Когда Заратустра "перпегибает", проклиная лже добродетельных, лже смиренных и лже ревнителей равенства, то это еще можно принять за побочный результат избранного им стиля. Ведь Заратустра говорит притчами и символами, и можно долго рефлексировать, верно ли мы его поняли, и отыскивать в подтверждение сомнениям места, где, скажем, о той же добродетели говорит он с оттенком симпатии. Но... нет нужды. Свое отношение к этическим цен-ностям в целом, к проблеме добра и зла 3аратустра выражает многократно вполне категорично:
"Символы - все имена добра и зла: они ничего не выражают, они только знаки. Безумец тот, кто хочет познать их."
"Поистине, я говорю вам: добро и зло, которые были бы непреходящими,- не существует!"
"Ибо все вещи крещены у источника вечности и по ту сторону доб-ра и зла; и добро и зло суть только бегущие тени, влажная скорбь и ползущие облака."
"Почти с колыбели дают уже нам в наследство тяжелые слова и тяжелые ценности: "добро" и "зло" - так называется это наследие. И ради них прощают то, что живем мы."
"Но тот открыл себя самого, кто говорит: это мое добро и мое зло: этим заставляет он замолчать полукрота, полукарлика, который говорит: "Добро для всех, зло для всех.""
"Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!" - такие слова называ-лись некогда священными; перед ними преклонялись колена и головы, и к ним подходили раззувшись...
Разве в самой жизни нет - грабежа и убийства? И считать эти слова священными, разве не значит - убивать саму истину?"
Любители пиэтетов, стремящиеся возвести Ницше на пъедестал святости и непогрешимости, могут попытаться и тут защитить (а заодно и засиропить) Заратустру. Мол, не вообще грабеж и убийство имеет в виду он здесь, а оправданные, вроде убийства при самозащите. Но вряд ли сам Заратустра одобрил бы таких своих защитников. Он, говоривший о себе: "Я - Заратустра, нечестивец: я варю каждый случай в моем котле, и только когда он там вполне сварится, я приветствую его, как мою пищу", вряд ли захотел бы иметь своими сторонниками тех, кто его самого благословляет, не "проварив в своем котле". К тому же есть у него фразы (я приведу их в следующей главе), которые делают такое толкование совсем невозможным.
Если бы Заратустра оставил нам только эти высказывания, то эта часть его учения не заслуживала бы полемики, а вся книга не имела бы того влияния, которое она имела и имеет, и не завораживала бы она все новые поколения читателей. Но не так уж прост "старый нечес-тивец" и, хотя он не любит рациональных, последовательных, логич-ных объяснений и так говорит об этом: "0 небо надо мною, ты, чистое, высокое! Теперь для меня в том твоя чистота, что нет вечного паука - разума и паутины его.", но лукавит он здесь и именно в ниспровержении общечеловеческих этических норм прибегает к рациональным обоснованиям, рациональным по сути, хотя и придана им форма притч, симво-лов и прочего любимого Заратустрой.
Первое такое обоснование связано у него со все той же темой "про-тив загнивания жизни" и суть его в том, что моральные обязанности утяжеляют и опресняют жизнь:
"А мы - мы доверчиво тащим, что дают нам в наследство, на сильных плечах по бесплодным горам! И если мы обливаемся потом, нам говорят: "Да, жизнь тяжело нести!"
Но только человеку тяжело нести себя! Это потому, что тащит он слишком много постороннего на своих плечах. Как верблюд, становит-ся он на колени и позволяет хорошенько навьючить себя.
Особенно человек сильный и выносливый, способный к глубокому почитанию: слишком много посторонних слов и ценностей навьючивает он на себя, - и жизнь кажется ему пустыней!"
Мысль не нова, зато не увядает. Во все времена все любители интересности жизни, с риском или без риска, но за чужой счет, включая воров в законе и прочих профессионалов преступного мира, оправдывали себя ею. Сегод-ня же особенно популярна она у издателей порнухи и "желтой" прессы, у наживающихся на проституции и у шаманов шоубизнеса, потрясающих генеталиями со всех эстрад и экранов мира. Не их, ох не их имел в виду отшельник Заратустра, любивший порассуждать о благородстве, приводя упомянутые аргументы. Ох, как ненавидел он их заочно, еще до их появления. Но что поделать, он дал им своими аргументами объективное основание обьявлять себя его наследниками.
