Человек, лежавший на песке лицом вниз, шевельнулся. Он не мог открыть глаза, разлепить запекшиеся почерневшие губы. "Смерть? - подумал он. - Наверное, это и есть смерть. Ничего не видно, в ушах звон, тела нет. Eternal rest. Вечный покой".
Но отчетливый мерный звук напоминал что-то знакомое. "Цикады, - понял он. - Как где-нибудь на Урале или в Бронницах, под Москвой, теплым летним вечером. Что заставляет цикаду звенеть часами напролет? Кажется, даже не половое чувство ... Какие сны приснятся, когда покров земного чувства снят ... Нет, не могут заботить после смерти земные мысли".
Он медленно вытянул вперед правую руку и дотронулся до щеки. Большим и указательным пальцами помог приоткрыться правому веку и снова захлопнул мгновенно ослепший от яркого света глаз.
Все осталось по-прежнему: та же тяжесть во всем теле, тот же ровный звон в ушах. Время идет или не идет? Он снова и снова приоткрывал глаза, привыкая к слепящей желтизне песка. Попытался поднять голову, но боль волной метнулась от затылка к вискам и погасила солнечную яркость дня. Не рискуя больше шевелить головой, он оперся правой ладонью о горячий песок и медленно перевернулся на левый бок.
Перед ним лежала холмистая песчаная долина, покрытая редкими жухлыми кустиками и коричнево-зелеными колючими стеблями кактусов. Вдали, в желтоватой мгле, вставали из песка красно-бурые горы.
Он протер слезящиеся глаза. На равнине между песчаных холмов высились десятки серых гладких столбов, на концах которых медленно вращались большие лопасти. В пустоте, среди песка, под ровный жестяной звон мерно крутили крыльями огромные ветряки.
В его голове часть мозга, хранившая воспоминания о недавних событиях, была пуста, как память компьютеры, выжженная скачком напряжения. И он понял с каким-то странным злорадством по собственному адресу, что находится на другой планете. Дышать тяжело от недостатка кислорода. Тело придавлено к песку силой неземного притяжения. И не может быть на родной Земле таких мест, где нет и признака живых существ, но с жестяным скрежетом вертятся в пустоте гигантские лопасти. И ни единого провода между ними, ни трансформаторной будки, ни брошенной пустой бутылки, ни хотя бы следа от колеса на песке.
Как же можно было попасть на другую планету? Но в мозгу замаячила формула E=mc**2, припомнился обрывок спора о движении со скоростью света, и эмоциональные выкрики: "Масса зависит от скорости! Время идет по-другому! Кто может это доказать?"
Он закрыл глаза и снова бессильно уткнулся лицом в песок. Ему нестерпимо хотелось пить, а еще больше - умереть. И не было сил встать и начать исследовать этот чужой слепящий и звенящий мир.
Ему стало казаться, что мерный жестяной звук меняет тембр, и что в нем даже слышится какая-то мелодия. "Конец, - подумал он. - Уход". Мелодия проявлялась все явственней. И он даже разобрал, как кто-то пел тонким чистым голоском: "Степь да степь кругом, путь далек лежит ..." Он почувствовал облегчающие слезы под закрытыми веками. "Господи, помилуй мя в царствии Твоем".
----------
- You don"t remember either your name or address, - сказал полицейский в черной форме, сидевший за столом. - Ok, tell me where are you now? And who do you think I am?
- I am in police department. And you are a cop, - ответил он.
Полицейский улыбнулся.
- Right, - сказал он. - But you better call me "officer".
- Officer, - отозвался он.
- I will call you "Mr. Nobody" until we find your real name, Ok?
- Mr. Nobody, - кивнул он.
- Do you remember who brought you here?
- Yes, I do. A witch. Well, not exactly. When witches getting old and become ... uh... бабами Ягами ... some of them feel sorry for uh ... Иваны-дураки, for those of them who get lost. Sometimes they even save them.
- Бабами Ягами? - повторил полицейский с ударением на первый слог в обоих словах. - Who is that?
- Never mind ... just old witches, kind witches...
---------
Песня смолкла. Кто-то тронул его за плечо. "Are you Ok?" - услышал он. Потом женский голос сказал беспечно и насмешливо: "Во дает! Разлегся, как на Гавайях. Hey, you! Get up, piece of trash!"
