Последний из Могикан
Сервер "Заграница":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
|
Оставить комментарий
© Copyright Васильева Анна Георгиевна
(stanna50@gmail.com)
Обновлено: 30/12/2013. 54k. Статистика.
Рассказ: США
|
|
|
Аннотация:
Классик американской литературы Бернард Маламуд на протяжении десяти лет создавал серию рассказов о приключениях художника Артура Фидельмана, родившегося в Нью-Йорке и прожившим много лет в Риме, Милане, Флоренции и Венеции. Сборник этих рассказов впервые увидел свет в 1969 году.
Фидельман - это трагикомический персонаж, постоянно попадающий в запутанные, порой безвыходные ситуации, выпутаться из которых ему помогают, пожалуй, лишь жажда творчества и поиски лучшей жизни.
|
БЕРНАРД МАЛАМУД
КАРТИНЫ ФИДЕЛЬМАНА. ВЫСТАВКА.
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН. Перевод с англ. Васильевой А.Г.
Фидельман, убедившись наконец, что как художник он не состоялся, решил приехать в Италию, c намерением посвятить себя исследованию творчества Джотто. Начальную главу своего труда он перевез через океан в новом портфеле из свиной кожи, крепко держа его во влажной руке. Новыми у Фидельмана были не только портфель, но и бордовые туфли из кожзаменителя и твидовый костюм, надетый, несмотря на пылающее на римском небе позднее сентябрьское солнце. Более легкий костюм лежал в сумке вместе с синтетической рубашкой и комплектом хлопчатобумажного, наполовину, белья, пригодных для быстрой стирки во время путешествия. Громоздкий чемодан с двумя ремешками, взятый Фидельманом взаймы у своей сестры Бесси, слегка смущал его. Он планировал, если в конце года останутся хоть какие-то деньги, купить новый во Флоренции.
Покидая США, он был немного подавлен. Но совершив пересадку в Неаполе, а затем сойдя с поезда в Риме и очутившись на запруженной транспортом привокзальной площади, Фидельман, поглощенный своей первой встречей с Вечным городом, уже через 20 минут пришёл в состояние восторженной экзальтации. Он увидев прямо перед собой, через площадь, руины терм Диоклетиана. Вспомнилось прочитанное о том, как сам Микеланджело помогал переделывать термы сначала в храм, затем в конвент, который позднее превратили в музей, до сей поры находящийся здесь. "Представьте, - бормотал он, - только представьте себе всю эту историю..."
Посередине своих раздумий Фидельман вдруг отчётливо, не без горько-сладкого удовольствия, увидел самого себя, каковым он был изнутри и снаружи. По мере того как знакомый образ его лица возникал, он был захвачен красотой и глубиной собственных глаз, слегка увеличенных стеклами очков, чувственностью своих продолговатых ноздрей и часто подрагивавших губ, носом, отделенным от губ вновь пробившимися усиками, которые, по мнению Фидельмана, шли ему, облагораживая облик. Почти в тот же момент неожиданно сильное ощущение себя, своего бытия, (куда более сильное, чем видение внешности), вдруг угасло, экзальтация исчезла. Фидельман начал осознавать существование постороннего источника странного, почти трехмерного отображения самого себя, которое он почувствовал, а также и увидел. Позади себя, справа, он приметил тощего незнакомца - прибавьте скелету пару фунтов,- слоняющегося возле бронзовой статуи могучего этрусского волка с сосущими его младенцами Ромулом и Ремусом, водруженными на каменный пьедестал. Мужчина разглядывал Фидельмана с нескрываемой жадностью, как бы давая понять приезжему, что тот со всеми своими вещами уже полностью под наблюдением, и, возможно, с тех самых пор, как сошел с поезда. Фидельман незаметно приглядывался к человеку приблизительно одного с ним роста, облаченного - довольно странно - в коричневые шорты и черные шерстяные носки до колен, натянутые на слегка искривленные тощие ноги, вставленные в маленькие остроносые туфли с отверстиями. Расстёгнутый ворот его желтоватой рубашки обнажал тщедушную шею, из закатанных вверх рукавов торчали костлявые волосатые руки. Высокий лоб незнакомца побронзовел от солнца, черные волосы были зализаны за маленькие уши, на лице крепко сидела темная бородка, крупный нос расширялся книзу, а мягкие карие глаза явно жаждали знакомства. Хотя их выражение предполагало унижение. Человек приближался к бывшему художнику, облизывая губы.
-- Шалом, -- приветствовал он Фидельмана.
-- Шалом, -- колеблясь, ответил тот, произнося это слово, насколько он мог припомнить, первый раз в своей жизни. "Мой бог, -- подумал он, -- наверняка, попрошайка. Я первый раз поздоровался в Риме, и это, наверняка, шнорре*".
Незнакомец, улыбаясь, протянул руку:
-- Сасскинд, -- произнес он, -- Шимон Сасскинд.
-- Артур Фидельман.
Прижав портфель левой рукой и поставив на землю большой саквояж, он обменялся рукопожатием с Сасскиндом. Серо-голубой пойнтер остановился рядом, взглянул на багаж Фидельмана, затем на него самого и пошел прочь.