Что можно сказать на эту тему в ответ Заратустре и всем, желающим для психологического комфорта обосновать пренебрежение моралью "философией" типа: либо принимай-те интересную жизнь без морали, либо влачите серую и скучную жизнь обывателя? Можно сказать, что это ложь, что третьего не дано. Тот, кто жаждет остроты жизни, борьбы, приключений, опасности, может найти их не только в уголовном мире, в войне и, вообще, в насилии. Еще стоят на земле высокие горы и текут порожистые реки - подниматься на первые и ходить на байдарках и пло-тах по вторым дает возможность испытать опасность, пережить приключения, и вкусить "покоя и воли" тем, кто этого ищет. Есть много острых, увлекательных и мужественных видов спорта. И наконец, можно находить остроту и уп-ражнять волю, не только нарушая закон и мораль, но и борясь с нарушителями.
А что касается "клубнички", которую Заратустра хоть и не любил, но невольно дал ей оправдание, то прежде всего нужно отметить, что то обстоятельство, что "под одеждой люди голы", было известно задолго до сексуальной революции, и это еще большой вопрос, обагащается ли эта сторона жизни от того, что общество заливается порнухой дешевой и порнухой "солидной" - всевозможными сексологическими исследованиями: популярными, непопулярными, телевизионными дисскусиями и циклами, а также мемуарами бывших гетер, а ныне профессорш сексологии.
Наконец, существует мир душевного и духовного: любовь, дружба, служение надличной идее - Богу, отечеству, искус-ству, науке. Мир, способный дать необычайное наполнение человеческой жизни и обеспечивающий ее интересность, но не требующий нарушения морали. Это удивительным образом ускользает из поля зрения знатока жизни Заратустры.
Гораздо более серьезное обоснование морального нигилизма связано у Заратустры со своеобразной трактовкой им духа и его превращений. Отшельник Заратустра, хоть и подчиняет духовное телесному, но все же достаточно высоко ценит дух. Но понимает он его, безусловно, не так, как я определил его в "Неорационализме" - как сильную надличную привязанность. Заратустра определения духа, как всегда, не дает, но нет сомнений, что личностный элемент, "я хочу", является доминирующей компонетой его духа. Силен в нем также силовой акцент:
"Вы знаете тоько искры духа: но вы не видите наковальни, какой является он, и жестокости его молота!"
Но нас важнее его учение "о трех превращениях духа".
"Три превращения духа называю я вам" - говорит Заратустра, и да-лее описывает их. Сначала - служение некой идее, принятие и исполнение ее "должно":
'Что есть тяжесть?" - вопрошает дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его."
Затем - протест против не только этих, но и всяких "должно" и замена их на "я хочу":
"Но в самый уединенной пустыне совершается второе превращение: здесь львом становится дух, свободу хочет он себе завоевать и господином быть в своей собственной пустыне.
Своего последнего господина ищет он здесь: врагом хочет он стать ему и своему последнему богу, из-за победы хочет он бороться с ве-ликим драконом.
Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть господином и богом? "Ты должен" называется великий дракон. Но дух льва говорит: "я хочу"."
И, наконец, принятие нового "должно":
"...свой мир находит отрешившийся от него."
Невозможно не почувствовать, что Ницше уловил здесь какую-то очень существенную связь в природе человека и общества обеспечивающую повторяемость нарисованной им картины раз да разом на протяже-нии истории до и после него. Интересно, что уже после Ницше это прос-
то вошло в моду. Сначала Марксизм: "Мы старый мир разрушим до основанья, а затем мы мир, мы новый мир построим". Затем экзистенциализм, который нового мира, правда, строить не собирался, зато старый раз-валял еще успешней марксизма. Последователи же зкзиста и Фрейда и поныне бегают, как ошалелые в поисках, чего бы еще разрушить нераз-рушенного. Вот в Киеве недавно полиция разогнала нудистов, заполнив-ших весь Гидропарк, так один из них заявил, что все равно он не наме-рен считаться с мнением обывателей. Ну а если все разденутся до гола, что он еще придумает разрушать, дабы его не приняли за обывателя? Да если существует загробный мир и душа Зарартустры-Ницше знает, каких последователей нашли его идеи,то переворачивается она в гро-бу,не находя себе покоя.