Чьи-то руки перевернули его на спину. Он открыл глаза и увидел полную женщину средних лет и очень смуглую черноволосую девочку лет четырнадцати. Обе были одеты в шорты и яркие майки. Он хотел что-то сказать, но слипшиеся губы и сухой распухший язык не послушались.
- Кальпана, дай ему водички, - сказала женщина.
Он сделал несколько глотков из запотевшей бутылки и хрипло спросил:
- Где я?
- Во! Еще и русский оказался! - удивилась женщина. Она обернулась и показала рукой вдаль. - Видишь, там десятый interstate.
Метрах в двухстах позади нее виднелась дорога, по которой проносились редкие машины.
Женщина помогла ему подняться. У обочины стоял поддомкраченный джип, с которого снимал колесо пожилой индус в чалме и в очках.
- Hey Yuvraj! How far is LA? Can we take this guy over there? - спросила женщина.
- About one hour driving, - ответил индус, дико взглянув на незнакомца в мятом пыльном костюме.
Джип плавно шел по скоростному шоссе, на котором все прибавлялось машин, а девочка на заднем сиденье тихонько пела тонким голоском про то, как смуглянка-молдаванка собирала виноград.
- Смуглянка-индианка, - тихо пробормотал он.
- What? - обернулся к нему индус из-за руля.
- Never mind, - вяло ответил он.
- Кальпана песню разучивает для концерта. Она в музыкальной студии у нас, - сказала женщина. - А вас как зовут?
Он долго молчал, потом невнятно выговорил:
- Я болен ... я, может быть, вспомню ...
- А ID у вас есть? - спросила женщина. - Или cell-phone? Вы в карманах посмотрите.
- ID? Cell phone? - переспросил он, пошарил в карманах мятого светлого пиджака с бурой полосой на левом рукаве и отрицательно покачал головой. - Нет, ничего нет.
- Вы так одеты, как будто с какого-нибудь party сюда попали, - заметила женщина.
- Party? Да, party, - оживился он.
- Может, вас по голове ударили? У вас как будто ссадина на лбу.
- Да! Правый прямой в голову.
----------
Они скинулись по пятерке и собрались вместе посмотреть по платному каналу финальный бой тяжеловесов из Лас-Вегаса. Пока главный матч еще не начался, и дрались легковесы, толстощекий Вадим жарил мясо на балконе и рассказывал о Нью-Йорке бородатому Леше. Вадим повторял то, что обычно рассказывают об этом городе люди, впервые в нем побывавшие.
- Сталинград! - говорил Вадим, имея в виду Bronx. - От многих домов одни стены остались. Но днем белые ходят по улицам.
- Не ври! - встрял м-р Никто, выходя на балкон. - В Сталинграде по улицам немцы ходили, а не белые. Не путай Отечественную войну с Гражданской!
Бородатый Леша засмеялся, и перейдя на английский, потому что на балкон вышел Билл, стал рассказывать, как недавно сдавал экзамен в духовной академии. Тексты он знал, но правильно спеть тропарь не мог. Ему в детстве медведь на ухо наступил. Билл послушал и спросил, в какую церковь они ходят.
- Я вообще в церковь не хожу, - быстро ответил Вадим. - Я атеист.
- Атеист? - переспросил Билл с испугом и стал похож на Воланда, разговаривающего с поэтом Бездомным на Патриарших.
- Yes, atheist, - подтвердил Вадим. - I am not a believer.
Билл сокрушенно покачал головой, достал из кулера бутылку "Budweiser"а" и ушел с балкона. А Леша рассказал, как у него на родине этим летом одного священника пригласили освятить только что открытый детский сад. Поп пришел с дьяконом, рассчитывая получить долларов сто за службу. "Уж он кадил-кадил, кропил-кропил, - говорил Леша. - А дьякон подпевал "Господи, помилуй!" Кончили. Дают им большой конверт. Они вышли на улицу, открыли. А там книга с благодарственной надписью, "Сказка о попе и работнике его Балде". Толстый Вадим жизнерадостно заржал, а м-р Никто сказал, посмотрев на Лешу: "Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной".