Сасскинд сосредоточенно тёр ладонью о ладонь, как бы непроизвольно.
-- Говорите по-итальянски?
-- Не без труда, хотя могу читать довольно бегло. Вы бы сказали, что мне нужно практиковаться.
-- Идиш?
-- Я объясняюсь лучше на английском.
-- Давайте тогда на английском.
Сасскинд разговаривал с легкой британской интонацией.
* шнорре -попрошайка (евр.)
-- Я знал, что вы еврей в ту же минуту, когда увидел вас, - сказал он.
Фидельман предпочел не заметить эту реплику.
-- Где вы приобрели знание английского?
-- В Израиле.
Израиль интересовал Фидельмана.
-- Вы там живете?
-- Когда-то, не сейчас, -- туманно ответил Сасскинд. Выглядело как-будто ему вдруг стало скучно.
-- Почему так?
Сасскинд поежился:
-- Слишком много тяжелой работы для человека с моим слабым здоровьем. Также я не мог вынести неопределенности.
Фидельман кивнул.
-- К тому же воздух пустыни вызывает у меня запор. А в Риме я живу с легким сердцем.
-- Еврейский беженец из Израиля, не меньше, - удачно пошутил Фидельман.
-- Я всегда на бегу, -- миролюбиво проговорил Сасскинд. Если он жил с легким сердцем - надо было это показать.
-- Где же еще Вы жили, позвольте спросить?
-- Где же еще, как не в Германии, Венгрии, Польше? Где нас не было?
-- О, так давно.
Фидельман только сейчас заметил седину в волосах этого человека.
-- Ладно, я, пожалуй, пойду.
Он подхватил свою сумку - два носильщика неуверенно приостановились неподалеку. Но Сасскинд их опередил, предложив свои услуги:
-- У вас есть отель?
-- Все уже зарезервировано.
-- Как долго пробудете?
Какое ему дело? Однако Фидельман вежливо ответил:
-- Две недели в Риме, остаток года во Флоренции с заездами в Сиену, Ассизи, Падую и, может, ещё в Венецию.
-- Не нужен ли вам гид в Риме?
-- А вы -- гид?
-- А почему бы нет?
-- Нет, -- сказал Фидельма, -- в музеях, библиотеках и тому подобных местах мне необходимо бывать одному.
Это заинтересовало Сасскинда:
-- Кто вы? Профессор?
Фидельман покраснел, сам того не желая.
-- Не совсем, на самом деле лишь студент.
-- Из какого учебного заведения?
Он слегка кашлянул.
-- Под этим я имею в виду профессионального студента, так сказать. Зовите меня Трофимовым, из Чехова. Если есть чему еще научиться, я хочу этому научиться.
-- У вас имеются какие-то разработки? -- настаивал тот. -- Грант?
-- Никакого гранта. Мои деньги мне достались тяжело. Я работал и копил долгое время на год жизни в Италии. Пришлось чем-то пожертвовать. А что касается разработок, я пишу о живописце Джотто. Он один из самых главных...
-- Вам не нужно рассказывать мне о Джотто, -- Сасскинд с полуулыбкой прервал его.
-- Вы изучали его работы?
-- Кто же не знает Джотто?
-- Это интересно, -- скрывая раздражение, произнёс Фидельман. -- Как вам довелось узнать его?
-- А как вам?
-- Я потратил немало времени, изучая его творчество.
-- Так и я тоже его знаю.
"Мне лучше покончить с этим до того, как это зайдет слишком далеко", -- подумал Фидельман. Он поставил на землю сумку и пошарил пальцем в кожаном кошельке для монет. Два носильщика наблюдали с интересом; один вынул сэндвич из кармана, развернул газету и начал есть.
-- Это вам, -- произнес Фидельман.
Сасскинд, едва взглянув на монету, сунул её в карман брюк. После этого носильщики удалились.
Беженец имел странную манеру стоять неподвижно, подобно индейцу в табачной лавке, как будто готовился взлететь.
-- В вашем багаже, -- начал он расплывчато, -- не найдется ли ненужный вам костюм? Мне бы он пригодился.
Наконец-то он подошел к сути. Фидельман насторожился.
-- Всё, чем я располагаю, это ещё одна смена того же, что сейчас на мне. Не составьте обо мне ложного мнения, мистер Сасскинд. Я не богат. На самом деле я беден. Не позволяйте какой-то приличной одежде на мне ввести вас в заблуждение. За неё я должен моей сестре деньги.
Сасскинд посмотрeл вниз на свои плотные мешковатые шорты.
-- Я годами не имею костюма. Тот, который я носил, когда бежал из Германии, вконец износился. Однажды мне пришлось бродить голым.
-- Существует ли социальная организация, которая могла бы вам помочь, какая-нибудь группа в еврейской общине, занимающаяся беженцами?
-- Еврейские организации желают дать мне, что они хотят, но не то, что я желаю, -- с горечью ответил Сасскинд. -- Одну лишь только вещь они мне предлагают - это билет обратно в Израиль.
-- Почему бы вам его не взять?
-- Я уже сказал вам - здесь я чувствую себя свободно.
--Свобода -- понятие относительное.
-- Не надо мне говорить о свободе.
"И об этом он все знает", - подумал Фидельман.
