Аннотация: Продолжение книги "От Моисея до постмодернизма. Движение идеи"
Глава 2 Задача толкования Нового Завета
Если судить по количеству толкований и по степени разброса мнений толкователей, то толковать Новый Завет еще тяжелее, чем Ветхий. И это действительно так, потому что те, кому давалось Учение, на этот раз были еще более примитивны, а сам предмет Учения еще более сложен.
Непосредственно воспринимавший от Бога Тору Моисей, выросший при дворе фараона, получил наилучшее по своему времени образование. Правда, Пятикнижие Моисеево было записано не с его слов, а со слов Иисуса Навина. Но Навин с юных лет был учеником Моисея и поэтому можно ожидать довольно высокой степени понимания Учения и довольно высокой точности передачи его по цепочке Моисей - Навин. Но, из четырех Евангелистов двое были простые рыбаки, один, Матфей - мытарь, т.е. сборщик податей, и лишь один, Лука - врач. Но Лука не был из непосредственных учеников Христа, он написал свое Свидетельство по рассказам других, слушавших Христа и слушавших тех, кто слушал Христа. Таким образом, все то, что те не поняли или неправильно поняли, отразилось в его Свидетельстве. О том же, что ученики часто не понимают Учителя свидетельствуют Евангелия, как словами Евангелистов, так и словами самого Иисуса Христа:
"Переправившись на другую сторону, ученики Его забыли взять хлебов.
Иисус сказал им: смотрите, берегитесь закваски фарисейской и саддукейской.
Они же помышляли в себе и говорили: это значит, что хлебов мы не взяли...
Как не разумеете, что не о хлебах сказал Я вам, берегитесь закваски фарисейской и саддукейской?
Тогда они поняли, что он говорил им беречься не закваски хлебной, но учения фарисейского и саддукейского". (Мат. 16, 5¤7, 11¤12)
"Имея очи, не видите? Имея уши, не слышите? И не помните?..
...как же не разумеете!" (Мар. 8. 18, 21).
"Сию притчу сказал им Иисус. Но они не поняли, что такое Он говорил им" (Иоан. 19, 6) И т.д.
Простота апостолов в сочетании с тем, что записаны Евангелия были по памяти много лет спустя после смерти Иисуса, и, следовательно, после того, как апостолы слышали Его, привела к тому, что многое и важное, сказанное Иисусом, было, по видимости, вообще упущено и утрачено. Если уж Нагорная проповедь - квинтэссенция вербального Учения Иисуса - приводится лишь Матфеем и Лукой, а остальными даже не упоминается, причем Лука записал лишь малую часть от записанного Матфеем (хотя записал и кое что, чего у Матфея нет), то можно себе представить, сколько еще важного забыто и не упоминается ни одним из Евангелистов.
Не записав, по видимому, многого из того, чему учил Иисус Христос, Евангелисты внесли, наверняка, немало и отсебятины, т.е. того, чего Христос не говорил. По крайней мере, в некоторых случаях это прослеживается. Так Матфей пишет:
"Родит же Сына и наречет Ему имя Иисус, ибо он спасет людей Своих от грехов их.
А все сие произошло, да сбудется речение Господа через пророка, который говорит:
"Се дева во чреве приимет и родит Сына и нарекут имя Ему Эммануил, что значит с нами Бог". (Мат. 1, 21¤23)
Здесь Матфей цитирует Исаию (Ис. 7. 14). Но хотя Исаия предсказывал пришествие Иисуса Христа, в данном случае он говорит вовсе не о Нем, что хорошо видно из контекста, из которого, говоря современным языком Матфей некорректно вырвал цитату. Вот этот контекст с сокращениями:
"И сказал Господь Исаии: выйди ты и сын твой Шеарясув на встречу Ахазу, к концу водопровода верхнего пруда, на дорогу к полю белильнечьему,
И скажи ему: наблюдай и будь спокоен, не страшись и да не унывает сердце твое от двух концов этих дымящихся головней, от разгоревшегося гнева Рецина и Сириян и сына Ремалиина.
Сирия, Ефрем и сын Ремалиин умышляют против тебя зло, говоря:
Пойдем на Иудею и возмутим ее, и овладеем ею и поставим в ней царем сына Тавеилова.
Но Господь так говорит: это не состоится и не сбудется...
Тогда сказал Исаия:
...Господь дает вам знамение: се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему Эммануил...