В восьмом раунде один черный боец упал и не смог подняться. Его увели под руки. На повторе было хорошо видно, что он пропустил правый прямой в голову.
- И что, вы вот так, в костюме, ходили бокс смотреть? - спросила женщина.
- Нет, не в костюме... Опять ничего не получается... Отвезите меня в полицию. Там разберутся.
---------
М-р Никто был одет в светлый костюм, белую рубашку, галстук с перламутровым отливом. Все слишком легкое, дешевое, но в вечернем Сан-Франциско такой наряд бросался в глаза, выглядел casual. Он свернул на Нью-Монтгомери и вошел в просторный вестибюль старинной гостиницы Sheraton, пережившей землетрясение 1906 года. Огляделся. Над головой его блистал позолотой высокий купол стеклянной крыши. Навстречу ему с бархатного малинового дивана поднялся его друг, как всегда очень хорошо подстриженный и одетый по-московски дорого и строго. "ЗдорОво, - сказал м-р Никто. - Пойдем в бар. Еще полтора часа до начала".
Они прошли по коврам и мрамору широкого коридора, завернули в бар и уселись за единственный свободный стол слева от входа. В двух углах на противоположной стене моргали телевизоры, а справа над длинной стойкой висела огромная картина с пейзажем в итальянском стиле, с красными горами, лазурным неаполитанским небом и ярким золотым закатом. Но фигуры на переднем плане пестрыми пятнами одежд указывали скорее на постимпрессионизм.
Друг прищурился на полотно и спросил: "Это - что?" М-р Никто прочел надпись на раме и ответил "Pied Piper". По-русски "Крысолов". Этот клетчатый играет на дудке и уводит детей из города. Куда? Куда-то в подземелье. К черту, короче".
Друг кивнул и раскрыл кожаный переплет меню. Они заказали мартини. М-р Никто вынул из рюмки, похожей на стеклянную воронку, маленькую красную шпагу и снял с нее губами крупную зеленую оливку. На экранах телевизоров мелькали кадры лондонских взрывов.
- Сами виноваты, - сказал друг. - Пускают всех подряд.
- Глобализм и терроризм ведут войну до победного конца. Или до всеобщего, как мне кажется, - ответил м-р Никто. - У меня последнее время настроение депрессивное.
- Ты с этим завязывай. Откуда у тебя такой пессимизм? Сам подумай: молодой, красивый, здоровый, обеспеченный; живешь в лучшей стране мира; дом, семья, работа. Уж точно лучше, чем 9/10 населения шарика. Сомневаешься - спустись в метро; погуляй, посмотри на нищету, ублюдков. А не поможет, приезжай к нам на недельку, снимем твою депрессию в момент!
- Не сомневаюсь, - сказал м-р Никто. - Мне все Оруэлл вспоминается. Открыл удивительную вещь - двоемыслие. Помнишь? Нет, ты послушай, - продолжал он, видя, что его друг машет на него рукой. - У меня здесь есть один знакомый, Леша. Был в свое время в СССР коммунистом, начальником каким-то, жил в Сибири. Писал статьи в "Комсомольскую правду". В перестройку, когда все засуетились, задвигались, он прикинулся евреем и перебрался сюда, как беженец. Работал таксистом. Постепенно поднялся до менеджера в компьютерной фирме. При этом ударился в православие, броду отпустил. Куда ни придет, кричит, что ему мясо нельзя, у него пост. Поступил заочно в духовную академию. Но хвалит все советское. Скажешь ему, что при Ленине и Сталине расстреливали священников, а он отвечает, что у них репрессий не было, никого не трогали. Власовцы и прочие, кто воевал против советской армии - все, как один, шкурники и предатели родины. Очень любит богатых и знаменитых. Познакомился тут с кадетами. Старое общество, с 20-х годов здесь существует. Леша к ним на собрания ходит. Одному старичку-кадету помог на его, правда, деньги в России издать книгу мемуаров. А в книге сказано, что автор во время войны в Югославии воевал против СССР в соединении РОА, финансируемом немцами. Но Леша ничего, дружит с ним.