-- Итак, вы свободны, -- сказал он, -- но как вы живете?
Сасскинд закашлялся, и очень сильно. Фидельман хотел добавить что-то ещё о свободе, но промолчал.
"Господи, я могу проторчать с ним весь день, если не буду осмотрителен".
-- Мне пора в отель.
Он вновь наклонился за своей сумкой. Сасскинд тронул его за плечо, и когда Фидельман раздраженно выпрямился, -- полдоллара, которые он дал этому человеку, торчали прямо перед его глазами.
-- На этом мы оба теряем деньги.
-- О чем это вы?
-- Сегодня лира идет за 623 к доллару, а за эту монету они дадут вам только 500.
- В таком случае дайте сюда, и я предоставлю вам возможность иметь доллар.
Фидельман быстро вытащил хрустящую купюру из своего бумажника и вручил ее беженцу.
-- И не более? - вопросительно мотнул головой Сасскинд.
-- Не более, -- подтвердил студент.
-- Может, хотите взглянуть на термы Диоклетиана? Там внутри есть замечательные римские гробы. Я бы сопровождал вас за ещё один доллар.
-- Нет, спасибо, -- Фидельман попрощался и, подняв чемодан, поставил его на багажное место. Появился портье, и студент, поколебавшись, позволил ему поднести чемодан к стоявшему на площади небольшому темно-зеленому такси. Портье предложил донести и портфель, но Фидельман не пожелал с ним расстаться. Он назвал адрес отеля, и водитель ловко отъехал. Фидельман наконец облегчённо вздохнул.
Сидя в машине, он с удовлетворением отметил, что избавился от Сасскинда. "Унесенный ветром", - подумал он. Но по дороге к отелю у него появилось тягостное предположение: беженец мог прицепиться, изловчившись, к небольшой шине позади автомобиля. Однако он не обернулся, чтобы убедиться в этом.
* * *
Фидельман снял комнату в недорогом отеле недалеко от вокзала и рядом с кольцевой стоянкой автобусов, что было очень удобно. Затем, следуя своей привычке, он организовал всё быстро и четко. Всегда стараясь не тратить ни минуты понапрасну и расценивая время своим единственным достоянием - на самом деле, Фидельман, конечно же, был амбициозной личностью, - он сразу составил себе расписание, в котором подавляющее количество часов предназначалось для работы. По утрам он, как правило, посещал итальянские библиотеки, просматривая их каталоги и архивы, читал при скудном освещении, делая многочисленные выписки. После ланча он дремал на протяжении часа; затем в четыре, когда церкви и музеи открывались вновь, он торопился туда со списком фресок и картин, которые ему нужно было увидеть. Он мечтал попасть во Флоренцию, но в то же время переживал, что не проведет достаточно времени в Риме. Фидельман обещал самому себе вернуться, если средства позволят, возможно, весной и осмотреть всё, что вызывало у него интерес.
С наступлением темноты он разрешал себе расслабиться и отдохнуть. Ужинал он, как все жители Рима, поздно, наслаждаясь полулитром белого вина и сигаретой. После этого он любил прогуляться, особенно по старинной части города возле Тибра. Он прочитал, что под его ногами лежат развалины древнего Рима. Это было восхитительно: он, Артур Фидельман, парень из Бронкса, ходит здесь, окруженный всей этой древностью. Непостижимость прошлого, исторические эпохи будоражили чувства и сознание. Но это и угнетало его, и Фидельман не знал почему; ясно было лишь то, что это волновало его больше, чем он считал себе во благо. Такого рода переживания на пользу, скорее, художнику, чем критику. Эмоции - не для критика,- ему следует абстрагироваться.
Он покрывал километры вдоль извилистого Тибра, любуясь усыпанным звездами небом. Однажды, проведя пару дней в музее Ватикана, ему привиделись летящие ангелы - золотые, голубые, белые, - перемешанные в небесах. "О боже, моим глазам необходим отдых", -- сказал Фидельман себе самому. Но, возвратившись в свою комнату, он писал всю ночь до утра, что иногда с ним бывало.
Однажды вечером, почти неделю спустя после его прибытия в Рим, Фидельман работал над заметками о византийских мозаиках, которые он рассматривал в течение дня.
Раздался стук в дверь, и, хотя студент был поглощен своей работой, он машинально ответил: Войдите!
Вместо ангела появился Сасскинд в своей рубашке и мешковатых шортах.
Фидельман, позабыв к тому времени о беженце и, разумеется, ни разу не вспомнив о нем, привстал в изумлении.
-- Сасскинд, -- воскликнул он, -- как ты сюда попал?
Сасскинд, застыв на месте, отозвался, измученно улыбаясь:
-- Я скажу тебе правду, я знаком с клерком.
-- Но как ты узнал, где я живу?
-- Я увидел тебя на улице и проследовал за тобой.
-- Ты имеешь в виду, что случайно меня увидел?
-- Как же еще? Уж не оставил ли ты мне свой адрес?
Фидельман опустился на стул.
-- Что я могу для тебя сделать, Сасскинд? -- спросил он угрюмо.
