Аннотация: Приключения переводчика на зимних олимпийских играх в Солт Лейк Сити, но на самом деле про совсем другое.
First North American Copyright љ 2002 Michael Wasserman
Михаил Вассерман
На полях Олимпиады
Записки переводчика
В центре города Солт Лейк Сити - земля мормонов. Каждый мормон мира платит церковную десятину, и на этой частной центральной площади города не только запрещено курить, но и возведен большой серый храм. Его архитектура явно сочинена под церковно-европейским влиянием, но каким, сказать трудно. Не готика и не югендштиль. В общем, некий глуховатый и уклончивый псевдостиль. Вокруг собора - стена, у стены и через дорогу народ галдит и топчется. Много спекулянтов билетами, есть уличный художник, нищих понаехало изо всех уголков великой страны, и у каждого свой подход к клиенту, своя история. Проезжают грузовики борцов против легальных абортов с мясными картинками, которые так травмируют прохожих, что те их не только будут по ночам тщетно гнать из памяти, но, вероятно, никогда уже и близко не подойдут к существу другого пола. Моложавые фанатики держат на палках от щеток таинственного свойства надписи: "Мормоны сожгли мою церковь" и "Мормонский Иисус - брат черту". Проходя мимо них по нескольку раз в день, я не утерпел и обратился с вопросом к юноше с длинными волосами, иногда похожему на волка:
- Скажите, откуда такое достоверное знание точных родственных отношений между Иисусом и чертом? Как удалось выяснить, что именно брат, а не дядя, сын или, может быть, он сам?
Тут молодой человек, признаюсь, удивил меня.
- Я точно не скажу, а вот спросите-ка вы у них самих, - посоветовал он, без улыбки указывая на несколько скучно одетых лиц обоего пола, тут же гоняющихся за прохожими. Мормонские брошюрки маскируются под олимпийскую литературу: на обложечке золотая медаль на цветной ленте и буквы: "Вечная слава".
На олимпиадах Атланты и Нагано работалось легко. Возьмем тот же женский волейбол, - смотришь матч, и потом минут двадцать переводишь пресс-конференцию в полевом пресс-центре на стадионе. Бывал на комиссиях Международного олимпийского комитета (МОК) и в пресс-центре.
В Солт Лейк Сити же я как уселся с первого дня в русскую кабину главного пресс-центра, когда еще в начале там было работы по полчаса в день, так и присох к ней до конца, а бывали там дни и по тринадцать рабочих часов, каждый час - пресс-конференция, и какие пресс-конференции! В зале - пресса, радио и телевидение всего мира, на сцене - скандал за скандалом, претензии, взаимные обвинения, наносят друг другу удары, парируют, улыбаются язвительной улыбкой.
На сей раз я видел живьем только парное фигурного катание, забеги конькобежцев на 500 метров, и хоккей. Пропуск годился на любые соревнования, но не было времени.
Перевел несколько заседаний по допингу следственной и дисциплинарной комиссий МОК. Написать о впечатлениях? Но многое происходило на особых совещаниях, за закрытыми дверьми, "в узком кругу ограниченных товарищей". Хочется и колется: как и юристу или врачу, профессиональная тайна не позволяет переводчику разглашать информацию, полученную на работе. Забавно, что концепцию эту с трудом схватывают некоторые американские врачи-выходцы из России. Не раз, слушая спокойное обсуждение недугов знакомых, думал я: "Ну погоди, не дождешься ты, чтоб я у тебя лечился!"
А рассказать хочется. Анекдот, интересная история, порой даже простенькая радиопередача, бродят в уме и требуют выхода, размножения и распространения по новым психикам. У таких сюжетов много общего с вирусами. Они ведь тоже есть не что иное как информационные структуры, требующие от носителя выхода и их передачи ближнему. Интересно, нужно это кому-нибудь, или так, само происходит от нечего делать, как почти все в этом мире?
Поэтому я решил об Олимпиаде не писать. Воздержаться; но вспомнил о парикмахере царя Мидаса. И он пытался удержать в себе информацию о том, что у короля - ослиные уши. Кончается у него дело тем, что, не выдержав давления, бедняга выбалтывает свою жгучую тайну в яму и засыпает ее землей. На месте ямы, естественно, вырастает тростник, и по сей день шуршат на ветру сакраментальные слова: "У царя Мидаса ослиные уши!"
Чтобы избежать такой судьбы, я решил про олимпиаду все же написать, но ничьих тайн не выдавать, а рассказать лишь то, что происходило на глазах у всех, но, может быть, не все заметили или иначе поняли, и при этом упоминать поменьше фамилий. Кстати, это последнее требование дается мне с возрастом все легче. Так что не ищите в этих бедных заметках имен, цифр и фактов. Может быть, кое-что было сказано и не тем лицом, и не тогда, и не совсем так; тем не менее, какая-то правда в эту статью, пожалуй, просочилась.
Это третья для меня Олимпиада, но такой скандальной не видывал. Ох, уж эти мне игры! Истинно говорят: "Кошке игрушки, а мышке слезки".
В старые, да и не очень старые, времена на время Олимпийских игр прекращали войны. Один журналист, любитель, видно, пробуждать в народе совесть, задал вопрос директору МОК Каррару, мол, не находите ли вы, мэтр Каррар, обидным, что сегодня была разгромлена штаб-квартира одной из стран-участниц олимпиады? Вскинулся было степенный Каррар - решил, что бесчинство - тут, в штате Юта, ибо направленный в лицо прожектор скрыл от его ума замысловатый лик корреспондента, но, вскинувшись скоро, так же и затих.
- Израиль, - сказал газетный писатель, - бомбил нынче штаб-квартиру Арафата. А кроме того, не будем говорить об этом громко, сама страна, принимающая олимпиаду, США, тоже еще пока в Афганистане... Не волнует ли это вас?
- Нет, - ответил Каррар. Короче отвечать, пожалуй, не имело смысла.
И не только на мировой политической арене не было доверия. Не было покоя и в Олимпийской деревне.
Дисквалифицировали за допинг одного из членов американской мужской команды по бобслею. Его товарищ рассказал работникам СМИ о суровом и неблагодарном пути бобслеиста.
"Я занимался в то время несколькими видами борьбы и боевых искусств, а тут увидел бобслей, и сразу понял: "Это мое!" Ткнулся туда-сюда, никто не дает денег на оборудование, экипировку, тренировки. А был я тогда записан на выступление в Японии по системе "все можно". Участвовать должны были представители всех боевых искусств, а правил никаких нет. Ехать страшно не хотелось, но, думаю, в последний раз, авось пронесет. За это, в случае если выживу, должны были дать двадцать тысяч.
На грех, вытянул я жребий сражаться с чемпионом мира по карате. Ну, вышел. Вокруг - десять тысяч орущих японцев. На мое счастье, чемпион решил покончить со мной сразу. Ну, и защемил я его за шею сзади в локтевой зажим. В этом положении есть два выхода: либо я медленно перекрываю ему кровь и кислород, и он падает в обморок, либо он может решить хлопнуть ладонью два раза, что сдается. Он принял второе решение. Получил я свои деньги, и с тех пор живу бобслеем.
Теперь посмотрите, что с нами делают."