Приезжал один новый русский. Почти что олигарх. Попросили его пожертвовать денег русской школе, он сразу из заднего кармана штуку баксов достал. Учительница испугалась: остальные по пятерке дают. А он говорит: берите, не последние. Леша, конечно, сразу с ним подружился. На день рожденья специально, незваный, приезжал, подарок дарить. "Из уваженья к богатсву скидывая картуз ..."
И как-то все в нем искренне совмещается: безбожный коммунизм и православие; советский патриотизм и дружба с власовцами; приличный достаток и лизоблюдство перед большими деньгами. Прямо, как в "1984": "Мир - это война, свобода - это рабство, мы всегда воевали с Евразией ...
- А сам-то ты не такой? - спросил друг насмешливо.
- Надеюсь, что нет, - ответил м-р Никто, подумав. - Я не ангел, как ты знаешь. Но я, по крайней мере, знаю, что грешен. Может быть, даже страдаю от этого. А двоемыслие - хорошая вещь, освобождает от совести. Это черное? Не знаю. Может, черное, а может, белое. Ладно, пошли. Двадцать минут осталось.
----------
М-р Никто шел по темной улице. Кое-где ему под ноги на асфальт тротуара летели брызги из автоматических газонных поливалок. Свет полосками падал из окон домов сквозь щели в шторах и ставнях. Впереди, под ярким фонарем, у крыльца старого двухэтажного дома курили и оживленно разговаривали несколько мужчин. Он поднялся по ступенькам и вошел в небольшую прихожую, в которой толпился народ. Никто не обратил на него внимания, только Алексей, выходец из Чили, узнал его и сказал с акцентом:
- Здравствуй, как поживаешь.
- А где хозяин? - спросил его м-р Никто, пожимая протянутую руку.
- Там, - указал Алексей на открытую дверь.
По тесноте, оживленности возгласов, звону посуды где-то в глубине дома м-р Никто почувствовал, что именины в разгаре. Хозяин, отец Стефан, сидел в гостиной за столом, окруженный гостями. Он был одет не по-праздничному, в черную длинную рясу, поверх которой на груди висел большой медный крест. Длинные седые волосы, белая борода и усы обрамляли красноватое лицо с крупным носом и пухлыми губами.
Несмотря на то, что о. Стефан разговаривал одновременно с несколькими людьми, он заметил м-ра Никто, замахал ему рукой и поднялся навстречу. М-р Никто удивился, поскольку был ленивым, редким прихожанином, и сказал, что хоть незваный, но решил все же зайти и поздравить.
"Очень рад, - ответил о. Стефан ласково. - Пойдемте на кухню, там угощают".
М-р Никто протянул о. Стефану большую бутылку водки "Российский стандарт" в картонной коробке, заметив, что такой в Америке нет, что она досталась ему по случаю.
На кухне, в углу, за маленькой буфетной стойкой, две молодые женщины разливали напитки. Закуски стояли на нескольких столах, между которыми теснились гости.
О. Стефан тут же открыл подаренную бутылку, налил м-ру Никто в стопку, добытую в буфете, а себе - в отвинченную пробку.
- Ваше здоровье, отец Стефан, - сказал м-р Никто, чокнувшись с жестяной пробкой, утопавшей в крупных пальцах батюшки.
Они выпили.
- Знаете анекдот, как татары в СССР жаловались в Верховный совет на пословицу? - спросил м-р Никто.
- Знаю, знаю, - улыбнулся о. Стефан. - Незваный гость лучше татарина. У нас незваных нет. У нас open house.
Появилась матушка с выражением спокойного достоинства на лице. Она приветливо протянула м-ру Никто поднос, на котором дымилась только что вынутая из духовки горячая закуска - какие-то пирожки, названия которых м-р Никто не знал ни по-русски, ни по-английски. Он взял один, сказав почему-то "Thank you", и гости оттеснили его от о. Стефана.
М-р Никто стоял неподалеку от стойки, вслушиваясь в слова и звуки вокруг. К нему протиснулся Алексей.
- Хорошая компания, - сказал он улыбаясь.
- Да, - согласился м-р Никто. - Высоцкий говорил, что на концерте не глазом, не ухом, а шестым чувством угадывает публику. И здесь так же.
- А кто это? - спросил Алексей.
