К теме "Заратустра - проклинатель" примыкает тема, которую я назвал "Заратустра против загнивания жизни". С этой темы начинает он выстраивать своего сверхчеловека:
"Надо научиться любить самого себя - так учу я - любовью здоровой и неиспорченной: чтобы сносить себя самого и не скитаться всюду.
Такое скитание называется "любовью к ближнему": с помощью этого слова до сих пор лгали и лицемерили больше всего, и особенно те, кого весь мир переносил с трудом."
""К чему жить? Все суета! Жить - это молотить солому; жить - это сжигать себя и не согреться"-
Эта старая болтовня все еще слывет за "мудрость"; за то, что стара она и пахнет затхлым, еще более уважают ее...
Они садятся за стол и ничего не приносят с собой, даже здорового голода; -и вот хулят они: "Все-суета!"
Но хорошо есть и хорошо пить, о мои братья, это, по ^истине, не суетное искусство! Разбейте, разбейте скрижали тех, кто никогда не радуется!"
""Хотеть" освобождает: ибо хотеть значит созидать; так учу я. И только для созидания должны вы учиться!"
"А вы уставшие от мира и ленивые! Вас надо посечь розгами! Ударами розги надо вернуть вам резвые ноги."
"Ах если бы вы поняли мои слова: "Делайте, пожалуй, все, что вы хотите, -но прежде всего будьте такими, которые могут хотеть!
Любите, пожалуй, своего ближнего, как самого себя, - но прежде всего будьте такими, которые любят самих себя-
-любят великой любовью, любят великим презрением!" - Так говорит Заратустра, нечестивец!"
Заратустра потому ненавидит "последнего человека" - обывателя, псевдо смиренных и стонущих "все-суета", что они опресняют жизнь, лишают ее радости и вкуса. А тех, кто стоит за полное равенство, проклинает Заратустра за то, что они стремятся уничтожить потенциалы в жизни, обеспечивающие ее игру, интерес, развитие и саму жизнь, наконец. Вот как пишет он об этом:
"Я не хочу, чтобы меня смешивали или ставили наравне с этими проповедниками равенства. Ибо так говорит ко мне справедливость: "Люди не равны."
И они не должны быть равны! Чем была бы моя любовь к сверхчеловеку, если бы я говорил иначе?"
Но и здесь перегибает Заратустра и вот как заканчивает тираду:
"Пусть по тысяче мостов и тропинок стремятся они к будущему, и
пусть между ними будет все больше войны и неравенства: так заставляет меня говорить моя великая любовь!"
Не просто разность потенциалов - неравенство и порождаемую ей игру жизни славит здесь Заратустра, но неограниченную разность и любой конфликт, порождаемый ею, включая войну:
"Вы говорите, что благая цель освещает даже войну. Я же говорю вам, что благо войны освещает всякую цель!"
Да, полное равенство для человеческого общества равносильно энтропийной смерти. Жизнь на земле существует благодаря разности температур между пламенем Солнца и космическим холодом. Но ошибается Заратустра, полагая, что чем больше разность потенциалов, тем лучше для жизни. Жизнь это поверхностное, пленочное явление. Из всего обследованного космического пространства она существует лишь на поверхности Земли, где разность температур от -60*С до +60*С - ничтожно тонкая пленка в сравнении с разницей между холодом межзвездного простора и пламенем звезд. Устрани эту разницу температур на Земле и жизнь на ней постепенно погибнет. Помести нашу Землю на поверхность Солнца или в глубины межзвездного пространства и жизнь на ней погибнет мгновенно. Но это последнее - это то, к чему зовет нас Заратустра, особенно, если мы будем реализовывать его призыв к войне в наше время атомных игрушек.
В рамках этой темы противопоставляет также Заратустра тело душе и духу, земное небесному и веру в человека вере в Бога:
"Усталость желающая одним скачком, скачком смерти, достигнуть конца, бедная усталость неведения, не желающая больше хотеть: ею созданы все боги и другие миры."