... прежде чем этот младенец будет разуметь отвергать худое и избирать доброе, земля та, которой ты (Ахаз - мое) страшишься, будет оставлена обоими царями". (Ис. 7. 3¤16)
Из контекста ясно, что свое пророчество Исаия дает царю иудейскому Азаху и всему иудейскому народу, опасающемуся нашествия объединенных войск Сирии и Ефрема. И смысл пророчества, что им не надо опасаться нашествия, его не будет. А чтоб они уверовали в это, Бог дает им знамение: родится упомянутый Эммануил и до того, как он подрастет, обоих царей: сирийского и Ефрема уже не будет. А далее Исаия говорит, что через 65 лет Ефрем вообще прекратит свое существование, как народ, будучи завоеван и рассеян Ассирией. И вот ее то Иудее нужно опасаться.
Поскольку все предсказываемые здесь Исаией события имели место задолго до пришествия Иисуса Христа, то ясно, что нет никакой связи между Ним и упомянутым Эммануилом. То же обстоятельство, что, цитируя Исаию, Матфей пишет слова "Сын" и "Ему", относящиеся к Эммануилу, с большой буквы, тоже ни о чем не говорит, ибо Исаия писал на иврите, а в иврите вообще нет заглавных букв, т.е. это отсебятина Матфея, выражающая его понимание, точнее непонимание. Причем это именно отсебятина, ибо ничего подобного от Иисуса Христа, который, будучи Сыном Божьим, не мог не знать истину, Матфей слышать не мог. Нет сомнения, что и он и другие Евангелисты, когда записывали свои воспоминания, то, не помня многого, добавляли кое-что от себя, что казалось им (в меру их понимания) соответствующим духу Учения или подкрепляющим, делающим более убедительным его.
Вот еще пример такого "рвения" у того же Матфея:
"Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов. Тогда сбылось реченное чрез пророка Иеремию, который говорит:
"Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет." (Мат. 2. 16¤18)
Матфей хочет сказать, что "плачем Рахили" Иеримия предсказал избиение младенцев Иродом, а значит и рождение Иисуса Христа. Но это еще более грубое насилие над текстом, чем предыдущий пример. Достаточно прочитать у Иеремии абзац следующий за процитированным Матфеем, чтоб увидеть это. Вот как это выглядит вместе:
"Так говорит Господь: голос слышен в Раме; вопль и горькое рыдание; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет.
Так говорит Господь: удержи голос твой от рыдания и глаза твои от слез, ибо есть награда за труд твой, говорит Господь, и возвратятся они из земли неприятельской" (Иер. 31. 15, 16)
Т.е. не Ирод истребил детей Рахили, а они уведены в вавилонское пленение, об исходе из которого и пророчествует здесь Иеремия. А к Иисусу Христу это не имеет ни малейшего отношения. И подобные примеры можно приводить еще.
Еще больше следует ожидать, что, передавая действительно сказанное Иисусом Христом, они передавали его неточно, искажая при этом смысл, или передавали неполно, что опять же может затруднять или даже делать невозможным правильное понимание того, что имел в виду Иисус Христос. Следы таких искажений и неполной записи можно обнаружить, сравнивая тексты разных Евангелий. Так у Матфея сказано:
"... Моисей, по жестокосердию вашему, позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала было не так;
Но я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует" (Мат. 19. 8¤9).
Матфей при этом не поясняет, что там "сначала было не так". В результате можно подумать, что Моисей не все, сообщенное ему Богом, передал евреям или в каких-то пунктах исказил передаваемое. А это уже бросает тень на Моисея: вот де он был не совсем того, а теперь от Иисуса мы узнаем правду.
Но у Марка это место изложено более подробно: "Подошли фарисеи и спросили, искушая Его: позволительно ли разводиться мужу с женою?
Он сказал им в ответ: что заповедал вам Моисей?
Они сказали: Моисей позволил писать разводное письмо и разводиться.
Иисус сказал им в ответ: по жестокосердию вашему он написал вам сию заповедь; В начале же создания, Бог мужчину и женщину сотворил их
Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два одной плотью, так что они уже не двое, а одна плоть.
Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает".
(Мар. 10. 2¤9)
Тут ясно, о каком "начале" речь идет и что там было "в начале". Речь идет о том, что написано в "Бытии" - первой книге Пятикнижия Моисеева. На иврите, кстати, эта часть называется "б'рейшит", что дословно переводится "в начале", и там, действительно, есть то, о чем говорит Марк, но упускает Матфей. Правда, и так остается видимое противоречие между Моисеевым разрешением разводов и тем, что, повидимому, воспринимается как их полный запрет в устах Иисуса Христа. Но это уже не то противоречие. Оно, как я покажу в дальнейшем, не нарушает преемственности Учения Христа по отношению к Учению Моисея, не нарушает стратегического плана Бога по доведению человека до "образа и подобия Божия". А если бы не было у Марка расшифровки недосказанного Матфеем, то разрешить это видимое противоречие и устранить видимый разрыв между двумя Учениями было бы значительно труднее.