- Высоцкий? - переспросил м-р Никто и задумался на секунду. - Был такой. Поэт, артист, певец. Там, еще в СССР. Умер в 80-м году.
Алексей кивнул, а м-р Никто подумал: "Слух обо мне пройдет по всей Руси великой. Но не по всей загранице".
Он предложил сделать бутерброд пожилому господину, жавшемуся у стены. Но тот улыбнулся и объяснил по-английски, что он здесь гринго, не знающий русского языка. М-р Никто сказал: "Have a drink!" Но американец ответил, что уже выпил достаточно, и боится, что не сможет управлять машиной.
Перед уходом м-ру Никто удалось еще раз выпить с о. Стефаном. Вместе с ними подняло рюмки и стаканы сразу больше десятка гостей. О. Стефан крикнул "ура", явно не боясь уронить достоинство своего сана в глазах прихожан.
----------
От проходной со шлагбаумом, от охранника в панаме, до кортов м-р Никто ехал больше мили мимо зеленых лужаек, по которым неторопливо брели старики с блестящими на солнце клюшками, обсуждая свои миллионерские дела; мимо голубых водоемов, мимо пальм, мимо монументальных зданий с колоннами, портиками, широкими ступенями.
Посреди клуба бил невысокой струей фонтан, в котором мелькали под листьями водяных лилий красные рыбки. Вокруг на тридцати кортах, покрытых серой глиной с голубым отливом, с глухим звоном тугие струны ракеток били в желтые мячи.
"Out!" - крикнула высокая тонкая черная девочка, хотя мяч ударился внутри корта, даже не коснувшись линии. И пока усомнившаяся седая женщина-рефери шла через корт, черная ведьмочка задумчиво затирала ногой след от мяча. И отпрыгнула, словно наступила на змею, услышав недовольное замечание рефери.
Вот она оказалась у сетки, и присев на тонких черных ножках, как на пружинках, с проворством, недоступным уже взрослым спортсменам, подцепила снизу, "умирающий" после низкого отскока от глины короткий мяч.
Следующий ее удар пришелся позади корта, но на оценку соперницы "out" она закричала истерично: "What? Are you kidding me?" И м-р Никто, стоя позади, за сеткой, понял, что это и есть ранний профессионализм: не просто взять обманом пару очков, но вывести соперницу из равновесия.
----------
Густые клубы белых облаков низко стояли над горизонтом. Серо-голубоватый песок был так горяч, что казалось, майка, брошенная на него, задымится. М-р Никто долго плыл в синей, спокойной, как в бассейне, океанской воде и все еще различал в глубине под собой темное дно. Длинные узкие рыбки, похожие на клинки кортиков, окружали его, вспыхивая под поверхностью серебром чешуи. Они вдруг стаей взлетели в воздух и крупным градом посыпались в воду, наверное, спасаясь от приблизившейся крупной рыбы. Может быть, акулы. М-р Никто огляделся, опустил лицо в воду, но соленая вода щипала глаза, и он ничего не увидел. "Не укусит, зачем я ей?" - подумал он.
----------
Половину пассажиров, летевших из Майями, составляли мексиканцы, чилийцы, бывшие кубинцы. Среди остальных было много черных, а привычных глазу м-ра Никто азиатов - мало. Рядом с ним молодые мужчина и женщина, познакомившиеся только в полете, оживленно обсуждали что-то по-испански. Справа, через проход от него, черная семья уплетала длинные, в целый батон, бутерброды из Subway"я. М-р Никто задремал и проснулся уже при посадке в Далласе, потому что самолет сильно тряхнуло. Несколько человек где-то в хвосте захлопали, напомнив литовцев в СССР, всегда хлопавших на рейсах Москва - Вильнюс. Мужчина и женщина рядом с ним перекрестились с серьезным видом.
В Далласе после пересадки публика подобралась калифорнийская - азиаты и белые американцы. Латинов и черных почти не было. Самолет сел мягко, без толчка. Никто не хлопал и не крестился.
----------
Они вышли из отеля. М-р Никто напевал себе под нос: "Не валяй дурака, Армения!"
- Ты не так поешь, - сказал его друг насмешливо. - Не Армения, а Америка.