Беженец прочистил горло:
-- Профессор, дни стоят теплые, но ночи холодны. Ты видишь, что я хожу раздетым, -- он протянул вперед посиневшие руки, покрытые гусиной кожей. -- Я пришел просить тебя изменить свое решение и отдать мне твой старый костюм.
-- И кто сказал, что это старый костюм? - голос Фидельмана погрубел.
-- Если один костюм новый, значит другой - старый.
-- Это не совсем так. Я боюсь, что у меня нет костюма для тебя, Сасскинд. Тому, который висит сейчас в шкафу, всего лишь немногим более года, и я не могу себе позволить отдать его. Кроме того, это габардин, и он более подходит для лета.
-- Мне он бы подошел на все сезоны.
После минутного размышления Фидельман вытащил бумажник и отсчитал четыре долларовые купюры. Он вручил их Сасскинду:
-- Купи себе теплый свитер.
Сасскинд тоже пересчитал деньги, банкноту за банкнотой.
-- Если четыре, - сказал он, -- то почему тогда не пять?
Фидельман вспыхнул. Этот человек был чересчур нахален.
-- Потому что у меня случайно оказалось четыре, - ответил он. - Это 25000 лир. Тебе хватит на теплый свитер и еще останется.
-- Мне нужен костюм, - сказал Сасскинд. -- Дни теплые, но ночи холодные.
Он потер свои руки.
-- Что ещё мне необходимо, я не скажу.
-- Хотя бы спусти свои рукава, если тебе так холодно.
-- Мне это не поможет.
-- Послушай, Сасскинд,-- сказал Фидельман мягко, -- я бы с радостью отдал тебе костюм, если бы мог это себе позволить, но я не могу. Я едва растягиваю деньги, чтобы просуществовать здесь год. Я уже рассказывал, что задолжал своей сестре. Почему бы тебе ни попытаться найти себе работу где-нибудь, пусть даже незначительную? Я уверен, что через некоторое время ты достигнешь приличной должности.
-- Работу, он говорит, -- угрюмо пробормотал Сасскинд. -- Знаешь ли ты, что значит найти работу в Италии? Кто даст мне работу?
-- Кто же дает кому-либо работу? За ней нужно идти.
-- Ты не понимаешь, профессор. Я гражданин Израиля, и это значит, я могу работать только для израильского предприятия. Как много здесь израильских компаний? Может две, El Al и Zim, и, даже если у них есть работа, они мне её не дадут, поскольку я потерял мой паспорт. Уж лучше не иметь гражданства вовсе. Такой человек показывает своё удостоверение и иногда может получить небольшую работу.
-- Но если ты потерял свой паспорт, то почему не потребовал дубликат?
-- Я просил, но, думаешь, они мне дали?
-- Почему нет?
-- Почему нет? Они сказали, что я его продал.
-- Были ли у них причины так думать?
-- Клянусь, что его украли.
--При таких обстоятельствах, -- удивился Фидельман, -- как же ты существуешь?
-- Как я существую? - Сасскинд заскрежетал зубами, -- я питаюсь воздухом.
--На самом деле?
-- На самом деле, воздухом. И еще я приторговываю, - признался он, - но для торговли нужна лицензия, которую итальянцы мне не дадут. Когда меня поймали за этим занятием, я провел шесть месяцев в трудовом лагере.
-- Пытались ли тебя депортировать?
-- Да, но я продал старое обручальное кольцо своей матери, много лет пролежавшее в моем кармане. Итальянцы человечны. Они забрали деньги и отпустили, взяв обещание с меня больше не торговать.
-- Итак, чем же ты сейчас занимаешься?
-- Приторговываю. Что я должен делать, попрошайничать? Я торгую. Но прошлой весной я заболел и отдал все мои небольшие сбережения докторам. Во мне до сих пор сидит эта простуда, -- он впечатляюще закашлял.
-- Сейчас я не имею капитала для покупки акций. Послушай, профессор, может нам стать партнерами? Одолжи мне 200 тысяч лир на покупку дамских нейлоновых чулок. После их продажи я верну тебе деньги.
-- Я не имею фондов для инвестиций, Сасскинд.
-- Ты получишь их обратно, с процентами.
-- Мне тебя искренне жаль, - сказал Фидельман. - Но, почему бы тебе не заняться чем-то более практичным? Почему бы тебе не пойти, например, в Объединенный распределительный комитет и не попросить о помощи? Они занимаются такими делами.
-- Я уже говорил тебе почему. Они хотят отправить меня обратно, а я хочу остаться здесь.
-- Я все равно считаю, что лучший выход из твоей ситуации это уехать.
-- Нет! - злобно закричал Сасскинд.
-- Если это твое решение, сделанное по доброй воле, то почему ты ко мне привязался? Что, я должен нести ответственность за тебя в этом случае, Сасскинд?
-- Кто же еще? -- вскричал тот в ответ.
-- Тише, пожалуйста, здесь люди спят вокруг, - проговорил Фидельман, начиная покрываться испариной. -- Почему я должен?
-- Знаешь ли ты, что значит ответственность?
-- Думаю, да.
-- Тогда ты ответствен. Потому, что ты человек. Потому, что ты еврей, не так ли?