Разница между тем, как записали одно и то же высказывание Христа два Евангелиста может быть незначительной, в одном слове, в нюансе, но этот нюанс может существенно менять смысл.
Так у Луки сказано:
"Закон и пророки до Иоанна; с сего времени Царствие Божие благовествуется, и всякий усилием входит в него".
(Лук. 16, 16)
У Матфея есть эта же фраза Иисуса, но вместо "усилием входит в него", сказано "Царство Небесное силой берется" (Мат. 11.12). "Усилием" воспринимается нормально в контексте Учения Иисуса Христа в целом: для того, чтобы попасть в Царство Небесное, надо удовлетворять каким-то требованиям, а для этого человек должен приложить усилия.
А вот когда до этого читаешь у Матфея "силой берется", то это озадачивает: что, напролом что ли человек должен туда ломиться, нахрапом?
Кроме тех немногих мест, где мы можем установить отсебятину Евангелиста или искажение им смысла, сказанного Иисусом, потому что он неправильно Его понял или не все записал (или и то и другое), можем это сделать посредством сравнения аналогичных мест у двух Евангелистов или ссылки Евангелиста на Пророка с текстом самого Пророка, есть гораздо больше мест, где мы чувствуем, что здесь что то не так, что не мог Иисус Христос так говорить, не добавив к этому, по крайней мере, еще чего-нибудь, но у нас нет возможности восстановить, что же на самом деле было сказано в этом случае Иисусом. Так у Марка есть такое место:
"Так, что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи".
(Мар. 4. 12)
Что значит здесь "да не обратятся"? Куда обратятся, чего обратятся? И за что им будут прощены грехи? За то, что не разумеют? Зачем же тогда Он от своих учеников добивается, чтоб они уразумели? Зачем, вообще, кого-то чему-то учить, если ничего не разумеющим грехи будут прощены? А разумеющим они что, не будут прощены? Да и из сопровождающей эту фразу притчи о сеятеле ясно, что Иисус отдает предпочтение "разумеющим".
Подобных мест в Евангелиях много.
Тут я хочу отреагировать наперед на возражения консервативных теологов против выше написанного мной. Теологов, считающих, что каждое слово в Писании свято и истинно, ибо каждый пишущий в нем, включая Пророков, Евангелистов и даже летописцев эпохи Судей и Царей - Боговдохновляем и поэтому ни в чем не мог ошибиться. И что хоть Иисус и попрекал не раз Своих учеников тем, что они Его не понимают, а они в свою очередь не раз сами говорили Ему, что не понимают Его, но это было при жизни Иисуса. А после смерти и вознесения Иисус прислал ученикам Своим Утешителя - Духа Святого и тот, войдя в них, сделал их все понимающими.
Действительно, подобное место про Утешителя в Евангелиях есть (не буду его пока цитировать). Но факты остаются фактами. Все-таки неправильно понимают Матфей Исаию. Все-таки есть расхождения между Евангелистами и т.д. Наконец, нужно вспомнить о существовании апокрифов. Ведь не сразу нынешние четыре Евангелия вошли в канон, а сначала они ходили на равных со множеством других, которые затем попали в апокрифы. И не Господь Бог и не Боговдохновенные Апостолы сделали эту выборку, а церковные иерархи, жившие изрядно позже них. Нельзя же всех священников зачислять в святые и Боговдохновенные. Если б так было, то не было бы бесчисленного числа конфессий и противоречащих друг другу толкований, не было бы Инквизиции, религиозных войн и многого другого, за что уже сам Папа римский просил у мирового сообщества прощения.
Это напускание чрезмерной святости на каждое слово в Библии мешает истинному пониманию Учения, чего как раз и требует от нас Бог. Бог не нуждается в такого рода защите Его. И пекутся такие защитники не о Боге и не об истине, а о себе, о будущем теплом местечке в Царстве Небесном. Нельзя не вспомнить здесь упомянутого друга Иова - Элифаза, который подобным же образом защищал Бога и которому Бог сказал: "Горит гнев Мой на тебе и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб мой Иов".
С другой стороны, не нужно, конечно, впадать в противоположную крайность и из существования Апокрифов и указанных мной несоответствий и расхождений делать вывод о том, что Евангелия - чистый вымысел, фикция. Ведь при подделке, для вящей убедительности, противоречия и несоответствия можно устранить. Настоящих же свидетелей как раз и отличает то, что они не помнят все совершенно одинаково, и не всегда все понимают, естественно.