- Это старинная песня азербайджанских дашнаков, - ответил м-р Никто. - Любимая песня Берии.
Он попросил швейцара остановить такси. Тот спросил, куда им ехать, и как скоро там нужно быть.
- В опере надо быть. В половине восьмого, - ответил м-р Никто.
На стоянке у отеля такси не было. Швейцар с сомнением покачал головой. Он спросил черноволосого черноглазого человека в черном костюме, курившего на ступеньках, не поедет ли он в оперу. Черный человек оказался водителем черного лимузина, стоявшего тут же, у тротуара.
В машине водитель, услыхав их русскую речь, представился. Его звали Джимми, он был палестинцем.
- Знаете, что случилось сегодня в Лондоне? - спросил он с оттенком удовлетворения в голосе.
- Москва, Нью-Йорк, Мадрид. Теперь очередь дошла до Лондона, - ответил м-р Никто. - Об Израиле и Ираке я вообще не говорю.
- Спроси, есть у него машина побольше, - сказал его друг. - Человек на семь. Мы, может, скоро приедем большой компанией.
- Найдем, - отозвался Джимми и протянул через плечо свою карточку. - Звоните, как приедете.
Он остановился у тротуара, вышел и распахнул тяжелую черную дверь лимузина. Рядом, спиной к Opera-House, лицом к монументальному зданию City Hall стояли человек тридцать демонстрантов с плакатами против войны в Ираке и против губернатора-терминатора.
- Вон наш эскорт стоит, - кивнул м-р Никто на двух девушек на ступеньках возле высоких дверей.
- Ты что решил черный день устроить? - усмехнулся его друг. - Черное лимо, черный водитель, и девки черные.
- Одна мулатка, - ответил м-р Никто.
- Мулатка - тебе, - сказал его друг, окинув их быстрым опытным взглядом.
Когда они вышли из театра, на улице совсем стемнело.
- What"s the name of the show again? - спросила, зевая, черная девушка в белом костюме.
- It"s not a show, it is opera. "Norma" by Vincenzo Bellini - ответил м-р Никто.
- Are we gonna listen for the second part? - поинтересовалась мулатка почти с испугом.
- You"ve already felt asleep at the first part, - ответил он. - And it was the best one. Casta Diva! It"s like La Giaconda or Venus, best samples of art. Bell cante, beautiful singing ...
- Кончай, - махнул на него рукой его друг. - Им это до фонаря. А я и так знаю, чем кончится. Русский хэппи-энд: герои гибнут, остальные ими гордятся. А почему мужики были с голыми задницами?
- Так это воины-друиды. Где ж им штаны в лесу достать? Потом ты же в Сан-Франциско. Дань улице Кастро надо отдать. Штирлиц увидел голубые ели. В смысле: "голубые" пели.
- Понятно. Куда теперь? В Отель?
- В сауну.
Высокая тонкая мулатка Майя привычно быстро разделась. М-р Никто разглядывал юное гибкое смуглое тело почти без грудей. "Что она, девка нагая, чтобы на нее любоваться?" - вспомнилась ему строчка Солоухина об иконе. Значит и надо любоваться нагой девкой, если не иконой.
У Майи были легкие сильные руки. Впрочем, она не очень усердствовала.
- Have a drink, - протянула она ему высокий стакан, когда он лежал, утомленный сауной и сексом.
Он выпил. Перед замутившимся взглядом промелькнуло темное лицо Майи. Послышался тихий зловещий смех. И его накрыл глубокий, но беспокойный сон.
Ему снилась церковь, огромный католический храм, в котором вместо службы происходило что-то, похожее на бал. Играла светская музыка, публика разгуливала по гулким каменным плитам с коктейлями в руках. Одеты все были строго, как полагается в церкви. Мужчины - в костюмах, дамы - в темных платьях, шляпах и косынках. Только дамы все были молоды и в большинстве хороши собой. И он с удивлением узнавал во многих из них своих знакомых, с кем прежде имел романы "в одну главу, в которых победа на первой странице, а на последней, вместо оглавления, счет". Его друг тоже был там. Он указывал на наиболее симпатичных дам и говорил, что с ними можно развлечься прямо здесь, в боковом нефе.