-- Да, черт возьми, но я не единственный во всем этом огромном мире. Без предрассудков, я отказываюсь от обязательств. Я индивидуалист и не могу взвалить на себя личные проблемы каждого. Я несу свою ношу.
Он достал бумажник и вытащил еще один доллар.
-- Итого, получается пять. Это больше того, что я могу себе позволить, но возьми и после этого, пожалуйста, оставь меня в покое. Я внёс свою лепту.
Сасскинд стоял на том же месте, странно застыв, как бесстрастная статуя, и на какой-то момент Фидельман испугался, что он простоит так всю ночь, но, наконец, беженец протянул онемевшую руку, взял пятую долларовую купюру и удалился.
На следующий день, рано утром, Фидельман переехал из этого отеля в другой, менее удобный, но подальше от Шимона Сасскинда и его бесконечных притязаний.
Это был вторник. В среду, после рабочего утра в библиотеке, Фидельман зашел в близлежащую тратторию и заказал порцию спагетти в томатном соусе. Он читал свою "Мессаггеро", предвкушая трапезу - вид накрытого стола всегда вызвал у него ощущение необычайного голода. Фидельман взглянул вверх, ожидая увидеть официанта, но вместо него стоял... Сасскинд. Увы, всё тот же.
"Неужели нет спасения от него? -- подумал Фидельман, приходя в страшное бешенство. - И для этого я приехал в Рим?"
-- Шалом, профессор, -- сказал Сасскинд, не сводя глаз со стола. -- Я проходил мимо и увидал тебя, сидящего здесь в одиночестве, поэтому я подошел сказать: "Шалом".
-- Сасскинд, -- гневно произнёс Фидельман, -- ты снова за мной следил?
-- Как я мог за тобой следить? - спросил Сасскинд потрясенно. -- Что я знаю, где ты сейчас живешь?
Хотя Фидельман и покраснел слегка, но он был убеждён, что не обязан никому ничего объяснять. Значит, его переезд обнаружен - ну и отлично.
-- Мои ноги устали. Можно я посижу пять минут?
-- Садись.
Сасскинд выдвинул кресло. Принесли дымящиеся спагетти. Фидельман посыпал их сыром и намотал на вилку несколько нежных макаронин. Одна из них, казалось, растянулась на мили; начав с её конца и добравшись до середины, он не выдержал и проглотил всё, что оставалось намотанным на вилке. Сразу не сообразив обрезать длиннющую макаронину, теперь он был вынужден всасывать ее в себя, что казалось бесконечным. Он смутился.
Сасскинд с восторгом наблюдал.
Заглотив наконец это длинное спагетти, Фидельман промокнул рот салфеткой и прервал трапезу.
-- Не хотел бы и ты тарелку?
Сасскинд, с голодными взглядом, отказался:
-- Спасибо.
-- Спасибо, да, или, спасибо, нет?
-- Спасибо, нет, -- он отвёл глаза в сторону.
Фидельман продолжил еду, осторожно вращая вилкой; у него не было большого опыта в таких вещах, и вскоре он стоял перед той же дилеммой: как справиться со спагетти. Видя, что Сасскинд до сих пор наблюдает за ним, он начал нервничать.
-- Мы не итальянцы, профессор, -- сказал беженец. -- Разрежьте ножом на маленькие кусочки. Тогда будет легче проглотить.
-- Я справлюсь с этим, как мне будет угодно, -- раздражённо ответил Фидельман. -- Это мое дело. Ты знай своё.
-- Моего бизнеса уже нет. Этим утром я упустил замечательную возможность купить дамские чулки за триста лир. Если бы у меня были деньги купить за половину стоимости, я бы мог с легкостью их продать по пятьсот за пару. Мы бы имели хороший доход с этого.
-- Подобные новости меня не интересуют.
-- А если не дамские чулки, то я всегда могу достать свитера, шарфы, мужские носки, также недорогие изделия из кожи, керамику - все, что тебя заинтересует.
-- Меня интересует то, что ты сделал с деньгами, которые я дал тебе на свитер.
--Стало холодать, профессор, - озабоченно произнес Сасскинд, - скоро придут ноябрьские дожди, а зимой -- трамонтана*. Я решил, что я должен сохранить твои деньги, чтобы купить пару килограмм каштанов и мешок угля для моей печки. Если просидеть весь день на углу людной улицы, то иногда можно сделать тысячу лир. Итальянцы любят горячие каштаны. Но, если этим заниматься, мне понадобится теплая одежда, а, может, и костюм.
-- Костюм, -- саркастически заметил Фидельман, -- почему не пальто?
-- У меня есть пальто, плохонькое, но есть. А сейчас мне нужен костюм. Как же можно появиться в обществе без костюма?
Федельман дрожащей рукой положил на стол свою вилку.
-- В моем понимании ты - безответствен, и я не позволю тебе распоряжаться мной. Я имею право самостоятельно выбирать себе проблемы и право на частную жизнь.
-- Не надо так возбуждаться, профессор, это плохо для твоего пищеварения. Ешь спокойно.
Сасскинд поднялся и покинул тратторию.