Так что же есть такое в природе человека и общества, что приводит к переодическим более или менее массовым устремлениям раз-рушать старые ценности и водружать на их место новые?
У человека есть разные потребности, к тому же разной природы и разного потенциала.Потребности физиологические: пища сон, отдых, удобства, половые потребности; потребности душевно - духовные: любовь, дружба, сдужение надличному; потребность в свободе, в деятельности, в самоутверждении; потребность в общении с себе подобными; потребность в развлечении, в интересной жизни. Часть этих потребностей находится в противоречии друг с другом, даже если речь идет об одном и том же человеке. Например, потребность в свободе противоречит потребности
в служении надличному, да и вообще практически любым душевно - духовным привязанностям. Но гораздо больше противоречий или, более общо говоря, связей существует между потребностями даже одними и теми же, но разных людей в обществе. Например, потребность в свободе од-ного - это слушать музыку включенного на полную мощность приемника, а потребность в той же свободе его соседа - это, чтобы ему не мешали в это время спать.
"Должно", о котром говорит Заратустра, - это десять религиозных запо-ведей или моральный кодекс строителя коммунизма, свод джентельменских правил, кодекс самурая, свод религиозных предписаний и ограни-чений типа поста или кошерной пищи у евреев, и, наконец, уголовный кодекс а также множество ограниченней принятостью. Часть из этих "должно", прежде всего такие, как десять заповедей или их вариации, т.е. нормы морали, по крайней мере в идеале, по намерениям предназ-начены так отрегулировать отношаения людей в обществе, чтобы обеспе-чить наивысшее удовлеворение всех потребностей всех членов общес-тва в среднем, или иными словами, чтобы уменьшить противоречия и стол-кновения между потребностями разных людей. Для этого постулируеются, скажем, "не убий" и "не укради". Без сложных выводов видно, что там, где это не запрещено, не может быть организованного общества и его эффективного материального производства, а, следовательно, будут немед-ленно и сильно ущемлены самые жесткие физиологические потребности большинства членов общества, что не раз и случалось в истории в периоды смут и безвластия. Но это в идеале. В действительности же принятая мораль, как правидо, не идеальна /тем более уголовный кодеке, призванный ее закреплять/. Главное же, что, как показано в "Неорационализе", никажкая идеальная система "должно" не способна удовлетво-рить полностью всех членов общеетва. Например, столь сутьевая потребность, как потребность в свободе, ограничивается, эзаневоливаетея при самой идеальной системе морали и самом либеральном уголовном кодексе, в силу, хотя бы, упомянутого выше противоречия между свободами разных людей. Так что всегда в обществе существует потенциал неудовлетворенных потребностей, зовущий к ниспровержению существующих "должно", особенно тех, которые ограничивают наиболее наболевшие и угнетенные на сегодня потребности. Это и обуславливает происходящие периодически в истории человечества взрывы, с низвержени-ем каких-нибудь "должно", чтобы по прошествии какого-то времени заменить их другими, которые будут угнетать другие потребности, и, когда накопит-ся достаточный их потенциал, произойдет очередной взрыв и очередная смена "должно". /Причем нельзя сказать,что за минувшую историю все эти смены напоминали сходящийся итерационный процесс в математике. Как правило, это были кидания из одной крайности в другую./
Это то, что уловил Заратустра в своих "трех превращениях духа". Но он сделал отсюда неверный вывод об относительности любых моральных ценностей и норм, об относительности добра и зла. Т.е., как сказано, рационального обоснования этого вывода он открыто не делает, маски-руя его "скачками с вершину на вершину", но сам вывод преподносит вполне категорично.