"Блудницы в храме, экая бесовщина!" - удивился м-р Никто даже во сне. Но тут появилась рыжая Катька из московского ночного клуба "Театра", и он стал убеждать ее, что в США самые красивые женщины - проститутки. При этом трогал завитки ее волос, высовывавшиеся из-под хорошенькой серой шляпки. Катька говорила, что гладила голову утюгом, а они все равно вьются. А он прочитал ей стих:
Вьются кудри у б...й, не у порядочных людей,
У порядочных людей денег нет на бигудей.
У порядочных людей денег только на б...й.
- Сам сочинил? - спросила Катька.
- Нет, Веня Ерофеев, - ответил он.
Тут у Катьки в руках оказался утюг. Но вместо того, чтобы гладить им себе волосы, она очень больно стукнула этим утюгом его по голове. И ему открылось, что Катька - ведьма.
----------
Хотя Пасха уже прошла неделю назад, о. Стефан служил в праздничном облачении - в белой, шитой золотом накидке и высокой шапке. Окончив службу, он обратился к прихожанам с проповедью об апостоле Фоме. Он говорил по-русски чисто и правильно, не ошибаясь в падежах и не искажая ударений. О. Стефан объяснил, что апостол Фома не верил в воскресение Христа. Но уверовал, прикоснувшись к телу Господню, увидев Его раны. "Свидетельство Фомы, свидетельство сомневающегося, особенно дорого нам", - сказал о. Стефан. Обычным людям легче поверить Фоме, чем рассказу святого Петра, преданного ученика Иисуса.
М-р Никто стоял в конце очереди, выстроившейся под батюшкино благословение, и думал, что о. Стефан скорей всего изложил устоявшийся церковный взгляд на апостола Фому, Фому неверного. Но без этой проповеди он сам, пожалуй, никогда бы не дошел до такого взгляда. И что в Евангелии, как в хорошем произведении искусства, нет ничего лишнего, случайного. Каждая фигура имеет свое назначение, несет нагрузку, играет роль.
М-р Никто наклонился и коснулся губами креста. О. Стефан перекрестил его и занес уже персты над детской курткой в его руке, но вовремя удержался, и сам улыбаясь своей ошибке, сказал: "Чуть ваш jacket не благословил".
В трапезной о. Стефан рассказывал о своей поездке в Россию вместе с другими священниками русской православной зарубежной Церкви. За 15 дней он побывал в Москве, Петербурге, Екатеринбурге, Курске, Сергиевой Посаде. М-р Никто смотрел не него, слушал и чувствовал, что видит перед собой человека, живущего в гармонии со своей совестью. Никакого двоемыслия в нем не было; искушения обходили его стороной.
Кто-то подарил о. Стефану коробку польских конфет. О. Стефан тут же открыл ее и съел одну конфету. Потом еще и еще. Он, оказывается, был сластеной и не мог удержаться. Если слабы даже самые праведные, самые избранные, то есть еще надежда, что Бог простит и его безобразия по великому милосердию Своему.
----------
Отель Marriott стоял посреди оазиса, искусственно созданного в пустыне. Сразу за широкими каменными воротами начинался парк, радовавший глаз сочной зеленью стриженых лужаек для гольфа. Редкие высокие пальмы шуршали на жарком ветерке жесткими листьями. Горбатые каменные мостики были перекинуты через плавные изгибы рукотворных проток и каналов. В озерке против парадного подъезда лениво разгуливали на длинных ногах розовые фламинго. Белый лебедь плавал в стороне в гордом одиночестве. На темно-красных кортах сражались юные участники национального турнира.
На мачтах вокруг кортов вспыхнул свет. Солнце медленно опускалось сквозь желтоватую мглу за красные горы позади отеля. Косматые верхушки пальм казались черными на фоне заката.
М-р Никто спустился по пологому склону вниз, к травяному корту, наклонился и потрогал коротко срезанную жесткую траву. Такой корт вблизи он видел впервые. Ему вспомнилось старое английское руководство по выращиванию газонов: cut and roll, cut and roll. И как долго? Да лет пятьсот.
