тут ярко вспыхнул свет, и в большом зеркале на стене отразилась одна из календарных поз, называемая в Америке "sixty nine".