Федельману расхотелось доедать спагетти. Он оплатил счет, подождал десять минут, затем пошел, озираясь по сторонам время от времени -- не преследуют ли его. Он прошел переулком к маленькой площади, где увидел пару такси. Не то, чтобы он мог позволить себе такси, просто ему необходимо было быть уверенным, что Сасскинд снова не потащится за ним
к его новому отелю. Нужно будет предупредить портье за стойкой, чтобы тот никому с именем этого беженца или такой же наружности никогда не позволял даже осведомиться о Фидельмане.
Но тут из-за фонтана, бьющего в центре маленькой площади, вышел Сасскинд. Скромно обратившись к ошеломлённому Фидельману, он произнес:
-- Я не желаю только брать, профессор. Если бы я мог дать что-либо тебе, я бы отдал это с радостью.
-- Благодарю, -- отрезал Фидельман, -- дай мне только душевный покой.
-- К этому ты должен сам прийти, - ответил Сасскинд.
* Трамонтана (ит.) - холодный северный и северо-восточный ветер в Италии и Северной Испании
Уже в такси Фидельман решил уехать во Флоренцию на следующий же день, а не в конце недели и раз и навсегда покончить с этим кровососущим насекомым.
Тем же вечером, вернувшись в свой номер после неприятной прогулки в Трастевере -- у него разболелась голова от выпитого вина за ужином, -- Фидельман нашел свою дверь приоткрытой и сразу вспомнил, что забыл ее запереть, хотя оставил ключ как обычно у портье. Вначале он перепугался, но, проверив шкаф с одеждой и чемодан, убедился, что оба закрыты. Наскоро их отперев, он с облегчением увидел между выглаженными горничной рубашками свой голубой габардиновый костюм: пиджак на одной пуговице, брюки, немного обтрепавшиеся внизу, -- но то и другое в приличном состоянии и вполне годное к дальнейшему использованию. Закончив обследование содержимого чемодана, он обнаружил, что, слава богу, ничего не пропало, даже паспорт и дорожные чеки. Все в комнате лежало на своих местах. Успокоившись, Фидельман взял книгу и прочел страниц десять перед тем, как подумал о своем портфеле. Он вскочил на ноги и принялся искать повсюду, помня отчетливо, что портфель лежал на ночном столике в тот момент, когда он читал днем на кровати свою главу. Он искал под кроватью, за ночным столиком и после вновь по всей комнате, даже наверху и за шкафом. Фидельман отчаянно открывал каждый ящик, невзирая на его размер, но не находил ни портфеля, ни, что самое ужасное, рукописи главы.
Со стоном он опустился на кровать, проклиная себя за то, что не сделал копию рукописи, хотя неоднократно предупреждал самого себя, что что-либо подобное может случиться. Но копия так и не была сделана, поскольку Фидельман продумывал некоторые изменения и планировал полностью перепечатать главу перед тем, как приступить к следующей.
Он решил пожаловаться владельцу отеля, находящемуся этажом ниже, но уже было за полночь, и он осознал, что ничего нельзя поделать до утра. Кто мог это взять? Горничная, или портье? Не похоже, чтобы они стали бы рисковать своей работой, украв изделие из кожи, за которое можно выручить всего лишь несколько тысяч лир у старьевщика. Может, прокрался грабитель? Он опросит завтра соседей по этажу, не пропало ли у них что-нибудь. Все вызывало сомнения. Вор, он бы избавился от напечатанной главы и запихнул бы в портфель бордовые туфли Фидельмана, валявшиеся за кроватью, и, уж конечно, пятнадцатидолларовый свитер от Мэйси, который лежал на письменном столе у всех на виду. Но если это не горничная или портье, или пронырливый вор, тогда кто? Несмотря на то, что у Фидельмана не было ни малейшего вещественного доказательства в поддержку своих подозрений, он мог подумать только на одного человека - Сасскинда. Эта мысль словно прожгла его. Но если Сасскинд, то почему? Возможно, от обиды, что ему не отдали желанный костюм, и что не удалось извлечь его из шкафа? Как ни старался Фидельман, он не мог подумать ни на кого другого, ни о других мотивах. Каким-то образом перекупщик проследовал за ним домой (их встреча у фонтана была подозрительна) и проник в комнату, когда
Фидельман выходил поужинать.
Сон Фидельмана этой ночью был ужасен. Ему снилось, что он преследует беженца в еврейских катакомбах под древней Аппиевой дорогой, угрожая разнести его ненавистную голову семисвечным канделябром, зажатым в руке, пока хитрый Сасскинд-невидимка, знающий все ходы и выходы, водил его за нос на каждом углу. Затем все свечи погасли, оставив Фидельмана одного в кромешной мгле...
Но когда поутру студент встал с постели и с трудом поднял шумные жалюзи, желтое итальянское солнце, слегка приплюснутое, весело подмигнуло ему в оба, подернутых пеленой, глаза.
* * *
Фидельман отложил поездку во Флоренцию. Он сообщил о своей пропаже в полицейский участок. Там были вежливы и, несмотря на то, что очень хотели помочь, ничего не смогли сделать. На бланке-заявлении, выданном ему инспектором, он оценил портфель в десять тысяч лир и возле "ценная рукопись" провел черту.