----------
Последний день октября выдался особенно тихим, теплым и солнечным даже для Сан-Франциско. Halloween напомнил о себе еще утром. На вокзальной скамейке сидела женщина с нарисованными страшными синяками под глазами. На перекрестке попалась навстречу другая, в оранжевой кофте с широкими рукавами и в черном островерхом колпаке. Ведьма.
Днем в лифт зашла невысокая девушка. Из аккуратной ее белокурой прически торчали вверх маленькие рожки. Она улыбнулась и вышла на восьмом этаже, повернув налево, к дверям английского консульства. Двери лифта за ней задвинулись, но не до конца. М-р Никто снова и снова нажимал кнопки, но лифт не трогался ни вверх, ни вниз. М-р Никто вышел, дождался другого лифта и уехал наверх.
Вечером в вестибюле здания один механик в синем комбинезоне сказал другому, стоя у открытых дверей лифта, что за пять лет работы он впервые видит такую поломку. "Ведьма", - подумал М-р Никто про девушку с рожками, выходя на улицу. В этот момент кожаная ручка его тонкого чемоданчика оторвалась с одной стороны, и "case" глухо стукнул о мостовую и косо повис в его руке.
----------
Снег на горе искрился на солнце. М-р Никто стоял в самом низу, позади красного знака с надписью "Slow!" и снимал видеокамерой кого-то, спускавшегося по левой части склона. Вдруг он почувствовал двойной сильный удар, в лоб и по правой щиколотке. Не устоял на ногах и повалился на твердый укатанный снег. Поднялся, огляделся. В трех шагах позади него девка лет семнадцати в платке, повязанном на мусульманский манер, барахталась, запутавшись в красной заградительной сети. Что-то затекало ему в правый глаз, мешая смотреть. Он провел рукой по лбу и увидел на тыльной стороне ладони кровавую полосу. Камеры у него не было. Она валялась на снегу. Ручка у нее, как недавно у портфеля, была оторвана с одной стороны. М-р Никто зачерпнул снега и приложил ко лбу. "Ведьма!" - догадался он, взглянув в черные глаза, смотревшие на него из-под платка.
Подъехал фельдшер на снегоходе.
- Что там у меня? - спросил его м-р Никто, отнимая руку от лица.
- Лоб рассечен и кровоточит, - успокоил фельдшер. - Голова не кружится? Не тошнит?
- Нет.
- Скажи, какое сегодня число? - задал фельдшер контрольный вопрос. - Чтобы я был уверен, что все в порядке.
----------
- Now I remember! - крикнул он, вскакивая со стула. - It was Christmas, December the 25th. He wrote down my name, date of birth, the address. Now I remember everything! My name is ...
- Ok, fine - перебил его офицер. - You are talking about Christmas, wintertime, but now is August. Moreover, that lady, баба Яга, picked you up in the middle of nowhere, by Interstate 10. How did you get there?
- It"s easy. They poisoned me with a drug, hit in the head, cleaned my pockets and threw out of a car.
- Who did that to you?
- Doesn"t matter. It was my own fault.
- What are you gonna do now?
- Give me some cash and take to airport. I return home. I know my address and phone number now. You can check it. I even remember my social security. I have money on my accounts. I"ll send you a check when I get home.
- Ok, - согласился полицейский. - This guy Steve will bring you to LAX. By the way, he speaks a little bit Russian. He picked it in Monterey military school. Right, Steve?
----------
- I still don"t get it - сказал Стив, прощаясь с ним в аэропорту Лос-Анжелеса. - How could all these things happen to you in one day! You talked about Miami, San Francisco, Palm Springs. Christmas, Halloween, London bombing ... That couldn"t be true. Это не может быть.
- Ты учил теорию относительности, general relativity, в своей шпионской школе? Там все построено на одной формуле. По этой теории, если двигаться очень быстро, то время идет с другой скоростью. Для всех прошло много дней, а для меня только один. Хорошо еще, что не попал на другую планету. Уж больно я разогнался в тот день. До скорости света, а может, и быстрей. Потому что эта теория, честно говоря, так себе. Изобретена за письменным столом без единого эксперимента. E=mc**2. Именно квадрат, а не что-нибудь еще. Хотя другого объяснения у меня нет.
- Ты хорошо помнишь свой адрес? - спросил Стив с сомнением. - Repeat it for me. And how do you plan to get in without a key?