Аннотация: Потом они кричали: ћНе забудем, не простим!Ћ Пусть себе кричат. Это только мелкие злодейства не прощают, а крупные злодейства золотыми буквами в историю вписываются и называются ћмужественный шаг настоящего лидераЋ.
Итак, с сегодняшнего дня я становлюсь либерал-демократом. Я всегда мечтал им быть. Это красиво звучит - генерал-майор, либерал-демократ, все вокруг в струнку и под козырек, потому что с либерал-демократом, как и с генерал-майором, не поспоришь, только пикни, журналюги почище старшины в газетную пыль сотрут.
Вообще-то, я человек традиции. Мне в молитве очень нравится такая фраза: "Ты - наш пастырь, мы - твое стадо". Жаль, редко эту фразу произносят, только в Судный день. Так я в свою овчарню хожу. Или еще на заседание партийной фракции.
С прошлой партией конфуз вышел. Я им - вертикаль власти, а они мне какой-то там внутрипартийный референдум. Ну, подтерся я их референдумом, а как, дурачки, радовались, как с победой друг друга поздравляли. А мир-то как замер. Как же, "Ликуд" против проголосовал, что теперь премьер-министр делать будет? Он обещал волю товарищей по партии исполнить. Так вот, волю товарищей я исполнил, а остальным - тамбовский волк товарищ. Как там я Путину сказал: "Мне коровы больше людей нравятся".
Правда, друг Джордж подвел меня, обещал деньжат под проект палестинского государства подкинуть, туманно, конечно, но я-то народу сумел внушить, что деньги будут. У нас народ всегда верит, когда ему говорят: "Деньги будут. Крепитесь, заграница нам поможет". А деньги возьми да и смой ураганом. Из чего теперь компенсации выселенцам платить? Не из чего. Так и не буду платить. Они, наивные люди, за меня голосовали. Думали, что я их, как всегда, грудью прикрою. Просчитались малость. Мне нужно было свои проблемы решать. Тут прокуратура с собаками гоняется, там вкладчики, еще с 1999 года. Они же мне не за то платили, чтобы я этих поселенцев защищал. Ну, были вчера они солью земли, а сегодня стали правыми экстремистами. А с правыми экстремистами у меня разговор короткий. Да, я всплакнул у телевизора, глядя, как их выселяли. Жалко было. Немного. Я-то знал, что идти им некуда. А как меня возмутили эти гедонисты из Тель-Авива! Тут людей по моему приказу из домов выгоняют, а они хоть бы что - в море купаются, в ресторанах сидят вместо того, чтобы вместе со мной плакать перед экраном телевизора! Я об этом так прямо и сказал, на всю страну. Пусть им стыдно будет!
Оно, конечно, если бы они в Кфар-Маймоне прорвались, тут бы мне конец. Братание армии с народом, расстрел безоружной демонстрации. Тиран, убийца. Зачем мне это? Там припугнул, здесь намекнул, а уж полезные дураки идею развили. Раввины нашлись. Им за 2000 лет галута не привыкать народ от бунта отговаривать. Это у них в крови. Поверили, что я турецкий спецназ вызову. Конечно, вызову. Сейчас они КПП Эрез охранять будут, чтобы всяким там горлопанам неповадно было требовать промзону в ответ на теракты закрыть, или нанести ответный удар. А в Кфар-Маймон или Гуш-Катиф Турция своих солдат посылать не собиралась. Зачем ей этот международный инцидент.
Потом они кричали: "Не забудем, не простим!" Пусть себе кричат. Это только мелкие злодейства не прощают, а крупные злодейства золотыми буквами в историю вписываются и называются "мужественный шаг настоящего лидера".
А друзья мои, строительные подрядчики, как они радуются. Опять мы с ними караваны строим. Мы тогда на караванах для алии в начале 90-х прекрасно заработали. А некоторые чукчи из СССР, которые в жизни своей картонных домиков не видели, взяли да и купили их. За 80 тысяч долларов. Я таких проектов много открыл. И в Офакиме, и в Афуле. А с Афулой совсем смешно вышло. Мои ребята из рекламного отдела извлекли на свет старую шутку 30-х годов об оперном театре в Афуле, будто вскоре там оперный театр отроют, а эти русские поверили. Им же культура нужна. Мне тоже. Как услышу слово культура, так хватаюсь за М-16. Теперь мы культурно в такие же караваны выселенцев засунем. А там пусть встают на ноги, пусть свои теплицы восстанавливают, а потом пусть строятся, если деньги найдут. Я-то им землю давать не собираюсь, зачем мне конкуренты под боком нужны. Голосовать они за меня все равно не будут, лучше я с соседями-бедуинами договорюсь. У них овцы, у меня - бараны. Я своим баранам говорю: "Вперед" (Кадима), и они бегут. Тут что-то подкинешь, там пообещаешь, взглянешь на них по-отечески. Как там Цахи сказал: "У нас отношения, как у внука с дедом". Ну, еще бы, только полиция козу ему показала, так он ко мне, к дедушке, со всех ног побежал. Забился под кресло и тихо так сидит, и никто о нем, между прочим, не вспоминает.
А этот трюк с большим взрывом я здорово придумал. Главное, даже американская пресса полгода пишет о моих намерениях, а эти ко мне с вопросом пристают: "Ты от нас не уйдешь? Поклянись, что не уйдешь". А мне это надо, в моем-то возрасте? Праймериз всякие, членов Центра ублажать, чтобы они правильно проголосовали. Меня же потом в коррупции обвинят. Зачем мне позориться, как Шимону Пересу? Ему-то не привыкать к оплеухам судьбы, а я еще себя уважаю. Куда как проще без всякой коррупции, демократическим путем, вдвоем с Омри, список пошерстить, всех по местам расставить, и платить никому не надо. Полная демократия. Мы тут посовещались, и я решил.
А Мофаз-то, Мофаз. Обиделся на меня, когда я Дихтера пригласил в будущую партию. Сам решил доказать, чего он стоит. Гроша ломанного он без меня не стоит. Теперь он мне даже за министра транспорта благодарен будет, или там внутренней безопасности. А бежал-то как ко мне, со всех ног.
Устал я, здоровье сдавать стало. Но я, как Рабинович. "Как Ваше здоровье?" "Не дождетесь". С инсультом номер не прошел, так они меня опять решили на этих жалких трех миллионах подловить. Кукиш им под нос. Мени меня отмазывал, отмазывает, и будет отмазывать. Лапид теперь на голове остатки волос рвет - сам мне его подсунул. Был министром юстиции, все со мной мог сделать, но не сделал. Ему бабушку террориста в Рафияхе жалко было. Он ей виллы поселенцев подарить хотел. Теперь пусть локти кусает. А я всегда буду на танке. Как говорит Артур Финкельштейн: "Народ вора всегда дураку предпочитает".
Памфлет был написан буквально накануне второго инсульта Ариэля Шарона, и потому опубликован не был.