При этом сквозь расхождения между Евангелиями (включая Апокрифы) с неумолимой силой пробивается единая истина Учения, которая даже не будучи никем до конца понимаема, ощущается всеми, кто истину ищет, кто ее жаждет. Не будь этого, не могло бы Христианство распространиться чуть не на пол мира и несмотря на бесконечное ветвление церквей, подрывающее авторитет Учения, несмотря на научную (или якобы научную) критику его продолжать удерживать свои позиции в течение 2-х тысячелетий.
Но не только простотой и непонятливостью Апостолов и Евангелистов, написавших Новый Завет, объясняется сложность его понимания и толкования. Еще больше она объясняется сложностью задачи, стоящей перед Иисусом Христом, сложностью предмета Его Учения. Как бы хорошо ни была изложена, скажем, теория относительности, понять ее все равно несравненно труднее, чем арифметику.
В Моисеевом Учении давался в основном конструктив, нормативная часть, более-менее легко поддающаяся четким определениям. "Не убий", "не укради" и формулируются просто и запоминаются легко. Правда, при попытке осуществить это на практике, выясняется, что это все-таки не арифметика, что это надо весьма и весьма развивать применительно к обстоятельствам и тогда там тоже появляются сложности понимания и возможности разнотолкования и еще какие. Все это мы видели в предыдущей части. Но, по крайней мере, в первом приближении это легко доступно пониманию.
А Учение Иисуса Христа концентрируется на духе, а это такой предмет, который плохо поддается формальным определениям. Мы видели, к чему привела попытка фарисеев формализовать дух. Дух просто ушел из их обильных формальных предписаний. Иисус Христос идет другим путем. Главным в Его Учении является Он Сам, Его личность, Его земная жизнь с Его поступками и Его добровольная мученическая смерть во имя спасения людей.
Моисеево Учение никак не привязано ни к личности Моисея, ни к его биографии и поступкам. Например, мы можем одобрять или не одобрять то, что он убил египтянина, избивавшего еврея, но не можем на этом факте обосновывать толкование заповеди "не убий". Ибо заповеди даны Богом и до того, как Моисей получил их, он мог поступать и неправильно, не по заповедям. Более того, даже получив их, он, будучи человеком, мог и неправильно толковать их в конкретных обстоятельствах. Но Иисус Христос - Сын Божий, Он - Слово, Он был "в начале" ("В начале было Слово ... и Слово было Бог), Он не может в своих поступках противоречить, или хотя бы не соответствовать Учению. Наоборот, как было сказано, Его жизнь - главное в Его Учении.
И поскольку это главное, то и в ученики себе он выбирает не бездушных интеллектуалов фарисеев, умеющих неплохо для своего времени формулировать мысли и понимать формулировки других, но убивших в самих себе и убивающих в других живой дух, саму потребность его. Он выбирает людей простых, но чистых душой, способных глубоко чувствовать и воспламеняться духом. Людей породы Давида. И хоть Апостолы многого не понимали в Его речах, но имели чистое и горячее сердце, способное к духовным взлетам. Они глубоко впечатляются Его личностью и Его жертвой, они впитывают Его дух и воспламеняются им и это на данном этапе важней, чем теоретические определения. Эта сторона Учения Христа передана в Евангелиях наилучшим образом. Евангелисты сумели передать и образ Иисуса и потрясающую драму добровольной жертвы, непонимание окружающих (их самих в том числе), предательства, отступничества близких и, наконец, мученической смерти, передали это так, что шедевры мировой драматургии бледнеют перед бесхитростным изложением этих простых людей и, уж точно, неискушенных литераторов.
Не случайно великие творцы во всех жанрах искусства всех времен и народов нашей эры возвращаются и возвращаются к евангельскому сюжету, создавая такие шедевры, как например, баховские "Страсти по Матфею", и, вообще, вся духовная музыка, как бесконечные художественные и скульптурные "Распятия", "Положения во гроб", "Оплакивания", "Воскресения", иконы "Спаса", как рублевская "Троица" и т.д. Только в русской литературе и евангельскому сюжету обращались или хотя бы вставляли в свои произведения реминисценции и цитаты из него такие мастера, как Булгаков в "Мастере и Маргарите", Есенин, цитируя прямо на иврите: "Ави, Ави, лама савагфани" и Постернак: "Если только можешь Аве Отче, чашу эту мимо пронеси".
И все равно никто из них не превзошел по силе выражения бесхитростного изложения Евангелиста:
"И взял с собою Петра, Иакова и Иоанна; и начал ужасаться и тосковать.
И сказал им: душа Моя скорбит смертельно...
И говорил: Авва Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты".