Тут cпортсмен стал серьезно доставать из карманов куртки, штанов и из сумки продукты. Скоро на столе перед ним в лучах прожектора засверкало штук пять разноцветных алюминиевых банок и заблестела кучка аппетитных плиток, брикетов и батончиков.
"Вот что с нами делают. В Олимпийской деревне на каждом шагу предлагают все это, ешь - не хочу. А ведь Олимпийский комитет провел исследование пятидесяти ходовых спортивных напитков и брикетов. Исследование показало, что некоторые из них содержат вещества из списка запрещенных для участников Олимпиады, но нам не говорят, какие! Олимпийскому комитету бросили пару долларов, и они пропускают эти товары в Олимпийскую деревню для бесплатной раздачи спортсменам. Откуда нам знать, какие можно употреблять, какие нельзя? И почему они не публикуют список тех, где есть запрещенные вещества? Тут не убережешься. Надо быть очень осторожным. Лично я ем исключительно куриную грудинку и пью родниковую воду. А то прощай, олимпийская мечта!
Вы, корреспонденты, нас осуждаете? А то, может, попробуете пожить, как мы? Потренируйтесь вместе с нами, поживите на семьсот пятьдесят долларов в месяц, один звонок домой в неделю. После всего этого, как подумаю, что он теперь будет сидеть, смотреть Олимпиаду по телевизору..."
Японцы принесли видеокассету, где, говорят, ясно видно, что их спортсмен победил, но федерация отказалась смотреть. Глава японской команды попросил корреспондентов вопросами спортсмена не донимать, а то он и так сильно расстраивается, сидит в деревне, как Пушкин в селе Михайловском, старается не думать о несправедливости, ведь ему еще выступать...
Корейцы тоже принесли видео. У них можно было рассмотреть, что шедшего вторым американского фаворита Антона Оно вовсе не сбивал дисквалифицированный за это корейский лидер, а тот просто сделал такой жест, как будто его толкнули. Так что по заслугам медаль бы надо передать корейскому спортсмену. Но и тут федерация отказалась смотреть видеозапись...
Литовская пара фигуристов, после многолетнего участия уходя навеки с Олимпиады, собрала специальную пресс-конференцию, чтобы на прощанье раскрыть миру глаза. На что? На то, что никогда спортсмены из малых стран не получали и не получат медалей в состязаниях с представителями крупных держав, обладающих мощными олимпийскими комитетами.
- Но мы знаем! - сказал фигурист. - Вчера после выступления к нам подходили тренеры, жали руку, говорили, что мы выступили на золотую медаль.
В микрофон и он, и она с усилием говорили по-английски, между собой - по-русски, с зачитавшим их заявление пресс-секретарем команды - по-литовски. У расторопного их пресс-секретаря спросили:
- Как вы попали на эту должность? Вы бывший спортсмен?
- Нет, - отвечал он, - я - хирург по пластическим операциям из Калифорнии...
Ну и, конечно, заявила протест команда России. Впрочем, об этом ниже.
К сожалению, не все, что говорится на пресс-конференциях, мне показалось правдивым. Например, явились какие-то веселые мужчины и женщины и заявили, что в пресс-центре питание поднято на неуязвимую высоту. Они, мол, провели исследования мировой кухни, и вот теперь лучшие повара города подают это все в ресторане на первом этаже по особым недорогим ценам, чтобы представителям мировой печати не выходить зря на морозную улицу и не тратиться в значительно более дорогих центральных ресторанах.
В перерыве мною было установлено, что ресторан этот на самом деле - большая, гулкая столовая самообслуживания, правда, ярко освещенная. На раздаче четыре женщины в желтых халатах хладнокровно стоят над пересушенными ломтями бледной свинины с разогретыми стручками мороженой фасоли, "индивидуальными" (в отличие, видимо, от "групповых") пиццами из чистого толстого теста практически без примеси каких-либо еще ингредиентов, лишь по верху слегка окрашенных марганцовочным веществом неизвестного происхождения и кристаллическими сэндвичами. Что ни спроси, все стоит семь пятьдесят, кроме "индивидуальной" печеной картофелины за четыре доллара семьдесят пять центов. Находясь под гипнозом только что прослушанного художественного описания, я сгоряча взял ломоть свинины и еще за пять долларов - чашку куриного супа. Мама приучила меня в детстве доедать все, что на тарелке. Я попробовал загущенную крахмалом матово поблескивающую слизь в плошке и от отчаяния бросился на грозную крепость свинины безо всякой артиллерийской подготовки. Она отразила три моих атаки древним методом, позаимствованным защитниками средневековых городов у лучших мастеров заплечного дела, служивших в Инквизиции, - приникнув сразу и к языку, и к небу, кусок как-то сгорбился у меня во рту, расширился, и не давал себя ни проглотить, не выплюнуть. Второй засел на пороге гортани, как греческий воин при Фермопилах, один оборонявший горную щель от целой армии. Мой дух был сломлен. Я обернулся. Никто на меня не смотрел. Перед лицом превосходящих сил противника я решил ретироваться - отнес все это богатство в мусорную урну и бежал с поля боя. Не удивительно поэтому, что в гулком зале весь февраль стояла торжественная тишина, как в неком заповеднике старых шницелей. Лишь изредка вбежит, как олень на поляну, непуганый фотокорреспондент, замрет на всем скаку, пораженный простором и тишиной, удивленно и грустно обойдет круг раздачи, косясь белком лилового глаза на циничных работниц прилавка, и ускачет в хорошо сформированную очередь в близлежащем ресторане Макдональдс, а тот неожиданно оказался на высоте и к обычному своему всем известному меню присовокупил вполне безвредную лепешку с завернутыми в нее свежими овощами, сыром и салатом.
Заняло две недели найти правильное место питания - ресторан гостиницы "Маленькая Америка", куда вход был только по пропускам и где для членов МОК и "олимпийской семьи" повара в крахмальных колпаках чистенько и умело накрывали за двенадцать долларов шведский стол такой изысканности и изобилия, что прошедший всю дистанцию от печеного лукового супа до маленьких французских сыров не мог не чувствовать себя победителем.
Комитет по оформлению Олимпийских игр во главе с ответственным художником поделился соображениями:
- Основной цвет олимпиады - "горная тень".
Тень им и вправду удалась на славу - она была сизая, с оттенком мертвенности, и правдиво передавала образ жертвы горного обвала под пластами лежалого снега. В этот-то основной тон и были облечены все тридцать тысяч работников на общественных началах, обслуживавших игры.
Еще оказалось, что оформление было вначале ограничено лишь местами состязаний, и только нежиданный подарок в дополнительные пятнадцать миллионов долларов позволил приятно оформить весь город, т.е. натянуть на некоторые здания и автобусы циклопические фото. Не скажу много. Одно здание - один спортсмен - застыл головой вниз в снежном прыжке, а сноуборд в цепких ступнях упер в небо цвета "горная тень". Или сорокаметровая блондинка - сама глядит вдаль, а прохожие понимают, что не вдаль она смотрит, а на камень для игры в керлинг. Если же здание не высокое, а длинное, то лыжник-фотогигант согнут, и за плечами - карабин для биатлона. Беда, если распрямится - сойдет с дома. Этим создается напряжение.
Вопрос. Как вы думаете, нанесены ли голубые гиганты на автобусы?