"Больными и умирающими были те, кто презирали тело и землю и изобрели небо и искупительные капли крови: но даже и эти сладкие яды брали они у тела и у земли!"
"Так проходит тело через историю, оно нарождается и борется. А дух - что он для тела? Глащатай битв и побед, товарищ и отголосок."
В порядке исключения, Заратустра, говорящий притчами и шагающий "с вершины на вершину", строит здесь и некоторую аргументацию себе в помощь. Он вводит понятие "Само", аналогичное Фрейдовскому "Оно", но более богатое, не сводимое к одному лишь "либидо", как у Фрейда. /Заметим, кстати, что Ницше предвосхищал здесь Фрейда/. Это "Само" расетет из тела, а дух и душа, и "Я" растут из "Само":
"Больше разума в твоем теле, чем в твоей вЄсшей мудрости. И кто знает, для чего нужна твоему телу твоя высшая мудрость? Твое "Само" смеется над твоим "я" и его гордыми скачками. "Что мне эти скачки и полеты мысли? - говорит оно себе. - Окольный путь к моей цели. Я служу помочами для "я" и внушителем его понятий."
Заратустра здесь прав отчасти. Не вызывает сомнения,что душа, дух и "я" сложились эволюционно гораздо позже,чем тело. И все таки лишь наполовину прав он здесь. Прав он, выступая против пренебрежения христианской религией потребностями тела и всем земным. Но впадает он в тот же грех, что и "пауки-крестовики", как он называет христианских проповедников, рассматривая дух и "я" лишь как что-то вспомогательное для тела. Ибо хоть душевно-духовные потребности и сложились в эволюционном развитии позже, никак не пренебрежимы они в современном человеке в сравнении с потребностями тела. Укажу лишь на способность человека жертвовать жизнью, а значит и телом и всем земным, во ими служения идее /духу/ или из-за душевных привязанностей. Поэтому, выступая против пренебрежения христианством земного и телесного, нет нужды впадать в противоположную крайонсть и принижать дух и душу. Ведь не первый Заратустра восстал против этого. Были другие, которые это сделали до него и не хуже него, и не впадая из крайности в крайность. Люди Возрождения научили нас любить тело и все земное, не пренебрегая душой и духом, и верить в человека, не отвергая веры в Бога. Знаком ли ты, Заратустра, с их гармоническим учением?
И, наконец, и сама христианская религия - в первоисточнике своем - это не пренебрежение земным в угоду небесному и уничижение человека пред лицом Бога. "По образу и подобию Божьему" создан человек, сказано там, а это значит, что не принижен он, а возвеличен. Возвеличение это - и в тех высоких требованиях, что предявляет религия к человеку, требованиях, которые, как увидим в дальнейшем, отвергает Заратустра. Также и пренебрежение земной жизнью и ее радостями не обязательно следует из основ учения христианства /и тем более иудаизма/ .Ведь этот земной мир - это также творение Бога /для тех, кто верит в него/, прекрасное творение, а, значит, грех совершает тот, кто не радуется земной жизни. Но, конечно, есть в христианстве, а тем более в отдельных направлениях его и то, против чего восстал Заратуетра, и прежде всего отказ от борьбы за лучшее устроение этой земной жизни. Вообще, я определил бы грань между лжесмиренными, лжедобродетельными и прочими лже от христиансва и нормальными верующими, грань, которую сам Заратустра не проводит, таким вопросом: Не потому ли ты, верующий, ходишь в храм молиться, соблюдает посты и ведешь кисло-сладкие разговоры про "не судите, да не судимы будете", что ты сер и бесцветен, что тебе не охота возложить на себя бремя саморазвития, или ты боязлив и ленив душою, для того чтобы гордо шагать по саду жизни, вкушая его плодов, наслаждаясь его красотй, но и будучи готов рискнуть собой и будучи готов сам отвечать за свои поступки? Если это так, то прав в отношении тебя Заратустра и прежде чем молиться в храме, тебе следует научиться быть просто человеком.