(Мар. 14. 33, 34, 36)
Или у Матфея:
"Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! Избавь Меня от часа сего! Но на сейчас я и пришел".
Но как ни важно научить людей духу через жизнь и смерть Иисуса, но одного этого недостаточно. Необходимо еще вербальное обучение. Необходимо потому, что в Учении, в общем Учении, частями которого являются и Моисеево и Иисусово и добавки Давида, Пророков и тех, кто будет развивать его дальше, дух и конструктивная часть - закон и мораль - неразделимы. Это - единое целое и нужно что-то сказать и о взаимоотношении, взаимодействии этих частей. И Иисус говорит это. И если уж передавать учение о духе словами, то лучше делать в художественной форме, а не в научных формулировках. Ибо искусство лучше, чем наука передает духовные (и душевные) тонкости. Поэтому Иисус обычно прибегает к притчам: "И учил их притчами много" (Мар. 4.2). И притча о блудном сыне, и о богаче и Лазаре, и о сеятеле, и о горчичном зерне, и много других. И там, где не сказано прямо, что это притча, все равно речи Иисуса имеют образный, художественный, а не научный стиль. Притчи и притчевый стиль встречаются и в Ветхом Завете, но практически только у Соломона. И у него они затрудняют восприятие смысла его речей. Причем хитромудрый Соломон к тому и стремится для произведения большего впечатления на читателя. Иисус, конечно, вовсе не ставит Себе цели затемнять смысл Своих речей. Тем не менее, и у него притчи, как и вообще искусство, допускают разное их понимание. Поэтому (в том числе) и ветвилось христианство обильнее, чем Иудаизм и расходились его толкования до немыслимых крайностей.
Пример того, как далеко можно уйти от истины, используя притчевый, образный, художественный стиль Евангелий, дает так называемое эзотерическое Христианство - продукт модам Блаватской и ее ученицы Бизант. Основная идея их в том, что помимо Учения Христа, содержащегося явно в Новом Завете, есть другое, тайное Его Учение, сокрытое в притчах. Оно сообщено было Апостолам открыто, но им не велено было передавать его прочим людям. А вот Блаватская и Бизант его "раскрыли". Опираясь, естественно, на возможность кривотолкования притч. Ну и намололи про всякие мистические силы, влияющие на судьбы людей, помимо и независимо от Бога, силы с которыми человек (с помощью Блаватской и Бизант) может выйти в контакт на пользу себе, а заодно и во вред своим противникам. Последнее, мол, и было причиной, почему Иисус Христос не велел Апостолам раскрывать людям это тайное Учение. Непонятно, правда, почему мадамы решили это сделать сами. В результате вместо светлого, не легкого, конечно, для понимания, но отнюдь не тайного Учения Христа, появилось мракобесие в духе тайных жреческих учений Востока, против которых неоднократно выступал и Моисей и Пророки и Сам Иисус Христос.
Конечно, можно заподозрить Блаватскую и Бизант в сознательном искажении смысла Учения Христа, подобно тому, как в предыдущей части мы заподозрили в этом Корея в отношении Учения Моисея. Но в общем, притчевый стиль способствует тому, что и при искреннем желании понять правильно читающий все равно легко может ошибиться. Возьмем, например, известную притчу о блудном сыне. Тут без всякого злого умысла на первый взгляд кажется, что притча учит: кающийся грешник лучше праведника. И до подобного вывода дотолковывались многие и многие, о чем свидетельствует русская пословица: "Не согрешишь, не покаешься". Но как будет показано, Иисус имел здесь в виду другое.
Кроме того, правильное понимание Учения Иисуса осложняется также фактором, который имел место и в случае Учения Моисея. А именно конкретностью истины, обусловленностью ее обстоятельствами. Мы помним, что даже "не убий" и "не укради", обусловлены обстоятельствами. Вообще говоря, "не убий", но в каких-то обстоятельствах (у Моисея в отношении убийцы совершившего преднамеренное убийство, в современном уголовном кодексе - при оправданной самозащите) можно или даже нужно убить. Обусловленность обстоятельствами относится к любым истинам, включая физические законы и теории. Но хотя сам факт обусловленности любой истины обстоятельствами был отмечен и в замечательной форме выражен еще Соломоном ("Есть время разбрасывать камни и время собирать камни...) и лет так тысячи через три в лаконичной форме повторен Марксом ("Всякая истина конкретна"), признание сего факта не решает и весьма мало облегает задачу применимости конкретной истины в конкретных обстоятельствах. Мы видели, какие фокусы вытворяли евреи, применяя относительно простые истины Моисеева Учения в конкретной действительности в эпоху Судей, т.е. до Соломона. Но и после того, как узнали от Соломона про конкретность истины (в эпоху Царей), дело не пошло много лучше. Проблема эта и сегодня в общем виде не решена и порождает немало явлений весьма судьбоносных для современного человечества. Прежде всего это кризис истины, как таковой, начавшейся в 20-м веке и продолжающийся и поныне, кризис выражающийся в релятивизации истины вплоть до утверждений об отсутствии объективной истины, также как и способов ее установления и обоснования, отсутствии ее даже в науке, даже в самой рациональной из наук физике. Вот как, например, об этом пишет философ П.Фейерабенд:
"Не существует никакого научного метода; не имеется никакой простой процедуры или множества правил, которые лежат в основе какого-либо исследования и гарантируют, что оно является научным и тем самым заслуживает доверия"
(Feyerabend P. "Science in a free society", London, New York, 1978).