Ответ. Ложно было бы мнение, что искусство перед чем-либо остановится.
Вопрос. А что с окнами домов? Ведь там же бывают люди, и встречаются среди них, наверно, и такие, что любят в рабочее время в окно посмотреть.
Ответ. Окна как зданий, так и автобусов затянуты голубоватыми спортсменами сплошь, и что там служащим видно сквозь синеватую подмышку атлета - одному Богу известно.
Вопрос. Гуманно ли сие?
Ответ: Ммм...
Но чего не добилась гуманность, то совершил ветер. Одно из зданий оказалось многоэтажной автостоянкой с незастекленными оконными проемами. Что делать? Через окна будет дуть, и надуется полотнище размером со здание, и парус этот если не повалит железобетонную дом и не оторвет от него стену, то сам лопнет, а это уже было бы обидно. Поэтому в полотнище против каждого из ста окон проделана аккуратная прямоугольная прорезь, обшитая по краю хозяйственным дермантином.
Одна из прорезей находится у сорокаметровой конькобежки под левым глазом, другая попала в угол рта, остальные - в местах менее драматичных..
А на одном автобусе катит куда-то по своим надобностям изящный фигурист, а в паху у него горит красная лампочка.
В городе стоит дух дикого Запада. Все со всеми могут в любой момент заговорить, не представляясь и не здороваясь, и яблочное американское "привет, как поживаете?" хрустит непрерывно и отовсюду.
В ком горел энтузиазм, записались на работу на общественных началах, и в "горной тени" мерзнут теперь на рабочем посту. Убегая от толп и заторов, не один уехал в Калифорнию играть в гольф, в Нью-Йорк навестить дальних родственников, и куда попало - переждать и отсидеться. Отношнеие остальных местных жителей к Олимпиаде - от прохладного до ледяного.
В центре на каждом углу - по нескольку спекулянтов с плакатиками: "Нужны билеты". Слетелись эти разноцветные дядьки сюда из разных штатов и стран, чтобы грубыми голосами громко кричать: "Билеты-билеты!" Будь спекулянт негр из штата Огайо или пролетарий из Ливерпуля, цены у них для местного человека неподъемные - в районе ста долларов за билет, так что места на стадионах часто пустуют, а местные жители обиженно дуются на Олимпиаду.
Чтобы помочь приезжему ориентироваться, все как один дают следующий совет:
- У нас в городе просто. Это - первый американский город, построенный по единому плану, так что улицы идут либо с севера на юг, либо с запада на восток.
- А где восток?
- Там где горы, там восток.
Популярность этого совета не скрыла, однако, от меня его задумчивой тайны. В конце любой улицы - снежные шапки, а с балкона гостиницы видно, что город окружаен горами со всех четырех сторон. Наверно, горы на востоке - это местный миф.
За год до Олимпийских игр пустили приуроченный к ним трамвай. "Трамвай построить - не ишака купить." Белые импортные вагоны ездят по двум линиям - на юг и на восток.
Обращаюсь к бывалому кряжистому старику на остановке, он на редкость дельно объясняет, как мне доехать.
- Вам бы, - говорю деду, - учить работников на общественных началах, а то они ничего толком и объяснить не могут.
- Боже упаси! - пугается дедушка.
- А чего? Им бы это пошло на пользу.
- Но зато, правда, они дружелюбны? - говорит дед с ухмылкой, полной крепких цилиндрических зубов и сарказма. Да, дружелюбие работников Олимпиады, намазанное на дружелюбие мормонов, создает базальт настолько ровный и плотный, что в нем трудно дышать, как будто попал в фильм ужасов.
Садимся в трамвай, разговор становится общим. Обсуждается вопрос о беспрецедентной охране Олимпиады. Тихий юноша с лицом, блестящим прыщами и заклепками, тихо бросает:
- Все равно террористы куда надо проникнут и что захотят, то и сделают.
Продырявленный юноша в стальных для прочности штифтах оказался не прав. Летать над штатом Юта на время олимпиады было запрещено. Несла непрерывный патруль сетка истребителей. С одного рейсового лайнера радировали, что стюардессе кажется, будто один из пассажиров "ведет себя подозрительно". Два истребителя зажали самолет в тиски, подлетали вплотную, зрительно невооруженным глазом проверяя, все ли в порядке в кабине, и сопровождали самолет до посадки в аэропорту Солт Лейк Сити, готовые, в случае чего, моментально ударить этот пассажирский самолет ракетой. Пилоты, несущие патрульную службу в небе штата Юта, проходили специальную подготовку. У каждого спрашивали:
- Если прикажут, ты готов сбить гражданский самолет с пассажирами на борту?
- Готов! - отвечал молодой пилот.
Когда после недавних событий президент США заявил, что впредь всякий пассажирский самолет, направляющийся к Белому дому, будет по его приказу сбит, россияне подняли голову и спросили:
- Помните, когда мы сбили влетевший в наше воздушное пространство корейский авиалайнер, нас объявили варварами? А теперь, оказалось, мы были правы!
Каждая спортивная арена окружена двойным кольцом, и между проволочными заборами - военная зона: мерзнут силуэты солдат с крупными автоматическими винтовками, потом им сколотили деревянные будки. Сначала я с ними здоровался, бросал через забор сочувственные вопросы:
- Ноги мерзнут?
- Мерзнут, надел две пары носков - не помогает.
- Надо шерстяные.
Но после одного случая стал опасаться и перешел на кивки и дружелюбное молчание.
Перед пресс-центром три больших палатки, и по нескольку раз в день меняют, какая из них служит входом на территорию. Перед палаткой проходишь сквозь строй работников на общественных началах в куртках цвета "Горная тень". Они протягивают белые мисочки. Берешь мисочку, кладешь в нее мелочь, ключи, прочий металл, и, главное, олимпийский сотовый телефончик. С мисочкой в руке заходишь в палатку, где тебя направляют в один из трех потоков. Сдаешь мисочку и становишься в очередь. В пресс-центре это занимает минут пять, при входе на спортивные арены публика стоит в очереди на морозе около часа. Сумки, авоськи, мешки и дамские сумочки по конвейеру едут через рентгеновский аппарат. Солдат манит рукой. Вступаю в раму. Хитроумные охранники, видимо, меняют чувствительность металлолюбивых воротец по нескольку раз в день, ибо молния на моем черном пальто то беззвучно проплывает проем, то исторгает из него деловитый зуммер. В этом случае солдат напрягает дельтоидные мышцы и представляет меня другому солдату. У того в руках черная бита. Он для пробы проводит ею над своим запястьем и, предложив мне расставить руки и ноги, долго возится с неожиданно многочисленными частями моего организма, просит повернуть пряжку ремня, стать к нему спиной, и т.п. Вид у солдатиков грустный, личики сереют от холода, поэтому я обычно пытался их развеселить шутками о том, как развивает мускулатуру стояние в позе распяленной бабочки. В тот раз я, как последний идиот, взял душевный тон:
- Хорошо, - говорю, ты, Марк, проверяешь, тщательно. Мимо тебя и мышь не пробежит. Жалко только, что машинка эта распознает лишь металл. Есть ведь много опасных предметов и не из металла. Пластиковая взрывчатка, например.
