Когда я попала в эту землю, меня поразило обилие света, солнца в ней. Солнце было повсюду, от него невозможно было скрыться, оно палило нещадно и испепеляло всё вокруг. "Пустыня", - подумала я, и всё встало на свои места.
Когда я попала в эту землю меня поразило обилие зелени и цветов. Деревья были повсюду, улицы украшали пёстрые газоны, мыслимые и немыслимые ароматы исходили от цветов, и всё это никак не вязалось с моим представлением o пустынe. Но подойдя поближе, я поняла, что к каждому растеньицу, к каждому деревцу и цветочку подведена резиновая трубочка, по которой проходит вода, чтобы питать эту красоту. "Орошение", - подумала я, и всё встало на свои места.
Когда я попала в эту землю, мне показалось, что все люди сердиты на меня и друг на друга, они настолько оживлённо машут руками при разговоре, так интенсивно артикулируют и попросту орут друг на друга, что хотелось срочно спрятаться куда-нибудь и не высовываться, пока гнев собеседников не спадёт. На базаре кричали: "Бацаль, бацаль, агваниёт, тапузим, тапухим, лама ма кара?", и хотелось спросить: "Ну что вы все так кричите, успокойтесь, вас будет только лучше слышно, если вы успокоетесь". Но чуть позже я стала понимать, что люди не ругаются, что они просто такие, потому что жарко, потому что пустыня и светит солнышко, потому что хорошо жить, в конце концов! "Тонкое дело - восток", - подумала я, и всё встало на свои места.
Когда я попала в эту землю, меня удивило такое количество детей. Они, как большие и маленькие цветники были везде. Шоколадные дети выходцев из Эфиопии, Иeмена и Индии, с глазами, похожими на спелые чёрные маслины, с загнутыми вверх длиннющими ресницами, смуглые и кудрявые дети выходцев из Ирана и Ирака, белокожие и темноволосые дети выходцев из Морокко, и, как маленькие ангелочки с небесно голубыми глазками, светловолосые дети выходцев из Германии, я не переставала удивляться: если те люди, которые всё время говорят, успевают ещё и делать детей, то когда же они спят? Но потом я поняла, что есть те, что говорят, а есть те, что дело делают. "Разделение труда", - подумала я, и всё опять встало на свои места.
Мне было интересно и удивительно всё. Я познавала эту землю, этих людей, искала своё место в ней и находила его везде, потому что эти люди были рады мне, а я была рада, что узнала их, и здесь не нужно было ничего понимать, потому что здесь говорили уже сердца людей и всё было само собой на своих местах.
Когда я попала в эту землю, меня поразило наличие оружия у людей рядом со мной. Я ехала в автобусе, а мальчик в военной форме, видимо, отпущенный на побывку домой, спал, облокотившись на дуло своего автомата. А вон хрупкая девочка в военной форме. На вид ей лет пятнадцать, но на деле уже восемнадцать, раз она в армии, и автомат кажется больше её, он оттягивает её плечо, и, я уверена, уже к вечеру там будет синий след от ремня, на нежной девичьей коже. Встречались и бородачи в военной форме с автоматами. Это "милуимники", бойцы запаса, отцы семейств, что раз в год по месяцу проходят службу, охраняя свою страну, семьи, чтобы их дети могли мирно спать в своих домах под красными черепичными крышами.
Но наличие солдат и оружия никогда не смогло встать у меня на свои места, потому что это противоестественно: девушка-ребёнок и автомат, мальчик-будущий доктор и автомат, скрипач - и автомат, художница - и автомат, эта цветущая земля - и автоматы. Я попала в единственное место на земле, где никто не будет ненавидеть меня за то, что я есть я, за мои корни, за принадлежность к роду Давида.
Неужели это право стоит крови тысяч людей с автоматами, неужели я, чтобы жить мирно, должна взять в руки автомат?