К теме "Заратустра против загнивания жизни" относится и прославление им воли, силы воли, сильных желаний и сильных страстей, сильных личностей:
"Все чувствующее страдает во мне и находится в темнице: но воля моя всегда приходит ко мне, как освободительница и вестница радости.
Воля осовбождает: таково истинное учение о воле и свободе - ему
учит вас Заратустра."
Сильные желания, сильная воля. Кто станет спорить с Заратустрой, что будет пресной жизнь без них. Но ведь есть же ворос, на что направлена эта воля, эти сильные страсти, это "я хочу". К сожалению, для Заратустры нет этого вопроса. Оголтела его воля и не знает она границ.
"Прочь от бога и богов тянула меня эта воля; и что осталось бы создавать, если бы боги - существовали!"
"Себя самого приношу я в жертву любви своей, и ближнего своего подобно себе."
Себя самого приносить в жертву любви своей - это красиво, но за что же ближнего?
Этот чрезмерный акцент Заратустры на волю, на силу естественно сочетается у него с требованием большой разницы потенциалов -сильного неравенства и борьбы, включая войну, и порождает также отрицание им всякой умеренности и полутонов, как посредственности и гнили жизни:
"Мы ненавидим ползущие облака, этих посредников и смесителей: это существа разнородные и неопределенные, которые не научились ни благословлять, ни проклинать от всего сердца.
Лучше буду я сидеть в бочке под закрытым небом или в бездне без неба, чем видеть тебя, ясное небо, омраченным ползущими облаками!...
Ибо легче мне переносить шум и гром, и проклятия непогоды,чем это осторожное,нерешительное,кошачье спокойствие; и даже среди людей ненавижу я всего больше всех тихонько ступающих, половинчатых и неопределенных, медлительных, как ползущие облака."
Заратустра - эстет и прекрасные образы верно служат ему, когда мысль бьет точно в цель, но когда он промахивается, то и образы его становятся фальшивыми и выдают его. Представить только, как обеднел бы лик природы без медлительных, неопределенных, изменчивых облаков, какое это было бы однообразие: день ото дня наблюдать только чистое небо и палящее солнце на нем. Я не знаю, как относился Ницше к живописи японца Хокусайи, к музыке Рахманинова, к импрессионистам, но если следовать сказанному им ,мы должны были бы все это отвергнуть и слушать лишь "Полет Валькирий" Вагнера или нечто ему противоположное, сентиментально безоблачное. И все это - парадокс - во имя интересности жизни.
А при переходе от аллегорий и символов к тому, что они символизируют, получается, что целые пласты людей, не являющихся обывателями, трусами, людей нормальных, порядочных, увлеченных чем-то надличным, будь-то профессия, природа, исскуство и т.д., но людей тихих,скромных, не рвущихся к самоутверждению, не рвущихся взять силой все от жизни, полагающих, что жизнь сама порадует нас и счастьем и испытаниями, и нужно лишь быть готовым к ним, а не бегать за ними, высунув язык, отметаются Заратустрой в лишние. Это сорт людей, воспетый Окуджавой /"О, были б помыслы чисты, а остальное все приложится"/, сорт людей, хоршо известный в русской культуре, но сорт, которого, очевидно, не знает Заратустра.
Чрезмерное тяготение Заратустры все решать силой смазывает нюансы и портит тот сад жизни, то ее наполнение, о котором он так печется. Возьмем любовь - один из великолепнейших наполнителей жизни, одно из лучших украшений ее сада. Нет, никто не скажет, что Заратустра вообще не знает, что это такое. У него есть немало прекрасных строк о любви. Вот, например, из главы "О старых и молодых женщинах":
"Пусть в вашей любви будет ваша честь!" - говорит он,обращаясь к женщинам. - "Вообще женщина мало понимает в чести. Но пусть будет ваша честь в том, чтобы всегда больше любить, чем быть любимыми, и никогда не быть вторыми."
Но тут же вплетается у него в тему любви силовой оттенок:
"И повиноваться должна женщина..."
"Ты идеш к женщинам? Не забудь плетку!"