Ничего не ответил Марк, но, когда я взял у контролерши свой сиреневый телефончик и шагнул к выходу из палатки, подошел ко мне лейтенант и говорит:
- Что вы сечас сказали ему?
- Ну, что я сказал? Сказал, жаль, что машина распознает только металл, а как же со взрывчаткой?
- Ладно, - говорит лейтенант, легко окостенев, - вы посидите тут чуток. И показывает не стул у выхода.
- Добро, - говорю, - а зачем?
- Посидите, - говорит, - с вами побеседуют.
- А чего со мной беседовать?
- Посидите-посидите, - сказал лейтенант. Тут я заметил, что он в черном комбинезоне, особенно бросилась в глаза на боку кобура такого размера, что ручка ее у него на поясе, а дульная часть особым ремешком приторочена к середине бедра, даже, как мне показалось, недалеко от колена.
Ну вот, мимо идут веселые корреспонденты, звукооператоры, мои коллеги, а я сижу одиноко на стуле и думаю, что будет. Опоздаю ли на работу? Будут тут допрашивать или повезут куда? Не пристрелят ли по дороге за попытку побега? Потом скажут в отчете: "Операция по охране Олимпийских игр прошла блестяще. Через контрольно-пропускные пункты пропущено восемь миллионов шестьсот двадцать семь тысяч человек, число жертв - одна штука, что составляет всего лишь одну десятитысячную долю процента. Меня же в это самое время похоронят на Втором еврейском кладбище, в двадцать седьмом ряду, справа от дорожки.
Предавался я выкладкам, время от времени спрашивая у черного рыцаря, скоро ли. Он все названивал по телефончику, косясь для вящей убедительности на меня.
- Скоро, - говорит, - за вами придут из секретной службы.
Час от часу не легче. Проходные обслуживают четыре ведомства - работники в "горных тенях", за ними наблюдает полиция, за полицией армия, и надо всем этим великолепием надзирает секретная служба.
После этого он на все мои вопрос отвечал жестами, видимо, согласно инструкциям, чтобы не попасть в коварно расставленную ловушку. Небогатая это была пантомима; в основном, он поднимал брови, по-цыгански поведил плечами и гостеприимно разводил руки в стороны.
Когда я прожил несколько жизней, все из них печальные, и уже совсем закоченел, а в мире свободных людей прошло минут двадцать, появился в алой парке из секретного материала "гортекс" офицер секретной службы. Черный рыцарь и красный рыцарь вышли из палатки теперь уже лично обменяться оперативной информацией об особо опасном задержанном.
Вскоре черный вернулся и, поскольку его речевой рубильник был все еще выключен, значительно поманил меня пальцем. Я не шевельнулся. "Я переводчик", - подумалось мне, - "но не с языка глухонемых". Он снова поманил, я медленно отвернулся и снова не заметил. Не без скрипа отворил он челюсти и проскрежетал:
- Потрудитесь, пожалуйста, выйти из палатки.
- Пожалуйста, - ответил я.
За дверьми высился красный. Он пожал мне руку и представился. Звучало это примерно так:
- Я офицер секретной службы Арнольд Щварценеггер. В чем проблема?
Я посмотрел на него с таким недоумением, что даже у него временно стал вызывать легкое сомнение тот пункт устава ведения следственных дел, где содержится основная заповедь сексота: "Задавай как можно больше вопросов, сам не отвечай на вопросы никогда".
- По-моему, проблемы нет, - сказал я.
- Что вы ему сказали?
- Сказал, жаль, мол, что нет машины по пластиковым вв. Я в этом центре каждый день работаю, и вот беспокоюсь. Повисла тяжелая пауза. Его мозг искал криминала и не находил, и его мучительно заедало.
- Я не говорю, что вы террорист, - сказал, наконец, Арнольд. У меня отлегло от сердца. - Но вы ж поймите, ситуация какая. Солдаты приучены очень серьезно реагировать на слова.
- Жаль, - сказал я, - что нельзя их приучить реагировать на целые предложения.
- Ну, не вижу смысла вас более задерживать, - сухо сказал агент секретной службы. Мы вновь пожали друг другу руки и расстались. Идя по скрипящему морозу к стеклянным дверям пресс-центра, я сказал себе:
- Ну ты и болтун. Только отогрелся - сразу чирикать! А слова великого полководца Суворова забыл? Язык твой - враг твой?
На этой олимпиаде все было и более коммерческим, чем на предыдущих, и более регламентированым. На всякое дело - свой установленный порядок, окруженный труднопонимаемыми византийскими ритуалами.
Например. У каждого корреспондента на груди, как у повешенного партизана, висит прямоугольная табличка аккредитации с шифроваными знаками, дающими право доступа на любые соревнования. Иди, смотри, пиши. Но нет! Соревнования, хорошо посещаемые публикой, объявляются "соревнованиями высокого спроса", и на них корреспондентам не положено ходить без билета. Билет этот, хоть и бесплатный, выдается в конторе олимпийского комитета той страны, из которой приехал корреспондент. Это было бессмысленное нагромождение бюрократических ужасов, поскольку для корреспондентов все равно была отведена целая трибуна, где многие места пустовали. Я, не поворачивая головы, прохожу мимо писка: "Билетики пожалста!" и направляюсь прямо на облюбованные мною места газеты "Акаши Шимбун". Если ко мне поворачивает лицо проходящий работник охраны, щурю глаза.
На катке многое отвлекает. Вот вошли двое мужчин и одна женщина. Громко крича друг другу польские слова, они проходят меж кресел и останавливаются прямо передо мной, заслонив каток. Они стоят приосанившись, как путники в горах, взобравшиеся на кручу и спокойно озирающие безлюдные окрестности. Как люди темные, они не воспринимают иностранцев как людей и потому, стоя, долго орут, не замечая испепеляющих взглядов, коими тактичные американцы безуспешно сверлят их меховые спины. На арене какая-то, не польская, пара слабо выступает. Заметить ее им так же трудно, как разглядеть привидение в солнечный день. Мужчины, вытянув руки, как памятники, целят указующими перстами в абиссинцев в каракулевых шапочках и орут: "А это что за цыгане?" Наконец усевшись, мужчина с грязноседыми волосами запускает длинный, изящный палец глубоко в нос и затихает. На лед выходит польская пара. Полька-тройка недоуменно шипит, наводя тишину.
Каток Дельта-центра сияет серым светом. Лед, весь порезанный, затянули пленкой воды. Китовый фонтан паром стоит над заливочными машинами. Как только эти броненосцы цвета "Горная тень", каждый не без американского флажка на боку, окончили округлые пертурбации по перезаливке верхнего слоя и, тяжело перевалившись через порог, сгинули за кулисы, прихватив за собой и банду с ведрами воды для правки ледовых щербин, как уже скользнула в овал пестрая фаланга фигуристов и размахнулась с пируэтами да акселями по скрипящему овалу. Следя за ледяной разминкой, я согреваюсь тем, что, пытаясь угадать, из какой страны какая пара, веду сам с собой неспешный диалог.
- Рослые блондины... Гм. Немцы?
- Нет, немцы покрупней будут, да и вид у него что-то чахоточный. Тут непременно приложил свою руку социализм. Не иначе чехи.
- А кто эта пара студенческого вида?
- Представляет Армению, надо думать, эта пара.