Почему все-таки вывод неверный, если упомянутые колебания в истории действительно, прослеживаются? В "Неорационализме" показано, что существует оптимальная система основных "должно", оптимальная мораль, обеспечи-вающая, при прочих равных, наивысшее качество жизни людей в обществе, т.е. наилучшее удовлетворение всех потребностей у большинства членов общества. Эта система соотвествует той общей части в природе людей, котрая делает их, при всех их различиях, единным видом, отличным от любых других видов животных гораздо больше, чем могут быть самые большие отличия между людьми. Она соответствует и тем фундаментальным связям, которые существу-ют между людьми в любом обществе, независимо от экономической фор-мации, общественного строя и других изменяемых параметров существо-вания рода человеческого. Поэтому эта система является практически инвариантом, т. е. остается оптимальной во всей прошлой, а также будущей истории человечества, в предпорложении, что не будут радикально изменены условия его существования /скажем, в результате атомной войны/ или его внутренняя природа / скажем, с помощью инженерной генетики/. Эта система, конечно, не удовлетворяет полностью всех потребностей всех людей /что и невозможно/ и поэтому всегда будут существовать потенциалы неудовлетворенных потребностей, которые мо-гут побуждать к пересмотру системы "должно". Но всякое отклонение от оптимума, хотя и может лучше удовлетворить отдельные потребности, приведет к худшему удовлетворению других, причем такому, что общий уровень качества жизни общества станет хуже. Так, например, анархия может лучше удовлетворить потребность в свободе у большинства, чем нормальная демократия, но нет нужды рас-сматривать, что будет при этом с другими потребностями людей, начиная с потребностей матриальных. Вот почему не прав здесь Заратустра и вот почему так опасен его призыв к радикальному пересмотру этических норм той близкой к оптимуму морали, кторая была найдена путем долгого и горького опыта длиннейшей ве-реницы человеческих поколений или, по мнению верующих, дана Богом. К каким трагическим последствиям может привести попытка реализовать этот призыв показал фашизм.
Объективность требует отметить, что в "Трех превращениях духа" Заратустра не говорит именно и только о морали. Он говорит о любых "должно", порождаемых человеческим духом. Существуют "должно", не об-ладающие инвариантностью норм морали и сохраняющие свою полезность и верность лишь в определенные истерические эпохи. Таковы, например, служение царю иди кодекс самурая. Они сложились исторически и при-ходит время, когда они отмирают. Кроме того, как показано в "Неорационалиэме", всякая духовная идея; религия ли или нерелигиозное учение типа марксизма, независимо от того, насколько эти учения верны и хо-роши, имеет некие общие законы развития. И в частности, на определен-ном этапе каждая идея начинает обрастать омертвелыми скорлу-пами духа, т.е. все более плодить всевозможные "должно", всевозможные предписания и ограничения, все менее служащие исходному идеалу и все более - жрецам идеи, будь то священническая каста для религии иди партийная номенклатура в случае марксизма. Ниспровержение "должно" умерших идей иди омертвелых скорлуп идей еще не умерших - святое де-ло и здесь, во истину, служит людям бунтарский дух Заратустры. Но, к сожалонию, 3аратустра не ограничивается лишь этими "должно", а зовет к переодическому разрушению любых человеческих норм, зовет нас быть "по ту сторону добра и зла".
Есть и еще одна ебьективнееть, котрую прозрел Заратустра в своих "Трех превращениях духа". В самом человеке, в генах его эаложена цикличность, которую он описывает здесь. В детстве человек воспри-нимает то, чему его учат старшие и примерно в отрочестве он весь - служение тому "должно", которому его научили. Но в молодости наступает период самоутверждения, а вместе с ним зачастую и бунта против "должно" и провозглашения "я хочу":
"И всо, кто дерзает, кто хочет, кто ищет
Кому опостылели страны отцов
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет
Внимая заветам седых мудрецов..."
И т.п.
И, наконец, в случае нормального вызревания, (которое не всегда имеет меето; не всегда и молодость, в упомянутым смысле бывает у че-ловека/, он приходит вновь к "Должно", но самостоятельно выстаданным, пропущенным через есебя.
Примеров тут несть числа. Это и вечные бунты новых поколений про-тив отцов, и блудные сыновья с их возвращением, и так называемые гре-хи молодости и т.д. Только в большинстве случаев молодость, отбушевав, возвращается к тем же ценностям, к тем же "должно", против которых восставала. И это подтверждает существование вечных, инвариантных "должно". Но не всегда происходит этот возврат и, когда речь идет о ценностях, которые отжили свой век, то именно этот всегда существующий потенциал молодого бунта приводит к сбрасыва-нию омертвелых оков.
Т.е. мы видим, что в этой заложенной в генах человеческих цикличности есть важная функция, необходимая для выживания рода человеческого и приспособления его к новым условиям. Но в ней же заложена и опасность, состоящая в том, что, будучи направлен ложными учителями, потенциал этот может становиться /и становился уже не раз в истории/ разрушительным.
Каково же может быть решение проблемы, связанной с этой особенностью человеческой натуры? Решение философское и решение практическое, через разумное устройство общества?