С релятивизацией истины, как таковой, очень связана и релятивизация моральной истины, из чего, естественно, вытекает просто отрицание морали. Если "не убий" становится относительно, т.е. можно и убить, причем вне всякой связи с обстоятельствами, то зачем вообще провозглашать этот постулат, точно также как и другие.
Попытки релятивизации истины существовали всегда. По крайней мере, они прослеживаются с тех времен, как существует наука, философия и монотеистическая религия. Но мощный кризис истины 20-го века был обусловлен тем, что самая рациональная из наук - физика столкнулась с парадоксами радикального изменения своих понятий и выводов при переходе от одной фундаментальной теории к другой (пространство и время абсолютны у Ньютона и относительны у Эйнштейна) и не смогла их рационально объяснить. На этой почве и возник целый ряд релятивистских философских направлений, начиная с философского релятивизма и кончая пост позитивизмом, некоторые из которых поныне доминируют в западной философии. Как я показал в моей теории познания ("Неорационализм", Киев 1992) и цикле статей по Единому методу обоснования ("Философские исследования", Москва, 3, 2000, 1, 2001, 2, 2002) правильное истолкование упомянутых парадоксов (снимающее проблему и саму парадоксальность) связано с правильным пониманием условий применения соответствующих теорий, границ их применяемости или, что то же, их пресловутой конкретности. То же обстоятельство, что до сих пор это никем не было сделано (несмотря на всю важность задачи), показывает насколь нетривиальна задача установления границ или обстоятельств применимости конкретной истины.
К этому следует добавить, что это задача становится тем сложнее, чем более сложен объект исследуется. Что же касается духа, как объекта исследования, то сам создатель теории относительности Эйнштейн говорил, что человек, который создает теорию относительности для сферы человеческих отношений (в которых дух играет главенствующую речь) будет гениальнее его. Отсюда видно, насколь возрастает трудность понимания конкретности истины, когда речь идет о тех истинах, которым учит Христос.
Вот относительно простой пример:
"Тогда приходят к Нему ученики Иоанновы и говорят: почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся?
И сказал им Иисус: могут ли поститься сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься".
(Мат. 9, 14,15)
Пример относительно прост, потому что здесь Иисус не дает новую истину-постулат, а устанавливает границу истины, данной уже раньше Моисеем - требования поститься в определенные дни. Но и в этом относительно простом случае нельзя понимать Иисуса слишком буквально. Речь не о том, что пост можно отменить из-за свадьбы или приезда важного гостя. Смысл поста - духовный, чтобы люди отвлеклись от забот о теле и подумали о надличном. Еще до Христа было понято евреями, что духовное важней материального. Но Иисус имеет здесь в виду, что и в сфере духа есть система предпочтительности, подобная той, что, как мы уже выяснили, есть между моральными заповедями. Он имеет в виду, что присутствие Его - Сына Божия, гораздо более важное духовное событие для Его учеников, чем пост. Земные же женихи поста не отменяют.
А вот другой пример. В упоминавшейся уже притче о фарисее и мытаре есть такая фраза - постулат Иисуса:
"... всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится"
(Лук. 18.14)
Абсолютное, без учета границ применимости понимание этой фразы (особенно второй ее части) привело к таким уродливым явлениям христианской жизни, как культ юродивых и юродствующих на Руси, как тот тип христиан, которых Ницше в "Так говорил Заратустра", называет "последний человек".
Как нужно понимать в данном случае Иисуса Христа, а также во многих других подобных, я буду рассматривать в следующей главе, когда перейду непосредственно к Его Учению.
Ко всему этому надо добавить, что, как и в Моисеевом Учении, здесь играет роль то обстоятельство, что бесконечная мудрость Бога не может быть уложена в рамки никакого конечного текста. Мало того, как говорит Иоанн:
"Многое и другое сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг. Аминь".