- Так. А этот кто? Вроде одет нормально, а через плечо обрывок рыболовной сети?
- Сей Нептун?
- Да. На партнерше его сеточка тоже, но ей как женщине простительно. Бывают ведь и чулки в сеточку. От его же наряда публика вздрагивает.
- Ну, это не чулок. Эта самая сеточка у ней вокруг талии обкручена.
- Ну, бывает.
- Ах, бывает? Так я вам вот что скажу: "С таким вкусом и самопожертвованием не может быть одет никто, кроме представителя Украины."
Тут моя беседа прерывается какой-то заварухой на льду. Молодая канадская пара в серых маечках мирно вычерчивала кривые траектории. Вдруг на нее налетел российский фигурист и, едва задев, повалил и сам повалился тут же. Как истинный джентльмен, он склонился над ней и помог ей встать. Она, согнувшись и поддерживаемая с обеих сторон, уковыляла с катка, оставив в прохладном воздухе надо льдом атмосферу задумчивой печали и вопрос: "Да она, пожалуй, теперь и выступать не сможет?"
Поваливший канадку Антон Сихарулидзе и его партнерша Елена Бережная катались по-цирковому лихо. От их экзотическх, резких, экстравагантных поддержек со стойками на руках замирало сердце. На грани срыва, иногда за ней, они вожделели нас удивить, в соответствии с головорезным критерием послеперестроечного искусства. В России пока еще не стремятся усыпить волнение, его обостряют. Острый, опасный, красивый балет. Вас как будто опьяняют помимо вашей воли. Много риска, хрустит лед, технические шероховатости. И вышли пока на первое место в этом еще не законченном круге.
Неожиданно объявили канадскую пару. Как, она оправилась от повреждения? Разгладила смятые места? Решилась выступать? Стадион забился в овации, и в наступившей на нее тишине канадец и канадка, в серых маечках похожие на выпускников средней школы, покатили тихо, гладко, вызывая ностальгию по незабвенной памяти Белоусовой и Протопопову.
Мои богини! что вы? где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Все те же ль вы? другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Их любили еще больше после пережитого волнения несчастного случая. Патриотизм слился с желанием защитить, и восторг перешел в обожание. Их коньки, простите за безвкусное наблюдение, чертили не на льду, а полосовали занывшие сердца, рассыпая ледяные брызги и искры.
И все же, даже набрав больше очков по технике, проиграли канадцы по художественным баллам и вышли с серебряной медалью, а золотые получили Лена и Антон, что означало, что мне - бежать в походный конференц-зал переводить с ними интервью.
Зал был набит корреспондентами спортивных изданий мира, во втором ряду справа тяжело дышит спортивная пресса России. Я сижу на сцене рядом с российской парой и маленькой женщиной-тренером, целиком изготовленной из резины и темных волос. Задается первый вопрос. Антон движением руки останавливает попытку переводчика перевести ему вопрос на русский язык. То же - со вторым и третьим вопросами. Антон на все отвечает по-английски - во рту каша, принимаемая, увы, многими русскоязычными спортсменами за английский акцент. Неспособность услышать переходит в намеренную смазанность дикции. Однако основная причина того, почему его нельзя понять, - это не его деятельность по обмазыванию слов. Высказываемые мысли так невелики, что полностью заслоняются титаническими усилиями по генерированию "английского" языка. Все это оставляет меня свободным, и я пользуюсь этой свободой, чтобы с высоты сцены рассматривать горячее море корреспондентов, и тут я замечаю, что блондинка во втором ряду медленно закипает, а рядом с ней крепкий еще мужчина средних лет тычет пальцем, причем, если я не ошибаюсь, в моем направлении.
Тут я слышу вопрос на русском языке о русском языке - это даже не вопрос, а вызов, и выкрикивает его закипающая блондинка:
- Скажите, - интересуется она, - почему вы так ненавидите русский язык?
Антон Сихарулидзе, с натугой переведя внимание - с ломания собственного языка об английский - на вопрос о национальной ненависти, отвечает не совсем впопад и слегка суховато:
- Почему? Я Россию люблю. Я за нее выступаю.
- Тогда почему вы отказываетесь говорить по-русски?! Мы вас не понимаем.
- Пресс-конференция ведется на английском языке.
Резиновая моя соседка истово кивает головой.
- А на ваши вопрос, - устало продолжает спортсмен, - я отвечу после пресс-конференции.
- Слишком много уйдет времени! - вмешивается не без грубости коренастый, временно отводя от меня крепкий палец.
- Время есть, - говорит Антон, и вдруг гордый чемпион заражается скандальным духом самого московского свойства. - А если будете таким тоном разговаривать, я вообще вам ничего не скажу.
Всю эту перепалку я после первых двух фраз на английский язык не перевожу, чтоб не выносить сор из избы. Могут не понять. Или, хуже того, могут понять. В общем, не перевожу.
В меня снова целятся пальцем, и я понимаю, наконец, чего он хочет. Он хочет того, чего ведущий меня просил не делать. Он восклицает:
- Переводчик преводить должен на русский язык, а не сидеть, как столб!
В другое время я объяснил бы ему, что переводить нечленораздельное лопотанье Антона не только не положено, но и никак нельзя, потому что его английскую речь практически нельзя понять. Кроме того, в другое время я поделился бы с ним как писатель с писателем своим мнением о достоинствах и недостатках метафоры "сидящий столб", но сейчас не другое время. Сейчас сейчас.
- Как был удар о Джейми? - спрашивает канадский журналист.
- А, пустяки, - машет рукой Антон.
Через двадцать минут в своей пресс-конференции канадская фигуристка скажет:
- Я была удивлена, когда услышала, что господин Сихарулидзе назвал удар пустяковым. Я получила серьезный и очень болезненный ушиб. Не думала, что столь скоро после травмы выйду на лед, но потом сказала себе: "Нет, нас так просто не возьмешь" и пошла выступать.
В кулуарах муссировался вопрос: "Лгунья ли мадам Л'Гунь?"
Почему? Сейчас расскажу.
Девять судей, как девять львов на воротах, пригнувшись, взирали на лед, деля танцы на элементы, умножая в уме, складывая шансы, считая промахи и вычитая их стоимость в очках из идеальной шестерки, коей владеет лишь не начинавший кататься. Девять судей решили, что по техническим баллам безупречнее проехала канадская пара. А по художественным понятиям мнения судей разделились, и, как это ни грустно, разделились они по географическому признаку: четверо судей из Восточной Европы оценили выше художественные достоинства российской пары, четверо западных судей отдали предпочтение канадцу и канадке. А что же девятый судья? Ведь был девятый! Его мнение решит судьбу золотой медали по парному фигурному катанию. А девятая судья - мадам Л'Гунь. И решила она в пользу пары россиян, и получили они золотые медали, а канадцы - только серебряные, и удивились канадцы и американцы, а с ними и весь западный мир. Как же так? Ведь они глаже катались, и ровнее ехали, и ручки-ножки держали более округло?
В Северной Америке верят, что высокое искусство должно быть гладко и усладительно, верят непоколебимо, и вот от этой-то веры и не было у северных американцев иного выхода, как решить, что кто-то смухлевал. И кто бы это мог быть? - Разумеется, Мадам Л'Гунь. Это ведь она, единственная из западных судей, предпочла российскую эстетику, а раз единственная - значит, неискренний она человек. Им не могло прийти в голову, что, может быть, у французов вкус привешен на чуточку иную проволочку, чем у американцев. И за иной крючок. Европейский зритель, кстати, особого удивления не выказал.