Конечно, Заратустра говорит символами. Но почему не употребил он, скажем, такой символ: Женщина - это тонкий инструмент, из котрого тот, кто умеет играть, извлекает дивные звуки? Нет, Заратустре нужна плетка, когда он идет к женщинам. Этим тонким инструментом он хочет забивать гвозди. И эуо у него - пестование сада жизни!
И все же есть ли в жизни место для воли Заратустры? Есть ли в ней для нее почетное место? Я имею в виду, не только для доброй воли или силы воли,направленной на добрые дела. Я имею в виду, для воли выраженной заратустровским "я хочу". Так вот, этой воле тоже, безусловно, есть место в жизни.
Есть, ибо это - воля дикого животного, от которого произошел человек и часть которого сидит в нем, это воля человека вне общества, воля дикого американского Запада. Это воля природы. Это воля, о которой писал Пушкин:
На свете счастья нет
Но есть покой и воля
Мы можем сказать: были эти покой и воля во времена Пушкина, а сейчас их становится все меньше. Но и тогда они были не в обществе, а вне его. Ведь не царский же двор имел в виду Пушкин, говоря о покое и воле "на свете". Общество же не может принимать неограниченной воли "я хочу" не разрушаясь, не возвращая челевечество назад к пещерам, не лишая человека того собственно человеческого, созданного культурой, от которого, конечно, и Пушкин ни за что не отказался бы, в том числе и во имя "покоя и воли".
И все-таки человеку нужна эта воля, ибо без нее, как и без духовности, он утратит какую-то важную сторону своей человеческой сути. Он престо перестанет быть челевеком, станет каким то новым видом, для которого нужно будет новое название. Правда, Заратустра как раз и зовет нас к "преодолению человека" и сотворению нового вида под названием сверхчеловек, но еще не известно, захотим ли мы пойти с ним к этой цели.
Возникает вопрос, что же делать, чтобы не дать завять ни животной ни собственно человеческой природе человека. Эта работа - не место для развернутого ответа на него, тем белее, чте достаточный ответ сегодня вряд ли может быть дан. Но кое-что на эту тему я хочу сказать.
Во-первых, в отличие от времен Ницше, сегодня стало ясно практически всем, что ту Природу, которая была колыбелью человечества, и в которой только и есть упомянутая воля, нельзя уничтожать ни в порыве преобразования мира, ни в упоении от "победы челевека над силами природы", ни в погоне за пресловутым материальным благосостоянием.
Во-вторых, становится ясным, что природа должна быть сохранена не только в компьюторной памяти, где будет закодирован генофонд всех видов живого, не только в зоопарках и дендропарках и, наконец, даже не только в национальных заповедниках. Я думаю, что рано или поздно люди придут к пониманию необходимости возврата под дикую природу некой критической части суши с одновременным решением демографической проблемы. И тогда восстановится баланс между физической и духовной природой человека, уже нарушенный и продолжающий нарушаться сегодня. Пожелавший глотнуть воли не будет нуждаться в том, чтобы избить кого-нибудь, убить, изнасиловать или носиться как угорелый на оглушительно ревущем мотоцикле, нарушая покой других, или конвульсивно дергаться в дискотеке под тяжелый рок, смотреть порнуху или фильмы ужасов, или набираться сеансов психоанализа для "покоя". Он сможет уйти в природу и там найти покой или проявить свое "я хочу" и волю в борьбе с дикими животными, голодом и холодом.
Правда и тут потребуется некоторая регламентация. Ибо, если уходящие в природу будут ехать в нее на джипах, везя с собой ружья и прочее оборудование, то она вновь вскоре исчезнет или "любители природы" настроят там "хап" городков, провозгласят себя народом и потребуют независимости и признания в ООН. Но подная свобода - это абстракция, никогда не сущеетвовашая и не могущая существовать. Жизнь в природе и отношения людей, встречающихся в ней ,будут регламентироваться правилами, но правилами отличными от норм цивилизованного общества, правилами, подобными тем, что господствовали на американском диком Западе во время оно.