(Иоанн 23.25)
Поскольку дела Иисуса есть также часть Его Учения, а из слов Его, как мы уже поняли, тоже много чего не было записано, то немалая часть Его Учения не дошла до нас. А всякое сокращение усложняет понимание.
И, наконец, на каждом из Евангелий лежит печать личности его автора. Особенно это касается Евангелий от Луки и от Иоанна. Лука - врач и в силу своей профессии способен более других Евангелистов и мыслить и излагать рационально, логично, понятно. И именно из его Евангелия разъясняются многие неясные в других Евангелиях места. Он же, не считая сокращенной по сравнению с Матфеем Нагорной проповеди, наиболее полно излагает вербальное Учение Христа (и потому его Евангелия и самое большое).
Иоанн же - натура поэтическая и со склонностью к мистике. Его Евангелие наиболее впечатляет художественной силой изложения. Но у него более чем у других сказывается недостаток школы мышления, и он не заботится о противоречивости своего текста и о том, как его будут воспринимать читатели. Поэтому именно от Евангелия от Иоанна (а также от его Апокалипсиса) произошло в дальнейшем наибольшее число криво толкований Учения Христа.
Все вышесказанное в этой главе относится к проблеме толкования Нового Завета. Но моя книга не является просто еще одним толкованием Ветхого, а теперь и Нового Заветов. О специфике моего подхода я писал во вступлении к предыдущей части. Естественно, что этот подход сохраняется и в этой части. Но в связи с некоторыми особенностями Нового Завета, сравнительно с Ветхим, я должен свой подход здесь уточнить.
Напомню, что меня интересовало и интересует развитие в Библии учения о том, как нужно жить людям и эволюция этого учения, а не ритуалы и теология. Что касается ритуалов, то я определился в отношении их в предыдущей части. Что касается теологии, то Ветхий Завет позволял мне проследить развитие Учения, не углубляясь во взаимоотношения его с теологией. Я ограничился лишь принятием аксиом, что Бог есть и что Он всеведущ, обладает абсолютной истиной. Последнее сохраняется и в этой части и распространяется на Иисуса Христа.
Но этого недостаточно, чтобы исследовать Учение Иисуса Христа, не касаясь сверх того теологических аспектов. Это потому, что Учение Иисуса, как я уже сказал, сконцентрировано на духе, а понятие духа в рамках Нового Завета тесно переплетается с чисто теологическим понятием Духа Святого. Поэтому, прежде чем приступить к Учению Нового Завета, я обязан позиционироваться более подробно в отношении теологических аспектов его и Библии вообще.
Во вступлении к первой части книги я писал о сложности объяснить эволюцию вселенной и жизни на Земле людям, у которых не было тех знаний, которыми мы обладаем сегодня. Им в Ветхом Завете, в Бытии давалась упрощенная схематическая и символическая картина сотворения в понятиях, которыми эти люди уже обладали. Не могли же они воспринимать объяснения, в которых бы фигурировали "кванты", "кварки" и подобные понятия, о которых они тогда не ведали и чего понять не могли без прохождения соответствующего этапа развития науки. А без этого им нельзя было объяснить, как было на самом деле, без упрощений, не символически.
Теперь представим себе, насколь сложнее объяснить Самого Творца по сравнению с Его творением. Поэтому все, что связано с теологией, носит в Библии еще боле символический характер, чем, скажем, схема описания Творения. Но если, по мере развития науки, мы получаем возможность разобраться с тем, что стоит за символами картины Творения в Бытии, то вряд ли мы когда либо получим возможность (до "конца времени" по крайней мере) выяснить на научном уровне, что стоит за символами "Бог", "Сын Божий", "Дух Святой", "Царство Небесное" и т.д. Это потому, что наука опирается на опыт. В отношении Творения мы можем производить эксперименты. Но не в отношении Творца.
Поэтому я считаю бессмысленными все теологические споры по вопросам типа, какова сущность Бога или как может быть Иисус Христос одновременно Богом и Сыном Божьим, т.е. Сыном Самого Себя. Гипотетически можно объяснить все, что угодно. Ну например, ясно, что слово "Сын" в словосочетании "Сын Божий" не может иметь обычного, т.е. биологического, смысла. Потому что сын в обычном смысле слова имеет не только отца, но и мать. Он имеет набор генов, заимствованный от обоих родителей. Земной Иисус Христос имел мать Марию. Но Сын Божий, воплотившийся в Иисуса Христа существовал изначально и потому никакой матери иметь не мог. А можно ли говорить о генах применительно к Богу и Сыну Божьему, мы решительно не знаем и не имеем возможности узнать.