После долгих раздумий Фидельман не стал заявлять о Сасскинде: во-первых, потому, что не имел никаких доказательств -- служащий гостиницы клялся, что не видел никакого незнакомца в шортах; во-вторых, потому, что побоялся последствий для беженца, если он напишет "подозреваемый вор", также как и "торговец без лицензии", или "долгосрочный беженец". В
место этого он постарается переписать главу, которую, он был уверен, знал наизусть.
Но как только он сел за письменный стол, все важные мысли, целые параграфы и даже страницы улетучились из памяти. Он решил написать в Америку о своих набросках к главе, но они хранились в сундуке на чердаке дома его сестры в Левиттауне среди множества других черновиков для других статей. Мысли о Бесси, матери пятерых детей, копающейся в его вещах, сортирующей карточки, затем упаковывающей их и отправляющей по почте через океан, безусловно, обескураживали; он был уверен, что она отправит не то, что нужно. Фидельман отбросил ручку и пошел разыскивать Сасскинда.
Он искал его в соседних районах, где они уже виделись ранее; но, несмотря на то, что Фидельман потратил часы и буквально дни на поиски, Сасскинд так и не появлялся или, возможно, успевал спрятаться, едва завидев Фидельмана. А когда студент осведомился о нем в консульстве Израиля, недавно работающий здесь клерк сказал, что у него нет никаких сведений ни о таком человеке, ни о том, что он потерял свой паспорт. С другой стороны, беженец был зарегистрирован в JDC, но под вымышленным именем и фиктивным адресом, как и предполагал Фидельман. Ему дали адрес, - но это жилище было давно снесено под многоквартирный дом. Дни проходили без работы и без каких-либо результатов. Чтобы положить конец этой пустой трате времени, Фидельман старался заставить себя вернуться к исследованиям и просмотру художественных полотен. Он выехал из отеля, в котором не мог дольше находится из-за ущерба, причиненного ему, оставив номер телефона и умоляя дать знать, если возникнет хотя бы малейшая зацепка, и снял комнату в небольшом пансионе возле вокзала с завтраками и ужинами. Он был весьма озабочен своими расходами и внимательно записывал их в блокнот, приобретенный для этой цели. Вечерами, вместо того, чтобы бродить по городу, наслаждаясь его красотой и загадочностью, он просиживал за письменным столом, впившись глазами в листы бумаги, и упорно пытался воссоздать свою первую главу, без которой он не мог двигаться дальше. Он попробовал написать вторую главу на основе своих заметок, но безуспешно. Фидельману всегда требовалось то, что уже основательно проработано, что-то солидное, на чем он мог выстроить следующее исследование. Он трудился допоздна, хотя его вдохновение, настроение -либо назовите как угодно - покинуло его, оставив растущее чувство тревоги, почти прострации. Впервые за многие месяцы незнание того, что же ему делать дальше, изнуряло его.
...И он вновь принялся за поиски беженца.Если бы знать наверняка, как думал он теперь, что его главу украл именно этот человек - неважно, удастся ли ее восстановить или нет, - только знание этого облегчило бы его состояние, и он вновь почувствовал бы вкус к работе, что было чрезвычайно важно. Ежедневно Фидельман прочесывал заполненные толпой улицы, выискивая Сасскинда среди торговцев. Каждым воскресным утром он обходил рынок у Порта Портезе, где часами рылся в кучах сэконд-хэнда и барахла, выставленного на прилегающих улицах в надежде на чудо появления своего портфеля, но тщетно.
Он ходил по открытому рынку на площади Фонтанелла Боргезе, и приглядывался к передвижным торговцам на площади Данте. Он искал среди фруктовых и овощных палаток и пробирался в темноте по улицам, забитым нищими и ночными перекупщиками. После первых холодов в конце октября, когда продавцы каштанов появились в городе, греясь возле горящих углей, Фидельман всматривался в их лица. Где же его найти, в современном или древнем Риме? Человек, живущий под открытым небом, должен же где-то объявиться. Иногда, проезжая на автобусе или трамвае, Фидельману казалось, что в толпе промелькнул кто-то, похожий на беженца; тогда он бросался вслед за ним, кем бы он ни был. Как-то раз, когда Фидельман, запыхавшись, подбежал к человеку, стоявшему перед Банком Санто Спирито, но тот уже исчез; в другой раз он настиг человека в шортах, но оказалось, у того на носу был монокль. Сэр Ян Сасскинд?
В ноябре стояли проливные дожди. Фидельман носил голубой берет вместе с плащом и парой черных итальянских ботинок меньшего - несмотря на удлиненные носы, - размера, чем его тёмно-красные, крепкие и жаркие, чей цвет он не мог вынести. А вместо музеев он зачастил в кинотеатры, сидя на самых дешевых местах и жалея о затратах. Несколько раз, когда он оказывался в неурочное время в определенных районах, к нему приставали проститутки. Некоторые из них были настолько хороши, что порой разбивали его сердце: одну, хрупкую грустную девушку с мешками под глазами, Фидельман страстно возжелал, но побоялся за свое здоровье. Он уже успел познать Рим, довольно хорошо говорил по-итальянски, но сердце его было обременено тяжкой ношей, а в его крови кипела испепеляющая ненависть к кривоногому беженцу, - хотя иной раз он думал, что, возможно, ошибается, -- поэтому Фидельман неоднократно проклинал его за эти мучения. * * *
Однажды в пятницу вечером, когда первая звезда взошла над Тибром, Фидельман, бесцельно прогуливаясь по левому берегу реки, подошел близко к синагоге и оказался в толпе sephardim* с итальянскими лицами. Один за другим они приостанавливались перед раковиной в небольшой комнате при
входе, чтобы омыть руки, и затем, уже в молитвенном доме, касались пальцами бровей, рта, груди во время поклонения перед святыми вратами.