Зачем же мадам Л'Гунь так поступила? Уж не подкупил ли ее кто?
И подняла западная пресса шум и крик, принялась будоражить болельщиков и задавать на пресс-конференциях обидные вопросы вроде:
- Не стыдно ли вам за судейскую профессию?
И убоялась силы их гнева Всемирная федерация конькобежцев и фигуристов и, не дожидаясь конца расследования, попросила МОК выдать второй комплект золота канадцам, а серебряные медали пусть тогда вернут. А чтобы это оправдать, дисквалифицировали, конечно, мадам Л'Гунь за прелюбопытно сформулированное нарушение: не донесла во Всемирную федерацию, что на нее оказывалось давление со стороны Французской федерации фигуристов. В каком направлении давили? Чего хотели? Выполнила ли она их желание? Несправедливо ли она судила? На все эти вопросы заявление молчит. Но раз было вот такое вот нарушение, то пришлось по этому поводу удалить мадам Л'Гунь домой во Францию, чтоб не мозолила глаза. Все это не могло не оставить неприятное впечатление, что МОК чего-то боится и хочет дело замять, чтобы поскорее забыли об этой истории и перестали тянуть за ниточки, которые неизвестно еще куда приведут.
Поехала она домой оплеванная. Зяблая, как зяблик. Телевидение не постеснялось показать ее в аэропрту - одинокая худенькая фигурка идет по плиткам среди большого пространства, гостеприимного ко всем, ее отвергающего. Сиротка! Каталась когда-то на коньках, зарабатывает крохи на жизнь судейством, то есть зарабатывала: кто ее теперь возьмет?
Мадам же Л'Гунь по приезде во Францию незамедлительно опубликовала статью в газете "L"Equippe", где сообщила, что подписала заявление о давлении Французской ассоциации под давлением же, но оказанным на нее в Солт Лейк Сити, а также опасаясь за свою физическую безопасность. Как писал, вероятно, предвидевший всю эту ситуацию великий Ньютон, всякому давлению есть равное по величине и противоположное по направлению противодействие.
Итак, поскольку мадам в Солт Лейк Сити сказала одно, а в Париже - противоположное, одно из этих двух высказываний ложно. Следовательно, мадам Л'Гунь - лгунья.
Я сидел в холле отеля "Маленькая Америка". Справа горел камин, справа же стоял вычурный рояль. Фирма Стейнвей выпустила его к какому-то юбилею лет сто назад. Он был весь резной, инкрустированный сотнями плашек цветного перламутра, и на внутренней стороне крышки, обнажающей чернобелую клавиатуру, некто осмелился написать копию многофигурной композиции немецкого художника "Странствующие минестрели", где были реалистично изображены дамы, господа и поселяне у реки, кудрявые зеленя, а по бокам - мужчины в шляпах: над нижним си - со скрипками у шеи, а над верхним ля - с трубами у губ. У трубадура губа не дура.
В фойе толклись жадные греки в голубых костюмчиках, французы, сенегальцы, широкие белоруссы, узковате грузины, узбеки, таджики, и члены делегации России в красных куртках неслыханного уродства, как белой краской измазанных плоским народным орнаментом, переговаривались приглушенным тоном. Время от времени от их группки отбегал бородатый мужичок.
- Вон Самаранч, - вдруг шепнула мне коллега.
- Где?
Князь Самаранч худо-бедно предводительствовал олимпийским движением без малого тридцать лет, и, допустив к участию богатых профессионалов, превратил бледные, но благородные соревнования любителей в роскошное и почтительное действо не без своих коммерческих интересов. Городам стало выгодно принимать у себя олимпиаду. Заправлял всем клуб старичков, принимавший хлебное решение о месте проведения следующих игр, как хотел. Пошли слухи, что город Нагано, якобы, дал Самаранчу несколько миллионов на его любимое детище, строивийся тогда музей олимпийских игр, за что князь, будто бы, закрыл глаза на некоторые недостатки городка Нагано, как такая, например, мелочь, что в Нагано в это время года снега бывает маловато, а то и вовсе нет. И еще будто трамплин у них выходил коротковат, до олимпийских стандартов не дотягивал. Японцы на все это сказали, хотя на пути стояло чуть ли не целых шесть кленов, клены, скрепя сердце, срубили и построили из ни площадку для детских игр, а трамплин на искомые метры удлинили. Японцы физически не способны рассказать о порубке деревьев и не сказать, на что пошла древесина. Потом прошел небывалый снегопад, и занес всю эту лесную историю, но подспудные требования большей прозрачности где-то еще дремали, и вот, когда Самаранч ушел, наконец, со своего поста президента МОК и передал бразды правления Рогге, требования эти проснулись и привели за собой всеобщую смелость и наскоки. Стали активно оспаривать решения МОК и, хуже того, судей.
Тут у меня зазвонил сотовый телефон:
- Срочно. В пресс-центр. Пресс-конференция российской делегации.
- Как срочно это может быть, когда они все здесь?
- Срочно. Бегите.
- Ну, бегу, бегу...
В конференц-зале пустовал только стол президиума, затянутый тканью цвета "горная тень". Все места были залиты гудящим заливом корреспондентов - от местной "Дезерет Ньюз" до японской "Тахаши Шимбун" все были тут как тут, поднятые по побудке, либо, как и я, принявшие призыв к оружию по своим прескверного качества олимпийским сотовым телефончикам цвета "горная тень". За спиной, на специальном помосте - лес штативов, зенитная батарея телекамер, каждая со своим артиллерийским расчетом, проводами, кабелями, и бомбардиром, сидящим, свеся ножки, на краю помоста. Я подошел к оператору российского телевидения.
- Что происходит?
- Российская команда уезжает с Одимпиады.
- ??
- У Лазутиной нашли высокий гемоглобин.
- В крови?
- А то где?
- Ну и что? У каждого свой гемоглобин. Ее личное дело.
- Воздушный допинг.
- Что это такое?
- Это берется у спортсмена кровь перед тренировкой, замораживается, потом вводится его же собственная кровь перед соревнованиями.
- И что это дает?
- Высокий уровень кислорода. Дает большое преимущество.
- До чего дошло!
- Это старый, известный метод. Главное, нашли это у нее перед самым стартом, меньше чем за час. Произвести замену лыжницы по правилам можно не позднее, чем за час до старта, так что всю команду просто сняли с дистанции.
- Так что, они не участвовали в эстафете?
- Нет. Путин позвонил главе делегации, говорит: "Плохо вы защищаете наших спортсменов. И почему вас, вообще, так много поехало?"
- Что вы говорите!
Но прошел урочный час, а россиян нет как нет. На трибуну поднялась женщина в куртке цвета "горная тень" и сказала:
- Российская делегация сидит в МОКе с Рогге, пресс-конференция начнется минут через двацать.
Корреспонденты повалили чай пить, маленькая женщина-диктор раскрыла пудреницу, прицепила ее к спинке стула и, согнув спину в двух местах, стала обеими руками поправлять боевую краску на лице, бросившиеся было к микрофонам переводчики вернулись к прерванному чтению и компьютерным играм.