Философское решение состоит в там, что, как я уже сказал, существуют незыблемые, инвариантные "должно" - фундаментальные этические нормы. Ясное понимание этого избавит молодежь, стремящуюся к самореализации от ненужного эксперементирования и побудит искать другие обьекты для выхода своей энергии.
Что касается общественного устойства, то оно, очевидно, должно быть таким, чтобы для упомянутого потенциала существовал более-менее неразрушительный и даже полезный выход. Я не намерен в работе посвященной Заратустре, проектировать наилучшее общественное устройство, но позволю себе срвавнить в рассматриваемом аспекте пресловутые капитализм и социализм. Для этого сначала уточним, что из себя представляет упомянутый потенциал. Мы коснулись этого потенциала в связи с "Тремя превращениями духа" Заратустры, коснулись как такого, который может проявлять себя и проявлял в разные моменты истории в разрушении прежних "должно". Но было бы неверно делать вывод, что в природе человека, в определенной фазе его развития, есть потенциал, направленный, именно, на разрушение любых существующих "должно". Существует потребность молодости в самостоятельности, в самовыявлении, в самоутверждении. Потенциал этот требует своего дела для молодости, своего дела в широком смысле, а к разрушению прежних "должно" он обраща-ется либо, если у него нет другого выхода, либо под воз-действием соответствующих учений, истинных или ложных.
Так вот, капитализм и дает возможность своего дела, правда, "дела" в узком смысле слова. Добавим к этому свободу, которую дает демокра-тия при капитализме: свободу политической деятельности и любых общественных организаций и т.д. Все это дает лигитимные выходы упомя-нутому потенциалу при капитализме. И в этом смысле преимущество капитализма перед социализмом неоспоримо.
Возвращаемся к Заратустре. В "Трех прев-ращениях" он аппелирует к рассматри-ваемому потенциалу человеческой натуры, молодой в особенности, де-лает это с большой художественной силой и в той мере, в какой это относится к отжившим "должно", проповеди Заратустры будут служить людям и впредь. Но в который раз переходит он здесь границу исинности своих утверждений и смущает разум молодых и незрелых, зовя их за собой в "по ту сторону добра и зла".
Еще одним рациональным аргументом Заратустры в пользу этического релятивизма, аргументом также упакованным в форму символов и притч, является его теория народа, как носителя и хранителя системы ценностей, своей у каждого народа. Так говорит он об этом:
"Это знамение даю я вам - каждый народ говорит на своем языке о добре и зле: этого языка не понимает сосед. Свой язык обрел он себе в обычаях и нравах."
"Многое, что у одного народа называется добром, у другого называ-ется стыдом и позором: так нашел я. Многое, что нашел я, здесь называлозь злом, а там украшалось пурпурной мантией почести.
Никогда один сосед не понимал другого: всегда удивлялась душа его безумству и злобе соседа."
В этой теории есть важное рациональнее зерно: Главным отличием народа от народа является не язык, культура или национальный харак-тер, а национальная система приоритетов. Я бы сказал, что без такой системы приоритетов, принимаемой значительным большинством, нет наро-да. Народ является в немалой степени творцом этой системы и ее хра-нителем. В ней проявляется его национальный характер и с ней нераз-рывно связана его культура.
Но если у каждого народа своя система ценностей, отличная от таких же у других народов, то не прав ли Заратустра, утверждая относительность добра и зла, относительность морали? Я говорю, нет и вот почему.
Прежде всего, в систему ценностей, о которой говорит здесь Заратустра, входят не только нормы морали, но и обычаи, традиции и нравы народов, которые не обязательно содержат в себе моральный аспект. Заратустра, к сожалнию, валит все в одну кучу. Но если разделить, то в отношении обычаев и нравов, не связанных с моралью, Заратустра прав. Сказано: "Веселие Руси есть пити" и того, ко станет разводить вино водой, дабы не захмелеть, засмеют здесь. Древние же греки обливали презреним того, кто пил вино, не разбавляя. Англичане ценят сдержанность и холодное достоинство, французы - непринужденность и жовиальность. И т.д. и т.п. Но главное не в этом.
Заратустра хоть и валит в одну кучу обычаи и нормы морали, но совершенно четко говорит о добре и зле, разном для разных народов и мы чуветвуем, что он, по крайней мере, не совсем не прав и в этом. Как же это может быть и как это может вязаться с существованием инвариантных общечеловеческих "должно"?