Фидельман делал все точно так же. Куда же это я попал? Три раввина поднялись со скамьи, и служба началась: длинная молитва то распевалась, то
сопровождалась музыкой невидимого органа. Но никакого Сасскинда там не было. Фидельман присел на скамью в последнем ряду, откуда он мог обозревать молящихся и наблюдать за входом. Синагога не отапливалась, и холод исходил от мраморного пола.
Замерзший нос студента полыхал как горящая свеча.
* Sephardim - испанские и португальские евреи, либо их потомки (англ.)
Он поднялся, чтобы уйти, как вдруг служитель, внушительных размеров мужчина в высокой шляпе и коротком кафтане, с длинной тонкой серебряной цепочкой вокруг шеи, уставился на студента своим левым глазом, взгляд которого пронзал насквозь.
-- Из Нью-Йорка? - осведомился он, медленно приближаясь.
Половина молящихся обернулась посмотреть: кто?
-- Из штата Нью-Йорк, не из города, -- уточнил Фидельман, смущенный донельзя, что привлекает к себе внимание.
Воспользовавшись паузой, он прошептал:
-- Не знаком ли вам случайно человек по имени Сасскинд? Он носит шорты. -- Родственник? -- служитель кинул печальный взгляд в его сторону. -- Не совсем. -- Мой родной сын убит в Ардеатинских пещерах, -- слезы стояли в его глазах.
-- О, мне так жаль. Но служитель исчерпал тему разговора. Он вытер влажные веки пухлыми пальцами и любопытствующие сефардимы вернулись к своим молитвенникам. -- Который Сасскинд? - переспросил служитель. -- Шимон. -- Поищи в гетто. -- Я искал. -- Поищи снова. Служитель медленно двинулся прочь, и Фидельман стал пробираться к выходу. Гетто лежало позади синагоги, отделенное несколькими кривыми плотно заселенными кварталами, в окружении аристократических палаццо, наполовину разрушенных временем. Их бесцветные фасады опоясывали ряды натянутых веревок с мокрым бельем. Фонтаны на площадях, покрытые слоем грязи, были сухими. Темные каменные дома для сдачи внаем, выстроенные частично на вековых стенах гетто, вклинивались один напротив другого поперек узких, вымощенных камнем, улиц. Кроме разоренных домов попадались и дома состоятельных евреев, с роскошными интерьерами, шелками и серебром всех оттенков. В лабиринте улиц сновали настоящие бедняки, и Фидельман среди них. Хотя судьба несправедливо обошлась с ним, он подшучивал над собой, и это помогало ему выстоять.Белая луна взошла над гетто и осветила его как солнце мрачный день. В какой-то миг ему показался знакомым чей-то силуэт, и он быстро последовал за ним. В конце какого-то каменного переулка на гладкой стене белыми буквами под крохотной электрической лампочкой высветилось: МОЧИТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО! . Здесь смердило, но Сасскинда не было. За тридцать лир студент купил потемневший карликовый банан у уличного продавца-велосипедиста (опять же не Сасскинда) и остановился перекусить. Толпа парней собралась поглазеть. -- Кто-нибудь здесь знает Сасскинда, беженца в шортах? - задал вопрос Фидельман, указывая кончиком банана на свои штаны пониже колен. При этом он немного скривил ноги, но никто не обратил на это внимания. Никакого ответа не последовало до тех пор, пока он не доел свой фрукт. После чего худолицый мальчик с влажными карими глазами - прямо с полотна Мурильо - пискнул:
-- Он иногда работает в Кампо Верано, в еврейском секторе. "И там тоже?" -- изумился Фидельман.
-- Работает на кладбище? -- переспросил он, -- лопатой? -- Он молится за мертвых за небольшую плату,-- ответил мальчик. Фидельман быстро купил ему банан, и толпа вокруг них рассеялась. На кладбище, опустевшем в Шаббат - ему лучше было бы прийти сюда в воскресенье, - Фидельман прошелся среди могил, в большинстве своем уставленных небольшими канделябрами, читая надгробные надписи. На некоторых могильных плитах лежали желтые хризантемы, возложенные, по-тихоньку, как он полагал, в День мертвых*, праздновавшийся в христианской части кладбища. Пришедшие на еврейские могилы сыновья и дочери не могли спокойно смотреть на свои увядшие цветы, когда могилы гоимов** были красиво убраны. Он прочел, что многие умерли во время последней большой войны.
В одном месте памятник отсутствовал, а на мраморной плите, положенной на землю, было написано: "Моему возлюбленному отцу/ Преданному проклятыми фашистами/ Убитому в Аушвице нацистскими варварами/ O Crimine Orribile*** ". ...Но никакого Сасскинда.
_____