Кроме того, Иисус в Евангелии называет себя не только Сыном Божиим, но и Сыном Человеческим. Это-то уж точно образное выражение. Не станем же мы его понимать как то, что Иисус является биологическим сыном всего человечества"
Ну а если "Сын Божий" имеет не такой смысл, как "сын Иванова" и, какой именно это имеет смысл, мы вообще не знаем, то тогда Иисус может быть и Богом и Сыном Божьим одновременно. Опровергнуть такое объяснение мы не можем, но это не значит, что оно дает нам правильное понимание ситуации. Тут вообще нельзя говорить о "понимании" в том смысле, в каком мы употребляем это слово в науке.
Если понимать слова, касающиеся теологии любой религии в буквальном смысле, то любую из них можно превратить в цирк. Ну например, при таком подходе, о каком чистом, абсолютном монотеизме, о каком "Бог один" в иудаизме может идти речь, если это в Ветхом, а не Новом Завете впервые упомянуты Сыны Божии, да еще такие, которые ничтоже сумняшеся "входили к дочерям людей", да еще такие, среди которых был и Сатана (в книге Иова). Объяснение, что Сыны Божии - это ангелы, ничего не меняет, потому что, если кроме людей и единого Бога есть еще какие-то высшие силы, то какая разница, назовем ли мы их ангелами, Сынами Божьими или младшими, подчиненными богами.
Насколь бессмысленны, вообще, теологические споры свидетельствует то, до чего они доходили во времена средневековья, когда на полном серьезе обсуждались вопросы вроде, сколько чертей может поместиться на конце иглы. Сегодня любой уважающий себя теолог от тех дискуссий постарается откреститься, как от вздорных. Но вряд ли кто из этих теологов сумеет провести принципиальную грань различия между тогдашними и сегодняшними теологическими дискуссиями.
Выше я писал об обильном ветвлении христианства в связи с неясностью и видимыми противоречиями в Новом Завете, допускающими разное толкование. Подавляющее большинство этих ветвлений обусловлено разными толкованиями именно теологии Нового Завета, которая представляет для этого столь неограниченные возможности, что сегодня представители некоторых конфессий или культов договариваются до того, что Иисус Христос - Сын Кришны (Международное общество сознания Кришны - МОСК).
А вот когда мы говорим об Учении, которое учит нас как жить, то здесь мы становимся на твердую почву, где может быть найден общий язык между представителями и разных конфессий и разных религий и даже между людьми религиозными нерелигиозными. О том, какое это имеет значение в наш, раздираемый глобальными противоречиями, век и говорить не приходится.
Правда, на первый взгляд это далеко не очевидно и даже наоборот. Ведь как уже было показано и Ветхий и Новый Заветы содержат много видимых противоречий, причем не только в сфере чистой теологии, но и в сфере Учения. Но, во-первых, здесь, в сфере Учения, у нас есть критерий истинности - опыт и опыт этот - это человеческая история. Принятие обществом той или иной трактовки Учения влияло на качество его жизни и его судьбу. Конечно, это не единственный фактор, определяющий и то и другое, поэтому его влияние невозможно отследить на коротком историческом интервале. Но на достаточно длинном можно, что я и показал в первой части книги и буду показывать в этой.
Во-вторых, я утверждаю, что противоречия в Учении только видимые и их можно разрешить. Я показал это для Ветхого Завета и намерен показать это и для Нового. А вот противоречия между разными толкованиями теологических аспектов принципиально не арзрешимы.
Наконец, я утверждаю и намерен это показать, что Учение Ветхого и Нового Заветов это единое Учение, ведущее к одной цели - достижению человеком "образа и подобия Божия".
Если представители разных конфессий, а тем более религий, а также нерелигиозные люди договорятся по поводу Учения, по поводу того, как надо жить и что есть хорошо, а что плохо, что морально и что аморально, это разрешит большинство нынешних конфликтов. Расхождения же в чисто теологических вопросах никому при этом не будут мешать. Пусть одни верят в единого Бога, а другие в триединого. Кто прав в этом вопросе выяснится в "конце времен".
Причем отказ от попыток "залезть Богу в душу", т.е. от капания в сущности Бога, от попыток описания Царства Небесного и что там будут делать люди и т.п., не подрывает и не ослабляет веры в Бога, как то утверждают богословы. Наоборот, именно постоянные, не выдерживающие критики теологически рассуждения, некоторых из которых я еще коснусь, вызывают недоверие и подрывают веру.
Поэтому, исследуя Учение Нового Завета, я буду касаться теологических аспектов его лишь в той мере, в какой это нужно будет для прослеживания учения о духе.