Дело в том, что из себя представляют нормы морали. 0ни имеют некоторую категорическую безусловную часть, определяющую, что, вообще, есть добро, а что зло, независимо от обстоятельств, при которых совершастся злые или добрые поступки, и без оценок степеней добра и зла или без сравнения, насколько одно зло злее другого и, аналогично, доб-ро - добрее. Именно такой характер носит традиционная формулировка норм морали, ведущая свое начало от десяти заповедей: "Не убий", "Не укради", "Возлюби ближнего своего". Однако для практического при-менения этих норм категорической, безотносительней их части и, соот-ветственно, формулировки недостаточно. Люди совершают свои поступки не в вакууме, а в конкретных обстоятельствах, причем нередко возникают ситуации, когда исполнение одной нормы противоречит исполнению другой, как, например, в случае, когда отец велит украсть и заповедь "Не укради" противоречит заповеди "Чти отца своего". Поэтому необходимо устано-вление сравнительной предпочтительности различных норм, а также сте-пени влияния на них различных обстоятельств. Это и делается через посредство законов, дающих разной степени тяжести наказания за нару-шения различных норм, да еще обуславливающих эту тяжесть обстоятель-ствами, в которых совершено нарушние.
Конечно, уголовные кодексы - не идеальны и могут быть достаточно далеки от оптимума. Тем не менее существование уголовных кодексов, различных в различных странах, помогает нам уяснить, как соотносится национальная этика с этикой общечеловеческой и почему существование у каждого народа своих пред-ставлений о добре и зле не противоречит существованию общечелове-ческих инвариантных этических норм. Общечеловеческие, инвариантные нормы - это категорическая, безусловная часть этики, даваемая прежде вего заповедями типа: "Не убий", "Не укради", "Не прелюбодействуй", "Возлюби ближнего своего" и т.д. Это основа моральной ткани, по которой каждый народ ткет узор своей национальной этики,отдавая разное предпочтение разным нормам и по разному оценивая взаимодей-ствие этих норм с обстоятельствами и другими неэтическими ценностя-ми. Ни один народ не говорит: "Убий", и не один не трактует "Не убий" абсолютистки. Каждый народ признает какие то обстоятельства, которые оправдывают и убийство, но у одних оправданием может служить толь-ко война и самозащита, у других - кровная месть и другие соображения чести /даже если это не записано в уголовный кодексе, но мораль, как сказано, не севпадает вполне с уголовным кодексом/.
Таким образом мы мажем сказать, что Ницше в "Заратустре" сделал очень важное открытие в понимании сути национального и народного, но сделал отсюда неверный вывод об отсутствии общечеловеческих ос-нов добра и зла.
Еще один рациональный аргумент Заратустры в пользу проповедуемо-го им релятивизма морали - это противопоставление будущего блага человечества его нынешнему благу. Естественно, у Заратустры это аргумент рациональный лишь по сути, а не по форме. Заратустра, как всегда говорит притчами. И даже по сути аргумент становится рациональным лишь после нашего додумывания того, что хотел он здесь сказать. Но прежде всего, что он все таки сам говорит на эту тему:
"Выше любви к ближнему стоит любовь в дальнему и будущему." "Так гласит моя великая любовь к дальним: не щади своего ближ-него. Человек есть нечто, что должно преодолеть."
"О братья мои! В ком же лежит наибольшая опасность для всеге че-ловеческого будущего? Не в добрых ли и праведных?"
В рациональной форме аргументацию Заратуетры сводится к тогму, что если мы будем слишком добренькими сегодня или нагру-зим себя слишком многими "должно", то завтра сад жизни зачахнет, из-за отсутствия борьбы атрофируются сильные желания, воля, люди измель-чают и деградируют.В той море, в какой это касается распространенного сегодня лже гуманизма с его проповедью терпимости к бездуховности, к посредственности, к извращениям и даже с возведе-нием их в норму, то но просто прав здесь Заратустра, но сегодня еще более пророчески звучат его слова, чем в дни когда они писались. Но отсюда не следует вывод, что отбросив "Не убий" и "Не укради" мы придем к лучшему будущему хотя бы в отдаленней перспективе. Более того, на этом пути мы, вообще, не продвинемся далеко, т.к. успешно истребим себя довольно скоро.