Через полчаса все та же горнотеневая женщина объявила:
- Российская делегация задерживается. Поскольку до конца отведенного часа остается десять минут, проведем сначала корейскую пресс-конференцию, а потом уже российскую.
Телевизионщики почесали затылки, снимать ли аппаратуру, и все, кроме корейцев, побрели к двери, где смяли было на своем пути четверку входивших, и смяли бы, если бы они, как звено самолетов, не излучали из себя столь отчаянный порыв, что он взнес их на сцену, где за столом они оказались представителями России.
- Господа, - закричала "Горная тень", - мы сейчас проведем корейскую пресс-конференцию, а потом уже вашу.
- Ладно-ладно, - сказал седой худощавый мужчина, завладевая микрофоном, - слушайте нас, а то мы уедем, вообще ничего не узнаете.
Я стал переводить его слова на английский; испанская, французская и немецкая кабины зачастили, переводя меня, и тут нас отключили, а старший переводчик прибежал и, прошептав: "Не переводите", - побежал в зал. Россияне же, как ни в чем не бывало, продолжали горячо выступать. Народ в зале, ничего не понимая, завертел головами. Но победила дружба: микрофоны опять включили, корейцы были преданы забвению, и машинка завертелась.
- На всякий случай представлюсь, - сказал седой, как в кино. - Я - глава российской команды, справа от меня - заместитель спикера Государственной Думы, герой Советского Союза Артур Чилингаров. - Чилингаров был бородатаый длинный мужик, похожий на полярника, может за зимовку во льдах он и получил звание героя, кто знает. - Слева от меня - представитель России в Международном олимпийском комитете. - Этого человека я знал по приемам и раутам. Он пообтерся уже среди аристократов, носил костюм, говорил негромко и по делу. Высокий рост и закинутая полная голова придавали ему вид. В этой компании он смотрелся вельможей. Меньше всего ему хотелось сейчас быть на этой небольшой сцене пресс-центра, где российской команде предстояло испортить отношения с МОК. Он полюбил эту организацию, она дала ему так много, включая образцы для поведения, но - Родина позвала, и вот он - влился в ряды нападающих. - А слева от него - представитель Украины.
Дальше седой глава делегации России заговорил страстными незаконченными предложениями. Таки предложения напоминают цветовые пятна на картинах французских импрессионистов тем, что логической линии в них не прослеживается, а атмосферы - бездна. Я боюсь этого задушевного говора. Как переводчик я мог бы подрезать бахрому рваных фраз, сгладить шероховатости, замазать чернилами выцветшие места, и, вообще, перелицевать его звуковую лавину, как старые брюки, или хотя бы заканчивать за него предложения. Но что, если я закончу не совсем так? Ведь не случайно он их бросает! Что, если дальше ничего и нет? Так не заканчивать? Тут ответственнейшая ситуация: я перевожу на английский язык. Телекамеры разносят мою речь по миллиардам больших и маых экранов, где в ту же секунду мои слова делаются мнением, лично высказанным Россией. Коллеги в соседних кабинах, переводящие мой английский текст на французский, испанский и немецкий языки, могут подумать, что это я, а не он, поддавшись эмоции момента, не заканчиваю фразы и на ходу меняю тему разговора. Жуть? Но я люблю эту профессию за то, что проходишь по острию бритвы и в доли секунды принимаешь нетривиальные решения, жонглируя смыслом и интонацией, создавая точный портрет оратора, и, отдельно, - свой, находя эквиваленты языкового поведения культур, далеких друг от друга по ритму души.
Суть речи сводилась к тому, что, если Россию не перестанут притеснять несправедливым судейством и придирками, российская делегация уедет с Зимних Олимпийских игр.
- Мы промолчали, когда дали вторую золотую медаль канадской паре фигуристов, хоть и не правильно было это делать до окончания расследования, - срывающимся голосом перечислял глава. - Все видели, как судили хоккей Россия-Чехия. Весь второй период мы играли втроем. Это огромная нагрузка на вратаря.
Кстати, коллега, присутствовавший на этом хоккейном матче, рассказывал мне, что, даже когда один чех засунул клюшку российскому игроку между ног и крутанул ее там, судью вдруг очень заинтересовало табло, рассматриванием коего он и занимался, пока ситуация не миновала. Россиянам же было достаточно не вовремя почесаться, чтобы попасть на скамью штрафников.
- Мы понимаем, почему это происходит, - вмешался украинец. - Судьи НХЛ. У них от этого зависят миллионные контракты. Выигравший в этом матче должен играть с США. Если американцы проиграют Чехии, - ну, ничего страшного, все-таки многократные чемпионы мира, - а вот если России? Тут их статус резко падает.
- Теперь с Лазутиной. Кому нужно было брать у нее кровь на анализ меньше, чем за час до старта? У нас было три запасных, но замену, по правилам, можно делать не позднее, чем за час, и всю команду просто сняли.
Вмешался Чилингаров:
- Я не спортсмен, не член делегации. Я просто представляю российских болельщиков. Как это - снять команду, которая последние пять раз занимала первое место? Я смотрел. Это были скучные соревнования. Трагедия над всей долиной.
С удовольствием переведя поэтическую строку замспикера Думы, я нехотя вспомнил, что мне говорили, будто всю кашу заварил он сам. Приехал он, мол, на Олимпийские игры, преследуя свои политические цели, одна из которых - ухудшение отношений между Россией и США. Это он, якобы, позвонил кому надо в Думу, и она приняла что-то вроде закона, осуждающего дискриминацию против России на Зимней олимпиаде. Звонок Путина был реакцией менно на этот законодательный акт. Потом уже, дня через два поняв, что его немножко спровоцировали, он в самых ласковых тонах прислал в МОК приглашение на Олимпийский бал в Москве, и не через кого-нибудь, а через все того же седенького главу российской делегации.
После Чилингарова взялся за микрофон украинец. В первый момент мне показалось, что я во сне.
- Скоро вообще побеждать будут одни астматики. Вы посмотрите, кто чемпионы последних лет. У них у всех диагноз астма. По правилам, астматикам можно пользоваться ингаляторами и принимать, что угодно. Это дает им огромное преимущество.
На него замахали руками россияне, но он успел еще вставить:
- А по-моему, не астматики они, а симулянты. - И, затихая пробормотав что-то вроде: - В американской сборной восемьдесят два астматика, - постепенно замолк, как потревоженная птица.
После вопросов западной и восточной прессы поднялся человек и говорит:
- Я такой-то и такой-то, корреспондент газеты "Известия". Скажите, пожалуйста, не для того ли вы поднимаете шум и жалуетесь, чтобы отвлечь внимание от далеко не блестящих пока результатов выступлений российской команды?
У главы делегации шерсть на загривке, так сказать, встала дыбом, он оскалил зубы и роковым голосом задал вопрос:
- А вы откуда?
- Газета "Известия".
- Нет, где вы живете? У нас или за рубежом?
- В Москве.
- Не живете вы в Москве! Следующий вопрос!
От этой очаровательной сценки, как из погреба, пахнуло столь недавно прошедшей советской действительностью. Что именно напомнило ее? Уверенность отвечающего как в том, что живущий в России никогда бы не пошел против своих?
Его брезгливое презрение? В крепкие советские времена такого человека можно было уже считать трупом; отсюда и брезгливость.
Или право на вопросы, заданные по-русски, не отвечать?
А может быть, дело в том, что сам вопрос был задан по незабвенной схеме. Помните? Что бы ни делали государственные органы капиталистических стран, они делали это для того, чтобы отвлечь пролетариат от классовой борьбы.
Когда анализы были проведени и результаты готовы, дал пресс-конференцию растрепанный д-р Шамаш, глава научно-медицинского отдела МОК. С сильным французским акцентом он объяснил, что кровь на анализ берется не для обнаружения допинга, а для проверки состояния здоровья спортсменов: мол, в состоянии ли они участвовать в эстафете, требующей выносливости (4 х 5 км) в условиях среднего высокогорья. Высокий уровень гемоглобина означает: нет, участвовать не могут. При повышенном гемоглобине нагрузка может повредить здоровью.
Согласно уставу Олимпийских игр, допинг-контроль имеет право затребовать мочу на анализ в любое время, без всяких причин. В случае же Лазутиной анализ мочи был произведен только на основании обнаружения повышенного уровня гемоглобина.
Анализ мочи (как проба А, так и проба Б) показал присутствие допинга. Конкретное вещество на момент анализа не было еще внесено в список запрещенных, поскольку появилось на рынке только в ноябре. Тем не менее, в уставе после списка говорится, что и аналогичные вещества, не вошедшие в список, также являются запрещенными.
Почему спортсмены прибегают к допингу? В радость ли выигранная жульническим путем медаль? Ответ прост: существует много способов убедить себя в своей честности. Один из них, возможно, отразился во вступительной речи представителя России в начале Олимпиады. Переводил его не я, но все, кто мне об этой речи рассказывал, были задеты тоном. Таких речей мир не слышал со времен холодной войны. В этой речи было, среди прочего, сказано, что все применяют допинг, за исключением российских спортсменов.
Если это мнение распространено в СНГ, то делается понятным, почему спортсмены пользуются допингом - просто чтобы не попасть во фраера. Или во фраерихи?
Ирина Слуцкая тоже была недовольна, что не получила золотую медаль по фигурному катанию. Считала, что ее засудили. Но потом в России некий деловой человек вручил ей специально для нее изготовленную золотую медаль. Жест его наводит на размышления о том, что есть медаль.
Я помню, когда Битлз были награждены высшим орденом Великобритании, один летчик, герой Второй мировой войны и кавалер этого же ордена, в знак протеста вернул свой орден королеве. Его можно понять. Ему не нравилась музыка Битлз, их прически и поведение. Кроме того, они предавались разнузданному разврату и жили вызывающе весело. Но, думается, самое обидное для летчика-кавалера заключалось в том, что Битлз получили свои ордена легко, играючи, занимаясь тем, что им приятно - сочинительством и исполнением музыки. Ордена же, - наверно, думал он, - надо давать за чрезвычайно неприятное, например, если кто-то рискует жизнью в воздушном бою с фашистами.
Не знаю, какой процент бюджета Великобритании на тот момент составлял экспорт грампластинок Битлз, но для сравнения можно обратиться к факту, что случайно залетел мне в голову и уже много лет там катается без употребления. В 1966, кажется, году группа Абба внесла в бюджет Швеции больше, чем компания под названием "Вольво". Так что неизвестно, от кого доброй старой Англии было больше проку - от волосатых юношей с электрогитарой или от одетого в шевро летчика за штурвалом.
Но героизм ли это? И как судить - по пользе или по трудности?
Джон Леннон сказал, что если летчик так по-детски себя повел, то пусть эту лишнюю медаль дадут им. Она им нужна, чтобы наградить своего продюсера и агента Брайена Эпштейна.
Когда МОК решил вручить канадцам ВТОРОЙ комплект золота, по телевизору показали, как им срочно чеканят медаль. Одна была на фабрике запасная, а вторую пришлось делать. Мастер долго квохтал, из какого металла она внутри, какая позолота снаружи, и чем больше ее полировали, тем темнее падала тоска на город и спортсменов. Мы не хотим знать, кто и как делает медали. Медаль - вещь нерукотворная. Ее кует на Олимпе козлоногий бог Гефест. В момент вручения и даже чуть-чуть до него она делается частью истории. Медаль не материальна. Я думаю, это очень остро ощущает, глядя на подаренный ей кругляшок, Ирина Слуцкая.
Греки вдруг ни с того ни с сего повели себя самым антипатичным образом. Министр их культуры с тем, надо думать, чтобы показать свою независимость от законов природы, заявил, что Греция положит конец диктату МОК, каковой, якобы, обращается со сверхдержавами не так, как с "обычными" странами.
- Мы не станем прокладывать новые дороги по их указке! - заявил министр.
МОК, старающийся помочь им достойно организовать олимпийские игры, смотрит на них с недоумением и начинает уже и сам чуть ли не верить, что, может быть, именно по вине Международного олимпийского движения дорожная система сверхдержав оказалась более развита, чем, например, в Греции.
Потом пронесся беспрецедентный слух, что Греческий олимпийский комитет в видах экономии обратился в Европейскую комиссию с просьбой, чтобы та бесплатно(!) предоставила им на олимпиаду своих переводчиков, "благо те в это время в отпуску".
Ох, и быстро же они позабыли, как умоляли, чтобы юбилейные игры проводились в Греции! Говорили, помню, что им для национальной истории и гордости важно, чтоб игры, начавшись когда-то в Афинах, именно сейчас сюда вернулись. Вот она, гордость.
Опрометчиво это они. Невольно вспоминается отрывок из рассказа, присланного одним писателем в "Литературную газету".
ОТРЫВОК: Он уже забыл тех кругов, которых сделал вокруг нее и тех денег, которых издержал на ее обольщение.
ОТЗЫВ: Давно пишете таких хороших рассказов?
Я отправился на окраину, на хоккейный матч. Только отъедешь от центра, город разваливается. Пахнет дикой долиной заброшенный, унылый запад, вдоль по нему стоят серые склады под волнистым шифером, далее - горы. Снежные склоны произвольной формы помогают. Посмотришь, легче становится. Что-то отпускает, как в отпуск.
Небоскребы центра кажутся осмысленными лишь вблизи, где их основания почти соприкасаются, нижние этажи обмазаны многоцветными вывесками и окнами, а толпы омывают им постаменты; но на расстоянии - с удаленной грани города или автотрассы они - лишь редкие зубы не гигиеничного чудища, агрессивные чужаки, пришедшие царить и притворяться.
Здесь на окраине сухие листы белого льда натянуты местами на возбужденную грязь, еще там и сям черную.
На хоккее не дают самостоятельно чувствовать. Боятся, что у публики, оставленной на минутку без телевизора, могут начаться судороги. Каждую секунду, что не ведется активняая игра, музыка нагнетает крещендо. На экранах возникают призывы, вроде "Make some noise!" и "Wow!"
Играет команда Баларуси. На экранах всех цветов и размеров появляется комментатор. Этот паяц нашел на трибуне семью игрока и задает им вопросы. Жене:
- Это ответственный матч. Вы волнуетесь за мужа?
И сынишке:
- Ты, когда вырастешь, тоже будешь защитником, как папа?